Прозаические миниатюры

Александр Посохов


Инстинкт собственника

Я не Аксаков и не Пришвин, но природу тоже люблю. Медведей там всяких, зайчишек, улиток и прочих козявок. Всегда готов пожалеть их, прийти на помощь или угостить чем-нибудь вкусненьким.
Однажды вот сидим с женой на берегу озера, рыбу ловим. Клёв обалденный.
– Я не могу больше, – говорит жена. – Руки устали. И ты заканчивай, куда нам её столько!
– А ты начинай чистить её, – предложил я. – Здесь ведь лучше, чем в мойке на кухне.
Села она на гладкий камень, позади кустики, за ними лес, и начала чистить. А я продолжаю ловить. Штук сто наловил ещё, прямо гора рыбы перед женой с ножичком. Ещё час проходит, и вдруг она как закричит, я чуть в воду не свалился.
Оборачиваюсь и вижу, длиннющий такой уж от жены отползает с окуньком нашим в пасти.
– Ах ты, гад желтоухий! – воскликнул я и смело погнался за пресмыкающимся. Он к кустам, а я наперерез, он вправо, а я влево. И так отхлестал его удилищем по башке, что он и рыбку выронил и части туловища перепутал. Потому как вперёд хвостом за корягу спрятался. Вот пусть сидит там и думает, можно чужую добычу воровать или нет. Инстинкт собственника никто не отменял. А природу я сильно люблю, и флору и фауну.

* * *

Александр Посохов


Закон дружбы

Общественные бани живы ещё, оказывается. С парными в кафеле и с металлическими тазиками на лавках. И вот сидят в просторном предбаннике раскрасневшиеся после парилки и укутавшиеся в простыни два бородатых бугая лет под сорок. А напротив, тоже в простыне, сидит чисто выбритый мужичок, явно намного старше и заметно поддатый уже. У бугаев пиво, у мужичка во фляжке что-то.
– Представляешь, – говорит один бугай. – Я их прикрываю, всё для них делаю, а они сдают меня конкурентам. Друзья, называются.
– А я тебя предупреждал, – говорит другой бугай. – Я тоже думал, что мы дружим. А когда они все вместе заяву на меня накатали…
И так ещё минут пять обсуждали и осуждали они кого-то. Тех, кого они считали своими друзьями, кому помогали, кому верили, а в итоге – предательство и проблемы. И, главное, что те знать этих не хотят больше и не идут ни на какие контакты.
– Извините, ребятки, – хлебнув чего-то из фляжки, обратился вдруг к бугаям мужичок. – Я слышу, о чём вы говорите, и вот что хочу сказать вам. В конце пятидесятых детей было много, после войны нарожали. В садик я уже не ходил, а взрослые работали все. И мать после первого класса отправила меня из Москвы к деду в деревню. Как сейчас помню, посыпал он мне сахаром ломоть хлеба в день приезда, побрызгал водичкой сверху, и я выхожу с этим лакомством на улицу. А местные пацаны увидели и давай орать: «сорок восемь, половину просим». Ну, я одному отломил кусочек, другому. А потом они в футбол стали играть, а меня не берут. Я деду пожаловался, а он говорит: «А ты завтра, выйдешь, и крикни – сорок один, ем один». Я послушал деда, так они после этого стали меня ещё жадиной-говядиной обзывать и всё равно ни в какие игры не берут. Я снова к деду, а он и говорит: «А пошли ты их всех по-русски …».
– Прямо так и сказал? – удивились бугаи. – Вы же ещё ребёнком были.
– Зато на всю жизнь запомнил.
– И что, послали?
– Послал, – отхлебнув очередную порцию из фляжки, ответил мужичок. – Ещё как послал. Самому задиристому из них даже нос расквасил. И сразу все зауважали меня. Сами стали звать, и в футбол, и в лапту, и в пряталки, и в городки, и в чижика, и на речку. Вот такой закон дружбы получается, ребятки. Дедов слушать надо. Особенно, когда государством управляешь.

* * *

(Дачные истории)

… Кто-то повадился ходить по ночам на огород воровать свёклу.

… Грабёж происходил каждую ночь. То из земли свёклу выкопают, то разворошат свекольный бурт. На месте преступления одни огрызки. А следов нет, потому что нет снега. А без отпечатков пальцев преступника никогда просто так не опознаешь.

… — Зайцы, кому же ещё? — ругается сторож. — Заячья школа! Мало им капусты с морковкой, так за свёклу принялись. Вот я их ужо!

… И засел на ночь с ружьём, в сооружённом днём шалаше.

… Сидит тихо, ждёт зайца — это такого зверя прыгучего и короткохвостого. А в эту ночь появляется вдруг зверь ползучий и длиннохвостый! Плывёт он между рядами грядок, словно щука в волнах. И шкура на нём от луны так и переливается, так и переливается, как чешуя. Зверь разворошил край бурта и давай свёклу хрумкать!

… Сторож сразу-то зверя узнал, а глазам своим и не верит! Где ж это видано, чтоб свёклу... да лиса крала? От удивления и про ружьё позабыл.

… Видать, с голодухи-то и лиса в огород лезет. Как козёл или заяц. Свёкла, она, конечно, не курочка, да ведь и голод — не тётка…

Александр Посохов


Всего-то разик

Было это в сочинском парке «Ривьера», реально. Зашла в туалет пожилая дама. Начальница туалета отвлеклась и не заметила, как та прошла в кабину без оплаты. На выходе она потребовала от посетительницы оплатить услугу. На что пожилая дама искренне возмутилась: «Ой, господи, за что, я всего-то разик письнула?!» «А у меня нет прибора, определяющего, кто сколько раз» – резонно возразила туалетная работница…
Я это об оплате за коммунальные услуги и за всё прочее. Откуда только берутся разные крохоборы и изобретатели соответствующих приборов учёта. Бесплатно, за счёт родимого государства, собирающего налоги, уже ничего нельзя сделать. Ещё немного и на каждого из нас нацепят какой-нибудь прибор, определяющий, кто сколько раз икнул, зевнул и высморкался.

* * *

Снежная выдалась зима, лютая. Снегом засыпало всё так щедро, что глазам больно — выбелило до рези, до слепоты.
Старый Антип приоткрыл дверь избы и выглянул наружу. Ничего не видать — пустыня, только белая. Да вот вдали черной извивающейся змеёй ползет через неё дорога. Начинается от крыльца и струится куда-то вдаль, сквозь снега. Видно её далеко, даже ночью, за что спасибо месяцу. Старается — подсвечивает её своими рогами. Закрыв дверь, Антип вздохнул. Эх, если бы не старость, отправился бы он по этой дороге в путь, узнал, где у неё конец. Ведь если подумать, то обязательно должен быть где-то. Всё имеет своё начало и конец, будь то дорога или жизнь.
 
Жил Антип бобылём в избе на краю деревни. Впрочем, деревней она была лет сорок назад, а сейчас измельчала. Осталось от неё с десяток домов с такими же, как Антип, дожителями. Дорога, на которую он любил смотреть, давно опустела. Раз в неделю заезжала в деревню автолавка — и на том спасибо. Кормились со своих хозяйств. В такие зимы, как эта, и автолавка была нечастым гостем, так что приходилось надеяться только на себя. Вот и коротал эти пустые зимние дни Антип, сидя у окна, вспоминая, как жил, кого терял, от чего отказывался. Жизнь длинная позади, как дорога за окном, много всего было, вот только прошёл он её в одиночку. «Одиночество — самый тяжёлый груз, — думал Антип, — потому что разделить его не с кем. Вот и тащишь сам, пока силёнок хватит».
 
Антип поужинал картошкой, плеснул молока коту и сел на стул у окна. На подоконнике алым цветом благоухала герань. Любил Антип цветы и всю свою нерастраченную любовь им отдавал. Потому-то и радовали они его пышным цветением даже среди зимы. Смотрел Антип в окно, думал и задремал.
Пока спал, за окном разгулялась метель. Ветер воет, кидает снег из стороны в сторону, да так, что дорога пропадать стала. Тут его, вроде как, окликнул кто. Антип вздрогнул и открыл глаза — сердце колотится, никак понять не может, наяву с ним это происходит или почудилось. Смотрит, а на дороге женщина стоит, косы по ветру бьются. Ни шубы на ней, ни пальто — одна белая рубаха да длинная юбка — вот и вся одежда. Из-за снега лица не разглядеть. Но по силуэту видно, что молодая. Да вроде нет таких в деревне. Все давно в город перебрались, одни старухи по избам сидят, да и тех — раз-два и обчёлся. Тут словно в голову стукнуло: замёрзнет же баба! На улице зима, да метель разгулялась не на шутку. Распахнул Антип дверь настежь, глядит в ночь, а женщины нет — пропала.
«Почудилось», — решил Антип. Вернулся к окну. А на душе неспокойно — а вдруг не почудилось. Так и просидел полночи в окно глядя.
Утром первым делом дошёл до места, где ночная гостья померещилась. Никого — пусто. Привиделось, верно.
 
За делами и заботами день пролетел быстро. Но мысль о незнакомке Антипа не отпускала. Нет-нет — да и кинет Антип взгляд в окно поверх гераней на дорогу. Вечером, быстро поужинав и подкинув дровишек в печь, уселся Антип к окну. Наблюдает, как снежинки кружатся в лунном свете. Лижет огонь поленья в печи, потрескивают дрова, отдают тепло. Антип раскраснелся, смотрит в окно — хорошо ему, тепло, уютно. У ног кот трётся, ласки просит. Отвлёкся Антип от созерцания, протянул руку к кошачьей спинке, гладит полосатого. А кот мурчит, аж вибрирует.
Да вдруг как подскочит, Антипа лапой по руке цап до крови, зашипел и стал пятиться от окна. Антип взгляд поднял и замер — под окном вчерашняя незнакомка стоит и на него смотрит. Глаза голубые, косы русые, длинные. И на ней всё та же белая рубаха, тонкая, да юбка до самой земли. Очнулся Антип, вскочил, подбежал к двери, распахнул настежь.
 
— Замёрзнешь же, заходи, — крикнул в мороз.
Незнакомка сделала пару шагов в сторону двери и остановилась.
— Нет.
— Чего нет? — не понял Антип.
— Не замёрзну, привычная я. Да и жарко у тебя, отсюда чувствую, как у тебя натоплено.
— Да как не замёрзнешь! На тебе и одежды, считай, нет, — замялся Антип.
— Да вот так, — и незнакомка, задрав юбку по колено, показала Антипу две стройные босые ноги.
Антип стоит, что сказать, не знает.
— Ну так и будем стоять да в молчанку с тобой играть, Антипушка?
— Так не заходишь.
— Ну раз просишь, то зайду завтра. Печь-то не топи, не люблю я этого. Вот завтра вечером и зайду. Жди.
Незнакомка развернулась и шагнула прочь в темноту.
— Как хоть зовут-то тебя? — лишь и успел крикнуть Антип, но в ответ только ветер громче завыл. И вдруг откуда-то издалека словно большая снежная шапка сорвалась с крыши вниз, да так громко и отчётливо ветер выдохнул имя: Мара.
Закрыл дверь Антип, сердце колотится — кому рассказать, не поверят. Чудно всё. А у самого ночная дева так и стоит перед глазами. Её глаза голубые. И не отмахнуться от них, не забыть — наваждение. Еле утра дождался. Кинулся утром печь топить, да вспомнил, что сказала незнакомка, и не стал. Покормил кота, да по хозяйству хлопотать принялся. А у самого все мысли вокруг нового знакомства вертятся. Ладно, печь, хотя без неё холодно в избе, неуютно. Но как гостью чаем не напоить? Вскипятил Антип самовар, в избе прибрал и сел к окну ждать. Темнеет зимой быстро. В избе холод, но Антип сидит, взгляда от окна не отводит. А на улице снова снег кружит — белый, крупный, словно пух. Залюбовался Антип его полётом. Вдруг в дверь постучали. Бросился он к двери открывать. Пришла. Стоит на крыльце, косы русые, снегом припорошены.
 
— Пришла вот, как обещала, — смотрю, ждёшь?
Антип стоит, глаз не отводит и не знает, что сказать. А гостья в комнату прошла и села на стул, подальше от самовара.
— Да ты не робей, Антипушка, или боишься меня? — и засмеялась.
Голос у неё звонкий как хрусталь. У Антипа по коже аж мурашки побежали. Не поймёт: то ли от холода, то ли от радости, что пришла, не обманула.
— Давно один живёшь?
— Да всегда один был, — признался Антип.
— Я вот тоже одна, — сказала Мара. — А ты, смотрю, цветы любишь? — дотронулась до красных бутонов герани и отдёрнула руку. — Ну, пора мне, — вдруг засобиралась она.
— Да кто ты? Откуда? Я ничего о тебе не знаю, — спохватился Антип.
— Всё ещё выведаешь, просто зови меня опять. Позовёшь? — и вновь смеётся.
— Позову, ждать тебя буду.
— Хорошо, приду, — и Мара пошла к выходу. — Ты только печь не топи, а то жарко мне.
И она дотронулась до щеки Антипа. Кожу под её рукой будто обожгло. А таинственная гостья сверкнула глазами и вышла в ночь.
Антип подошёл к окну, но на улице кружила метель — незнакомка пропала.
И почувствовал он такую усталость, какой никогда не испытывал. Лёг на кровать и закрыл глаза. Холодно. Сбоку примостился кот, пытаясь согреть хозяина и самому не околеть. За окном кружил снег. А на подоконнике умирала герань — красный пламень соцветий почернел и пеплом падал на половицы.
 
Антип так и пролежал весь день до вечера, глядя в одну точку. Голодный кот жалобно мяукал, пытаясь привлечь к себе внимание.
 
— Пришла… — Антип пропустил гостью внутрь.
— Я же обещала, — Мара нежно улыбнулась. — Я тоже скучала.
И она вплотную подошла к Антипу. Тот смотрел на неё не отрываясь. А потом он словно провалился в прорубь. Помнил только свет голубых, ледяных глаз. А потом… Мара прильнула к его груди, впитывая тепло его тела, и мир растворился вокруг. Он нежно проводил ладонью по её волосам, склоняясь ближе, чтобы ощутить запах её кожи, смешанный с ароматом вереска. Её глаза сияли в тусклом свете. Мара задержалась на его губах, чувствуя, как его дыхание накаляет воздух между ними. Антип медленно наклонился, чтобы поцеловать её, губы их встретились. Было в этом поцелуе что-то большее, чем страсть. Его руки нежно исследовали её тело, каждый уголок, запечатляя в памяти холод её кожи. Она принимала ласку беззвучно и только сильнее прижималась к нему. Время для них остановилось; остались только волшебство их прикосновений и тишина, прерываемая шёпотом их имён.
— Мара, Мара... — повторял Антип.
 
Метель за ночь успокоилась. Через пару дней до деревни добралась автолавка. Деревенские жители вышли пополнить запасы и узнать новости. Не было только старого Антипа. Умер ночью. Решили, что замёрз. Так и сказали — мол, Мара забрала.

Александр Посохов


Бородатый мишка

– А борода у него какая, если бы ты только видел, длиннее рогов! – и Димка опустил правую ладонь почти до пола. – А перед нашим отъездом в Москву он ещё дядьку одного закатал.
– Как это закатал? – удивился Алёша, слушая на перемене рассказ школьного дружка о его приключениях летом в деревне у бабушки.
– Ну, так бабушка сказала, – и в этот миг раздался звонок на урок. – Забодал, короче, как козлы бодают, не знаешь, что ли.
– Все выучили басню, которую я задавала? – спросила учительница, уткнувшись в классный журнал.
Алёша чувствовал себя уверенно, уж он басню «Квартет» выучил на пятёрку.
Именно его, как по заказу, и вызвала учительница к доске.
– Проказница-мартышка, осёл, козёл, да бородатый мишка затеяли сыграть квартет, – громко продекламировал Алёша.
И тут по непонятной для него причине все ребята в классе расхохотались.
– Давай сначала, – тоже почему-то улыбаясь, предложила учительница.
– Проказница-мартышка, осёл, козёл, да бородатый мишка затеяли сыграть квартет, – снова продекламировал Алёша.
– Так, это уже не смешно, – строго прервала его учительница. – Скажи честно, ты выучил задание?
– Конечно, выучил, – признался Алёша, хотя сам уже начал сомневаться в этом, потому что класс продолжал дружно смеяться.
– Тогда читай точно по тексту, – приказала учительница. – И не забывай, что ты не в цирке.
– Я не забываю, – с обидой в голосе тихо произнёс Алёша и снова, в третий раз уже, у него получился бородатый мишка.
Дальше учительница ничего слушать не стала. Заподозрив, видимо, что-то неладное в поведении своего третьеклассника, она спокойно усадила его на место без оценки ответа.
Потом, правда, быстренько всё прояснилось. Когда Алёша узнал, как он неумышленно, просто оговорившись, переделал самого дедушку Крылова. А всё из-за этого Димки с его бородатым козлом.

* * *

Александр Посохов


Артисты и мы

Извините, друзья, не удержался, прочитав на одном из популярных сайтов гневное возмущение по поводу якобы начавшейся процедуры признания Аллы Пугачёвой иностранным агентом. Неужели народ одобрит такое решение? – удивляется автор, полагая, видимо, что сие невозможно. «Все те поколения (пишет он, стиль и правописание его), что с середины 70-х пошлого века заслушивались песнями Пугачёвой, одобрят? "Арлекино", "Старинные часы", "Маэстро", "Айсберг", такие грандиозные красочные шоу по ТВ, восторженный голос ведущего "Поёт А-ал-ла Пугачё-ёва-а!", бурные аплодисменты, горы цветов, море улыбок, и... иноагент! Неужели двух лет отвязной пропаганды хватило, чтобы у людей так перевернулось сознание?!… А то: Андрей Макаревич, Борис Гребенщиков. Юрий Шевчук, Алла Пугачёва, считай, весь цвет нации – иноагенты. Как так? У пипла начнут возникать вопросы».
А у меня, например, хотя я тоже «пипл», вопросов не возникло. А ответы есть. И заключаются они в следующем. Думать, что ли, больше не о ком и не о чем, как только о шутах (я не о персонах здесь, как таковых, а об избранном ими древнем занятии и тоже не в плохом смысле)! Где судьбы миллионов людей и где горстка известных артистов! Что "народные" они, артисты, что "иноагенты" - какая разница! Исторически, это всего лишь фигляры, как говорится, даже близко никогда не имевшие в истории человечества такого почёта и достатка, как у нас после Октябрьской революции. Но тогда возвеличивание их было идейно оправданным с точки зрения построения коммунизма. Их встраивали в качестве важного инструмента в формирование нового общества и нового человека. А сейчас-то с какого перепугу необходимо вдруг сопереживать по поводу того, что происходит с тем или иным артистом (я здесь об их общественном и материальном положении)? Давным-давно пора понять уже, что никакие артисты никакого жанра не достойны быть более почитаемыми и жить богаче, чем соизволивший прийти послушать их и посмотреть на них барин – этот самый российский народ! А то, какое у нас сейчас бережное и трепетное отношение к артистам – это наше публичное извращение, обусловленное тем, что современный российский народ не чувствует себя барином. Артисты, как обслуживающий персонал, по сути своей занимают такое же положение, как официанты в ресторане. Разница лишь в известности и неизвестности, зависящей от вложения денег в кормяще-развлекающую индустрию, а не от подлинного значения тех и других в развитии всего общества и обустройстве жизни каждого человека. Повторяю, какое нам дело до того, что происходит с тем или иным артистом, именно как с артистом! Если что-то плохо у него, в том числе из-за собственных непомерных амбиций – сам виноват. Можно ведь и не петь, не кривляться, не выпендриваться в иной, не свойственной и неадекватной для себя роли, эксплуатируя свою экранную и сценическую известность – никто не заставляет. И совсем другое дело, когда плохо у честного чиновника, у рядового врача, инженера, учителя, простого рабочего, наконец – вот тут наше сопереживание вполне уместно... А-то, ишь! Не слишком ли много чести! Мне возразят, конечно, скажут, они, то есть отдельные наши артисты, смело высказывают свою гражданскую позицию. Да плевать мне ровным счётом на их любую позицию! Не так уж трудно и догадаться, какая она чаще всего. Поэтому заявляю ещё раз, исключительно от своего имени, разумеется, что они в значении моральных и должностных авторитетов – никто! Пусть сами разбираются со своею позицией, если неймётся, втихомолку и с бодуна. Кушать подано – это не позиция. И лаять на закрытую дверь ресторана – тоже не позиция. Гражданская позиция может быть интересной и полезной только у тех, кто (по незабвенному Ленину) обогатил свою память знанием всех богатств, которые выработало человечество. А так: мне всегда нравился этот артист, и я осуждаю власть за нападки на него – это бабкины посиделки на скудном солнышке в подмосковной деревне. Где грязь не подсыхает, кстати, до середины июля.

* * *

Александр Посохов


Тогда всех расстреливали

Иду по парку, в руках маленькое радио. Слушатели звонят в студию и рассуждают о Сталине и тридцатых годах. Один мужик выразил сомнение по поводу официальных данных о количестве расстрелов. На что ведущий резко отреагировал: «А чего вы удивляетесь, тогда всех расстреливали». Брякнул так на всю страну и всё тут. Особенно меня озадачило, что всех. А кто же тогда в живых остался, мы-то чьи потомки? Я достаю телефон и тоже звоню в студию. Удивительно, но подключили. Я называю своё имя, сообщаю, что из Москвы, а дальше просто сочиняю на ходу. Да что, говорю, тридцатые, и в семидесятые то же самое было. Вот такой случай, например. Записывали песню «Эхо любви» к фильму «Судьба». Анна Герман пела. Записали. Все в восторге. А дирижёр оркестра предложил перезаписать, потому что одна молодая скрипачка не ту ноту пропиликала. Так, представляете, эту бедную девушку расстреляли. Я думал, ведущий не поверит, засмеётся. А он совершенно серьёзно благодарит меня: «Спасибо вам большое за ещё одно вопиющее свидетельство о чудовищных преступлениях советской власти».
– Мать честная! – воскликнул я вслух и чуть говорящее изделие в урну не выбросил. – Это надо же так головы людям морочить!

* * *

Александр Посохов


Родненькая

Умер Иван Трофимович – месяц всего до восьмидесяти пяти не дотянул. Крепкое здоровье и довольно долгое присутствие своё на Земле объяснял он всегда тем, что родился в посёлке Боровое на севере Казахстана. Говорил, озёра там глубокие, горы высокие, леса хвойные, воздух чистый – рай, одним словом, и даже лучше. Потом армия, институт, работа, Москва.
На поминках жена Ивана Трофимовича, в состоянии вдовы уже, всё гадала вслух и со слезами, что означали последние слова его «Тебя-то я не посчитал, родненькая». Случилось это рано утром. Услышав тревожные хрипы, она подошла к мужу, склонилась над ним, а он посмотрел на неё ласково, улыбнулся едва заметно, произнёс эти самые загадочные слова и умер. «Родненькая» – понято, это было его любимое обращение к жене. А вот, почему он её не посчитал, так и осталось тайной.
А ничего таинственного и не было в том, если знать, кого же считал Иван Трофимович всю ночь перед смертью. Женщин он считал. Тех, с кем у него было. До боли напрягал память и считал. Не по порядку, конечно, а по тому, что всплывало по времени, по событиям, по случаям. Драматических ситуаций, связанных с любовными похождениями, у него не было. Ибо человеком он был достаточно осторожным, и голова у него была на месте, как и всё остальное. Но не это главное. А то, что он всю свою долгую жизнь действительно любил только свою жену.
Никакого учения о христианском браке при этом Иван Трофимович не признавал и с самого начала семейной жизни сохранять верность жене не собирался. А с кем, сколько и как у него было до свадьбы вообще никого не касается. А после, рассчитывая, как повести себя, он взвешивал всё со всех сторон и вспоминал частенько, что сказал ему когда-то давно старый еврей в электричке: «Налево ходить по уму надо, никто ничего знать не должен. Встречайся, с кем хочешь, но жену не бросай. Я вот в лагере долго сидел, а жена честно ждала меня». Насчёт ума, огласки и бросания Иван Трофимович тогда в принципе согласился, а вот насчёт честного ожидания категорически нет.
И были на то у него свои основания. Так, например, девяносто седьмая по ходу его воспоминаний, проводив на выходные мужа-охотника за добычей в другую область, оставляла дверь в квартиру открытой для Ивана Трофимовича. Который терпеливо томился за домом в ожидании, когда погаснет свет в вожделенном окне. Девяносто восьмая сама спешно и радостно звонила Ивану Трофимовичу по случаю отъезда мужа-альпиниста в очередную экспедицию в Гималаи. А девяносто девятая предпочитала встречаться с Иваном Трофимовичем в поле за военным городком. Причём не под стогом сена, а на нём. И специально в те дни и часы, когда у мужа-лётчика полёты были. Да ещё напевая страстно и с издевательским восторгом «…следить буду строго, мне сверху видно всё – ты так и знай!»
К рассвету девяносто девять женщин Иван Трофимович кое-как насчитал. Но ему сто хотелось. Для достойного подтверждения того, что прожил он на этом свете не зря. Пусть, дескать, другие мужики завидуют. «Вспомню последнюю и помру, – думал он, задыхаясь. – Ну, кто же она, кто, почему не является?» Тут и подошла к нему его родненькая…

* * *

Александр Посохов


Змей-искуситель

Сегодня утром сказали по радио: «За каждым мужчиной стоит женщина». А американцы якобы у себя там добавили: «А за этой женщиной стоит его жена». А я у себя тут дома взял и добавил вслух: «А за его женой стоит её мужчина, а за этим мужчиной стоит его женщина, а за этой женщиной стоит его жена, а за его женой стоит её мужчина и так далее до бесконечности». А перед сном жена, выпив бокал яблочного сока «Сады Придонья» за 109 рублей, сказала мне вдруг: «Ты не прав, в самом конце за всеми стоит Змей-искуситель».

* * *

Александр Посохов


Всем всё по фигу!

– Всем всё по фигу! – заявил влезший в меня столетний дед, обречённо уставившись на книжный шкаф с сочинениями классиков марксизма-ленинизма.
– А покультурнее нельзя выражаться? – возмутился я.
– Нельзя! – отрезал дед. – Потому, что учили они, учили, как жить надо, и всё зря.
– А ты знаешь как?
– Знаю. Без господства общественного над частным никакого будущего у человечества нет.
– Ну, ты загнул!
– А тут и загибать нечего. КНДР дольше всех продержится. Может даже, она одна на Земле останется.
– А Россия?
– Исчезнет. А за ней США и Китай. Америка после нас, потому что ещё пограбить успеет. А Китай, потому что капитализма у него меньше нашего.
– А если по сути? – спросил я, желая уличить деда в бессмысленной болтовне.
– Пожалуйста, – не раздумывая ответил он. – Государства как люди. Что между людьми, то между и государствами. Когда каждый сам за себя, то никто не спасётся. Общих интересов и общего порядка при капитализме нет, плохое убивает хорошее, зло торжествует и всем всё по фигу!
– Хватит! – прервал я деда. – Давай вылазь из меня, а то мне ещё новую басню дописывать надо.
– Зачем! – посмеялся надо мной дед. – Вон она вся мораль в шкафу. Лучше всё равно не придумаешь.

* * *

... Сентябрь. Дни стали короче... Солнце заходить, бросая огненные блики в тёмные окна высоких домов... Крадутся сумерки...
... В комнате скучно, старые часы сонно тикают всё об одном и том-же, об уходе жизни, утере времени и о потерянной любви… За окном ветер гнёт до самой земли акацию... Облетают сухие листья... Сумерки заволакивают дома, улицы, одевают окна в траур...
... И сидя один в комнате, я мечтаю, а в соседней квартире кто-то одиноко, грустно напевает...
... Я одинок...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
... Она была красивая, гордая, но в её чёрных глазах пряталась тоска, и когда одевалась в тёмное бархатное платье, и в её шелковых волосах искрилась диадема из бриллиантов многоцветным сиянием, тогда она походила на богиню ночи...
... И когда пришёл он к ней, худой, бледный, мечтающий всегда о ней и тихим голосом промолвил, подавая ей красную, нежную розу:
... — Я очень давно мечтал о ваших чёрных глазах... Я грезил о вашей улыбке... Я люблю вас... Да-да, люблю… Прошу, выходи за меня замуж!..
... Она невольно усмехнулась только губами, а её лицо было неподвижно, будто застывшая прилепившаяся карнавальная маска...
... — Да-а?.. — С иронией в голосе спросила она, и небрежно взяла розу.
... Она задумалась, и её глаза полузакрылись, казалось, она не замечала его бледного, измученного, и начала срывать безжалостно нежные лепестки розы и стала бросать в приоткрытое окошко, а ветер осенний, сиротливый ветер, подхватывал их и они, кружась, словно кровавые капли, падали на землю...
... — Что-ты делаешь, родная?.. — прошептали его посиневшие губы.
... — Ах! — вскрикнула она и посмотрела на розу... и усмехнулась...
... Она продолжала срывать оставшиеся лепестки, и когда от розы, остались шипы, она оглянулась...
... — Где ты?..
... Но, его уже нигде не было...
... Она уже не смеялась, в её чёрных глазах прятался страх.
... — Где-ты, милый?.. Куда же ты исчез? Я тоже давно люблю тебя...
... Ветер уносил её последние слова вместе с оборванными лепестками в осеннюю мглу.
... Его не было... И долго стояла она вся в чёрном и тихо плакала — она же была гордая...
... Он исчез из её жизни навсегда, а она осталась на всю жизнь одинокой…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
... В сумерках я люблю мечтать...

Александр Посохов


А я почём знаю

Кабинет судьи в одном из районных судов Москвы. Собеседование в порядке подготовки дела к судебному разбирательству.
– И как долго ваш муж пьёт? – спросила судья, миловидная дама с плохо скрываемой иронической ухмылкой на благородном лице.
– Несколько лет уже, – ответила истица, на вид затюканная бытовыми заботами женщина средних лет. – Как начал пить за какую-то нашу победу, так остановиться не может. Каждый божий день закладывает.
– Так, ответчик, – обратилась судья к мужу истицы. – Поясните суду, почему вы каждый божий день закладываете?
Но ответчик в ответ изобразил лишь нечто похожее на равнодушный взмах руки, промычал что-то запойным голосом и нервно почесал взъерошенный затылок.
– Он же спился совсем, – жалобно всхлипнула истица. – Вы же сами видите.
– А дети у вас от него?
– От него, конечно. Здоровых мужиков у нас в доме давно нет, одни старики никудышные остались.
– Ладно, хоть старики, – заметила судья. – Я вон в особняке живу, так даже поговорить не с кем. Тишина, как на кладбище. Вздрагиваю только, когда шишка на крышу с дерева упадёт.
– А что, правда, тошно одной? – забеспокоилась вдруг истица.
– Хоть в петлю лезь! – решительно заявила судья. – Но это лирика. Так мы разводимся или нет?
– Я уж и не знаю теперь, – вместо подтверждения своего требования поделилась сомнениями истица. – А нельзя его без развода просто наказать по всей строгости закона?
– За что? – искренне удивилась судья. – За то, что пьёт за нашу победу? И по какому такому закону? Вы что, хотите, чтобы с меня мантию сняли?
– Нет.
– А чего вы тогда хотите?
– Неужели не догадываетесь? Он ведь ничего не может.
– Догадываюсь, – ответила судья. – Но это обстоятельство к делу не относится.
– Ещё как относится, – возразила истица.
– Хорошо, пусть так, – согласилась судья. – Но я должна выслушать ответчика, а он мычит. Поэтому подготовку к разбирательству вашего заявления по существу я откладываю на неопределённый срок.
– И сколько же ещё он так пить будет?
– А я почём знаю.

* * *

«В море утонуть нельзя, но захлебнуться от восторга можно» (Мерил Стрип).

Лето стояло жаркое и невыносимо липкое. Старик страдая от жары, большую часть дня проводил в ванной.
Налитая полная ванная холодной воды спасала от перегрева и дарила наслаждение. Раз в неделю Старик менял воду в ванной. Ну а что, экономно.
Иногда жена заставляла идти в магазин, и это была пытка. Обливаясь потом, тяжело дыша, Старик плелся с авоськой в магазин за продуктами.
- Не могла Димку послать, окаянная душа. Вырастили сыночка, теперь сидит тихо в квартире, прячась от повестки. Дезертир.
Да, с детьми Старику немножко не повезло. Сын дезертир и дочь ;п;р;о;с;т;и;т;у;т; прости господи, девица лёгкого поведения. Ну да ладно. Главное живёт отдельно, и денег не просит. Шут с ней.
В очередной раз, возвращаясь из магазина, Старик оседая на пол в прихожей, громко стукнул кулаком по полу:
- Всё, хватит! Завтра мы едем на море!
На шум, из кухни вышла дородная супруга и грозно посмотрела на Старика:
- Ну что ты расшумелся! Какое ещё море? Димке надо на зиму вещи покупать, и телевизор обновить, а то ему плохо старый смотреть, - и она было направилась назад в кухню. Но Старик решил твердо, поэтому он вновь стукнул кулаком в пол и зарычал:
- Зачем дезертиру зимние вещи? Все равно дома сидит...
И фиг ему, а не телевизор. Пусть смотрит, что есть. А сломается, есть мой старый радиоприёмник. А мы завтра едем на море!
- Иди, и собирай вещи - старик поднялся, и поплёлся в комнату...
***
Езда летом, в переполненной электричке, то ещё удовольствие.
С пересадкой в Краснодаре, это 11 часов пути. Но зато экономия две тысячи рублей. А на двоих уже четыре...
И вот оно море! Рукой подать. Остановились опять у тех же армян, где останавливались каждый год, на протяжении уже десяти лет. Дешево и до моря 40 минут быстрым шагом...
***
Старик прыгал в волну, скакал от счастья на одной ноге, нырял, вообщем балдел, как ребёнок. Ещё бы!
Целый год он откладывал деньги, чтобы ласковое море гладило его нежными волнами, ласкало его пеной прибоя, пело колыбельную шумом волны, шуршащей по мелкой гальке.
А вечером две бутылки местного пива и футбол по ДВДи. У Ашота всегда есть куча дисков с играми как Евро, так и чемпионата мира. Кайф!
***
Сегодня выдался пасмурный день.
На небе тучи, отскочив от гор, грозились пролиться дождём.
- Пошли мать купаться! Дождь, это не повод лишить нас целого дня купания! - и Старик стал собирать походную сумку с полотенцами и покрывалом.
- Что ты, старый! - жена перевернулась на другой бок и сонно проворчала,- иди уж один, а я в дождь мокнуть не желаю.
- Дура! - подумал Старик про себя - в воде и так мокро.
... И вот он снова в море.
На пляже практически пусто. Погода распугала народ, все разбрелись по кафе. Старик был счастлив.
Несмотря на большую волну, и мусор, который прибило к берегу непогодой, Старик с наслаждением плавал возле берега. Только необходимо соблюдать осторожность, чтобы волной не унесло в открытое море, да вовремя подныривать под волну, чтобы не нахлебаться грязной, солёной воды.
Пошёл мелкий дождь, и Старик немножко замерз в воде.
- Надо выползти на берег и побегать по камешкам, согреться. - уходить с пляжа пока не было никакого желания.
Старик стал осторожно на четвереньках выбираться из воды. Со стороны он напоминал огромного толстого краба, который пятился к берегу, борясь с набегающей волной.
Вдруг налетела одна особенно большая волна, и подхватив Старика протащила его на пузе по камням к берегу.
- Уф, - немного полежав и придя в себя, он начал отплевываться от грязи и песка набившегося в нос и рот, - ну и волна!
Вдруг он с ужасом ощутил, что в плавках что то отчаянно шевелится.
Там уже много лет ничего не шевелилось, и вдруг какие то движения. Пережив несколько минут отчаянного дискомфорта, Старик засунул руку в плавки, и резким движением вытащил оттуда бледно розовую рыбу с большими глазами.
- Отпусти меня, старче, я тебя отблагодарю! - промолвила вдруг рыбина, смешно шевеля беззубым ртом.
Старик от неожиданности выронил рыбу из рук, и та со смачным звуком шлёпнулась о камни.
- Черт побери! Старый дурень! Ты не можешь поаккуратнее? - и рыба что есть силы замахала белёсым хвостом. - Разиня!
Старик схватился за сердце и дрожащими от страха и холода губами прошептал:
- Кто ты, говорящая селёдка?
- Рыбица я! Принцесса подводного царства. Дочь самого царя Черноморского!
- Отпусти меня обратно в море, и я тебя отблагодарю!
И вот уже у Старика забегали мысли, затряслись руки, зачесалась борода.
- Ага! Дом на Атлантическом побережье, яхта 110 метров в длину, и молодую жену, в бордовом купальнике.
Вдруг, в его радостные мечты ворвался хрип Рыбицы:
- Старче, ну что же ты медлишь? Отпусти меня в воду, а то чешуя моя пересыхает!
- Тихо, ты! Сбила меня. - и Старик вновь принялся в уме подсчитывать количество команды на яхте, и расставлять бутылки с дорогим ромом, в роскошном баре, в белоснежной кают-компании.
- Сжалься, старче! - еле слышно прошептала рыбка, - жабры уже совсем пересохли. Дышать трудно.
- Да тихо ты, сельдь, недосоленная!
В кои то веки фартануло, судьба подкинула джокера, а ты мешаешь тут!
Знаешь, читал я Пушкина, знаю чем эта бодяга заканчивается! Со школы еще помню, как дед вернулся к разбитому корыту, да к престарелой супруге. Я таких ошибок себе позволить не могу. Значит так! Сначала. Дом в Майами. 10 комнат, 10 спален. 10 туалетов...
Ещё долгий час, Старик шамкая губами, причмокивая языком, мысленно расставлял мебель в гостиной особняка, менял на неграх - прислуге ливреи, и заполнял дорогими машинами подземный гараж-музей.
Вот уже и солнышко выползло из за тучи, и начало припекать лысую макушку Старика.
- Ну...вообщем ладно, я тут кое какие желания придумал наконец, так что камбала, исполняй, будь добра, - и Старик почесал грязными пальцами пузо.
Перечисление всех благ и мечтаний, заняло у Старика ещё часа полтора. Он скрупулёзно, с усердием кладовщика, перечислял все рубашки, в его будущем гардеробе, все бутылки в его алкогольной коллекции, все лунки на поле для гольфа. Наконец, устав уже говорить, он обратил взор на свою пленницу:
- Ну, ты всё запомнила?
Рыбица молчала. Старик развернул ее головой к себе и пристально уставился в остекленевшие глаза. В душе тоскливо заиграл медленный вальс Шопена. Рот, у Старика, задёргался в злобной гримасе. Уши нестерпимо горели. Он от пяток, до кончиков волос в носу почувствовал непоправимое.
Рыба сдохла!...
***
Весь день просидел Старик на берегу моря, разговаривая с трупом рыбки. Стаи мух облюбовали морскую принцессу, пытаясь оставить своё потомство внутри королевского чрева.
Старик шептал ей какие то слова, выкрикивал проклятья...
***
Оставшиеся 7 дней отдыха, Старик так и просидел на берегу моря, печально глядя в даль. В воду он так и не полез, прекрасно понимая, что черноморский король будет несказанно рад удаче, отомстить убийце своей ненаглядной дочери.
***
...Одиннадцать часов в душной электричке проползли как танк по болотам Сибири. Изредка выплывая из своих радужных грез, Старик оглядывал ненавидящим взглядом людей вокруг себя в вагоне, и вновь уходил куда то в астрал...
Дома его ждали барханы пыли, и великовозрастный балбес, с неотразимой улыбкой.

Александр Посохов


Уроки английского

Ему семьдесят, ей шестьдесят. Его зовут Алексей Афанасьевич, её Зинаида Петровна. Жили они душа в душу. И вот как-то он рассказывает ей:
– Стою сегодня на остановке, автобус жду. Слышу, бабка одна рядом ворчит. Как вы тут в Москве живёте, говорит, скука страшная. А другая бабка спрашивает её ехидно, а вы откуда такая сюда явились. А та докладывает во всеуслышание и с гонором, из Англии. Сын мне квартиру здесь купил. Сказал из-за международной обстановки не могу я больше к тебе в Лондон ездить каждый месяц. А третья бабка встревает и советует англичанке участливо, а вы запишитесь в московское долголетие, там разные занятия для пенсионеров проводятся, по танцам, по рисованию. А та ей брезгливо так, а я уже записалась и сходила раз. Пришла, говорит, а там одни старухи сидят и чай пьют. А вторая бабка спрашивает, а вам-то сколько лет. Восемьдесят пять, отвечает. Представляешь!
– А я тоже уже записалась, – заявила Зинаида Петровна. – На английский. У меня в школе по нему пятёрка была. И тебе надо чем-то заняться для саморазвития. Там, например, даже на гитаре играть учат.
– Зачем! – с удивлением воскликнул Алексей Афанасьевич. – Чтобы похоронный марш выучить?
– Да ну тебя. Как хочешь. А я завтра иду.
И вот возвращается Зинаида Петровна после первого занятия.
– Хаудуюду, дорогая, – встречает её Алексей Афанасьевич.
– Да ты хоть знаешь, что это такое? – спрашивает с улыбкой Зинаида Петровна. – Так сейчас никто не говорит.
– И дорогая не говорят?
– Эх, дурачок ты у меня. Ничего не знаешь.
– Хорошо. Если ты всё знаешь, тогда ответь мне, как сказать по-английски извини?
– У них два варианта этого слова, – забыв на минуту, что муж почти всё и всегда превращает в шутку, принялась объяснять Зинаида Петровна. – Первое, это экскьюзми. Это как бы ты спрашиваешь у человека, можно или разрешите. А второе, это сори. Это уже как бы умоляешь простить тебя за что-то ужасное.
– Спасибо! – поблагодарил жену Алексей Афанасьевич за такое краткое и толковое объяснение. – Это, допустим, приглашаю я к себе домой ту англичанку с остановки, помнишь, вчера рассказывал, и говорю ей, экскьюзми, а можно я вас, ну сама понимаешь, что. А, когда у меня ничего не получилось, тогда я ей говорю уже, сори, мэм. Правильно?
– Правильно, – вдоволь насмеявшись, подтвердила Зинаида Петровна. – А на самом деле что бы ты ей сказал?
– По-английски или по-русски?
– По-английски, конечно.
– На иностранные языки это не переводится.

* * *

Скрип приоткрытой створки окна донёсся сквозь сон, мгновенно собирая нервы в комок. Вслед за ним навалилась тяжесть, и что-то угрожающе требовательно зарокотало прямо над ухом, вырывая меня из царства Морфея.
Я застонала от отчаяния, но покорно поднялась, зная, что ночной гость не отстанет.
Ночь была такой чёрной, что казалось, темноту можно зачерпнуть ладонями. Я на ощупь брела по гулкому коридору, а он крался за мной по пятам, не отставая ни на шаг. Чудовище из моих кошмаров незримой тенью скользило во мраке, бесшумно ступая по холодным половицам… Я его не видела, но чувствовала, что он рядом, за моей спиной. Несколько раз я останавливалась замирая и оборачиваясь, пытаясь уловить хотя бы движение, но кроме круглых глаз, светящихся в темноте потусторонним фосфоресцирующим огнём ничего не могла рассмотреть. Глаза были огромными, и в них отчётливо проступало выражение дикой, почти первобытной жажды. А ещё в них снова был голод… Звериный, неутолимый, безудержный.
Низкий, утробный звук разрезал ночную тишину, заставив вздрогнуть и прибавить шаг. От холода и ощущения собственной беспомощности перед этим коварным монстром меня передёрнуло. Обхватив руками озябшие плечи, я двинулась дальше, на кухню.
Что-то осторожно коснулось голых ног, теранулось о них вскользь и исчезло. Я задержала дыхание, сдерживая крик, готовый сорваться с губ в любую секунду. Дрожащими руками открыла холодильник и поморщилась от неожиданно яркого света.
— Мяу! – тут же требовательно провозгласило чудовище, нетерпеливо вонзая острые когти в мою ногу. – Мяяяууу!!!
— Да что б тебя! – от неожиданности выронив Китекет, я замахнулась на кота тапком. – Огонёк! Когда же ты уже нажрёшься, морда блохастая?! Твоя шерстяная задница скоро в форточку не пролезет!
— Мяу! – возразил мой жирный и наглый котяра, как ни в чём не бывало хрумкая Китекет прямо с пола, с наслаждением прикрывая глаза и удовлетворённо мурча.
— Совести у тебя нет! – простонала я, в который раз вспомнив поговорку: «Не было у бабы заботы, так купила она себе порося…»

Александр Посохов


Досталось на орехи

Есть тут у нас на окраине столицы громадный торговый центр, а позади рынок в два ряда перестроечной наружности. Иду я как-то утром по нему и вижу, орешки продаются. Зашёл в павильон, слева от входа парень чернявый сидит. В смартфон уткнулся. Пробежал я взглядом по ящичкам с ценниками и решил грецких орешков купить. Старикам вроде полезно.
– Будь добр, – вежливо обратился я к продавцу. – Взвесь мне, пожалуйста, граммов двести вот этих.
Молодой человек, не выключая смартфон, встал, взвесил, принял оплату и сел обратно на стул. Мне бы уйти подобру-поздорову. Так нет же, решил я и жене орешков купить, типа кешью или миндаля.
– Будь добр, – снова попросил я. – Взвесь мне ещё вот этих граммов сто.
– А сразу вы не могли заказать, что вам надо! – с восточным акцентом и вопреки любым базарным обычаям сердито упрекнул меня парень.
– Сразу не мог, подумать надо было, – произнёс я в оправдание и не сдержался: – А что, неужели так трудно ещё раз встать?
– Месяц поголодайте, тогда узнаете, – ответил он и не встал.
– Ну, извини! – сказал я и вышел.
Весь день я гадал потом, в чём же вина моя?
А вечером сообщили по телевизору, что завтра заканчивается Рамадан. То есть месяц обязательного для мусульман поста, когда они в дневное время отказываются от приёма пищи.
Да ради Бога! У нас тоже Пасха есть. Только всё равно до сих пор понять не могу, за что я тогда попросил прощения у продавца орехов?

* * *

Александр Посохов


Во, дают!

Несколько дней назад я предложил читателям свой рассказ «В землянке». Про то, как выступил очень пожилой участник в финале телевизионного песенного конкурса в Москве. И вот, что я вижу сегодня под этим коротеньким рассказом на одном из литературных сайтов (комментаторов не редактирую и обозначаю буквами).
А. Трогательно... Спасибо!
Б. Как было бы чудесно, если бы такие «певцы» оставались у себя дома, в Москве, а не лезли со своим «миром» и своими песнями «про печурку» к соседям, которые прекрасно жили без всего этого.
В. В свете последних событий так и хочется сказать любителям фронтовой лирики и любителям вставать под фронтовую лирику: «Заткнитесь теперь... вы утратили право...» А автору спасибо за разрешение абсолютно любой критики.
А. А вам бы, наверное, хотелось их видеть в печурках Освенцима? Обидно! «Худой мир лучше доброй войны» - так сказал Марк Туллий Цицерон. Так садитесь за стол переговоров. Спасайте мир. Никто не хочет этой войны.
Б. У вас странная логика, где я упоминал про Освенцим?
Правду говорил Черчилль: «Фашисты будущего будут называть себя антифашистами». А с оккупантами не договариваются, их уничтожают.
Во, дают, разлюбезнейшие мои читатели! Очень интересно, чего они ещё накомментируют? Я же в свою очередь спешу заявить, что ни про каких Цицеронов, Черчиллей, «соседей», «фашистов» и «оккупантов» в последнее время вообще ничего не думал и не писал. И в Освенциме я никогда не был. Хотя в Заксенхаузене был, на экскурсии.

* * *

Александр Посохов


Бабушка умерла

1971 год. У нас с братом умерла бабушка, было ей почти восемьдесят. Жила она когда-то в Питере и, если верить ей, то она даже с Лениным встречалась, в Смольном. Вспоминала его и плакала при этом почему-то. Помню, особо отмечала, что вождь был невысокого роста, чуть выше неё – метра полтора с кепкой, как говорят. И всё причитала, качая головой: «Хороший человек был».
Но не о том речь. Мне было двадцать один, а брату девятнадцать. Я работал в учреждении культуры простым инструктором, а брат на крупном оборонном заводе электриком. По нынешним временам – ну кто мы такие? Никто, самые обычные люди, пацаны ещё, можно сказать, ни связей, ни положения, только жизнь самостоятельную начинали. Москва – город большой, а мы в нём – одни из миллионов.
Однако… Я лишь заикнулся на работе, что у меня умерла бабушка, похороны в такой-то день, и мне сразу, без лишней волокиты, выделили автобус. А брату сказали, что выделят бригаду с машиной. Бабушка у нас тоже была самой обычной пенсионеркой. Выдающихся заслуг перед государством у неё не было, и никто из посторонних о ней ничего не знал. Но никаких подтверждающих документов о том, что она наша и что она действительно умерла, мы своим начальникам не предоставляли.
И вот похороны. Декабрь. На улице минус тридцать! «Мой» автобус с утра у дома, а «машина брата» задерживается. Полдень уже. Ну, думаем, обманули. Вдруг, чувствуем и слышим, дорога задрожала. Видим, к дому подъезжает громадный военного образца грузовик с колёсами, почти такими же, как у трактора «Беларус». И шесть мужиков в кузове стоят за кабиной. Поздоровались с братом и спрашивают: «Ну, где бабуля?». Оказывается, они до прибытия по указанному адресу могилу на кладбище копали…
Похоронили мы нашу бабушку достойно. Родственников и других, ещё живых бабушек, после поминок развезли на автобусе по домам. Мужики-помощники, что с завода, славно выпили и закусили, даже песни попели. Короче, всё получилось как-то ладно, по-человечески. Несмотря на крепкий мороз и мелкие материальные затраты. Никаких официально отгулов на день похорон никто нам с братом не оформлял, и ни копейки из своих зарплат мы за невыход на работу никому не компенсировали…
Давно это было, очень давно. Но помнится с каким-то щемящим умилением и светлой грустью до сих пор. Попутно и время минувшее вспоминается. Но так, что не хочется сравнивать при этом некий социализм с неким капитализмом и рассуждать, а были ли они или есть в российской истории и что из них лучше. Но жизни-то реальные в разные времена, сейчас и тогда, сравнить можно. Без политических россказней. Бабушка-то наша реально умерла, и «культурный» автобус, и рабочие на грузовике с известного на всю страну завода реально были. И мы с братом реально чувствовали себя тогда вполне уже взрослыми и вроде как уважаемыми людьми. За спиной у каждого из нас вроде как реальный коллектив был, и реальные товарищи были, если позволите. И многие из наших товарищей тоже могли тогда без разорительных хлопот, с честью и приличием, похоронить своих бабушек. Жаль только, что через двадцать лет мы всем народом свою страну так же достойно похоронить не сумели.

* * *

Александр Посохов


Кругом обман

Вчера по великому блату познакомили меня в одном элитном клубе с известной в определённых кругах светской львицей. Я привёз её в свой роскошный особняк и сразу, чтобы не терять время даром, отправил в ванную комнату, где у меня даже мочалки из золота. Открываю бутылку дорогущего французского вина и вижу, как из ванной выскакивает никакая уже не светская львица, а обыкновенная мокрая курица. А курятника-то у меня нет, и пшена нет…

* * *