Замешаю тесто, да простое —
Сердцем, как весной, подымет грудь.
Скрипнет печь, а я — в весёлой доле,
Напеку я пирогов на суть.

Для дочурки — сладкие, румяные,
Чтобы смехом дом наш зазвенел.
Для жены — чтоб нежные, как магия,
Чтоб она любовно поглядела.

В доме пахнет яблоками, мёдом,
На подоконник свет ложится мягко.
А за окнами — поля с зелёным соном,
И я так счастлив, как тот волк из сказки.

Замешаю тесто — будто песню,
Что хранил всю жизнь в себе, живя.
Пироги — как маленькое чудо,
Для моей семьи и печи огня

Кошу газон, и травы скошены,
Колоски — как мысли на ветру.
Миг зелёной нежности нарушено,
Всё в молчанье, в светлом янтарю.

Тихо-тихо рвутся нити-сосен,
Свет струится, солнце — как свеча.
Каждый стебель — как судьбы вопроса,
В зелени — начала и конца.

Колоски, как памяти отрада,
Сдует их — и снова будет тьма.
Но сейчас — звенит ручья прохлада,
И душа, как травы, так нежна.

Века прошли, но вечен кодекс древний,
В нём — резкий стук камней и правды зов.
Взошёл Хаммурапи, властитель племён пленник,
Судьбою дан народам вечный кров.
Меч праведный — в его скрижалях света,
И в каждой строчке — отзвук древних прав.
Здесь царь и раб — едины пред рассветом,
Здесь взвешен каждый долг и каждый шаг.
«Глаз за глаз» — суровость в сердце строя,
А справедливость — тяжесть слова на весах.
И долга нет страшнее, чем простоя,
Когда закон в пыли и на устах.
Но не для мщения этот камень сечен —
Для мира, для покоя — для людей.
Он — свет меж звёзд, он — вечность человечья,
Что сквозь века идёт — светлей и злей.
Владыка — в кодексе том вечен,
В нём правда, что хранит и в наши дни.
Пусть буквы высечены были мечем,
Но в них — бессмертный дух людской земли.

Скорбно душа, да во мгле адвокатской,
Светом спасения дверь отворя.
Слышишь ли, демон — гордые судьи,
Я адвоката зову — не шутя!

Ты прости, что в злом порыве
Словом мог обидеть вдруг,
Что себя я не хранил бы,
Что поддался страсти вмиг.
Ты прости, что был я слабый,
Что не смог сдержать порыв,
Что душе не дал я славы,
А поддался, в плен попав.
Ты прости — я в этом каюсь,
Сердце плачет и горит.
Знаю, что пред миром таю,
Но любовь в душе хранит.
Ты прости меня — как друга,
Пусть укроет всё весна,
Пусть уйдут обиды, мука,
Чтоб любовь вернулась нам.

Я знал злодеев — правду чтили
И честь хранили в злом пути,
Но лживых попов — те лишь жили,
Чтоб душу в брани утопить.
У злодея — острый разум,
Он мечет правду, как клинок,
А поп, лукавый в храме праздном,
Взойдёт — и лжет в пустой венок.
Смиреньем рядит лесть пустую,
Слова — как дым, как тонкий шёлк,
Но истину не ищет — чую,
В его словах лишь пыль и толк.
Так знал злодеев я, что в схватке
Не прятались за ложный свет,
Но правду чтили, словно в драке,
И не скупились на ответ.

Не спеши убегать от себя,
Ты в пустыне — и это не к лету,
Но в ней — твоя новая быль и судьба.

Тише будь, не хватайся за свет ты,
Не примеривай быстрые маски.
Пусть пройдёт эта тьма, как ночной табурет.

В этом холоде рожден огонь,
Ты его не толкай — он проснётся,
Как весенний ручей, прорвавший заслон.

Не гони ты себя— пустота ведь не враг,
В ней томится начало великое...
Просто живи. Остальное — пустяк.

В мудрости тайна — не в знании всех,
Не в том, кто прочёл утроение орфех.
А в том, чтобы слышать, где суть зазвенит,
И сердце направить, где разум велит.

Не в гуще событий, не в шуме толпы,
А в тихом уменье раздвинуть мосты.
Отбросить пустое, как пыль за плечом,
И к делу идти налегке, на легком.

В суете растворишься — и сам не заметишь,
Как будни проглотят заботы и сети.
А тот, кто умеет различить пустяки,
Тот — истинно мудрый, без лишней тоски.

Товарищи, стойте! Не надо пихать,
Я вас честно заранее не мучаю.
Вы не знаете просто, как могу я орать —
Задрожит даже камень под тучею.

Вот стою я спокойно — такой, какой есть,
На словах я блещу воспитанием.
Но хоть троните пальцем — пойдет она здесь,
Ух..такая струя… с объяснением.

Голос мой, говорят, хоть в консерваторию,
Но характер — не дай вам Господь!
Если чуть недодать — начинается буря,
Понесёт, и уже не уймёшь.

Я, как зверь, упираюсь, но без зла,
Просто знаю я цену движению.
Не подходите близко — беда вам, друзья,
И не трогайте в спину, прошу — с уважением.

Есть такие зверушки, у них — механизм,
Тронешь сдуру — а он разворачивается.
И пульнёт, как из пушки — и с визгом, и вниз,
Так что лучше в сторонке останься.

Вот и я, вроде тих, вроде сам по себе,
Вроде даже с пакетами скромными.
Но достаньте до нервов — я тут, при толпе,
Устрою концерт — международный.

Так что, милые, смирно, я вас берегу,
Я ведь сам по натуре-то ласковый.
Но пробьёт перекличка — и я не смогу,
Будет вонь, будет гром — будет классика!

А я вам скажу: председатель — орёл,
Заместитель — ну просто от бога!
Но взгляните туда, где народ напролом
Прёт с прокладкой — в слюнях и в тревогах.

Толкутся, лезут — ну что за народ!
То шуршит, то в подмышке подкапывает.
Порядочный в драку, поверь, не пойдёт —
Он тихонько в уголке прикапает.

А эти — лезут, как будто в аду,
И не важно, зачем, лишь бы в очередь.
У кого-то течёт, у кого-то — в бреду,
У кого-то вся жизнь в подворотне.

Председатель в плену страшных лиц,
Что с женой, тёщей, тестем и прочим
На койке в шестером, где не видно границ —
Жизнь такая, что вымолвить строчки.

А порядочный — светел, опрятен, спокоен,
Не лезет, не мечется, держит фасон.
Он не станет с прокладкой толпиться у стоек,
Он возьмёт… и просто уйдёт.

Я не сложный. Да что вы! Простой, как трава,
Не витийствую я, не мудрствую.
Дорожу, как святыней, тем словом сперва,
Что даётся душе на искусство.

Мне подлец — ненавистен, как мокрый рассвет,
Я доверчив к открытому взгляду.
Но простак ли я сам? — вы проверьте ответ,
Только чур, осторожно. Не надо.

А зачем я пришёл? Да чтоб вы — невзначай,
Испытали, узнали до края.
Чем богат, тем и рад: ни казна, ни печаль,
А лишь слово, что сердцем сверкает.

На просёлке лужица лежит,
Облака глядятся — белым бело.
И прохожий сапогом её хлестнет,
Да и скажет грубое назло.

— Ну и дыра! Чуть ноги не ушли,
То ли озеро, то ли болото!
А лужа только смотрит издали
И молчит, не требуя расчёта.

Вот пройдут, забыв про грязь и след,
И пойдут своей людской дорогой...
Ну а в луже отражается ответ,
Тот, что выше, глубже, меж судьбой.

Лужа знает: временно шаги,
Вечно в ней плывут живые лица.
И, вздохнув, качнётся от дуги,
Будто мир в ней — заново родится.

Во мгле кровоточит былое бездно,
Сквозит ледяною строкой по векам,
Где воин с короной, с мечом у виска,
Сошёл на пергамент, как страж бесполезный.
И кровь, что чернилами впиталась в листы,
Летит за летами — без правды, без сути.

Историю — кровь сочиняла века,
Иглою вонзаясь в страницы былого,
Но кто-то, забытый у старого слова,
Хранил на груди оберег родника.
И тихо, как лес, записал он своё —
Простое дыхание жизни земное.

Не тот, кто грабил, зовётся герой,
Не тот, кто сжигал за собою селенья,
А тот, кто подлатал избы без сомненья,
И землю пахал под весенней зарёй.
Он пел про поля, про любовный укос,
А в песнях — был мир, а не битвы и роз.

Проходят походы, как муть в воде,
И крепнет лишь то, что не знало насилия.
История держится не на усилии,
А на человеке — живом и простом.
Тот, кто не гнался за златом седым,
Становится вдруг для народа святым.

И этот летописец — не воин, не князь,
Не властный судья, не кровавый зачинщик,
Он мастер-глаголец, лесной собеседник,
Что радостно в гуще черёмух терясь,
Словами сшивает народную ткань,
Где каждая строчка — живая гортань.

Историю спишет не меч, не булат,
Не крик полководца в пыли у заставы,
А тот, кто словами творит добрый лад,
Кто в глине и песне отыщет державу.
Над зверем внутри — вот великая брань,
Кто в ней победит — тех не забудет и грань.

В доме молва у нас единодушная:
Мама у Даши — примерно послушная!
Все говорят — повезло же, так вот:
Даша счастливая, Даше везёт!

Чуть загрустит — и уж мама при ней,
Шепчет: "Не плачь, я сниму этот день!"
Чуть заслезится ребёнок невзначай —
Мама на помощь спешит невзирая.

Мама стирает, готовит, поёт,
Вместо дочки окошки метёт,
В куклы играет, конструкторы строит,
Даже за Дашу к врачу уже уходит!

Дети глядят — и завидуют ей,
Мол, повезло Дашке с мамой своей!
Шепчутся: "Ах, до чего же везёт!
Всё за неё мама дружно гребёт!"

Вот и урок от любимой малышки:
Мама за Дашу лепит пасочки с крышки.
Мама на детской площадке — как цвет,
Съела за дочку две пачки конфет!

Философский ум могуч,
Человек венчал природу,
Но забыл о сердце луч —
Страх подвёл его к острогу.

Медицина с чистым злом
Примирить стремилась тело,
Но в суеверии тайком
Душу в путы завертела.

Астрология звала
К бесконечной пустозвони,
И гадалка у стола
Ложью ткала жизни склоны.

Разум – царь, а всё же сам
Стал в цепях своих рабом он.
Деспотизм и ложный срам
Сделали его бездомным.

Человеком быть — венец!
Но несчастье в нём родится,
Если разуму — конец,
А душе — не научиться.

Секта лицемеров есть —
Глупцов подлиннее списка.
Каждый — будто бы лукав,
А глядит в себя с укором.

Лгут другим — игра без слов,
Гримом мажут правду серо,
Но в итоге — как назло —
Обманули только зеркало.

Всяк уверует, смеясь,
Что мудрей хитрец прищурен,
А душа — наискосяк —
Взглядом в сердце бьёт без шума.

Научились врать легко,
И себе уж не противно.
Вот и вышло, что в итоге
Больше всех — себя обидели.

Всяк ученье правду строит,
(Тут не спорят стар и млад),
Но когда начнёт подряд
Отрицать и всё изгонит,
Человек себя не стоит,
Разум гаснет невпопад.
Истина же — дверь с засовом,
А живое поле — словом.

Учит, спорит каждый час,
Век зовёт к борьбе учений.
Но нельзя в законе мнений
Выжечь истину до нас.
В каждом слове — свой рассказ,
В каждой правде — вдохновение.
Глуп тот, кто других клеймит,
Ложью сам себя гнетит.

Мир велик и разноцветен,
Не объять его строкой.
Тот, кто к истине слепой,
Сам себя сведёт к приметам.
И уменьшит душу в этом,
Словно вещью всей пустой.
Каждому дано по доле
Зерно правды в общей школе.

Май расплакался дождями,
Словно хлопец молодой,
Словно сердце за плечами
Разговор повёл с бедой.

Будто просит он у Бога:
— Смойте, мол, людскую пыль,
Пусть весенняя дорога
Станет чище, как ковыль.

И вода с небес неспешно
Моет крыши, мост, порог,
Чтобы мир казался прежним,
Где не стыдно босиком.

Пусть струится, пусть играет
Дождь по шляпе, по плечу,
Я стою и понимаю —
Без дождя я сам ничто.

Он мне брат, он мне попутчик,
Песню капает с ветвей,
И не нужен мне научник,
Как ходить мне по земле.

Май, не злись, пускай и дальше
Поливает светлый храм,
Греховодные мы, старче,
Но живём ещё пока.

Слышу — шум прохожих фразой,
Пульсом меди в каблуке,
Слышу, но лечу заразой
К забыванию в рукаве.

Вижу — это стук и яркость,
Окна, зеркала, стекло,
Вижу — так хранится в памяти
Каждой трещинкой тепло.

Зрение — якорь, зрение — жало,
Не сотрёшь его пятно.
Пусть забыл, что мне звучало,
Но увижу — не одно.

Делай — вот оно, движенье!
Понял кистью, телом, сном.
Не словами — напряжением,
Не словами — башмаком.

Слово — звук, он слишком зыбок,
Глаз — художник, без огня.
Тело — плоть твоих учебников,
Понимания струна.

Если враг наступает и давит, как танк, по живому,
Значит, кто-то крылом заслоняет тебя на пути.
Ангел держит удар, он не ждет благодарности дома,
Он не скажет, что слаб — он не даст тебе пасть, не уйти.

Только знай, у него свой устав, он не служит за плату,
Он хранит, пока сам не поддашься туда, за черту.
Если совесть продашь, позовёшь к себе тьму по квадрату —
Он не может идти за тобой в эту глупую тьму.

Ведь не в том его дело — прощать за любой беспредел,
И не в том его смысл — заслонять от любой ерунды.
Если сам ты шагнул, если сам себе враг и предел —
Не зови, не проси, он не сунется в эти следы.

А когда ты стоишь, и тебя обступили со сворой,
Он стоит за плечом — он не крикнет, не дастся в разнос.
Он молчит, но когда уж начнётся реальная ссора —
Он как молния хлестнет, и ты вдруг поймёшь — он всерьёз.

Но в обмен он не требует свечек и гимнов казённых,
Он не любит словес, он не требует славы людской.
Он лишь ждёт, что в себе ты останешься честным и ровным,
Чтобы быть за тебя, а не встать за твой выбор кривой.

Так что думай, когда за спиной замелькают фигуры,
Кто с тобой — по расчету, а кто за тебя до конца.
Ангелы не торгуют: у них всё — по чести, по совести,
Их война — за живых, а не ради погони, венца.

Так держись до конца, не торгуйся с самим собою,
Не надейся на чудо, но верь — не один ты в бою.
Если прав ты внутри — за спиной у тебя, без разбоя,
Ангел встанет стеною. А дальше — уж мы постоим.

Жизнь честна — но попробуй прожить её прямо, как сталь,
Сразу встретишься с теми, кто скажет: «Ты зря так упрям».
Логика — это смазка для ржавых и хитрых деталей,
А по правде — она, поперёк их программ.

Вот идёшь напрямик, без оглядки, по совести строго,
И уже за углом кто-то стелет подножку тебе.
Говорят: «Это глупо — так лезть по прямой вдоль порога»,
Но кривых их дорог я не брал никогда налегке.

Им бы в шахматах — только одни хитроумные вилки,
Чтобы выйти вперёд — не стесняясь чужих сапогов.
А мне важно, чтоб гвозди забиты не вилкой,
А руками — и чтоб не в чужих, а в своих берегах.

Я иду, и пускай, что за пазухой нету ни злата,
Лишь смешное упрямство да старая песня во рту.
Но зато мне не стыдно сказать за себя: «Вот, ребята,
Я не плюнул вам в спину, я всё по прямой так иду».

Я не спорю: живут по-другому, смеются в подвале,
Где за гроши все гнутся, да жмут туфли новые в кровь.
Но мне даже не жалко их — в этой смешной карусели
Только тот, кто не предал себя, остаётся собой.

Чудо — это не книжка с графами, не строгий отчёт,
Не расчётом оно возникает — вопреки, через край.
Там, где разум споткнулся и молча разинул свой рот,
Вдруг приходит оно — и уже не уйдёт, понимай.

Не из логики строится храм, а из веры простой,
Там, где сердце не делит на формулы — верит, горит.
И тогда невозможное сдвинется с мёртвой чертой,
Научив даже мёртвых стучать кулаком изнутри.

И стоит человек — у него под ногами пыльца,
Он ещё сомневается, строит цепочки причин.
А небесный закон опрокинул игру мудреца,
И заставил смириться, и стал ему вдруг как родным.

Там, где вера — нет цифры, не схемы и не чертежи,
А простая, как хлеб, и понятный каждому стержень,
Происходит то самое чудо, что тянет ножом
Разум вскрыть — и заставить его замолчать, стать смиренным.

Вера — лестница вверх, хоть с земными и грязными ступнями,
Не за здравый расчёт, а за то, что сердцами живут.
И когда безнадёжное вдруг отзовётся словами —
Это чудо. И знаешь, наука пусть дальше молчит.

Человек — словно кукла в руках у слепого потока,
Что рисует виденья и сны, где кривятся черты.
И смеются там бесы, плетя за спиной понемногу
Целый мир суеверий, где правит притворство мечты.

Они шепчут про знаки, про тайны, про числа в часах,
Про гадания в каплях дождя, про намёки в стекле.
Человек же глядит и не видит — как ловко в мозгах
Разбивают ему настоящую Божию цель.

И однажды он сам, обманувшись, идёт за виденьем,
Как за вспышкой в пустом, за фантомом в неверный огонь.
Он считает себя просветлённым от этих знамений,
А на деле — в капкане, где ложь превращается в трон.

Бог да сохранит от затей этих хитрых, нечистых,
Где смешались гадания, суеверия и мрак.
Там, где вера проста, как молитва без пышного смысла,
Нет лазейки для беса, что вьётся в наших умах.

Я когда-то считал, что Господь лишь святым отвечает,
Что молитвы простого грешника не долетают до врат.
Но смирение души, как ключом незаметным, сверкает —
И откроет Господь, что гордыня сама запирала на сто крат.

Не за званием святости чудо вершится на свете,
Не по званию и чину услышит Господь нас во тьме.
А когда человек научится падать, как дети,
И признаться, что слаб — только в этот момент слышит Он нас вполне.

Где смирение простое, без жалоб, без ложных поклонов,
Где душа опускает своё «я» с небес на траву,
Там и слышит Господь не слова — а дыханье, как звоны,
И там чудо случается, будто вернулось в весну.

Не по рангу чудо приходит, а по тишине в сердце,
По тому, как научится гордый склонившись стоять.
Где смирение — там в небе уже открываются дверцы,
И не громом — но шёпотом Господь начинает вещать.

Я бы точно сошёл бы с ума от людского безумья,
От предательств, от фальши, от грязных расчетов и лжи.
Если б знал я одно — что Господь промолчал бы бездумно,
И последнего слова за Ним бы не значилось уж.

Я бы выл от бессилия, злобы, от глупой потери,
От бездушного смеха, что шёл бы по душам живым.
Но я знаю — у Бога ни слово, ни вздох не потерян,
И Он всё возвращает туда, где закончатся мы.

Пусть на время здесь правит обман, пусть торжествует здесь сила,
Пусть смеётся неправда, считая победу своей.
Но финал этой пьесы Господь напишет красиво,
И последняя строчка — за Ним, а не за палачей.

Людям крылья нельзя подарить, как плащ или знамя,
Их не выкроить тонким умом, не сплести из речей.
Человек сам растит их в себе, не клянча их сзади,
В тех местах, где падая встал, без чужих все ж плечей.

Можно руку подать, можно рядом идти молчаливо,
Но взлететь — это труд, что даётся не каждому в срок.
Только болью, лишь потом и верой не лживой
Вырастают те крылья, что держат тебя между строк.

Не обманешь себя, не пришьёшь их чужою иголкой,
Не подсунешь готовое — это же сердце твоё.
Их растишь, как растут у корней деревенские ёлки,
Что сдувает метелью, но гнёт не сломивши их ствол.

Потому и летят только те, кто упал и остался,
Кто не плакал напрасно, кто падал — но всё же вставал.
Людям крылья нельзя передать, как кольцо, как причастье,
Их растить надо в сердце — и только тогда будет рай.

Если в дом занесут тебе грязь, не спеши разбираться,
Не ищи виноватых в том, кто, где и зачем намесил.
Не гадай, из какого угла начала разрастаться
Та пыльца, что чужими руками твой дом замутил.

Просто вымети это. Без споров, без жалоб и спеси,
Как избавит хозяйка со двора ненужный сор.
Потому что весь этот разбор — только тень от болезни,
От которой душа покрывается плесенью ссор.

Так же точно с дурными речами, что входят в сознанье,
Что нашёптывают: «вот он неправ» — и бросают в огонь.
Не разбирай, не копай, не гадай о чужом оправданье,
Ибо в суть этих мыслей вплетается только их вонь.

Осуждение — грязь, и неважно, красивая ли,
Чёрным будет и мрамор, когда замарает его.
Не спеши отличать, прав был тот или этот в пыли —
Прав лишь тот, кто сумел промолчать и не тронуть чужого.

Терпеливым не станешь, когда равнодушен к обидам,
Не научишься ждать, если в сердце не вспыхнет жара.
Терпит тот, кто страдает за ближнего — а не по выгоде,
А по боли, как мать за ребёнка терпеть иль унять.

Если больно за слабого — это начало терпенья,
Ты в нём видишь себя, понимаешь без лишних речей.
Без любви — все советы о терпкости просто ученье,
А с любовью — терпеть значит жить без границ и причин.

Потому-то Господь и велел не судить человека,
А терпеть, как терпел он тебя, не считая грехов.
Ведь терпение — не слабость и не передышка для века,
Это сердце, в котором уместится тысяча снов.

Истинная дверь без замков и без медных засовов,
Её просто не видно, когда замыкаешься сам.
Люди бьются в рисунки на стенах из собственных слов,
И не слышат, как сзади скрипит настоящий засов.

Они пишут мечты на кирпичных глухих переплётах,
Вымышляя проходы, где выхода нет и в помине.
А живая тропа остаётся для них непохожей,
И боятся туда, где не красят обманный фасад.

Ты поймёшь: дверь открыта давно — лишь шагни и доверься,
Перестань разглядывать трещины в мнимой стене.
Ведь разбиться легко, если бьёшься упрямо о сердце,
Что давно бы впустило — но видится камнем извне.

Коли выкопал колодец — не нужно молиться о влаге,
Он наполнится сам, изнутри, без крика и слёз.
Как и сердце — почистишь его от чужой трясины,
Не удержишь любовь — хлынет светом на самый откос.

Нам бы всё ускорить, бы поскорее и враз, без усилия,
Буром скважины в душу — лишь бы побыстрей получить.
Но вода — она ждёт не железа, не труб, а терпения,
Как и сердце — оно не умеет по принужденью любить.

Потому-то и сказано древними — чистишь себя,
А не ловишь момент, чтоб сорвать обнажённый ответ.
И тогда без команды, без выкриков — вдруг, не спеша,
Наполняется то, что готово — и в этом секрет.

Так живи — вычищай свою глубь, не кричи на колодец,
Он ответит, когда ты молчишь, а не просишь напев.
Когда чисто внутри — неизбежно прольётся, прольётся
Та вода, что и в сердце звучит как молитвенный свет.

Живёт только лишь тот, кто не прячется в старой рубахе,
Кто готов переделывать душу — как слесарь металл.
Остальным остаётся трястись в самораспаде и в страхе,
Где из прошлого гнилью течёт их уютный подвал.

Переделывать — значит не раз, не по праздникам, — честно,
Как кузнец у наковальни, с потом и с хриплым огнём.
Не болтать о душе — а снимать с неё старые плесни,
Шлифовать её болью — до искр, до живого нутра.

Не живут те, кто строит гнездо из своих оправданий,
Не живут те, кто прячет себя за словами «не смог».
Жизнь — движение внутрь, это бой, это вечное пламя,
Не выгорит только тот, кто себя выжигает насквозь.

Спокойствие — это не тишь без огня, не усталое "пофиг",
Не закрытые ставни души, что боится сквозняк.
Это свет изнутри, что стоит, несмотря на эпохи,
И способно усмирить самый лютый чужой перекат.

Так бывает: присядешь к такому — и будто оттаешь,
Где вокруг суета, а внутри — всё же тихий прибой.
И внезапно становится легче, как будто ты знаешь,
Что от этого сердца идёт настоящий настрой.

Это сила, что не напоказ и не требует крика,
Не игра для людей, чтоб казаться мудрей, чем ты есть.
Это просто покой, как вода в глубине родника,
Что спасёт от жары, не рассыпавшись в пыль и в словес.

Ведь не тот человек по-настоящему тих и могучий,
Кто уходит в глухую обиду, чтоб спрятать свой страх.
А кто дышит ровно, когда на него наступают —
И при этом спокойно держит за собою всех.

Становится рядом с таким — безопасно и просто,
Потому что не льстится, не судит и в спину не бьёт.
Он молчит не от скуки, а чтобы тебе дать пространство,
Где и ты вдруг поймёшь, что у страха конец настает.

Истинное спокойствие лечит — как травы в покосе,
Как ладони отца, что не учат, а просто живут.
И такой человек никогда не ответит вопросом,
Он лишь будет с тобой — и увидишь: тревоги уйдут.

Не убьёт он врага, но враг сам обессилит на месте,
И боится дурное войти в этот круг молчалив.
Это вовсе не магия, нет — это просто без лести
Человеческий свет, что сильнее приказов и книг.

И тому, кто покой научился растить без усилия,
Без понтов и претензий, без выкриков "я тут святой",
Господь даст ту же силу, что держит миры на орбите,
И другой человек за его спиной станет живой.

Ах, Ромео… ну что же ты, парень,
Молодой да горячий казак…
Разлюбил бы — пошёл бы в пожарникИ,
А не лез бы к ней в сад, просто так.

Ты скажи мне, неужто на свете
Нет других хорошеньких девчат?
Или все на балконе при свете
Признаются вот так — и молчат?

А Джульетта… ну что, малолетка,
Разгулялась по венам беда…
Про любовь написала бы клетку,
А не падала в стужу стыда.

Ведь любовь — не отравой, а хлебом
Должна сердце людское питать.
Но вокруг, понимаешь, ученье:
"Коль запретно — сильней благодать".

Вот и вышло — не ведали меры,
Подошли к этой жизни, как в пьянь:
Что запретно — тем ярче, как верно,
А любовь — без расплаты не станет.

А там взрослые… ну, те же глупцы,
Ведь их в юности тоже качало.
И кричали: "Закройте оконце!
Ромео опять отмечает!"

А ведь если бы просто, по-людски,
Сели б с ними — без фраков, понтов —
Может, были бы свадьбы да внуки,
А не сплетни над двух гробов.

Но выходит, по-прежнему круто
Мы живём: голова — поперёк.
Ведь и нынче, как в старые сутки,
Кто любил — тот и вышел в урок.

Так запомни, сердешный мой парень:
Любовь — это боль и ответ.
И не важно, в Вероне ли жарит,
Или снегом метёт наш рассвет.

Развалили страну, и стояли довольные люди,
Пили виски и спорили — «вот он, теперь-то прогресс!»
Только что-то с тех пор не видать им свободы на блюде,
Да и совесть в продаже — по курсу валюты и вес.

Да, жилось тяжело, но в беде — по-родному, плечисто,
Хоть и хаяли власть — да свою, не чужую звезду.
А теперь — что у нас? Каждый сам за себя, эгоистом,
Да по глотке родного, за мелочь, продать — не беду.

Говорили: «Отныне — не будет ни лжи, ни обмана!»
Обещали: «Теперь заживём — хоть сейчас, хоть в момент!»
А в итоге — всё так же лапшой нам засыпали раны,
Только ценник на всё — и повыше, и круче процент.

Мы тогда хоть мечтали всерьёз — о делах, о полётах,
Строили, пели, ругались — но жили, дышали в груди.
А теперь — каждый сам по себе, без души, без заботы,
В этом мире пустом, в безвременном пути.

Развалили страну — ну и что же теперь вы добились?
Где ж те сказки про счастье, про доллар, про райскую жизнь?
Лишь остались одни разговоры: «А помнишь, как бились?..»
И тоска по тому, что разрушено, как компромисс.

Но я верю: народ, он упрямый, он знает по крови —
Что свобода — не в счёте, не в купле, не в банковской лжи.
И когда на коленях, в пыли, отберут у нас память —
Мы встанем. И вспомним. И выживем. Всё — от души.

И снова в бой. Другого не бывает.
Здесь не до песен — тут другой аккорд.
Но если выпадет звезда — пусть знает:
Мы не для славы — мы чтоб был народ.

Сломано моё родное сердце — слышишь скрип?
Билось — как часы, но сбилось — всё напрасно.
Стук во мне теперь — не жизни ритм, а хрип,
Я молю: приди ко мне тишина прекрасна.

Где мечта была — остался только ржавый след
И пружины чувств, натянутые в страсти.
Мир хотел я — не нашёл его в ответ,
Лишь застывший звук в безжизненной запчасти.

И теперь живу — как будто на витке,
Где весомым стал лишь воздух мертвыми тенями.
Вспоминаю свет в забытом уголке,
Что дрожал, дрожал — и вырвался словами.

Я вот-вот сорвусь — и не надо слов,
Говорить устал, утомился вновь.
Все советы ваши — словно вёсла в снег:
Промолчите лучше — хоть будет эффект.

Мне бы выдох взять, да внутри зенит,
На виске дрожит — что-то там звенит.
Всё идёт по кругу, будто старый штамп,
А под кожей ток — и в душа без ламп.

Ты молчи, не стой — ты же не святой,
Я дойду, допру — сам себе герой.
Пусть штормит внутри — не впервой, братцы,
Мне бы только ночь — и в уме спастись.

Я не жду спасенья, и не жду тепла,
Просто боль в груди не даёт крыла.
Всё уже сказал — и устал молчать,
Но сорвусь я — и меня не ждать...

Я глядел на луну — она злилась без света,
Солнце в дар не даёт — жди подачек ответом.
Не по дружбе сияет, не потому что велит —
А по долгу, как будто счёт-фактуру пишет.

Так и ты — не для сердца, а вроде как к сроку:
То прижмёшься в ответ, то опять — понемногу…
Ты, как будто бы, рядом — да в мыслях чужих,
И за ласку с меня хочешь плату за их.

Ты мне светишь — но свет не свой, отражённый,
В нём и холод и долг — и любовью не тронут.
А потом, не стесняясь, с меня и спроси:
"Где твои чувства? А ну, принеси!"

Спаси нас, Боже, грешников земных,
Чьи руки в прахе, чьи слова — как крик.
Сгорим ли мы в огне, под сводом дня,
Где тысяча светил сожжёт меня?

За гнев отцов, за юношеский грех,
За ложь в устах, за правду — не для всех,
За молчаливый страх и дерзкий суд,
Что сеют в нас — и в прах потом падут.

Мы знали: этот мир не будет тем,
Когда восстанет пепел над костром.
И кто-то плакал, кто-то лишь молчал,
А кто-то Богу взгляд не подымал.

Пусть будет суд — но не твой, а Тот,
Что душу взвесит, кто огонь прольёт.
Ты стань лучом средь мрака бытия —
И, может быть, простят тебя… ну...и меня.

Беспомощный — в постели, будто в гробе,
Я замер — сам с собою, в холодном я ознобе.
Мне мерзко стало — слов своих боюсь,
И в них сокрытых истин я стыжусь.

Меж строчек — боль, что сердце мне хранило,
Предательство, что тенью глубже жило.
И ложь, как яд, слилась с моим лицом,
Снаружи — маска, а внутри — свинцом.

Себе шепчу: «Тебе всё мало, мало!
Ты ж только брал — душа твоя устала.
Брал веру, нежность, брал без сожаленья —
И каждый шаг — чужое разрушенье».

Один в ночи, в пространстве без ограды,
Где совесть судит — без вины, пощады.
И в этой тишине, в тоске немой
Я — как живой, но всё же не живой.

Пытаюсь держаться, но всё как во сне —
Опять повторенье, опять всё в игре.
Я маску надел — и бегу по весне,
Где боль — моя вечная, серая мгла.

Ты слышишь мой голос — сквозь дождь и печаль,
В котором навеки осел этот стон.
Улыбка своя — то притворство, не жаль,
А слёзы мои — как стихи в унисон.

Мне надоело терпеть и молчать,
Пора показать, что скрывалось внутри.
Я, друг свой, слепец — и пора бы узнать,
Что значит ходить по двойной черте зла.

В том мире, что я называю своим,
Нет места себе — и стою на границе.
А хочется быть честным и злобным — двоим,
Но душу не склеишь из двух половин.

Когда всё гаснет — зри в себя,
И не зови чужую руку.
Никто не проживёт, любя,
Твою последнюю разлуку.

Здесь не поможет добрый взгляд,
Здесь не спасёт ни друг, ни брат.
И всё, чем жил ты — шелк и яд —
Летит, как осени наряд.

Ты — с мыслью. Ты — с самим собой.
Ты — и дыхание, и страх.
И ты — корабль в вечности морской,
Ты — и утрата, и размах.

Прими! Не в гневе, не в борьбе —
Всё потеряет свой облик.
Смерть — не к врагу ты на мольбе,
Ты возвращаешься к себе.

И если жил не зря, не лгал —
Тот миг не станет страшным адом.
Ты не исчез — ты весь застал
Себя с душой, как прежде — рядом.

Кто смог один остаться в час,
Где плоть уже не держит боль —
Тот в смерти видит не отказ,
А долгий путь домой с собой.

Нам страшно не того, что смерть,
А что умрём, себя не зная.
Не плоть пугает, что забвен,
А то, как пусто, умирая.

Когда уже молчит больной,
И жар не движет кровью тела,
Ты остаёшься, друг мой, свой,
Ты есть — но больше не для дела.

Ты есть, но ты уже как сон,
Как мысль, что стала безотчётной.
Ты — вспышка в вечности времён,
Ты — истина в минуте счётной.

И если жил ты без игры,
Себя не прятал за вещами, —
В последней капле той зари
Ты встретишься с живыми снами.

Тогда не будет смысла в страхе,
Тогда не будет зла и слёз.
Ты сам себе — и боль, и праха
Последний шаг и первый воз.

Никто не даст тебе ответ —
Ответ внутри тебя родится.
Когда утихнет жизни свет —
Ты к Богу сможешь попроситься.

Не смерть нас учит быть людьми —
А как её мы принимаем.
Не плачь — ты лучше оглянись:
Ты не умрёшь — пока живая память.

Когда ты знаешь свой финал,
Когда не ждёшь, но всё же встречен —
Ты не в цепях, ты не упал —
Ты просто стал чуть-чуть... извечен.

Кто научился быть один,
Кто тишину душой узнал —
Тот в мире боли и обид
Свою судьбу не предавал.

Ты не погибнешь в пустоте,
Ты не исчезнешь, как былое —
Ты станешь светом в темноте,
Ты станешь правдой неземною.

Смерть — это только переход,
А жизнь — ступень, не основание.
И страх растает, и он уйдёт,
Когда придёт в душе признание.

Блажен, кто с Богом говорит
Без слов, в глубинах без привета.
Смерть — это жизнь, где сердце зрит
Не мир земной, а вечность света.

Я один — да вроде и не худо,
Но всё чаще — к зеркалу, как в бой:
«Эй, старик, скажи мне, ради чуда —
Для чего нам кто-то рядом близ с собой?»

Чтобы что — поплакать по весне нам?
Чай не тресну, и не пьян в дыму.
Я ведь сам себе — и свет, и стены,
Но зачем же пусто поутру?

Развиваюсь, сильно усложняюсь,
На три круга я вперёд всё просчитал.
Но откуда ж эта дрожь — теряюсь,
Будто б близких я не замечал...

Всё бы сам. Но сам — теперь не сладко.
Хоть мозги — как рельсы: в цель ведут...
Не хватает в жизни поворотки —
Чтобы кто-то ждал меня и тут.

Я-то знаю — время нам не в радость,
Туча в туче, завтра — не понять.
Дочь посмотрит — и в её улыбке
Моё право дальше верить, ждать.

Вот и стой на том, что не качается:
Дом, где хлеб — и смех, и тишина.
Пусть весь мир там с глянцем извращается,
А у нас — душа и сторона.

Я не вечен. Но пока я рядом,
Нужно жить, как будто весь ответ.
Я — не Бог. Но чтоб потом не падал
Он — держись за правду, за обет.

И пускай вопрос ещё не снят —
Зачем ты мне, а я тебе зачем, —
Если рядом тот, кто мне с любовью рад —
Значит, в жизни есть ещё зачем.

Когда душа — в разбитых зеркалах,
И всё вокруг — как шорох неизвестный,
И небо рвётся в клочья на глазах,
А ветер носит страх, как пепел пресный, —

Я выхожу, не думая ни в чём,
И, как всегда, в саду сливаю воду,
Где утро блещет солнечным мечом
На хрупком млечном листике восхода.

Я крошку хлеба птицам положу,
Протру стекло, чтоб снова стало ясно.
И в ритме тишины переживу
То, что внутри крушилось безучастно.

Сложу постель. Согну в углу платок.
Полью цветы. Замедлюсь у порога.
Как будто мир — покинутый чертог —
Дыханьем бытия наполнен снова.

Я в этом малом — целый мир держу,
Где всё на месте: чайник, плед и кружка.
Когда страданье выгрызло межу —
Я за неё держусь, как за опору — стружку.

Там, за стеной, ревёт чужой пожар.
Здесь — тёплый кот и тень от занавески.
И в этой малой жизни свой алтарь
Я зажигаю тихо, без небесных фресок.

И если сгинет шум большого дня —
Пускай уйдёт, как тонет дальний звон.
Но жизнь жива, когда себя храня —
Мы гладим шов. Мы чай кладём

Живи, как будто завтра — смерть,
Как будто небо шлёт черёд.
Не кутайся в златую твердь,
А с честью выйди в смертный ход.

В руке — меча привычный вес,
В душе — покой, как в чайной чаше.
Не в славе путь, не в буре мест,
А в красоте мгновений наших.

Клинок наточен — дух остёр,
Не дрогнет взгляд пред чьим-то гневом.
Он принял смерть как разговор
С самим собой. И нету бегства.

Всё — ритуал. И шаг, и вдох,
И как завязан пояс к бою —
Вся жизнь — торжественный оброк,
Где подчинение — не зною,

А светлой воле бытия,
Где смерть — не жуткий враг в дозоре,
А друг, что говорит: «Друзья,
Не спите в суетной обжоре».

Цветок сакуры — вот венец
Той истины, что в сердце воина.
Он лепесток, он жизни блеск,
Он небо, падшее без стона.

С презрением к жизни — жизни нет,
А в уважении — бессмертие.
Тот, кто ступил в свой смертный след,
Поборет страх — не ведает и смерти.

Когда сердце хлопнет — финал на виду,
Но не падает шторой — а светом взовьётся.
Ты ещё не ушёл, ты стоишь на краю,
А оно — не конец… А начало даётся.

Словно ток по нервам последним прошёл,
Как фонарный разряд — всполох памяти греет.
Ты лежишь — а внутри вдруг становится свет,
И не боль, а прозрачность в тебе прозреет.

Они скажут: «Ушёл, умер, сердце сдалось», —
А ты сам уже знаешь, что это — не точка.
Ты лежишь, и не дышишь, но — будто бы в рост
Поднимается нечто, совсем не бессрочно.

Ты не чувствуешь телом, не слышишь ушей,
Но Вселенная сжалась до капли, до мысли.
Это — ты, но другой, ни земли, ни вещей,
Просто пульс, просто смысл, никуда не уплывший.

Мир, как лента, не крутится — он вдруг застыл.
И обрыв не случился, он в круге замкнулся.
Ты не знал, что в тебе столько жизни — а был!
И вся боль твоя — в ясность вдруг обернулась.

Ты не шепчешь «прощай», ты не машешь рукой —
Тут прощаться уж не с кем и не с чего. В общем.
Ты летишь — не ногами, душою босой,
Через сердце пробившись — без рёва, чрез рощи.

А секунда и в ней — и огонь, и вода,
И рассветы твои, и в метели оглобли.
Всё, что пережил ты, — это ты навсегда,
Не в хронологии, а прямо в окопе.

И пускай тебе скажут — «нейронов прыжок»,
Что-то там про иллюзии, вспышки, химеры…
Ну и что ж, если в ней — тишина и восторг,
И ты знаешь себя — без костюма, без меры.

Может, смерть — не скелет с косой у ворот,
А знакомый твой голос, без гнева и боли.
Он не бьёт — он касается, тихо ведёт
По тропинке, что был ты. И стал ты. И — более.

Так живите, как будто конец — это свет.
А не бойтесь его, как врага из подвала.
Потому что конец — это встреча без бед,
Где последняя мысль — это вечность без жалоб.

В чате "Мозг и Первородье" — срач длиною в сотню лет,
Физик с монахом бодались, как будто в аду интернет.
Тот кричал: «Есть симуляция, мы в проге на серваке!» —
А другой: «Ты бездуховный! Мир — в Шиве, в Брахме, в молоке!»

Гадалка настраивала чакры, швырялась в учёных травой,
А философ писал про Платона — старательно, словно тот был живой.
«Демиург вас слепило из пены!» — завыл кто-то с ником "за-нос",
«А я вычислил Бога в уравненьи!» — взорвался "квантовый кросс".

С "бритвой Оккама", лазерным светом
Влез в обсужденье какой-то студент.
«Сознание — всё, материи — нету!» —
Но получил сразу бан в тот момент.

Профессор из Кембриджа с красным дипломом
Орал про М-теорию — рвал кабель в крошки:
«Вы — ничто, вы — во сне, вы не в этом просторе!
Мы живём в отражении вселённой-матрёшки!»

А бабка из Ярославля, с картами таро в руке,
Сказала: «Вы — зодиак на шее у Бога в Луне.
Я с ангелом чай пила, у него был вид блажен,
А вы тут всё цифры, Брахма… да видно — один хрен!»

Один, с аватаркою Будды, на всех натягивал дзен,
Другой — гневался: «Бытие — это чистый эксперимент!»
А третий лил: «Мы — в симфонии, и Господь наш — дирижёр!»
И каждый с утра до ночи кричал, что он — режиссёр.

Форума стены дрожали, как в старой хрущёвке пол,
Кто-то закатил уже спор — «Кто выше — кот или гол?»
Всё пылало, как в Тартаре, в дебатах с оскорблением,
Кто не согласен — в баню, с блокировкой мышления!

И вот — как по Писанию, в момент особой кутерьмы —
Бахнул трансформатор где-то… и — вышли умы из тьмы:
Электричества нету, вайфай испустил свой дух,
И каждый сидит в своей кухне… и смотрит в пустую Луну.

Гадалка без лампочки — карты гадает коту,
Буддист ощутил просветленье… и жажду во рту к молоку.
Физик шепчет в тоске: «Хоть бы чайник вскипятить!»
А монах при свечке рисует Вселенную… в черновик.

И стало вдруг ясно: без света, без провода —
Все эти теории — как чай без заварки, нет повода.
Все — с умом, но в темноте... не найти даже тряпки,
И каждый остался — сам на сам в тёплых тапках!

Так спор этот вечный остался без краха и финиша —
Просто рубильник упал... отключив всем смысл.
А мир всё такой же — загадочный, странный, живой,
И без розетки — он стал даже чуть-чуть нам святой.

В кооперативе «Солнечный шанс»
Жили все, ну как бы, впритык.
Там электричества был диссонанс —
То есть он был, но был тут и пшик.

Письмо пришло с печатью, враньём,
Сказали, мол, за свет вы не платили.
И если вдруг не разберёмся днём —
Отключим всё, и даже там, где жили.

Тут закричала Люся, что не вор,
И кабель у неё в черёмухе — с любовью.
А Гриша — он сказал, что без позор,
Ведь тут фольга — защита, для коровы.

А тётя Клава с иконой и свечой
Сказала, что свет — от дьявола привычка.
Ну а Петрович, у него там дом с печной,
Но в нём котёл, томаты..ну и тыква.

Все стали Шерлоки с прибором,
Проверять чужие стены и духовки.
Люся шла с нюхом, словно вором,
А Гриша грозил включением "морковки".

Петрович маятник сковал из пылесоса,
И тряс над холодильником, как суд.
А лампочка у Клавы мигала не от стресса,
А потому что там вселился "преисподни друг".

Собрали комиссию — пошли все искать,
Заглянули в туалет и под подушку.
Нашли микроволновку, стали вспоминать,
Зачем она там — ну, на овсянку в кружку.

Петя грел коврик в сортирной зоне,
Гриша в скворечне телик для птах.
Клава закричала: «Это всё для иконок!»,
А Люся вспомнила, что был же монах.

Потом был план — отключить свет всем,
Кто первый в розетку полезет — тот и тварь.
Но все уже сидели на "левом" совсем —
Через будильник, баню и соседский фонарь.

Приехал электрик. Суров и в шортах.
Сказал: «Вы че, по 60 — и думали, в норме?»
А потом глянул, и сказал — без морды:
«Вы два года платили, но не туда, как в форме».

Все замолчали. А Люся — не дура:
Сказала: «Я ж говорила, это НЛО!»
И больше не ругались, а составили структуру —
Кто когда ворует свет, кто пьёт вино.

Гриша — в понедельник. Петя — во вторник.
Среда — за Люсей. В четверг — по погоде.
А Клава повесила лампочку с горки,
Чтоб дуло и мигало — ну в моде же, вроде.

Внутри капсулы — будто в капле,
Что сжала вечность до ядра.
Вокруг — магнитный шепот слабый
И свет, что гнёт оси вчера.

Здесь время — не поток, не вектор,
А коврик, скрученный в рулон.
На нити — сдвиг, на стежке — спектр,
Вплетается реальностей закон.

Он в будущем. Вокруг — развали
Цивилизаций прежний след.
И снова — купола вставали,
Лифт в небо, городам — привет.

Минуты — годы. Странно, жутко.
Он наблюдает, но вне сил.
Как будто тень от той минутки,
Где выбор мир другой родил.

Потом — назад. Гравитации
Порог притянет, как магнит.
На чёрной дыре орбита — станция,
Где свет в затмении дрожит.

И снова Землю он читает,
Как хронику в обратный счёт:
Война — к заре, не к злобе тает,
И в небо дымом строй идёт.

Он видит юного себя же,
Идущего в тупик эпох.
Но знает: прошлое — как стража.
Его не тронешь. Жесткий вздох.

И всё ж его душа — бунтарка.
Он жмёт на кнопку: вариант.
Квантовый мир — развилка ярко
Разбрасывает свой талант.

В одном он стар. В другом — не странник.
В третьем — остался на Земле.
Все эти жизни — как Титаник
В не утонувшей глубине.

Он понял: выбор — не отмена,
А расширение тропы.
Вся жизнь — чреда систем и схемы
На стыке боли и мечты.

Вернувшись, — город, свет, скамейка.
Прошло сто лет. А он — не стар.
Лишь утро стало чуть светлей, как
Когда-то в детстве первый дар.

— Ты веришь в Время? — спросит снова.
— Нет, — скажет девочка, — в рассказ.
История — вот та основа,
Что может переплавить нас.

I
Ты всё смеёшься, будто не было
Ни слёз, ни писем за окном.
А помнишь, как на наше дерево
Ты лезла с бантиком и сном?

II
Ты старше — вечно босоножкою,
Ты прыг — и в речку, а за ней
Я с перепуганной тревожностью
Снимал рубаху поскорей.

III
Ты вечно пела что-то девочкам,
Тянула кошку за хвосты…
А я курил, сжимая плечики,
И всё мечтал: как вырасти…

IV
А помнишь, вечер, тихий дворик,
Ты в белом платьице, как снег…
И вдруг в ответ — «Ты дурачок ведь!»,
И засмеялась: «Я — не все…»

V
Теперь ты старшая и строже —
Семья, заботы, дочь, уют.
А мне всё чудится: прохожей
Ты снова станешь и уйдут

VI
Все эти годы, километры,
И вновь на лавке мы вдвоём…
Ты — с карамелькой и секретом,
Я — с тем же взглядом за углом.

А як жив я у селі, та й із своїм дідом,
Він мене до всього вчив — словом і обідом.
Сам варив куліш смачний, хлібчик в печі парив,
І про війну, й про любов вечорами старив.

Рано-вранці — півень кук — дід встає з постелі,
А я слідом — ще малий, в босих ногах келі.
Дід напоїть поросят, кине жменю птиці,
А тоді вже до ріки — рибу у сітці.

«Онучок, — казав мені, — слухай не зухвало:
В світі правди не багато, та совість — то скало».
Ми садили разом лук, грушу під горою,
А в неділю — в чисту хату, вишиту сорочку.

А зимою вечорами — грубка мов діжурна,
Дід казки мені плете — з лука та зі шкурки.
Про козаків, про чортів, про стару криницю,
Про бабу-ягу і змій, і про правду-спицю.

А тепер вже діда — нi, тільки фото в рамі,
Але як згадаю все — тепло біля мами.
І в вухах ще дідова тиха мова лине…
Як же добре я жив з ним. Як би все те — нині…

Я думал — всё, пройдёт без следа,
Ну подумаешь — была и нет.
Свобода — ветер, жизнь — как с ветки,
И без тебя на свете свет.

Смеялся громко, пил со сцены,
Искал глаза в чужих глазах.
А сердце — в щепки, будто стены
Сжимал в ночных своих слезах.

Целовал — не по желанью,
Обнимал — не от души.
А голос твой, как заклинанье,
Звучал сквозь музыку в тиши.

Ты не звонила. Я молчал.
Старался быть — ну как стена.
И лишь тоска моя кричала
О том, что глуп — и ты одна.

Теперь мне поздно всё исправить.
Ты не вернёшься — я один.
А ветер хрипло шепчет: "Знаешь…
Ты всё просрал… ты был любим."

Тяни лотерейный билет —
Пускай он — на шанс или боль.
У нас с тобой выигрыша нет,
Но ты за спиной, и я таки — не ноль.

Пусть в тамбуре дым да жара,
И голос по рельсам дрожит…
Я снова прошу вечера:
«Не дай мне сойти с рельсов я хочу жить».

И шум — от гранёных стакан,
Как трещина в сердце моём.
Я каждый вокзал умолял:
«Оставь хоть себя — у меня за плечом».

И тянутся вдаль города,
Я в каждом, но весь — в пути.
Нас ссорят слова и беда,
Но мирит твой шёпот: «Живи».
Я еду сквозь мрак и зной,
А ты — за плечами, как свет.
Храни меня, будь со мной,
И выведи — даже в бред.

Меняется день в окне,
Как флаг у чужих новостей.
А проводницы глядят всё во сне,
А ты не устал от моих затей?

Газеты твердят — не судьба,
И нету любви в городах.
Но если ты рядом — борьба
Не пусто звучит в поездах.

Ты, Ангел, меня не брани —
Я слаб, но иду как могу.
На рельсах стучат дни одни,
А я... я к тебе бегу.

Від тебе я лише уваги хотіла,
Хотіла бути — не тінню, а жива.
Мені любов твоя — не гра, а сила,
Я цілу ніч в думках була твоя.

Хотіла я — тебе чекати вранці,
У запаху, у дотику, в очах…
Щоб ти прийшов — не в мріях, не у станціях,
А просто став — як світло на плечах.

Я віддала тобі і ключ, і двері,
І дні свої, і тишу, і серця жар.
А ти мовчав — між нами тільки змертв'я,
Хоч я жила тобою без огар.

Хотіла бути ніжністю, не втомою,
Бути тобі — підтримкою в біді.
А ти пішов, лишивши за зимою
Мою весну — на призабутій мідi.

Знаете, мне ничего не надо —
Ни лестниц вверх, ни ваших всех пустых похвал.
Я б выжил в чаще, в танке, на преграде —
Но чтоб лишь знал — себя я не предал!

Не крик, не жалости — и нет, желание
Понять, хоть на минуту, без понтов.
Не чтоб судить, не чтоб рвать на прощанье —
А просто рядом быть, когда нет слов.

Представьте: не злато, не обложку,
А чтоб услышал кто, когда молчу.
Мне не дарите золота в дорожку —
Лишь посочувствуйте в моё плечо.

Но это — дефицит. Не в магазинах,
Не в магазине и не у нас в мозгах.
Всё понимание, сочувствие — картина,
Где их нет вовсе. Только в небесах.

Такое впечатление — их просто
Не выдали при старте, как бинт.
Мы все научены стрелять и бросить,
А вот услышать — глохнем все в момент.

А я не жду уже и не мечтаю —
Я на коленях с мыслью и вином:
Мне ничего не надо — клянусь, я знаю —
Кроме того, что ждёт нас за окном...

Ветры нас зовут в дорогу —
Голубые рубежи.
Мы не спросим путь у Бога,
Мы пойдём туда, где — жизнь.

Каждый шаг — как вдох весенний,
Каждый взгляд — в огонь мечты.
Если сверить час по времени —
Сверь по дружбе, не по мгле.

Дай мне руку, друг, как прежде,
Не пускай её в туман.
Пусть дорога в нас, как вежда,
Хранит свет от всех обман.

Дай мне слово — не пустое,
Дай мне сердце — без замков.
Пусть любовь в нас станет строем
На тропе из облаков.

Если даль зальёт просторами,
Если время — как прибой,
Станет свет мечты опорами
Нашей общею судьбой.

И когда угаснут зори,
И пройдут дожди без нас —
Будет в ветре, в тихом море
Отголоском каждый час.

Никогда не верю, когда я сам себе всё говорю —
Я ведь мастер сказок, в которых сам себе герой в бою.

Обещаю с понедельника — но год уже тяну канат,
Сам себе я как начальник — строгий, лживый адвокат.

Я себе пою "успей", "сумей", "ещё немного, друг",
А потом в глаза не гляну — слишком там усталый звук.

Иногда, как перед Богом, сам с собой сажусь на чай —
Но в ответ — одни отмазки: «Ты же знаешь, так и знай…»

Я попаду в тот край, где свет и лилии,
Где тишина — как благодать вдали.
Хоть жил я странно, не по Евангелию,
Но душу не продал, и с ней — в пути.

Я не молился строго по канонам,
Не раз смеялся — пусть и невпопад…
Но, Господи, я шёл и под иконами,
И падал, да вставал — и был не рад.

Я ел с врагом, прощал тому, кто предал,
Я вдалеке искал в себе чертог.
И пусть закон я часто недочитал —
Я верил, что любовь важней тревог.

Я не святой. Увы — и не подвижник,
Не постник, не пророк, не богослов…
Но был я человек — смешной, безлишний,
С огнём в груди и жаждою веков.

И если вход туда — по мерке строгой,
Я, может, вряд ли первый у ворот…
Но постучусь. И с дерзкою тревогой
Скажу: «Прости… я был , я жил как смог..».