Стихотворения в прозе

У бабы Нины есть наколка,
Аж с довоенных, с тех времён:
С оскалом, злая морда волка.
Сгодилась швейная иголка!
Ей в Воркуте в тридцать седьмом!

В бараках лагерных ночами,
Под лай собак, да чей-то храп.
Кололи бабы себе сами,
На своих бёдрах голых баб!

Тогда баб Нине было двадцать.
И столько ж дали лагерей.
Весь срок пришлось зубами клацать,
На шалашовок - блатарей!

И были драки! Мордобои!
Убийства, стоны, вопли, кровь!
Одна причина бабской бойни:
Их однополая любовь!

Она сказала: "Я смекнула,
Что тут волчицей нужно быть.
И потому свой срок тянула,
С одним желанием - убить!

Сидя в неволе, вспоминала,
Баб Нина с грустью, каждый год.
Как она с гордостью шагала,
На смену, утром на завод.

Её любимый "Серп и молот",
Над входом - Сталина портрет,
Это сейчас он всеми проклят!
В тридцатых – лучше его нет!

Пусть и зазря она сидела.
Знать, такова её судьба.
Но смерть баб Нину не изъела,
И благосклонны к ней года.

В дыму табачном, с рюмкой водки,
Старушка плачет за столом.
Её рассказом о наколке,
Я без сомнений потрясён.

У бабы Нины есть наколка,
Аж с довоенных, с тех времён…

учитель...не работа, а судьба.
трудна она, сложна и многогранна.
вы входите, как солнце, в жизнь ребят,
без вас нам не прожить совсем никак.

мы помним все уроки доброты,
как терпеливо нас учили вы.
уроки эти очень нам важны,
они от нас ошибки отгоняли.

мы скоро станем взрослыми увы
от этого уже не деться,
у каждого свой путь и новый мир
пусть он и тернистый будет или не простой.
но с вами легче преодолевать преграды.

ваш труд неоценим,как первый шаг ребёнка.
желаю вам здоровья и тепла,
чтоб никогда душа не унывала ваша,
и чтоб всегда глаза светились от добра.

Ишикара учился искусству каллиграфии в Сагами у мастера Рю. Получив весть из дома о том, что его мать больна, он собрал мешочек с провизией и отправился в дорогу. Миновав половину пути, пройдя несколько ри, Ишикара остановился в хижине для путников. Местность эта была малолюдная, разве что охотники да странствующие буддийские монахи изредка появлялись тут. Присев на ободранную циновку Ишикара услышал шум приближающегося ливня.
”Сама богиня Аматэрасу благоволит мне, вовремя подвернулась эта хижина, а то бы промок до нитки да ещё и заболел!” - удовлетворённо отметил он про себя. А дождь всё усиливался, с остервенением лупил по кронам сосен и крыше его хлипкого убежища.
”Пожалуй, непогода надолго” - смирился Ишикара и перекусив рисовой лепёшкой растянулся на циновке. Проспав некоторое время Ишикара очнулся от ощущения, будто он не один. Протерев слипшиеся глаза, он убедился в своей правоте. Дождь прекратился, при свете вышедшей полной Луны можно было различить сидящую у входа в хижину девушку. Ишикара схватился за свой узелок - он был на месте.
”Не бойся, я не разбойник, меня зовут Летающая Лисица ” - усмехнулась девушка.
” Что ты делаешь в этом пустынном краю в такое время?” - осведомился Ишикара.
” А ты сам не догадываешься?” - загадочно посмотрела девушка.
Ишикара внимательно взглянул на неё. Зрачки гостьи налились красным огнём, уши заострились, внезапно с гор подул пронзительный ветер.
” Ты - лесной дух кицунэ!” - в страхе выдохнул Ишикара.
Летающая Лисица стремительно бросилась на Ишикару, пытаясь дотянуться до горла.
Тот с огромным трудом ухитрился схватить свой короткий меч и несколько раз полоснуть её по спине. Взвыв от боли, девушка отпрянула к выходу, с недоумением смотря на идущую кровь.
”Заговоренный меч Мукугэ навсегда оставил на тебе след” - сказал Ишикара.
На спине духа-кицунэ отчётливо проявился иероглиф Лисица. Окровавленная девушка растворилась во тьме.
Так Ишикара показал, что он не зря обучался у мастера Рю искусству каллиграфии.

Лист летит по ветру, кувыркаясь, трепеща оборванными, обгрызенными жучком краями: он уже посерел, поблек - словом, потерял все свои нарядные краски... А жаль, ведь был так красив! А сейчас - обтрепался, поник, пожух, несчастный, - и конец его близко...
Вот уже слышно: ворочается, пыхтит, ворчит шатун. Притопчет, переваливаясь с лапы на лапу, и - не глядя раздавит, растопчет морщинистый, утративший гибкость свою старый листик...

Межсезонье.

Сьогодні хмарно.
Мабуть знову дощитиме.
А собака знову сидітиме.
І чекатиме свого хлопчика.
Чому так завжди буває ?
Сьогодні, коли я йшла в натовпі, люди були байдужими до братів наших менших.
В кожному провулку собака, худа, голодна, очі сповнені сумом, страхом.
Але більш за все тварини бояться браконьєрів.
Чому так завжди буває ?
Чому в людях так багато жорстокості, байдужості, заздрості ?
Але давайте повернемось до собаки.
Собака була чорна.
З білими лапками.
Вушками.
Вона була зовсім не схожа на інших.
Ніколи не просила їжі.
Навіть коли була голодна.
Завжди була весела.
Не ображала котів.
Коли було сонячно, вона гралася з хлопчиком.
Але в цей день хлопчика не було.
Батько не пустив його на вулицю.
Хвилювався за його здоров'я.
Батько любив сина, але не любив Біма (собаку).
Коли батько пішов на роботу, хлопчик опинився сам у замкненому будинку, і його друг Бім теж був сам.
Двоє самотніх, але таких чутливих.
Коли вдарив грім, Бім злякався, адже він дуже боявся грози.
Повз нього проходили люди, спішили, тікали від дощу, а собака тремтіла і плакала.
І ось біля неї хтось зупинився.
Схопив її і поніс до машини.
А хлопчик у цей час самотньо сидів у замкненому будинку.
Сидів і плакав.
Йому було боляче, коли він уявляв очі Біма.
І ось двері відчинилися, і зайшов батько, мокрий, втомлений, а за спиною в нього щось ховалося.
Батько підійшов до сина і вийняв з-за спини Біма, мокрого, тремтячого, але такого щасливого.
Оце і є справжнє щастя.
Коли ти не один, і коли тебе розуміють.

Мой конь споткнулся на скаку.
Хотя и крепок был. В соку.
Двухгодовалый жеребец.
Его купил мне мой отец.

Мы кувыркнулись пару раз,
Я цел. Есть ссадина меж глаз.
А конь не встал. Лежал, хрипел,
В мои глаза с тоской смотрел.

Конь себя словно проклинал!
Во рту мундштук он, злясь кусал!
И как стекло ломались зубы!
Краями острыми рвя губы!

В свои двенадцать полных лет,
Не видел я ни зла, ни бед.
И уж тем более не знал,
Что не жилец, тот конь, что пал.

Отец отправил меня в дом,
Сказав мне: «Конь твой, обречён…
Ты отпусти его, сынок.
К тебе вернётся он. Дай срок…».

Конь себя словно проклинал!
Во рту мундштук он, злясь кусал!
И как стекло ломались зубы!
Краями острыми рвя губы!

Знаешь ?
Жалею что написала тебе тогда.
Трижды.
Одного раза достаточно было понять.
Что ты мудак.
Притворщик.
И никогда не придёшь на помощь.
Все твои слова, пыль.
Типичное самолюбие.
Задевает вот что.
Говорил:
"Будь собой, будь настоящей."
Смешно.
Обвиняешь в том, что я злая.
Но и в тебе самом, нет той же доли доброты.
Одна игра.
Маска.
Так ненавидишь ложь.
А сам же состоишь из той же Лжи.
Безвкусной.
Бездарной.
Жаль времени.
Потерянного как на тебя, так и на тех кого казалось "любила".
Хах, чморила.
Сука я, да.
Гадина.
Змея.
Неблагодарная.
Так хоть настоящая.
Что интересно, не скрывала же этого никогда.
Этим и привлекла тебя тогда.
Пока не захотел поменять под себя.
Правильного ?
Идеального ?
Хорошего ?
Не сумел.
Потому что и не любил.
Такой какой и есть.
Желаю счастья.
Тьфу.
Со всей фальшью.
Твоей же любимой.

Мой котёнок, мой Маффин.

Сейчас я пишу, хотя знаю, если бы ты был человеком, то уже прочитать не сумел бы. Но я хочу написать.

Ты был самым лучшим котёнком на свете. Ты был моим младшим сыночком. Но произошло страшное для меня горе, ты погиб.

Я давно разучилась плакать. Но ты мне напомнил, что это такое. Нет, я не хочу этого вспоминать. Ты не заслужил этого. Ты заслужил только любовь. Но я плачу. Потому что любить тебя можно только в прошлом...

Ветер шепчет в траве весенней,
Солнце играет в каплях росы.
Мир наполняется вдохновеньем,
Словно в сказке, где нет грустной слезы.

Птицы в небе рисуют мечты,
Каждый миг — это дар, не спеши.
Сердце бьется в ритме любви,
В каждом вздохе — живые стихи.

Вечер тихо стелет свой шаль,
Звезды зажигают огни.
Светит луна, как нежный кристаль,
Словно шепчет: "Смотри, ты не один!"

Так пусть каждый день будет праздником,
Смех и радость пусть будут с тобой.
Жизнь — это путь, а не просто миг,
И в сердце всегда будь ты в покое.

День был августовский, погожий, как раз между Медовым и Яблочным Спасом. Приехав погостить к родне в деревню, первым делом решил навестить кладбище с могилами почивших предков. Сопровождала меня пожилая тётя, жившая невдалеке. Само кладбище находилось в живописном месте на краю холма, в сени посаженных берёз и елей, рядом с одичавшим бывшим колхозным садом. Заросли стелющейся по траве ежевики с сочными чёрными ягодами то и дело попадались по краям тропинки, лёгкий ветерок шелестел в кронах деревьев и это всё никак не вязалось с фотографиями покойников на железных крашеных крестах.
” А помнишь П. ?” - спросила тётя.
” В армии его сильно били - вот и сошёл с ума, а спустя несколько лет родителей своих зарезал, самого же его сожительница задушила по пьянке, а тело в копанку с камнем на шее бросила, да одежда по весне всплыла - так и тело нашли ” - добавила тётя.
Я смотрел на три креста , где были фото П. и его родителей. Тяжёлый ком невольно подступил к горлу.
” А вон В., ещё помню я в школу ходила, монтировкой за карточный долг его убили, совсем молодой был” - продолжала тётя.
Возле высохшего куста сирени стоял крест, на котором не было ни имени ни фото.
”Тут С. в прошлом году схоронили, пил сильно, твой одногодок, денег у него не было, так за счёт поселения похороны сладили” - снова заговорила тётка.
” А там И., сорока ему не было, в сарае повесился ” - сказала тётя.
Почти всех этих людей я знал в детстве и юности, иногда общаясь с ними в нечастые приезды в деревню. Солнце ласково светило сквозь листву белоствольных берёз, щебетали птички, дикий хмель свисал с постаревших яблонь. Душа никак не хотела принимать, что всё это связано со смертью и судьбами тех людей. Наконец мы подошли к могилам моей бабушки и её сестры, убиенных и ограбленных в новогоднюю ночь двадцать один с половиной год назад. Достав из пачки трясущимися руками сигареты, я выкурил две штуки подряд.
” Что-то ты много стал курить?” - заволновалась тётя.
”Докурю и навсегда брошу” - соврал я.
”Для чего мы приходим в этот мир, если только в смерти находим успокоение? - пронеслось в голове.
Маленькая пичужка перелетала с ветки на ветку, беспечно махая крылышками. Я сорвал кисловатую ягоду ежевики, закинул в рот, зажмурился и натужно улыбнулся.

( Всё написанное является реальными событиями)

У каждого места есть свой дух-хранитель. Об этом ещё древние знали. И у Никольского проулка он тоже был. Звали его Свидень. Сколько лет тому духу - он и сам запамятовал, в мире духов время течёт по-другому. Да и проулок был небольшой, пять домов всего. Жили тут всегда трудолюбивые и домовитые люди, работали в колхозе, а как колхоз распался, то пропитание от подсобного хозяйства имели да в город на временные работы нанимались.
Домовой Демьян таскал тайком для Свидня украденные пироги и ватрушки, вишнёвый кисель в кувшине и залежалые шоколадные конфеты. Любили они вдвоём, да ещё с конопатым банником Устином сесть вечерком под развесистой липой и выпить утащенный из сельского магазина портвейн или кагор, наслаждаясь багряным закатом. Так и летели годы. Весна сменяла зиму, за летом приходила осень. Кудахтали во дворе куры, сытые коровы давали парное молоко, ласточки вили гнёзда под стрехой.
Но людям становилось всё труднее, хозяйства захирели, кто переехал в город, кто умер. Остался один дом, да и в нём вскоре некому стало жить. А сорной траве и кустам только это было и надо. За несколько лет заполонили они огороды и дворы. Домовые и дворовые тоже подались в город за лучшей долей. Остались Свидень и Демьян. Да Демьян на Покров от тоски в пруду утопился. Свидень поселился в гниющей избе. Там стоял настолько затхлый запах, что пришлось перейти в баню, где когда-то заправлял банник Устин.
Только сад не хотел сдаваться. Каждую весну он всё так же покрывался белыми и розовыми цветами, исправно давал плоды, замирая с первым снегом в протяжном зимнем сне. На небе бежали низкие тяжёлые тучи. Свидень сидел в разрушающейся бане, смотрел в маленькое окошко и думал о своей судьбе.

Он вместе с нами. Он как мы,
Кто с криминальным прошлым.
Серёга вышел из тюрьмы,
Сегодня ровно в восемь.

«Расклад такой, — ему сказал,
Я честно без утайки.
- Мы тут с братвой решили «нал»,
Забрать из сейфов в банке.

Водила нужен нам. А ты,
Срок чалил за угоны.
Тебе ж ментовские посты,
Как лярвы все знакомы.

Уйдём от банка без хвоста,
Получишь вдвое больше.
И будешь жить лет так до ста,
Хоть в Швеции, хоть в Польше».

Серёга слушал, не финтил.
На стуле не елозил.
Ну, а когда заговорил,
На ветер слов не бросил.

«Я в деле! – он сказал. - Но есть,
Условие одно.
Я ни хочу по новой сесть,
Как в прошлый раз. В дерьмо.

Я тачку лично подберу.
За выбор свой - отвечу!».
Он встал. Ушёл. А поутру,
Приехал вдруг на встречу.

Крутнув восьмёрку во дворе,
По выпавшей пороше.
Серёга вышел к нам. К братве,
Из новенького «Порше»

Сложилось всё, как никогда.
Мы взяли банк и скрылись.
И разбежались кто куда,
Деньгами поживившись!

Прошло полгода. Я узнал,
Проездом из Берлина.
В тюрьму Серёга наш попал.
Такая вот картина.

Но мы не бросим его там,
Подумаешь, всего-то.
Приговорили к трём годам.
Дождёмся. Да, чего там.

Меня не надобно так трепетно жалеть.
Ну что ж с того, что стал я «самоваром».
Пока живу, вам песни буду петь.
И баловать, своим репертуаром!

В одной из песен, расскажу, как я горел,
В подбитом «Яке» в небе над Кубанью!
И как без рук, впервые в жизни ел,
Искупанный в тазу, старушкой в бане!

Не думал я, ей Богу, никогда,
Что с жизнью, той счастливой распрощаюсь!
И будет рожи корчить мне беда!
Любуясь, как беспомощный я, маюсь!

Нас в церковь бабы, носят по утру.
Кладут всех на пол. В ряд. Перед иконой.
«Вся кровь твоя, гуляя по нутру, -
Сказал мне дьякон, - станет освящённой!»

"Как ты думаешь, какие чувства испытывал Нерон, когда смотрел на подожжённый по его приказу Рим?" - высокий бледный Фабиан повернул красивое лицо к Венсану.
Кудрявый розовощёкий Венсан докуривал тонкую коричневую сигарету, смотря через открытое окно на засыпающий Монмартр.
"Я думаю, что это был экстаз" - сказал он.
" Тогда Нерон точно психопат" - Фабиан вплотную подошёл к Венсану.
Тот улыбнулся и в свою очередь спросил: " Какого цвета при этом была Луна?"
"Наверное, кроваво-красной" -- неуверенно проговорил Фабиан.
"Нет, мой друг - она была обсидиановой" - уверенно возразил Венсан.
"Посмотри" - добавил он и показал рукой на небо.
И действительно, Луна будто пожухла, зачахла, но в то же время и потемневшая она переливалась какими-то незнакомыми оттенками.
"В жизни такого не видел!" - удивлённо воскликнул Фабиан.
"Или мы выпили слишком много абсента" - рассмеялся Венсан и поцеловал любовника.
"Иди спать, я ещё побуду здесь некоторое время" - добавил он минуту спустя.
Фабиан прошёл в смежную комнату и затих в безмятежном летнем сне.
Венсан ещё раз взглянул на Луну, она стала двоиться, затем троиться.
"Проклятый абсент" - Венсан сплюнул на пол.
Между тем на всех трёх Лунах стали проявляться женские лица - девочки, девушки и старухи. Венсан уже где-то видел подобное и сейчас судорожно пытался вспомнить.
"Геката! Это три образа Гекаты! Родившаяся, растущая и умирающая" - пронеслось в воспалённом мозгу. Кто-то зашуршал в углу. Венсан с ужасом обернулся. За тисовым столом сидел император Нерон.
" Я не сжигал Рим" - произнёс он на хорошем французском.
"Это она меня заставила" - Нерон нахмурился, вглядываясь в далёкую Гекату.
"Помешательство, безусловно помешательство" - прохрипел Венсан и выбросился из окна на булыжную мостовую.
Фабиан спал на свежей накрахмаленной простыне. Ему приснился сон. В нём был Венсан. Он стоял на мосту и что-то пытался сказать. Наконец до Фабиана донеслись слова:" Никогда не верь обсидиановой Луне".
Фантом растворился. Дымящееся утро роняло пепел над многолюдным Парижем.

Я хочу сдохнуть,
И что же ты сделаешь,
Когда потеряешь
Цвет маленьких глаз.
Стоишь ты у тела
Моего бездыханного,
И ждёшь что проснусь
В тоже миг или час.

"Давай, вставай
Нет время лежать,
Погнали гулять
И кормить голубей.
Ведь жизнь нам дана
Лишь как пробный глоток,
Глоток, что покажет как нужно нам жить!"

Я подошла, обнила тебя сильно,
Ты не заметил, и я отошла.
Что же мне сделать тебе, мой любимый,
Чтобы вернуть цвет твоих милых глаз?
Передо мной твое тело не дышит,
Глазки твои мне не светят в ночи.
Больше не хочется жить в этом мире,
Мне без тебя и без мыслей твоих.

Я, те две карточки, что мать дала на хлеб,
На чёрном рынке, на гитару обменял.
Её владельцем был цыган преклонных лет.
Он семиструнку, как от сердца отрывал!

Все струны в целости. Ни трещин. Ни царапин.
В свою удачу не поверил я и сам.
И окрылённый безграничным этим счастьем,
Схватив гитару, я рванул к своим дружкам.

А уже к вечеру, явился я домой.
Гитару мать завидев промолчала.
В глазах её прочёл: «Ну, хоть живой…»
Без криков, слава богу. Без скандала.

А через месяц, научился я играть,
Но вместо боя, а учил я бой испанский.
Мне улыбаясь утверждала моя мать,
Что я бренчал неплохо по-цыгански.

Я не расстроился. А мать сказала так:
«В гитаре, до сих пор жив дух свободы.
Сломить его, не сможешь ты никак.
Привыкните друг к другу, спустя годы».

Я, те две карточки, что мать дала на хлеб,
На чёрном рынке, на гитару обменял…

Смеркалось. Мутный двурогий месяц показался из-за тучи, нехотя взглянул на землю и застыл на небе. В сарае промычала нагулявшаяся за день бурёнка, хрюкнул подсвинок и наступила тишина. Только жабы всё не успокаивались на болоте, довольные долгожданной вечерней прохладой.
Никитка с наслаждением облизал деревянную ложку. Пшённая каша с маслом была съедена, кружка парного молока выпита, бабушка Агафья неторопливо убирала посуду, то жалуясь на боли в пояснице, то ругая пронырливого коршуна, повадившегося таскать цыплят. Ходики на стене отсчитывали время ещё одного ушедшего июльского дня.
”Ложись уже, пострел” - проворчала Агафья, моя посуду.
”Сейчас, бабушка, напою кота Василия молочком и пойду спать” - пробубнил Никитка.
”Ой, поильщик нашёлся, да кормила я его ужо, морда вон у того Василия в дверь не помещается, а мышей, обормот, не ловит, токмо за соседскими кошками бегает” - бабушка взяла кота за шкирку и выставила во двор.
Никитка пробежал по льняному половику, быстро разделся и укрылся на кровати под одеялом. Но спать не хотелось и он позвал Агафью.
”Расскажи свои сказы, бабушка, ну пожалуйста” - жалобным голоском просил Никитка.
”Да не отстанешь ведь” - бабушка вздыхала и садилась на табурет подле внучка.
”Ну слушай - село наше древнее, ишо в летописях упоминается, сказывала мне моя прабабка, что раньше тут лес сплошной стоял. Жили там лесавки, моховые да курдуши, честному человеку и по грибы с ягодами сходить то страшно. А у речки того не лучше - лобаста на дно утянет али шишига, что шишу в овине сродственница. Деток маленьких, которые родителей не слушают, как стемнеет ночницы поджидают, заснёт ребёнок, а они в окно залезут да хвать его в мешок. Поди сыщи потом. Да то давно было, вымерли они все, как леса вырубили да болота осушили, теперя покойно на земле” - Агафья прошептала заклятье, поцеловала внука в лоб и потушила свет.
Никитка вскоре заснул. Двурогий месяц заглянул в оконце, прошёлся бледными лучами по полу и вновь исчез за тучей. Посреди ночи Никитке захотелось по малому делу в уборную, которая стояла у малинника в яблоневом саду. Тихонько прокравшись в сенцы и отворив щеколду, мальчик побежал по узкой тропинке к уборной. Сделав своё нехитрое дело, он открыл дверь и в страхе остановился. Месяц окончательно исчез, с поля подул холодный ветер, даже ночные птицы и те не отзывались. С огромным трудом собрав всю волю, Никитка стремглав ринулся к дому. За спиной слышались приближающиеся шаги, что-то заклокотало, мальчик поскользнулся на яблоке и упал. Тут же вскочив он побежал ещё быстрее. Наконец и заветная дверь. Захлопнув щеколду Никитка вошёл в комнату и нырнул под одеяло. Бабушка тихо спала на печи, не слыша отлучавшегося Никитку. Язык мальчика онемел, он хотел позвать Агафью, но словно какая-то незримая сила противилась этому. Неслышно открылось окно и горбатые сморщенные старухи влезли в дом.
”Ночницы!” - мелькнуло в голове Никитки.
Похолодев от ужаса мальчик затаился. Старухи подошли к кровати и стали напротив Никитки.
”Ба-буш-ка!!!” - хотел крикнуть ребёнок, но не смог.
И здесь случилось что-то ещё более странное. На стене над Никитиной кроватью висела бабушкина вышивка. На ней молодая женщина в длинном белом платье срывала красное яблоко с дерева, протянув изящную руку к ветвям. Вышивка засияла нездешним светом, женщина ожила и сошла на пол. Ночницы беспокойно зашептались:
”Лада-матушка, богиня снизошла...” - пронеслись булькающие звуки.
Лада провела рукой и старухи исчезли в вихре, оставив после себя запах мокрой земли. Никитка закричал и впал в беспамятство.
Девять месяцев не разговаривал Никитка, врачи ничего сделать не могли, родители что только не перепробовали - еле бабка-знахарка из Крапивного отшептала. Бабушка через год померла, схоронили да дом заколотили. А вышивка теперь у Никитки в городе над кроваткой висит - мало ли кто пожалует тёмной безлунной ночью.

Он, умирая тихо мне сказал:
"Живи с улыбкой. Смейся, если грустно.
Вот я, к примеру, часто унывал,
По пустякам. Дурак был, потому что.

Остерегайся тех, кто промолчит,
Когда ты ждёшь в тот миг от них ответа.
И береги всех тех, кто так спешит,
Тебе помочь, с другого края света!

Таким, все двери настежь распахни,
Нет ничего дороже чистой дружбы.
И про врагов не забывай. Они одни,
Кто встречи ждёт с тобой, оскалив зубы!

Будь птицей в своих мыслях. И пари!
Между хребтами снежных горных пиков
И Бога, от души благодари,
Прочтением простых к нему молитв!"

Как птица, та, что стреляная влёт!
Руками, будто крыльями взмахнув.
Он умер… Или нет! Ушёл в полёт!
К заснеженным хребтам! Навек заснув!

Он, умирая тихо мне сказал:
"Живи с улыбкой. Смейся, если грустно…»

Медовый месяц вот прошел.
Жена и муж рады на вид.
Но будто за время изменилось в них что,
А что, так и не скажешь без их
Соглашения, мало ли комплексы,
Вдруг пара странная очень.
А ты мошенником быть можешь,
А может быть кем-то больше.
Глаза должны сиять еще,
Но блеска нет, и где ж он?
Это не есть хорошо,
Когда несчастливы молодожены.

Я вам пишу — чего же боле? По-итальянски вам писать я не могу, но в вашей воле письмо моё и не читать... Сначала я молчать хотела, — поверьте мне, что мой позор вы не узнали бы, синьор, когда б возможность я имела хоть редко, хоть в неделю раз тайком в театре видеть вас, чтоб только слышать ваше пенье, кричать вам «браво» и потом стоять под снегом, под дождём и ваше выждать появленье... Но, говорят, вы нелюдим, и в дамском обществе вам скучно. А мы и день, и ночь сидим — вам тапки шьём собственноручно!..
Зачем вы посетили нас, зачем вам русская столица?.. Ужели деньги тянуть вас, как это всеми говорится!.. Другой! Нет, никому кисета, ей-ей, не вышила бы я. Тебя услышав в «Риголетто», уж я решила, что твоя... Сундук мой полон лишь тобою, твоих портретов там милльон, без бороды и с бородою, ты, там красив, как Аполлон... Едва на сцену ты являлся, весь дамский пол с ума сходил, ты прозван «душкой» нами был, твой тенор чудно раздавался.
Недавно, кажется, вчера, ты чуть запел, я задрожала, закашлялась, затрепетала и громко крикнула: — Ура!.. Не правда ль, я тебя слыхала, ты говорил со мной в тиши, когда чулок я свой вязала, иль мирно кофе распивала в своей Коломенской глуши?.. И в это самое мгновенье не ты ли, милое виденье, с окна в один прыжок скакнул, приникнул тихо к изголовью, не ты ль, с отрадой и любовью, тотчас мурлыкал, — вдруг заснул?..
Кто ты — мой ангел ли хранитель, иль просто старых дев гонитель?.. Но, так и быть!.. Ночной колпак тебе с письмом я посылаю; я знаю, ты в душе; простак, принять мой дар я умоляю... Вообрази, я здесь одна, лишь кот досуг мой разделяет, мне скоро «сорок» наступает, — ужель завянуть я должна?..
Молю тебя: ты слов набором моё письмо не назови, не смейся над моим позором, сожги письмо иль разорви!.. Кончаю!.. Стыдно перечесть, здесь много глупостей, я знаю, но мне порукой ваша честь и я письмо вам доверяю...
Ваша Риголетто.