Цветы и ягоды прогресса

(Правдивые истории)

Тут липы, сосенки и ели
Росли до купола небес.
В них пташки радостно звенели,
Шумел ветвями тёмный лес.

Бездомный, сирый, неимущий
В лесной глуши, в полдневный зной,
Тут находил под тёмной кущей
Прохладу, отдых и покой.

Но, леса нет; его срубили,
И от него теперь одни
Остались средь болотной гнили
Колоды мшистые да пни.

Нет больше тени; люди строги;
Глядят с тревогой в «дикий» век…
Не в силах передать тревоги,
Как свечка тает человек…

Там, где, замечу мимоходом,
Всегда мы летом, и зимой —
Искали под тенистым сводом
Прохладу, сумрак и покой...

Там что ни говори: есть у земного шара
Планетный аттестат и список формуляра,
Что эта, мол, земля вход пущена была,
За номером таким, такого-то числа.

Из древней метрики мы ясно примечаем,
Что изо всех планет наш мир лишь обитаем,
Хотя разрушится когда-нибудь и он;
Небесных же светил несчётный легион.

И солнце, и луна, — фонарики всё это,
Что на казённый счёт дают нам столько света,
Насколько надобно, чтоб на земле у нас
Мог подчинённых зреть начальнический глаз.

Меридианами, полярными кругами
Обшит земной мундир, как будто галунами,
Кокарда изо льда на полюсе видна,
Вулканы же блестят, как будто ордена.

И вот, гордясь своим отменным аттестатом,
Среди других планет наш мир проходит фатом,
С презрением на все созвездия смотря
И тыча в нос луне столбец календаря.

Где всё расписано в порядке и ранжире:
Утратить ли ей срок, иль в полном быть мундире,
И, как вести себя, все звёздные чины —
В день неприсутственный и в день простой должны...

(Кого касается, тот сам догадается)

Давно Иуда древний счёты
Покончил в петле сам с собой,
Но, и досель Искариоты
В среде не вывелись людской.

Иуда нынешний хитона
Не носит с кружкой для монет,
В костюм приличного фасона,
Со вкусом даже он одет;

Предупредителен, приятен,
Твердит: готов за вас страдать...
И, кажется, в нём тёмных пятен
Чрез микроскоп не увидать.

А между тем, для пользы личной —
Куда на выдумки горазд,
Надует тонко, политично,
И деликатно вас продаст;

И от раскаяния шею
Потом не сунет в петлю сам,
А норовит — нельзя ль и ею
Служить с любезностью и вам.

Коль слух не лжив,
Раздутый пылко,
Отвыкли верить «жизнь в кредит»!
Клоп Зеля жив.
Жив-жив Дурилка
И вновь воняет, и чадит.

Со всех сторон
Доходят слухи
И расплываются окрест:
Залез на трон,
(Едят тя мухи!)
И «раздраконил» манифест.

Уж, не тая,
Надеждой дышит
Смутить украинцам умы:
Уже не «я»
В бумагах пишет,
А — «Божьей милостью, эт Мы»!

Что-ж? Если — да,
Весьма курьёзно
Нам видеть эдакую прыть:
Ведь, никогда
Не будет поздно
Клопа небрежно придавить!..

(Правдивые истории)

Часть вторая:
Что за прелесть игрушки, за диво!
Что за куклы! И множество кукол таких:
Лбы из меди, головки пустые у них,
А одеты пестро и красиво.
Вот чиновнички-крошки не больше мокриц,
Но порою с достоинством в свете;
Вот мышонок во всём туалете
Благосклонной судьбою отмеченных лиц;
С горделивой осанкой лакеи,
Червяки в тонких фраках и узких штанах,
Пауки на доходных и тёплых местах
И цепные дворняжки — идеи.
Часто строит дитя кукол пробочных ряд
И учёнейших пробок собранье,
Расшалясь, назовёт «заседанье».
И почтенные куколки чинно кряхтят,
Строя мины притом деловые,
И, очки поправляя на длинных носах,
В деревянных и мёртвых своих головах
Обсуждают вопросы живые.
Точно карточных домиков строит она
Вкруг игрушечных тьму заведений.
Где чернильный свирепствует гений.
И спешат, будто в древние бочки без дна,
Целый век Данаиды-бедняги
Разливать, прилежанием к делу горя,
Сургучу и чернил океаны, моря
По степям необъятным бумаги.
Так проходят года. Сладко грезит дитя,
Да с игрушками возится вечно…
И чиновничков-кукол беспечно
На чиновницах-куколках женит шутя.
И везде их птенцов вереницы
Тьмой чиновничков новых, подобно клопам,
Разрождаясь, ползут по щелям и углам
Без предела, конца и границы...

(Старое творение, да на новый лад)

— Скажи-ка, дядя, ведь не даром
Велели нашим квасоварам
Порядочнее быть?..
Ведь были квасы медовые?
Да, говорят, еще какие!
Не даром любит вся Россия
Квасок хороший пить!
— Да, были квасы в наше время!
Хоть выпей жбан — не чуешь бремя,
А нынче — яд один!
Бутылку выпьешь — станешь бледен,
И телом слаб, и духом беден...
А что же в нём, что он так вреден?..
— Вода да сахарин.

(Правдивые истории)

Часть вторая:

Что дурь опасная опять-таки взошла
В головку милую прекрасной половине,
Что новый долг грозит и что уже дотла
Очищен кошелёк в треклятом магазине...

Но, мода резвая несётся вдаль, и вот
Оденет франтика в обтянутые брюки,
В пиджак новейшего фасона облечёт,
Ввинтит лорнетку в глаз и тросточку даст в руки.

Нижегородское французским подсластит,
Опрыскает навоз французскими духами,
Быку претензию на грацию вселит,
Внушив плясать лансье нескладными прыжками.

Медведей северных, как в пёстрые мешки
Причудливо рядит во всё, что ею сшито,
И в резвости своей оденет франтовски
Перчаткой лайковой ослиное копыто...

И даже ревностный завзятый патриот,
Который всё клянёт в Европе и злословит,
Богини, блещущей приветствует полёт
И пёстрый хвост её рукою жадной ловит...

(Правдивые истории)

Часть первая:

В столице всех столиц, в Париже рождена,
Там, где свила гнездо мятежная свобода...
Парит на север наш, в край снега, льда и сна,
Богиня резвая — причудливая мода.

Вся в пёстрых выкройках, узорах и цветах,
Эфирно-лёгкая, игривая, сквозная,
Она спускается на северных снегах,
Порой насмешливо балуя и играя;

Лукаво прелести красотке обнажит
Зимой жестокою в трескучие морозы,
И подрумянив цвет поблекнувших ланит,
Красе сорока лет на грудь приколет розы...

Богачку толстую баб жирных лучший цвет,
С мясистой шеей и, плюс с талией дородной,
Оденет декольте и запряжёт в корсет,
Украсив потный лоб прической новомодной...

Прекрасной дивчине в видении ночном
Порой пригрезится она в костюме бальном,
Достойный же супруг неистово потом
Клянёт на моды страсть в сознании печальном.

Прячась от культуры
В наши времена,
Часть литературы
В цирк обращена.
Снова, как любезник,
Тешить нас горазд
Публицист-наездник,
Клоун и гимнаст…

Что, раскрыв с моралью
Рот свой до ушей,
Спину гнёт спиралью
Ради барышей!
Дрязги, грязь, пигмеи,
Сплетни и скандал,
К чёрту — все идеи,
К чёрту — идеал!

В личном упованье
Выгоды и торг,
В самооплеванье
Радостный восторг.
Наглость — без смущенья,
Гадов — пестрота,
Мыслей — извращенье,
Ложь и клевета.

Воздух прессы душен,
А цинизм — душней,
Запахом конюшен
Всё проникло в ней!..
Бросив пересуды,
Зная суть причин,
Видишь только груды
Сброшенных личин!

В пространстве мира — дряхл и стар,
Земной несётся шар...
На нём, вцепясь в него, сидит,
Свирепый паразит...

Его черты грубы, страшны!.. —
То злой микроб войны...
Он землю давит и грызёт...
Он, крепнет... Он, растёт!..

Когда ж под ним — во мгле, в пыли
Сочится кровь земли —
Хохочет он... Гудит кругом
Тот хохот словно гром...

Его дыханье — дым и смрад...
Его сверкает взгляд...
Меж робко-блещущих планет.
Он льёт кровавый свет!..

Средь звёзд унынье и печаль:
Всем звёздам землю жаль!
Земля смертельно вновь больна —
На ней война, война!..

Печально смотрят звёзды
На землю с высоты.
В полях, омытых кровью,
Несчётные кресты.
На братские могилы
Луна роняет луч,
А ветер быстрокрылый
Проносится, певуч,
И жалобно рыдает
В безлиственных кустах,
Как будто отпевает
Бойцов смиренный прах...
Покой, давно желанный,
Усопшим братьям дан!
Как саван белотканный,
К гробницам льнёт туман...
И сладко спать в струистых
Покровах нежной мглы,
И слёзы звёзд лучистых
Так ласково-светлы!

Видали-ль вы среди долины,
С преданьями заветной старины,
Великолепные руины,
Под свежей зеленью весны?

И с думою, и сладкой, и печальной,
Минувшего следов искали-ль в них?
И думали-ль, когда проникнуть в тайну
И бытия и разрушенья их?

Так я стою в безмолвном созерцанье
Пред видом чудной красоты;
Мне говорят: и время, и страданье
Её разрушили черты;

Мне говорят: их страсти избраздили,
Прорезали недуги скорбный след;
Что, как весна, они прекрасны были.
И что теперь того уж нет.

Я мыслю: живо их очарованье;
Нет, не могли б прекрасней быть они...
Постичь восторг и трепет обаянья,
И всё могущество любви!..

(Азотнокислая поэзия)

Ты знаешь край, где все писаки
В инете лают, как собаки,
Сплясав на голове?..
Ты знаешь край, где беллетристы
По части глупости форсисты
И тупы в шутовстве?

Ты знаешь край, где юмор бедный
Беззубым обрядил лоб медный,
Дав пищу злой молве?
Ты знаешь край, где литератор —
Портной, блатной, ассенизатор?
Да, знаю я — в Москве!..

Ты знаешь край, где шантажистов
Рой алчен, злобен, и неистов,
Сдирая шкуры две?
Ты знаешь край, певцов, певичек,
Таких «божественных частичек»,
Из безголосых протеже?..

Ты знаешь край, где беллетристом
Трудней быть, чем фельетонистом
На скошенной траве?..
Ты знаешь край, где фиги смачны,
И ест бездарность их удачно?
— Да, знаю: не в Москве!..

(Романс в прозе)

Школа... Экзамен», решающий — быть иль не быть? Суровые лики усталых вершителей знанья... Рука потянулась и тащит фатальный билет... Какой попадет, — счастливый иль нет?.. В уме вереницей гарцуют ответы программы...
А сердце в груди трепетало!..

Ночь... Ароматная, чудная летняя ночь... Соловьи и луна... А рядом красивое женское тело... волшебные речи... объятья и звук поцелуя... Молчит рассужденье... Одно только чувство пылает и ярким огнём ослепляет рассудок...
А сердце в груди трепетало!..

Украсть или нет?.. Какая возможность припрятать концы преступленья!.. А там... впереди?.. Независимость, счастья заря... Но, совесть?.. Но, муки, — жестокие муки стыда?.. И ум напрягается вывесть решенье по поводу этих вопросов...
А сердце в груди трепетало!..

Суд... Любопытные взоры народа... Затих уже шёпот присяжных, ушедших решать: виноват-ли?.. Минута... другая... а кажется будто часы пролетели!.. В уме — ничего!.. Вернее, осколки разбитых понятий... Глаза опустились и —видя—не видят...
А сердце в груди трепетало!..

В клетках, крашенных сатирой
И скреплённых злобой дней,
Есть диковинные звери
С образинами людей...
Приглядитесь, — в первой клетке
Боров, хрюкая, лежит:
До хвоста — Свинья свиньею,
Но, принял чиновный вид!

Клетку видим мы другую,
Обезьяна в ней живёт:
Есть пенсне у Обезьяны
И — костюм последних мод...
В третьей клетке — Попугаи...
Не смолкая, говорят,
Точно так в судебной зале
Барабанит адвокат'....

А в четвертой клетке — Кошка...
Искры мечет гневный взор!..
Взгляд такой-же видеть можно,
Заведя лишь с тёщей спор...
В пятой видим мы Жирафа,
Что с презрением стоит…
Узнаётся в нём, с Минздрава,
Очень мерзкий тип!..

Защищаться все готовы,
Рабства сброшены оковы…
Скажем новое мы слово,
Что острей ножа…
И средь ночи непроглядной,
Вспыхнув местью беспощадной,
Мы зажгли сердцам отрадный
Мировой пожар.

Пусть огонь, как грозный мститель,
Разнесёт врагов обитель!..
Будет он, как очиститель
Прошлых, тяжких дней!
А на тлеющих обломках
Мы, при кликах счастья громких,
Возведём при свете зорьки
Дом Богатырей.

Эй, зеваки, прочь с дороги!
Строить мы идём чертоги
И отныне будут строги
Наши сторожа!
Изменить мы жизнь готовы,
Вновь начать её толково
Президента слушать слово,
Что острей ножа…

Вот Медведь... Его фигура вам рисует без конца
Хлебосола, балагура, изувера, самодура,
Разжиревшего дельца...
В общем даже их науки: ведь, как тот, так и другой,
Век проделывают штуки: но, один, — нагреть чтоб руки:
А другой — за корм дневной.
Дальше следуем... Пантера. Вид и этот нам знаком;
Вид несносный, как холера, — Грациозная гетера!
Узнаем тебя мы в нём...
Тот-же взгляд и ряд ужимок, даже самый шерсти цвет, —
Всё в Пантере верный снимок с наших модных проходимок:
Тань, Полин, Елизавет…

Вот и Тигр... Ну, посмотрите, как могуч он, важен, горд!
При его, друзья, защите, что вы там не говорите,
Мне не страшен самый чёрт.
И, с настойчивостью янки, я твердить готов стократ:
По манерам, по осанке, как с лица, так и с изнанки,
Это модный адвокат.
Вот Гиена... Злобно, хмуро на толпу глядит она...
Вообще её фигура, как и самая натура,
И противна и страшна...
Но, — смирим недоброхотство, — вид и этот нам знаком:
Несмотря на всё уродство, в ней, подчас, большое сходство
Мы найдём с ростовщиком.

А взгляните на Верблюда: некрасив, горбат и худ;
Знать житьё ему здесь худо?.. Эх! друзья, и среди люда
Не один ведь есть Верблюд...
Не везет этой породе, — Такова её судьба, —
Честный труженик не в моде и его во всей природе
Не найдете без горба...
Вот, за проволочной сеткой, до десятка обезьян...
Это тоже тип не редкий; тип, кормящихся отметкой,
Репортеров с «разных стран».
В ожидании подачки, точно также и они,
Постоянно, как в горячке, в беготне, кривлянье, скачке,
Коротают свои дни...

Чёрная невзгода, жгучие страданья,
Вечные печали, вечная тревога,
И опять льют слёзы, слёзы да рыданья...
И такой-то жизни целая дорога...

Перестань же сердце, — ты уймись немного, —
Тяжелее камня горе ведь земное…
Сколько лет ты тащишь, отдыха не зная, —
Ты устало, сердце, отдохни родное…
Сжалься над ретивым, зла-беда лихая!
Или... страшно молвить слово роковое —
Для тебя не будет никогда покоя...

Или, в самом деле, ты, как раб покорный,
Свято исполняя господина волю,
Вынесешь до смерти в скорби непритворной —
И свои печали, и свою недолю...
Будешь надрываться, к светлому стремиться,
Поджидать с томленьем ясного рассвета;
Изнывая в скорби, будешь к людям биться,
И для них бороться, и за них молиться,
И от них напрасно ждать себе привета.

За свои порывы, за свои стремленья
В золотую пору грёз и вдохновенья...
Словом, коль и вправду, сердце ретивое,
Для тебя не будет никогда покоя,
Если всем надеждам суждено не сбыться,
Если только сердцу — муки впереди,
Если так, то лучше перестань и биться,
И замри навеки ты в моей груди.

Чем пристальней смотрю я на людей,
Чем глубже я в их жизни смысл вникаю,
Тем желчь сильней кипит в груди моей,
И тем скорей я кончить жить желаю...
Везде-везде, куда не кинь свой взор,
Взамен людей толпы шутов гнездятся,
Забывших праздности наследственной позор,
Умеющих лишь лгать и пресмыкаться.

Их хор, бессмысленно - довольный так собой,
Лишь голосу тщеславия послушен,
Ко всем страданиям, ко скорби всей земной
Он так цинически, так плоско равнодушен.
Ему, — увы! — нет дела до того,
Что — рядом нищета, и вопли, и проклятья:
Ведь бедняки — ничто, в глазах его,
А не его родные братья!..

Да, этот хор безумцев позабыл
Того — о Равенстве великое ученье,
Кто на кресте позорно распят был
За проповедь Любви и Всепрощенья,
Кто Сам хотел за грешный мир страдать,
Кто вынес муки все титански — хладнокровно
И, призван быв судить блудницу, кто сказать
Не убоялся — «невиновна» !..

(Поклоннику Андрея Макаревича)

Осколкам павшего кумир
Не преклоняй покорно ног!
Он погрузился в пошлость мира —
Твой обольстившийся пророк.

В себя он сам же камень бросил...
Померкла дум его заря...
Теперь он слаб, как чёлн без вёсел,
И пуст, как храм без алтаря.

Кумир упал!.. Ты гордым взглядом
Его презрительно окинь!
Душой он слился с пошлым стадом
Рабов ничтожных и рабынь.

Кумир упал, кумир раздавлен...
Пред злом он ползает в ногах...
Он, как преступник, обесславлен, —
Он та же пыль... и тот же прах!

Кумир упал... Но презирая
Былого бога своего,
Ты все ж молись... молись, рыдая, —
Но не ему, а за него!

Служа на тёплом месте,
Он нажил «мильярд двести»,
И лёг в своей берлоге
Бревном, как на дороге…
К нему питает счастье
Особое участье,
Держа его в предмете,
И всё даёт на свете:
Богатство и награды,
Веселье и отрады;
С красотками приятность,
С надутым чванством — знатность;
Услуги, и коровье
Спокойное здоровье.
Проси, чего изволишь,
И только одного лишь,
При всей своей добрыне,
Не может дать до ныне.
Все не даёт...
О, Боже!
Скажите же, чего же?
Да не даёт лишь смерти,
Чтоб взяли его черти!

Любви и красоты восторженный ценитель,
Богиням молодым покорный рабски жрец,
Ты волю променял на роскошь и дворец,
Ты позабыл земли угрюмую обитель.

Из мира светлых упоений,
Где всё полно блаженных грёз,
Зову тебя в приют лишений,
В страну насильственных угроз.
С высот мечты и счастья смело
Сойди к родимой сфере вниз, —
Там ждёт певца благое дело,
А не забава, не каприз.
Пустое семя звуков ложных
Плода желанного не даст,
Оно есть дар сердец ничтожных,
Трусливых душ и праздных каст.
Обман фантазии капризной
Судом потомства не ценим,
И будет он при жизни тризной
Над дарованием твоим.

Всем людям друг и брат, свой долг блюди ты строго,
И, если на тебе избранника печать,
Страшись огонь небес бесцельно расточать, —
С тех больше взыщется, кому дается много.

Безумен мир под небесами,
И мы враги самим себе...
Себя терзают люди сами
В великой жизненной борьбе.
Святую искорку сознанья,
Что небом послано самим,
Во мраке лжи, во тьме страданья
Туманить сами мы спешим.

Бичей небесных людям мало —
Громов, Перунов, бурь лихих,
И человечество достало
Бичи изделья рук своих.
Хоть мы, как будто кандалами,
Природой скованы скупой,
Но, создаём себе и сами
Условий глупых целый строй.

Рабы стихий, рабы недуга, —
Мы сыты рабством все-ж не всласть…
И стать рабами друг у друга
Спешим скорей под гнёт и власть...
На помощь смерти мы же сами
Несём и штык, и палаши,
И нам приятно стать скотами,
Отрекшись даже от души...

Что задумал Фить-фьють старый, коль в делах не подкорми́тся…
И гаванская сигара у барона не дымится?
Да, не диво, что «гавана» позабыта: он взгрустнулся, —
Бог любви стрелой нежданно сердца старого коснулся.
В юбке, будто из тумана, средь восторженного клика,
Пляшет бойко па канкана на подмостках Анжелика.
Так танцует ловко, мило, дева — полная веселья,
И барона охватило запоздавших чувств похмелье.
Легкой птичкою несётся Анжелика в па искусном
И старик барон трясётся, и причмокивает вкусно.
Лишь одно барона гложет, сердце горем поражает:
Много рыцарей моложе Анжелику окружают...
Но, задавшись мыслью дикой, порешил барон с злорадством:
— Овладею Анжеликой, — не красой возьму — богатством!

Деньги! Сила в вас велика! С вами нет ни в чём урона!
Не презрела Анжелика дряблой ласкою барона.
От блаженства одичалый и в делах любви дотошный,
Старый Фить-фьють для начала номер нанял ей роскошный.
Показать её чтоб свету, как приличье заставляет,
Ежедневно ей машину он к подъезду доставляет.
И карманом, и досугом жертвует барон счастливый,
И готово всё к услугам Анжелики прихотливой.
Зачем нет на сердце брони? Фить-фьють сохнет, как в чахотке...
Пожалейте о бароне: — Он в тенетах у красотки.

Он в тенетах у красотки порастряс свой весь доход,
В кошельке давно сухотка, нет семье на обиход.
Словно силой чародейства к Анжелике он прильнул,
Позабыл лета, семейство и ударился в разгул.
А меж тем его супруга видя, в муже толку нет,
Приютила мила друга с Анжеликой tête-a-tête.
Но, барон, как ошалелый дело иначе судил,
И супругу боксом смело от красотки проводил.
Плачет в горе всё семейство, нищеты почуяв гнёт.
И отцовское злодейство, и ругает, и клянёт.
А старик для Анжелики ищет денег со всех ног,
Уж долги его велики и растёт всё их итог.
Хоть сердечная отрада и карману дорога,
Но, зато Фить-фьють в награду носит длинные рога.

Безумен мир под небесами,
И мы враги самим себе...
Себя терзают люди сами
В великой жизненной борьбе.
Святую искорку сознанья,
Что небом послано самим,
Во мраке лжи, во тьме страданья
Туманить сами мы спешим.

Бичей небесных людям мало —
Громов, перунов, бурь лихих...
И человечество достало
Кнуты изделья рук своих.
Хоть мы, как будто кандалами,
Природой скованы скупой,
Но, создаём себе и сами
Условий глупых целый строй.

Рабы стихий, рабы недуга, —
Мы сыты рабством все-ж не всласть
И стать рабами друг у друга
Спешим скорей под гнёт и власть...
На помощь смерти мы же сами
Несём штыки, и палаши,
И нам приятно стать скотами,
Отрекшись даже от души...

Первая часть:

На Родине моей далёкой,
Во дни златой моей весны,
О правде снились часто сны.
К добру и к истине высокой
Меня тогда звала судьба;
На бой со злом пошел я-б смело.
И не страшна была борьба
Мне за святое правды дело!..

Вперед я рвался всей душой;
С неутолимой жаждой к бою,
Бесстрашно-б встретил той порой
Я смерть, как следует герою...
Вперед!.. Но, те прошли года
И юности кумир повержен,
И только в грёзах иногда
Еще я к прошлому привержен...

Былой отваги нет давно,
Я развращённый стал и хилый;
Теперь я думаю одно:
Как отдалить-бы час могилы!..
Судьбы ударов не терпя.
Я с долей рабской помирился,
И даже ролью палача —
Её играл — я не смутился!

И снятся мне иные сны:
Объятья женщин полусвета
И, дивной грации полны,
Танцовщицы кордебалета...

Вторая часть:

Пусть отовсюду, в озлобленье,
Друзья мне прежние кричат.
Что я бесчестен, ренегат,
Что молодому поколенью
Я изменил, и что презренья
На их вполне достоин взгляд!

Не спорю я: готов сознаться,
Что ж позорно поступил;
Но, прошлое вернуть стараться
Не хватит воли, да и сил...

Да и зачем? Ведь, не нарочно
Я в омут грязи упадал;
Я, тоже, честным быть желал;
Но, в жизни честный путь не прочный:
Я, как другие, спасовал!

Я виноват; но отчего-же
Стремленье к правде мало в нас:
За честь то лезешь вон из кожи,
То, глядь, и сподличал как раз!

Тот не погиб, кто погибает
За дело правды и любви:
Он, умирая, верно знает,
Что мрак спадёт, — настанут дни,
И в песне чудной и раздольной
О нём, судьбой своей довольный,
Как о герое вспомянет
От бед избавленный народ!

Но, тот погиб, кто сил избыток
Средь буйных оргий растерял...
До дна испил страстей напиток,
Втоптав добра в грязь идеал;
Кто был врагом труда и чести,
Кто шёл путём позорной лести,
Кто мысль и ум всегда теснил
И себялюбцем жалким жил!

Было время: сами черти
Появлялись средь людей
И боялись мы до смерти
Их проделок и затей.
Глупый страх такого сорта
Позабыт в реальный век:
Видно, стал умнее чёрта
Современный человек.

Доченьку, в гнезде родимом,
Аллочка, кормила сытно:
В существе, судьбой хранимом,
Прочно всё и самобытно!
«Целы зубки»; «красны губки»;
Грудь — «мясцо, из клочьев ваты»;
Да и нос-то, у голубки...,
Как у цапли, — длинноватый!

На счастье, Лох имеет все права:
Пуста его большая голова;
Привык к поклонам, лести, медный лоб;
Он сердцем чёрств, душой всегда холоп;
Его ничто не злит, не беспокоит,
Когда нюхнёт...
Так что, то счастье стоит?..

В самом непродолжительном времени впервые в России открывается МЦПЛ — медицинский центр для переделки физиономий, то есть лиц.
В этой новой мастерской прежде всего переделывают глаза. Какие угодно бесцветные глаза можно переделать в задумчивые, жгучие, томные, страстные и ласковые. Плутовские глазки делаются специально для горничных.
Также переделывают даже самые нахальные глаза, придавая им вид проницательных или загадочных, специально для «этих дам», желающих казаться более приличными. Господам пучеглазым уменьшают величину глаз на 30 процентов и более. Рачьи глаза подвергаются более продолжительной переделке с помощью особых машин, привезённых из Америки.
Переделка впалых щёк в полные производится посредством нашпигованния их чистым свиным салом с примесью красной краски для яиц. Благодаря этому способу щеки принимают вид, который называли в старину «кровь с молоком» и прятать теперь их под слой крем-пудры, от взглядов мужчин, нет необходимости…
Переделка лбов из низких в широкие, «представительные лбы», которые так необходимо иметь в известном сане. Таким образом, нет более таких
лбов, какой был у одного Некрасовского героя, у которого «волосы глупо торчат тотчас почти над бровями».
Вместе с тем будет производиться без боли удаление рог, наподобие мозолей вырастающих на лбу.
Господам альфонсам-лоботрясам будет, кроме того, производиться татуировка и инкрустирование лбов по самой последней английской моде.
Угловатым чертам придают правильность линий по последним модным картинкам и чертежам.

Собранье общее — не втуне:
Вопросы важные… И вот —
Оратор первый на трибуне
Раскрыл торжественно свой рот.
— Да, господа!.. Я буду краток…
И два часа бубнил он так,
Что сам до конвульсивных схваток
Довёл все челюсти «зевак».
Томил минут сто двадцать битых
Докладом о «текущем дне» …
От скуки сорок мух маститых
Скончались в муках на окне.
Второй оратор нудно, долго
Вопрос исчерпывал до дна.
Вся речь его была, как Волга:
И многоводна, и длинна.
А мысли вяли от засу́хи
В неурожайный голове
Скоропостижно дохли мухи
Сначала семь, потом… сто две!
Стал третий говорить неплохо…
Вопрос важнейший поднял «зав»,
С политикой… царя Гороха
Его солидно увязав.
Коснувшись выделки ковчегов,
Признал отсталым Ноя он…
Потом нашёл у печенегов
Непозволительный уклон.
Потом был храп. Итог не плох ли?
Но, жар в ораторе не тух.
Во время этой речи сдохли
Ещё сто пять невинных мух.
Когда ж настал черёд главбуху
Дать цифровой отчёт в ответ, —
Последнюю живую муху
Хватил удар во цвете лет!
Мы в экономии не круты
И деньги топчем «сапогом»:
К чему расход на тангльфуты
Когда… ораторы кругом?

Один человек — Джо́натан Свифт,
Писатель-сатирик Ирландский,
Тупых современников вызвал гул, свист,
Строками романа, змеиный извив, —
Мотив в нём разжёг интриганский…

Фантазию с бытом слегка перепутав,
Коснувшись сатирой влиятельных сфер,
Про то рассказал, как в страну Лилипутов
Случайно попал мореход Гулливер.

Они были карлики, ростом с букашек,
Средь них Гулливер был буквально колосс.
Попавши в страну их, заснул он. Пока же
Его привязали — от ног до волос.

При помощи пут, при наличии плана
Сумеет пигмей одолеть великана,
Особенно если он спит, великан,
Тут доблесть не так уж, скажу, велика!

Но, вот он чихнул… И, задрав вверх тормашки,
С груди великана слетели букашки… —
Так всем нам в романе рассказывал, Свифт,
Который, замечу, двусмысленно свит.

И в нынешней Англии видим мы — что же?
Трудяг-то судьба с Гулливеровой схожа.
Рабочий — гигант. Буржуа — Лилипут, —
Но, держат рабочего с помощью пут.

Министры, священники, сыщики, судьи,
Все силы, все власти, все тьмы Лилипутьи
Связали его… Он лежит — но, вот-вот
Рванёт эти путы, да как… чиханёт!..

(Шуточная аллегория)

В час утренний к банку знакомой тропой,
Теснясь, прибывает толпа за толпой,
Подписка на акции ходко идёт,
Старик с юным парнем туда же бредёт.
— Скажи, внук, к подписке тебя что манит?
— Дедуля, Директор барыш нам сулит:
Он тьму публикаций в инет запустил...
— Не верь им, мой милый, он попусту льстил.

— Идите, несите все деньги ко мне,
Барыш обещаю вам в дальней стране...
Завод отдаю вам за малый процент,
На акции выдам большой дивиденд.
— Ну, в общем, Начальник себя не щадит,
Он силен, ему есть в России кредит…
— Да нет, мой внучок, ошибаешься ты, —
Он вам обещает доходы-мечты.

— Ко мне все скорее, барыш мы, ей-ей,
Увидим яснее всех вечных огней;
Сырьё мы пропустим по трубам, котлам,
Барыш даст нам в недрах таившийся хлам.
— Послушай дед, шеф наш из труб и котлов
Огромную пользу извлечь нам готов.
— Уж нет, тот проект хоть в отделке не груб,
Но, выпустит вас он из всех этих труб...

— Никто не смущайся, — вам верный доход
Притащит наличкой морской теплоход.
— Дедуля, наш шеф сам чуждается врак,
Надежду на прибыль даёт, как дензнак…
Старик замолчать в этом споре решил;
Внучок же к подписке скорей поспешил;
Открылося дело, взмутилась душ тишь…
В кармане у внука один только шиш.

Было время, когда, приютясь в мезонине,
Юный Хронос (согласно старинным поверьям)
Бегал по небу лихо за каждой богиней
И всего только был часовым подмастерьем.
В то веселое время великие боги
Не читали жеманных сентенций Платона
И в вопросах любви были боги—не строги,
— Если любишь—целуй! — был девиз Аполлона!..
И нередко они, в ловеласном блужданье,
Завернувшись до носа в плащи из тумана,
Торопились компанией к месту купанья
Серебристо-нагих дочерей Океана...
...Разметавши по ветру тяжелые косы, —
В брызгах пены резвились наяды толпами
И взлетали с девятой волной на утёсы
Словно молнией белой, сверкая телами...
А за ними, от страсти—порывисто-резки,
Что есть духу блаженно гонялись тритоны...
— Далеко разносились могучие всплески
И победные крики, и нежные стоны...
Но захлопнула Вечность Железную Дверь
И теперь: — На пляже уныло топорщится
Намокшей вороной — конторщица,
Мелькают, как спицы, три чахлых девицы
С почтенною дамой — их мамой;
За ними, болтая ногами, с двумя пузырями
Плывёт, как потерянный, присяжный поверенный...
А из ближних кустов, по примеру богов,
Два прыщавых брюнета наблюдают всё это
С перебоями сердца и с биноклями Герца...

Закончил век Абсолютизм,
Зачах гнилой Капитализм.
Обшмыгался клан — Пофигизм...
И завизжал Бюрократизм:
— Где ж, Россы, ваш Патриотизм?..

— Враги восстали на Царизм;
Виною граф Иудаизм,
И пресловутый Гуманизм. —
Кричал расплывчатый Софизм —
Долой, восточный Семитизм!..

Вмиг растворился Коммунизм!
Изжил себя Либерализм,
Явив трусливый Эгоизм.
Остался вождь — Социализм
И двинул в бой — на Деспотизм!..

Шумят, ломаясь о граниты,
Теплом изъеденные льды,
И мчит их вдаль, в простор открытый
Напор бунтующей воды.

От берегов Кале и Рейна,
Из океанов и морей —
Плывите в русские бассейны,
Громады грузных кораблей!

Открыты гавани и устья
Для разноцветных вымпелов, —
Вас, как гостей торговых, впустим
Мы вглубь Российских берегов.

В Балтийский порт, в наш порт угрюмый
Входите, разгружайтесь в нём —
Он вам взамен, наполнит трюмы
Благоухающим зерном.

И вам расскажет половодье
О далях, веющих весной,
О задымившемся заводе,
О мощи жизни трудовой!

Как стражники у врат запретных,
Средь проявлений незаметных,
Твёрдо стоят они.
Несут с собой заветы, тайны…,
Как-будто бы они случайны, —
Крепя души гранит...

Есть много дум о счастье новом,
Рождённых робким словом,
Умолкших без следа.
Есть много душ — в них отблеск неба
В борьбе за корку хлеба
Глушит ярмо труда…

Есть много блёсток неприметных,
Каменьев самоцветных,
Затерянных судьбой.
Есть много звуков еле внятных,
На миг, среди понятных,
Неслышимых толпой.

Лови же эти искры света
Везде: в стихах поэта
И в лепете детей…
И вспыхнет коль от искры малой
Огонь в душе усталой,
Скажи: — спасибо ей.

В этой жизни мимолётной
Присудил мне странный рок,
Словно бабочке залётной.
Всё лететь на огонёк.

От огня к огню летаю,
Обжигаюсь, отдыхаю
И от боли не кричу —
Вновь лечу, лечу, лечу...

Крыльев бархат окаймлённый —
Старый флаг мой боевой,
Он поможет, умилённый,
Мне проверить путь ночной.

Чем видней его изъяны,
Тем больнее сердца раны, —
Чем сильней страдаю я,
Тем богаче жизнь моя...

Тучи мрачно небо хмурят.
Дождик слякоть. Плеск шагов.
Перед зданием «дежурит»
Бледный клоун — жид ЗеЛох.
В это здание когда-то —
Под узорный потолок —
Собирались дипломаты
На известный файв-о-клок.
И на шелковых отливах
Кресел в стиле рококо,
Говорили о проливах
Так небрежно и легко.

Были в приговорах смелы,
Громким верили словам
И делили Дарданеллы:
Крепость нам и крепость — вам.
А теперь — пришли иные.
И толкуют об ином.
Заливают заливные
Историческим вином.
То да сё, да тары-бары, —
Те друзья, а те враги…
Тут и банки, и товары,
И кредиты, и долги!..

Зе, сегодня не до банков.
Дождик. Капли на носу.
А «калоши» — двести баксов!
А в кармане клоп-плясун…
Эх, когда-бы к ним проникнуть,
Заглушить потоки слов,
Да прикрикнуть, да пригикнуть
На полпредов и послов.
Да порвать бесстыдных бредней
Нескончаемую нить —
Да замешкаться в передней
И… «калоши» утащить!..

Фразы заумные, вихреобразные,
Взоры, бесплодной враждой воспалённые...
Задних умов порождения праздные...
Души циничным враньём покоренные.

Сладко вас манит к себе неизвестное,
Всё, что былыми годами посеяно,
Всё благородное, доброе, честное
Смято и суетным вихрем развеяно...

Неистощимы в проектах новаторы —
Мозг ослепляя расчётами тонкими,
Точно горохом немолчно ораторы,
Сыплют с трибун обещаньями звонкими...

Думы на сердце растут беспокойные,
Призраки смутно плывут безобразные...
Глухо доносятся крики нестройные, —
Зомбиобразные, с честью несвязные...

(Повесть в стихах)

Часть первая:

Красотою своею блистая,
Ты в коляске сидишь, развалясь,
Взгляды так величаво бросая
На толпу, не сводящую глаз
С твоего экипажа, с нарядов.
Красотой величавой лица
Приковала ты множество взглядов:
Дворянина, лакея, купца.

Ты жена богача, миллионера;
Но была ты когда-то бедна:
Ты швеею была. В офицера
Горячо ты была влюблена;
Ты ему отдалась вся всецело.
Но подлец обесчестил тебя
И покинул. Ты горько жалела,
Что так зло подшутила судьба.

Но, поклонников вновь ты имела
И узнала ты цену себе,
И о прошлом уж ты не жалела
И простила его ты судьбе.
Богачи пред тобой преклонялись,
Для тебя были их кошельки,
И они на тебя разорялись
И погибли они, дураки...

Но и это тебе надоело,
Утомилась ты жизнью такой:
Ты спокойнее жить захотела,
И купила ты всё лабудой...

(Повесть в стихах)

Часть вторая:

Богача, старикашку нашла ты
Покорила его красотой…
И женился развратник богатый,
Одураченный ловко тобой!..

И гордиться теперь начала ты
Столь известной фамильей своей,
Что покои так пышны, богаты,
И что многие лишь до дверей
В них войти могут. Есть чем гордиться;
Но, скажи, не развратница-ль ты,
Если средство, чтоб обогатиться,
Могла сделать ты из красоты?

Вышла замуж ты без увлеченья,
И живёшь ты без всякой любви.
Благородно-ль одно хоть стремленье?
Если да, хоть одно назови!
Как стара и пошла твоя повесть!
Нa щеках твоих краска стыда!..
Нет! Заснула давно твоя совесть,
Ты лишилась её навсегда.

Да, теперь ты уж можешь гордиться!
Посмотри, как достойная знать
Вкруг тебя суетливо толпится,
Чтоб скорей твою руку пожать.
Всех пленяет наряд твой богатый;
На тебя все с почтеньем глядят,
Хоть и знают, чем прежде была ты...
Да! Но знают, что муж твой богат.

Страдая манией величья,
Лох начал радость предвкушать
Забывший предков, честь, приличье,
Стал памятники разрушать...
И за безмозглые деянья —
Себе подобные труды,
Зеленского ждёт наказанье:
Алаверды, алаверды...

На Украине загремели
Снаряды «храбрых англичан»;
Пруссак с французом в лужу сели,
Пропал пиндосов хитрый план...
Счастливый час Бог даст настанет,
Пожмем победы мы плоды...
Париж с Берлином русским станет.
Алаверды, алаверды!

Афган хотели, как «малютку»
Пиндосы весь завоевать.
И преуспели не на шутку,
Потом пришлось им тягу дать...
Сбежали быстро, без оглядки, —
Оставив с запахом следы.
Воинственно сверкали пятки...
Алаверды, алаверды!

Пока рабочий строит хмуро
Врагам дворцы за полцены
Растёт зловещая культура
Порабощенья и войны.
В огромных колбах, словно в горнах,
Чтоб легче мир разрушить весь
Энергий страшных, ядов чёрных
Кипит чудовищная смесь.

Бушуют страсти хищной злобы,
По нивам угнетённых стран.
Из трупов смрадные сугробы
Взметает Всадник-Великан.
Старик плешивый и безглазый,
Всё разрушающий дотла,
Струящий огненные газы,
Испепеляющий тела.

Борьба ужасней в новом гриме!
Очки на впадины надев,
Она теперь — учёный химик,
Она весёлый фармацевт...
Куёт Европа ковы злые,
Пока грозит тебе вражда —
Сооружай, — крепи Россия,
Границы мирного труда!

Почему не греет месяц?
Почему стихи не проза!
Отчего Филипп не зайка?
Алла отчего не роза?
Отчего Памфил философ
В философии не смыслит
А редактор Арабченский
О небесном редко мыслит?

Отчего Москва столица
Просвещения не любит?
А людей, на юге взросших,
Петербургский климат губит?
Отчего лягушек бедных
Нигилисты почитают?
Отчего лягушки злобой
На любовь их отвечают?

Отчего у нас, как всюду,
Ловкость, гибкость и уменье
Доставляют людям деньги
И слепое уваженье?
Отчего иные лорды,
С благородством джентльмены,
Ныне стали — да какие —
Завзятые полисмены?

Отчего редактор некий —
Пресловутый летописец.
Есть вблизи не что иное,
Как ничтожный баснописец?
Отчего была в Отчизне
Жизнь прогресса скоротечна!
Отчего?.. Но, цепь вопросов,
Бесконечна, бесконечна!..

(Современное размышление)

Часть первая:

Наблюдая жизнь гуманную,
Века нового полёт,
Я извлек идею странную,
И даю себе отчет:
Что мы сделали в движении?
Мы трудились, — это так, —
Только мы в своём стремлении
Все трудились кое-как...

Время новое заставило
Нас иною жизнью жить,
Воспринять иные правила,
Весь порядок изменить. —
Драпируясь в миф гуманности,
Мы любили, — это так, —
Только всё же не без странности:
Мы любили кое как!..

Мы, стараясь быть серьезными,
Закричали: — вот тропа!
И с прыжками грациозными
Все выделывали па...
Светлых мыслей выражения
Мы приняли, — это так;
Но, святые убеждения
В жизнь вводили кое-как.

Бросив взгляды наши дикие,
К апатичной лени страсть,
Мы хотели вдруг в великие,
Гениальные попасть;
Но, стремясь быть дельно-честными, —
Цель похвальна — это так, —
Мы с делами интересными
Обращались кое-как.

(Современное размышление)

Часть вторая:

Распростившись вкруг с отсталыми,
Огрубелыми умом,
Мы казались либералами,
Прогрессистами во всём.
Но, желая быть речистыми, —
Мы болтливы — это так, —
Все-ж на деле прогрессистами
Мы лишь были кое-как.

Выхваляя всё свободное,
Мы свободно вдаль глядим...
И в единство благородное
Слиться, будто бы, хотим.
Мы из чванства много выбыли,
Нe кичимся — это так, —
Но, лишь к делу личной прибыли —
Мы виляем кое-как...

Оттого мы недостатками,
Будто броней, облеклись...
Что с старинными порядками
Слишком крепко уж сжились,
Что в нас мысль хотя и резвая,
Разум сметлив — это так, —
Только почва в нас нетрезвая,
Оттого мы — кое-как!..

Взрыть, вспахать ту почву сильную
Надо очень глубоко,
Чтобы жатву изобильную
Нам дала она легко...
Свергнуть всю рутинность бремени, —
Хоть и трудно — это так, —
Ждать великого от времени,
Но, не жить лишь кое-как!..

(Современное размышление)

Часть вторая:

Сужу о всём реально, строго,
Читаю книги, но того...
То есть, не то, чтоб очень много,
А так немножко — ничего!..

Я не ханжа и не безбожен!
Не лицемер, не Фарисей,
И в жизни очень осторожен
На счёт пороков и страстей...
Держусь я трезвости так строго...
Я пью, конечно, но того...
То есть, не то, чтоб очень много,
А так немножко — ничего!..

Я жизнью сильно озабочен
Во имя новых всех идей,
И даже ласков, вежлив очень
Я в отношении людей...
С прислугой я не очень строго...
Я деликатен с ней... того....
То есть, не то, чтоб очень много,
А так немножко — ничего!..

Я удивляюсь право людям:
Ну, как еще иначе жить?
Когда ж, по совести, мы будем
Такт качества ценить?..
Вот хоть бы я — держусь вот строго
В наш век касательно всего,
То есть, не то, чтоб очень много,
А так немножко — ничего!..

У нас есть враг один исконный,
Всегда он с нами, здесь и там, —
Следя, как юноша влюблённый,
За нами ходит по пятам.
Он человеку жить мешает —
В тот, кто волю даст ему,
Дела позорные свершает,
Теряет стыд, идёт в тюрьму...

Он может честных, благородных
Опошлить страшно, извратить,
Людей, как ветр степной, свободных
В холопов подлых превратить.
И сделать доброго тираном
И низким трусом — храбреца,
И мужа умного — бараном,
И шарлатаном — мудреца...

Ему перечить редко смеем,
Он власть над нами взял давно;
Титаном гордым и пигмеем
Повелевает он равно...
Чтоб совладать с ним — нужны силы,
Людей он зорко сторожит,
Пока глубокий сон могилы
Очей на век нам не смежит...

И сколько делает он зла-то!
Он и великие умы
Смущал... И этот враг заклятый,
Враг самый дерзкий — сами мы!

Вокзал. Угарно. Людно. Душно. —
Хоть воздух помпами качай!..
Сижу в кафе и пью послушно
Из грязной чашки тёплый чай.
В какой-то группе смех до колик...
На чьей-то шляпке пышный бант...
И не спросившись, вдруг за столик
Садится местный «коммерсант».
Кладёт ботинок на ботинок
И, губы к уху наклоня, —
Как вы насчёт десятка финнок?.. —
Интервьюируют меня.
Гляжу поверх на чью-то блузку
И возражаю налету:
— Ах, я любую андалузску
Всем вашим финкам предпочту!
Мой «бизнесмен» воззрился люто.
Ужасно! Стыд перед людьми!
Неужто — новая валюта,
И он не в курсе, чёрт возьми?
Сижу. Молчу. Кусаю грушу —
И наблюдаю, что и как...
Я рад, что в «ангельскую» душу
Вселил валютный кавардак.

(Стихотворение в прозе)

Пятнадцать капель на рюмку воды, при сердцебиение повторить вновь…
Взволнованные девушки повторяют на все лады, возвращая в сердце и мир, и любовь. Такие тёмные, пряные капли, и — только пятнадцать на рюмку воды…
Мне кажется, что даже слабонервные цапли и те принимают их во время еды. Даже цапли… А вот Европа больна и не первый день — сердцебиение, одышка… Домашние открывают окна, а врачи, собравшись у постели, наводят тень: — Не то желчные протоки, не то нервные волокна…
Спорили, спорили, осмотрели уши больной и глаза:
— Ну, конечно, истерия хроника в результате острого малокровия!
А потом ушли, и никто не остался у её изголовья. И одиноко скатилась под утро слеза… тогда то, решив, что прийти пора, пришли профессора.
Лондон и Париж прислали по чуду света, чьи имена несла любая газета (новость взятую из интернета), и швыряла с криком в толпу больших городов… А на завтра у обоих был диагноз готов.
Но в то время, как Лондон, решив, что всё дело — в сердце с изъяном, предложил лечить валерианом, по пятнадцати капель на рюмку воды, а при сердцебиении повторить вновь…
Париж заметил, что не ждал от коллеги такой ерунды и предложил немедленно пустить кровь!..
— Помилуйте! Ведь у больной — малокровие и вот-вот начнётся истерика?
И замолчали оба — одного душила злоба, а другой…, повернувшись в ту сторону, где находилась Америка и, приподнял в тревоге правую бровь… Ощутив интуитивно профиль беды, он накапал срочно пятнадцать капель на рюмку воды и, ввиду сердцебиения, повторил вновь.
А кругом горизонты были красноваты и подозрительно ярки… За Сеной беззвучно стонали бомжи и машины без солярки…
И загадочно замерла на Востоке Россия…

— Красавица, муж тибе ест?
— (красавица про себя) Довольно странный вопрос! (вслух) Есть.
— Значит, тибе дэты тоже ест?
— К великому сожалению, нет.
— Как мине тибе жалку; за что дэты нет?
— На этот вопрос довольно трудно ответить.
— А хочешь кирепко дэты иметь?
— Красавица сама не знает, что с собою делать, а тут ещё ты.
— Нэт, правда скажи: хочешь дэты имэть здравые?
— Вы были-бы очень любезны, если оставите этот разговор.
— Карошо, буду оставлять.
Карапет Сымоныч прекращает разговор и не которое время предается размышлениям; затем, как-бы вспомнив о чём-то, поёт про себя, но довольно громко:
Когда я на Тбилис бываю,
Удобство жизны нахожу:
Один минут булвар гулаю,
А три час подвал сижу.

Когда кушыт вы хотите —
На большой Майдан идите:
Разным сортом пилов ест,
И кебав на шаур шесть.

Александровском саду,
Часто музика игрался:
Разным сортом барына,
Кучкум там шатался.

Окончив свой романс, Карапет Сымоныч пристально смотрит в лице своей дамы, как-бы желая узнать: какое впечатление он произвел на собеседницу своим пением.
С подлинным безусловно, верно.

Амфибрахии! Пеоны!
Ямбы! Дактили! Хореи!
Становитесь все в колонны
И к оружию! Живее!

Звонкой рифмы партизаны,
Будем биться в рассыпную,
Нанося повсюду раны:
Одесную и ошую!

Пусть, при общем громком смехе,
Второпях начнут поэты
Зашивать свои прорехи
И отделывать куплеты!

Дела нашего задача —
Заступиться за Пегаса:
У иных он просто кляча
Водовозная с Парнаса.

На дурного стихотворца,
Если есть в нём самомненье,
Все вперёд! Con tutta forzal*
Разгромим стихотворенье!

Примечание:
Con tutta forzal* (пер. с итальянского) — изо всех сил или со всей силой.

(современная легенда)

Однажды, в глубине лазоревых небес
На звёздочке одной сидел бессмертный Зевс.
Ему попались вдруг откуда-то с толкучки
Книг старых и газет две пребольшие кучки.
Журналы разные встречались также тут,
Творенья классиков и новых реалистов.
И их пересмотреть взял на себя он труд,
Раз в мирном духе был, — не зол и не неистов.
И вместо грозного с перунами орла
Собака старая у ног его спала.
Однако, просмотрев различные журналы,
Он буркнул: — Чёрт возьми! Ведь люди — либералы!
Эге!.. Испортил их каналья Прометей!
Заметно это мне из разных их статей...
Они сбесились все!.. — сказал владыка мира,
И вспомнил он, что псы от мяса и от жира
Нередко бесятся... Сам Прометей притом,
Как слышно, колбасу великим ел постом
И потому с небес украл огонь священный...
Так вот что! — Он решил, — попробую вселенной
Питательных веществ давать поменьше я...
Пусть будут хлеб с водой им пищей, да единой,
Ну, да и хлеб не так, а пополам с мякиной...
Да, буду впроголодь держать вас всех, друзья!
Писателям же всем, что слишком стали горды,
Для безопасности стянуть ремнями морды...
Смирятся, может быть, с пустым-то животом...
При виде же когтей виляют пусть хвостом...

Прошедшее людей — погосты без ограды,
Где много близких нам друзей погребено...
Но, где и время — волк и хищных птиц отряды
Заброшенных могил коснулись всех давно;
Где тропы заросли, гробницы без присмотра,
Ряд вырытых костей белеет там и сям,
Где сердцу грустно так, так тягостно для взора,
Так боязно уму, заманчиво мечтам...
На том погосте мне порой воспоминанья
Указывают всё, что позабыли мы...
Вот здесь погребены Идеи Состраданья, —
Не вынесли они житейской нашей тьмы;
А тут вот Сибарит, поклонник страстный барства,
Подругу юных лет — Гуманность сохранил.
Там, дальше, Правда спит. Она лишилась царства
Былого на земле, и жить не стало сил.
Вот жалкий гроб Любви. Страдалицей на свете
Она всегда жила, но с Эгоизмом бой
Лишь смертью кончила: угасла на рассвете,
Осмеянное зло бездушною толпой!
Взгляните, рядом с ней зияющая яма:
Обрядит Вера в ней последний свой приют.
Доселе меж людей живёт она упрямо,
Но смерть её уж ждёт и скоро ей капут!
Чем далее идёшь, тем на душе тоскливей!
Не тут ли сохранил поэт свой Идеал:
— Учить народ добру и сделать мир счастливей, —
И другом с той поры избрал он Капитал?
Да, много-много здесь погребено всем милых,
Прекрасных, дорогих, святых друзей души!..
И если бы прийти сюда был каждый в силах
И пораздумать мог в кладбищенской глуши.
То, может-быть, — как знать? — проснувшаяся Совесть
Вдруг засияла бы могильным огоньком
И повесть длинную, позорящую повесть,
Пришедшему прочтя с участьем о былом,
Смогла бы оживить иные здесь могилы
И к жизни воротить иных из мертвецов...
Но, мимо мы идём, спокойно тратя силы
В ненужной суете веселья и трудов...

Звёзды обсыпали неба порфиру
В сумраке ночи...
Как безмятежно усталому миру
Блещут их очи.
Тучки плывут средь эфирного моря
Флотом воздушным,
Дела до счастья людского иль горя
Нет равнодушным.

Бог даровал для вселенной лампаду
В месяце гордом...
Ночь проливает печаль и отраду
Тихим аккордом.
Музыку сна, как святыню, приемлют
Воды и суши,
Только людские сердца не задремлют,
Бодрствуют души.

Плачут, смеются иль шепчут молитвы,
Гонят забвенье,
Не отрешаться от жизненной битвы
Ни на мгновенье.
Смертный, живущий в заботе о хлебе,
Ты ль не несчастен?
Будь же, как кроткие звёзды на небе,
Тих и бесстрастен.

Ты омрачивший согласье в природе
Рабством бездольным,
Сил собери и носись на свободе
Облаком вольным.
Солнце ли блещет, грозит ли ненастьем —
Думать не стоит:
Жизнь потревожит то горем, то счастьем,
Смерть — успокоит.

Жизнь — дневник:
Каждый миг
На листы его заносится.
Под перо,
Как добро,
Так и зло послушно просится.

Жизнь пройдёт —
Развернёт
Всякий собственную летопись:
Благо нам,
Если там
Незапятнанная светопись!

Но, когда
И следа
Светлых дел там не окажется,
Наш позор —
Приговор
Сам собою этим скажется.

Памяти В. С. Высоцкого

Рано гитаре твоей вдохновенной
Струны судьба порвала,
Рано умолк ты, певец незабвенный...
Песни ж твои перед целой вселенной
Муза векам сберегла.

В нашей эпохе трескучей, бурунной
В шуме смолкает поэт,
С звонкой гитарой своей семиструнной,
Гаснет, как отблеск задумчивый, лунный
Перед сияньем ракет.

Так соловей не поспорит порою
С криком дурацким ворон...
Так и певец с дивно-звучной игрою
Пред злободневной крикливой толпою
Сдержит подавленный стон.

Но ведь замолкнет и шумное стадо,
И фейерверка огни
С блеском ничтожным пустого парада
Выгорят с копотью, полные смрада,
Скоро угаснут в тени...

Месяц же выйдет с красой величавой,
Вновь запоёт соловей.
Так ты увенчан немеркнущей славой
Пред современной пустою оравой
Сердцем - гитарой своей!..

Всё танцует в этом мире с той поры, как некий царь
На еврейской звучной лире потешал другого встарь.
Чуть увидев, что начальство уронило свой платок,
Подчиненный с самохвальства к нему делает прыжок;

В ловкой позе кавалера он поднять платок спешит,
А в награду за «болеро» туз улыбкою дарит.
Вот танцовщица танцует, стройной, грации полна,
И ногами интригует лицедеев всех она.

Пляшет маменькин сыночек пред богатенькой роднёй
И танцует восемь дочек вместе с бабушкой седой.
Чтобы выплясать невесту пляшет бабник по балам.
Пляшет булочник по тесту, чтоб взойти дать кренделям.

Пляшет лошадь под мажором, пар лишь ноздрями валит;
Но, гарцует тот не даром: в окна милая глядит.
Перед девушкой собачка и танцует, и визжит,
Видно, сладкая подачка на руке у той лежит.

Полотёры по паркету тоже пляшут иногда;
Повторяя штуку эту, пляшут там же господа.
Петербуржец брюхоногий, па мешая с антраша,
За кусты погнал проулком, за живот себя держа…

Заломив слегка фуражку и подпершись под бока,
Грудь и ворот на распашку, пляшет русский трепака
Пляшут часто мониторы от подводных русских мин;
Пляшут важные сеньоры, осушив вина графин.

Наш мир — огромные швейцарские часы.
Как их механика изломана и ржава!..
Тяжёлый маятник Сатурновой косы
В веках колеблется налево и направо.

История — гигантский циферблат.
Дух времени на нём — как стрелка часовая,
Столетия — как цифры вкруг стоят,
И ходит солнышко, секунды отмечая.

Событий мировых великий, громкий клич,
То лишний раз пробьёт, то не добьёт порою:
То революция, то вдруг такая дичь...
А мы, читатель мой, — мы просто пыль с тобою...