Мёртвый сезон

В гости ты приглашён не для игр и веселья,
не справлять юбилей мой - спонтанно и вдруг.
Приглашён, чтоб отметить моё новоселье,
с ранней юности верный, единственный друг.

Не встречались с тобой уже многие лета.
Оба знали, что дружба подходит к концу.
Согласись, я не плохо смотрюсь на портрете,
только чёрная лента совсем не к лицу.

Вот и встретились мы на печальном погосте.
Он, конечно, не лучшее место для встреч.
Ты пришёл не совсем, а пока только гостем
молча рюмку поднять, в память свечку зажечь.

Тесен новый и вечный приют мой и скромен.
Он в ряду типовых однокомнатных "вилл".
Только прах навсегда будет здесь упокоен,
а душой в высь заоблачную воспарил.

Цветы без запаха и птицы не поют.
И «всяк сюда входящий» шествует понуро.
Здесь время не идёт, здесь вечности приют.
Здесь прошлой жизни след – на мраморе гравюра.

Хоть много лет с печальной даты утекло,
Но боль в груди осталась незажившей раной.
И скоблит душу грех, как битое стекло.
Он заклеймил тот день – последний, окаянный.

Я знаю, мама, грех мне тот не замолить.
От тяжести его не разогнуть мне спину.
На зов твой не пришёл в тот вечер навестить,
А утром … не застал. Ты не простилась с сыном.

Смотрю на даты. Вас намного пережил,
И даже с бабушкой, ещё чуть-чуть, сравняюсь.
Так Бог решил, хоть я немало нагрешил.
И вот сижу у вас и, вспоминая, каюсь.

С надеждою гляжу в заоблачную высь.
Душе, быть может, там пристанище найдётся.
Родители давно сыночка заждались.
Ну что же, скоро вам подвинуться придётся.

Постоянно любовно лелею
неразлучную спутницу - грусть.
Мне, признаться, невесело с нею,
без улыбок живу. Ну и пусть.

За уныния полные годы
растерял всех друзей и подруг.
Я, как пёс неизвестной породы,
потерявший вдруг зрение, слух.

Откололся от своры подобных,
забурел, одичал, оборзел
и рычу на прохожих утробно.
Я от жизни такой озверел!

Мучительней всех испытаний,
Что вынести мне довелось,
Душить в себе спазмы рыданий,
Неметь от не пролитых слез.
И хочешь порой нестерпимо
Поплакаться другу в жилет
На то, что глядишь нелюдимо
На весь легкомысленный свет.
И друг бы терпел поневоле,
Послушав, сказал: - Твою мать!
Зациклился в этой юдоли.
Кончай, старина, раскисать!-
Бессильна, увы, медицина:
Ни друга, ни недруга нет.
И снова глядишь нелюдимо
На весь опостылевший свет.

Полдня телевизор, полдня интернет.
Истёк день в трудах непосильных.
Не сломишь безделием нас семижильных,
а то, что лентяи мы, это навет.

Ток-шоу по телеку или ток-шоп,
и токаем так по каналам.
В инете же пользуюсь малым:
полайкать - ну, рейтинг повысился чтоб.

Как видите, наша работа кипит,
а стимулом стал нам всё тот же ковид.

Маскируюсь хитро в госпитальной палате.
От неё на метро в боевом маскхалате.

Обойду блокпосты, проползу под колючкой.
Если встретишься ты, то я сделаю ручкой.

Словно в детство маня, вдруг мне вспомнились прятки.
Водит смерть, прячусь я – на девятом десятке.

Скорбный возраст, болезни – печальные факты.
И режим бытия всё становится строже.
На глазах усыхает шагреневой кожей
ареал связей с миром и личных контактов.

Телевизор вещает про новости мира,
а теперь интернет и экран монитора.
Словно жизнь закипает в безудержных спорах,
на клочки раздирая лохмотья эфира.

Так куда же деваться от гвалта ток шоу,
приковавших к экрану цепей сериалов?
Потому и скулишь о ярме ареала
на приевшемся сайте в стишочках дешёвых.

Когда покинуть мир настанет срок,
я попрошу Всевышнего о милости:
чтоб жизни с честью подвести итог -
не в хилой, жалкой немощи и сирости.

Чтоб сердца остановлен был бы ход
без лишних предварительных прелюдий,
не доставляя траурных хлопот
моим родным и очень близким людям.

И брать себе в пример я не хочу
постылого Онегинского дядю.
В последний путь немедля полечу,
не затянув прощание с кроватью.

Пусть так: сижу, уставясь в монитор,
кляну поэта муторную долю.
Тут Жизнь со Смертью проигравши спор,
расстаяла, свой взгляд потупив долу.

Себя я сканирую внутренним взглядом,
копаюсь в потёмках душевной утробы.
Чрезмерную вижу пропитанность ядом,
что щедро вкололи мне в вену невзгоды.

И снадобий нет, и психолог не в теме.
Глотай тазепам, коль в душе стало гадко.
Как видно, не к той подключённым был клемме
и током по венам трясёт лихорадка.

А стоит ли жизнь повторять мне сначала?
Не стоит - не верю, что лучше получится.
Ведь прожито так, как Судьба предписала,
а спорить с Судьбою - зря мучиться.

Цветы без запаха и птицы не поют.
И «всяк сюда входящий» шествует понуро.
Здесь время не идёт, здесь вечности приют.
Здесь прошлой жизни след – на мраморе гравюра.

Хоть много лет с печальной даты утекло,
Но боль в груди осталась незажившей раной.
И скоблит душу грех, как битое стекло.
Он заклеймил тот день – последний, окаянный.

Я знаю, мама, грех мне тот не замолить.
От тяжести его не разогнуть мне спину.
На зов твой не пришёл в тот вечер навестить,
А утром … не застал. Ты не простилась с сыном.

Смотрю на даты. Вас намного пережил,
И даже с бабушкой, ещё чуть-чуть, сравняюсь.
Так Бог решил, хоть я немало нагрешил.
И вот сижу у вас и, вспоминая, каюсь.

С надеждою гляжу в заоблачную высь.
Душе, быть может, там пристанище найдётся.
Родители давно сыночка заждались.
Ну что же, скоро вам подвинуться придётся.

Дождь опять шелестит.
Ночь без сна,
но ни строчки в тетради.
Вдохновенья прошу Христа ради.
В эту ночь отменен
моей музы визит.

Не хочу засыпать,
а усну,
то уже не проснуться.
Дрожь бессонницы
хвостиком куцым,
и бесплодная ночь,
как пустая тетрадь.

Желтизна фонарей,
блики фар
на асфальтовом глянце.
Дождь нудит
в нескончаемом танце.
Танцевальный дождит
марафон октябрей.

Заметелило лес, запуржило.
Бахромой оторочен берёз горностай.
Не жалеет художник белила,
Нахлобучив на ель из песца малахай.
Забуранило лес и завьюжило.
Разыгралась позёмка во всю:
Приукрасила сосенки кружевом,
Припорошила тропки в лесу.

Заморозило лес, застудило.
Стёрты контуры леса и неба границ.
На ветвях голых лип суетливы
Со снежинками в салочки игры синиц.
Замело буреломы, заснежило.
Солнце скрыто седой пеленой.
И меня снова белка потешила,
Увязавшись, как кошка, за мной.

Себя я сканирую внутренним взглядом,
копаюсь в потёмках душевной утробы.
Чрезмерную вижу пропитанность ядом,
что щедро вкололи мне в вену невзгоды.

И снадобий нет, и психолог не в теме.
Глотай тазепам, коль в душе стало гадко.
Как видно, не к той подключённым был клемме
и током по венам трясёт лихорадка.

А стоит ли жизнь повторять мне сначала?
Не стоит - не верю, что лучше получится.
Ведь прожито так, как Судьба предписала,
а спорить с Судьбою - зря мучиться.

Январский день с утра ненастен,
и настроенье в ноль.
Напомнить о себе позволь.
Мой день с тобой общеньем красен.

Сегодня всё и вкось и криво,
и интернет вкосяк.
Он обнищал, прогорк, иссяк.
В нём стало скучно и тоскливо.

А за окном аж минус двадцать.
Отложен променаж.
От градусов мандраж -
охоты нет зубами клацать.

Гляжу в экран, но нет инета.
В окно смотрю - тоска
и не слагается строка.
Тут, извини, не до сонетов.

Бежал, торопился и ... вдруг остановлен.
На час ли, на месяц, а может, поболе.
Не ведаю страха, не чувствую боли,
но факты твердят:
-Ты болен.
Но факты твердят с незавидным упрямством,
что время настало подумать о близких,
забыть о страстишках - высоких и низких,
излишках гордыни, чванства.
Стою на распутье и жду приговора.
Что в будущем ждать или поезд ушёл?
Не то чтобы миг ожиданья тяжёл,
гнетёт, словно пресс,
цикл минора.
На жизнь я свою не в обиде.
Неплохо прожил и немало.
Но Судное время настало.
Консилиум скажет.
Ждите.

Не снятся давненько мне светлые сны,
В которых с улыбкой встречают просторы,
На лицах прохожих сиянье весны
И уху не слышатся ссоры.

Я вечно ищу выход из тупиков
В слепых закоулках глухих коридоров.
Без лиц промелькнут тени там стариков,
Без тел все и без разговоров.

С трудом выбираюсь в колодец двора,
Наткнувшись в потёмках на дверь без запора.
Совсем уж собрался горланить «Ура!»,
Но понял: не выбраться скоро.

Железо ворот и пудовый засов.
И выхода нет здесь, а значит и входа.
Пылищи на дюйм, но не видно следов -
Ни кошек не знал, ни народа.

Я сам понимаю, что выход один –
Вернуться бы в явь мне как можно скорее.
Иначе другой засосёт лабиринт
И выбраться вряд ли сумею.

В гости ты приглашён не для игр и веселья,
не справлять юбилей мой - спонтанно и вдруг.
Приглашён, чтоб отметить моё новоселье,
с ранней юности верный, единственный друг.

Не встречались с тобой уже многие лета.
Оба знали, что дружба подходит к концу.
Согласись, я не плохо смотрюсь на портрете,
только чёрная лента совсем не к лицу.

Вот и встретились мы на печальном погосте.
Он, конечно, не лучшее место для встреч.
Ты пришёл не совсем, а пока только гостем
молча рюмку поднять, в память свечку зажечь.

Тесен новый и вечный приют мой и скромен.
Он в ряду типовых однокомнатных "вилл".
Только прах навсегда будет здесь упокоен,
а душой в высь заоблачную воспарил.

Животы пластырями искрещены,
словно окна в полосках газет от бомбёжек.
Запеклась боль морщинами-трещинами
и пунктир от укольных следов многоножек.

*
Поступила желанная весть:
в другой корпус рысцой, коль ходячий.
И у жизни больничной, однако же, есть
для радости повод - маленький, но подходящий.
Бог скрасил чуть-чуть нашу долю,
с переездом избавив от мук.
В окошко видны мне ворота на волю,
а раньше лишь зал ритуальных услуг.

В глушь хочу,
в такую глушь,
чтобы лиц не видеть человечьих,
чтобы жечь лучину иль свечу,
чтоб не слышать офисных чинуш,
чтоб у храма не было кликуш,
не царапать взгляд
о маски встречных.

Мне б в тайгу,
где сосны, кедр,
ветер выбрал в зарослях оседлость.
Смога нет,
я там дышать смогу,
и душой воспринимать шедевр.
До людей -
сто первый километр,
там же с ними мрачная враждебность.

Я в миттельшпиле побывал ферзём,
А в эндшпиле – непроходною пешкой.
Что было полыхающим костром,
Чадящей тлеет головешкой.

Жизнь так и шла слоёным пирогом:
То со щитом, размахивая саблей,
То на щите, израненный врагом,
Я наступал на те же грабли.

С рождения заложенный финал
Вдруг скорым матом явственно забрезжил.
Всевышнему, конечно, проиграл.
Сыграл я блиц, как будто бы и не жил.

Грехи аукнулись, как бумеранг.
К концу идёт на короля охота.
Диктует каждый шаг его цугцванг.
К тому ж в условиях цейтнота.

На чёрно-белой клетчатой доске
Вся партия представилась пробежкой.
Чадит костёр, и в пепельной тоске
Жизнь дотлевает головешкой.

«Вот пуля пролетела и ага»,
Загробьем от неё пахнуло.
В костлявых и безжалостных руках
Мой путь отслеживает дуло.

Фарфоровой тарелочкою жизнь
Порхает на траншейном стенде,
И смотрит Смерть сквозь сетку линз –
Ждёт истины того момента,

Когда щелчок, и цель поражена,
Тарелка в мелкие кусочки.
И овладеет миром тишина,
Покой и пенье ангелочков.

На этот раз пальнула в облака.
Знать, сбил Господь костлявой мушку.
«Вот пуля пролетела и ага»,
В досаде Смерть пошла за пушкой.

Над головой дамокловым мечом
Висит за прегрешенья кара.
Пока же, может, поскрипим ещё,
Не торопясь, с Пахрой на пару.

Дана мне Господом отсрочка,
Но Смерть готова ставить точку.

Живу в тектонической зоне
под скрежет сдвигаемых плит.
И мой материк в безысходности тонет,
погрязший во тьме мегабит.

Трясёт нервной дрожью. Цунами
смывают следы бытия.
И бездна безжизненной мглы под ногами -
не я, не людей, не земля.

Обломки в безудержном гоне
свистят наподобие пуль.
Всё также живу в тектонической зоне,
вопросом задавшись: - Живу ль?

Больничные стены –
не лучшее место свидания с Музой.
Здесь многим понятнойстановится существования суть
в тот миг, когда душеприказчицавечною гипотенузой
спрямляет судьбою изломанный путь.
Здесь все коридоры пропитаны болью,палаты страданьем.
Фигуры согбенные бродят слепцами
за стены держась.
Здесь слух привыкаетк зубовному скрежету, стону, стенаньям.
И это – людской суеты ипостась.

Январский день с утра ненастен,
и настроенье в ноль.
Напомнить о себе позволь.
Мой день с тобой общеньем красен.

Сегодня всё и вкось и криво,
и интернет вкосяк.
Он обнищал, прогорк, иссяк.
В нём стало скучно и тоскливо.

А за окном аж минус двадцать.
Отложен променаж.
От градусов мандраж -
охоты нет зубами клацать.

Гляжу в экран, но нет инета.
В окно смотрю - тоска
и не слагается строка.
Тут, извини, не до сонетов.

Январский день с утра ненастен,
и настроенье в ноль.
Напомнить о себе позволь.
Мой день с тобой общеньем красен.

Сегодня всё и вкось и криво,
и интернет вкосяк.
Он обнищал, прогорк, иссяк.
В нём стало скучно и тоскливо.

А за окном аж минус двадцать.
Отложен променаж.
От градусов мандраж -
охоты нет зубами клацать.

Гляжу в экран, но нет инета.
В окно смотрю - тоска
и не слагается строка.
Тут, извини, не до сонетов.

Сумерек серость
и ночи кромешная темень.
Есть лишь два цвета
в декабрьской палитре.
Сосен слегка побуревшая зелень
словно пробила двухцветие фильтра.

Спрятано солнце надолго
за серой дерюгой.
Снег побурел
и излился кашицей.
Чёрные люди с заметной натугой
прячут в шарфы посеревшие лица.

Серенький мир
без намёка на час просветленья.
Слякоть подножная,
слякотно в душах.
Знать, продолжается пытка осенняя,
пытка без солнца,
в надеждах досужих.

Лес апрельский затих бездыханный,
Буреломом прикрыв наготу.
Донимают декабрьские раны
От дождей ледяных, накликавших беду.

С лесом общего вижу немало.
Не сумел разыграть козырей.
И меня эта жизнь поломала
Ледяными дождями моих декабрей.

Поломала, что не распрямиться –
Так безжалостен жизни урок.
Вот вернуться б назад лет на тридцать,
И начать всё с нуля … если б знал, если б смог.

Дождевой леденящей лавины
Избежал бы, коль знал наперёд …

Рыбёшкой к бесу затянуло в трал.
Травила жизнь, как градусами брага.
Грехов с три короба набрал,
Но сделал много и во благо.

Похоже, бес вселился не один
И не его во мне царит всевластье.
Другой мной правит Господин –
Господь, спасибо за участье!

Я вытравил бесовскую напасть,
Не отмолив грехи согласно правил.
Увы, мне в рай уж не попасть,
У врат хотя бы Бог оставил.

Маскируюсь хитро в госпитальной палате.
От неё на метро в боевом маскхалате.

Обойду блокпосты, проползу под колючкой.
Если встретишься ты, то я сделаю ручкой.

Словно в детство маня, вдруг мне вспомнились прятки.
Водит смерть, прячусь я – на девятом десятке.

Заметелило лес, запуржило.
Бахромой оторочен берёз горностай.
Не жалеет художник белила,
Нахлобучив на ель из песца малахай.
Забуранило лес и завьюжило.
Разыгралась позёмка во всю:
Приукрасила сосенки кружевом,
Припорошила тропки в лесу.

Заморозило лес, застудило.
Стёрты контуры леса и неба границ.
На ветвях голых лип суетливы
Со снежинками в салочки игры синиц.
Замело буреломы, заснежило.
Солнце скрыто седой пеленой.
И меня снова белка потешила,
Увязавшись, как кошка, за мной.

Когда покинуть мир настанет срок,
я попрошу Всевышнего о милости:
чтоб жизни с честью подвести итог -
не в хилой, жалкой немощи и сирости.

Чтоб сердца остановлен был бы ход
без лишних предварительных прелюдий,
не доставляя траурных хлопот
моим родным и очень близким людям.

И брать себе в пример я не хочу
постылого Онегинского дядю.
В последний путь немедля полечу,
не затянув прощание с кроватью.

Пусть так: сижу, уставясь в монитор,
кляну поэта муторную долю.
Тут Жизнь со Смертью проигравши спор,
растаяла, свой взгляд потупив долу.

Мучительней всех испытаний,
Что вынести мне довелось,
Душить в себе спазмы рыданий,
Неметь от не пролитых слез.
И хочешь порой нестерпимо
Поплакаться другу в жилет
На то, что глядишь нелюдимо
На весь легкомысленный свет.
И друг бы терпел поневоле,
Послушав, сказал: - Твою мать!
Зациклился в этой юдоли.
Кончай, старина, раскисать!-
Бессильна, увы, медицина:
Ни друга, ни недруга нет.
И снова глядишь нелюдимо
На весь опостылевший свет.

«Вот пуля пролетела и ага»,
Загробьем от неё пахнуло.
В костлявых и безжалостных руках
Мой путь отслеживает дуло.

Фарфоровой тарелочкою жизнь
Порхает на траншейном стенде,
И смотрит Смерть сквозь сетку линз –
Ждёт истины того момента,

Когда щелчок, и цель поражена,
Тарелка в мелкие кусочки.
И овладеет миром тишина,
Покой и пенье ангелочков.

На этот раз пальнула в облака.
Знать, сбил Господь костлявой мушку.
«Вот пуля пролетела и ага»,
В досаде Смерть пошла за пушкой.

Над головой дамокловым мечом
Висит за прегрешенья кара.
Пока же, может, поскрипим ещё,
Не торопясь, с Пахрой на пару.

Дана мне Господом отсрочка,
Но Смерть готова ставить точку.

Себя я сканирую внутренним взглядом,
копаюсь в потёмках душевной утробы.
Чрезмерную вижу пропитанность ядом,
что щедро вкололи мне в вену невзгоды.

И снадобий нет, и психолог не в теме.
Глотай тазепам, коль в душе стало гадко.
Как видно, не к той подключённым был клемме
и током по венам трясёт лихорадка.

А стоит ли жизнь повторять мне сначала?
Не стоит - не верю, что лучше получится.
Ведь прожито так, как Судьба предписала,
а спорить с Судьбою - зря мучиться.

Бежал, торопился и ... вдруг остановлен.
На час ли, на месяц, а может, поболе.
Не ведаю страха, не чувствую боли,
но факты твердят:
-Ты болен.
Но факты твердят с незавидным упрямством,
что время настало подумать о близких,
забыть о страстишках - высоких и низких,
излишках гордыни, чванства.
Стою на распутье и жду приговора.
Что в будущем ждать или поезд ушёл?
Не то чтобы миг ожиданья тяжёл,
гнетёт, словно пресс,
цикл минора.
На жизнь я свою не в обиде.
Неплохо прожил и немало.
Но Судное время настало.
Консилиум скажет.
Ждите.

В гости я приглашён не для игр и веселья,
не справлять юбилей твой - спонтанно и вдруг.
Приглашён, чтоб отметить твоё новоселье,
с ранней юности верный, единственный друг.

Не встречались с тобой уже многие лета.
Оба знали, что дружба подходит к концу.
Ты не плохо глядишься на этом портрете,
только чёрная лента совсем не к лицу.

Вот и встретились мы на печальном погосте.
Он, конечно, не лучшее место для встреч.
Я пришёл не совсем, а пока только гостем
молча рюмку поднять, в память свечку зажечь.

Тесен новый и вечный приют твой и скромен.
Он в ряду типовых однокомнатных "вилл".
Только прах навсегда будет здесь упокоен,
а душой в высь заоблачную воспарил.

Цветы без запаха и птицы не поют.
И «всяк сюда входящий» шествует понуро.
Здесь время не идёт, здесь вечности приют.
Здесь прошлой жизни след – на мраморе гравюра.

Хоть много лет с печальной даты утекло,
Но боль в груди осталась незажившей раной.
И скоблит душу грех, как битое стекло.
Он заклеймил тот день – последний, окаянный.

Я знаю, мама, грех мне тот не замолить.
От тяжести его не разогнуть мне спину.
На зов твой не пришёл в тот вечер навестить,
А утром … не застал. Ты не простилась с сыном.

Смотрю на даты. Вас намного пережил,
И даже с бабушкой, ещё чуть-чуть, сравняюсь.
Так Бог решил, хоть я немало нагрешил.
И вот сижу у вас и, вспоминая, каюсь.

С надеждою гляжу в заоблачную высь.
Душе, быть может, там пристанище найдётся.
Родители давно сыночка заждались.
Ну что же, скоро вам подвинуться придётся.

Мокрый декабрь. Тусклый ландшафт.
Блюзовый ритм под сурдинку.
Выпью со скукой на брудершафт
Горечь зелёной настойки с кислинкой.

Город сонливый вымыт дождём.
Воздух – пропитанный сплином.
Парой со скукой еле бредём
По тротуарам промокшим, пустынным.

Редкий прохожий – взглядом в асфальт,
В шарф упакованный зябко.
Блекло лоснится плиток базальт.
Грустно зависла рекламная тряпка.

Скука повсюду, скука вокруг.
Ею пропитан весь город.
Скука давно мне спутник и друг ..
Серость – в жилетку поплакаться повод.

Не снятся давненько мне светлые сны,
В которых с улыбкой встречают просторы,
На лицах прохожих сиянье весны
И уху не слышатся ссоры.

Я вечно ищу выход из тупиков
В слепых закоулках глухих коридоров.
Без лиц промелькнут тени там стариков,
Без тел все и без разговоров.

С трудом выбираюсь в колодец двора,
Наткнувшись в потёмках на дверь без запора.
Совсем уж собрался горланить «Ура!»,
Но понял: не выбраться скоро.

Железо ворот и пудовый засов.
И выхода нет здесь, а значит и входа.
Пылищи на дюйм, но не видно следов -
Ни кошек не знал, ни народа.

Я сам понимаю, что выход один –
Вернуться бы в явь мне как можно скорее.
Иначе другой засосёт лабиринт
И выбраться вряд ли сумею.

Упрямо по крыше дождь барабанит
и печка дымит.
Не слышит никто моей ночной брани
на мой «общепит».

Колбаска с горчичкой – лучшая закусь,
черняшки кусок
и рюмка «Смирновъ». Нет, нет, я не квасю.
бьет вена в висок.

Дождливая ночь укутана мраком,
и ссылка гнетет.
Часы не летят, а шествуют шагом,
блюдя свой черед.

Ложатся на лист ненастные строчки –
одна за другой.
Быть может пора поставить бы точку?
Еще по одной?

Дождинки стучат по-прежнему дробью.
Ночь липнет к стеклу.
В раздумье чешу я кость свою лобью:
добавить одну?

*
Животы пластырями искрещены,
словно окна в полосках газет от бомбёжек.
Запеклась боль морщинами-трещинами
и пунктиром укольных следов многоножек.

*
Поступила желанная весть:
в другой корпус рысцой, коль ходячий.
И у жизни больничной, однако же, есть
для радости повод - маленький, но подходящий.
Бог скрасил чуть-чуть нашу долю,
с переездом избавив от мук.
В окошко видны мне ворота на волю,
а раньше лишь зал ритуальных услуг.

Он очень долго слыл везучим,
коль откровенно говорить.
И с ним под ручку добрый случай,
в руке же Ариадны нить.

Всегда попутное теченье,
и ветер в спину, не в лицо.
Случались с высоты паденья
на землю мягонько - крестцом.

Да, очень долго, что лукавить,
Господь его оберегал,
тем недругов питая зависть.
Доверчивым излишне стал.

И, видно, взгляд дурного глаза
сильней, чем Божья благодать.
Везенье прекратилось разом.
И вот больничная кровать.

Опять же по большому счёту -
не диарея и не грипп.
Диагноз не поставишь слёту,
похоже, что серьёзно влип.

Он очень долго был везучим,
но кто-то бросил злобный взгляд,
и солнце спряталось за тучи,
и в кровь закачен смертный яд.

Зима Природы, как всегда,
становится зимой моей души.
И чем зима метельнее кружит,
тем нестерпимей холода.

Гнетёт ущербность хмурых дней,
тоскливость слишком долгих вечеров,
промозглая настойчивость ветров
и кара ледяных дождей.

Депрессия - зимы десерт,
когда изводит авитаминоз.
"Доколе?" - риторический вопрос,
"Жди" - предсказуемый ответ.

И жду я твой весенний лик,
как в небесах диск солнца золотой
и в майских грозах светлых дум о той,
кому унылый зимний стих.

Мертвой зыбью закончились страсти,
Что вчера клокотали ключом.
Сердце больше не рвется на части,
Не безумствует диким конем.
Увядает природа,
Лес в осенней парше.
За окном непогода,
Непогода в душе.

Все былое, замкнувшись в печали,
Не манит за собой, как мираж.
И поблекли остылые дали,
Словно в грязных потеках витраж.
Дождевые разводы
Скрыли ив неглиже.
За окном непогода,
Непогода в душе.

Истирается память годами,
Пеплом угли покрылись, остыв.
Жизнь, сравнимую с вихрем цунами,
Размывает коварный отлив.
В ожиданье исхода
Жизнь стоит на меже.
За окном непогода,
Непогода в душе.

Птичьим трелям не сезон,
лес безмолвен.
В сон глубокий погружён.
Или болен?

И я тоже не здоров -
пресс несносен.
Гнилость питерских ветров
гонит осень.

Ну и выдался сезон,
нескончаем!
Вот и лечимся вином,
можно чаем.
_______________________

Бог, не допусти, развей
ужас ледяных дождей.

Влачится жизнь.
Всегда в дороге.
Летом
стучит тележными колёсами,
зимой скрипит саней полозьями.
И седоку конечный пункт неведом.
Проходят дни
мельканьем серых буден,
однообразных,
как состав товарняка.
И поневоле сам становишься зануден
и зол на всё и вся по пустякам.

Устал от мира суматошно-злобного.
Отвратна мне его жестокость
И между нами пропасть.
На суетню внизу
гляжу я с места лобного.
Погода, видно, расшатала нервы
И бытовухи злобой пышущий оскал.
Боюсь,
не совладать с напрягом жизни-стервы.
Я свой роман до корки долистал.

Поскучать в тишине, в одиночестве,
Как в берлоге медведь на зимовке.
Иногда просто сил нет как хочется
Поболтать, не пугаясь обмолвки.

Поболтать, сам с собой, без свидетелей.
На столе карандаш да тетрадка.
Вы, конечно же, сами заметили,
Как бывает нам нА людях гадко.

За окном декабрём день нахмурился.
Снежный пух облетает лениво.
Мир скукожился весь и ссутулился,
Как над речкой вздремнувшая ива.

В пелене облаков небо ватное.
Суетня - за далекой чертою.
Только время идет безвозвратное
Бесконечной своей чередою.

Сочиняю, как семечки лузгаю.
От печи веет солнечным летом.
Разделив одиночество с музою,
Мы укроемся с ней одним пледом.

И декабрь уже не сутулится.
Муза светится ласковым светом.
И, похоже, мне явно не чудится,
Что я был с ней когда-то и где-то!

Постоянно любовно лелею
неразлучную спутницу - грусть.
Мне, признаться, невесело с нею,
без улыбок живу. Ну и пусть.

За уныния полные годы
растерял всех друзей и подруг.
Я, как пёс неизвестной породы,
потерявший вдруг зрение, слух.

Откололся от своры подобных,
забурел, одичал, оборзел
и рычу на прохожих утробно.
Я от жизни такой озверел!

Прошёл все дантовы круги
и к жизни интерес утратил.
Не вижу в будущем ни зги,
а раньше с прошлым не поладил.

Завязнув в хлябях декабря,
застрял на выбранном маршруте.
Тогда решил уйти в себя
и сразу заплутал в беспутье.

«Вот пуля пролетела и ага»,
Загробьем от неё пахнуло.
В костлявых и безжалостных руках
Мой путь отслеживает дуло.

Фарфоровой тарелочкою жизнь
Порхает на траншейном стенде,
И смотрит Смерть сквозь сетку линз –
Ждёт истины того момента,

Когда щелчок, и цель поражена,
Тарелка в мелкие кусочки.
И овладеет миром тишина,
Покой и пенье ангелочков.

На этот раз пальнула в облака.
Знать, сбил Господь костлявой мушку.
«Вот пуля пролетела и ага»,
В досаде Смерть пошла за пушкой.

Над головой дамокловым мечом
Висит за прегрешенья кара.
Пока же, может, поскрипим ещё,
Не торопясь, с Пахрой на пару.

Дана мне Господом отсрочка,
Но Смерть готова ставить точку.

Больничные стены –
не лучшее место свидания с Музой.
Здесь многим понятнойстановится существования суть
в тот миг, когда душеприказчицавечною гипотенузой
спрямляет судьбою изломанный путь.
Здесь все коридоры пропитаны болью,палаты страданьем.
Фигуры согбенные бродят слепцами
за стены держась.
Здесь слух привыкает к зубовному скрежету, стону, стенаньям.
И это – людской суеты ипостась.

Мучительней всех испытаний,
Что вынести мне довелось,
Душить в себе спазмы рыданий,
Неметь от не пролитых слез.

И хочешь порой нестерпимо
Поплакаться другу в жилет
На то, что глядишь нелюдимо
На весь легкомысленный свет.

И друг бы терпел поневоле,
Послушав, сказал: – Твою мать!
Зациклился в этой юдоли.
Кончай, старина, раскисать! -

Бессильна, увы, медицина:
Ни друга, ни недруга нет.
И снова глядишь нелюдимо
На весь опостылевший свет.

Блеклый свет в дождливой дымке
Разжижает мглу.
Торят слезные тропинки
Капли по стеклу.

Безучастный в сизой мути,
В тупике пути
Мир, исчерпанный до сути,
Плакал в забытьи.

Скука филином летает,
Стонет по-людски,
Душу черным застилает
Пологом тоски.

И душа взывает: - Где ж ты,
Суеты финал? –
Знать и он, как луч надежды,
В тучах заплутал.

«Вот пуля пролетела и ага»,
Загробьем от неё пахнуло.
В костлявых и безжалостных руках
Мой путь отслеживает дуло.

Фарфоровой тарелочкою жизнь
Порхает на траншейном стенде,
И смотрит Смерть сквозь сетку линз –
Ждёт истины того момента,

Когда щелчок, и цель поражена,
Тарелка в мелкие кусочки.
И овладеет миром тишина,
Покой и пенье ангелочков.

На этот раз пальнула в облака.
Знать, сбил Господь костлявой мушку.
«Вот пуля пролетела и ага»,
В досаде Смерть пошла за пушкой.

Над головой дамокловым мечом
Висит за прегрешенья кара.
Пока же, может, поскрипим ещё,
Не торопясь, с Пахрой на пару.

Дана мне Господом отсрочка,
Но Смерть готова ставить точку.

Живу в тектонической зоне
под скрежет сдвигаемых плит.
И мой материк в безысходности тонет,
погрязший во тьме мегабит.

Трясёт нервной дрожью. Цунами
смывают следы бытия.
И бездна безжизненной мглы под ногами -
ни я, ни людей, ни земли.

Обломки в безудержном гоне
свистят наподобие пуль.
Всё также живу в тектонической зоне,
вопросом задавшись: - Живу ль?

Не помню прошлого,
не вижу перспективы.
В одном сегодняшнем
я прозябаю дне.
Осточертело всё,
но нет альтернативы
и жизни нет
в сегодня и во вне.

Как горная река,
бурлящая в порогах,
несла меня судьбы
кипучая река.
И выбросила вдруг
по повеленью рока
на затхлый бережок,
слегка намяв бока.

Как водяной живу,
зарывшись в ил, весь в тине.
Река, как прежде,
мчит стремительный поток.
А я привык.
Мне ил – подобие перины,
а тина мне
от прошлых всех безумств зарок.

На меже. Жизнь и смерть по бокам,
В головах же анестезиолог.
В вене шприц.
- Ты уснешь под наркозом.
Ну-ка вслух посчитай.
- Раз … два … т-три …

Под безоблачной синью небесной,
В свете солнечных ярких лучей
Я стою обнаженной натурой,
Безучастен, как сфинкс, одинок.
Под ногами бескрайность газона,
Нежный ворс изумрудной травы.
Только нет здесь дыхания жизни,
Давит на уши гнет тишины.
Здесь не слышно ни шелеста листьев,
Ни привычного гомона птиц.
Нет тепла от Земли и от Солнца.
Акварелью рисованный рай.

Вдруг резкий и сильный рывок –
Газон из-под ног словно коврик.
Я навзничь упал и застыл,
Подкошен неведомой силой.
Та сила меня понесла
Туда, в синеву, ближе к солнцу.
И вижу я тело свое –
Лежит на газоне недвижно,
А вкруг его скорбно стоят
Родные и близкие люди.
Бесстрастно на это гляжу
С холодным тупым безразличьем.
Черты все земные во мгле,
Как в буро-зеленом болоте.
И прошлое скрыл ржавый смог.
Все чище и звонче прозрачность,
Все ярче мерцание звезд
В густой синеве небосвода
И солнечный огненный шар
В дымящихся протуберанцах.

Путь в беспредельный простор
Прерван гигантской воронкой –
Входом, как в метротоннель,
Кварцевым светом слепящий.
Тут я впервые познал
Взглядом сторонним свой облик:
Молнии шар, как арбуз,
Сыплет бенгальские искры.
Шар – мое Эго, Душа,
Шар – это Я, что осталось.
Мчится он, свет обогнав,
Весь в ореоле искристом.
Матовый, мертвенный свет
Яркой утробы тоннеля.
Нет закоулков, теней.
Мельком летят серпантины.
Грохот и гул – словно стан
Листопрокатного цеха.
Этот тоннель как сосуд
Молоха миротворенья.
Роком начертанный путь,
Путь небытийности торя,
Тает в размере мой шар,
Брызгами искр исходит.
Вот он уже с апельсин,
Тает шагреневой кожей.
Тает Душа на глазах,
Я же смотрю отстраненно.
Скоро окончится. Все
Кончится вместе со мною.
Сразу закончится путь
Этого небытия.

Вдруг исчез этот яркий тоннель,
Нет ни искр, ни мощного гула.
Снова черный и звездный простор,
Снова в нем раскаленный диск Солнца.
Но теперь я не к Солнцу лечу,
От него совершаю паденье
В бездну, вниз, в беспроглядную мглу,
В сгусток ржаво-коричневой слизи.
Вот все ближе космический шлам.
Мчусь к нему. Мгла редеет, светлея,
Словно жиже становится слизь,
И цвета проступают иные.
В свете яркого солнца лучей
Голубеют края бурой массы,
Стала зелень пейзаж оживлять,
Добавляя все новые краски.
Вижу рек подсиненную чернь,
Облаков вереницы лебяжьи,
С желтизною песчаных пустынь
Контрастируют буйные джунгли.
Вот знакомый бескрайностью луг
С одинокой лежащей фигурой.
Я к нему устремлен, прямо к телу.
И два Я слились сразу в одно.

- Просыпайся, милок. Ты в палате, –
Слышу, чуя шлепки по щекам.
- Все в порядке, ты снова в кровати.
Небытийности путь завершен.

Злобным нытьём словно смрадом пропитан,
Сужен до нельзя постылый мирок.
Спазмы вражды, как шиита с сунитом –
Мне предназначенный рок.

Мы близнецами сиамскими слиплись.
Скальпелем нас разделить не дано.
Лес, окажи для души моей милость –
Вылечи хвойным вином.

Холодом дышит прозрачность лесная,
Жёлтыми листьями выстлан палас.
Как в коматозе, аллея нагая
Вовсе не радует глаз.

Лапы повисли у ели понуро –
Принят с рожденья бессонниц зарок.
Белка в полёте случайно смахнула
С дуба последний листок.

Грустный мотив, но ни нотки во злобе.
Хвойным вином напиталась душа
И захмелевшая по лесу бродит,
Листьями тихо шурша.

В глушь хочу,
в такую глушь,
чтобы лиц не видеть человечьих,
чтобы жечь лучину иль свечу,
чтоб не слышать офисных чинуш,
чтоб у храма не было кликуш,
не царапать взгляд
о маски встречных.

Мне б в тайгу,
где сосны, кедр,
ветер выбрал в зарослях оседлость.
Смога нет,
я там дышать смогу,
и душой воспринимать шедевр.
До людей -
сто первый километр,
там же с ними мрачная враждебность.

Ледяные дожди.
Снова мрачный оскал декабря.
Каплет снег
с неба цвета шинельной потёртой дерюги.
В мать и в Бога
погоду народ костеря,
в декабре поневоле
мечтает о юге.

Вот где люди живут!
Без ушанок, тулупов, галош.
Ни к чему по утрам
им внимательно слушать прогнозы.
От промозглого ветра
неведома дрожь
и не ведом от насморка
голос гундосый.

А у них благодать!
Море, пальмы и нимфы off top.
Вот как люди живут
Как же много они потеряли!
Не слыхали они,что такое сугроб,
с бубенцами на троечке
их не катали.

Не вставали на лыжи
в сосновом лесу
и коньками узоры
по льду не чертили.
Не дано им вкусить
наших зим красоту .

Да мы сами давно уж об этом забыли.