В тихой дрёме многоточий

Мысль — орлица молодая,
Песня — вольный соловей...
Жребий их, не уставая,
Быть детьми родного края
В светлом воинстве идей.

Смело мысль несётся к свету,
Песнь звучит, как серебро...
Сочетая ту и эту,
От судьбы дано поэту
Сеять правду и добро.

Пусть же дни его унылы,
Пусть он страждет на земле...
Счастлив тот, в ком хватит силы
Быть бесстрашно до могилы
Миру светочем во мгле.

Явился к бедняку волшебный светлый гений,
Покинув в час ночной надзвёздные края.
Бедняк, окончив труд, забыл ярмо мучений,
И гений провещал: — Мой друг, я — смерть твоя...
Возьму тебя я в мир, где слаще жизнь и краше.
— Так что ж! — сказал бедняк, — я, благородье ваше,
Готов... — Но ты отчёт мне прежде дай земной:
Ты веровал?.. — О, да! — Во что? — О, сударь мой,
Мне было некогда и думать-то про это...
— Ты любишь ли кого в стране земного света?
— Люблю... — Кого? За что? — Эх, сударь мой, о том
Подумать некогда мне было за трудом...
— Мечтал ли ты о чём? — А уж не помню, право,
В заботе век мечась налево и направо...
— Простил ли ты врагам, нуждаясь и скорбя,
Что затупили так, измучили тебя?
— Да некогда прощать мне было, милый барин,
Как некогда на них сердиться было мне...
— Ты думал ли про край, что свят и лучезарен,
Что души ваши ждёт в небесной вышине?
— Я, барин, иногда видал его во сне...
— Ну, так ступай за мной! — с улыбкой молвил гений, —
И на досуге там, в стране святых лучей
Поговорим с тобой о судьбах поколений
И о судьбе былой твоей...

Песком занесённый,
Холодный гранит
О дубе привольно
Растущем тоскует,
Что гордо с вершины
Скалистой глядит
И, в золоте солнца
Купаясь, ликует.

И грустен, и хмурится
Дуб вековой,
Любуясь, как вольные
Скачут олени,
Как с криками радости
Полной, живой
Бегут они в лес
Под зеленые сени.

Скучает олень
О могучем орле,
Что пьёт столько света,
К лазури взлетая, —
И полон тоски
Человек на земле,
О вечном безумно
И глупо мечтая...

(Правдивые истории)

Тихо, кротко в окно серебрится луна,
Полно всё вдохновительной чары.
Я пою и бряцаю в тиши у окна
По струнам сладкозвучной гитары.
Я один... никого не боюсь и вполне
Я предался волшебнице-песни...
Всё, что скрыто в душе, что в её глубине,
Все, ликуя, восстань и воскресни!

Да, никто мне не в силах теперь воспретить
Вылить тайные помыслы в звуки...
И никто не порвет эту светлую нить
Упоенья, восторга и муки...
Я, как ветер, свободен... Молчанья печать
Мне никто на уста не положит.
Я могу и смеяться, могу и рыдать...
Кто меня в тишине потревожит?

И, что же я нижу: затмилась луна...
Всё померкло, и в это мгновенье
Харя стража ночного из фортки окна
Вдруг предстала, как будто виденье...
Сердце ужас объемлет, я будто в огне...
Но, вещает мне голос в окошко:
— Батя, сделайте милость, пожалуйте мне
Рублей сто, отогреться немножко!..

Радугу неги весенней,
Ласк, отравляющих кровь,
Ревности, клятв, уверений —
Назвали словом: любовь.
Эта — не мучила ревностью,
Эта — любила без клятв.
Лишь неизменной верностью
Цвел обожающий взгляд.

Эта — за мной ходила,
Словно вторая тень.
Эта — с меня не сводила
Глаз золотых весь день.
Может, сладчайшее счастье —
В том, чтоб лежать у ног
Или вдвоем сквозь ненастье
Слушать охотничий рог?

Шли мы опавшими листьями.
По лесу — шёпот и хруст.
Осень мехами лисьими
Кутала каждый куст.
Я уезжал — и скука
Ей застилала свет.
Жаль, что была она сука,
Жаль, что её уж нет.

Жалко, что выстрел меткий
С брызгами крови отряс,
Будто с поникшей ветки,
Спелые ягоды глаз.
Люди мне дороги. Кровно,
Крепко я слит с людьми,
Но вспоминаю любовно
И о собачьей любви…

О, Грета!.. На твои глазёнки
Гляжу я... Глазки хороши.
В них тени, отблески так тонки...
Глаза ведь зеркало души.

И вижу я твое сердечко,
И как душа отражена.
В душе ты каждое местечко
Мне освещаешь, как луна.

Я вижу всё, что там таится:
Будь там иль радость, иль слеза.
Всё, всё в глазах твоих светится.
Да, зеркало души — глаза...

Но вижу я, как отразилось
Ещё в глазах твоих и то,
За что, я вижу там, влюбилась
В меня, прелестная, за что?

И вот скажу я без обмана:
Глаза у женщины, мой свет,
Еще есть — Зеркало Кармана
Мужского, миленькая Грет!..

Посвящается моему брату Валерию Кривопалову

Посмотри, вокруг туманы
Стали плотною стеной.
Всюду бесы, для охраны,
Заграждают путь порой?

Но, своей дорогой, Брат мой,
Смелою стопой иди…
Видишь: вот туманы — глубже…
Уступили… впереди!..

Ты стремись к заветной цели
Сквозь строй бесов подойти, —
И тогда туманы жизни
С твоего уйдут пути!..

Посвящается моему брату Валерию Кривопалову

Прошла гроза... Не видно облаков
На голубом просторе необъятном;
Пчела пьёт сок с душистых лепестков
И реют ласточки в пространстве ароматном...
Пышнее распускаются цветы
И чище их благоуханье...
Всё полно дивной, чудной красоты, —
Во всём, весна, твоё дыханье!

Распустились красивые маки;
Ярко-красные маки горят
И в душистом чаду, в полумраке
Молчаливо к себе нас манят.
Они дышат чужим ароматом,
Но влекут нас своей красотой.
Их рассвет идёт рядом с закатом...
Мак увял, едва сорван рукой...

Живешь ты, Брат, волнуясь вечно,
Спеша, отдавшись весь труду,
А я, и тихо, и беспечно,
Объятый ленью жизнь веду;
Таким различьем обладая,
Мы всё-таки свершаем вдруг,
Как пара стрелок часовая,
Один и тот же скучный круг.

Воспоминание — печаль,
Воспоминание — отрада...
Всегда душе чего-то жаль,
Всегда душе чего-то надо!
Порой любовь забытых дней
Восстанет в облаке тумана —
И не рыдаем мы над ней
И не клянём её обмана.

И боль, и скорбь минувших лет
Не давит душу словно бремя:
Давно изгладило их след
Всё исцеляющее время...
И лишь немногие часы
Блаженства бледного земного —
Былых надежд, былой красы
Алкать и жаждать манят снова!

Так путник издали глядит
На кров родной перед разлукой,
Ни огорчений, ни обид
Не вспоминая с горькой мукой...
Ненастна ночь и путь далёк;
И долго он—тоской томимый —
Родимый видит огонёк
И вспоминает кров родимый!..

Царят под водою
Волшебные чары:
В лазоревом свете
Цветут ненюфары.

Проворные рыбки
Резвятся, как дети...
А их окружают
Огромные сети...

Коварные сети
Из мира другого —
Из гордого мира
Рассудка людского;

В котором, однако,
Все люди и сами
Опутаны крепко
Своими сетями...

Я по лугу иду...
— Динь-динь-дон, динь-динь-дон, —
Так звонят колокольчики в поле, —
Посмотри — погляди,
Как хорош небосклон,
Как расти нам приятно на воле.

Ароматной семьёй
Мы беспечно цветём,
Нет за нами в теплицах ухода,
Небо шлёт нам тепло
И кропит нас дождём,
Словно мать нас лелеет природа.

Мы от века слывём
Украшеньем лугов,
Мы узор их канвы изумрудной,
И не лучше ли мы
Тех садовых цветов,
Что в заботе воспитаны трудной?

Мы сильней и бодрей
Пышных неженок — роз,
Много краше кичливых тюльпанов,
Не боимся с громами
И молнией гроз,
Не страшимся холодных туманов.

То цветы — господа,
Мы — цветы-мужики,
Всё нам сносно и всё нам привычно,
Мы в невзгодах и бурях
Житейских крепки
И живём на свободе отлично...

Я по лугу иду...
— Динь-динь-дон, динь-динь-дон...
Колокольчиков звону я внемлю
И люблю горячей, под спокойный их звон,
Дорогую, родимую землю!..

Всё в будущем, не в бледном настоящем:
Расцвет наук, поэзии, искусств;
Стремлений пыл, в сердцах с огнём кипящим,
Возвышенность и благородство чувств.

Всё впереди взойдёт в роскошном цвете,
Всё даст плоды от сеяных семян…
В те дни, мой друг, не в сумрачные эти, —
Мир будет жить, довольством осиян.

А эти дни, — не дни ли оскуденья,
Упадка сил, унынья и тоски,
Когда томят нас общие сомненья
От юных лет до гробовой доски?

Но, будут дни в грядущем недалёком!
Те близки дни, я верю в их приход.
Когда заря всеобщих благ потоком,
Рассеяв мрак, нам радостно блеснёт!

(Из доклада путешественника)

Часть вторая:

У дельцов его приезжих
Покупает здесь народ,
Про коньяк Кедровый слава
Здесь хорошая идёт!
Самоеды и чукчанки
Просят мыла и духов,
И манто по моде носят
Из оленьих из мехов.

А один остряк, ей-богу,
Начал строить дельтаплан:
Пересечь на нём он хочет
Ледовитый океан!
Эскимосы — знать, домчалась
И до них о спорте весть,
Здесь устраивают скачки,
И тотализатор есть.

Вот еще плоды прогресса:
У мужей растут рога...
Словом, стал цивилизован
Край, где льдины и снега!..

(Из доклада путешественника)

Часть первая:

Я вчера домой вернулся
Из полярных дальних стран,
Где шумит и брезжит пеной
Ледовитый океан.
Целый год в краю полярном
Мне пришлось скитаться, да-с!
Там я северным сияньем
Любовался сотни раз.

Изучая быт, и нравы
Обитателей снегов:
Эскимосов, Чукчей, Айнов
Полудиких остяков.
И пришел я к заключенью,
У6едился без труда,
Что могучий свет прогресса
Уж давно проник сюда!

Эти северные люди
Знают слово «капитал»
За услуги, как в Европе,
Я здесь всем «на чай» давал...
Здесь на свадьбах, именинах,
На поминках, просто так,
Пьют с громадным наслажденьем
Чудный «Кедровый коньяк»!

В небе далёком, не одиноком, солнце днём светит,
Ночью луна, армией звёзд, окружает себя…
По-разному нам, Луны поверхность видна,
В разные месяца, меняет облик она!
И есть прекрасная большая разноцветная звезда,
Разнообразными цветами, во мгле, кромешной темноте,
Чарует глаза, то красным блестит,
Меня удивляя, то синим, зелёным, мягко сверкает,
Вдруг жёлтая вспышка, белая вышла,
Багровым, сиреневым, в чёрном небе светится,
Как не настоящая, взгляду и не верится,
Кажется мерещится, разным звезда светится,
На той звезде, там вдалеке, и пустоте,
Душа живёт, душа по-разному пылает,
Цвета создаёт, освещая небосвод,
Разными цветами, разными делами,
Звезды той цвет поёт!
Иль мчится, к удивлённым лицам,
Обманывая взгляд, рукой мол до меня достать,
Блестит, искрит, в глазах, разноцветная звезда,
Миллиарды лет, в ночных небесах светится,
Манит к себе, образ мой, я скоро с звездой встречусь,
И там обрету настоящий покой!
В тех без крайних просторов, с красивой звездой,
Млечный путь пройден будет, новый цвет,
Вспыхнет в небе, этот свет все увидят,
Он прекрасный поверьте, новый цвет в свете,
Бесконечном зажжётся, с любой виден планеты,
Свет звезды разноцветной, сотни разных галактик,
Каждый цвет пролетает, чёрный, белый, не важно,
Превращая пространство, в бесконечные дали,
Всё там светит сияет, искрится,
Где промчатся той звезды, разноцветные лучи,
Озаряя действие, в Мир противодействия,
Оживляя космос, в целом в бесконечность,
Вяжут ткань вечную, лучи разноцветной звезды!

Тянутся грёзы, сонные грёзы, как длинные нити скользящего жемчуга... Тянутся грезы...
Душная ночь за окном притаилась, льёт мне отраву свою — в сердце мое... Это сердце разбилось, прокляло жизнь и судьбу.
Грёзы мои улетают, влетают, тихо скользя... Ночь, притаившись, мне шепчет коварно: — Жить так нельзя! Сбрось-же ты путы земного страданья, горя, любви... С ласковой негой немого лобзанья уст моих сладко умри. Словно сестра твоя, я обойму тебя... Тихо умрешь! И без страданья, без крика, без боли к смерти уйдешь.
Тянутся грезы мои прихотливые, чертят узоры в душе... Нити жемчужные, нити красивые тихо дрожат в полусне. Ночь, притаившись, бесшумно смеётся там, за окном. Грёзы летят, улетают и вьются — в горе немом.
Ночь приближается, грёзы меняет, к жизни зовёт: снова о жизни, о силе, о правде с верой поёт.
— Ты погляди на людские страданья... Сколько их льётся вокруг! И малодушие, и колебания ты отгони, милый друг! Веря в себя, укрепляйся надеждой, муки души заглуши... Светлой и твердой железной одеждой сердце от бурь защити... В детстве тебе улыбалось светлое солнце с небес. Взгляд ты от солнца потом отвратила: солнце — без сил и чудес. Люди, идущие стройно, шеренгами, грозно позвали тебя в их ряды: шла ты — не
верила, в муках неверия скоро ты их потеряла следы. И не ищи ты теперь, боязливая, этих забытых следов: сердце свое прихотливое в жизнь понеси без оков.
Тянутся грезы мои одинокие, в ночи безлунной, как жемчуг блестя... Звёзд, потухающих очи глубокие с неба ночного, глядят на меня. Ночь удаляется с шелестом ласковым тёмных одежд... Утро приблизится с цепью, сверкающей светлых надежд... Тянутся грезы мои прихотливые, тянутся, тихо звенят. Птицы ночные, из сердца, пугливые, с ночью моей улетят.
Ночь, улетая, мне гордо поёт.
Утро зовёт.

Я спросил у солнца
Летнего, тоскуя:
— Где людское счастье,
Где его найду я?
И светило с неба
Бросила ответ:
— Там людское счастье,
Где тепло и свет.

Я спросил у ветра
Буйного тревожно:
— Где людское счастье,
Где оно возможно?
И мне буйный ветер
Просвистел в ответ:
Всё людское счастье
В силе, мой поэт.

Я спросил у розы
Горделивой нежно:
— Где людского счастья
Призрак безмятежный?..
И сказали тихо
Розы той цветы:
— Счастье там, где много
Чистой красоты.

Я спросил у бабки —
Сгорбленной, понурой:
— В чём укрыто счастье
Этой жизни хмурой...
Пробурчала бабка
Тихо мне в ответ:
— Счастье всё в желудке
У тебя, мой свет.

Серебристый месяц в воду засмотрелся,
Что бежала резво меж дубов седых,
И залюбовался струями каскадов,
Тьмою ям глубоких, чистых и живых.
Загляделся месяц и, любуясь, слушал
Говор-плеск немолчный речки молодой,
Про её скитанья, и тоску, и слёзы
В этой тёмной роще, старой и глухой.

И она твердила тихо, боязливо,
Что пространство хочет — солнечных лучей...
Но, древа святые, слыша эти речи,
Зашумели грозно купами ветвей;
Побузив, склонились, заслонили месяц,
Ревности и злобы к дерзкому полны.
Но, бурлила дева: жалобы неволи
Слышались все громче в ропоте волны...

А влюбленный месяц, бледный свет роняя
Сквозь густую чащу, струйки целовал,
Про раздолье мира, про свободы сладость,
Про иную долю милой он шептал...
И она очнулась... Закипела бурей,
Вырвалась из плена на простор степной,
Блеском залитая, развернула силы,
И помчалась к морю бурною рекой...

Благая ночь полна очарованья!
Природа спит в молчании немом,
Из облаков в торжественном сиянье
Плывёт Селена в море голубом;

И звёздочки таинственно мерцая,
Рассыпались в лазурной вышине...
И мягкий свет в юдоли проливая,
Луна манит, нашёптывая мне:

— Под сень дубрав на страстное свиданье
Спеши к родной, полуночной порой,
Там ждёт целебный яд ночных страданий, —
Поторопись к подруге молодой!..

Бессонна ночка искренних признаний,
Взаимных клятв в безмолвной тишине —
Подарок небольшой — живых воспоминаний,
Что глубоко запали в душу мне!

Пора отречься от кумира
Минувших дум, минувших дней.
Лучи минувших блесток мира
Души не радуют моей.

Зачем весь век надеждой новой
Себя напрасно тешить мне?
Пора груз жизни в гроб сосновый
Нести от света в стороне.

Речам и дельным, и бездельным
Полувнимать в толпе людей...
Как прежде, песни колыбельной
Любимой матушки моей.

Пора без ропота с судьбою
Окончить мне неровный бой...
Пусть жизнь ведёт сама собою
Меня тихонько за собой.

Долго Солнце гуляло над нашей землёй,
Освещая её, многогрешную,
Над базаром клокочущей жизни людской,
Над мирской суетою кромешною...
Над вселенной меж тем пролетали года,
Солнце к жизни людской присмотрелося,
И уйти от земли навсегда, навсегда
Вдруг ужасно ему захотелося.

Надоело ему, что творится у нас:
Войны, голод, обманы и бедствия,
Зло и подлость везде, каждый миг, каждый час,
Преступленья, процессы и следствия!..
Но всё-ж тягостно было ему
С нашей бедной расстаться планетою,
Воцарившись над ней постоянную тьму.
— Знаешь, что я тебе посоветую?

Баловница Луна Солнцу молвила раз:
— Напугай-ка людишек как следует:
Скройся ты на часок совершенно с их глаз,
И заметь, что за этим последует.
Я уверена, только ты явишься вновь, —
Люди все переменятся с радости,
Воцарятся средь них правда, мир и любовь,
И исчезнуть земные все гадости!..

Но, затменье прошло, в блеске ярких лучей
Появилось вновь Солнышко красное,
С любопытством взглянуло оно на людей
И увидело нечто ужасное.
Жизнь — всё тот-же пустой и бессмысленный фарс,
Всё по-прежнему, как до затмения,
И не хочет уняться воинственный Марс, —
Кровь течёт среди ада сражения!..

Где чужды реки горьких слёз,
Где плещут волны, где цветы,
Где дремлет тёмный лес, —
Ищи, поэт, отрадных грёз,
Но…, если правду ищешь ты,
Ищи вдали небес...

Быстрее царственных орлов,
В бездонных небесах паря,
Сорви покров завес,
Чтоб из-за дальних нам миров
Священной истины заря
Зажглась вдали небес.

Чтоб озарял бы вечно нас
Зари той дивной яркий свет,
Чтоб мрак совсем исчез,
Чтоб исстрадались мы в тот час,
Когда покинешь нас, поэт,
Чтоб жить вдали небес.

Когда метель ревёт, как дикий зверь пустыни,
Как дворник ревностный, взметая снег с полей,
И держит путника в строжайшем карантине,
И свищет, как свистал «Разбойник-Соловей»;
Когда мороз трещит и палицей тяжёлой
По избам грохает убогих деревень, —
Ты затопи камин и, с думою весёлой
Чайку и коньячку попив, халат надень!
Присядь у огонька и помолись Зевесу:
Чтоб завтра снова был камин, коньяк и чай!..
А если ты в окно, сквозь мглистую завесу,
Увидишь странника больного невзначай, —
Пусть двери муж запрёт и шторы все опустит;
Не то — бедняк войдёт и.… холоду напустит!..

Люби добро и не бросай искусства
Тебе с рождения дан чудный дар.
Поддерживай в сердцах живые чувства
Не дай остыть — пусть теплится в них жар.

Всеобщее моральное банкротство,
Эгоистичных веяний угар,
Разврат ума, душевное распутство —
Давай, громи! И направляй удар!

Вот, где нужда в гармонии могучей,
Вот с чем борись оружием созвучий,
Вот, где полезен истинный талант!

Да озарит он сумрак дней паденья
Лучом забытых истин возрожденья
И заблестит, как яркий бриллиант.

Ревнуешь ты: нарушен мной зарок,
Но, не твоей настойчивости ради.
В досаде ты!.. Но, загляни, дружок,
В исписанные старые тетради.

Ты в них найдёшь, что мне назначил рок
Во всём и всюду оставаться сзади...
И что в искусстве рифм за долгий срок
Прошёл вперёд я очень мало стадий.

И ты поймёшь, что людям, чьё перо
Бессильно сеять правду и добро,
Охоты нет водить им для забавы...

И скажешь сам: не всякий тот поэт,
Кто может звучный написать сонет
Или составить правильно октавы.

Величаво плывёт
Дивный свет над уставшей рекою,
В изумлённых глазах
Отражая заката лучи,
Промелькнула звезда
И повеяло кроткой душою —
О которой мечтал
Повстречаться в тенётах любви...

Обливаясь слезой,
С бессловесною, страстной мольбою,
Глядя в море небес,
Там, где путь мой последний открыт…
Я желаю быть там,
Где лишь прошлое правит судьбою —
И пурпурный закат,
Солнца крыльями Запад творит!

Звёздный луч-пилигрим,
Осторожно ведёт за с собою,
Подтверждая маршрут:
Без руля, без ветрил, без оков!..
Светло-синий мороз
Чуть не плачет, тряся бородою,
Между плахой судьбы,
И планетной волною Богов…
- - - - - - - - - - - - - - - -
В этом суть бытия,
Под ударной волной сквозняков…

Зачем порхать в заоблачном эфире
Иллюзий сладких и роскошных грёз?
Зачем искать блаженства только в мире?
Ведь без шипов вы не найдёте роз.

Зачем мы взор от жизни отвращаем,
И создаём воздушных замков строй;
И слёзы в смех веселый обращаем,
И придаём всему мы смысл иной?

Как пошло, глупо, как своеобразно,
Толкуем мы о целях жизни сей!
Мы урожаев щедрых ждём напрасно,
Не удобрив за сеянных полей.

Мы все рабы, и быт хотим рабами
Преданий, мод, рутины, старины...
Мы не увидим светлых дней весны,
Пока цепей с себя не сбросим сами!

И так, предавшись долгой зимней спячке,
Мы спим, чтоб легче в вечность перейти...
Вот верный путь! Без битвы, без горячки,
Каким легко до цели нам дойти!..

В полуночной тиши всё спит глубоким сном,
Последняя звезда, таинственно мерцает...
А дымки облаков озарены лучом
Встающей утренней Авроры, и порхает
Прохладный ветерок над спящею рекой,
Предвестник скорого и солнечного утра.
В округе тихо так — рассветною зарёй,
Забрезживший Восток, сияет перламутром...
Дремучие леса объяты сладкой дремой,
Брильянтовой росой трава орошена,
И розы спят в садах, сверкая диадемой...
Тускнеет в небесах красавица луна.
Люблю я помечтать над тёмною водой,
Внезапно вспоминать ушедших лет картины...
Они, от юных лет, встают передо мной,
И будто бы, на дне, в кругу зелёной тины,
Рисуется легко невидимой рукой...
Тогда я вновь живу, счастливой жизнью прошлой...
Любуюсь рыбкою, играющей в волнах,
И лилии речной головкою роскошной,
И синевой небес в далёких облаках...

Между Тигром и Ефратом,
Возле жизненного древа,
В чудных струйках аромата
Жизнь вели Адам и Ева...
Но, Творца забыли слово —
Речи строгого запрета,
И однажды там святого
Не исполнили завета...
Счастье рушилось бесслёзной,
Грустно в муках замирая...
И Адам, и Ева грозно
Были изгнаны из рая!
Дни прошли и годы скрылись!..
В прозябанье монотонном
Между нами поселились
Правда горькая с законом...
Рай былой вернулся к людям...
Жизнь отрадой заиграла...
Всякий шел спокойно к судьям
Под защитою зерцала...
Так за что ж в краю исконном,
Недоступном фимиамом,
Правда страшная с законом
Стали Евой и Адамом?

Уф-ф.. жара... День знойный, гадкий,
Облаками пыль клубится,
Солнце жжёт во все лопатки,
Все спешат от зноя скрыться...
Притворил я ставни окон
И в свободном туалете, —
Чтоб меня не слишком пёк он, —
Восседаю в «кабинете».
При такой жаре, признаться.
Неудобно быть поэтом,
И едва ли сомневаться
Сами можете вы в этом.
Так мне душно, так мне жарко;
Так мне тошно, так мне скверно,
Что сам доблестный Петрарка
Не имел бы сил, наверно...
Если б он в моей был шкуре
В знойный день такого лета,
Написать своей Лауре
Ни единого сонета!..

Измученный неверностью любимой,
Пришёл я навсегда, навек проститься с ней;
И начал говорить; сперва она так мило
Пыталась рот зажать мне ручкою своей.
Я руку отстранил; она с укором нежным
Взглянула мне в глаза, — был долгим этот взгляд:
О первых днях любви, о счастье безмятежном
Он мне напоминал, сулил вернуть назад.
Смутился я; тогда она, в порыве страстном,
Вдруг кинулась ко мне, мне шею обвила,
Прильнула вся ко мне, лобзаньем сладострастным
Замкнула мне уста, и будто замерла...
Но, факты вспомнил я и — овладел собою:
Я холодно её, сурово оттолкнул;
Она взглянула вновь, — на этот раз с мольбою,
И чудный взор её слезами вдруг блеснул.
Сильнее и сильней вот слезы полились, и
В рыданья перешли, рыдания — сильней,
Затем — истерика; мне в сердце отдались, и
Рыдания её, явилась жалость к ней;
Но, нет, — нельзя! Нельзя! Измена слишком ясна,
И — сердце я сдержал... Истерика прошла;
Мой приговор она дослушала бесстрастно
И общий разговор со мною завела.
— Ну?.. — начала она, — огонь любви пропал!
Вторично, знаю, не полюбишь;
Но, милый, помнишь, ты… браслет мне обещал,
Так на прощанье — купишь?..

На земле всё изменилось,
Новшеств разных целый ряд...
Жизнь людская превратилась
В бурный шумный водопад.
Я смотрю на то теченье
С философской точки зренья...

Вот, надевши маску лести,
Бюрократ неправовой
Нам кричит о долге чести,
Но при этом — как святой.
Он ворует без сомненья
С философской точки зренья...

Возвещая добродетель,
Но, топча свободу в грязь,
«Всемогущий» благодетель,
С Пиндостанщиной сойдясь,
Грабит люд без снисхожденья —
С философской точки зренья...

Вот влиятельная дама
От излишнего ума
Предаёт девчонок сраму,
Но, а мужу и сама
Изменяет без стесненья
С философской точки зренья...

Наш богатый класс известный
Беззаботно ест и пьёт,
А рабочим повсеместно —
Он локаут создаёт.
Деньги жмёт с остервененьем
С философской точки зренья...

Что одни считают раем,
То другие — пыткой ада;
Всё зависит от натуры,
Воспитания и взгляда.
Так: по мненью мизантропа,
Наша жизнь ничто иное,
Как одно переливанье
Из порожнего в пустое.

Жизнь, как думает охотник,
Есть болото всякой дичи:
Только цель её наверно —
Будет множество добычи.
Жизнь, по мнению швейцара,
На входную дверь похожа:
Награждают здесь по шее,
Но встречают по одёже.

Жизнь, по взгляду букиниста —
Разнородных книг собранье,
Где и в грош не ценят часто
Многотомное изданье.
Жизнь, как думает философ —
Нерешенная шарада,
Ибо в мире всё зависит
И от сути — и от взгляда.

Часть вторая:

Посмывали гниль земную
С поднебесных небосводов;
Молнии в юдоль вонзились
По иглам громоотводов.
Капли высохли... Светило
Вновь зажглось в надзвёздной дали;
Перегнуло землю аркой
Ярко-радужной эмали.

Улыбнулось, заалело
В полноте эфирные грани.
Даль сверкала всё лучистей,
Воздух ярче, златотканый.
Солнце с слякотью промозглой
Счёты кончило в мгновенье,
Атмосферу нарядило
В золотистые виденья;

Мглу забрызгала лучами
Над горами, по долине...
И на всём лазурном своде
Грязь исчезнула в пучине.

Часть первая:

Хлябь легко затмила небо.
В чистоту впилась комками...
Плащ измазала у Феба
И смешалась с облаками.
Загрязнилось поднебесье,
Омрачилось, потускнело, —
Точно язвами чумными
Истлевающее тело.

Арча злобой исказилась,
Запылала барельефом,
Возроптала чёрной скорби
Демоническим напевом.
Громогласные раскаты
Потрясли мир, потрепали,
Засмеялись, задышали —
Грозно очи засверкали.

Твердь небесная, вулканом,
Затряслась, загрохотала,
Но бессильное от гнева,
Как младенец зарыдала.
Слёзы чистые катились
По щекам и по орбитам,
Вниз стремительно летели —
Дождевым аэролитом.

Приди ко мне, страдающий душою: —
Одна лишь я узнала все пути
В страну любви, блаженства и покоя,
Куда тебе — так хочется пройти.
Но не страшись той скорби и мученья,
Что вслед за мной, как спутники мои,
Идут к тебе: они — мои творенья
И не враги, а — ратники твои.
Ты сам потом, наш путь уразумея.
Полюбишь их и цели их поймешь
И победишь ты ими льва и змея
И именем достойным назовешь...
Иди ж ко мне! Я — Правда, я прекрасна,
И всех ко мне пришедших проведу
В тот край, где жизнь рождается всечасно,
А смерти нет и призрака в виду.
Там нет и зла, а свет и наслажденье
Лицом творца... Там век любви царит
И разум твой в любви и упоенье
Там жизнь тебе земную объяснит!

Грозя противникам сурово,
Могучий Цезарь в Риме жил.
Его девиз три были слова:
"Пришёл, увидел, победил".
Но, в наши дни они иные,
Услужливо открыли суть —
Совсем не грозные, простые:
«Авось, небось, да, как-нибудь».

Шалят машины на дороге,
И с ними чистая беда;
Ломают людям руки, ноги,
С мостов летают иногда.
Но мы ничуть не унываем
И, отправляясь в дальний путь,
Себя и жизнь свою вверяем:
«Авось, небось, да, как-нибудь».

Из кирпича, песку и ила
Построит зодчий кров иной,
Жильцам готовя в нём могилу
Под обвалившейся стеной.
Не давши дому отстояться,
Хоть с потолка ручьи текут,
Жильцов пустить не постеснятся:
«Авось, небось, да, как-нибудь».

Повсюду фразы те проникли,
Не чувствуя судьбы препон.
Мы с ними сжились и привыкли,
Они нам нравственный закон.
Лишь ими сердце наше бьётся,
Согрета текстом наша грудь,
И часто всюду раздаётся:
«Авось, небось, да, как-нибудь».

Когда, восторженный, с невольными слезами,
Глазея, на тебя, бараньими очами,
Сияньем синих глаз лукавых упиваясь,
В тайник твоей души нескромно забираясь,
Душонку мелкую, в порыве страсти нежном,
Я с морем сравнивал, глубоким и безбрежным...
Не понимающе, что там намного хуже,
Совсем не океан, — а дождевая лужа!..

Во тьме, сгустившейся, мгновенно целовала,
И шею цепкою ручонкой обвивала...
В бессмысленном бреду, любовью страстной пьяный,
Соизмерял тебя с тропической лианой.
Себя же с кактусом из девственного леса...
Но, сорвана с очей волшебная завеса —
Сопоставляя, осознал, что вздор мы мелем,
Себя с дубиною, тебя — с негодным хмелем.

Ты горько плакала в тяжелый час разлуки
Слезинки мутные лились ручьём на руки,
А я их слизывал, — влюблённый и наивный,
И говорил тогда: — Нектар из слёз, он дивный!..
Теперь, когда порвались тайной связи нити,
Прекрасно понял я: — принцесса, извините,
Что слёзы женские — солёная водица...
И прежней слепоты я жгуче застыдился.

В стальных объятиях горячих утопая,
Рассудком слабеньким позорно отступая,
Я думал о любви, в твоей груди носимой,
Что это был огонь святой, неугасимый!
Ему душой предался — пылая наслаждался...
— Немного погодя, со смехом догадался,
Что пламя с потолка — лишь в лампочках сверкало,
А мамочка твоя мне спирту подливала...

Свежий дядя лет под сорок,
Встретив сверстника, хвалился:
— В нашем крае новостроек
Я как заново родился.
Транспорт слишком здесь загружен,
Я однажды, выйдя к Клязьме,
Шел вдоль берега на службу
На одном энтузиазме.

Начал с этого момента
Спать без брома и микстуры,
Аппетит, как у студента
Института физкультуры.
Пусть автобусные муки
Нынче в области преданья,
Я как прежде — ноги в руки,
А на транспорт — ноль вниманья!

— Ну, а я, — припомнил сверстник, —
Как-то прыгнул через яму,
А поправившись, раз двести
Повторил свою программу:
Разбегусь быстрее ветра
И лечу, пружиня тело,
Нынче ямы по три метра
Для меня — пустое дело.

Правда, выровняли двор мы,
Все убрали честь по чести,
Но, боясь лишиться формы,
Я скачу на ровном месте!
И сказали разом двое
С уваженьем и с любовью:
— Да, районы новостроек —
Это Кузница здоровья!

Сдёрнув быта, покрывало,
Душу спутав бечевой,
В отражении зеркальном
Показался домовой.
С ним легко плели судьбину,
И пластами клали слой...
Образ экзистенциальный
Резонировался тьмой.

Календарными листками
Закружило хоровод!
Перекраивая разум,
В плен забрал без новых квот.
Сел за руль — и птицей с горки,
Жизни блики в перекос...
Я заёжился в прохладе,
Под оркестр весенних гроз.

За билет взял рубль двадцать,
Как в Советский тепловоз... —
На заимку к медвежатам,
На рыбалку, на покос;
Лишь бы дружно звёздопады
Не спекались в гроздья слёз,
А прекрасные наяды
В счастье верили всерьёз!

Тяжелы на сердце камни,
Куча стрел в них и заноз...
Плюс синдром создали мысли,
Завертев галлюциноз...
С толком в шорохах услышал
Века поворот лихой...
Назло бесу, не исчезну,
Потому, что я — живой!

Финансист за деньги продал Чёрту душу,
Думал после смерти с Чёртом расплатится.
— Там, — решил он, — я контракт свой с ним нарушу
И не дам, конечно, чёрту поживиться.
Как умру, мне сразу по колено море,
Жить же буду я в довольстве и почёте…
Без печали жил он долго и без горя,
Думая, что Чёрта обошёл в расчёте.
Но, теперь — увы! — умнее стали Черти
И хотят расплаты уж не после смерти.

Что хитрей их люди, бесы увидали
И чертей нередко за нос ловко водят…
Но, что всех хитрее финансисты стали,
И у них души-то часто не находят.
Обсудив в Аду всё это на совете,
Изменить порядок Черти порешили.
— Финансист пусть платит нам, живя на свете,
Не тогда, как кости под землёю сгнили.
Пусть он наживает, набивает брюхо, —
Из воды ему не выйти больше сухо.

Долго совещались в преисподней черти,
Вместе все собравшись в «чёрную палату» …
Как у финансистов получить до смерти
Им за кровь и стоны, и за слёзы плату.
Да — беда!.. Чертям всё, по сердцу не мило!
Только после долгих, долгих размышлений,
Во вчерашних тенях мутных наваждений,
Резолюцию собранье положило:
— Чтоб пронять, при жизни, финансистов ловко,
Мы пошлём на землю… сговор с забастовкой!..

Если есть у людей
На земле много тягостных бедствий,
Что влекут за собой
Бездну скверных и грустных последствий, —
То, с другой стороны,
Ведь, и счастье в их жизни бывает
И собой, хоть на миг,
Эту жизнь изредка освещает.

Отчего же везде
Видим мы лишь одно только горе?
Отчего вокруг нас
Только стонов и слёз людских море,
И нигде не слышны
Нам блаженства и радости звуки,
Что заставить могли-б
Всех людей позабыть свои муки?..

Почему?.. Почему
На десяток судьбою довольных
Зачастую приходятся
Тысячи тысяч бездольных,
И в то время, как первые
Жизнь свою прожигают, —
Те, бедняги, лишь стонут,
Да слёзы украдкой глотают?..

И от тех горьких слёз,
Да от стонов от этих тяжелых
Заползает на ум
Много мыслей и дум невеселых...
И душе, вдруг становится,
Вчуже так больно, так больно,
Что и сам не утерпишь, —
Заплачешь с народом невольно.

Посвящается моему Брату — Кривопалову Валерию!

— Часть первая:

Случается, Брат, пробуждаешься ты
От сна средь чернильной густой темноты.
Уснуть бы хотелось, но звуки кругом
По взвинченным нервам стучат молотком.
Петух, встрепенувшийся крыльями, бьёт
Гнусаво в ночи: — Ку-куре-ку — поёт;
Деревья, согнувшись, шумят под окном;
Зловеще над домом проносится гром;
Внезапно обрушился дождь проливной;
И шёпот невнятный, и вздохи волной...
Разбушевалась ночная гроза
И молния ярко сверкает в глаза!
Тревожные чувства в душе полосой...
Очнулось сердечко в момент грозовой;
Душа загорелась, рулады в мозгу,
Вздремнуть захотелось, да спать не могу!..

— Часть вторая:

Мне Муза звучных строф в тиши не диктовала
И не влекла с собой в заоблачную высь…
А Жизнь, не Небо мне, а Землю показала
И гордо молвила; — Смотри, люби, борись!
И я увидел Жизнь, и снова рядом с Братом,
И на его алтарь несу свой скромный труд…
Поэт-ли я? Не знаю… Но, душа богата
Тех песен, что в тоске и в горести поют.

— Часть третья:

Если порою нагрянет лишенье,
Светлые грёзы рассеются вдруг, —
Помни, — великое дело — терпенье!
Может помочь тебе, брат, без сомненья,
Будь терпеливый, живя средь «тварюг» !..

I.
Час розовый — закатный, — в сердце лета,
Когда румянцем рдеют небеса,
И облака, и в море паруса,
И в небе чайки — розового цвета.
Час голубой — мечтательной печали,
Когда блуждает осень по земле,
И голубой туман стеля во мгле,
Освобождает призрачные дали.

Лиловый час — весенней ночи влажной,
С мерцаньем звёзд над тёмною рекой,
Когда с небес спускается покой,
Как бы покров богослуженья важный.
Цвета часов игрой многообразной
Меняются то ярче, то нежней...
Но, все часы моих бегущих дней
Хранят твой образ — точно блеск алмазный...

II.
На страже дней — чудесный гений.
Он молод, светел и крылат
Он метит ход земных мгновений
И держит белый циферблат.
Но дряхлый Хронос хмурит брови
Сверкая лезвием косы.
Он беспощадно остановит
Земные тленные часы.

Подожди. В молчанье ночи
Бог внимательней к мольбе
С высоты Вселенский Зодчий
Даст нетленный знак тебе.
Вечер синий тихо минет,
Вспыхнет иней блеском звёзд...
Светлый Зодчий перекинет
От земли на небо мост.

Часы уверенно живут
И нас роднят с извечной тайной;
Жизнь наша с ходом их минут —
В связи премудрой, неслучайной...

Часы нас вводят в строгий круг,
В бескрайный круг звёзд мирозданья,
Где каждый атом — чуткий друг,
Где каждый луч — мое сгоранье.

В часах полно отражены
И мысль, и вечность, и движенье.
И потому порой страшны
Их неизбежные решенья.

Когда плывёт спокойный звон
Их числовых напоминаний,
Мы прозреваем, как сквозь сон,
Черты иных каких-то знаний.

Пусть циферблата мёртвый глаз
Следит за нами безучастно —
Он побеждает каждый раз,
Когда душа с ним несогласна.

«Тамбурмажор великой армии»
Г. Гейне, 1857 г — да на новый лад…

Часть вторая:

Торговлю его вдруг постигнул конец,
Сам скрывшись, в Европе скитался...
Но, пойман и в «зону» попал наконец,
И надолго в ней он остался.
И долго, сидел он тоскою томим,
Кредиторы тешились в волю...
Пока не окончился «конкурс» над ним,
И нищим был пущен на волю.

Забыт и заброшен был старый делец,
Убитый судьбы воздаяньем...
И, чтоб прокормиться, пошёл наконец
Он по миру за подаяньем.
И колкие слышит, подчас он слова,
Дельцы над собратом смеются,
Трясётся седая его голова
И слёзы горячие льются.

С насмешкой торговцы к нему пристают
И, радуясь глупой затейке,
Со смехом в дрожащую руку дают
На хлеб три рубля, и копейки...
И грустно он помнит о прежних годах.
Его беспощадно убивших,
И молча насмешки в знакомых рядах,
Несёт от товарищей бывших.

Смеётся над ним почти каждый делец,
Как-будто о том забывает,
Что может быть скоро такой же конец
Его самого ожидает.

«Тамбурмажор великой армии»
Г. Гейне, 1857 г — да на новый лад…

Часть первая:

Смотрите: вот старый идёт «коммерсант»!..
Он голову бедный повесил,
А прежде был первой руки фабрикант
И много он в жизни чудесил.
Был прежде кутилою он завзятым,
Суровым известен был нравом,
На всё отдувался дождём золотым,
С насмешкой глумился над правом.

Когда во главе друзей пьяных своих
Он в тёмных притонах являлся,
Гремела посуда и мебель от них
И всякий скорей убирался.
Являлся — и всюду свободной рукой
Громил он всё, что попадалось,
Не страшен ему был кулак никакой
И удаль его не смирялась.

Далёко шёл слух о кутиле таком,
И не было сладу с буяном,
Смирялись — кто мощным его кулаком,
А кто его толстым карманом.
И долго куражился он и кутил,
Скандалил и буйствовал люто,
Но, вдруг час возмездья ему наступил,
Пришлось, вдруг, ему куда круто.

Он понял, что всё состоянье ушло,
Торговля готова свихнуться...
Но, поздно ему то сознанье пришло,
И поздно пришлось оглянуться.
Не взявши участья в кутиле крутом.
Кредиторы туго прижались,
И даже друзья все, узнавши о том,
Скорей от него разбежались.

Каждый день, поутру, отслоняя рукой тростники.
С грустной думой садится рыбак у реки.
Женский образ мелькает ему под прозрачной волной,
И сидит он с зари до полночи немой.
Воздух тёплый дрожит, как живая чуть дышит волна,
Под волной голубая Лилея видна,
Вкруг не золотистая рыбка, играя, скользит —
И вот вдруг приняла она женщины вид.

Полон взор её негой любви, вся сияет красой
И зовёт, и манит его белой рукой:
Друг скорее ко мне! Ты мной страстно и нежно любим:
Будешь в царстве моём ты царём водяным.
Не робей, милый мой, и в кристалл этой сонной воды,
Где раскинули сеть и трава, и цветы,
Погрузись! — Жду тебя; ты мной страстно и нежно любим. —
Будешь в царстве моём ты царём водяным.

И чудесного призрака манит и взор, и рука.
Устремились на влагу глаза рыбака...
Миг, — и тёмная глубь зашумела, и вдруг
Развела далеко и сомкнула свой круг.
И слова под шумящей волной заглушают волну:
Я устами к устам сладострастно прильну;
К белой груди прижму и безумно, мой милый, любя,
Истомлю, истощу, зацелую тебя...

Есть звезда на небесном просторе.
Лишь погаснут вечерние зори, —
Еле-еле сначала видна —
Нежно, ласково смотрит она.
А когда своим чёрным покровом
Ночь окутать всю землю готова
И везде уж царит полутьма, —
Как приветливо светит она!..

От лучей её, кротких и бледных,
Льётся в душу покой незаметно,
А унынье, тоска и печаль —
Если были — уносятся вдаль.
В те же ночи, когда непогода
Начинает шуметь с небосвода,
А кругом мрак глубокий царит, —
Одна звёздочка эта горит.

Блещет ярко своими лучами,
Резво льющими свет свой над нами,
А порою, как будто шаля,
Замирает, чуть-чуть лишь горя...
Целый мир сладких грёз и мечтаний
От той звёздочки кротких мерцаний
В душу часто слетает мою...
Ах, как звёздочку ту я люблю!..

Велика людская глупость,
Беспредельно велика:
Наша матушка-фортуна
Страстно любит дурака.
Кто умён, тот в мире счастья
Не находить никогда,
Но Молчалины наверно
Будут счастливы всегда.

Для глупцов одних фиалки
И подснежники цветут,
Для глупцов в садах и рощах
Птицы певчие поют,
И для них-же льют в эфире
Звёзды радостный свой свет,
И для них-же соль теряет
Сатирический куплет...

Все для них, для них!.. Ученый,
Миру жаждая добра,
Лишь для них трактата свой пишет
От утра и до утра...
Но напрасно он трудится:
Ведь трактат не тронет их,
И пройдут они спокойно
Мимо мерзостей людских.

Так весь век они счастливы,
И легка им жизнь, легка...
И, безумен тот, кто хочет
Умным сделать дурака....

Сливаться с катетами у вершины и основания,
В квадрате быть равной сумме их квадратов
И не обращать на них никакого внимания,
Как на розочку — бриллиант в восемь каратов.
Этого не могла бы Наяда, ни муха
И никакая женщина из народа.
Это может только одна гипотенуза —
Чрезвычайная особа геометрического рода.

Она говорит: — Я, да ещё в квадрате,
И вдруг равняюсь сумме каких-то там катетов?
Не может этого быть. И с какой стати?
Нет, это не серьёзно, а просто так как-то…
А это построение для доказательства теоремы?
Учёные положительно объелись белены!
Впутать меня в такую историю и с кем?
И вдобавок назвать её «Пифагоровы штаны» !..

И гипотенуза в ужасе решила оторваться
И зажить, как следует — в особняке,
Или купить где-нибудь мраморный палаццо,
На какой-нибудь очень знаменитой реке.
Но, эта дама была глупее даже осла,
И того не сообразил её черепной кузов,
Что, как только она от катетов ушла —
Она сразу перестала быть гипотенузой.

Глаза его плачут слезами и кровью,
Кривая усмешка у рта,
A он всё томится былою любовью,
И в сердце былая мечта.
Пленительный женственный призрак Шарлотты
Витает во мгле голубой,
В душе воскрешает печаль и заботы,
Тревожит могильный покой.

Он к ней простирает кровавые руки,
Чтоб вновь прикоснуться хоть раз,
В бессильном томленье предутренней скуки,
В томленья предутренний час.
Меж девственных лилий, на бархатном ложе
Лежит Клеопатра мертва.
Как чёрный агат, в перламутровой коже
Зияет змеи голова.

Избавил царицу от жизни позорной
Единственный искренний друг
Мгновенным укусом. На ткани узорной
Красавице грезится вдруг:
Какой-то любовник в немом исступленье
Ей пышную грудь изорвал,
В бессвязном бреду, в неземном упоенье
Её целовал и кусал.

Так, где ж справедливость? Тюремщик природа
Гноит нас в подземной тюрьме,
А мы не узнаем, что значит свобода,
Живя в этой пагубной тьме.
Когда же из этой тюрьмы добровольно
Захочет уйти человек,
Она так жестоко, позорно и больно
Карает его за побег.

Пусть жизнь на земле вся мираж непонятный,
Но, даже и смерть нам страшна:
Быть может она лишь кошмар необъятный,
А вовсе не радости сна.

Лицо пожелтело, осклабились скулы,
И очи в орбиту вдались,
Пиявки, медузы, морские акулы,
Как гарпии, в тело впились.
Верхушки валов в серебре, в изумруде
Мелькают, как снег, как парча,
И бьются о вспухшие, сизые груди,
Зловеще резвясь и стуча.

В печальном болоте, в заросшей долине,
Где скорбно осока гудит,
На трепетно-бледной, дрожащей осине
Предатель Иуда висит.
Осина трепещет, как будто бы ноя,
Вздыхает о горькой судьбе,
О шалостях ветра, о тяжести зноя,
О жизни, о вечной борьбе.

Вдруг ветер завыл. Так архангела трубы
Завоют в назначенный миг.
И вторят ему посиневшие губы
И длинный иссохший язык.
Бормочет Иуда зловеще, но внятно,
Сквозь сон проклиная Христа,
А ночь неподвижна, а даль необъятна,
Долина темна и пуста.

Вон Ветер гуляет больной, измождённый,
Шатаясь в полуночной мгле,
Свинцового пулей навеки пронзённый,
С кровавым пятном на челе.
Он хочет зажать свою бледную рану,
Унять эту липкую кровь.
Напрасно. На встречу ночному туману
Она заструилась вдруг вновь.

Не знаю на звёздах, не знаю на небе,
Быть может в Персее, в туманных клубах,
Иль может в подземном и тёмном Эребе
Есть сумрачный остров в безвестных волнах:
Из крови, запекшейся слитые скалы
Багряным пожаром горят, как хрусталь,
Багровые в море роняют обвалы
И искрами мечут в туманную даль.

Вся кровь, что дымящим потоком струилась
Во время убийств, истязаний, борьбы,
Бессмысленных пыток — здесь вся превратилась
В базальты, кристаллы, туманов клубы.
Над островом мчатся кровавые тучи
И всё одевают пурпурным дождём,
Платаны и пальмы у сумрачной кручи
Колышутся красным, подвижными шатром.

Когда же огромное солнце садится,
И оба пожара померкнуть во мгле,
Безумная, новая жизнь народится
На острове мрачном, на дикой скале.
Из бледных расщелин, как гады, как змеи,
Ползёт невеселый, немой хоровод,
И вновь оживают пустые аллеи
И сумрак покинутых вод.

Офелия тихо качается в море,
С поблекшим венком на кудрях,
С вопросом в улыбке, с безумьем во взоре,
С подарком Гамлета в руках.
Морские растенья стыдливым покровом
Прикрыли её наготу,
А язвы отеком багряно-лиловым
Разрушили всю красоту.

Железным обручем окованный сундук,
С полоской розовой, что «пущена под змейку»,
Где прапрадедушка хранил две пары брюк,
А прапрабабушка салоп и телогрейку.

На крышке, выгнутой внутри, он сохранил
Картинки разные времён «царя Гороха»:
И «Кирик-мученик», и «преподобный Нил»,
С раздетой нимфою устроились не плохо.

Внутри ряд ящиков и скрытых тайничков,
Везде затейливые вычурные ручки…
Там сохранились всё, от старческих очков,
До писем розовых голубоглазой внучки.

Но, дни стремительны, как ряд стальных лавин,
Бесследно в вечности терялись, как иголки…
И кто-то, выветрив пахучий нафталин,
Салопы с брюками загнал на барахолке.

Катитесь, милые! Теперь фасон другой.
Ваш старый быт давно сегодняшним отпарен,
И там, где Кирику так сладок был покой,
Уже наклеен… Сталин, Путин и Гагарин.

Полон смут и угроз
Вновь Восточный вопрос
Занимает умы всей Европы,
Сильно пахнет войной,
Хоть играют отбой,
Ужасаясь за мир, филантропы.

Польский жалостный флот
Выступает в поход,
Если будут на это финансы...
Зарвался пылкий швед, —
Ждать от старших коллег
Нахлобучку имеет он шансы...

Немец — «добрый» сосед —
Слишком авторитет
Свой сует прямо под нос державам —
И в политике стран —
Осложнений туман,
Где лишь сила является правом...

Бритт, в интригах эксперт,
Европейский концерт
Часто портит фальшивою нотой,
А нелепый Милан,
Опорожнив карман,
Стал бы регентом сербов с охотой...

Заметив то, что мир наклонен стал к протесту
И либеральничать торопится не к месту,
Что в вольнодумство все вдались ужасно мы, —
По правилам вселенской кутерьмы.
Зимою боги нас с Олимпа охлаждали
И будто в погребе наш бедный мир держали
Под спудом холода, снегов, и льда, и тьмы,
Чтоб заморозить в нас избыток дум и смысла,
Чтобы рутина там на погребе не кисла...
Но ничего, увы, поделать не могли...

Протест по-прежнему вставал к ним от земли:
С мольбою бедняка и с песнею поэта
Все ж требовали мы тепла, отрады, света,
Просили у небес веселых, красных дней.
И боги задались теперь системой новой:
Большой изуетизм я замечаю в ней,
Мертвить не в погребе уж стужею суровой,
А дать с избытком нам и света, и тепла.
Тут боги сделались и ласковы, и кротки
И стали жарить мир точь-в-точь на сковородке…

Чтоб сила солнца весь либерализм сожгла,
Чтоб лишнее тепло самим нам надоело, —
По-детски подленько, наивно, неумело…
И запросил бы мир сам холода и тьмы.
Но, грёза тщетная... не выгорает дело,
И франкмасонами на вещи смотрим мы,
Всегда протестовать готовы, как и древле…
И осенью богам, пожалуй, надоест,
Что мир небесных дров для топки столько есть...
Морить же холодом…, — и легче, и дешевле.

Было время, когда, приютясь в мезонине,
Юный Хронос, согласно старинным поверьям,
Бегал по небу лихо за каждой богиней
И всего только был часовым подмастерьем.
В то весёлое время великие боги
Не читали жеманных сентенций Платона
И в вопросах любви были боги — не строги,
— Если любишь — целуй! — был девиз Аполлона!..

И нередко они, в Дон Жуана блужданье,
Завернувшись до носа в плащи из тумана,
Торопились компанией к месту купанья
Серебристо-нагих дочерей Океана...
...Разметавши по ветру тяжелые косы, —
В брызгах пены резвились Наяды толпами
И взлетали с девятой волной на утёсы
Словно молнией белой, сверкая телами...

А за ними, от страсти — порывисто-резки,
Что есть духу блаженно гонялись тритоны...
— Далёко разносились могучие всплески
И победные крики, и нежные стоны...
Но захлопнула Вечность — Железную Дверь
И — теперь: — на пляже уныло топорщится
Намокшей вороной — конторщица,
Мелькают, как спицы, —
Три чахлых девицы
С почтенною дамой —
Их мамой;

За ними, болтая ногами,
С двумя пузырями
Плывёт, как потерянный,
Присяжный поверенный...
А из ближних кустов,
По примеру богов,
Два прыщавых брюнета
Наблюдают все это
С перебоями сердца
И с биноклями Герца...

I.
Я пришел к тебе с рассветом
Рассказать, что денег нету,
Что в трактире, за буфетом,
Не дают уж в долг поэту,
Рассказать, что злой явился,
Лишь заря взошла, сапожник,
Денег требовал, сердился,
— Заплати, — кричит, — «художник»!
Рассказать, что гонорара
Дать редактор не желает,
Что я с ним бранился яро,
Но что брань не пронимает,
Рассказать, что панталоны
У меня совсем продрались,
Что в груди клокочут стоны,
Что... с женой мы поругались.
II.
На заре ты его не буди!
На заре богатырски он спит!
Не проснётся, хоть бей по груди,
Боже мой, как он сладко храпит!
Весь разорван пиджак у него,
А под глазом огромный синяк,
Видно, знатно помяли всего,
Видно, сильный с ним встретился враг.
Он вчера на бильярде играл,
Да повздорил из-за пятака,
И на деле затем показал
Силу он своего кулака.
Он врага своего победил,
Хоть и тот был атлетом рождён,
Хоть и много побоев схватил,
Хоть в участок потом отвезён...
Оттого-то теперь из груди
Торжествующий храп и летит...
Не буди-ж ты его, не буди!
На заре богатырски он спит!

Подражание Лермонтову

На лестнице и тёмной, и холодной,
Мяукал Васька Кот, давно уже голодный;
Не знаю, как и где он место потерял —
Но, Васеньку никто решительно не брал.
Стал приходить ему совсем, было, капут,
Да сжалился над Васькой тут
Какой-то человек: он Васю приютил
И в тёплой кухне поместил.

Тут Васька каждый день исправно
Две порции печёнки ел,
Ну, словом, зажил кот мой славно:
Похорошел и растолстел.
Чего-б ему еще? — Живи в тепле и холе!..
Он раньше и мечтать не смел об этой доле…
Но, чёрт силён: горами он качает,
Лишь день настал — уж Ваську он смущает.

Хозяин Васи птиц любил
И канареек разводил.
Вот раз, не вытерпев, вдруг скок! —
Сломал мой Васенька садок,
Хоть совесть в нём была, да он её не слушал,
И канареечек скорёхонько всех скушал.
В урочный час, хозяин к птичкам входит —
И только перышки одни от них находит...

Он был хоть очень добр и Васеньку не бил,
Да только на чердак его переселил —
И Васька мой опять узнал, что значить голод,
Не говоря про то, что терпит там он холод!..