Стихи на Всемирный День театра

Клоун, тебе хорошо в своей маске?
Сам себе выбрал личину глупца
и на одежде нелепые краски.
Как ты живешь, человек без лица?

Да, и к чему тебе эти вопросы,
проще об истине скрытно молчать.
Ты проливаешь фальшивые слезы,
зрители в зале должны хохотать.

Знаю, под панцирем грубого грима
ты исказил свою сущность, циркач,
слишком улыбка твоя недвижима,
слишком смешон твой искусственный плач.

Ты научил меня жить по-другому,
мир, принимая легко, не всерьёз.
Это так здорово, так незнакомо –
рыжий парик и раскрашенный нос.

Твоя кукла изломалась,
с ней не поиграть.
Ее платье изорвалось,
нужно ли менять?

На щеках облез румянец,
облупился нос,
и пропал куда-то глянец
стриженых волос.

Нет, чинить ее не стоит,
годы не вернуть.
Наигрался? Бог с тобою.
Изломал? Забудь!

Шелестело платье Коломбины,
бабочки садились на цветы,
замирал от женской красоты,
под каштаном сидя, Арлекино.

Ярким соком ягоды малины
пачкали, пятнали кружева,
и Эрота пела тетива,
когда шмель гудел напев старинный.

Солнце припекало, стало душно,
кавалер подсел к своей подружке
как паук, плетущий паутину

что-то зашептал ей нежно в ушко,
смял наряд изящный и воздушный.
И…не устояла Коломбина.

Пусть плащ из порфира
укроет мне плечи,
в нем светятся дыры,
но я не замечу.

Фальшивы брильянты
в облезлой короне.
Хохочет дискантом
мой вечный поклонник.

Он – молод, влюблен
и не смотрит налево,
игрок и барон,
но ведь я – корол

Было холодно пустынно,
ветер дул в свою трубу.
Хоронили Арлекина
в длинном узеньком гробу.

У актеров зябли руки,
было всем не по себе.
Ни друзья и ни подруги
не рыдали о тебе.

Постояли безучастно,
повздыхали у креста
и с гримасами несчастья
прочь скорее – кто куда.

В наряде ярком Коломбины
из дома в полночь выхожу,
взгляд уперев в чужие спины,
по темным улицам брожу.

Увы, никто и не заметит
ни розу пышную в руках,
ни пояс, вышитый в корсете,
ни кружева на рукавах.

Я отражаюсь в сотнях стекол
то лишь лицо, то в полный рост.
О, Боже! Как мне одиноко,
как неуютно мне, до слез.

Сквозь облетевшие румяна
вновь проступает бледность щек.
Вот кто-то жуткий, кто-то странный
скабрезный шепчет мне стишок.

И я отшатываюсь к стенам.
Повсюду только мрак один.
Быть может, под ногами сцена,
а это – новый Арлекин?

Актер подмостки не бросает,
когда последний дан звонок.
Рука сжимает и сжимает
уже увянувший цветок.

Трагикомическое действо
играю, плача и шутя.
Я выбираю лицедейство
и отрекаюсь от себя.

Здесь из бумаги все короны,
и вместо слез течет вода.
Здесь шут сидит на царском троне,
читая реплики с листа.

Здесь каждый день меняют маски,
безумцы завтра так мудры,
здесь все кинжалы безопасны,
и из картона топоры.

Здесь умирают в луже крови
с казенным запахом чернил,
здесь бьется Ненависть с Любовью,
покуда им хватает сил.

Здесь Куртизанка и Бродяга
танцуют в паре болеро.
Спаси, спаси меня из мрака
Так и не встреченный Пьеро.

В твоих руках марионеткой
пляшу который год подряд,
кокотки или же кокетки
ношу истрепанный наряд.

Незримым ниточкам послушна,
всегда неискренна. Так что ж,
я холодна и равнодушна,
но это ложь, сплошная ложь.

Когда ты хочешь откровенья,
то пропадает простота,
я выхожу из подчиненья,
но вновь бесстрастна и пуста.

Зачем же знать игрушки чувства,
чтобы сказать однажды: «Нет»?
жизнь – очень сложное искусство,
всегда неискренен ответ.

Мне нравится театр марионеток –
комедия смешная для людей,
их песенок забавные куплеты,
исполненные кукольных страстей.

Я узнаю злодея Арлекина,
закутанного бархатным плащом,
кудрявую красавицу Мальвину
с фарфоровым напудренным лицом.

А вот в нелепом белом одеянье,
зажав в руке гусиное перо,
стихи свои читает с завываньем
унылый, вечно плачущий Пьеро.

Солдаты, королевы и пастушки,
паяцы в разноцветных колпаках.
Мне кажется, что есть живые души
в набитых ватой маленьких телах.

Ваш дом – подмостки, жизнь – чужая пьеса,
а кукловод – и маг ваш, и кумир,
для публики в потёртых жёстких креслах
вы ирреальный создаёте мир.

Вас связывают тоненькие нити
с руками вдохновенного творца.
Мы так похожи – и актёр, и зритель,
но нашей драме долго до конца.

Мои наряды истрепались,
увяло медленно лицо,
мои браслеты изломались,
давно утеряно кольцо.

И ты исчез, и я исчезну.
Увы, для всех конец один.
Прощай, познавший свою бездну,
мой недотепа-арлекин.

Клоун, тебе хорошо в своей маске?
Сам себе выбрал личину глупца
и на одежде нелепые краски.
Как ты живешь, человек без лица?

Да, и к чему тебе эти вопросы,
проще об истине скрытно молчать.
Ты проливаешь фальшивые слезы,
зрители в зале должны хохотать.

Знаю, под панцирем грубого грима
ты исказил свою сущность, циркач,
слишком улыбка твоя недвижима,
слишком смешон твой искусственный плач.

Ты научил меня жить по-другому,
мир, принимая легко, не всерьёз.
Это так здорово, так незнакомо –
рыжий парик и раскрашенный нос.

Коломбина постарела -
узок кринолин,
и обрюзг душой и телом
рыжий арлекин.

Надоели представленья,
шум и суета,
чей-то смех, и чье-то пенье,
яркие цвета.

Меж облезших декораций
уж который год
без восторгов и оваций
действие идет.

По привычке тут играют,
и паяц седой
свои реплики кидает
в зал полупустой.

Смотрят зрители на этот
бесполезный труд,
тянут соки из пакетов
и поп корн жуют.

Ну, что ж, опять моё лицо
врастает в маску,
и въелась в плоть, в конце концов,
для грима краска.

Я снова роль свою учу.
Никто не знает,
что сущность вечную мою
текст искажает.

В актёрстве истинности нет,
но есть идея,
мне надоел софитов свет
и лицедеи.

Скрывают все своё нутро,
рядясь в приличья,
как мир, привычно и старо
греха обличье.

Здесь каждый сущий – Гулливер,
и в смысле роста
увидеть людям свой размер
совсем непросто.

Здесь каждый для себя – кумир
высокопарный,
вот и обманываем мир
игрой бездарной.

О, мой тряпичный Арлекин,
Судьба, как девочка, играла
с тобой, смеясь, разрисовала
и превратила в пластилин.

Ты куклой стал в её руках
почти безжизненной, безвольной,
собой и миром недовольной,
печаль запрятавшей в глазах.

Ты был увенчан колпаком,
все нарекли тебя шутом
совсем ненужным, недалёким

давно картонным стал твой дом,
и ты, существовавший в нём,
бесславно умер одиноким.

В зале – холодно и пусто,
лишь на сцене – свет.
Мы играем, но искусства
не было, и нет.

В платье розовой пастушки
с юбкой до колен
я рыдаю равнодушно
от твоих измен.

Кот лениво лижет спину,
сидя на полу,
и смеется Арлекино,
спрятавшись в углу.

За кулисами шарманка
старая хрипит.
Коломбина-куртизанка
о любви бубнит.

И припав к ее коленям,
(Боже, как старо!)
Смотрит с явным восхищеньем
ей в глаза Пьеро.

Это жизнь играет в чувства
много, много лет
мы – актеры, но искусства
не было, и нет.

Я над судьбой задумываюсь редко,
мне это причиняет только боль.
Все кажется, что я – марионетка,
чужую исполняющая роль.

Кто дергает меня за чувства-нити
и заставляет двигаться вперед?
Вы, мудрые, прошу вас, объясните,
где этот вездесущий кукловод?

Что ж, мне стоять не хочется на месте.
Держись, паяц, на ниточках, держись.
Мы с вами все в одной играем пьесе
с названием таким коротким – жизнь.

Ты был Пьеро, а я – Мальвина,
почти классический расклад.
В роскошном платье с кринолином
я осмеяла твой наряд.

В ушах дрожали бриллианты,
улыбка стыла на губах,
когда ты целовал мне банты
и кружева на рукавах.

Увы, казалась я бесстрастной,
вертя на пальчике кольцо.
Кривилось набеленной маской
твое бескровное лицо.

На нашей кукольной беседке
Давно цветущий плющ увял.
Я разучилась быть кокеткой,
Когда ты роль свою играл.

Не опускайся на колени.
Отныне будешь ты один.
И пусть хохочет в сновиденьях
над нами рыжий Арлекин.

Коломбина споет под гитару,
и на флейте сыграет Пьеро,
и под их простодушные чары
я свое изломаю перо.

В миг, когда разлетится надежда
от нелепых и грустных причин,
в шутовской, с бубенцами одежде
захохочет в углу Арлекин.

Отвернувшись от ярких софитов
я уйду. Мне мешает их свет.
Роль не сыграна, тексты забыты.
Без таланта, какой я поэт?

В тёмном тумане – мятущийся страх,
холодно, тихо, темно.
Старые куклы висят на гвоздях,
здесь их забыли давно.

Чьи-то шаги проскрипят на полу.
Мрак поглощает их звук.
Юркие мыши скребутся в углу.
Ткёт свои сети паук.

На отсыревших тряпичных телах –
плесени серой круги.
Яркий румянец поблёк на щеках.
Вылезли все парики.

Знаю: вам снятся волшебные сны,
в зале царящий аншлаг.
Ярко горящих софитов огни,
пышная сцена в цветах.

Аплодисменты и выкрики: «Бис!»
(сколько таких было пьес),
шорох знакомый атласных кулис,
в яме гремящий оркестр.

Старость подкралась нечаянно к вам,
скоро придёт кукловод
и. как ненужный мешающий хлам,
всех вас на свалку снесёт.

Раздвинулся занавес. Я – Коломбина
в безвкусной одежде, с огромным бантом.
Любовница Маски, жена Арлекина
вам всем улыбаюсь накрашенным ртом.

В прическе – бутоны искусственной розы,
надушенный веер трепещет в руках.
Застыли паяцы в искусственных позах
и шепчутся зрители в первых рядах.

Мгновенье – и зал погружается в действо.
Здесь времени нет и пространство не в счет,
в крови растворяется яд лицедейства
и в венах набухших по телу течет.

Я чувствую, чувствую метаморфозу,
она происходит со мной наяву.
Легко вызываю улыбки и слезы,
ведь я не играю, а просто живу.

Смотрю я в пространство глазами чужими,
чужие движенья, поступки, слова,
и нет на подмостках теперь Коломбины,
лишь дар воплощенья, лишь свет волшебства.

Вы больше не видите грубого грима,
растоптанных туфель, фальшивых перстней.
На сцене страдает моя героиня,
и вы в этот вечер страдаете с ней.

Но падает занавес, аплодисменты,
мой слух утомляя, так долго звучат,
и в свете софитов дешевые ленты
на платье моем позолотой блестят.

Закончится все. Я уйду за кулисы
и там, в костюмерной, накинув халат,
я горько заплачу слезами актрисы,
которая к жизни вернулась назад.

И снова шляпа с бубенцами,
и яркий шутовской наряд.
Бурлит, жонглирующий нами,
короткой жизни маскарад.

Сопротивленье – бесполезно,
твое желание – не в счет.
Спешит Земля тропой небесной,
упрямо двигаясь вперед.

Мы вместе с ней летим над бездной,
толпа актеров и актрис,
играя в пьесе неизвестной
среди раскрашенных кулис.

И это все не понарошку,
закручен лихо наш сюжет.
Мы лицедействовали в прошлом,
и будет так сто тысяч лет.

Фиглярство вечно рядом с нами,
как вязкий яд в людской крови.
Так дайте шляпу с бубенцами,
и я – не я, и вы – не вы.