Я помню все "красивые" слова,
Которые сказал ты на прощанье:
- Фуфлыга, марамойка, вон пошла,
Зараза, но за что мне наказанье?
Хобяка, ветрогонка и пыня,
Гусыня, белебеня, да и дрянь ты,
Гульня, блудняшка ты и серая лубзя,
Дурилка, визгопряха, глазопялка!!!

Я помню все "красивые" слова,
Не сможет замести их злая стужа,
Не смоет дождь, не скроет и листва,
На диктофон их записала. Буду слушать.

Напрасно пишешь каждый день ты о любви,
Её я истинную цену распознала,
И со своей искусственной любовию в крови,
Закрой ты наконец своё хлебало.

Вьюга рвётся в остывшую душу,
Запущу, ведь за ней же апрель,
Лёд заполнит слезливые лужи,
Заморозит рыданий капель.

Запущу, заметёт все тропинки,
Все дороги закроет и мне
Лишь осталось закрасить картинки,
Где любовь была, ярко, в огне.

Вьюга рвётся в остывшую душу,
Запущу, ведь на сотни земель
Намела снега, вьюжит и стужит,
Но за ней притаился апрель.

Мне позволит весна новой кистью
Перекрасить всю белую даль,
И к апрелю тропинки расчистить,
Что прошло - ничего мне не жаль.

Пыль бурятских дорог -
Мой чай,
Хлеба черный ломоть -
Печаль.
Что-то горестно мне
Шепча,
Догорит ли звезда,
Свеча.
Устремляется вдаль
Стрелой
Подо мной мой конь
Степной,
И кружиться под нами
Земля,
Или небо звездами
Пыля.

Устремляемся в горизонт,
Там полоской рассвет нанесён,
Рысью пущен уздою конь
В небо слепо моею рукой.

Вокзальная грусть затаилась в глазах,
С глубин закипает слезою,
Тоска поцелуем на губы легла,
Дорога меж нами змеёю.
Блестит на закате дорожная сталь,
Бьёт болью в глаза нестерпимо,
Вокзально-вагонная в душу печаль
Прокралась, заполнила дымом.
Беззвучно вагоны по рельсам скользят,
В груди сердце громче чем бубен,
Слезою вокзальная грусть на глаза,
Тоскою вагонной на губы.

Утро. Автобус. Возле окна сидит девушка. Она явно простужена. При кашле прикрывает рот ладошкой и время от времени прикладывает носовой платочек к распухшему красненькому носику. На остановке в автобус заходит мужик лет сорока. Тяжело ступая по проходу, он направляется к свободному месту рядом с девушкой. Плюхается на сиденье, достаёт из внутреннего кармана не застёгнутой куртки бутылку с водой, делает пару больших глотков и в блаженстве откинувшись на спинку кресла закрывает глаза. Девушка недовольно коситься на него, на открытый рот, через который мужик тяжело дышит и чувствует даже через заложенность носа тяжёлое амбре перегара. Не выдержав, она толкает острым локотком его в бок:
- Не могли бы вы дышать не в мою сторону?
Мужчина приоткрыл один мутный глаз и посмотрел на гневное лицо соседки. Пока он собирался с ответом, искал в помутнённой вчерашней гулянкой голове слова, с переднего сиденья повернулся к ним дед. Сверкнув хитрыми глазами, он сказал:
- Он воздух обеззараживает, чтоб вы нас не заразили.

Мужик поднял указательный палец:
- Во! – произнёс он и уронив руку на колени, вновь закрыл глаз.
Девушка подскочила, рванула к выходу, ворча что-то себе под красненький носик.

Шуршат на ветру камыши
На той стороне моста,
Словами меня не души,
Меня на мосту оставь.
Река ли течёт, тоска,
Вцепиться бы в звенья перил,
Стоишь на мосту - истукан,
Одна я и ты один.
Сейчас мне нужна немота,
Молчи, говорить не смей,
У нас под ногами река,
Вода под названьем смерть.
Пока дошуршат камыши
На той стороне моста
Я в дебрях своей души,
Пройду камышами шурша.

- А давайте страшные истории рассказывать, - предложил один мальчик, когда все собрались в беседке за вечерним чаем. – В чёрной, чёрной комнате, за чёрной, - начал он.
- Неинтересно, - перебил его долговязый пацан. – Вот я расскажу, что со мной случилось в лагере, со страху все поседеете, - он забрался с ногами на лавочку и прежде, чем сесть на перила беседки, оглянулся на чёрные воды Байкала, чуть поблескивающие в темноте. - В последний день мы собрались все у прощального костра. Пели, танцевали, а когда совсем стемнело вдруг вижу в стороне у леса стоит девочка. Белое платье, волосы распустила длинные, белые. Думаю, кто такая, вроде не видел в лагере, может с деревни пришла. Потом забыл про неё. Уже стали собираться спать уходить, гляжу, а она всё стоит. Я у одного пацана спрашиваю, не знает ли он кто такая. Показал в ту сторону, а он говорит, нет там никого. Тут костёр стали тушить и дымом всё закрыло. Спать легли. Тихо и вдруг слышу кто-то по окну скребёт и тень какая-то. Я встал посмотреть, а там эта девочка стоит и смотрит на меня. Лицо белое, а глаза мёртвые, пустые. Руку тянет ко мне сквозь стекло и как хвать меня за шею длинными пальцами с острыми ногтями. Рука ледяная и белая как воск. Я как заору, а пошевелиться не могу. Пацаны вскочили, подбежали и тоже её увидели. Тоже все заорали. Меня от окна оттаскивают и не могут. Тут вожатка прибежала. Свет включила, и девочка растворилась, – замерев, все внимательно его слушали. - Мне теперь всё время кажется, что она где-то рядом и смотрит на меня.
- Не она за тобой стоит? - спросил Валерка, всматриваясь в темноту.
Дети с визгом подскочили, сгрудились возле Валерки и Виктора тесной толпой, а Валерка довольный рассмеялся. Из темноты поскрипывая телегой и дробно стуча копытами показалась лошадь. Большая, белая и с длинной волнистой гривой.
- Твоя девочка? – смеясь, толкнул пацана в бок Валерка. – Иди встречай.
- Да иди ты, - обиделся тот и вместе со всеми пошёл встречать гостя.
На телеге сидел рослый молодой бурят. Остановив лошадь, он спрыгнул на землю:
- Чего орали, кобылу не видели, что ли? - спросил он.
- Нее, мы страшилки рассказывали, - дети обступили лошадь и осторожно касались её тела, гладили чуть подрагивающую под их ладонями бархатистую кожу.
- Помогайте выгружать. Молока вам привёз, творога и всякой вкуснятины, - копошась в телеге сказал Доржо. – Мать булочек вам отправила и мёда.
Снова все собрались за столом, накинулись на угощение. Доржо стреножил лошадь и отпустил пастись.
- Страшные истории рассказываете? – Доржо сел за стол между Виктором и Любой. – У нас тоже этим летом страшное случилось.
- Расскажите, - попросили его дружным хором и отставив стаканы с молоком во все глаза уставились на него.
- Приехала к нам по распределению агрономша. Красивая деваха. Умная. Поселили её у одной бабки рядом с заливом. Красиво там и она каждое утро и вечер ходила любоваться на воду, слушала крики птиц. Сама пела, когда купалась, - голос Доржо был густой и тягучий как смола, лился и смешивался с шорохом волн по гальке, казалось сам Байкал ему вторит. – Только вот наши вечером никогда не ходили на залив. Не купались, рыбу не ловили. Запрет от старших был. Мы даже ребятишками обходили после заката это место. Ей бабка сразу сказала, не ходи, не пой после заката, не купайся. Духов не тревожь. А она только смеялась. Не боялась и не верила ни в каких духов. И вот как-то вечером, как только взошла полная луна и посеребрила воду, девушка выскочила из дома, вышла за калитку и запела. Громко, видать, чтоб позлить бабку. Пошла она вдоль берега и пела, танцевала, удаляясь всё дальше от деревни. Бабка испугалась за неё и побежала к трактористу Солбону, который ухаживал за девушкой. Очень она ему нравилась. Дома Солбона не оказалось. Мать сказала, он в гараже, ремонтирует трактор. Она туда, а Солбон ей навстречу идёт. Бабка рассказала ему, как та убежала по берегу в сторону бурхана. Солбон побежал догонять. Видит вдали белеющее платье, а окликнуть боится. Не любят духи, когда ночью кричат. Разозлиться могут. Он почти догнал её и тут как вспыхнет огонь. Прямо на воде костёр горит. Вокруг него девушки и парни ёхор водят и поют. Парень остолбенел. Стоит на одном месте и двинуться не может, будто кто держит его. Видит, как манят к себе девушку, смеются, зовут присоединиться к ним. Солбон вгляделся в танцующих и совсем испугался. Узнал некоторых. Утонули они. А девушка вошла в воду и пошла к костру, а костёр с танцующими удаляется от неё, а она идёт за ним всё дальше. Голова долго виднелась в серебристых водах и вдруг раз и откуда-то волна и накрыла девушку. Разом всё исчезло и костёр, и люди. Тут и Солбона отпустило. Он сначала рухнул на песок. Потом подскочил и побежал к тому месту, где девушка вошла в воду. Бросился с размаху, долго плавал, нырял, искал её. Даже кричать стал, звать. Просил духов вернуть её ему. Обессиленный стал уходить на дно, но вдруг почувствовал, что кто-то буквально вышвырнул его на берег и он впал в забытьё. Утром нашли его лежащим на берегу. Он рассказал, что видел. А бабка сказала, что девушка присоединилась к загробному ёхору духов. Сама накликала громким пение беду на себя.
Дети затаив дыхание во все глаза смотрели на Солбона.
- Нельзя кричать, особенно в лесу, - вдруг сказала Люба.
- Ага, - поддержала её Надя. – Мы как-то докричались. До сих пор страшно и непонятно.
- Ну-ка, расскажи, - грозно приказал Валерка, глядя в упор на сестру.
- Прошлым летом это было, - Люба старалась не смотреть на брата. – Мы с Надей за грибами пошли на четвёртый километр. Дорогу перешли и идём по лесу. Там даже заблудиться негде. Слева дорога, справа ручей, который из озера вытекает. Идём по просёлочной дороге, там, где опоры стоят и скучно нам стало, - она попыталась спрятать улыбку. – Стали мы кричать. Называть друг друга разными словами. Типа, Надька коза, Любка дура. Кричали, кричали и вдруг тихо как-то в лесу стало. Солнце только поднялось, туман кое-где и птицы пели. А тут всё замолчало. Ни одна ветка не шелохнётся, хотя до этого шумели вверху сосны. Туман густой стал. Идём мы дальше, страшно стало, будто кто смотрит за нами. Мы пошли быстрее, чтоб выйти к озеру. Под ногами та же просёлочная дорога. Идём, идём, а озера нет. Надя шуткой сказала, что леший нас ведёт к себе в логово. Решили мы к дороге вернуться. Она же слева была. Машины мы до этого слышали. Повернули в ту сторону и идём, а тут какие-то овраги, ельник. Не было там такого раньше, одни высокие сосны и земля ровная была. Всегда дорогу было видно. Нам совсем страшно стало и решили вернуться. Пошли назад, а там какие-то заросли багульника. Пробирались мы наверно с час. Устали, грибов не видно. Даже не пахнет ими. Сели на траву, решили поесть. Надя достала бутылку с морсом. Мы из неё стали пить и вдруг птицы запели, ветер зашумел вверху. Туман сразу исчез и солнце ярко сквозь лес на нас засветило. Надя вспомнила, что когда морс делала, то вода дома кончилась, а к колодцу ей лень было идти. Под столом стояла банка с водой. Мать из церкви святую воду принесла, вот она ей варенье и залила. Поели и решили идти домой, уже не до грибов. Тут услышали, как машины загудели. Обрадовались, что дорога рядом, побежали и когда вышли к ней, то удивились. Мы вышли с другой стороны. Но мы хорошо помним, что дорогу не переходили. Как она оказалась справа, так и не поняли.
- Нас леший водил, - Надя невидящими глазами смотрела в темноту. – Страшно было. Тишина, аж уши залаживало. И ноги будто ватные, бежишь, а будто на одном месте.
- Святая вода вам помогла, - сказал кто-то из собравшихся, и все согласились.
Костёр потрескивал в ночи, выстреливая снопы искр в ночное небо. Вода в висевшем над огнём котелке вскипела. Виктор бросил туда пригоршню заварки и вняв его с огня, поставил рядом на землю.
- Витёк, а ты чего не рассказываешь свою историю? - спросил Доржо.
- Ничё интересного, - мрачно буркнул Виктор.
- Расскажите, расскажите, - насели на него ребята.
- А ночью со страху не обоссытесь? – зловещая улыбка растянула его губы.
- Нее, - со смехом ответили ему.
- Лады, - он вернулся в беседку и сел, вклинившись между Доржо и Любой, чувствуя тепло её тела сквозь рубашку. – Года три назад это было. Вёз я груз в Читу. Есть одно место за Куналеем, его все старались проехать засветло. Почему, никто толком сказать не мог. Ну мне то это хама угэ, еду значит. Деревню проехал и дальше по трассе. Стемнело быстро. Осень была, помню. Вдруг в свет фар вдали попало что-то. Присмотрелся. Вроде мужик. Идёт вдоль дороги. Плащ длинный на нём. Охотник наверно или пастух. Думаю, подвезти надо. Подъезжаю ближе, он повернулся ко мне и тут фары его всего осветили. Он капюшон скинул. Голова лысая блестит, глаза чёрные. Запали в череп, а зубы как собака оскалил. Я сразу по газам и мимо него. Он как прыгнет и всем телом на дверь, лицо в окне мелькнуло и отвалился. Я ещё в пол топлю, а машина гружёная плитами, еле тянет. Хорошо дорога ровная. Смотрю в зеркало, а он бежит рядом с прицепом и зацепиться хочет, пригляделся, а там ещё таких же человек пять или более того, бегут, но только не по обочине, а по полю. Выжал я из машины что мог, вроде оторвался. Гнал, гнал часа три наверно. Мотор закипать стал. Решил остановиться, как раз и пятачок подходящий. Свернул, встал, глушить не стал мотор. Огляделся, вроде никого. Вышел по делам, глянул машину, обошёл кругом. Тишина, лес с одной стороны, с другой поле, темно, ни луны, ни звёзд. Залез назад в кабину, думал покемарить немного. Только глаза закрыл, слышу скребётся кто-то. Я как глянул в окно, так сон сразу рукой сняло. Стоят этих штук десять, если не больше, вокруг машины. Все в плащах, капюшоны на головах, только у одного снят. Вот он и скрёб длинный ногтем по кабине. Тянет костлявую руку к ручке и пытается дверь открыть. Я схватил за ручку и к себе тяну, а тут по другой двери заскребли, я правой рукой и ту за ручку. Сижу как распятый, а они вокруг машины скачут, скребут по ней, зубы скалят мне в окна. Думаю, надо что-то делать. До рассвета далеко, тут с этими чертями поседеешь пока рассвет дождёшься. Решил обмануть их. Левую руку чуть ослабил, будто держать тяжело дверь, она немного приоткрылась и все рванули сразу к ней, я нажал на педали, правой рукой скорость переключил и поехал. Тяжело двинулась с места машина, я давлю в пол, еле на вторую переключил. Они видать тупые были, впереди решили машину оббежать, чтоб дверь правую открыть и тут под колёса попали. Хруст костей я явственно слышал, но ни криков, ни стонов. Короче оторвался от них километров через пятьдесят наверно. Бежали долго они за мной. На рассвете въехал в деревню, встал у заправки. Только перекусил и тут ко мне дед подходит. Спрашивает, чё это у тебя кабина в царапинах, через лес ехал что ли? Я вылез, смотрю и правда, вся в царапинах, как прутом железным царапали, ну я ему и рассказал, что было. А он, так это черти. Место там такое, бохолдой называется. Обещали шаманы очистить его, да никак не соберутся. Обратно проезжал я там днём, но всё казалось, что смотрят они на меня. Жутко стало. Сейчас говорят, что шаманы провели там обряд, черту вдоль дороги оставили, чтоб черти к дороге не подходили, но всё равно водители рассказывают, что видели их. Бегут вдоль дороги, но близко не подходят. – Виктор замолчал, закурил и пристально вглядываясь в темноту, добавил: - А вот и сюда пожаловали, здрасте вам.
Визг и крики нарушили тишину. Где-то заухала сова, нагоняя ещё больше страху.
- Эх, вы трусишки, - смеялся Валерка, отталкивая жавшихся к нему ребят.

Потемнела речная вода,
Тучи скрыли солнечный день
И вороньим крылом закат
Опускает на землю тень.
Закрутилась трава у ног -
Все тропинки знакомы мне,
Вот и ты, мой милый дружок,
Ждёшь меня на речной косе.
Ты забудешь со мною жизнь
На минуту, на лето, на век,
Задыхаясь, в объятьях держи,
Вот уж с кос гребни падают в снег.
На лебяжьих перинах тепло,
Где в миру ты такую найдёшь?
Страстью сердце тебе зажгло,
Ты сегодня, мой милый, хорош.

Тихо ночь на землю сползла,
Растворяя в закате день,
А на небо луна взошла,
Тянет шлейфом жёлтую тень.
Вкусен ветер в ладонях моих,
Заманю в омут глаз глубину
А улыбка, как много же их,
Что не вспомнишь - всегда не ту.

Посмотри на меня сквозь свет
От луны, видишь, змеи ползут
По тебе поднимаясь наверх,
Впрыснут яд и жизнь заберут.
Лишь один глоток – ночь в глазах
И весь мир закружиться вдруг,
К себе душу дьявол забрал
Под любовную сладость мук.
Легким пёрышком слов любовь
Раствориться как сизый дым,
Погружаясь в сиреневость снов
Я живу по законам своим.

На душе нет цепей и оков,
Пойду в даль за звездой путевой,
Степь милее богатых дворцов,
А постель заменю я травой.
Травы мягче пуховых перин,
Покрывалом звёздная шаль,
От меня не уйдёт живым,
Тот, кто ведьму любить желал.

Твоё тело плывёт над моим,
Кораблём, в пену волны взбивая,
Задыхаясь под толщей любви
Рвусь наверх воздух страсти глотая.

Лунный кратер манящих зрачков,
Половодьем приливы, отливы,
Ног сплетение, рук, языков,
Стоны рвут лёгкие до разрыва.

Твоё тело плывёт надо мной,
Баржей, якорь на дно бросая,
Вожделеньем бьёт в берег прибой,
Страстью вновь нас с тобой заливая.

Разговор это искусство, а поэт художник слова.


---------------

Здравствуй, осень, моя печаль,
Небо льётся иконным светом,
Стаи птиц улетающих в даль
Провожаю рукою воздетой.

Убаюканы капища спят
И туман на ветвях паутиной,
Слово медное словно набат
Бьётся в колокол церкви старинной.

Здравствуй, осень, – слетает с губ,
С каждым днём ты всё ярче, краше,
Листва падает, её жгут,
Так же жжём и дни жизни нашей.

Воздух чист и понятно вдруг,
Небо льётся елейным светом,
Осень жизни замкнётся в круг,
Жизнь по кругу пойдёт без смерти.

Ноль часов. Ноль минут. Расскажи мне, как это – спать? Я устала кружить в веренице ночных бессонниц. Лунный свет проникает сквозь плотность закрытых ресниц и на внутреннем веке рисует опять нераспознанный образ.
Расскажи, что ты видишь во снах? Миры, миражи? И летаешь опять? Я же груз, я сама заземлённость и на мне словно камни проклятье пластами лежит и кружит в дикой пляске моих бесконечных бессонниц.
Ноль часов. Ноль минут. Это полночь, ночи тихий сон. Лунный свет бело-струйный, он тих, невесом и бесцветен. Словно птица, скользнув задевает меня он крылом, и влекомый за ним задевает меня звёздный ветер.
Как рубаху сдирает с ночи он небесный покров, собираясь её на себя как попону примерить, но так долго летит по астральным извилинам троп, что цепляет его за осколки космических прерий.
Ноль часов, ноль минут. До рассвета ещё далеко, в каждой горсти секунд своя радость, свои и потери. Своя боль. Я топчусь у окна босиком. Расскажи, как уснуть, покажи на своём примере.
Мне бы только на миг погрузиться в спасительный сон и увидеть тот образ, который всегда ускользает. Молчаливо, лишь только глазами, сказать обо всём. Отпустить навсегда, пусть спокойно он в небо взлетает.
Ноль часов, ноль минут. Время смотрит ночные сны. Я до дрожи в руках лунный луч ухватить пытаюсь, чтобы тропкой он лёг через пропасть до той весны, где мы вместе с тобой, но луна исчезает и тает.

Город уснул застывшие звуки глотая,
Улица к улице жмутся всё ближе и ниже,
Тенью громадами над мостовой нависая,
Их очертанья расплывчаты и не живые.
Снова брожу по окраине, по переулкам,
Как наказанье хранят эти стены молчанье,
Только деревья шумят надо мной очень гулко,
Шумом приветствуют осень, своё выгорание.
В каплях дождя заблестели остывшие грёзы,
И разлетелись, исчезли былые виденья,
Звёзды сулили мне радость, сулили и слёзы,
Всё забрала эта осень, себе на храненье.
Город уснул нагоняя угрюмые тучи,
Ночь будет мрачной, но знаю, заря предвещая
Властью над небом своею бесспорной, могучей
Радугу утром раскинет от края до края.

Одинокая избушка
На отшибе деревушки,
Там живёт одна старушка,
Костяна её нога.
Хтонь лесная пахнет Русью,
От земли потянет грустью,
В этом древнем захолустье
Жизни нет, одна тоска.
Тишина, покой глубокий,
И для всех наступят сроки,
Встанет бабка на пороге,
Гость не человек – душа.
В дальней мир тропу укажет,
Слово ласковое скажет,
Жизни груз с души отвяжет
Помолясь на образа.
Стынут ветры в Замогилье,
Травы падают в бессилье,
Прокричит три раза филин,
Идти в путь душе пора.
Одинокая избушка
Край земли иль деревушка,
Проводник в тот мир старушка,
Имя ей – баба-яга.

Август щедр на туманы,
Будто сказка серебром,
Накрутил он на поляны
Себя мягко ком на ком.

А под ним поблёкли травы,
Слышен тихий шёпот-звон,
Катит облаком курчавым
Нагоняя больше волн.

На рассвете ранне–раннем
Жмётся к травам он тесней,
С шорохом и лопотаньем,
С кротостью вливаясь в день.

Август щедр на туманы,
Прижимает он к земле
Звоны с церкви златоглавой,
К утрене зовут в селе.

Всё суета сует, однажды мы поймём,
Взгляни за горизонт и будто чудный сон,
Руками дотянись и жизнь свою потрогай,
Мы все наверно спим, а может снимся Богу?
И время – пыль и прах. Столетия – зола,
Застрянут на губах в безмолвие слова,
И страшно и темно и нечему гореть,
Всё сброшено в огонь, золу не оттереть.

Но всё же, что дал Бог, немного дорожа,
Мы свет внутри несём с названием – душа,
Всё суета сует и беспокойства зря,
Вдохнёшь в себя огонь и выдохнуть нельзя.

Километры дорог дождевых,
Мимо сёл, городов опалённых,
На плечах несут бремя войны,
Поднимая всё выше знамёна.

Тонет ночка в огнистой заре,
Туман, дым ли, горчит как отрава,
На рассвете по бурой траве
Пали росы, прикрыв земли раны.

- Быть добру, - произнёс командир,
Крепче руки сжимают затворы,
Поднимаясь в атаку с земли,
Врагу вынесли мы приговоры.

Быть добру. Поднялись бойцы в бой,
За Россию, за мир, за свободу,
Быть добру – это дух боевой
И в огнистой заре враги тонут.

Километры дорог боевых,
Дует ветер в лицо опалённый,
Смелый голос: – В атаку, сыны!
Быть добру. И всё выше знамёна.

Влюбиться, привязаться к кому-то, значит ли это потерять себя или приобретать что-то новое? Станешь ли чище, добрее и счастливее? Заиграют ли по-иному краски мира, если смотреть на них через глаза любимого человека? Или погружаешься в его мир и забываешь себя, теряешь свою индивидуальность, своё я? Растворяешься полностью?
Но это невозможно раствориться в любимом, ведь невозможно быть вместе каждую минуту, приходиться расставаться, хотя мысленно находишься всегда рядом. Можно ли удержать любовь в разлуке, даже недолгой? Ведь она как время, драгоценна, и утекает между пальцев. Как удержать?
А потом один из двух уходит, влюбляется в другого или умирает, а второй всегда остаётся. Один из двух всегда остаётся. А любовь куда уходит? И уходит ли?

из романа "Хрупкий иней мая"

Замуравлена, закрыта, затаённа,
И святые - рассвятые здесь места,
Русь великая, раздольна и свободна,
Русь родная, божьим светом залита.

Травы росные, земле на зорьке стужно,
Осветлеет, солнце жаркое взойдёт
И согреет, для души так мало нужно,
Чтобы свет лучился божий круглый год.

Русь большая, но дороги - пути узкие,
Чтобы враг по ним толпою не бродил,
За Россию мать стеной, на то мы русские,
Защитить страну подарит Бог нам сил.

Замуравлена, закрыта, затаённа,
И святые - рассвятые здесь места,
Русь великая поднимется сплочённо
На врага. Нам мир важнее, чем война.

Рыбья кровь, волчья сыть, травяной мешок. На любовь ворожить у семи дорог. Череда, лебеда, да полынь трава, нить грибов под землёй, сажа от костра.
Не боясь ни чертей, ни иных существ, и ни птиц, ни зверей наводнивших лес. В лихолесье туман, под ногами мхи, миражи и обман. Не боясь иди.
Смотрит вниз лунный луч сквозь зазоры туч, словно рыбы плавник лунный свет колюч. Вниз монетками звёзд устремилась ночь, словно птицы летят стаями, точь-в-точь.
На развилке дорог взглядов сторонясь, нарисуй на песке колдовскую вязь. Не прерви, выводя призрачную нить, из узоров слова тихо повтори.
Ты развей словно пыль всю тоску - беду и услышишь в ответ филина – угу. Полетит его песнь вверх до тусклых звёзд, от тебя до любви вытянет он мост.
Рыбья кровь, волчья сыть, травяной мешок, закружит на душе из всех чувств клубок. Череда, лебеда, да полынь трава, вот и весь на любовь колдовской обряд.
А назад долен путь, свет сквозь облака, не позволь обмануть, не гляди назад. Ведьма вырвет своё, что косит на глаз, за тобою чертей отпустила враз.
Путь засыплет вокруг ржавою листвой, страшно будет идти под собачий вой. Закружит бесов тьма, вызывая страх, вырвать душу твою из груди - игра.
Жди, когда прокричит песнь зари петух, сгинет враз нечисть с глаз лишь достигнет слух. Только есть в ворожбе свой законный срок, нужно встретить любовь не пройдя порог.
До заката бродить и искать судьбу, а не встретишь, то вновь филина - угу. Этой песней ночной оборвёт он мост, тот что вытянул он от души до звёзд.
Почернеет душа самой страшной тьмой, ведьма вырвет своё, станет молодой. Будет век вековать сотворяя зло, колдовством забирать у людей добро.
Сердце слушай своё и любовь найдёшь, что посеешь в душе, то ты и пожнёшь. И тогда вспыхнет ночь, светом озарясь, звёзды впишут в любовь колдовскую вязь.

И один ты в поле воин,
Если ты по русски скроен.



____

- О чём ты жалеешь?
Она опустила голову и смущённо улыбаясь ответила:
- Что не успела попробовать дыню.
- Дыню!? – удивился он.
- Да. Я купила на рынке небольшую дыньку. Ехала домой и мечтала, как я её разрежу на дольки. Вдохну летний, медовый аромат. Откушу и почувствую спелую сладость, - она вздохнула.
- У тебя была долгая жизнь. Было много бед, несчастий. Ты не жалеешь, что где-то могла поступить иначе, исправить?
- Нет. Я принимаю от жизни всё с благодарностью. Значит так и должно быть. А дыня, это просто посидеть на веранде, полюбоваться заходящим солнцем, впитать в себя теплоту летнего вечера, - она взглянула в его голубые, как далёкое небо, глаза. - Такие маленькие радости помогают справляться с несчастьями.
Что-то белое мелькнула у неё перед глазами. Она их открыла. Сидя за водителем автобуса, она увидела в лобовое стекло, что им навстречу летит чёрный внедорожник. Водитель резко крутанул руль пытаясь уйти от столкновения, автобус наехал на что-то колёсами и приподнялся правым боком норовя завалиться и раздавить виновника аварии. Пассажиры кричали, кто-то плакал. Неожиданно автобус с глухим стуком вновь встал на все колёса и водитель, громко матерясь притормозил на обочине. Внедорожник скрылся за поворотом. Водитель приподнялся и осматривая салон крикнул:
- Все живые?
- Все! – дружный хор голосов.
Пассажиры кинулись собирать свои выпавшие вещи.
- У кого-то сильный ангел хранитель, - сказала сидевшая рядом старушка.
Она посмотрела вниз. Пакет с дыней всё так же лежал у её ног.

Пучки трав, подхваченные лёгким ветерком, покачивались под крышей навеса. Тихий шелест высушенных трав вплетался в её голос, волшебный голос, способный успокоить и утешить.

Прикрыв глаза, он слушал его, вдыхая травянистый, медово-сладкий аромат вечера с еле уловимыми нотками терпкого смородинового листа и чего-то до боли знакомого, из детства. Так пахнут руки матери, гладившие по голове ребёнка.

Он слушал и мир вокруг него закачался, закружился у ног. Земля уплывала. Он слушал и ему было очень хорошо. Убаюканный её голосом, в который вплелись вздохи ветерка, покачивающие пучки трав и лёгкое журчание бегущей по камням речки, он уснул.

цитата из романа "Хрупкий иней мая"

Недолюблена, жёсткие плечи,
Словно веточки ломкость чувств,
На перроне последняя встреча,
- Я вернусь, - он твердит, - я вернусь.
Рёбра тонкие, хрупкие плечи,
А глаза, будто кто погасил,
Будет он для других засекречен,
Хранить тайну ей хватит сил.
А ведь было, спадало платье,
Обнажая любовь и суть,
Ручки тонкие – страсти объятья,
И по-девичьи косы на грудь.
Шлифовала - любила руками,
По щетине рекой плыла,
Ночь прошла, оплывая огнями,
Новый день не принёс ей тепла.
Стали жёсткими хрупкие плечи,
И дрожит она словно струна,
Знает, боль навсегда, бесконечна,
Ему стала любовь тесна.

Тополиный лист -
Клавиша дождя,
Ветра звонкий свист,
А была жара.
Марево в зрачках,
Неба синева,
Шмель кружил в цветах,
Было, но вчера.
Сникший с непогод
Затуманен лес,
Нет былых красот,
Серо до небес.
У резных ворот
Дождь звенит с утра,
Сон и нет забот -
Перспектива дня.

Устав от беспросветной суеты,
Забот, вселявших в душу непокой,
Я с Богом перешла давно на Ты,
Крещу себя уставшею рукой.

Мне б в небо через призрачную синь,
Но кто-то тормошит опять – не спи,
В глаза года сквозящуюся стынь
Добавят. Бог же вечное – терпи.

Мир построен как храм на крови,
Хотя всё начиналось с любви.
....
....

По сине-нездешней подкладке неба
Разлит облаками холодный кефир,
Там сказка, там быль, а может и небыль,
Край детства, волшебно-невыцветший мир.

К лазоревой дали с земною орбитой,
Помчит меня память прилипнув к окну,
В автобусе рейсовом пылью покрытом,
На старом сиденье в последнем ряду.

Ах, сколько прошло умирающих вёсен
С тех как на небо пролили кефир,
Деревня стоит сиротою, заброшенной,
А память рисует невыцветший мир.

По краю сознанья тропиночкой узкой,
Туда, где над речкой ребячий галдёж,
С тоскою, что знает лишь истинно русский,
Ушедшее детство опять ты ведёшь.

Никого, только прошлого тени,
Эти тени как те ступени,
Между светом и тьмой мгновенья,
Крепко связывающие звенья.

И не нужно рвать с сердца жилы,
Вспоминать, как тут счастливо жили,
Тени прошлого – горстка пыли,
Память тех, что когда-то любили,

Кружит время в замедленном танце,
Повторяя кому-то: – Останься,
Но уходит в непостоянство,
Растворяясь навеки в пространстве.

Тени тех, что здесь были когда-то,
Помнят все расставания даты.

Батюшки–светы, ночка была,
Ливень ударил по стёклам окна,
С грома оглохшие мокли кусты,
Молнии-стрелы неслись с высоты.

Диво какое, ударит вдруг гром -
Вздрогнет стенами оглохший мой дом,
Взвизгнет гитара струною впотьмах,
Словно у грома гитара в руках.

Невидаль чудная, ветер и дождь,
Сердце с восторга до страха и в дрожь,
Всполохи молний и струи воды,
С грома оглохшие пляшут кусты.

Силы небесные, видно окрест
От горизонта до самых небес,
Та красота не увидится днём,
Как же прекрасно наш мир сотворён.

В глазнице пустой до боли
Тесно и режутся крылья,
Вспорхнуть бы отсюда на волю,
Из праха к жизни насильно.
Теряя сухими слезами
Пыльцу золотую на крыльях,
Из черепа вверх рывками,
Но кокон глазниц всесильный.

Взлететь бы с тихой надеждой,
В мир через глаз тоннели,
Только возврат неизбежен -
Крылья в пыльце смертельной.

Моя распятая радость,
Моя распятая грусть,
Душевная горечь и сладость -
Поэзии тяжкий груз,
Упавших за плечи крыльев,
Где взять сил на новый взмах,
И Муза помочь бессильна,
Затихли слова на устах,
Кривые рождаются толки
Страниц белых скромный вид,
Слова все на них осколки,
Но истину мысль хранит.
Всю душу вместить, не малость
В поэзию, в жизнь, в судьбу,
И снова распятая радость,
И снова распятая грусть.

А за апрелем наступили холода,
То снег идёт, а то вдруг дождь со снегом,
И я иду по снегу как по следу,
За снегом вслед, я знаю там весна.

То в лужу наступлю, а то в сугроб,
Промокшая душа, промокли ноги,
Назло зиме капроновый чулок,
Чтоб видела весна тут есть дороги.

Черёмуха цветёт, а может снег
Налип на ветки притворяясь цветом,
Проложен путь. Весна, начни разбег
По следу моему с утра, с рассветом.

«Хочу титю.»
Получив такое сообщение от мужчины, с которым познакомилась пару дней назад и в живую общалась от силы полчаса, потом по телефону пару-тройку раз, она оторопела. Внешне он ей понравился, но немного смущало до этого сообщения, что он постоянно присылал ей смайлики. Над каждым она задумывалась, не понимая, что это означает, потом решилась и написала ему:

- Можно попросить тебя не присылать мне смайлики, мне это не нравится. Для всего есть слова, а эти непонятные эмодзи немного раздражают. Без обид и огорчений.

- Но это же прикольно, - пришёл ответ.

- Это глупо, для всего есть слова, - она начала негодовать, - Вот что означает это мордочка с высунутым набок языком?

- Дразниться.

- Дразниться!? Зачем, для чего?

- Ну что тебе не хочется почувствовать себя шестнадцатилетней?

Что за бред он пишет? Или он привык общаться с малолетками, которые в восторге от этих мордочек? Следом за его сообщением полетели смайлики, мордочки с искривлёнными гримасами, с языками, потом прилетела одинокая розочка и в конце губы. Женские полуоткрытые, собранные для поцелуя. Это он меня хочет поцеловать? Женскими губами? – подумала она, - Или ждёт моего поцелуя? Вот если бы вместо своего – хочу титю, - он написал, - хочу уткнуться лицом в ложбинку между грудями, придерживая их своими сильными, большими руками, мягко прижать к своему лицу эти ослепляющие белизной, трепещущие груди, удивительно красивые, похожие на цветы с нежно-розовыми сосками, и огромная нежность переполнила бы меня и я пил бы её , это сладкий запах, этот тонкий аромат, пил бы впрок, большими глотками, заполняя свою душу, вытесняя им удручающее чувство одиночества и заброшенности, и ушло бы моё болезненное отчаяние, и я погрузился бы в этот мягкий мир как в маняще-затягивающий покой.

Вот от такого бы сообщения не отказалась ни одна девушка. Она решилась и отправила ему, то, что он должен был написать вместо «хочу титю.» Он ответил:

– Я так не умею.

Но это же просто слова, их много в нашем языке, почему бы не постараться ради завоевания девушки напрячь свой мозг и не написать красиво, вместо банального и неприличного – «хочу титю.»

Нет в комнате ни бесов, ни чертей,
Но страх рисует мыслей отраженье,
И чернота приводит их в движенье -
Фантомы, призраки и цокоты когтей.

Все бродят друг за другом по пятам,
Причудливы их призрачные тени,
Их облики из страшных сновидений,
Что множатся кошмаром по углам.

Испуг и паника, и этот липкий страх,
И словно смерть склонилась к изголовью,
Постукивают зубы частой дробью,
И сердца - колокольный звон в ушах.

В проём двери рассветный луч блеснёт,
Божественного замысла творенье,
Уходят призраки в другое измеренье -
Их провожает взглядом чёрный кот.

Крыша над головою, скрип сухой половицы,
Настежь раскрыты двери, сорваны, сняты с петель,
Пять шагов коридора, окна словно бойницы,
Время лекарством больницы душу кладёт в постель.

А где-то наверно утро, воздух сухой и синий,
К призрачной облачной стыни клеят яркий рассвет,
Выйти бы на прогулку, может внутри остынет,
Сердце с груди бы вынуть, спрятать в карманы свет.

Звонко почти до боли зреет в ушах безмолвье,
Небо сползающим шёлком Бог над землёй несёт,
Он же один в трёх лицах, только у нас размолвка,
Мне бы им всем помолиться. Но нету слов. Песок.

Все слова твои наизнанку,
Свет фальшиво в глазах горит,
Для себя ты - мужчина ангел,
Для меня же – «Экзюпери.»

Пали крылья, любовь померкла,
И опала пыльцою с плеч,
Зря пытаешься снова бегло
Страсть ли, боль из меня извлечь.

Тень любви осветил фальшиво,
Только розе в тени не цвести,
Для себя – идеал мужчина,
Для меня же – «Экзюпери.»

Антуан де Сент-Экзюпери: нарцисс и психопат (слова его жены)

Слов моих льётся вода,
Губ моих ягодный вкус,
Я прорастаю в тебя,
Я навсегда остаюсь.
Сердце сигналами – sos,
Страстного тела пожар,
Капельки жгучие слёз -
Кара любви или дар?
Сердце в распятье ключиц,
Нежно ладошка к щеке,
Яркий из-под ресниц
Свет навсегда к тебе.
Губы мои лепестки,
Слов моих льётся вода,
Времени вопреки -
Я в тебе навсегда.

Он наверное уже устал писать,
Со словами он уже не может сладить,
Сам себя он умудряется достать,
Сам себе он умудряется нагадить.

На себя наводит он беду,
Духом хитрым, норовом скандальным,
Пишет стих как будто бы в бреду,
Зла желая всем и ближним, дальним.

И менять не хочет ничего,
Будто жизни, он стихи калечит,
Всем кто рядом очень не легко,
Жаль, что словом души он не лечит.

Далеко унёс меня поезд.
Нагоняет туман рассвет,
Поброжу по пожухлому полю,
Соберу из травинок букет.

А душа до минутного взрыва,
Что прошьёт её скоро насквозь,
Вспомнит прошлое торопливо,
Собирая хорошее в горсть.

Далеко унёс меня поезд,
Вот и станция «пустота,»
Остановку объявят скоро,
И туман забивая горло
Разбухает от слёз ли, дождя.

Всё пройдёт, и любовь, и печаль,
Всё пройдёт. Вспоминать и не надо,
Будет снова весна, месяц май,
Будет сердце другой любви радо.
Ни к чему тот «не меркнувший» свет
Разжигать. Он потух на рассвете,
Будем в новой любви мы гореть,
Повторяясь в забытом сюжете.

Зеркальным отблеском души – стихи
Мелькнут на потемневшей амальгаме
Огнём блеснут и отразятся там штрихи,
Навек останутся или исчезнут с нами?

Сегодня я читала здесь стихи —
Стерильные от содержания,
Местами были даже не плохи
Стихи, лайк автору я за старание.

Василёк, а глаза твои выцвели,
Не шелками стелю я, а ситцами,
Не балую тебя я перинами,
Все дороги закрыла я зимами.
Василёк, но не быть тебе гением,
Тебе к Музе закрыты движения,
Ты же пишешь не современностью,
Объясняя похмельем и леностью.
Василёк, может лучше в отшельники,
А не рифмы писать в ежедневники,
Да в деревню с руками сильными,
Там косить траву и крапивники.
Василёк, подарю тебе цветики,
Зачеркну на тебя везде крестики,
Рифмоплёт - не поэт ты, не мачо,
Ты в другую влюбись, вдруг заплачу.

Мы испытали всё на свете,
И даже то, что на троих,
В любви и в страсти словно дети,
В себя впустив, входили в них.

Изголодавшиеся люди,
Порок для нас как божий глас,
Но что потом, что с нами будет?
Нам бы раскаяться сейчас.

Но мы – дорвавшиеся свиньи,
Душа истёрта, нет надежд,
Других ругаем, что повинны
Они, сами пройдя рубеж.

У меня не хватает слов,
Если есть, то они не те,
Ты за гранью моих же снов,
До тебя мне ещё лететь.
Бесконечно как свет свечи,
Бесконечно как путь до встреч,
Может сном мне в ладони лечь,
Талисманом тебя беречь?
У меня на душе твой дом.
В сердце можешь вечно бродить.
Есть гитара, есть чай и ром.
В нем есть всё, только ты приди.

Раскрыв ладони поднятые к небу
И думая, что крылья, а не руки,
Я в небеса на свет из мглы с разбегу,
Чтоб прекратить свои земные муки.
Мне больше ничего уже не надо,
Я прожила ни худо и не бедно,
И жизнь текла как струи водопада,
Стихами, рифмами и строками сонета.
Но почему же так невыносима
Та боль, что льётся в строках откровенья,
И кажется всё песенно, красиво,
Но хочется всю боль придать забвенью.
Жизнь истончается, за всё ей благодарна,
Но мучает предчувствие разлуки,
Когда ладони к небу поднимая,
Вновь думаешь, что крылья, а не руки.

Раскрыв ладони, поднимаю к небу,
Вновь думая, что крылья, а не руки,
Я мысленно: - Ты не проси, не требуй
У Бога, сам придёт и снимет муки.

Мы всё ещё крестимся на купола,
О том, что душа есть на миг вспоминаем,
А в жизни всё в бога и чёрта склоняем,
За душу свою не даём не гроша.

Мы тайно храним из молитвы слова,
А вслух повторяем во смысл не вникая,
Душа же болит. Ей б из ада до рая,
Но боль в суете ощущаем едва.

Мы всё ещё крестимся на купола
Привычно, не каясь грехи забываем,
О том, что душа есть тогда вспоминаем
Когда нам напомнит скатившись слеза.

Тень отлучённая -
Белая, чёрная,
Крылья точёные,
Пыль золочёная.
Вьётся узорами,
Взоры прикованы
К белому пристально,
В сердце ли пристань ей?
Угол заброшенный,
Что-то из прошлого
Тянется, стелется,
Тенью затейливой.
Сеет холодное,
Взмахи свободные,
Знавшая важное,
Птичка бумажная.

Ночь. Дождь и отменённый рейс,
С обидой на плаксивую погоду
Брожу по зданию, а чувства всё острей,
И мысли в голове подобны сброду.
Поблёкший телефон висит в углу
С былых времён, я поддаваясь блажи,
Случайный номер пальцем наберу,
Вслепую, не взглянув на цифры даже.
Пусть это будет маленький каприз,
Повесить трубку я смогу всегда же,
Гудки, гудки и дождь потоком вниз,
И кто-то там звонком обескуражен.

Негромкий голос тихо произнёс
Обычную для разговора фразу,
А я молчу, как будто бы мороз
Сковал мне скулы, затуманил разум.
- Ведь это ты! Я знаю, это ты!
Звонка я ждал с последней нашей встречи,
Зачем ушла? Душа моя болит,
Любовь к тебе внутри меня калечит.
Так хочется с тобой поговорить,
Смотреть в глаза, в глазах искать ответа,
И на руках всю жизнь тебя носить,
Зачем я говорю? И так ты знаешь это.
Я так скучаю, каждый день тебя ищу,
А ты играешь, как ребёнок, со мной в прятки,
Но верю, знаю - всё равно тебя найду,
Моя любимая, капризная загадка.
Скажи, где ты? Я в миг к тебе домчусь,
Как жажду целовать твои я губы.
Он говорит, а я в ответ молчу,
Свело до боли, стона мои зубы.
Рассвет и дальний звон колоколов,
- Простите, при наборе я ошиблась,
- Нет, нет, молчи. Не надо лишних слов,
И вдруг он произносит моё имя.

Поблёкший телефон висит в углу
С былых времён, я набрала для смеха
Случайный номер в прошлую судьбу,
А там осколки счастья, его эхо.

В воздухе жжёной свечою
Ладана запах завис,
С болью, с молитвой глухою,
Взгляд устремляется ввысь.
Меркнувший купол собора,
Ветренно, площадь пуста,
Вечный, как Рим, этот город,
Святость в гранит залита.
Через иконы, картины
Взглядом прищуренных глаз,
Площадь, помёт голубиный,
Перья летят вниз светясь.
Божия матерь, послушай,
Но тишина лишь в ответ,
Призрачный, словно на лужах,
Неуловим силуэт.

Время сквозь пальцы и лица,
Вечность листает века,
Ввысь, как и прежде, стремится
Купол крестом в облака.

Серебристая веточка серой полыни,
Сухоцвет на венок и кассета твоя,
Вот и всё, что оставил ты мне и отныне,
Только песня звучит в сердце болью звеня.
Как пиранья сожрала тебя без наркоза,
Мимолётная слава, костлявой рукой,
Подавала тебе, мой кумир, свои дозы,
После бурных оваций недолгий покой.
Душно, холодно, сыро. Санитары и утки,
В одиночной палате свет неоновых звёзд,
После взлёта исчез ты на пятые сутки,
Как вас много взлетевших, упавших в откос.

Возьми моё имя губами,
Согрей его мёртвый звук,
Лечи им сердечные раны,
От горьких и долгих разлук.

Прозрачно, почти невесомо,
С любовью слетят они с губ,
Вдыхай, выдыхай их снова,
Два слога, две горстки букв.

Черпай песни созвучия,
Лотос с осенней воды,
Пой мне о милом беззвучно,
Тихо качая листы.
Зыбь еле видно на глади,
Только я видеть могу,
Лотос в неярком наряде,
Может развеять тоску.
Спрячет он трепета душу,
В свежесте и красоте,
Вод твоих гладь не нарушу,
Слёзы не видно в воде.
Черпай слова и созвучия,
Лотос с осенней воды.
Весла безмолвны в уклучинах,
Не оставляют следы.
Много любви и отчаянья,
Листья скрывают в воде -
Тех, кто окончил тут плаванье,
Пой, лотос, и обо мне.

Русокосая, чернобровая, молода ль ещё? Шали яркие, нить суровая, в сердце боль-копьё. Снегопадами лепестковыми пролегла печаль. Ветры жгучие скорби новые уносили б вдаль. То ли осень на душу грянула, иль сама зима? Иль измена наотмашь ранила и на сердце мгла? Потемнела не вспыхнув зорюшка, лес укрыл стеной. Отлюбил он тебя до донышка, да и с глаз долой.

Ночи чёрные и беззвёздные, холодна постель. Рацветала, любила вёснами, а теперь метель. Растеряла красу и молодость, годы взяв своё, на лицо наложили сколами жизни бытиё. Очи застили слёзы жгучие и не мил весь свет. Зря гадала звездою падучею на любовь без бед. И одна остаётся дороженька, в омут с головой. Только в нём обретётся быть может ей так желанный и вечный покой. Замирает сердце под рёбрами. Горький выдох, вдох. Душно стало под мрачными звёздами. Шаг, порог, засов.

Повстречалась ей у околицы бабка, ведьма ли. Зашептала:
- Воротишь ты молодость, есть ещё пути. Укажу я тропиночку узкую в дебри, в лес густой, поведёт тебя ветер, почувствуешь, как кружит петлёй. Там в чащобе густой непролазною, есть засохший сад. Подойди ты к кусту крово-красному, не гляди назад. Обними его ручками белыми, в сердце загляни, вспомни радости все, все веселия и о них всплакни. Пусть прольются слёзоньки счастия на засохший куст. Про любовь свою, сладострастия, вспомни, не забудь. И под слёзами словно дождиком зацветёт бело. Что любила ты, что тревожило в цвет тот перешло. Жди и станет цвет на глазах краснеть, в яблочко расти. Ты в руках согрей, только не срывай, слово моё жди. Слово я пришлю как тебе вернуть молодость твою, будешь вновь бела, краше чем была. Собирайся в путь.
Жаркая волна радости в глазах, верилось с трудом. До земли поклон, в путь пошла в слезах. Воротиться ль в дом?

Долго ль, коротко, время-колокол в слово медное. Под камнями прах, меж камней трава предрассветная. И ни смех наяд, и не злобный вой за её спиной, страшный шелест крыл душу не смутил, подгонял порой. Вот и чахлый сад меж густой тайги на поляночке. Куст спешит найти красный от крови и взрастить то яблочко. Пробираясь сквозь заросли кустов, сквозь ночную тьму, ей всё чудились крики диких сов, крылья по лицу. Словно из земли вырос красный куст, дребезжит мертво, ветки протянул, к ней стволом прильнул. Стало вдруг светло. Обняла она колкий ссохший куст, слёзы полились, вспомнилось в тот час всё что было с ней, что дала ей жизнь. Не смолкает плачь, сладко на душе от пролитых слёз. Расцветает куст, цвет белым-бело по ветвям пополз. Опадают вниз лепестки цветов, завязь наросла, только в яблочко лишь одна из них слёзы собрала. Золотой бочок, жизнь под кожурой, яблочка налив. Зреет плод в руках, празднует душа слёзы все пролив. Может надкусить с краешка чуть-чуть? Мёд там или яд? Но не искушать лучше уж судьбу. Слово ведьмы ждать.

Гневный дальний гром, смех речных наяд, шёпот за спиной. Песнею звучит:
- Спи глазок, другой. Глаз не открывай. Руки как кора, косы как метель, жизнь свою отдай. Не к чему тебе молодость твоя, спи же, засыпай.
Горячо рукам, кровь течёт из них алою рекой. Ноги оплели корни из земли, тянут за собой. Змеями ползут зажимая стан, кольцами обвив. Взгляд на небеса. Крик в ветвях поник. Жизнь в налив ушла.

Тонкий, тихий звон, дребезжит рассвет тусклою звездой. Первые лучи просквозили лес, отсверкнув росой. Пламя рыжее огненных кудрей в косы заплела, лицо белое, красные уста, зелены глаза.
- Укачай земля, божую рабу и в себя прими. Будет из неё, только срок ей дай, яблоня рости. Расплатилась я жизнью за себя, за свою красу. Через много лет, жди, опять к тебе деву приведу.
Шумит лес густой над полынь-травой, заговор плетет, из земли сырой куст сухой растёт, кровь с землицы пьёт.

В поезде спать не к добру,
Рельсы петлёй на шею,
Мчится вагон во тьму,
Вот, за окном темнеет.
Сумрачный проводник,
Косо с ухмылкой глянет,
Брать за проезд он привык,
Слишком безмерной данью.
Сниться - огнями мигнёт
Станция, прямо под ноги
Вечность как море прильнёт,
Может конец дороги?
Сумрачный машинист,
Рельсы делит на шпалы,
Тем кто уснул урезает жизнь,
Ровно на ночь, без малого.

В осенне промытое небо,
По нитям невидимых рельсов,
Вагоны минувшего лета,
Уносит кружась карусельно.

Сбежав от привычного быта,
От мира с его постоянством,
Навстречу чудесным событьям,
Себя утверждая в пространстве.

Из мира прощанья, прощенья,
Что рушит режимы и судьбы,
Войти в мир чудес, воплощенья,
В котором тепло и уютно.

Теряясь, из времени выпасть,
Плыть в море ушедшего лета,
По рельсам невидимых нитей,
В вагоне зелёного цвета.

Бес в ребро и я влюбился,
Виртуально по инету,
Сразу же приобразился,
И скажу вам по секрету,
Что любовь это не шутки,
Сердце кровь внутри гоняет,
Помутнение в рассудке,
Кто она и сам не знаю.
Девушка из интернета,
Красотой своею манит,
Та красивая и эта,
И другая взоры ранит.
Да любая из инета,
Все красотки фотошопа,
Сексапильно разодета,
Грудь красивая и попа.
Бес в ребро, опять влюбился,
Борода седее стала,
С интернетом разорился,
Вся любовь моя экранна.
Оказался вдруг я в рабстве,
Ведь любовь там как химера,
И остался без богатства,
Нет любви где деньги мера.
Зря искал в инете страсти,
Ложью смысл застреножив,
Так пойду искать я счастье,
Ведь реальное надёжно.
Бес в ребро, опять влюбился,
Не в инете, а в соседку,
Я б на ней даже женился,
Оказалась профурсетка.
Где любовь, там звон монеток,
Разгадал загадку страсти,
Что без денег нет ответа,
За любовь плати и властвуй.
Счастья нет где деньги мера,
Бес в ребро опять толкает,
Только знаю всё химера,
Но влюбляюсь, вновь влюбляюсь.

Подоконник, занавеска,
Старое окно,
Краска на окне облезла,
В доме никого.
Бродит ветерок по стенам,
Шторку шевелит,
И о чём-то сокровенном,
С домом говорит.
Дует с тяжким завываньем,
В раны на стекле,
И никто их не затянет,
Никого здесь нет.
Время льётся перекатом,
Разрушая дом,
А ведь счастливо когда-то,
Жили люди в нём.
Подоконник, занавеска,
Зябкий ветерок,
Память краскою облезла,
Вспомни дом, сынок.

А знаешь, в Париже осень,
Каштаны все листья сбросив,
Застыли в дождливых грёзах,
Роняя вниз капель россыпь.
А знаешь, тут нет той сини,
Что льётся с небес России,
Заполнив глаза ностальгией,
На сердце тоской лёг иней.
Спешит одинокий прохожий,
Не вверх смотрит он, под ноги,
Зеркальная плёнка на лужах,
И холодно, город простужен.
А знаешь, трамвая скрежет
И говор чужой, ухо режет,
Мне память листвою заносит,
Чужая дождливая осень.