Шумит моя дубрава
под проливным дождём,
что вымыл мир на славу,
и стало чисто в нём.

И туча отступилась,
теряясь в облаках,
и солнце преломилось
на каплях-хрусталях.

Вновь золото коснётся
листвы, стволов и трав,
и роща улыбнётся,
весь блеск его впитав.

В бодрящий воздух свежесть
коктейлем налита,
и пробуждают нежность
пастельные цвета.

Здесь столько разных звуков,
пульсирующих нот,
всё, что уловишь ухом
внутри тебя живёт.

А память, словно пластик
оставит оттиск дня:
и ощущенье счастья,
и аромат дождя.

Твоя кукла изломалась,
с ней не поиграть.
Ее платье изорвалось,
нужно ли менять?

На щеках облез румянец,
облупился нос,
и пропал куда-то глянец
стриженых волос.

Нет, чинить ее не стоит,
годы не вернуть.
Наигрался? Бог с тобою.
Изломал? Забудь!

Шелестело платье Коломбины,
бабочки садились на цветы,
замирал от женской красоты,
под каштаном сидя, Арлекино.

Ярким соком ягоды малины
пачкали, пятнали кружева,
и Эрота пела тетива,
когда шмель гудел напев старинный.

Солнце припекало, стало душно,
кавалер подсел к своей подружке
как паук, плетущий паутину

что-то зашептал ей нежно в ушко,
смял наряд изящный и воздушный.
И…не устояла Коломбина.

Пусть плащ из порфира
укроет мне плечи,
в нем светятся дыры,
но я не замечу.

Фальшивы брильянты
в облезлой короне.
Хохочет дискантом
мой вечный поклонник.

Он – молод, влюблен
и не смотрит налево,
игрок и барон,
но ведь я – корол

Было холодно пустынно,
ветер дул в свою трубу.
Хоронили Арлекина
в длинном узеньком гробу.

У актеров зябли руки,
было всем не по себе.
Ни друзья и ни подруги
не рыдали о тебе.

Постояли безучастно,
повздыхали у креста
и с гримасами несчастья
прочь скорее – кто куда.

В наряде ярком Коломбины
из дома в полночь выхожу,
взгляд уперев в чужие спины,
по темным улицам брожу.

Увы, никто и не заметит
ни розу пышную в руках,
ни пояс, вышитый в корсете,
ни кружева на рукавах.

Я отражаюсь в сотнях стекол
то лишь лицо, то в полный рост.
О, Боже! Как мне одиноко,
как неуютно мне, до слез.

Сквозь облетевшие румяна
вновь проступает бледность щек.
Вот кто-то жуткий, кто-то странный
скабрезный шепчет мне стишок.

И я отшатываюсь к стенам.
Повсюду только мрак один.
Быть может, под ногами сцена,
а это – новый Арлекин?

Актер подмостки не бросает,
когда последний дан звонок.
Рука сжимает и сжимает
уже увянувший цветок.

Трагикомическое действо
играю, плача и шутя.
Я выбираю лицедейство
и отрекаюсь от себя.

Здесь из бумаги все короны,
и вместо слез течет вода.
Здесь шут сидит на царском троне,
читая реплики с листа.

Здесь каждый день меняют маски,
безумцы завтра так мудры,
здесь все кинжалы безопасны,
и из картона топоры.

Здесь умирают в луже крови
с казенным запахом чернил,
здесь бьется Ненависть с Любовью,
покуда им хватает сил.

Здесь Куртизанка и Бродяга
танцуют в паре болеро.
Спаси, спаси меня из мрака
Так и не встреченный Пьеро.

Недоступный мир
Зинаида Владимировна Миронова
Фиолетовые тени
на снегу,
вновь на скользкие ступени
я взбегу.

За замерзшими дверями,
за стеной
мир, наполненный стихами,
тишиной.

Там горят, не угасая
семь свечей,
там ни скуки не бывает,
ни ночей.

Зеркала там отражают
сотни лиц,
там невидимо летают
стаи птиц.

Там все чувства выражают
суть свою,
там цветы не увядают,
как в раю.

Здесь же ветер воет зверем
все сильней,
но откроешь разве двери
без ключей.

Холод мучит, холод ранит,
нужен кров.
Я устала жить на грани
двух миров.

Там, высоко – космический провал,
и тишина бездонная, как в склепе,
там Тот, кто мир из вечной тайны лепит.
Зачем? Никто из смертных не узнал.

О! Как покровы хочется сорвать,
но жалкий мозг не вынесет разгадки.
Мы с истиной века играем в прятки,
нам можно только жаждать, но не знать.

Лишь около, лишь с краю, лишь чуть-чуть,
незримый вирус тайны бродит в венах.
Как трудно нам, трепещущим и тленным,
в глаза слепые вечности взглянуть

Взрываются звезды, несутся кометы,
хвостами затмив небосклон,
и властен над ними сложившийся где-то
великий прекрасный закон.

О! кто его создал, однажды заставил
пустую вселенную жить,
и кто нас на грешную землю отправил
желать, ненавидеть, любить?

Раскрылось небо огромной чашей,
в алмазах – дно.
Мир зыбким светом луны окрашен,
пьёт сна вино.

Я нынче ночью со всей вселенной
наедине,
так одиноко мне в теле тленном,
так сиро мне.

Мой дух стремится к другим высотам,
где смертна плоть.
В такие ночи его природу
не побороть.

Он заперт в теле – живой темнице,
и искушён,
но очень скоро освободится.
Таков закон.

Незримый ангел тишины
врата закроет на востоке
и полетит в свои чертоги
будить пророческие сны.

И темнота пребудет тут,
но, чтобы не было нам сиро,
все существа иного мира
свои светильники зажгут.

И ширь бездонная небес
уж не покажется пустыней,
из чёрной станет нежно-синей
и вновь исполненной чудес.

И в дар неспящим в этот час
луна на сцену ночи выйдет.
Да пусть же видящий увидит
всё то, что создано для нас.

Мне белый ангел вострубил,
он говорил: «Пора, покайся,
грехи забудь, любви отдайся,
Господь тебя не позабыл.

Воздвигни в сердце чистый храм,
иконы кроткие целуя,
твори молитвы. Аллилуйя!
Пади к иисусовым ногам.

Уверься, важен только дух,
и он лишь вечностью замечен.
Весь путь просчитан человечий,
твою свечу задуют вдруг.

Сосуд с пороками разбей,
разбей, пока еще есть силы.
Ты Бога сильно возлюбила,
так возлюби же и людей».

Был чуден странен этот глас,
он исходил из ниоткуда.
А вам нужно такое чудо
или все это не для вас?

Хлынул солнца поток,
породив красоту,
распустился цветок
в потаенном саду.

И его аромат,
словно чудо – во мне.
Расцветает мой сад.
Аллилуйя весне!

Как сложен этот мир земной,
как мало жили мы на свете,
чтобы суметь себе ответить,
зачем страдаем мы с тобой.

Добра в нас много. Почему
не отдаём его другому?
Нам часто щедрость незнакома,
не сердцу верим, а уму.

Ах, если б мы могли раскрыть
своих сокровищниц глубины,
все люди были бы любимы
все научились бы любить.

Золотые кудри рядом,
около плеча,
голубым, как небо, взглядом
озарилась я.
Мне давно хотелось встречи,
верилось давно,
что в один чудесный вечер
ты впорхнёшь в окно.
Я всегда жила надеждой
и всегда ждала.
Разреши погладить нежно
два твоих крыла.
Как же часто ты мне снился,
звёздное дитя.
Ты совсем не изменился,
изменилась я.
Для тебя душа прозрачна
до своих глубин,
и увидеть, что я значу
можешь ты один.
Помоги же, как и прежде,
мне себя понять,
твои белые одежды
дай поцеловать,
твоим светом жизнь насытить,
скрыться от тоски.
Отпусти мне, небожитель,
все мои грехи.
Ты же рядом не случайно,
так развей мой страх.
Почему печать молчанья
на твоих устах?
Знаю, знаю, нет ответа,
за вопрос прости.
Вновь зовут тебя с рассветом
горние пути.
Да, я к этому готова,
мне не привыкать.
Ты уйдёшь, и буду снова
и любить, и ждать.

Фиолетовая туча
с яркой пурпурной каймой,
ты магической могучей
поражаешь красотой.

И на небе светло-синем
ты массивна и легка,
а вокруг тебя скопились,
розовеют облака.

Солнца круг в твои изломы
прячет длинные лучи.
Ты дождём и рыком грома
вдохновенная звучишь.

Эту музыку свободы,
твой волнующий талант,
чутко слышит, от природы
одарённый музыкант.

Прислушайся, как плачет дождь,
залив окно твое слезами,
и меж землей и небесами
тоску разлитую поймешь.

Тьма за окном, как мир, стара,
в ней очень холодно и страшно,
дерутся в схватке рукопашной
опять на улице ветра.

Их злобный и протяжный вой
ни на минуту не смолкает,
они то стонут, то рыдают
и нарушают твой покой.

И ты зажжешь повсюду свет
в своей неприбранной квартире,
и вдруг почувствуешь, что в мире
всем одиноким счастья нет.

Дождь сегодня грусть принёс –
май простужен.
Он налил немало слёз
в блюдца-лужи.

В них, как в тонких зеркалах –
день весенний
в бездне неба, в облаках,
в отраженьях.

Каждый этой глубиной
обманулся –
мир чудесной стороной
повернулся.

Волшебством искажена
вся округа,
в светлой пропасти без дна –
солнце кругом.

Даже боязно ступить
в этот омут,
улететь туда, чтоб жить
по-другому.

Все льет и льет осенний дождь,
и пузыри взбухают в лужах,
и голос ветра так простужен,
что нас охватывает дрожь.

Давай попозже ляжем спать,
поговорим еще немножко,
кленовый лист прилип к окошку,
устав за целый день летать.

Закутавшись в пушистый плед,
мы, согреваясь, ясно видим –
дождя струящиеся нити
рисуют осени портрет.

Немного грустные черты
на мутных стеклах проступают,
и все летают и летают
впотьмах кленовые листы.

Задрожала дева-ива,
гнётся тоненьким стволом –
ветер, ветреник болтливый
сжёг листву горячим ртом.

Он явился ночью звёздной
очень юн и очень свеж
беззаботный несерьёзный,
полный радостных надежд.

Ароматом трав последних
обдаёт из озорства,
у нагих твоих коленей
шепчет нежные слова.

Ты признаний тех не слушай
зря листвою не шуми
и, встревоженная, лучше
к клёну голову склони.

Потянись к нему ветвями,
приголубь его чуть-чуть,
вы сплетаетесь корнями,
вы - едины, в этом суть.

И цветы, и травы отягчают росы,
а лучи восхода их так жадно пьют.
У пруда белеют юные берёзы,
отражая в водах красоту свою.

Небеса для света снова распахнулись,
поглощает звуки тающий туман,
пропадая, звёзды сонно улыбнулись
миру рек лучистых и лесных полян.

Пламенем холодным, несказанно синим
за деревней старой полыхает лён,
говорит о чём-то с утренней Россией
в васильки зашедший тонконогий клён.

Вот озеро, как зеркало большое
в узорной раме трав и ивняка
вздыхает потаенно и слегка
колышет лоно водного настоя.

Вокруг царит такая тишина,
что слышу я шуршанье тонких веток,
бессонницу рождая у поэтов,
сияет в небе белая луна.

И много звезд (то полночи каприз)
тяжелых, словно маленькие слитки,
висящих на незримых тонких нитках,
и изредка срывающихся вниз.

Но очень скоро птицы запоют,
и убегут таинственные тени.
Я чувствую, как тысячи растений
зарю всем существом своим зовут.

Загляни в весенний лес
в месяце апреле.
Там живут среди чудес
липы, клены, ели.

Там прозрачные ручьи,
словно на картинке.
Солнца яркие лучи
топят в лужах льдинки.

Еще птицы не поют,
и не вспухли почки,
но подснежники цветут
на высокой кочке.

Пробуждается от сна
юная природа,
улыбается весна
прямо с небосвода.

Древний лес, где живут великаны,
где дубы в три обхвата растут,
где на травах дымятся туманы
и росу серебренную льют.

Где предскажут судьбу ворожеи,
если сможете их отыскать,
где по небу трехглавые змеи
между звезд научились летать.

Где лесной с бородою зеленой
с лешим брагу из ландышей пьет
и с лисавкой в фальшивой короне
песни тонким фальцетом поет.

Где болотницы горько рыдают
в самых топких опасных местах
и лягушачьи ноги скрывают,
сидя в белых купавках-цветах.

В этот сумрачный лес заповедный
просто так ни за что не дойти,
ни одной нет тропинки заметной,
и известного нету пути.

Вновь на буграх, насытившихся влагой
букетами – подснежников цветы,
пропахшие весенней терпкой брагой,
растущие средь леса наготы.

Они на стебельках, качаясь, гнутся
в седую прошлогоднюю траву,
и солнца блики радостно смеются,
растапливая снежную канву.

В огромном белом замке ледяном
под зимних вьюг унылые напевы
на троне серебристом Королева
застыла, будто скованная сном.

Здесь щёлкает бесстрастный метроном,
отмеривая вечности минуты,
прилежно разметает снега груды
холодный ветер, вьющийся вьюном.

Владычица была совсем другая,
когда в чертогах принимала Кая,
но Герда, чувства светлого полна,

сюда явилась, слёзы проливая
и увела любимого, не зная,
что Королева тоже влюблена.

Не нужно больше свечи жечь
и лить шампанское в бокалы,
и целовать под одеялом
тугую кожу смуглых плеч.

Не нужно расплетать узор
из слов, из взглядов, из улыбок.
В них сотни чувств, как сотни скрипок
слились в один нестройный хор.

Я помню запах всех цветов,
тобою сложенных в букеты,
все неуклюжие сонеты,
что ты соткал из нежных слов.

Ты помнишь ангельские сны,
которых больше не увидишь.
Однажды в дверь, решившись, выйдешь
туда, где тайны не слышны.

Все встанет на свои места,
и перепутья опустеют.
И ты не тот, и я не та,
и прежней стать я не сумею.

Шелестящие тихие речи
и ребёнка-Амура свирель,
неизмятая за ночь постель,
и чадящие длинные свечи.

С репродукций старинных картин
тот смотрел, кто был светел и вечен,
тот, кто облик имел человечий
и по сути своей – Божий Сын.

Нас не ввёл в заблуждение грех,
наш союз был им не искалечен.
До сих пор ты печатью отмечен,
до сих пор ты – души оберег.

Ты бери побольше из дому корзину,
в лес пойдем сегодня утром по малину.
В узелке пусть будут пирожки с капустой,
два яйца вареных, да огурчик хрусткий.

Знаю я опушку с дивным малинняком,
там стоит береза с вырубленным знаком,
а с кустов зеленых каплями свисают
гроздья алых ягод, соком истекают.

Перезрели, видно, падают на землю.
Так пойдем сегодня утром за деревню?

Головки зонтами одеты,
они так изящны, легки,
из них составляю букеты,
их часто вплетаю в венки.

Поверьте, цветы не невзрачны,
напротив, нежны и милы,
их май породил, не иначе,
владелец волшебной иглы.

Он белый узор на зеленом
на пяльцах старательно шил,
шедевр, красотой озаренный,
расщедрившись, нам подарил.

Я иду по тропинке лесной,
белки прячутся в чаще, трусихи,
терпко пахнет душистой смолой,
а еще – перезревшей черникой.

Паутины свисают с ветвей,
в редких лучиках солнца сверкая,
у древесных могучих корней
полыхают цветы иван-чая.

По бокам великанами в ряд
возвышаются статные ели.
Комары кровожадно звенят,
до чего же они надоели.

Нынче много грибов собрала
крепких белых и очень красивых.
Пусть корзинка моя тяжела,
я домой возвращаюсь счастливой.

Вечер, вечер, какой ты красивый,
дня вершится привычный распад,
обжигает край неба закат,
угасающий неторопливо.

Красный, розовый и золотой.
Как палитра природы богата!
В ней – преддверие будущих радуг,
изгибающихся дугой.

Сумрак ткет свою зыбкую сеть,
превратившись на час в шелкопряда,
чтоб алмазами древнего клада
стали звезды на небе гореть.

Всюду массой темнеет листва,
тяжело на ветру шевелится,
обрамляя простор композиций
в восхитительные кружева.

О. как много сейчас соловьев
в тишину свои трели вплетают,
и природа вокруг обретает
облик райских забытых садов.

И отсюда я, нет, не уйду.
Пусть прохлада на плечи мне ляжет.
Скоро ночь свою сказку расскажет,
Красота породит красоту.

Васильки по колено,
тонет в просини взгляд.
Я из вашего плена
не уйду в снегопад.

Пусть летит он, белея,
с голубой высоты,
я любить не умею
ледяные цветы.

Вы дрожите, живые,
аромат на ветру.
Небеса подарили
вам свою синеву.

Вас в букет не сорву я,
и в венок не вплету,
лишь в душе зарисую,
сохраню красоту.

Вы так хрупки и тленны,
но вы вместе со мной,
васильки по колено.
Даже снежной зимой.

Пятилепестковое чудо,
сиренево-розовый цвет.
Конечно же, я не забуду
забрать вас в свой летний букет.

Вы лучшие краски восхода
впитали. Расти и гори.
На фоне пастельной природы
нам дарите краски зари.

Вас нужно срывать осторожно,
чтоб не поломались в руках.
И пусть вы совсем не роскошны,
вам место найдется в стихах.

В час прощанья с ночью длинной,
видные едва,
вновь раскинут паутины
сети-кружева.

Посмотри, они повсюду,
зыбкие весы.
В них сверкают изумруды -
капельки росы.

Но, как только солнце сонно
оглядит простор,
вспыхнет золотом червонным
тонкий их узор.

И тогда уж чудо-нити
для неспящих нас
будут лучшим из событий
в этот ранний час.

Я люблю отягченные вишни.
опустившие ветки в траву.
Хорошо бы под вечер неслышно
соловья наблюдать сквозь листву.

Я люблю голубую прохладу
наших северных грустных озер,
отражающих выгибы радуг
и закатов летящий узор.

Я люблю журавлей длинноногих
на болотинах, выстланных мхом,
зов их жалобный в небе высоком,
треугольник с седым вожаком.

Я люблю скирды толстые сена
в опустевших за лето лугах,
сладкий запах цветочного плена,
и ромашек охапки в руках.

Я люблю лошадей утомленных,
гривы в серой дорожной пыли,
пьющих теплую воду затонов
или ржущих протяжно в дали.

Я люблю деревенские храмы,
где все стены пестры от икон,
облик старых погостов с крестами,
с колокольни несущийся звон.

Красота этой периферии
отпечаталась в душу мою.
О своей ненаглядной России,
лишь с восторгом в стихах говорю

Расплескало небо просинь,
подожгло лучей потоки,
смотрит, как ведьмачка Осень
кружит листья на дороге.
Ярко-рыжая красотка
в жёлтом платье с красной шалью
со стремительной походкой
и усмешкой под вуалью.
Слов старинных чернокнижных
она выучила много -
то ближайший лес распишет,
словно царские чертоги,
то туманы напускает,
чтобы было всё чудесней,
то дожди плясать заставит,
под ветов летучих песни.
Колдовские заклинанья
всю округу изменили,
к ледяной зиме хрустальной
сто тропинок проторили.

Я украшала свой наряд
узором алым,
все пальцы, исколов подряд,
я вышивала.

И нить на белом полотне
так ярко рдела,
и даль закатная в окне
в ответ горела.

Работать нужно допоздна,
чтоб в этом платье
прийти, когда взойдёт луна
в твои объятья.

Слышишь, травы звенят на лугу
невидимок-цикад голосами,
мы их нежно погладим руками,
мы сомнём их с тобой на бегу.

Ночью землю закат обагрит,
мы придём в шелковистые чащи
и, вдыхая их запах пьянящий,
будем песни слагать до зари.

Пусть опять подожжёт окоём
на светлеющем небе рубины,
и тогда для подростка-рябины
мы сонеты свои пропоём.

Вокруг меня – бескрайние просторы,
темна вода проснувшейся реки.
Я слышу лип и кленов разговоры,
зашедших по колено в васильки.

С востока излучается сиянье
и ширится в потоке золотом.
Октябрьскою предутреннею ранью
играет осень с огненным конем.

Он бьет копытом, голову склоняя,
и искры рассыпаются вокруг,
листву пунцовой краской зажигая,
пятная рыжей охрой ближний луг.

Нынче разноцветье на земле –
золото, опалы и агаты,
и прекрасней стали в октябре
яркие восходы и закаты.

Хрупкую калину притянув,
ягоды губами обрываю,
чувствую, что в сердце не потух
изумрудный отголосок мая.

И снова осень все дороги
ковром из листьев замела
и с гордым взглядом недотроги
в аллею старую вошла.

Роскошной женщиной явилась,
несущей поздние цветы,
чтоб сердце каждого забилось
от этой яркой красоты.

В плаще, подбитом горностаем,
с копной каштановых кудрей,
она дождём повелевает,
бродяга-ветер служит ей.

Она явилась к нам царицей,
власть излучает тёмный взгляд.
Вспорхнёт, взовьётся, закружится,
приказ услышав, листопад.

Вот озеро, как зеркало большое
в узорной раме трав и ивняка
вздыхает потаенно и слегка
колышет лоно водного настоя.

Вокруг царит такая тишина,
что слышу я шуршанье тонких веток,
бессонницу рождая у поэтов,
сияет в небе белая луна.

И много звезд (то полночи каприз)
тяжелых, словно маленькие слитки,
висящих на незримых тонких нитках,
и изредка срывающихся вниз.

Но очень скоро птицы запоют,
и убегут таинственные тени.
Я чувствую, как тысячи растений
зарю всем существом своим зовут.

Рассвет
Холодный полог тишины
отдернет утро, улыбаясь,
цветной росой переливаясь,
вздохнет из синей глубины.

И луч весь мир преобразит
с востока первенцем слетевшим,
замрет в пруду остекленевшем
и позолотой засквозит.

И вдруг, преграды растопив,
дрожащий свет потоком хлынет,
на землю небо опрокинет,
потоки золота пролив.

У горизонта вспыхнет лес
пурпурно-розовым сияньем.
Назначьте же заре свиданье
в час, преисполненный чудес.

В сизых росистых травах
бродит туман косматый,
вновь облаков ораву
ветер пригнал крылатый.

Скоро заря очнётся,
ночи свечу задует,
утро разбудит солнце
ласковым поцелуем.

Вновь защебечут птицы,
словно и не смолкали,
в час этот сладко спится,
мы же заснём едва ли.

Дуб среди лип и ив,
лежащий одиноко,
ты все еще красив,
и весь наполнен соком.

Твой ствол могуч и горд
на влажной почве стынет,
над ним небесный свод
печальной плачет синью.

Прозрачная листва
привычно солнце ловит,
и длинная трава
приникла к изголовью.

Но видеться с тобой
я б больше не хотела.
Ты будешь неживой,
лишь высохшее тело.

Все паутины стали золотыми,
и позже загораются рассветы,
и солнце бьет лучами молодыми,
ведь на дворе сегодня бабье лето.

Прекрасны в царском пурпуре осины,
березы в ярко-желтое одеты,
наряжены и клены, и рябины,
ведь на дворе сегодня бабье лето.

И журавли печальные ныряют,
в простор небесный голубого цвета,
их в дальнюю дорогу провожает
и утирает слезы бабье лето.

И цветы, и травы отягчают росы,
а лучи восхода их так жадно пьют.
У пруда белеют юные берёзы,
отражая в водах красоту свою.

Небеса для света снова распахнулись,
поглощает звуки тающий туман,
пропадая, звёзды сонно улыбнулись
миру рек лучистых и лесных полян.

Пламенем холодным, несказанно синим
за деревней старой полыхает лён,
говорит о чём-то с утренней Россией
в васильки зашедший тонконогий клён.

Снова в цвету поляны –
лета душистый рай.
Запах роняет пряный,
стрелы ввысь – иван-чай.

Здесь, в шелковистых чащах –
юной зари пожар.
В розовых круглых чашах
пчелы берут нектар.

К ним ниспадают кольца
завитых солнцем трав,
легкие колокольца
никнут, весь зной впитав.

Светятся, как короны
маленьких хрупких фей,
спрятанных потаенно
сотнями у корней.

Тем, кто плачет от красоты
нелегко, неспокойно в мире.
А когда-нибудь вы любили
до страданья полет звезды?

Может, в сумраке у костров
от протяжных душевных песен
стал вам вечер прохладный тесен,
как Земли стародавний кров?

Иль когда-нибудь, только раз
голубую зарю встречая,
из высокого иван-чая
пили чистой росы алмаз?

А у старой седой реки,
поглотившей небес сиянье,
с вами тайнами мирозданья
не делились ли тростники?

Тем, кто плачет от красоты
нелегко, неспокойно в мире.
Все же лучше б вы полюбили
До страданья полет звезды.

Ночь тонким сумраком оденет
давно уснувшие стога,
сольются, загустеют тени
и потемнеют облака.

И вспыхнет отсветом прощальным
нырнувший в озеро закат,
луна засветится хрустально,
и звезды высь позолотят.

Возникнут звуки потаенны
среди застывшей тишины.
И будут всех деревьев кроны
лишь силуэтами видны.

И сердце, как сосуд нальется
кристальным светом чистоты,
и очень чутко отзовется
на этот голос красоты.

Золотистым сияет вечерний закат,
озаряя небесный простор,
для рябин и берез подобрал он наряд -
дорогой золоченый убор.

Ивы трогают ветками алую муть
очень сонных, затихших озер.
Клен-красавец от ветра качается чуть
и ведет с тишиной разговор.

Миронова
В бархатный мох упаду,
запахи хлынут густые,
вдруг свое сердце найду
в самых глубинах России:
ворох резных васильков –
чаши на стеблях высоких,
краски цветущих лугов,
трепет осин у дороги,
ржанье усталых коней,
шаг их спокойный неслышный,
жалобный клич журавлей,
белые майские вишни,
песни ночные цикад,
ягоды хрупкой рябины,
клена прозрачный наряд
и кружева паутины,
радуг небесный полет,
розовость утренней тучи,
лоно озерное вод,
речек песчаные кручи,
рыжее сено в стогах,
сок из весенней березы,
россыпи ягод в лесах,
в небе полунощном – грозы,
мед золотистый из сот,
ос полосатых жужжанье,
мшистые кочки болот,
мрачных трясин колыханье,
утренних птиц голоса,
губы и руки в чернике,
в травах цветная роса,
солнца летящие блики,
легкие крылья стрекоз,
бабочки над иван-чаем,
в знойное лето покос,
драки котов за сараем,
гриб у еловых корней,
тайные звездные знаки,
чистый кристальный ручей,
яркий костер в полумраке,
взмахи серебряных кос,
сладкий пирог с ежевикой,
с детства знакомый погост,
в вазе букет с повиликой,
банка с парным молоком,
стая сорок на заборе,
колос с созревшим зерном,
быстрые летние зори,
пурпурный лист на земле,
ива в пруду по колено,
чудные звуки во мгле,
волн набегающих пена,
ветхий заброшенный мост,
ворот колодца скрипучий,
красные щеки в мороз,
темные низкие тучи.
В бархатный мох упаду,
запахи хлынут густые,
вдруг свое сердце найду
в самых глубинах России

И кудри кольцами вились,
вились в спирали,
и наши взгляды вдруг слились,
затрепетали.

И сотни ангелов с небес
своих слетели,
и песни, полные чудес,
как птицы пели.

И мир — живой калейдоскоп
вокруг крутился,
и чувств стремительный поток
из сердца лился.

Конечно, ты уже забыл
про все, что было,
но все же ты меня любил,
и я любила.

В глаза опрокинулось небо
печальной своей чернотой,
лицо, как божественный слепок
волнует своей красотой.

Я чувств очарованных свиток
читаю во взглядах твоих,
и душ наших сплавленных слиток
мерцает в глубинах ночных.

А долгое наше молчанье,
а чудный во тьме силуэт
у нас вырывают признанья,
которых прекраснее нет.

В твоих руках марионеткой
пляшу который год подряд,
кокотки или же кокетки
ношу истрепанный наряд.

Незримым ниточкам послушна,
всегда неискренна. Так что ж,
я холодна и равнодушна,
но это ложь, сплошная ложь.

Когда ты хочешь откровенья,
то пропадает простота,
я выхожу из подчиненья,
но вновь бесстрастна и пуста.

Зачем же знать игрушки чувства,
чтобы сказать однажды: «Нет»?
жизнь – очень сложное искусство,
всегда неискренен ответ.

Мне нравится театр марионеток –
комедия смешная для людей,
их песенок забавные куплеты,
исполненные кукольных страстей.

Я узнаю злодея Арлекина,
закутанного бархатным плащом,
кудрявую красавицу Мальвину
с фарфоровым напудренным лицом.

А вот в нелепом белом одеянье,
зажав в руке гусиное перо,
стихи свои читает с завываньем
унылый, вечно плачущий Пьеро.

Солдаты, королевы и пастушки,
паяцы в разноцветных колпаках.
Мне кажется, что есть живые души
в набитых ватой маленьких телах.

Ваш дом – подмостки, жизнь – чужая пьеса,
а кукловод – и маг ваш, и кумир,
для публики в потёртых жёстких креслах
вы ирреальный создаёте мир.

Вас связывают тоненькие нити
с руками вдохновенного творца.
Мы так похожи – и актёр, и зритель,
но нашей драме долго до конца.

Мои наряды истрепались,
увяло медленно лицо,
мои браслеты изломались,
давно утеряно кольцо.

И ты исчез, и я исчезну.
Увы, для всех конец один.
Прощай, познавший свою бездну,
мой недотепа-арлекин.

На огромной ромашке лесной
до зари танцевала с тобой,
были ноги в пыльце до колен,
но попали мы к музыке в плен.
И под скрипки зеленых цикад
развевался мой длинный наряд.
Под огромной луной светлячки
зажигали свои огоньки,
все тогда волшебству поддались,
звезды сотнями падали вниз.
Мы пытались их в руки поймать
и желанья свои загадать,
но заря обагрила восток,
подлетел к нам, кружась, мотылек.
Мы парили на нем, привязав
себя тонкими стеблями трав.
Все, как в сказке, меняло цвета.
Ах, какая была красота!
В крупных росах, куда ни смотри
отражались все краски зари.
И с огромной своей высоты
мы спускались порой на цветы,
пили с пчелами щедрый их дар –
запашистый и сладкий нектар.
Он стекал по бокалу в руках,
пачкал туфельки мне на ногах.
Мы смеялись вдвоем от души,
нам, свистя, откликались стрижи.
Я ступила на край василька,
соскользнула с его лепестка,
вмиг закончились все чудеса,
страх нахлынул, закрыл мне глаза,
и тогда оборвался мой сон,
и будильник рассыпал свой звон.

Есть удивительные кадры
в научных фильмах прошлых лет.
Вот человек плывет в скафандре,
и осьминог за ним вослед.

И водолаз с животным ладит,
И, плавно двигаясь вперед
то с лаской бережно погладит,
то на ладони корм дает.

Не будем к этой дружбе строги,
повсюду видя красоту,
ведь даже злые осьминоги
понять умеют доброту.