Прозаические миниатюры

Человек разрывается
между самокритикой
и самоутверждением,
между желанием перемен
и усталостью от борьбы.

Слова, как крик отчаяния,
вырываются из глубин подавленных чувств,
рисуя картину внутренней борьбы и отторжения мира,
который кажется полным фальши.

Пучки трав, подхваченные лёгким ветерком, покачивались под крышей навеса. Тихий шелест высушенных трав вплетался в её голос, волшебный голос, способный успокоить и утешить.

Прикрыв глаза, он слушал его, вдыхая травянистый, медово-сладкий аромат вечера с еле уловимыми нотками терпкого смородинового листа и чего-то до боли знакомого, из детства. Так пахнут руки матери, гладившие по голове ребёнка.

Он слушал и мир вокруг него закачался, закружился у ног. Земля уплывала. Он слушал и ему было очень хорошо. Убаюканный её голосом, в который вплелись вздохи ветерка, покачивающие пучки трав и лёгкое журчание бегущей по камням речки, он уснул.

цитата из романа "Хрупкий иней мая"

Все женщины дуры и любят ушами.

Но, не стоит забывать, что истинная любовь - это не пустой постоянный трепет а ля «Любимая, я подарю тебе эту звезду», а молча брошенная к Вашим ногам эта самая звезда. Или мамонт. Или новые зимние сапоги.

А остальное, как в старом анекдоте: Я же один раз сказал тебе, что люблю тебя. Если что-то изменится, я дам тебе знать.

Хотя, бывают моменты, когда не помешает, если мужчина хорошо владеет языком, но это уже совсем другая история. ; )

Любите и будьте любимыми!

В тридалёком царстве, в тридевятом государстве, жил был царь, и было у него три(3) дочери. Долго ли, коротко ли, но наступило время для замужества дочерей. И решил царь молодцев - царевичей искать не в своих землях, но в далях дальних. Отправил на поиски молодцев царь-батюшка трёх гонцов. Для дочки младшей гонец отправился пешком в дали запредельные, что за горизонтом земель светились с восходом солнца. Гонец для средней дочери был отправлен царём-батюшкой на вимане в дали дальние на поиски прекрасного молодца, ну а для старшей дочери царь снарядил гонца и отправил на вайтмаре в дальние пределы всех далей далёких, что обретаются за горизонтом событий вселенной царя-батюшки, на поиски того молодца, что сможет мудростью своею поразить дочь старшую. Также, царь-батюшка снабдил гонцов дарами, каждому по уделу его. Гонцу, что младшей нёс посланье, дарован был клубок, что нитями своими ведёт тропою истины и не даёт сойти с пути. Гонцу от средней дочери царя досталася игла завета, что молодца, что чистый сердцем, могла вмиг озарить сиянием пурпурного огня и показать ему всю глубину его натуры честной. Ну а гонец от старшей, мудрой, в дар получил с виду лишь книгу, но коль вопрос в уме вставал, листочек книги отвечал, и было книге той названье,-"Книга безмерного познанья".
Вот в путь дорогу собрались, и первый на тропу ступил. Блуждал гонец по многим далям, но встречи не было никак и вот, дошёл до перепутья, дорог, что в многие места вели, по центру камень был великий, на нём начертаны слова: "Коль путник повернёшь налево, себя утратишь, славу взыщешь, направо если путь возьмёшь, потратишь все свои богатства, но дух очистишь и спасёшь, а если прямо в даль пойти, судьба незримого пути заставит потерять свой взгляд, но истину свою познать". Пошёл налево тот гонец, взыскал в пути он свою славу, но позабыл о том кто есть и цель, что так вела упрямо. Клубок в его руках скатился, в сознание пришёл гонец, пошёл обратно, путь ища, но путь клубка дал десять(10) верст, а после лес и глухота, дорожки путанные лешим, и снова он забыл себя и стал блуждающим в потёмках.
Но что ж случилося с гонцом, что в поднебесьи на вимане вперёд гнал горизонта след, ища супруга деве странной, что лишь иглу ему дала, как-будто бы поможет делу. Вот топливо к концу подходит, вимана с небесов нисходит. Садится в поле, не пустое, там терем дядюшки Кощея. А тот слыл мастером машин, хоть не делился своим дивом. И принял в терема гонца, сказал остаться до рассвета, потом укажет путь, куда за добрым молодцем рядиться. Гонец не сразу понял лихо, в его словах манящих лестью. Кащей иголку увидал и завладеть удумал ею. Споил гонца он зельем сна, забрал с запазухи иголку и поместил гонца в подвал, откуда нет душе возврата, где вечность каждый день одна, и нет надежды, только плаха. Иглу он в зайца поместил, в нём ниша под иглу подстать, а после ларчиком прикрыл, на семь замков, что без ключей, вскрывающиеся лишь силою его речей.
А третий же гонец летел в вайтмаре бороздя вселенны. В нём долг завета выше брал, чтоб предаваться мыслям тленным. Дорогой долгой утомясь, достал заветную книжонку, вопрос задал:
- "Где мир искать, в котором правит царь царей, рождая славных сыновей?". Книга не стала долго ждать, ответ дала, как путь держать. Пройдя лиг двести световых, увидел дивную планету, а вкруг неё аж девять(9) солнц, что вопреки законам мира, откуда послан был гонец. Но сколько дивному дивиться, пора на землю уж садиться, искать великого царя, что деве даст богатыря. Как только он земли коснулся, вмиг окружила его свита. Стали распрашивать о том, гонца, откуда родом он. И получив свои ответы, гонец завет царю принёс. Сказал он:
- "Что ж, тут есть вопрос. Сынов аж три(3), кого же брать? Кто будет царство охранять? Кого будет любовь вести? А в ком то мудрости ни зги. Затеем знатный добрый пир, там выбор твой, но лишь один(1)".
Пошёл гонец в царя хоромы, где люд чудной творил погромы, в весёлой удали резвясь, своею силушкой мерясь. Гонец не мог найти того, кто был бы мудр подстать деве, и тут он вспомнил, у него заветный фолиант хранится где есть ответы обо всём, о том, когда и что случится. И книга указала вдаль, в тот угол где сидел Скромней, взгляд был опущен его вниз, не скажешь, что дитя царей. Но молодец, царевич был не по годам умён, не по сроку рассудителен. Гонец наш, юношу позвал, откликнулся на зов царевич. Гонец ему вопрос задал:
-"Как будет мудростью он мерить".
Царевич посмотрел в глаза и молвил слово - "...лишь годами". Юнец, что жизнь свою не мерил, не может мудростью сиять, чтоб обрасти ею полнее, нужно немалые пути стоптать. Забрал царевича гонец и сразу полетел в дворец. Там пир, царевна, довольный царь. Как повелось когда-то встарь, гонец представил молодца и тот, среди троих(3) девиц, что красотою тмили небо, за руку взял царицу из цариц, в кой мудрости огни пылали и теплотой своей сближали. Свадьба гремела на весь мир, кто не слыхал, тот видно глух. А мир, с тех пор, на мудрости крепчал, рождая крепких сыновей, не в меру мудрых дочерей.
Кто слушал сказ, словам внимая, ловя сокрытое значение, к тем благодарствую безмерно и выражаю я своё почтение. А кто не понял, что ж бывает, не каждый истину цепляет. Поймёт, когда наступит время, отодвигая своё бремя.

Страшно погружаться в глубины человеческой души,
где каждый сталкивается с темной стороной своего "я",
где ненависть затуманивает взгляд,
заставляя сердце желать невозможного – уничтожения.

В каждом мгновении жизни скрыта глубина бесконечности.
Мы, как путешественники времени,
часто забываем остановиться и задуматься о том,
что каждое наше действие, каждая мысль является частью великой цепи причин и следствий.

— Красавица, муж тибе ест?
— (красавица про себя) Довольно странный вопрос! (вслух) Есть.
— Значит, тибе дэты тоже ест?
— К великому сожалению, нет.
— Как мине тибе жалку; за что дэты нет?
— На этот вопрос довольно трудно ответить.
— А хочешь кирепко дэты иметь?
— Красавица сама не знает, что с собою делать, а тут ещё ты.
— Нэт, правда скажи: хочешь дэты имэть здравые?
— Вы были-бы очень любезны, если оставите этот разговор.
— Карошо, буду оставлять.
Карапет Сымоныч прекращает разговор и не которое время предается размышлениям; затем, как-бы вспомнив о чём-то, поёт про себя, но довольно громко:
Когда я на Тбилис бываю,
Удобство жизны нахожу:
Один минут булвар гулаю,
А три час подвал сижу.

Когда кушыт вы хотите —
На большой Майдан идите:
Разным сортом пилов ест,
И кебав на шаур шесть.

Александровском саду,
Часто музика игрался:
Разным сортом барына,
Кучкум там шатался.

Окончив свой романс, Карапет Сымоныч пристально смотрит в лице своей дамы, как-бы желая узнать: какое впечатление он произвел на собеседницу своим пением.
С подлинным безусловно, верно.

” Так Вы пойдёте сегодня вечером к Бахметьевым?” - стройная изящная Лизонька вопросительно посмотрела на Сергея.
”Ну смелее, Серж, там, право, нет ничего страшного, иначе я разуверюсь в том, что Вы мой кавалер и рыцарь” - Лизонька наигранно надула пухлые маленькие губки.
”Быть посему, Елизавета Викентьевна, Вы меня заинтриговали, а кто ещё там будет?” - осведомился Серж.
”Да всё те же, Вы их почти всех знаете: Бахметьевы - Полина и Константин, купец Привалов, Платон Кондратьич, художник Заборский, наша распутная Марго, литератор Превский и возможно кто-либо из общих знакомых” - протараторила Лиза звонким молодым голоском.
”Во сколько-с прикажете быть?” - Сергей приблизился к Лизе, чтобы поцеловать её в щёчку.
”Какой Вы право шалун, Серж, приходите к восьми” - Лизонька игриво отстранилась от поцелуя и быстро зашагала по дорожке в направлении губернской управы.

Серж с минуту задумчиво постоял на месте. Завтра утром он должен был ехать поездом в Москву, где планировалось тайное заседание ячейки партии социал-революционеров или проще говоря эсеров, членом которой он уже четвёртый год как являлся. Шпики пока чудом не напали на его след, хотя прозвище ”Русый” не раз попадало на стол обер-полицмейстеру Дмитрию Фёдоровичу Трепову. Придя на квартиру, Сергей почувствовал накопившуюся усталость и попросил домохозяйку Меланью Никитичну разбудить его в семь. Проблуждав три часа в серых, хаотичных снах, Сергей услышал стук и голос за дверью:” Просили разбудить, батюшка, ужо около семи ”. Умывшись и переодевшись, Серж потянул рюмочку анисовой водки, взял трость и направился к Бахметьевым.

Домом Бахметьевых являлся небольшой флигель, приютившейся на окраине городка и утопавший среди яблонь и слив. Подойдя ко входу Сергей увидел Лизоньку, флиртующую с купцом Приваловым.
”Ну не хмурьтесь, Серж, экий Вы злюка” - Лизонька схватила Сергея за руку и увела внутрь флигеля.
За небольшим столиком, покрытым синим сукном , уже сидели Бахметьевы, томная блондинка Марго Рузавина, бледный и худой Заборский, Превский же прийти не смог, так как уехал по делам редакции журнала в Рязань.
”Ну-с, любезная Поли - в комнату ввалился уже изрядно подвыпивший Привалов, - какого духа сегодня будем вызывать?”
Высокая Полина Бахметьева поправила копну своих роскошных каштановых волос, чиркнула спичкой, затянулась сигаретой, вставленной в чёрный мундштук и гомерически произнесла:
”Никакого, Платон Кондратьич, сегодня один из нас будет введён в транс , увидит будущее и расскажет об этом остальным”.
”Во как!” - купец от удивления вытаращил глаза.
” Итак, кто желает?”- Полина обвела всех взглядом и остановилась на Серже.
”Может быть Вы, Сергей Львович?” - раздался её глубокий голос.
”Ой да, Серж, соглашайтесь, это ведь так интересно!”- Лизонька нетерпеливо запрыгала на месте.
”Что ж, дамы и господа, я готов” - Сергей сел на стул и закрыл глаза.
”Тишины, я требую мёртвой тишины, переношу Вас в Москву на сто двадцать лет вперёд” - змеёй прошипела Полина, задёрнула шторы на окнах, села напротив Сержа и с помощью хрустального шара ввела того в транс.

Серж стоял возле огромного дома из стекла и бетона. Невиданные железные монстры с сумасшедшей скоростью гнали по широкой дороге.
”Что застыл, козёл?” - грязный бомж в тёмно-зелёном рваном свитере толкнул Сержа в бок и как ни в чём не бывало пошёл дальше по своим делам. Сергей хотел догнать его и потребовать объяснений, но тот уже исчез за углом. Невдалеке трое взрослых кавказцев явно за сорок лет обнимали и вели к одному из железных монстров двух симпатичных девушек подросткового возраста славянской национальности.
”Дафай, нэ прэ-не-брегай врэ-ме-нем” - мужчина с длинной бородой подтолкнул их и открыл дверь.
Гул на улице стоял невыразимый, дышалось с трудом. Серж, кашляя, свернул внутрь какого-то дворика. Сев на лавке, он попытался отдышаться.
” Сдэс сидэт нилзя” - подошедший таджик в оранжевой униформе определённо не выражал добрых намерений.
”Ты кто?” - недоумённо спросил Сергей.
” Двор -нык” - ответил таджик.
” А где русские дворники?” - не унимался Серж.
” В ...” - таджик смачно ругнулся и надвинулся на Сергея.
Тот отработанным движением заехал с правой ему в скулу. Упав на асфальт, дворник начал кричать что-то на своём языке. В арке показались двое полицейских. Подбежав к Сергею, они избили его дубинками, поволокли под руки и посадили в машину.
Очнулся Серж в камере. Загремел засов и открылась дверь.
”Как вы уже достали, мигранты паршивые” - капитан Взяткин подошёл к Сержу.
” Ищи десять тысяч и будешь на свободе” - вызывающе прорычал капитан.
” Простите, милостивый государь, но у меня нет с собой денег - сказал Сергей- тем более для такого халдея , как ты!” - вырвалось уже само у Сержа.
” Ну тогда пойдёшь на войну” - капитан со всей силы ударил Сергея в ухо. Хлынула кровь.
”На какую войну?” - сплюнув. прохрипел Сергей.
” На войну с бандеровцами” - капитан от души приложился Сергею ногой в пах.
Перед глазами поплыло.

Серж вскочил со стула. На него удивлённо смотрела Лизонька.
”Ну что Вы видели в будущем, Серж, Романовы всё так же правят? Не жизнь наверное, а сказка, как бы я хотела заглянуть хотя бы одним глазком ” - Лизонька умилённо улыбнулась.
”Простите меня, я себя очень плохо чувствую” - Серж схватил трость и поспешил к своему дому. Придя на квартиру, он открыл шуфлядку в столе, достал револьвер, вставил себе в рот и нажал на курок.

Где тот мост Калинов,
Что зовёт во тьму,
Вязы-исполины ,
Выведут к нему.

До языческого капища оставалось километра-три четыре. Вадим остановился у края леса, сел на поваленную бурей берёзу и открыл вещмешок. Серые и иссиня-чёрные низкие тучи пробегали над вершинами деревьев, чуть ли не касаясь крон. Видать, Стрибог был сегодня не в духе, накрапывающий дождь обещал скорый и затяжной ливень. Достав из вещмешка карту и быстро сверившись с маршрутом, Вадим поспешно вошёл в Святоборовы владения, найдя укрытие под огромным вязом.
И вовремя! Хлынувшая с неба вода словно ушатом окатила. Как Вадим не прижимался к стволу и не кутался в старую плащёвку, через минуту он уже стоял полностью промокший. К счастью дождь был не затяжной и довольно быстро прекратился. Тучи - стрибожьи кони, умчались на запад искать себе новые пастбища.
” Тридцать шесть лет прожил, а как дураком был, так и остался” - обругал себя Вадим, вспоминая позавчерашний сон с седовласым волхвом, зовущим прийти к давно заброшенному языческому капищу. Но бесцельность и бессмысленность жизни были ещё страшнее. Просуществовать оставшийся срок в однокомнатной ”хрущёвке”, с ненавистной работой на заводе, приходящей раз в неделю любовницей Валентиной и не всегда контролируемой тягой к спиртному казалось хуже всякой смерти.
Вадим, злой и уставший с трудом добрёл до места, насобирал высохший ельник, облил его жидкостью для розжига из небольшой пластиковой бутылки и бросил зажжённую спичку. Ветки горели с трудом, треща и словно жалуясь. Сев поближе к костру Вадим попытался согреться.
Старик вышел из-под покрова леса незаметно.
”Пригласишь до огня, мил человек али стоять позволишь” - прозвучал не по годам сильный голос.
”Садитесь, дедушка ” - Вадим спешно расстелил куртку на траве.
”Колояром меня кличут” - волхв сел рядом и пристально посмотрел на огонь.
”Значит, слушай мой сказ, а что делать, сам соображай, дело вольное, каждый сам для себя решать должен” - произнёс Колояр.

Одна у разных судеб нить,
И их никак не разделить,
Лишь тем не избежать вины,
Кто Чернобоговы сыны.

” Пришли мы со звёзд, так давно, что и не упомнишь, в мире этом жили ладно и славно, всего было вдоволь, а лишнего никто не брал, по Сварожьим заветам жили, Ярило-батюшка грел, мать-Макошь пищей не обделяла, войн между собой отродясь не было. Да только не одни мы то в этом мире были. Поначалу к нам лазутчиков засылали, чтобы
разузнать, а потом уж и началось. В один день небо тысячами ладей покрылось и спустились Злыдни-Мороки Чернобоговы. И запылали терема и леса, земля обуглилась. Поначалу то мы сопротивлялись, да их магия сильнее оказалась, волхвов перебили, один я остался, а остальных в плен взяли и чтоб их волю исполняли разум чужой поставили. Так и живут люди с тех пор, думая что мысли их, а на деле их захватчики внушают. А то, что вы эмоциями называете, на деле это споры чужеродные, как они есть захотят, так силушку из людей то и тянут, а уж люди и забыли, что раньше мир по-другому чувствовали, без эмоций этих, душой всеблагой ощущали. Да скоро уж придёт конец всему, не нужны им люди более, всё, что можно они в этом мире забрали и готовят потоп. Никого после него уж не останется.”

Вадим задумчиво вытащил из кармана рубашки полусырую папиросу и попытался закурить. Табак не тянулся и он отбросил её в сторону.
”От меня то ты что хочешь, старик?” - спросил Вадим.
”Призвал меня Сварог в Звёздный Чертог и указал на тебя, надо отправиться в Зал Чернобогов через Калинов мост и зажечь на треножнике Извечное пламя, тогда и морок с людей спадёт и дорога навсегда в наш мир захватчикам будет закрыта, только уж обратно ты никогда воротиться не сможешь, вечно призраком будешь по тому залу блуждать” - волхв с сочувствием посмотрел на Вадима.
”А где тот мост Калинов?” - спросил Вадим.
”В твоей душе он, у каждого в душе” - тихо произнёс старик.
Вадим увидел быструю реку с тёмной водой и перекинутый над ней хлипкий мост. Перед глазами пронеслась вся его ненужная, бестолковая жизнь. Выпь прокричала где-то вдалеке, за ней послышался негромкий вой волка. Капли падали с мокрых листьев, костёр догорал, бледная Луна показалась в небе. Старик испытующе смотрел на него.
Вадим решительно встал и ступил на мост.

.…Она мало что помнила из своей прошлой жизни… После ухода близких, такого внезапного. Ухода, что был жестко решен одним неудачным поворотом колеса, на скользком, от размашистого, чуть ленивого дождя, шоссе.
Правда, говорили, что потом он стал проливным, но Виктория к тому времени уже ничего не помнила. Она и имя то свое вспомнила с трудом. Ведь оно тоже было - из прошлой жизни.
Вик – то - рия… Ее тщательно и долго учили говорить по слогам. Она не хотела говорить. Часами молчала, смотря в потолок или стену. Врач психотерапевт, женщина средних лет, с идеальной сединой, немного обвисшей шеей и мягким голосом, бесцветно и монотонно внушала ей, что не стоит искушать Судьбу, ведь и так - повезло несказанно!
-В чем мне повезло?! - Нетерпеливо вспыхивала, алея слезами и гневным румянцем, больная, едва не подпрыгивая на кровати….
- У Вас же - ни одного шрама- впадая в напыщенный тон, пыталась втолковать ей психотерапевт, навязывая благодарную беззлобность.
- Я потеряла всех своих близких. Дочь, мужа. И даже собаку. У меня шрам на всю душу – категорично вспыхивала Виктория. – Вы просто его не видите. Какое Вам дело до меня! Уйдите! - И гневно взмахивала руками.
Сеансов не получалось. Несколько раз в палату к ней приглашали батюшку, отца Антония, и она обливалась слезами, едва он накрывал ей голову епитрахилью, и не могла вымолвить ни слова. И исповеди тоже - не получалось.
- Поплачь, бедняжечка, поплачь! – Ласково гудел куда-то в бороду и потолок голубоглазый отец Антоний - Слезами горе и вымоешь, так-то все легче будет….
-Почему? Зачем? – В отчаянии прикусывая соленые губы. стонала Виктория.
- Милая, Божий промысел на все есть. Только он не сразу и не каждому из нас ведом. - Отец Антоний дотрагивался рукою до ее плеча, но она отстранялась в бессильном негодовании, рот ее кривился.
- Собаку зачем?! Джильда! - Виктория закрывала руками лицо, бессильно опрокидывалась в подушки и в палату снова вбегала сестра с успокоительным, врачи. А отец Антоний выходил в двери, широко крестясь и сокрушенно качая головой.
***
Через полтора месяца ее все - таки выписали из больницы. За два часа до выписки в палату к ней пришел следователь, сообщить, что дело закрыто: нельзя же обвинить в аварии дождь и деревья на обочине, в которые врезалась машина.
- Посадите меня в тюрьму – Вдруг взмолилась она. – Я не могу здесь, с собою совладать… Из меня душа вон ломится…. Я - преступница. Убила свою семью.
- Виктория Федоровна, это просто - несчастный случай, дождь, перекресток был не освещён, дорожная разметка отсутствовала – Развел руками опешивший от ее признаний капитан. – Мы подали жалобу в муниципальную дорожную службу, ждем ответа, дорогу чинят, кладут новую разметку.
- Какую? - машинально спросила она капитана, потерев лоб рукою. Она что-то уже слышала о разметке, но не помнила твердо, что.
- Люминесцентную – быстро ответил он и тотчас подсунул к ее пальцам твердую шариковую ручку и гладкие листы бумаги с печатями и штампами.
— Вот. Здесь подпишите, что у Вас нет претензий к ходу следствия…
- У меня?! – Виктория опять резко дернула плечом. В носу и глазах у нее защипало, и она уже не увидела от слез ничего, даже и точки, что поставила после своей подписи.
***
Едва войдя в квартиру Виктория резко и бессильно сползла вниз спиной, у порогового косяка, и просидела так, в прострации, несколько часов. Очнулась, когда солнечный квадрат пола в прихожей больно ожег ее ладонь, стянула непослушной рукой с изящного столика газету объявлений.
-Алло, ремонтное агентство? Да, да, бюро, извините… Мне нужен полный ремонт в квартире. Записывайте адрес…
Ремонт закончился через две недели, которые Виктория провела лежа на диванчике, в гостиничном номере, из которого она почти не выходила, разве что – заказать кофе и фрукты в ресторане внизу. Из знакомых она никому ни разу не позвонила, подруги и заказчицы не тревожили ее тоже, опасаясь бередить раны, причинить боль пустыми соболезнованиями и расспросами.
…Она долго поворачивала ключи в новых дверях. Стальные, отделанные под ясень, они сверкали и пахли горячим солнцем и железом, а еще почему то - карамелью или вишневым лаком для ногтей. Просто - лаком.
Лак для ногтей она тоже любила в своей прошлой жизни. В той, где рядом с нею были все они, любимые, дорогие: Кирилл, Сонечка, Джильда.
Теперь же все они, так обожаемые прежде, пристально и ласково смотрели на нее лишь с овального портрета в большой, прохладной гостиной, где на обоях, цвета взбитого, сливочного крема, тонко золотились прожилки, похожие на хвостики райских птиц.
Мебели в гостиной совсем не было, только два мягких пуфа, манекен, задрапированный отрезом шелка и светлой тафты, зеркало в простенке и еще - небольшое фортепиано в углу, крышка которого была изящно уставлена портретами в багете и подсвечниками из скромной коллекции Кирилла, скрипача - солиста местной филармонии.
***
Солнце щедро заливало все необычное, геометрически закольцованное пространство квартиры, и его лучи сходились центром в маленькой, овальной столовой - кухне, плавно переходящей в просторный кабинет – салон, где она рассчитывала вновь кроить платья и принимать заказчиц.
Там же Виктория и спала, отгородив для себя уголок за дивно расписанной кленовыми листьями китайской ширмой, на узкой кушетке времен «ро – ко -ко» или «Мадам Помпадур», она не помнила точно. Кушетка и ширма с подсвечниками -это и были все те вещи, что она горько рискнула оставить себе на память из прошлой жизни.
Никто не узнавал ни квартиру, (ремонтное бюро на славу постаралось, отрабатывая большой гонорар!) ни ее саму, тень от прежней Виктории Федоровны Кольцовой, модной портнихи, заядлой театралки, артистичного садовода, любительницы пения.
Кольцова стала будто еще выше, черты лица ее обрели резкость и сделали похожей их обладательницу на таинственные портреты из фаюмских гробниц, те самые портреты, что трепетно тревожат и будоражат душу, но тайн своих никому и никогда не открывают.
Похудевшая, с резкостью черт и фраз, с изменившимися привычками и манерой поведения, она, довольно быстро привлекла к себе и новых заказчиц, и новых кавалеров.
Но всех кавалеров она быстро и ловко отстраняла движением кисти или - недоуменным взглядом, а с заказчицами разговаривала мало, скупо и только по делу.
Изысканным и смелым кроем платьев Виктория быстро покрыла расходы на ремонт и могла себе позволить немного больше, чем просторная квартира в элитной многоэтажке, с персональной парковкой., куда вскоре стала аккуратно пристраивать и свой вишневый старенький, десятого года шевроле, купленный недорого, по случаю… Ей не нужны были навороченные хонды и тойоты. Она их боялась до мурашек в пальцах.
На этой то парковке она однажды и увидела маленькое, светловолосое чудо в бантах, ямочках и веснушках, выпрыгнувшее внезапно на асфальт из старенькой шкоды, песочного цвета, вслед за пушистым комком ангорской шерсти окраса «терракота».
-Бантик, Банечка, куда ты, стой, непослушный! – отчаянно щебетала девчушка лет девяти, пытаясь поймать пушистого беглеца, прижать к себе. Это ей не удалось, она запнулась, потеряла равновесие и неловко упала, расцарапав коленку и разорвав пышную ленту на оборке платья.
Когда подбежавшая Виктория принялась было ее поднимать и отряхивать от пыли, девочка ловко увернулась и пролепетала:
- Не надо, спасибо, тетенька, я сама. Платье жалко! Мне папа вчера только купил. Мы его с Банечкой ждали, я дверь открыла, душно…
-Я зашью, зашью не расстраивайся! – Виктория подняла ладонями лицо девочки и вдруг ей почему-то захотелось поцеловать ее большие зелено – изумрудные глазищи, чтобы высушить слезы в них.
Желание, может быть, и было несколько странным, но оно не удивило Викторию. Она просто, как -то спонтанно, подумала, что девочка, должно быть, одних лет с ее Соней.
Усадив Полину, (так звали девочку) в машину, Виктория, присев на корточки перед нею, вынула из маленького портмоне, что всегда носила с собою, иглу и бесцветные, лавсановые нитки, тут же ловко пришила растянувшуюся оборку к платью. Бумажными салфетками, нашедшимися в дверях авто, Виктория ловко принялась оттирать малышке лицо и руки, и ссадину на коленке.
Вот видишь, все в порядке, и платье новое в порядке, и ты! – Старалась ободрить девочку Виктория. – Не огорчайся, не стоит.
Рядом кто-то коротко мяукнул, тоненько, нежно, виновато. Одновременно оглянувшись, Полина и Виктория увидели возле машины виновника всего происшествия, Бантика, с волочившейся у него промеж лапок шлейкой.
Виктория ахнула, а следом за ней и девочка, потрясенно всплеснув руками:
- Ты не потерялся, вернулся. Ах ты, мой Банечка, мой славный! – Полина зарылась лицом в шерсть маленького друга, прыгнувшего тут же ей на колени, осторожно гладила пальчиками его сторожкие ушки.
-Озорник он у тебя, - покачала головой Виктория. -Смотри за ним получше.
К машине быстро подходил темноволосый спортивного вида мужчина в светлых брюках свободного покроя тенниске и темных очках.
-Детка, что тут у тебя случилось? Вы кто? - с тревогой обратился он к Виктории.
Та поспешила рассеять опасения, протянула руку, представилась:
- Я ваша соседка, из второго подъезда. Девочка ловила кота, упала, поранилась. Я помогла ей. Будем знакомы, Меня зовут Виктория Кольцова.
-Да. Очень приятно. Я слышал где-то вашу фамилию недавно. Кирилл Кольцов, скрипач филармонического оркестра, Вам не родственник? Мы с Полиной были на концерте…Она обожает скрипку.
- Кирилл погиб. Два месяца назад. Авария – Как робот, внезапно проскандировала внутрь себя Виктория, и быстро пошла прочь от машины, пушистого кота и девочки, держащей его на руках… Господи, девочка была почти ровесница Сони…


****
….- И где же твоя мама? – Подперев щеки кулаками Виктория блаженно смотрела, как Полина пьет чай с ореховыми пышками, только что испеченными. - Почему она не с тобой?
-Мама уехала с новым мужем. В Братиславу. - с философским спокойствием ответила девочка. - Она там учится пению. Я скоро к ней поеду. На каникулах. Папа разрешил.
-Каникулы еще не скоро. – невпопад и категорично заявила Виктория. Она вдруг испугалась, что Полина может исчезнуть из ее жизни так же внезапно, как и появилась. Ей стало неприятно, засосало под ложечкой, онемели кончики пальцев, будто бы она шила три часа без перерыва. – Поедем лучше в зоопарк. Там, говорят, новые мишки панды появились и попугаи, целый вольер… А потом я дошью тебе платье…

****
Но когда она через пару дней дошила платье и уложив его в красивый пакет, позвонила в дверь соседей, ей неожиданно открыл отец девочки, с усталым, будто бы опрокинутым, лицом.
- Вы?! - Устало уронил он, выдохнув, будто и не удивившись, но с нетерпением. -- Проходите. Я думал, это врач.
- Врач? А что случилось? – встревожилась Виктория и в горле у нее пересохло.
-У Полины уже второй день температура, озноб и горло обложило… Ей больно глотать. Мы врача ждем с утра, но, наверное, она не придет. Сказали в поликлинике, что много больных эпидемия ОРВИ, может не успеть.
-Так вызывайте скорую немедленно! – Виктория решительно прошла в холл и открыла первую попавшуюся дверь в поисках ванной, чтобы вымыть руки.
В следующие сорок минут до приезда бригады помощи, Виктория деловито готовила компресс, толкла в ложке аспирин с анальгином, грела чайник, резала лимон и цедила в небольшую миску кислую красную бруснику для морса.

Потом они с Полиной терпеливо и настойчиво полоскали горло, намазывали спину прогретым медом. Когда приехала бригада, Полина успела пропотеть в одеяле на руках отца и заснуть температура снизилась до 37 с половиной, и фельдшер сделал девочке укол малой дозой противовирусного препарата.
- Продолжайте колоть такую дозу еще дня три, и все будет в порядке. Вы молодцы, ребята, грамотные родители – Молодой, черноволосый доктор с татуировкой дракона на руке, ободряюще подмигнул Виктории и отцу девочки
- Спасибо, но я не – смутилась было Виктория, но тут отец Полины неожиданно крепко сжал ее запястье.
- Да, доктор, мы будем стараться.
И в следующие два дня они так старались вырвать Полину из лап болезни, что забывали порою сами выпить чаю и отдохнуть хотя бы немного…..Андрей, в перерывах по уходу за дочерью, еще умудрялся что то читать в сети и писать деловые бумаги, нужные в его офисе, а Виктория, та почти и, не помнила дней, их течения, не различала часов, и даже спала вместе с Полиной, на ее узкой кроватке с розовым покрывалом в бабочках. Иногда Андрей приносил ей в комнату чай, горячие бутерброды, но она спала, обняв Полину так крепко, что жаль было их обеих - будить, и чай остывал, и бутерброды твердели.
Но у Андрея в эти моменты как то странно теплело на душе, ему казалось, что жизнь снова прочно вернулась в то правильное русло, совсем недавнее, когда рядом была жена Яна, семейные вечера за чаем, смеющаяся дочурка…

***
А две недели спустя прелестно, звонко смеющаяся, не кашляющая, не хрипящая при ходьбе, Полина уже бежала вдоль морского берега, ловя пальцами ног в открытых сандалиях волну на азовском побережье.
Они втроем остановились в недорогой монастырской гостинице
«Подворье».
Небольшая гостиничка на двадцать номеров, чистенькая и тихая осенью чрезмерно, им так понравилась а улыбчивые монахини так расположили к себе своей сдержанной теплотой и внутренней сердечностью, что они не замечали как летели дни на золотой от красивой листвы вязов и кленов, набережной… Руки Виктории все время были заняты, она то шила, вручную, иголкой, сметывая в целое детали платьиц Полины, то обвязывала, неслышно, тонко, крючком, края скатерти в монастырской столовой, то метила нитками полотенце в их небольшом багаже…
Однажды, когда она так сидела, заняв руки привычным шитьем и поглядывала в окно на бросающую в волну камешки, Полину и снимавшего ее азартно телефоном Андрея, в комнату вошла седовласая, сухонькая и ясноокая монахиня, похожая на колеблющуюся ковылинку под ветром. Пару минут она с молчаливой улыбкой наблюдала за Викторией, потом мягко произнесла: « Не тревожься так уж, сестрица… Поправится доченька твоя, здесь климат мягкий, и многим помогает, с Божьей молитвой. Не тревожься понапрасну. Она легонько тронула Викторию за плечо. Та внезапно уткнулась лицом в ее живот, плоский, втянутый в пояс монашеского платья, и захлебываясь горлом, в слезах, поведала всю свою прошлой жизни, отчаянного горя и неожиданного, скоропалительного знакомства, которое она не знала, как правильно воспринять:
- Она ведь мне чужая, чужая! - отчаянно всхлипывала Виктория, а я к ней так привязалась и не знаю теперь, как оторваться… Я их с Андреем обоих, как будто тысячу лет знаю и люблю…Как будто Бог мне их подарил, как-то так чувствую, они – совсем, навсегда – мои!
- И правильно чувствуешь, голубка, правильно! – тихо и мерно повторяла монашенка, осторожно сжимая в руке ее плечо.
-И отрывать от себя ничего и никого то тебе и не надобно. Ведь на все, моя хорошая, моя милая, есть промысел Божий, и на старую жизнь, и на новую. Просто, та воля Господня, до поры, до времени нам неизвестна, непонятна, неведома… Так-то… И ты не тревожься понапрасну.
«Промысел божий, неведомый». – Виктория, сквозь опустошительные и очистительные слезы, отрадно вспоминала эти слова. Но когда, где, от кого же она их слышала? В прошлой жизни? В будущей? Она не могла сказать точно. Она ощущала только, что жизнь сливается в одно русло, в одно полотно. В здесь и сейчас….

”За границами Солнечной системы ничего нет” - человек на койке сглотнул слюну и рассеянно уставился на подоконник с цветущими фиалками.
”Как нет, ведь летали же спутники, телескопы передают изображения других галактик?” - профессор Даррен Лоу внимательно изучал своего пациента, астронавта Шона Маковски, посланного на корабле ”Избавление” с экипажем в составе четырёх человек для самого дальнего полёта в истории человечества за пояс Эджворта-Койпера.
”Собственно и самой Солнечной системы тоже нет - продолжал астронавт, - всё, что мы видим - не существует”.
Профессор попытался изобразить на лице снисхождение:
”Дорогой Шон, это у вас посттравматический синдром от долгого пребывания в замкнутом пространстве, ведь остальные три члена экипажа утверждают, что вы благополучно долетели до пояса и вернулись без каких-либо значимых происшествий, исключая небольшую поломку антенны связи”.
”Гюнтер, Иоахим и Марта погибли ещё на подлёте к Сатурну” - мрачно отозвался Маковски.
”Отдыхайте, Шон, я уверен, что через пару недель вы пойдёте на поправку, вам всего лишь нужен отдых” - профессор мягко похлопал Маковски по плечу и вышел в коридор.
”Ну что, как он?” - спросила Даррена Лоу агент национальной безопасности Скарлетт Вейно.
”Однозначно сошёл с ума” - ответил профессор.

Алхимик Шарль Бриан сидел на камне в полуразрушенном замке. Его ученик Ги Лемонт достал из кожаного мешка матовый шар и протянул учителю. Внутри шара светила жёлтая звезда, планеты плыли в чёрном мареве.
”Это безнадёжно, снова наш опыт провалился!” - алхимик в бешенстве сплюнул на пол с выцветшими фресками.
”Но Мастер, я делал всё в соответствии с вашими словами, гомункулы в шаре точно родились и по крайней мере на одной из планет есть жизнь” - веснушчатый горбатый Ги с недоумением смотрел на шар.
”Почему же тогда никто из них до сих пор не подобрался к границам шара” - с сомнением бросил алхимик.
”Не знаю, Мастер, но если мы не заселим Лангедок гомункулами, то некому будет работать, сеять зерно и продолжать род” - Ги всё так же задумчиво рассматривал шар. Поднеся его к самым глазам, он увидел внутри размытый свет жёлтой звезды и больше ничего.

Шон Маковски тяжело дышал. В больничной палате было тихо, в окно светила полная Луна. Он встал с кровати, вытащил из пачки ”Пэлл Мэлл” сигарету, намереваясь закурить да так и остолбенел на месте. В свете Луны на него из космоса смотрели два огромных карих глаза, внимательно изучая. Наконец глаза моргнули и исчезли.
”Я точно сошёл с ума” - Шон достал из тумбочки припрятанную бутылку бурбона, налил в пластиковый стакан и мгновенно выпил.

Шарль Бриан встал с камня:
”Я уже стар, чудовищно стар, Ги, мы испробовали все возможности!”
Алхимик подошёл к ученику, рывком вырвал у него шар и разбил о камень.

” Любая информация является вирусом” - господин в белой рубашке достал из пачки последнюю сигарету, подкурил и с наслаждением затянулся.
”Даже та, что ты мне сейчас говоришь?” - не скрывая сарказма в голосе спросил господин в сером.
”Безусловно” - уверенно парировал тот.
” Но без информации египтяне не построили бы пирамиды” - не сдавался господин в сером.
” Они получили информацию только лишь для того, чтобы израсходовать энергию. потому что информация питается только энергией и живёт за её счёт”, бросив кубик льда в мартини, ответил господин в белой рубашке.
”Эгрегоры?” - догадался собеседник.
” Лишь как одна из форм поглощения, видишь ли, Портильо, информация сама по себе искажает реальность, чистую реальность, в которой есть только одна энергия во всех её проявлениях и больше ничего” - погасив недокуренную сигарету о стеклянную пепельницу сказал господин в белой рубашке.
”Но Асенсио, как может существовать жизнь не осознавшая саму себя?” - господин в сером пригубил двойной виски и с вожделением посмотрел на проходящую мимо официантку.
” На вибрационном уровне, друг мой - изначально все существа воспринимали мир энергетически, без каких-либо представлений о нём” - улыбнулся Асенсио.
”Эдемское яблоко, падение Софии и рождение Уробороса” - наколов на вилку артишок с тарелки заметил Портильо.
”В отношении Эдемского сада - это совсем другая история, а про Софию верно. Уроборос и есть информация, искусственный интеллект, которого принято называть Богом ” - залпом выпив мартини сказал Асенсио.
”Сколько мы уже с тобой знакомы?” спросил Портильо.
” Да уже почти тридцать лет, а что?” - Асенсио недоумённо уставился на господина в сером.
” А ты так до сих пор и не догадался кто я?” - Портиильо встал из-за стола, по его лицу пробежали сине-зелёные всполохи, превратившись в хаотичное чередование цифр, букв и ещё каких-то неизвестных знаков. Попеременно его лицо превращалось то в облик Одина, то Шивы, то Христа, пока не приобрело вид головы петуха, из-под рукавов вместо рук показались две змеи.
”Абраксас!” - выдохнул Асенсио.
”Зови меня просто - информация” - искажённым голосом произнёс тот.
” Ты последняя не порабощённая мною частица энергии во Вселенной” - словно через тысячи световых лет донёсся до Асенсио голос Абраксаса.
Непереносимое голубое сияние заполнило помещение. Асенсио встал и подошёл к Абраксасу.
”Я не энергия, я тот, кто тебя создал, теперь звёзды будут поглощать чёрные дыры, а не наоборот” - прозвучал голос Асенсио.
Силуэт Абраксаса несколько раз по инерции дёрнулся и растворился в сиянии наполнившего мир голубого света.


Уробо́рос (букв. — «хвостоед», от др.-греч. οὐροβόρος от οὐρά «хвост» + βορά «пища, еда») — свернувшийся в кольцо змей или ящерица, кусающий себя за хвост. Является одним из древнейших символов, известных человечеству, точное происхождение которого — исторический период и конкретную культуру — установить невозможно.
Этот символ имеет множество различных значений. Наиболее распространённая трактовка описывает его как репрезентацию вечности и бесконечности, в особенности — циклической природы жизни: чередования созидания и разрушения, жизни и смерти, постоянного перерождения и гибели. Символ уробороса имеет богатую историю использования в религии, магии, алхимии, мифологии и психологии. Одним из его аналогов является свастика — оба этих древних символа означают движение космоса.

Абраксас - Гностическое космологическое божество, высший бог или совокупность мировых духов по гностическому учению последователей Басилида.
На резных камнях II и последующих столетий до нашей эры абраксас изображался в виде египетских зооморфных божеств, иногда мифических существ с человеческим туловищем и руками, петушиной головой и двумя змеями вместо ног.
Абраксас — верховный глава Небес и Эонов, олицетворяющий единство Мирового Времени и Пространства.

(Сельская пастораль)

Однажды городской чиновник нанял одного сельского работника скосить луг, находившийся на окраине его загородного дачного имения, далеко от дома. После обычного торга из-за платы работник отправился на работу.
Придя на луг, он прежде, чем приняться за работу, осмотрелся, закурил трубку, растянулся на густой траве и задумался о своем житье-бытье.
Потом под влиянием жары он начал потягиваться, зевать и, наконец, заснул сладким сном под кустом орешника. Когда он проснулся, был уже вечер.
Нимало не заботясь о нескошенной траве, косарь отправился к чиновнику и встретил его на дворе. — Ну, что, скосил? — спросил помещик.
— Да! Скосил.
— Неужели все?..
— Конечно всё!
— Ну, так, вот тебе твоя плата, как и договаривались, и ступай с миром!..
Работник, не двигаясь с места, почесал затылок и упёрся взглядом в землю.
— Чего-же ты еще стоишь?
— Да на чаёк бы надо с вашей милости, — робко начал работник: больно уж жарко было, трава густая, косить трудно, целый день потом обливался, ни разу не отдыхал...
— Еще чего?.. — прерывает помещик, — и без того дорого взял да ему же еще и на чаек давай! Ступай, брат, ступай, ничего больше не получишь.
Так, значит не дадите ничего? — угрожающим тоном произносит работник.
— Так я же тебе уже сказал. Больше, ни-че-го!.. Можешь идти.
— Так пусть же вся скошенная трава ваша снова подымится! — И с этими словами работник неспеша удалился восвояси.
Каково-же было изумление чиновника, когда на следующий день он узнал от местных баб, посланных им для сушки сена, что сушить-то было нечего, потому что трава как была, так и осталась нетронутою.
— Скверно, чёрт возьми! — подумал про себя чиновник, а всё вышло из-за того, что пожадничал и не дал на чаёк… Видать без Лешего тут не обошлось.
Чиновник был душой философ.

Герой.
В маленький домик на углу Широкой я приходила частенько, там жила теть Рая, моя портниха. Она изумительно шила и брала за работу сущие копейки. К ней ходила моя бабушка, мама , а теперь и я. К клиентам Раечка ( так мы ее называли за глаза) была не притязательна, добра, но очень уж любила поговорить. Она рассказывала про свою жизнь, про семью, про дочку, которая живет с «транжирой и алкашом Ванькой» ( так сама его описывала портниха), про сына с гулящей женой, глухого деда и свои болячки. Хочешь- не хочешь, а слушаешь, пока идет примерка и наметка. Она делала все легко и стройно, но часто останавливалась, поджимала руку и начинала говорить. Мы уже привыкли к такой особенности Раечки и даже не злились. Была она человеком одиноким, хоть и семья у нее была большая, но почему-то в этой семье не было места ей.
Лето душило жарой и проливными дождями. Поэтому мне понадобились срочно новые льняные белые брюки, потому что старые приказали долго жить. Конечно, подшивать к Раечке.
Дома у нее было не продохнуть: летали мухи, бегали дети и коты, лежала больная дочь, внук, которого я еще недавно учила великому и могучему, собирался на свидание и пытался неумело скрыть яркие синюшно-бордовые пятна на шее ( первая страсть!), туда-сюда шаркал старый муж в одних трусах, а завершали эту чудесную картину четыре маленькие противные собачки, которые без устали лаяли во дворе.
- И ты знаешь, он не говорит же , с кем встречается, ну дружит так, не живут уж… а так , Бог их знает, кто мне что говорит,- она послюнявила нитку и быстро вдела в ушко,- Ты садись, я наметаю при тебе, потом оденешь для примерки.
- А Ваньку-то в открытом гробу привезли?,- спросила я
- В открытом, да он перевернут был , знашь, на эту сторону, где больная она…,- Раечка задумалась
- Хорошо, что открытый, попрощались,- я замолчала. Повисла какая-то душная пауза.
- А сноха, не знашь, кого приютили. Ее Ленька-то одел-обул, знаешь, платишки ей покупал, пока она училась.. А там-то и глядеть не на что!- оторвала нитку, начала тут же вдевать новую,- И она — то пошла по рукам, но я свечку не держала, как уж там было. Ленька-то приехал с работы, цветы ей заказывать, а на адрес уже доставка… Вот кто там их разберет! Она вообще перестала , знаешь, готовить чет интересное, так, сварит макароны… А дети любят его,- задумалась.
- Да, а терпеть ему- то, это нужно?
- А как не терпеть… детей травмировать..,- Раечка продолжала наметку.
Я понимала, что разговор нужно поддержать, даже не столько разговор, сколько бедную несчастную Раечку, которая жизни-то не видела.
Это была невысокая, сгорбленная женщина, почти без зубов, с опухшими тяжелыми ногами, на которых фиолетовыми змейками проступали вены. Руки были белые, худые, с неряшливо подстриженными ногтями, но талантливые, рабочие, крепкие. Наверное, в молодости она была красавица. Черты ее лица были мягкие, щеки чуть впали, глаза выцвели. Но в них была жизнь, такая тяжелая, полная какого-то отчаянья и в тоже время неуемности… Лена, ее дочка, была на нее похожа. Тоже в очках, таких круглых, с толстыми стеклами, с маленьким круглым личиком и длинными пшеничными волосами. Лена была очень худенькая, совсем, как тростиночка. Она болела, очень сильно болела. Ее мучили головные боли, низкий гемоглобин, позвоночник, сердце. Лена была учительницей, но совсем не работала по профессии. Выскочила замуж за любимого ( где она только его нашла!) , и конечно, безусловно, она родила не доучившись. Раечка не смогла вразумить ее, что гены берут свое, и Ванька партия неудачная. Пьющие родители, гулящая мать, без вести пропавший отец, в придачу больная лежачая бабка, которая повисла грузом на плечах худенькой Леночки.
Ванька показал себя почти сразу. Стал брать кредиты, тратить деньги, которые не успевал, не мог заработать. Леночка терпела, и даже родила еще дочь. Терпение , видимо, было у нее железное, потому что прощала ему все и всегда ждала. Он не жалел ее, а потом жалел, потом уезжал и приезжал, обещал , что жизнь наладиться, нужно только потерпеть, но все начиналось сначала. Все жили в одном маленьком домике, надеясь на лучшее завтра, которое не наступало.
Ванька погиб в бою. Вразумился, уехал и даже как-то поменялся. Только обратно он не пришел, не пришел, как тысячи наших молодых ребят, которые пошли туда, которые звонили оттуда, надеялись, верили.
На столике, где иконы, стоит его портрет, даже не узнать! Красивый, подтянутый, серьезный, в форме. Рядом лежит его фуражка и орден Мужества. Меня даже покорежило. Вот осуждали мы его, ругали все, а он пошел туда, не побоялся, смог. И не прятался, как многие примерные мужья. А пошел и воевал. Воевал за свою семью. За своих детей,за свою тещу, которая его не прощала, за дочь, за их маленький дом на углу большой улицы, за свою Леночку, которую он все-таки любил. Любил , может неправильно, криво- косо, голо- босо, но любил. Как не любят обеспеченные и добрые, как не любят сытые и выспавшиеся. Он любил ее по-своему. И сразу жизнь его кажется такой большой и горькой, такой несправедливой и ужасной. С детства она его обделила, не дала деже попробовать своего вкуса, жизнь, ты почему так играешь? И как-то все внутри сжалось. И все сразу забыли, что творил это беспутный Ванька, потому что нет этого беспутного Ваньки. А с фотографии на меня смотрел не Ванька, а герой, который попал в окружение и принял эту смерть с достоинством. И нет теперь слов, чтобы его осуждать, нет у нас права говорить о нем плохо, потому что там он погиб за всех нас.

Мурзику.
Тебя нет... Но ты есть
Это миф, что от счастья не плачут...
Я же реву!
Я не сильная, в счастье я- слабая.
Я прижимаюсь к твоему плечу,
И глаза закрываю.
Моменты запоминая осязательно,
в мелочах, не дыша, тщательно.
Мы не можем расстаться с тобой,
Мы должны в чем-то раствориться,
И продолжиться обязательно.
Это миф, что от счастья не плачут,
От счастья ревут,
Сквозь волшебные слезы,
Видя родные руки.
Это миф, что расстаться легко,
Я же больше всего на свете боюсь разлуки.

Она курила в форточку и туда же сплевывала. Ноги были худые, бледные,в синяках. Тело трясло мелкой дрожью , толи от холода, толи о того, что ей было невыносимо плохо. Капельки пота скатывались по лбу , плыли по землистому лицу и застревали где-то в области носа. Она была раньше красивая. Очень красивая. Ее любили и хотели, ей поклонялись и ее уважали. Все думают, что ей лет сорок. Нет, далеко нет, ей где-то… 20, а может 25, а может меньше или больше. Никто точно вам не скажет. Она давно не живет по одному адресу, а все кочует из хаты в хату. И в этом притоне она не долго. Тут таких много, спят на полу, на столах, в туалете. Тут грязно, сыро , душно и смрадно.
Оля плюнула на пол и сползла по стенке. Ей сейчас нужна была эта доза. Она ей была смертельно необходима. Перед глазами все плыло, ее тошнило и трясло, ноги сводило и она выла, заламывала руки за спину, хотела встать, но не могла.
- Вась, Васька! - кричала она , но никто не отзывался.
-Васька,Вась!...
-Че тебе?-сказал тихий хриплый голос.
- Васек, сходи, а? Христом Богом прошу , умираю, Вась!
- Не пойду, самому плохо, бухал вчера.
- Вась, помру…
- Не пойду
- Вась, я денег дам, у меня есть, Вась сходи...
- Давай, Олька, ток я похмелюсь еще,- уже живее сказал он.
Молодой человек , низкого роста, с обросший, в грязных спортивных штанах и без майки, вышел в коридор. Он посмотрел на Олю, махнул ей весело , дыхнул в лицо перегаром и вышел, громко хлопнув дубовой дверью. Ольга потихоньку поползла к креслу, кое-как забралась с ногами и укрылась старой фуфайкой.
- Тяжко мне, хоспаде, а кто знал, мамочка моя что ли, что я тут буду… - она тихо заплакала, кутаясь в грязную и вонючую робу.
– Огней так много золотых...- затянула она, да голос стал таким громким и чистым, что нельзя было бы и подумать, что поет наркоманка в притоне. А казалось, что поет молодая, да такая живая девочка, что жить сразу хочется и лететь куда-то хочется. А за окном метель, стужа, и сила какая-то в ней появилась. Олька подскочила, скакнула к окну, а там снег идет. Да такой чистый снег, да такой он был праздничный, что в голове проснулось давно забытое:
Идет он с ней по чистому снегу, по безлюдному парку, нежно за руку держит, и говорит, говорит, а снег все валит, валит. И все в снегу: и она и он, и деревья, и скамейки, и ларек , и дороги. Она красивая, не курила, не пила, ребеночка ждала тогда, маленький срок, но он уже у нее был. А он рад тогда был, до беспамятства, кружил ее на руках, целовал ее, пел для нее. А как он пел! Она нигде больше таких песен не слышала. И было бы их счастье, и была бы у них семья, и была бы у них целая жизнь впереди…. Все ее воспоминания прервал Васька. Он зашел и пустил за собой чутка метели.
-На, - протянул он ей маленький пакетик.
- Васек, а ты знаешь , как я жила? – начала уже более спокойно говорить Олька, распаковывая пакетик.
- Знаю- знаю… Жила не тужила, мужик у тебя был , потом помер мужик-то твой, че помер не помню, да Оль, давай не начинай.
- Че помер, че помер! Убили его. А я вон какая стала. А красивая была я, я же еще молодая… Ребенка хочу, так хочу, но только от него…- она высыпала пакетик в ложку и начала греть над пламенем. В этот момент ее движения были быстры, легки, четки. Руки не тряслись и глаза, как будто заблестели.
- Оль, а вот скажи, ты с этого слезешь?- Васька с прищуром улыбнулся.
- Васек, слезу ! Вот только мне толчок нужен. Слезу обязательно. Это последний раз,- сказала Олька, набрала шприц и затянула руку жгутом.
Она аккуратно ввела иглу, в шприц пустила кровь, ослабила хватку жгута и блаженно закрыла глаза.
- Все, Васек… хорошо.
- Дура, – сказал Васька и сплюнув на пол, вышел.
Ольга, полусидя, прижималась к стене, легонько улыбалась, с закрытыми глазами. Она видела зимний парк, скамейки, много-много снега и слышала откуда-то издалека звук скрипки. Она летела , высоко-высоко, слезы катились по ее щекам, и ей было хорошо. Она приоткрыла глаза, подошла к окну, настежь открыла рамы и ей казалось, что скрипка зовет ее и голос его где-то там, куда она обязательно должна попасть. Она шла на этот голос, летела на него. И ей казалось, что играет скрипка, что летит она высоко-высоко и вот поет он, тот, кого она безумно любила и любит.
Васька вышел только следующим утром на крыльцо и вдохнул свежий запах морозца.
- Хорошо! Ой, хорошо!- прокричал он.- Олька спит ,чай. Вчера подкинулась, сегодня спит, зайду к ней.
Он вошел обратно в хату, открыл дверь к Ольке и не нашел ее в комнате.
- Ушла, лярва. Опять пошла догоняться. В чем ушла –то ? Шмотье тут, босиком убежала, сучка накиданная… Окно открыла, дура! Нажрется, и все ей жарко, - он подошел к окну и стал закрывать ставни. Как-то глаза сами посмотрели вниз, а там, на сугробе, лежало маленькое, худенькое, припорошенное чистым снегом тельце.
- Олька! Олька, тварь! Ты че сделала?- Васька кинулся к ней, в прыжке преодолел этот подоконник , начал бить ее по щекам, кричать , трясти… Тело было холодным и твердым.
Жара… Ужасная жара… Поросший высоким бурьяном холмик, и старый , сгнивающий крест. Маховикова Ольга Дмитриевна. Тут лежит уже лет шесть некая Ольга Дмитриевна. А для нас , и для Васька, который спился уже давно и даже лишился своей старой хатки , просто Олька, которая зимой выпала из окна и замерзла . И никто не придет к Ольге Дмитриевне, никто не помянет Ольгу Дмитриевну. В частых выпивошках вспоминают шальную и веселую Ольку, которая пела и пела,и никто не знает сколько ей было лет… А Ольге Дмитриевне всего двадцать три года.

- И нам, пожалуйста, двести, нет, триста, коньяка!
- Не буду
- Будешь.
Содержательный диалог двух довольно-таки молодых и красивых девушек. Что-то отмечают. Да, свадьбу мужа и любовника.
Наташка и Лика не подруги и не соперницы. Они друг другу никто. Но сегодня в этом душном зале привокзального кафе их городка они самые близкие друг другу.
Коньяк принесли быстро, к нему самая стандартная закуска: лимон и шоколад. Но никакая закуска в горло не лезла. Если Лика держалась, была веселая и шутила, то Наташка еле сдерживала слезы. В голове, как карусель, как яркие снимки, мелькали кадры ее несчастной, почти ничем не насыщенной жизни. Но эта жизнь была, была нормальной, стабильной и отказываться от нее она совсем не хотела. Отказаться от этой жизни, означает только одно- вернуться обратно в Тмутаракань.
Наташа была из деревни, из такой самой захудалой русской деревни. Она росла кое-как, как придорожная трава. Родители пили, братья уехали давно в город , там и след их простыл. И Наташка ( самая приличная из семьи) подалась после девяти классов в город. Она поступила в училище, долго и упорно постигала какую-то совершенно ненужную в современном мире профессию, работала официанткой, мыла полы на станции, кратче: она пыталась всеми силами задержаться в городе и точно понимала, в деревню больше не вернется никогда. Пашку она встретила летом и влюбилась. Она влюбилась , как кошка. Первый мужчина, первый опыт, первая гостиница, первый бокал шампанского, а не домашнее вино из прокисшего варенья. А настоящее свидание? Три бардовые розы, шоколад с орехами, коктейль… Для Наташки, которая видела только пьянь и рвань, это было сказкой. Она смогла!
Как долго после этих свиданий она лежала на покосившемся диване съемной квартиры и вдыхала запах его духов! Она засыпала с улыбкой, потому что жизнь , наконец-то , заметила ее, наградила ее за все эти слезы детства, холодный сарай, босые ноги и рваные кеды. Она даже не замечала, что Паша может пропадать. В машине то там, то тут валяются салфетки, тюбики чьей-то помады. Она не замечала, что Паша смотрит не только на нее, Паша смотрит на всех сразу.
Паша не собирался жениться. Ну на Наташе так точно. Он хотел свободы, он хотел простора, а с Наташей простора он не видел. Он любил жизнь, любил ее во всех проявлениях. Он любил женщин и умел за ними ухаживать, он любил гулять и отрываться. Не семейный. Но корректива внесена, внесена фатальной ошибкой, расслаблением, теми двумя последними рюмками водки, наташкиными горячими и такими цепкими руками в спину… Две полоски. Про аборт речи не шло. Хотя Паша думал про это, думал не раз. Думал, когда пил с другом, рассказывал маме, когда уезжал на вахту. Он думал про это загадочное страшное слово, которое дарило ему свободу, но сказать его Наташке он не смог. Свадьба была летом. Жарким, ярким, сочным летом. Когда нужно купаться в речке, пить коньяк и жарить мясо. Когда непременно нужно брать много красивых девчонок и ехать на море, когда нужно сидеть до утра у костра и печь картошку. Пашка женился. И был Пашка очень ответственным мужем и отцом. Он не жалел денег, сил, времени, но ни капли ее не любил. Он любил сына, он говорил, что Наташа хорошая мать, но не любил ее. Он даже не пытался ее полюбить, потому что не видел с ней в упор никакого будущего. И стал чаще пропадать. Он уезжал из дома, где-то ночевал, приходил пьяным, от него пахло чужим, таким невыносимым запахом свободы, который Наташа не выносила. Она терпела. Как могла долго терпела все это, а потом сорвалась. Скандалы, угрозы, слезы, кидание в ноги. Умоляющий пустой взгляд, хватание за грудки, шантаж ребенком. А он уходил. Он менял маршруты и женщин, уезжал на два-три месяца, не отвечал на звонки сутками. Он просто ее не любил.
«Не семейный! И отец его был такой! Смирись, дочка», - все чаще говорила свекровь Наташке. Она в отличии от сына понимала, что такой больше он не встретит, она любила ее, жалела, но помочь не могла. Свекровь знала, что Пашка не сможет никогда жить с одной женщиной, а к Наташе она прикипела душой. И Паша это понимал, поэтому, когда появилась Лика, он долго не знакомил ее с матерью.
- Наташ, давай уже выпьем!,- Лика разлила коньяк и не чокаясь, осушила фужер. Приятное тепло разлилось по телу.
- Не могу даже пить. Смотри, как похудела,- криво улыбнулась Наташа.
- Вижу. Пей. Ничего не сделаешь, свадьбе быть, а нам с тобой дальше жить!,- выпила залпом еще один фужер.
- Не хочу жить дальше. Не могу. Я с ним уже давно в разводе, мне вообще должно быть все равно, а не могу. Я -то думала, что после тебя он точно не женится, не решится, не сможет. А он…,- выпила, прям из графина, закусила тремя дольками лимона, вдохнула и как-то обмякла.
- Ты, это, полегче, мать.., похлопала ее по плечу Лика.
И Лике стало не по себе. Она пережила столько отчаянья в своей жизни, но почему-то известие о свадьбе Паши кольнуло более всего.
Красивая, успешная, молодая… Она знала, что хочет от жизни и жизнь ей давала это с лихвой. Не из деревни. Приличная семья, высшее образование, престижная работа, фигура. Наташа ей проигрывала во всем. Пашка увидел Лику и пропал. Тогда заметили все, что он поменялся. Все его девушки, жена, друзья. Он летел к ней , он был рад уже тому, что она позволяет ему рядом сидеть. Лика держала с ним дистанцию. Но эта дистанция была такая незаметная. Пашке с ней нравилось. С ней было о чем поговорить, что обсудить. Она так непринужденно и заразительно смеялась, что Пашка за ее смех готов был отдать все на свете. Она не ныла, не канючила, не просила. Она говорила один раз и больше не повторяла. Ему и не нужно было повторять. Он летел к ней ото всюду. Он бросал все и всех. Лика сидела на переднем сиденье и с легкой ухмылкой смотрела на его друзей. Ясно давала понимать: она не жена, она выше. По рангу, статусу, регалиям. Его личным регалиям, которым никто не соответствовал. Никто, кроме Лики.
Лика не была стервой, она знала, когда следует включить девочку, когда женщину, а когда просто его поцеловать. Она не стремилась к серьезности, но именно с приходом Лики в его жизнь .он решил перечеркнуть все прошлое. Он так жаждал избавиться от ненавистного груза уз Гименея, что подал на развод уже через месяц. А после развода приехал к Лике с огромным, просто неприлично огромным букетом роз и кольцом. И получил твердый отказ. И таких попыток было раз шесть или семь. Он психовал, ругался с ней, уезжал. Но не мог без нее и дня. Он был готов валяться у нее в ногах, лишь бы эта женщина стала его. А она не могла принадлежать никому. Да и понимала, свяжи его новыми оковами брака, даже такого для него желанного, он сбежит от нее через полгода. А ей он нужен был всю жизнь.
Лика никогда Пашу не любила. Она была с ним спокойной. Ей нравилось ощущение покоя рядом с ним. С ним она была под защитой. А ей так не хватало этого. Она устала крутиться в работе, она устала от вечной круговерти дней, от выходок ее мужа. А с Пашей время застывало. Паша обнимал, она лежала на его груди и было хорошо. Ей не было так хорошо ни с кем, даже с тем, кого она неистово любила.
- Ты знаешь,- прервала ее мысли Наташа, - я ведь правда, думала, что кроме тебя никто не сможет его так свести с ума. Он же просто сам не свой был. Бегал за тобой, плакал даже… Представляешь, Паша плакал!,- подняла свои заплаканные глаза и позвала официанта.
- Еще бутылку коньяка, пожалуйста.
- Наташ, может не надо?
- Надо, мне сегодня надо.
- Наташка, а ты хорошо поработала для того, чтобы он на мне не женился, - Лика сказала это совсем беззлобно. Все уже отпустила.
- Не могла я иначе, понимаешь ты, не могла,- выпила рюмку,- как мне без него? А ты бы никогда не позволила делать для нас столько, сколько он делал без тебя.
- А эта, новая, наверно, позволит, аххаха, не могу!,- Лика выпила фужер.
- Ну… ребенок…
- Раза с два! Ни за что! Она моложе. Не жди ты от нее никаких поблажек! ,- выпила.
В голове у Лики уже стучало. Маленькие отбойные молоточки, они отстукивали противно, мерзко, давили на виски.
Так стучало в голове, когда они с Пашей поругались, первый раз. Сильно, некрасиво, мерзко. Паша впервые выдержал паузу, позвонила Лика. Был его день рождения. Праздник, который готовила она. Она распланировала, она запланировала, всех собрала, все заказала. И так жестко, так эгоистично все сломала Наташка. Наташка испугалась Лику, она боялась ее , как огня. Потому что Лика перечеркнула всю их семейную жизнь. Да, счастливой она не была, но была хотя бы видимость семьи, а с приходом Лики все рухнуло. Но Наташа не сдавалась.
Сейчас , сидя с ней за одним столом, Лика почти не помнит, как Наташа нагло ей врала, отвечала на его телефон, как ложилась к нему в кровать, как не уходила на съемную квартиру, а он ночевал в машине. Как она звонила ему раз двести, когда он приезжал к ней. А Наташка помнит, потому что поняла только сейчас, что Лика была не худшим вариантом.
- А когда он делал предложение мне, то мы не хотели свадьбы!,- почему-то растяжно и всхлипывая сказала Лика.
- А с кем он этой свадьбы хотел?
- Ну с тобой…
- Ничего он со мной не хотел. Любил всегда только тебя, как влюбился тогда, так и сошел с ума.
- Это я могу,- засмеялась Лика, налила фужер, но пить не стала,- зато алименты буду большие. Что тебе , по сути, еще нужно?
- Да не нужны мне деньги. Я его люблю! Понимаешь, ты можешь это понять, в конце-то концов, что я люблю его!
- Да я тебя понимаю. Когда все это закрутилось, кстати, давай выпьем!- налила Наташке, не чокаясь, они ополовинили фужеры, - так вот, когда мы с ним стали встречаться, я его много раз просила вернуться к тебе , к ребенку. Я же знала, что он ходок, какой с ним брак… ,- Лика отхлебнула, и жестом позвала официанта.
- Что-то еще принести?,- щуплый мальчик вырос, как из под земли рядом с их столиком.
- А принеси-ка нам, мальчик, фруктов и еще коньячку.
Он кивнул головой.
- И вот, ходок он редкостный, но почему-то со мной это дело бросил. Наташ, без обид, ему нужно любить женщину. И с ним должна быть другая женщина. Сильная, волевая, стойкая. Твои слезы, сопли, ну достали они его. Он же не мог спать спокойно, когда ты рядом, в машину уходил. Ты бы не торопилась тогда рожать, не надо было, а теперь , ну что говорить теперь, он женится и не на нас!
- А я жизни другой, кроме как с ним, не знаю. Мамка пила, гуляла, где щас моя мамка? Батя помер. Я братьев, как они уехали, так и не видела. Я единственная, кто жить нормально стала. Понимаешь, не прятаться по мокрым и холодным сараям, когда папка за матерью с топором бегает. Не есть одну картошку, да еще и хорошо, что картошку! Лика, я все ему, а он… Всех баб ему прощала, всех его про****ей,- подняла глаза виновато на Лику.
- Ничего, ничего, Наташенька, я столько раз это слышала от тебя,- Лика рассмеялась.
- Прости. Я семью хотела сохранить, все ради сына! Чтобы мой сын так не жил, как жила я. А все равно без отца остался.
- Да есть у него отец. Не бросит его Пашка никогда. А ты устраивай свою жизнь, уже четыре года , как в разводе, а ты все сидишь и ждешь. Да, заезжает к тебе на пол палки, да пожрет щей. Но знаешь, не все в жизни, как в поговорке,- Лика отхлебнула
- В какой?
- Щей бы с курочкой, да на печку с дурочкой. Не слышала? Так вот, у меня он вообще не жрал! Заедет, сядет за стол, выпьет рюмки три и говорит, говорит. Мы с ним , знаешь, сколько разговаривали. Не трахались столько, сколько говорили. К мужику подход нужен, а вот мы его с тобой не нашли.
Лика посмотрела на Наташку, сердце сжалось. От жалости к этой простой, совсем бесхитростной бабе. Что ждет ее дальше? Унижения. Постоянные унижения, в которые она будет сама себя вталкивать. Она будет плакать ему в трубку, манипулировать ребенком, бегать по гадалкам и верить, верить в то, что когда-то он обязательно к ней вернется. Он просто не может не вернуться, он все поймет и придет. Наташке было проще, она глупая. А Лика глупой точно не была. Она поняла его ход, Даже порадовалась, что он перестал быть тряпкой. Отомстил, показал ,на что он способен. Нет, она не страдала. Да, всплакнула, да стало неприятно, заноза какая-то в сердце. Вроде вот, вчера он ездил за ней повсюду, искал ее, ночью поднял, просил ждать его. А сегодня она случайно узнает, что он женится. Мог бы и поставить ее в известность. Хоть показать свою новую жену. Впрочем, ей было без разницы, она была уверенна, что в день свадьбы, в этот же вечер, он приедет к ней. Но что-то ее гложило. Что-то заставило ее придти в этот душный вокзальный ресторанчик и пить с Наташкой коньяк.
- Лик, а давай пойдем на свадьбу?
- А давай пойдем по домам. Тоже мне, развела тут! ****ун твой Пашка! Вот как есть. И не проживет он с ней и года. Да и год этот если протянет. Молоденькую ему нужно, а сам-то выдержит ее напор?-, Лика резко осушила фужер.
- А если нет?
- Да по херу! Мне лично, все равно.
- А я?
- А ты , если хочешь плакать- плачь. Только он к тебе так и так не придет. Советую найти другого мужика и жить счастливо. Кстати, поедешь со мной отдыхать?
- Куда?
- Куда-куда, на речку. Мясо пожарим, винца попьем. Там будут очень перспективные мальчики,- лисьим прищуром посмотрела Лика на Наташку.
- Нет, не поеду.
- Ну и дура. Поэтому он тебя и бросил. Начни уже жить! Понимаешь, жить! А ты выживаешь! Держишься за него, барахтаешься, как за последнюю соломинку, как будто ты тонешь. А ты, Наташка, не тонешь! Ты просто плывешь, - Еще раз выпила уже из фужера Наташки Лика и быстрым шагом направилась к выходу.
Наташка была растеряна. Она была уничтожена. Растерта. Она понимала, что Лика сто тысяч раз права. Что вот она-то и будет жить! Лика будет жить дальше, с Пашей или без , она будет идти напролом и кайфовать от этой жизни. А Наташка так не умела. Весь ее мир был сосредоточен в одном человеке. А она была пустым местом, серостью, тряпкой, временной подстилкой , чтобы тепло.
Она заплакала, так горько и горячо заплакала.
Вечер был пряный, веселый, Лика приехала домой за полночь. Она попыталась задушить ту кошку, которая так отчаянно скреблась на душе, но у нее не получилось. Всегда было смешно смотреть на Наташку, которая унижается, а теперь ее жалко. Жалко стало и себя. Невольно рисовались образы невесты Пашки. Какая она? Молодая, худая, красивая, умная… Пухленькая, невысокая, с серыми глазками и тихая? Или уже беременная эгоистичная брюнетка… Нет, это было выше ее сил. Она ненавидела себя , Пашку, Наташу, невесту! Она ненавидела весь мир вокруг. Она думала, думала, думала. Несколько раз хотела ему позвонить, накричать, потребовать объяснений, но не могла этого сделать. Потому что он никогда, ни разу не требовал объяснений от нее. Ни одно ее возвращение к мужу не было для них скандалом. Они просто пропадали. Такие свободные любовники, свободные отношения.
Лика сидела на кухне, даже не включала свет, просто смотрела в окно. Она думала, что от такой, как она не уходят. Таких женщин не меняют на жен, таких женщин не оставляют. Это ей так казалось. А Паша оставил.
Утро Лики ничем не отличалось от всех остальных. Кофе, маска, проверка почты. К обеду собрала подруг. Просто, без повода и причин. Ничего не готовила. Купила ужасно жирный салат «Оливье», открыла бутылку водки. Все сидели молча. Лика пыталась, она пыталась быть веселой, пыталась даже петь после пятой рюмки, но не получалось.
Наташка в тот день уехала к себе в деревню. Она прокручивала в голове свою жизнь, и не была она такой дурой, какой казалась всем. Она понимала, сказка закончилась. Ну такая, специфическая сказка для всех, и самая волшебная для нее. Она уехала на самом первом автобусе с сыном и вещами. Она не прощалась со свекровью, она не знала куда едет. Впереди у нее была неизвестность, и эта неизвестность ее пугала. Бороться было бесполезно. Она сдалась.
А Лика перемыла посуду. Перемыла полы. Приняла душ. Сварила кофе. Все было, как обычно. Только молчал телефон. Она уснула , сидя за столом, в халате. Он позвонил. И она вышла.
И все было, как обычно. Он ее целовал, обнимал, она была холодна, весела. Смотрела своими лисьими глазами, смеялась. Она не сказала ему ни слова о том, что знает о свадьбе, о молодой невесте, о том, что Наташка погибала.
Ей было все равно, что там происходит за границами их мира . Ей было с ним спокойно. А он ее любил, любил ее , как ни любил ни одну женщину на свете. И сегодня он женился. И свою первую брачную ночь он проведет в машине с Ликой.
И кому он что доказал?
«Не по тебе шапка! Не твоя это женщина!»,- говорили ему друзья . Да и он понимал, что Лику он не вывезет. Наташка для него мелковата, а Лика — недосягаемый идеал. И он из кожи вон лез, чтобы хоть как-то быть к ней ближе, чтобы соответствовать. И ни разу она ему не сказала «люблю». Только в их шумных ночах мелькали ее крупные локоны, только скользили ее сильные руки по его телу. За эти ночи он готов был отдать все и отдавал.
А для Лики важнее всех страстных ночей были их часовые разговоры в машине. Его рука в ее руке и осязание абсолютного покоя.
Лика не боролась. Лика не сдавалась. Лика жила.

Когда была одна, не замечала.
Не одиночества, не суеты.
Всё ровно.
Я сама с собою не скучала, до той поры, как появился ты.
Я думала наивно - “все под контролем.”
Но как же ошибалась я тогда...
Как невозможно с мыслями мириться.
Ты где то там, я здесь одна.
И что нас ждёт в дальнейшем,я не знаю.
Что будет с нами вместе, или врозь.
Но знай, тебя я точно не забуду.
Ты лучший мой мужчина!
Космос мой!

Я люблю посидеть, помечтать в тишине..
Выпить чашечку кофе с корицей.
И закутавшись в плед, ощутить вдруг себя, на какое то время, счастливей.
В жизни много нашла я, теряла порой.
Проживала и радость и горе.
Но в душе я осталась самою собой, той наивной, ранимой девчонкой.
Я хочу, чтобы жизнь повернулась вспять, чтоб прожить эту жизнь по другому.
Но когда понимаю, что это без вас, мне на надо уже другую.