Поэмы

1
На мне живого места нет! –
Я весь поломанный…
Я утопаю в мире бед –
Я весь ободранный…

Как же люди могут –
Причинять такое мучение?
Не могу я терпеть невзгоды!
Жизнь – это заточение…

На мне живого места нет! –
Ни снаружи, ни внутри…
Погас надежды яркий свет,
И погасли все мечты…

И я спрашиваю вновь:
Зачем тебе продолжать? –
Ведь больше не манит тебя – любовь,
И все оставшиеся дни ты будешь страдать!

На мне живого места нет! –
На краю, на середине…
Начинается лунный рассвет,
И кровь приливает к сердцевине…

Мне больше ничего не нужно! –
Я больше ничего не жду…
В душе моей – так пусто! –
Раз крещенный, то – прощу…

На мне живого места нет! –
Раны не проходят…
Я утопаю в мире бед,
А добрые – уходят!
На мне живого места – нет!

2
Я больше не желаю совершать ошибку…
Ты больше не увидишь мою улыбку…
Ты знаешь, что я не забуду тебя,
А я знаю, что ухожу навсегда!

Ценить – не значит быть со мною рядом,
Ценить – не значит падать градом –
На мои мысли и слова…
Я – давно погасшая звезда!

Но кому это нужно? Все – в себе!
Разорванные бусы лежат на столе…
Лишь бумага и рука
Овладевает сердцем – дурака!

Я знаю, что бывает сложно –
Со мной и моим характером…
Но знай – мне и самому так тошно –
Так тошно быть подстрекателем!

Я просто чувствую, насколько я тяжелый! –
Повисший на шее у друзей…
Я просто чувствую, что невозможно –
Мне стать хоть чуточку сильней…

Я – человек невозможный!
Я – ошибка луны…
Я – для других слишком сложный,
На мне – одни лишь рубцы!

На мне живого места нет! –
Я весь – поломанный…
О, Иисус, подай мне свет!
В момент я – воскрешённый…

Откуда ты пришла,
Зачем ко мне явилась,
Чего во мне нашла,
Скажи ка мне на милость.

Тебе ведь нужен я,
Но уходить мне рано,
Чего же ты пришла,
Давай иди обратно.

Я каждой ночью слышу,
Как ты ко мне стучишься,
Теперь их ненавижу,
И по ночам не спиться.

Откуда ты пришла,
Зачем с собой зовёшь,
Ещё мне не пора,
Меня не заберёшь.

Уйди не возвращайся,
Оставь меня в покое,
По кладбищу болтайся,
И там махай косою.

Нетрогай мою душу,
Оставь меня в покое,
Твой голос я не слышу,
И не пойду с тобою......

Она не бросит никогда
И не предаст в несчастье друга
Любовь, со мною на века
Ты моя лучшая подруга!

Разделит боль, утрет слезу
Горою станем друг за друга
Тебе одной отдам фиал
Ты моя лучшая подруга

Ты видишь что не виду я
И чувствуешь тона недуга
С тобой одной я на века
Ты моя лучшая подруга

1

слышишь в горах пугающий громкий рёв
перебудил овец, перепугал коров
женщины даже не пряжи не отложили.
жили себе так тысячи лет да жили.

тебе не даёт покоя: они все врут?
как можно, да как же под рёв этот все живут?

неужто никто там не был, не рассказал?
да были там все, но зачем им теперь глаза.

и ты б перестал придуриваться, искать,
никто не ревёт, это боль твоего виска.

2

когда ты добираешься до края -
конечно, сам считая: это край
тебя встречает женщина босая
красивая как сам цветущий май

молчит и смотрит долго долго долго
так долго будто ты в последний раз
увидел этот мир, и в нём так много

да был он там, но смысл его глаз?

она стояла и руки касалась
и он дрожал как древо на ветру
он слышал эту жалость: её жалость
он понял её страшную игру

лишившись глаз он слышать стал лишь лучше
лишившись сердца вечность был готов
стоять с ней рядом подле этой кручи
и слышать рёв сей до конца веков

3

женщины пряжу откладывают назавтра
девочки злятся: ещё одного взяла

а он скитается в горах и слышит счастье
и в этом счастье такая сплошная мгла.

4

это не рёв драконий - драконье пенье.
чтобы его услышать, найди терпенье.
если терпенья хватит, то обретёшь
то, что желаешь, что нужным себе сочтёшь

это не рёв, это плачется ямауба
спасибо, что в гости поднялся ещё и ты
так сложно в пространстве воздуха света звука
понять что ты на окраине темноты.

1.

женщине одной было тридцать лет – всё никак господь не давал детей, с мужем та объездила белый свет, только все советы, увы, не те – приходили к скалам, кричали вверх – почему, Создатель, за что, за что?
плач их, возвращаясь, звучал как смех,
и из подземелья пришёл Дракон.

говорит: смогу я исправить всё.
говорит: помочь вам двоим смогу, есть в моей пещере один цветок, я его отчаянно берегу, я его могу вам двоим отдать, принести сей час же, вложить в ладонь, и пыльцой осыплется благодать, запылает жизни внутри огонь.

говорит, и голос его как мёд, говорит - ни плакать, ни перебить: как дитю семнадцатый стукнет год – так придёт пора вам за всё платить, вам полжизни нянчить его, ласкать, умывать сонливого поутру, стукнет как семнадцатая весна – я себе родимого заберу.

говорит – и голос его волной омывает сердце.

«да что года! – был бы нам ребёночек дорогой,
был бы – так останется навсегда» – так решили люди, и тот цветок как живое сердце ладони жгло.

глупости какие: драконы, срок – разве им настолько не повезло?..

2.

говорили: сердце моё – цветок, я любой обиды не вынесу, моя кожа – белое молоко, улыбайся, милая, и танцуй, говорили, холили, берегли, в волосы вплетённые колоски, не пускали дальше родной земли, не давали видеть вообще ни зги, словно я, сокровище, разобьюсь, словно мне и ветра порыв – синяк,
запирали, плакали – ну и пусть,
не люблю, когда поступают так.

говорили – к скалам ты не ходи, в подземелье дремлет большой дракон, твоё сердце вытащит из груди и в когтях стальных истерзает он, говорили – пепел, война и снег, говорили – копоть, тоска и сон, но проходит мимо семнадцать лет – из пещеры не вылезал дракон.

мне подходит время идти к венцу – кандидатов много, смеётся мать, ну а я верна своему кольцу, у скалистых гор я его нашла десять лет назад, и теперь храню, и оно мне впору, оно моё,
мой отец вздыхает сто раз по дню: ну и кто такой воспитал её?

ну и кто такой воспитал меня, ну и кто на плечи навесил груз – я уже давно не боюсь огня, я его лелею, его люблю,
говорили: к скалам ты не ходи, в подземелье дремлет большое зло, и оно всегда за людьми следит,
ну а мне заранее повезло.

говорили: хватит мечтать, дитя, и тоска совсем тебе не к лицу,
мне напоминают, кто зол, кто свят,
ну а я верна своему кольцу.

3.

ночью перед выданьем как мне спать, я его так жажду, как ждут беду – и колечко будто бы стали звать – я, конечно, тоже на зов пойду, подземелье тёмное, да и пусть, только бы немного, чуть-чуть огня! – я и темноты не совсем боюсь, так не сможешь ты напугать меня, я иду по зову, и пахнет мглой, я иду в волнующей темноте, чувствую я кожей зовущий вой, но никак понять не могу я – где?
и идти мне тяжко, но мир мой пуст, он таким был, кажется, испокон,
я не темноты – я себя боюсь.

…посреди пещеры стоит Дракон.

4.

говорили: сердце её – огонь, говорили: выросла из цветка, потому семнадцатою весной так исчезла, будто бы не была, из груди у матери рвётся стон, у отца не хватит ни слёз, ни слов.


где-то в подземелиях спит Дракон, охраняя лучший из всех цветков.

1.

ты рисуешь звёзды карандашом, и на неба призрачной синеве эти звёзды - меловый порошок.
ты рисуешь росы в сухой траве, и моря - нежнее, чем тонкий шёлк.
ты рисуешь "плохо" и "хорошо" - и твои рисунки тебя живей.

2.

тебе сказки на ночь читала мать, перестала, правда, уже давно, потому что можешь ты Представлять, потому что силой твоей оно со страницы сходит в твой мирный дом;
мама очень плакала по ночам.
ты не понимаешь - зачем о том плакать, о чём можно бы и кричать?

мама не кричит, только книги все отбирает - даже по пальцам бьёт, твой отец однажды очнулся сед, и кричит, наверное, за неё.
ну а ты украдкой рисуешь ночь, и она уже за твоим окном.
люди проклинали б такую дочь,
но тебе заранее прощено.

3.

твоя сила крепнет всё и растёт, и ты ею учишься управлять; коль зима приходит - рисуешь лёд, коль весна стучится - рисуешь гладь, в летний день - на яблоне вороньё, в день осенний - клин в небесах гусей.

твоя мать приносит тебе шитьё.
твой отец по-прежнему светло-сед.

твои сказки больше не о любви, твои книги больше не о войне.
говорят родители: не зови то, что будет даже тебя сильней.
говорят родители: не буди, ведь все эти сказки - такая блажь!..

но бушует сила в твоей груди.
но ты что-то пламенное создашь.

4.

говорят соседи уж десять лет, говорят на разные лад и вид: ничего страшнее на свете нет.
на Буяне нечто такое спит - у него чешуйчатое крыло, когти как из золота отлиты,
и глаза прозрачные, как стекло.

и они не знают, что это - ты.

хочешь, расскажу тебе, братец, сказку? рядом сядь, плесни мне ещё вина, странно, не случилось вообще огласки, столько было нас: помню я одна.
мы сражались, брат мой, со злом и тьмою, кто с клинком, кто с цепом, кто просто так, я от крови пролитой не отмоюсь, я купалась в этой крови, мой брат, убивали всех: и детей, и взрослых, убивали женщин мы и мужчин, потому что зло распознать непросто, лучше смерть невинным, чем отпустить тех, в чьих жилах зло кипит горче яда, жжёт кого безумия серебро.
я ведь, братец, верила, что так надо.
я ведь, братец, думала: мы - добро.

есть завязка, только вот нет финала, но моя жестокость достигла дна, я тогда, мой братец, не понимала,
времена прошли - поняла. одна.

вот такая, братец мой, вышла сказка, не сказать ни словом и ни пером, мы сражались, светлые, это ясно,
а в итоге стали мы сами злом.

а стоящая девочка у костра
взахлёб говорит: она новая нам сестра,
что пламя зовёт, что посоха сталь остра!
а стоящая девочка у огня
говорит, что не может сражение променять,
что готова скакать на звуки войны три иль четыре дня!

а сидящие сёстры в кругу на неё не подняли глаз,
потому что ну сколько же тут таких появлялось нас.

***

но я всё-таки открываю рот:
- погоди, дитя. я спрошу у костей, и не смей ты дерзить костям,
им-то нет нужды врать, в отличие от людей.
и ослушаться их не смей.


кости шепчут мне в уши: останови её.
кости мелко трясутся: погубит себя живьём.
голень шепчет: её отравят чужою лжой*
череп фыркает: но тогда она нам чужой...
я рычу: говорите тише, по одному,
я ни вас не пойму, ни себя уже не пойму.
пястной костью я прислоняюсь слегка к виску,
открываю глаза
и вижу её тоску.

***

а стоящая девочка у костра
взахлёб говорит: она новая нам сестра,
что пламя зовёт, что посоха сталь остра!
а стоящая девочка у огня
говорит, что не может сражение променять,
что готова скакать на звуки войны три иль четыре дня!

***
говорят мне кости: останови её.
говорит мне разум: не дай уйти на смерть.
я, старейшина, как сказала - так и пойдёт.
я старешина, как сказала - так и решат.
а она смотрит дерзко, и взгляд её будто плеть,
словно очень ей хочется этим-то испугать.

***

я встаю. я очень редко встаю.
вместо этого я обычно лозою вьюсь.
я смотрю в глаза этой девочки и смеюсь.
я смотрю в глаза этой девочки и боюсь.

***

- ты не знаешь, кто я. я же знаю тебя насквозь.
ты же смотришь и видишь ветки и темноту.
и зачем тебе слушать странную, эту, ту,
кто научит тебя жить лучше, чем твоя злость?
тебе вряд ли нравится оказанный мне почёт.
и ты вряд ли поверишь, что в нас одна кровь течёт.
вот и думаешь: в эти косы грязь заплелись и ил.
и вообще её просто никто никогда не любил.

- я не знаю, кто ты, но готова тебя послушать.
и ты знаешь, что поступлю я только по-своему.
а сестрицы сидят у круга да греют уши,
и хихикают - только, правда, не по уму.

говорят мне кости: не отпускай её.
говорят мне духи: не отпускай.
говорят мне силы, но что мне до этих сил...

уходи, говорю. уходи, как рассветёт.
уходи, говорю, пока не орёт глухарь.
и скажи всем:
это я тебя отпустила.

***

я так верю в истории, что меняют свой ход.
но она приходит ко мне через век или через год.
медь тускнеет да и понурена голова.
говорит одно:
ты права.

вот склонились у колыбели отец и мать, долгожданному и единственному дитяте обещая хранить, лелеять, пестить и помогать - как иначе-то при несказанной благодати?

вот растёт дитё, как травиночка, высоко,
вот боятся родные - вырастет и узнает,
что в краю неизвестном, далеко-далеко
люди ходят другие и птицы не так летают.
отпустить его птицей надо бы, но а как?
ведь совсем к одиночеству маленький не приучен,
а ему двадцать восемь. ну, здравствуй, тяжёлый случай.
вот откуда берётся прообраз "Иван-дурак".

вот растёт дитё, и косица её густа,
и красавица, мастерица она, певунья,
и кому же достанется эта-то красота?
а попросим-ка мы запереть красоту колдунью.
вот сидит себе, вот сидит себе и сидит,
никогда на свете юношей не видала,
а родители ноют "внуков бы нам сначала".
вот прообраз царевны, пробывшей взаперти.

вот растёт дитё, у неё в волосах трава,
и её будто солнце в носик поцеловало.
говорят ей: она уродлива, но жива,
и вот этого ей должно быть уже немало.
вот растёт дитё, и не любит его никто,
и трава в волосах превращается в травяные
яды всякие. ходят в дом её водяные,
вот прообраз старухи вам с костяной ногой.

вот склонились у колыбели отец и мать, уповая на несвершившееся чудо, на богов, на шаманов, на травы и благодать...
это присказка, милый. сказки уже не будет.

Этот парень такой же, как все, что я видел раньше – тихий, снулый, насильно призван, теперь в аду, «я не пью», «не курю», по ночам рыдает как баньши,
ну а мне чё.
А мне сказали – и я веду.

И запьёт, и закурит, и сдохнет десятым рейсом – этих, господи, извини меня, пацанов собирают неделю, домой отправляют в кейсе,
старшина наш вздыхает злобно – мол, вот гавно, не пытались сбежать бы, домашние идиоты, дезертиры, тупицы, чо пыришь, дегенерат, не рвало бы на минах влюблённых в себя уродов,
матерится как чёрт, а глаза-то от слёз блестят.

Я их, честно, даже по именам не помню, очень часто у нас меняются имена, только звания: лейтенант, рядовой, полковник,
только смерти,
только спасибо тебе, война.

Этот парень такой же, худой и глазастый малый, слава богу, не треплется, плюс ему от меня, не боится ни громких звуков, и ни запала,
тишины лишь боится сильнее, чем, блядь, огня.

***

Тишина наступает, чтобы потом взорваться, тишина отзывается шорохом их шагов, я пытаюсь считать, сколько там их, наверно, двадцать,
ну а мы тут вдвоём.
Чё нам делать теперь, Антох.

Кровь в ушах стучит гулко, так гулко, что как набатом; а пацан что-то крепко так сжал в руке.

Я смотрю на него.
Я спрашиваю.

– Куда ты?

Улыбается.


… это лучше, чем к этим, в плен.

у тебя был с детства чудесный дар: приручать животных любых мастей, будь змея то, птица, дельфин, комар, есть ли хвост и кисточка на хвосте. маленький немаленький принц-не-принц, для тебя у жизни не хватит роз, но зато вот кошек, собак и лис будет рядом много.

так и сбылось.

1.

вот тебе восемь, вот у тебя есть кот, есть новый горный модный велосипед.
много кто во дворе завидуют: идиот, едет как лох и выглядит как скелет, ну и зачем такие вообще понты, первый синяк - и велик уедет на!

дразнят не все.
кто-то сказал: "эй, ты".

ты обернулся.
ёкнет внутри.
"она".

***

знакомься, мой друг, вот девочка-кот - не кошка, путать их ни за что, ни за что нельзя! кошки - уют домашний, сметанка в плошке, кот - это петь на крыше, слова скользят, лапы ободраны, шерсть почему-то дыбом, наглый, всегда угрюмый и меховой,
если услышишь как-то его "спасибо",
то никого не сыщешь верней его.

***

я уже говорила, что это кот, даже когда её называют Катей?
Катя смеётся, если болит живот, Катя смешит, когда завываешь "хватит!", нравится твоей маме (тебе - чуть-чуть, или ты вот себе ещё не признался), резкая, беспокойная, словно ртуть, черноволосая, хищная, как неясыть.
содраны локти, коленки - сплошной синяк, все во дворе живут на её диктате.

ей уже десять, и странно, но вышло так:
она пунцовеет, когда ты кричишь ей "Катя!"

2.

подбирал животных (всегда: людей), кот твой жив и здравствует и поныне, где ты находил их, скажи нам, где, мы пришли, но нет их там и в помине. окружён вернейшими из таких, имена которых - синоним к "верность".

а мой дар - корявый и тихий стих,
но я не хотела бы твой, наверно.

***

я знаю девочку-волка, я с ней была долгое, очень долгое слово "вечность", она никому не верит, как снег бела, улыбчива, перепугана, бессердечна, усталое моё солнце у ног сидит, и цвет её боли и шерсти сейчас не белый,
но вот ты пришёл,
и вот она не рычит,
и я хочу знать: как же ты это сделал?

***

эта история больше не о тебе, эта история плавно перетекает в не-объяснение, кто же я, кто такая, чтобы писать стихи о твоей судьбе.
это вообще-то сказка, мой милый друг, кто не хотел, чтоб его описали в сказке? добрый царевич зверей подчиняет лаской, звери за ним в огонь до конца идут.

вроде заманчивый миленький лейтмотив, надо его использовать - знаешь, звери, мол, приручаемы, все захотят проверить, поприручать, добиться всего, уйти.

впрочем, нет. нет. не стоит такой рассказ тысячи снова брошенных псов и лисов,
знаешь же, дуракам ведь закон не писан,
ими не издан
и им же и не указ.

эта история больше не о тебе, не о твоём таланте вести куда-то,
не о твоём умении у лопаток
крылья растить
и в жизни вводить сюжет.

***

у тебя был с детства чудесный дар - вдохновлять и верно держать удар.

у меня был с детства не дар,
но мир -
я умею правильно говорить.

Говорят что поэта души не понять
Этот мир безграничный и странный
Его нотки звучат в аромате хмеля
Воспевает в стихах своих горы Монтаны

Говорят что натура его глубока
Смело рифмы слагает из строчек
Он возносит обыденность вверх, в облака
Уникален его необузданный почерк

Говорят что ранимый, обидчивый он
В себе ищет изъяны, дефекты
Может быть, он таков, рифмоплет, Арион
Ведь поэт и не знает он прочих наречий

Мы сутки в полёте,тут дело в пилоте
Наша с тобою ракета на взлёте
Я словно оса,а ты чиста как роса
Взлетаем с тобой в небеса

Не важно какие ,у нас были роли
Характер мы свой ломали,бороли
Любили ,страдали и видели боли
И заново мы ,набивали мозоли

Мы над небом парили,смеялись,дурили
И вмести остаётся Бога молили
Друг друга не с кем не делили
Себе мы сердца на век растопили

Когда-то и кем то мы были любимы
С кем то расстались, кого-то простили
За нами полили, звонки на мобильный
В режиме полёта ,это стабильно

Не важно что там позади
Головой не крути,Забудь не смотри
Твоя дорога только вперед
Только так ты узнаешь ,каких ты пород

Ты не сворачивай с пути
Можно уйти ,и нам тебя уж ,не найти
Действия своё ты в голове крути
Деяния ты не мути, своё себе ты забери

Тает в сердце лёд и капают капели
Между нами жарко, а у вас метели
Я видел их и в их нашёл потери
Увы они от завести потели

Остывший ужин на столе, стакан кефира в полутьме
От бликов алого заката, в глазах застыла горечь страха.

Закрыта дверь, замок висит , но пропадёт в ночи твой вскрик, под гнетом стен прижатых к горлу, наедине оставшись с болью.

В низовьях рек клубились, плавали туманы,
Бродил в Монголии холодный Салхи-ветер,
Рассказывал он птицам, облакам печальным,
Что от слиянии двух рек река родилась летом.
Гонял на запад он кудрявых облаков отары,
Легенду о красавице реке разнёс по свету,
Цвели монгольские просторы синей ая гангой,
Звенел струной морин хурА певучий ветер.

Росла красавица и полноводьем наливалась,
Вплетала в косы новых вод волнистое теченье,
Свет буйный желтый из луны в себя вбирала,
А серебро созвездий заплетала в украшенье.
Текла неторопливо по степям монгольским,
Любуясь красотой в ней небо отражалось,
Летят года спираль веков затягивая в кокон,
Цветут подснежники. Пора любви настала.

Звенящий мир дождей любовью встретил,
Батыр Туман ей сердце предложил и руку,
Красавица ему милее, дороже всех на свете,
Укутывал плащом он Селенгу холодным утром.
Шаманом ветер пел и в лунный бубен бился,
Седые звезды предсказали ей судьбу другую,
Подслушав пенье птиц, в красавицу влюбился
Батыр Улан-Бургас. Сошел он с гор в раздумье.

Лазурным знаменем плескалось голубое небо,
Сиянье черных глаз и красота пленили сердце,
Шумит волнами ласковой любовью нежность,
Под тенью хвойных гор влюбленные укрылись.
Расправив крылья, жаворонки пели в небе,
В полуденной жаре, скользя по краю счастья,
Любовь пришла, она останется в сердцах навеки,
Укрывшая собою ночь, их тайну мраком прячет.

Ничто не вечно под бессмертным солнцем,
Небесный свод взорвался знаменем багряным,
Не смог батыр Туман отдать любимую другому,
Накрыл соперника искрящимся крылом тумана.
Не слышно в вязкой тишине ударов битвы,
Лишь сумрак и безмолвие накрыли степи, горы,
Отравленное снежным пеплом лето уходило,
Моля о чуде, плакала река надрывно, горько.

Металась Селенга зажатая свинцовыми тисками,
Стремясь прорваться к милому, текла по кругу,
Разрушить тишину пытаясь слабыми волнами,
Бродила в сонной темноте, искала в свет дорогу.
Летели лебеди, рассыпав с перьев мимо счастье,
Кружили в небе журавли прощаясь с Селенгою,
Накрыло степи раннее дождливое ненастье,
И гром с небес - погиб Улан-Бургас в неравном бое.

Застывший воздух сердце жгучей болью давит,
Разлился в каждой капле ядом крик утраты,
Щемящая тоска потери по живому режет память,
Цветущую весну накрыло снегом безвозвратно.
Из плена нелюбимых рук взлетела вверх волнами,
За ветром побежала размывая, разрывая скалы,
Тоской гонимая, степь заливая, потекла слезами,
На запад, куда гоняет Салхи-ветер облака к закату.

Закрыл батыр Туман над степью пеленой полнеба,
Отправился за Селенгой на серебристых крыльях,
В Бурятию, страну соседнюю, где он не разу не был,
Почти догнал её, седой Байкал его дорогу преградил.
Взмахнул рукою мрачный богатырь, подул ветрами,
Осыпался росой батыр Туман, исчез с рассветом,
Могучего Байкала покорило полноводье чужестранки,
В свои он воды её слезы принял, сердце отогрел.

Течет железная река, печаль скрывая в волнах,
Осколки сердца берега покрыли красной глиной,
Жалея Селенгу Байкал в себя вбирает её воды,
Напоминает ей хребет Улан-Бургасы о любимом.
В низовьях рек клубились, плавали туманы,
Промчались табуном века, года над степью,
Цветут бурятские просторы синей ая гангой,
Звенит струной морин хурА певучий ветер.


*Ая ганга – богородская трава
*морин хур – музыкальный инструмент.
* салхи – с монгольского ветер.

Глава 3. «Рустам»
Но вот однажды к славному Спаргапису царю
Приехал воин, равных он не имел в бою.
То был Рустам, любимец царя тиграхауд,
Которого Кавудом с рождения зовут.
То был красавец воин: могуч, широк в плечах,
Лицо, как бы стальное, огонь горит в очах.
В бою разил врагов он, словно, шутя, играл.
Спокойно и всегда Рустам наш побеждал.
И здесь решил участие Рустам все же принять.
Чтоб силу, ловкость рук хотел он показать.
Так вот проблема в том, что легче уж сказать,
Чем для себя соперников Рустам смог отыскать.
Но что угодно, только не этот вот сюрприз:
Сразиться с ним решила царевна Томирис.
Стройна, гибка, как ива, хрупка , как тонкий лед.
А до чего красива, ей даже шлем идет.
Рустам был загнан в угол. Но что поделать тут?
Придется бой принять, а то ведь засмеют.
И начал он спокойно, почти что и вполсилы.
Но здесь Рустам ошибся: ее недооценил.
Ведь сильной оказалась у Томирис рука.
К тому ж еще впридачу она была ловка.
Рустам уже не шутит, старается всерьез.
Как бы ему царевна здесь не подтерла нос.
И с интересом замерла пред ними вся толпа.
Такого поединка не видела она.
Здесь каждый сомневался, не мог предугадать:
Кто же победителем все же может стать.
Но, несмотря на ловкость и хитрости ума,
Царевна все же женщина: ей сила не дана.
Рустам заметил это, и мог он победить,
Но взгляд царевны гордой просил ее убить.
Ведь для нее, которая привыкла побеждать,
Уж лучше смерть во славе, чем побежденной стать.
На миг Рустам задумался, но тут же он решил:
У ног царевны славной копье свое склонил.
И не успела ахнуть от зрелища толпа,
Как Томирис свой пояс Рустаму отдала.
Но здесь толпа взревела , не ожидав тогда
Такого вот счастливого развязки и конца.
Ведь если пояс девушка кому свой отдала,
То значит, себе мужа тем выбрала она.

Глава 2. «Томирис»
Хотя ему тяжелая досталась и судьба:
Был сиротой, изгнанником, скитался все года.
И даже счастье с милой лишь год он испытал,
С красавицей Зариной он вместе умирал.
Он думал, сердце лопнет от горя, от любви.
Но дочки крик раздался, как бы крича : «Живи!»
Зарины вдруг не стало, но ведь вместо себя
Спаргапису оставила она свое дитя.
Любил он дочь безумно и с радостью растил.
Стрелять из лука метко ее он научил.
И на любую лошадь могла вскочить она.
И в скачках была первой дочь славного отца.
А лет с шести узнала, как меч в руках держать.
В тринадцать лет любому была бойцу под стать.
Имя своей дочери Томирис он дал.
И такой красавицы свет уж не видал.
На лице прекрасном, белом, как снега,
Стрелы бровей черных, чудные глаза.
Губы, словно маки на лице горят ,
А какой же гордый у красотки взгляд
И немало юношей не спускало глаз
Со степной красавицы, чистой, как алмаз.
/Продолжение следует/

"Рассвет"
I
Здравствуй же, милый, хороший читатель,
Много мы дней не видались с тобой.
Чернила на строки не попусту тратил
Странник, который зовется Писатель,
Раз уж сюда ты добрался, родной.
Сказание резво пройдет свою третью,
Последнюю и ключевую черту,
Поговорим же начистоту
О величайшем сием лихолетье.
Тебя попрошу: внимательней будь,
Розой тогда распустится суть.

II
Будто бы яркий, безоблачный сон,
Уж четверть века стрелой пролетело
С тех самых пор, когда друг наш Зенон
Был окружен со многих сторон,
Однако же спас от смерти он тело.
Давненько народ не слыхал ничего
Об убежавшем в лесу некроманте,
На государство пока лучше гляньте:
Веры настало там торжество!
Нигде не найдете страны вы богаче,
И града просторнее, больше, тем паче.

III
Верховный владыка уверенно, строго
Поставил железною, твердой рукой
Под именем их единого Бога
Темень законов, указов так много,
Он не игрался — дышал он страной.
Являлся любимцем простого он люда,
За подлою знатью с прищуром следил,
И всех справедливостью только судил.
Гонцов посылал же с дарами повсюду,
Приятелем стал соседям он ближним,
Король же казался все более лишним.

IV
Этот политик, умнейший мудрец
Не кто иной как Малис наш лично,
В церкви немало прошел он колец
Иерархических и, наконец,
Сан величайший принял публично.
Книги, порой, вечерами писал,
Когда все ж дела его малость редели,
От должности не уставая, недели
Он не являлся на праздничный бал.
Дела свои вел только единолично,
Да и справлялся со всем он отлично.

V
Церкви построил, дома и дороги,
Села, деревни, ничто не забыл,
Малис в правлении выступил строгим,
Но помогал при всем том очень многим,
Златом бурлился ученый в нем пыл.
Маги, гадалки, и злые колдуньи —
Безвольными жертвами стали его,
И не осталось теперь никого:
Ни некроманта, ни старой ведуньи.
Еретики же за годы все эти
Попались в костры, инквизиции клети.

VI
Изобретений зато новых уйма
Стала являться для будничных дел:
Мельница тут, где река очень буйна,
Башня, в которой ночью подлунной
На звезды часами астролог глядел.
Крестьяне сумели работать спокойно,
Деревни имели теперь егерей,
Что защищали от диких зверей,
Охотились воины эти достойно.
И вот на рассвете, пройдя по лесочку,
Два егеря-друга вступили на точку.

VII
Вырыли яму пошире, поглубже,
А внутрь заточенных кольев снесли
Ветками скрыли, листвою получше,
К полудню затем, совсем отдохнувши,
Открыли капкан у самой земли.
Закончив почти по защите работу,
Сквозь ветви узрели они силуэт,
И вышел к ним странный, пугающий дед,
В мыслях у них возникла охота,
Словечком обмолвиться с тем стариком,
Хоть был он и вовсе им незнаком.

VIII
На посох с трудом опираяся ветхий,
Откинул он черный, смольной капюшон,
А на плече восседал во́рон редкий
Черной, как плащ господина, расцветки,
Щелканье клювом — звук похорон.
Старец явился мертвенно бледным,
Пряди седые и борода,
А взгляд же его то туда, то сюда
Сновал и на знанья казался не бедным.
Синих морщин же глубоких мешки
Венчали звериные, волчьи зрачки.

IX
Ужасно небрежно взросли его ногти,
Кои венчали сухие перста,
Не человечьи они — зверя когти,
Будто покрытые слоем из дегтя,
Посох обвили его, а уста
Недоброй улыбкой слегка озарялись,
Темным оскалом. В кольце изумруд
Ярко сверкал, как с лягушками пруд.
Охотники, к слову, не растерялись
И, дружелюбно махнувши рукой,
Сказали: «Старче любезный, постой.

X
Откуда ты прибыл? Ведь вовсе не местный,
Куда же идешь, иль гуляешь ты так
Не торопясь? А лес сей чудесный!
Нам, право, довольно-таки интересно,
В какое же место правишь ты шаг».
Бледный старик в одеянии черном
Гласом хрипящим им отвечал:
«Как же давно никого не встречал
Я в этом лесу, как воля, просторном.
К несчастию, скучным мой выйдет рассказ,
А я с удовольствием выслушал б вас».

XI
«Так говорили крестьяне вчера нам:
Старый медведь в лесу здесь буянит,
Всякого рвет он напополам,
Подходит все ближе к нашим домам,
Пугает скотину и громко горланит.
Будь осторожен, он крайне опасен,
А также ты яму вокруг обойди,
В ней много кольев — они посреди».
«Увы, но я с вами совсем не согласен,
Медведь обитает в своем ведь лесу,
А люди все рушат его полосу.

XII
Друг он мой старый, его я когда-то
От смерти ужасной охотничьей спас.
Вы же — жестокие плахи солдаты,
Злобой своей, как клещами, зажаты,
Настанет теперь последний ваш час!»
В воздух взлетела рука колдуна,
Зловеще блеснул в кольце изумруд,
Мужчины взялися за луки, но тут
Магия черная стала видна.
И, сжавши бедняг с ужаснейшей болью,
Маг насадил тела их на колья.

XIII
Темный колдун, от рожденья — Зенон,
Бесчувственно зрел в сырую могилу
Двоих тех несчастных. А небосклон
Лес освещал со многих сторон,
Вовсе не зная про магии силу.
Ворон тут каркнул и завращал
В сторону солнца своими глазами,
Зенон потянулся, коснулся перстами
И птице крыло любя почесал.
Затем обратился к безветренной чаще:
«Приди же, дружище вечно рычащий!»

XIV
И, ветви ломая, огромный медведь
Вышел к Зенону, тот зверя погладил,
Так произнес: «Сегодня и впредь
Ты должен укрыться, чтоб не умереть,
Ступай на восток безопасности ради.
Люди в покое тебя не оставят,
Но скоро наступит время для мщенья,
Ждет их в скелетов живых превращенье,
Нам с тобой радость тем самым доставят.
Давно мы знакомы, ты взор не криви,
Теперь же прощай, старый друг, и живи».

XV
Зверь развернулся, взглянув напоследок
На старика, что любил его так,
И удалился, ступая по следу
В даль, о которой вкратце поведал
Спаситель его. Он скрылся, а маг
Путь свой продолжил, капкан обезвредив,
Посох ему в этом деле помог.
Охотникам чудный он подал урок,
Впредь не посмеют вредить те медведям.
Пели средь листьев дубов соловьи,
Когда наш Зенон достиг чрева земли.

XVI
К шахте заброшенной тайный проход
Вел, защищенный природой и сталью,
Его человек никогда не найдет,
А если найдет, то тотчас умрет,
Сгинет сожженный магической гарью.
Смертельна была тропа из ловушек,
Над входом в пещеру воронов стая,
Пост охраняла, в небо взлетая,
Будто бы рой из назойливых мушек.
Нутром ощутив, что хозяин вернулся,
Скелет у двери тем же мигом очнулся.

XVII
Доспехи на страже от солнца сверкали,
Свет из глазниц отдавал синевой,
Не было в них ни толики печали,
Лишь верность потоком они источали,
Ведь господин вернулся домой.
И некроманта тьма поглотила,
Только лишь свет от свечей освещал
Черного дела начало начал,
Витала по шахте темная сила.
Долго Зенон спускался до зала,
Армия в коем его обитала.

XVIII
Двадцать пять лет позади, а Зенон
Ни дня не провел без важного дела,
Увидел бы Малис, подумал, что сон,
В зале ведь мертвых стоял легион,
Мага увидев, все загудело.
Но среди них выделялся один,
Тот, кто стоял во главе сего войска,
К Зенону он подошел и по-свойски
Обнял его, коснувшись седин.
Лазарь то был, он друг его верный,
Из десяти тысяч самый примерный.

XIX
«Рад, что в порядке ты, мой господин, —
Лазарь сказал, гласом, как из колодца, —
Нашли мы того, кто в сети паутин
Долгие годы лежал средь руин,
А кости его не видели солнца.
Здесь он, но прежде, хочу я сказать
То, что уже говорил я когда-то,
Не посчитай же меня виноватым,
Решенье тебе все равно принимать.
Я знаю, что Малиса ты ненавидишь,
Однако ты в злобе правды не видишь.

XX
Мы можем все сделать, убийц подослав,
Выманим Малиса дальше от града,
Скелетов нам хватит и, поле устлав
Охраной его, мы к нему уж стремглав
Бросимся, месть твоя будет наградой».
Ответил Зенон с улыбкой печальной:
«Твоя доброта озаряет нам путь,
Но упускаешь ты самую суть:
Агаты любовь была чистой, хрустальной.
А Малис уж дважды ее размозжил,
Душу и тело со света изжил.

XXI
Нет, смерть не станет ему облегченьем,
Совесть свою не очистит в крови,
Убил он во мне всей жизни свеченье,
Теперь моя сущность полна только мщенья,
Я сделаю это ради любви.
Город сотрется с лика планеты,
Церковь и Бог истлеют в грязи,
А все его люди в той же связи
В муках умрут от копий скелетов.
Я уничтожу его достиженья,
Он никогда не получит прощенья!

XXII
Хотя я не прожил на свете полвека,
Чувствую, знаю, что скоро умру,
Душу же если мою в человека
Другого отправить, чтоб не был калекой,
То все мое дело пойдет ведь ко дну.
Лишь моя жизнь источником слабым
Магию держит, скелетов же рать
Нужна мне, чтоб брата живьем отыскать,
Но нам не хватает войска масштабов.
Слишком уж долго мне, некроманту,
Труп воскрешать по тому фолианту.

XXIII
Надежды свои возлагаю на кости,
Что вы из грота того принесли,
Старый колдун, не лежав на погосте,
Станет уж скоро моим добрым гостем,
Воскреснет кошмар из детства в пыли!»
И Лазарь Зенона в дальнюю залу,
Где кости оставил, тогда проводил.
Воздух пронизан был тленом могил,
Скелеты повсюду светили оскалом.
И вот им открылся гранитный алтарь,
На коем лежал колдуна инвентарь.

XXIV
Глядя на мощи траурным взором,
К ним обратился волшебник Зенон:
«Лет двадцать назад посчитал бы я вздором,
Если сказал бы мне кто-то, что скоро
Ты станешь реальней, чем церкви канон.
Когда-то давно я боялся за брата,
Тебя ненавидел, твой дух презирал,
Теперь же смотрю на скелетный оскал,
Стану источником жизни возврата.
В гроте ты был Агатой убит,
Не зная, что мальчик тебя оживит».

XXV
И начал процесс подготовки сосуда,
Зелья сготовив и нож закалив,
Лазарь стоял в стороне же, покуда
Наш некромант копался во грудах
Старых костей, их раствором омыв.
Таял, как снеги, воск от свечей,
Путь ритуалу тому освещая,
Зенон не спешил, подробно вникая,
Все было важно до мелочей.
И с новым рассветом закончил он дело,
К слиянью с душой готово то тело.

XXVI
Волю как прежде собрал и сказал:
«Великие духи! Услышьте слугу!
Чрез речи мои создайте канал
И сделайте так, чтобы мертвый восстал!
Силой своею я вам помогу.
Память костям и плоти верните,
Я заклинаю! Этот сосуд
Вам отдаю, древнейшим, на суд,
Воскресшего воле моей подчините!»
Зал озарился свечением лун,
И с алтаря поднялся колдун.

XXVII
Дрогнул бы Лазарь, коль чувствовать мог
Воздух наполнила темень слепая.
Старый колдун источал черный смог,
От силы его загудел потолок,
Треснули камни, на пол слетая.
«Мальчик из грота стал так могуч! —
Хрипло послышался голос его. —
Видно не смог ты найти никого,
Кто бы помог тебе. Просьбу озвучь.
Доброю волей ответ тебе дам,
Почву удобрю великим плодам».

XXVIII
Бесстрашно шагнул Зенон ко скелету,
В черные очи его посмотрел
И произнес: «Я ради совета
Тебя возвратил в мир страсти и света.
С той встречи изрядно я постарел,
Желаю познать же силу, что трупы
Позволит в мгновение ока поднять.
Слишком уж долго их воскрешать,
А время земное, к несчастию, скупо.
Я выгораю, как будто свеча,
Нужно исполнить мне долг палача».

XXIX
Колдун ухмыльнулся и все же с ответом
Не затянул, однако кольцо
На пальце Зенона узрел с самоцветом,
Оно зеленело, как листья с рассветом,
Бросил тогда он Зенону словцо:
«Перстень знакомый хранишь при себе ты,
Скажи, для чего безделушка нужна?
И где же Агата? Жива ли она?
Спит под луной или солнцем согрета?
Будь честен со мною, я зла не держу,
А кроме того, я тебе ведь служу».

XXX
Зенон отвечал: «О силе предмета
Тебе ли не знать? Не лги мне, старик!
Дарует оно мне многие лета
Магии власть. Агаты же нету
В мире живых. Потерян тот миг,
Когда я ее воскресить попытался.
Агата зажглась, но снова ее
Враг погрузил навсегда в забытье,
И все это время за мщеньем я гнался.
Отвечу я сразу, зная вопрос:
Враг этот — Малис, мой брат и отброс».

XXXI
Старый колдун рассмеялся, услышав
Эти слова. Зенон промолчал,
Будто бы вовсе сей смех не колышет.
Он понимал, что знанья превыше
Эмоций любви, что была горяча.
Лазарь стоял позади наготове,
Дабы в любую секунду убить
Древнее зло, что осмелилось лить
Грязь на Агату, не зная той крови,
Что оросила сердце утратой
Его господина, друга и брата.

XXXII
«Наивный мальчишка! Ясно мне все!
Знай же, что перстень — всего лишь стекло,
Тебе в колдовстве не просто везет,
Рожден ты таким, теперь-то усек?
Время твое еще не истекло!
Я ошибался, думал, что избран
Именно я для великой судьбы.
Однако теперь же вижу, что ты
Мессией магической вовремя призван.
Агата же жизнь подарила тому,
Кто магов с людьми поведет на войну!»

XXXIII
Зенона лицо помрачнело, слыхал он
Эти слова не в первый уж раз.
В сумрачном детстве Агата сказала
Об этом ему, но она умолчала,
Что видела магию в нем без прикрас.
«Вижу, смутило тебя откровенье, —
Молчанье прервал тогда старый колдун. —
Не сомневайся, Зенон, я не лгун.
Сними же кольцо, развей же сомненья!
Питала тебя не сила кольца,
А сила любви, коей нету конца!»

XXXIV
Наш некромант уже долгие годы
Не чувствовал в сердце своем ничего.
Только лишь гнев был достоин свободы,
Забота ж, любовь и другие невзгоды
Угасли в темени зала сего.
Кожей сухой он задел изумруд,
Провел по нему, как будто бы гладя,
Снял он кольцо и бросил не глядя
В сторону брошенных в древности руд.
С болью душевной Лазарь поник,
Колдун же довольством украсил свой лик.

XXXV
Свистнули ветры, врываясь в пещеру,
Полы плащей взметнулися ввысь,
Лазарь смотрел, как темная сфера
Лозами магии, словно холера,
Кружила вокруг. Зенон опершись
На посох дубовый, творил колдовство.
Всю свою мощь в него он вложил,
Никто бы не смог умерить сей пыл,
Яркие искры и бурю его.
Только лишь ворон сидел на плече,
А вскоре утихло все в ярком луче.

XXXVI
«Ошибся в тебе я. Вырос мальчишка,
Что младшего брата всем сердцем любил.
Ты хорошо изучил всю ту книжку,
Однако ученье не знает излишков,
Цена-то лишь в том, хватило бы сил.
Да, способ есть, и есть заклинанье,
Которое может мертвых поднять
Одним лишь движением целую рать,
Но вот живым не исполнить желанье.
Должен убить ты в себе человека,
Убив в себе то, что дало тебе млеко.

XXXVII
Тот фолиант был создан из кожи
Бедных младенцев. Такая цена
Для магии черной всех прочих дороже,
Тебе предстоит выбор похожий,
Стоит ли мести такая вина?
Своими руками клинок ритуальный
Должен вонзить ты в трех малых детей.
Став же изгоем для мира людей,
Ты обретешь в себе дух колоссальный.
Кровь грудничков и плач матерей
Станут раствором безумных идей».

XXXVIII
Не дрогнул Зенон, только лишь равнодушно
Лазарю отдал точный приказ:
«Отправиться в путь далекий мне нужно,
Лазарь, останься. Как прежде ты дружно
Волю мою исполни сейчас.
Армию нашу в пещере держи,
Не позволяй людям нас обнаружить,
Если ж придется выйти наружу,
Не покидай же лесов рубежи».
Лазарь ответил довольно тревожно
И выйти его попросил осторожно.

XXXIX
Зенон же однако вышел не сразу,
А прежде же задал последний вопрос:
«Скажи мне, колдун, откуда твой разум
Знает все это? Дурному ли сглазу
Или же мудрости это прогноз?»
«Дело все в том, что живу я на свете
Тысячи лет и тот фолиант
Создан был мною. Я тот некромант,
Что первым из магов рожден на планете.
Себя я убить позволил Агате,
Дабы увидеть сей мир на закате.

XL
Каждый мог шаг был лишь для того,
Чтобы ты смог узнать заклинанья,
Чтобы ты понял, что есть волшебство,
Чтобы настало его рождество,
Чтобы познали люди страданья.
Они вырезали в страхе всех тех,
Кто никогда не желал им плохого.
Люди — создания века дурного,
В боли других они ищут утех.
Можешь меня ты со света стереть,
Однако хотел бы я битву узреть».

XLI
Дослушав его, Зенон, наконец,
С Лазарем вышел вдвоем на беседу.
Скелет обратился к нему: «Я наглец,
Прости же меня, вовсе я не мудрец,
Однако молчать не могу. Ты по следу
Хочешь отправиться низкого зла,
Там потеряешь ты все человечье.
Не наноси же такого увечья,
Вспомни Агату, за что умерла.
Неужто совсем ты ее позабыл?
Зенон, для чего же любовь ты убил?»

XLII
«Лазарь, мой милый, те чувства мои
Сгорели во пламени вслед за любимой.
Гнев не потушат советы твои,
Слезы засохли в скорбящей пыли,
Только лишь месть для меня ощутима.
Я сделаю все и свершу приговор
Над Малисом падшим и всем его миром.
Порадую воронов сладостным пиром,
Тем самым с себя я смою позор.
Знаешь прекрасно, что черен я стал,
Из трупов себе воздвиг пьедестал».

XLIII
Каркнул в согласии ворон, крылом
Плавно взмахнул, а Лазарь склонился
Пред некромантом. Жалел о былом,
Но друга любил он в обличье любом,
Пусть и в безумца он превратился.
Разбитое сердце однажды черствеет,
Если же дважды его расколоть,
Мукой лишь можно ту боль побороть,
И с каждым разом оно каменеет.
Сумел бы Зенон стать, как ранее, нежным,
Если бы он не лишился надежды.

XLIV
И вот уж ступает наш маг по дороге
Навстречу своей черно-белой судьбе.
Спутника взял одного он в итоге —
Ворона мудрого, тот в диалоге
Лучшим советчиком стался в волшбе.
Чувствовал ворон любую угрозу.
Хозяина изредка лишь покидал,
Когда указание он получал.
Зенон доверялся птичьим прогнозам.
Посох сминал молодую траву,
Солнце же плавно текло в синеву.

XLV
Хвойные рощи сменились полями,
Деревни виднелись где-то вдали.
Кузни дымили рядом с церквями,
Те же сверкали вокруг куполами,
Память о Малисе магу несли.
Крестьянин, запрягши кобылиху плугом,
Землю пахал, напевая мотив
Песни старинной. Глаза опустив,
Слушал Зенон, наслаждаясь досугом.
Заметил крестьянин старца в плаще
И произнес то, что есть на душе.

XLVI
«Приветствую, старче! Присядь, отдохни же.
Нынче здесь жарко, ты, видно, устал.
Я скоро закончу, мой домик чуть ниже
Холма вон того, что у озеру ближе.
Буду я рад вам наполнить бокал!»
Зенон согласился — голод не тетка,
Присел на траву и шею размял.
Крестьянин водицы свежайшей подал
И расспросил волшебника кротко
О том, кто такой, и куда он бредет,
И где же сей ворон гнездо свое вьет.

XLVII
Зенон отвечая придумывал сказки,
Ни слова о магии не проронил.
Когда же сгустились вечерние краски,
Крестьянин провел колдуна без опаски
На ужин и щедро того накормил.
Домик крестьянский был очень уютный,
Хозяйка-жена следила за всем,
Пива плеснула гостю. Затем
Домишка наполнился звуками лютни.
Вдруг детский плач раздался за стенкой,
Тут же хозяйка метнулась за деткой.

XLVIII
Блеском недобрым глаза некроманта
Блеснули, как только увидел он дочь.
Маленький сверточек только без банта,
Звонко пищал голосочечком франта,
Мордашкой похожа на маму точь-в-точь.
Мать и отец подержать ее дали
Милейшему гостю, тому старику.
Не зная, вручили дитя мяснику,
Как нянчит ребенка, смеясь, наблюдали.
Улыбка застыла на лицах крестьян,
Клинок пролетел, унося кровь от ран.

XLIX
Его силуэт, словно тень облачила,
Мать закричала, за палку отец
Тотчас схватился, но магии сила
Вспышкой мгновенно семью ослепила,
Удушьем несчастных встретил конец.
Кровь на полу от тельца ребенка
К щеке материнской подкралась. Слеза
С красным смешалась. Зенона глаза
Хладно смотрели на кровь и пеленки.
«Была рождена ты нищей усердной,
Явилась же смерть для тебя милосердной».

L
Суровое слово промолвил колдун,
Разум очистив багровой слезою,
Не слышал он более песен и струн.
Рассвет загорался, хоть был еще юн,
Алые розы украсив росою.
Через неделю вдохнул некромант
Огненно-жаркий воздух пустыни.
В место он шел, в котором поныне
Зданье стояло, здоровья гарант.
Вскоре увидел Зенон лепрозорий,
Хранилище пагубных, мерзостных хворей.

LI
Несколько месяцев бедная дева,
Словно в темнице, в том месте жила.
Сын зараженный сразу из чрева
Попал в лепрозорий божественным гневом,
Жизнь только чудом в ребенке текла.
Двор опустел, и лишь злые песчинки
Ветром метались по голой земле.
Изредка кашель в больничном крыле
Оттягивал горько людские поминки.
Тихонько малыш сопел в колыбели,
Полы же за дверцею вдруг заскрипели.

LII
Поступью твердою темный колдун
Порог преступил, на несчастную глядя.
Ветер шептал, принося из-за дюн,
Матери слово: «Вот уж гарпун
Приблизился к сыну в черном наряде».
Зенон, источая ужас душою,
К бедным больным не страшась подошел.
Взгляд, как и шаг, его крайне тяжел,
Дева ребенка закрыла собою.
«Не бойся, дитя, напрасно волненье,
Дарую от лепры я вам облегченье».

LIII
Смелая мать отвечала пришельцу:
«Сына тебе я, старик, не отдам!
Ты не притронешься к нежному тельцу,
Лучше умру, чтобы грязное дельце
Не совершилось. Поверь же словам!
Не ведаю кто ты, но знаю: тебе
Чувства мои никогда не понять.
С дороги меня же никак не убрать,
Пусть я и сгину в неравной борьбе».
Ответил Зенон: «Твои слезы ценнее,
С кровью ребенка смешать их сумею».

LIV
Деву за горло костлявой рукой
Крепко схватил он и магией по́днял.
Вытащив сразу же ножик стальной,
Маг над ребенком навис. Неживой
Взгляд его был, будто из преисподней.
Крик материнский камни сотряс,
Стены держащие храм зараженных,
Стали они склепом бедных сожженных,
Умер младенец в тот день и в тот час.
Алые брызги лик колдуна
Скрасили, будто бы небо луна.

LV
Недолго уж мать по ребенку скорбила,
Отправил колдун ее следом за ним
Не потому, что хотела могила,
Боль облегчить материнскую в силах
Был некромант. Вскоре ветром гоним
Путь свой продолжил по злому песку,
Но не рассчитывал злостный мучитель:
Память — для всех есть верховный учитель,
Зенон погрузился в глухую тоску.
Глаза затянула его пелена,
Пустыня из прошлого стала видна.

LVI
Там юный паломник бродил по барханам,
Сколь ни́ оступался, смотрел он все в высь.
Был вооружен железным он станом,
Разумом крепким и шел неустанно
К цели своей, на дух опершись.
И вот уж возникло пред взором виденье:
Старый колдун над тельцем с ножом,
Страшною лепрой он был заражен.
Вспомнил наш маг все то наважденье.
И в старике увидел Зенон
Себя самого в окруженьи ворóн.

LVII
Понял колдун: было предупрежденьем
Видение, что он увидел тогда.
Но юноша ни под каким убежденьем
Не смог бы признать в нем судьбы отраженье,
Иллюзию в жизнь претворили года.
Предчувствие смерти толкнуло Зенона
К кровавым убийствам, однако они
Сами же к смерти его привели.
Скоро начнет разлагаться корона,
И легион сможет мир поглотить,
Коль некромант наш сумеет дожить.

LVIII
Тревожные мысли вскружилися бурей,
Окутал Зенона песчаный буран.
Погибели страх нещаднее фурий,
К поиску силы привел он, и хмурен
Стал этот горький самообман.
Если бы маг не пошел на убийства,
Лепра и смерть не нашли бы его,
Теперь превращался колдун в существо,
Которому ве́домы только бесчинства.
Горько то было, однако назад
Не мог повернуть и шагнул прямо в ад.

LIX
Мудрость свою перепачкавши кровью,
На горные камни ступил некромант.
Когда-то давно молодою порою
Лазаря встретил он здесь, и зарею
Дружбы бессмертной сверкнул диамант.
К шахте все выше по каменной тверди
Двигался маг, а ворон все с ним
Был и пером, и владыкой храним.
Зенона плечо стало тверже и жерди.
У входа в ослепшие недра земли
Стражи стояли, поления жгли.

LX
К ним обратился колдун со словами:
«Долог был путь чрез пустыню сюда.
Усеян он горько святыми слезами,
Мир и прощенье пронес я с годами,
Ярко светила на небе звезда.
Узникам копей дарую я милость
Ласковым словом Бога-отца.
Перстами коснусь я больного лица,
Прощенье им дам, что даже не снилось.
Ежели детства есть в шахте теченье,
Дарую свое им благословенье».

LXI
Стражи ответили магу с усмешкой,
Не зная покуда о силе его:
«Старик, уходи же отсюда, не мешкай.
Получишь ты только пустые насмешки,
Здесь сумасшедших и так большинство.
Бери свою птицу, иди себе дальше,
Шахта закрыта для всяких бродяг,
Которым и нужно, что ломкий медяк,
Нам не в охоту погнать тех, кто старше.
Однако же если ты слов не поймешь,
То целым отсюда навряд ли уйдешь».

LXII

Зенон улыбнулся улыбкой ужасной,
Потом рассмеялся, и хохот сухой
Наполнил округу смертью прекрасной.
Холодной рукою колдун так бесстрастно
Ударил о землю палкой кривой.
И огненный вихрь закружился тут танцем,
С шумом и жаром пламя текло,
Плавя песчинки и камни в стекло,
В ужасе скалы следили за старцем.
Обуглились стражи, как хлебцы в пекарне,
И мертвые стражи упали на камни.

LXIII
Переступивши порог черной шахты,
Пламенем маг преградил в нее вход,
Дабы все там оказались зажаты
Меж ним и огнем. Считал виноватым
Каждого из заключенных под свод.
Тем, что позволили чахнуть в пещере,
Прогнулись под волею их короля,
Таких не должна выносить и земля,
Каждый получит по пеплу и сере.
Сжигая бегущих навстречу ему,
Наш некромант уходил в глубину.

LXIV
Стражи хватали кинжалы и копья,
Стены гудели и бил барабан.
Все ниже спускался в чертоги холопьи
Старый колдун. Обожженные хлопья
Тела покрывали, алея от ран.
На перепутье двух длинных тоннелей
Шаг свой замедлил огненный шар,
И поугас на мгновенье пожар.
На выживших пленников строго смотрели
Бледные, мертвые будто, глаза,
В зрачках бушевала бесшумно гроза.

LXV
Каркнула птица как будто с усмешкой,
Крыльями хлопнула, скрылась в тени.
Зенон прошептал: «Лети, моя пешка,
Жертву и мать отыщи же поспешно,
Их ожидают погоста огни».
Крики и треск разносилися эхом,
В дрожь приводя сталагмиты ходов.
К последнему действу Зенон был готов,
Мыслями внял он безумному смеху.
Ворон вернулся, ведя за собой
Пленницу-мать с иссеченной спиной.

LXVI
Лета́ заточений сломили рабыню,
Она понимала, что отпрыска ждет.
Молилась в ночи и просила богиню,
Чтоб небосвод, что по-прежнему синий,
Спас малыша. Засверкали, как лед,
Два ока во тьме коридоров пустынных,
Зенон показался ей волей богов,
Который избавит ее от оков.
Колдун подошел к ней, как в сказках былинных...
Коснулся головки костлявой рукой,
И в пламени мальчик обрел свой покой.

LXVII
Мать, обезумев колени склонила,
Чело рассекла о каменный пол,
Зенона объял же холод могилы,
Прилив долгожданной, невиданной силы,
Посох его стал в мгновенье тяжел.
Твердым концом деревянного жезла
Темя разбил он девице во тьме.
Только лишь ворон кричал в тишине,
Последняя жизнь в темной шахте исчезла.
Зенона пробила холодная дрожь,
И стал он вконец на скелета похож.

LXVIII
Черная радость Зенона объяла,
В хохоте страшном рассыпался он.
Достиг наконец своего идеала,
Корабль доставил его до причала,
Хоть и сквозь ад багровеющих волн.
Лазарь в пещере почуял дурное —
Связь с некромантом сыграла свое,
Весть донесла и ввела в забытье —
Сердце Зенона уже не живое...
С каждым убийством колдун обретал
Силу, но сам же себя и терял.

LXIX
Вышел Зенон под свинцовое небо,
Посох свой поднял и крикнул с горы:
«Малис, услышь же, где бы ты не был,
Древняя сказка вовсе не небыль,
Стали подвластны мне все миры!»
Яростным счастьем скривилось лицо,
Покрытое метками мерзостной лепры,
Гром разлетелся на километры,
Надежду вселяя во всех мертвецов.
Малис лишь встал, затворивши окно,
Не зная, что все уж предрешено.

LXX
Когда некромант возвратился в пещеру,
Лазаря встретил у входа в нее.
Молвил скелет: «Теперь я поверю,
Что в запрещенную темную сферу
Сумел ты проникнуть. Мое же копье
Давно ожидает приказов мудрейших,
Твой легион готов ко всему,
К свету отправиться или во тьму,
Победа за нами с силой древнейших.
Но прежде скажи, ты в порядке, мой друг?
Чувствуешь сердца по-прежнему стук?»

LXXI
Ответил Зенон: «Да, я изменился,
Ты видишь лишь внешне, я сам виноват.
Реален стал сон, что когда-то мне снился,
Крови заразной я вдоволь напился,
Болезни своей я, конечно, не рад.
Однако она лишь приблизит погибель
Не только мою, но и Бога, и веры,
За Малисом алчным падут изуверы,
Обрушится мощь, подобная глыбе.
Готовь же мои легионы в поход,
Кровь человечья давно уже ждет!»

LXXII
В зале огромном том воины стояли,
Глаза их горели холодным огнем.
Зенон говорил, а скелеты молчали,
Слушали, копья с щитами сжимали,
Все взгляды застыли только на нем.
Он говорил: «Ждали вы не напрасно,
Десять здесь тысяч, завтра же сотни
Станут под наши знамена охотней,
Чем пчелы слетаются к меду всечасно.
В бой мои войны! Скелеты вперед!
Время сравнять с религией счет!»

LXXIII
И маршем направились войны наверх,
Тропу освещали звездные тучи,
Зенон из пещеры вывел их всех,
Был он уверен: с рассветом успех
Ждет легионы скелетов могучих.
Воронов стая летела разведкой,
Ехал Зенон на белом коне,
Рядом с ним Лазарь в прочной броне,
По руку другую с ухмылкою едкой
Скакал на гнедом старик-некромант,
Далее следовал верный сержант.

LXXIV
Сторож кладбища у крупной деревни
Запер ворота, на пояс свой ключ
Повесил, присвистнув стишочек напевный,
И к дому пошел, куда ежедневный
Путь пролегал, словно солнечный луч.
Тут громко донесся из-за холма
Рокот толпы или войска на марше,
Сторож взгляделся. Рукою, сжимавшей
Старый платок, пот вытер со лба.
Смерть он увидел на бледной кобыле,
Глаза его вмиг на скелетах застыли.

LXXV
Зенон устремил свой посох ко звездам,
Гром загремел в перламутровом небе,
Пронзили тут молнии желтые воздух,
Засим наступил на мгновение роздых,
И дрогнули плиты в сереющем склепе.
Надгробия плыли в могильной земле,
Ограды да камни пьяно шатались,
И на свободу трупы бросались,
Белея костями в ночной синеве.
Сторож очнулся и завопил,
И бросился прочь от оживших могил.

LXXVI
Трудно поверить Лазарю было,
Что его друг стал настолько силен.
Новые войны с присущим им пылом
Бросились в бой на людей опостылых
Под заревом красным костлявых знамен.
Первый из магов, старик воскрешенный,
Смотрел с восхищеньем на этот пейзаж,
Крови и гнили прекрасный купаж.
Зенону сказал он тогда восхищенный:
«Теперь тебе суд над вселенной присущ,
Ты стал бессмертным. Ты всемогущ!»

LXXVII
Армия мертвых тех шла днем и ночью,
Все села, погосты, поля проходя.
Вцепились скелеты хваткою волчью
В мир человечий и рвали во клочья
Все церкви и храмы под вопли дождя.
В столицу гонцы устремились с рассветом,
Пали все ниц пред своим королем.
Король же, признаться, был удивлен,
Тут же послал он их за ответом
К Малису. Тот очень быстро поднялся
И за работу с усердием взялся.

LXXVIII
Гонцы говорили, что древний колдун
Вернулся в наш мир с легионом скелетов.
Да не пройдет и семи наших лун,
К нам подойдет мертвячий табун,
Сотрет он наш город с лица сего света.
Малис и верить не стал в эту чушь,
Тут же позвал он начальника службы,
Который к разведке был вовсе не чуждый,
Проверен, умен и достаточно дюж.
Сказать он успел всего несколько слов,
Как Малис к соседям отправил послов.

LXXIX
Помнил он все о сбежавшем Зеноне,
Коего так разыскать и не смог.
Знал также и об угрозе короне,
А также о силе потусторонней,
Надежда лишь на освященный клинок.
Но без подмоги шансов не больше,
Чем если один он направился б в бой,
Имея лишь веру свою за спиной,
Времени мало, нельзя тянуть дольше.
К встрече врага нужно все подготовить,
Не дать королевство ему обескровить.

LXXX
Немедленно Малис военный совет
Созвал и наставил на путь укрепленья
Города и государства, во след
Мертвого войска отправил хребет
Разведки, что следовал сумрачной тенью.
Из деревень окрестных крестьян
Отправил он в замки под сень обороны.
Вскоре везде засновали колонны
Беженцев. Всякий рискнувший смутьян
Тут же был схвачен, упрятан в темницу,
Чтоб панике в людях не дать закрепиться.

LXXXI
Семь дней и ночей наше воинство мертвых
Грабило, жгло, пополняло ряды.
И вот легион на убийства голодных
Скелетов, пройдя по деревням народным,
Вышел к столице. Всех впереди
Ехал Зенон на коне своем резвом,
Взором холодным глядел на холмы,
К цели он шел, оставляя следы
Кровавых убийств, затупившихся лезвий,
Сгоревших домов, огнем заклейменных
Кладбищ пустых и полей разоренных.

LXXXII
Вдруг что-то случилось: Зенон ослабел,
Соскальзывать начал, схватился за горло,
Упал бы, но Лазарь к нему подлетел,
Конь его, что ослепительно бел,
Остановился. Дыхание сперло.
Лепра конец приближала Зенона,
Осталось немного, он должен успеть
Мир уничтожить и реквием спеть
На мелких обломках столичного трона.
Увидел Зенон одинокий цветок,
Соцветьем своим он смотрел на восток.

LXXXIII
И память открыла свои кладовые:
Юный Зенон с подругою шел.
Она собирала цветы полевые,
Клала в корзинку дары луговые,
Вдыхала она запах меда и смол.
А рядом Зенон любовался любимой,
Не мог наглядеться в родные глаза,
В которых застыла от счастья слеза.
Его поманила она ощутимо...
Исчезла туманом под пенье заката,
Зенон закричал: «Вернись же, Агата!»

LXXXIV
Пришел он в себя. Рядом Лазарь и древний
Черный колдун, помогли ему встать.
Лазарь шепнул: «Вон там за деревней
Стоит монастырь. Он чертою последней
Станет для нас. Приближается рать.
Верные воины готовились к бою,
И вот приближается мира конец,
Изменится все, теперь ты творец,
Я Лазарь, солдат поведу за тобою.
Готовы напасть на монахов, мы ждем,
Дай же приказ — все сотрется мечом».

LXXXV
Голову поднял и слово сказал
Зенон-некромант. Скелеты шагнули
Туда, где стоял монашеский зал
Уже опустевший. Лучники залп
Дали за стены, и стрелы уткнулись
В крыши домов, разгорелся огонь,
Пламя, что столько сгубило колдуний
Мстило теперь. А еще накануне
Монахи служили, не зная погонь.
Разрушено все, что построил отец,
Так монастырь свой встретил конец.

LXXXVI
Сутки пылал монастырский оплот,
По пеплу Зенон ступал под охраной,
Вкусить он хотел свой поджаренный плод,
Помнил он кельи, будто лишь год
Прошел с той поры такой юной, туманной.
Однако не чувствовал он ничего,
Месть лишь одна его душу терзала,
Думал о том, что сотрет и сначала
Историю мира начнет своего.
Так неспеша подошел он к надгробью,
Но не повел ни одной даже бровью.

LXXXVII
Там под землей вечно спал их отец
Вместе с другими монахами рядом.
Молвил Зенон: «Спи сладко, простец,
Не знал ничего ты. Ты просто глупец,
Теперь окружен ты разрушенным садом».
Могила молчала, лишь ветер в ответ
Сгоревшие травы поглаживал нежно,
Над колдуном небосводом безбрежным
Раскинулся яркий предутренний свет.
И снова злой приступ Зенона согнул,
Поднял тревогу его караул.

LXXXVIII
Призрак отца строил новые кельи
На месте разрушенных злым колдуном.
Дети его предавались безделью,
Чаруясь в лесу соловьиной трелью,
Не знали о будущем и о былом.
Братья дружили, держались друг друга,
Не знали ни страхов они, ни забот,
Не забирались в тот каменный грот,
Малис пока не отведал испуга.
Сердце от боли Зенона заныло,
Однако видение уж отступило.

LXXXIX
Очнулся Зенон и увидел скелетов,
Один из них Лазарем преданным был,
Другой же колдун, его руки браслеты
Цепью обвили. Зенона ответы
Манили к себе, словно мудрости пыл.
Колдун произнес, все вопросы предвидя:
«То лишь болезни дурная печать,
Былое ушло и должно замолчать,
Ты не пытайся его ненавидеть.
Выпей, сварил для тебя эликсир,
Ты должен успеть изменить этот мир».

XC
Принял Зенон пузырящее зелье,
Фениксом черным поднялся с колен,
Мысли его, как в жестоком похмелье,
Кружились в мозгу, а его преступленья
Дух обращали в жестокости тлен.
Сначала Агату увидел на поле,
Затем и отца, и детство свое.
Сказал он слова: «Неужели вранье
Меня привело ко мстителя роли?
Если не прав я, пусть небо рассудит,
Сомненья закрались в сплетения судеб.»

XCI
«Монахов усопших в войска призови же,
Мой господин, — обратился колдун. —
Помни о целях, кои все ближе,
О мести своей, что клеймом себе выжег
В мертвой душе под мерцанием лун.
Прочь все сомненья! Вон там за вратами
Ждет тебя слава, финиш за ней.
В крепости прочной за сотней камней
Малис стоит за стальными щитами.
Окрасится город алеющим цветом,
Религия рухнет на землю с рассветом!»

XCII
И некромант к своим легионам
Тут обратился, монахов подняв:
«Фортуна была к нам же столь благосклонна,
Что волей мы нашей смогли непреклонной
К столице прийти, монастырь этот взяв.
С рассветом падет королевство людское,
И справедливость наступит везде,
С вами мы вместе к заветной мечте
Шли, пребывая в шкурах изгоев.
В бой на столицу! Сожгите дотла!
К Малису гибель его подошла!»

XCIII
И бросились в бой скелеты и трупы,
Забрала спустив, мечами гремя.
Приблизил Зенон же к Лазарю скупо
Руки свои и сказал: «Как же глупо
Кончит мой брат, ведь вокруг западня».
Лазарь ответил, звуча гулким эхом:
«Милый мой друг, за тобою всегда
Шел без вопросов сквозь эти года,
И рад я, что ты все закончишь успехом.
Но перед битвой должен сказать:
Не торопись брата ты убивать.

XCIV
Жизнь твоя быстро подходит к концу,
Я за тобой же отправлюсь в могилу.
Вспомни слова, что ты молвил отцу,
Вспомни Агату, любовь, что кольцу
Она отдала, когда уходила.
Дай брату шанс, возможно, уже
Ты изменил всех людей на планете.
Пусть же рождаются новые дети,
И мудрость отцов сохранят в багаже.
Были мы все когда-то живые,
Люди не все такие уж злые».

XCV
Молвил Зенон: «О, Лазарь милейший,
Всегда ты был лучше, мудрее меня.
Пусть и я обрел я силу древнейших,
С тобой не сравнюсь, не стану добрейшим,
Могу лишь идти, костями гремя.
Волю твою я выполню, право
Дам выбирать ему одному.
Прежде, чем сбросить брата во тьму,
Позволю спасти остальных величаво.
Теперь мы бок о бок бросимся в бой,
Докажем, что мертвый тоже живой!»

XCVI
И Лазарь, услышав все то, улыбнулся
Грустной улыбкой, полной надежд.
Вслед за Зеноном он в бой окунулся,
Направо, налево рубил и очнулся,
Когда лишь вокруг не осталось невежд.
Его приказанием бревна тащили
К воротам с решеткой. Войны со стен
Масло сливали, как будто из вен,
И за уби

"Ночь"
I
С тех горьких событий ни много ни мало
Четвертое па завершала Земля,
Одних людей танго времен поджимало,
Других же и вовсе не занимало,
Размеренно шло, ничего не суля.
Вместе с тобой, дорогой мой читатель,
Отправимся мы далеко-далеко.
Добраться до края того нелегко,
Дорогу осилит лишь только мечтатель.
Со шпилей церковных в деревне ночной
Вóроны взмыли, крича вразнобой.

II
Надежно захлопнулись ставни домишек,
Волчьим зрачком распахнулась луна,
И только шаги трех бесстрашных детишек,
Полных опасных и глупых мыслишек,
Покой нарушали, стуча допоздна.
Ребята тогда похрабриться хотели:
На духа взглянуть, о котором молва
Ходила по селам уж месяца два,
Крестьяне никак изловить не сумели
Жуткого духа иль вурдалака,
Но тот никого и не трогал, однако.

III
Порою копал он безбожно могилы,
Порой пропадал на несколько дней.
Пугали огнем освященным, на вилы
Пытались поднять, но дух опостылый
Людей простодушных всегда был ловчей.
Посланца отправить в ближайший собор
Хотели сначала, но после решили:
Никто не захочет на многие мили
Вдаль уходить, забросив свой двор.
К тому же тот призрак всего лишь пугал,
А если шугнуть, то всегда исчезал.

IV
Детишки ступили на землю святую,
Зловеще нависло небо над ними,
Затем подошли к надгробью вплотную,
Впери́лись во склеп, ведь в нем зачастую
Призрак стучал костями сухими.
Тревожно им было, но любопытство
Их заставляло на месте сидеть,
Воронов черных бояться и бдеть,
Надеясь, что скоро начнется бесстыдство
Силы нечистой. Каркали птицы,
Слетаясь вокруг плесневелой гробницы.

V
Где-то в траве стрекотали цикады,
Ползли многоножки в могильных камнях,
Теплому желтому свету лампады
Иль оберегу дети бы рады
Были тогда. На своих простынях
Им не сиделось. Смелость уместна
В жизни людей совсем не всегда,
Храброго ждет обычно беда,
Коль ему думать неинтересно.
Из склепа донесся скрежет гробов,
Лежавших нетленно много веков.

VI
Ребята все сжались — силен был их страх,
Вороны хлопали крыльями шумно,
Словно смеялись хрипло, и крах
Веры и мира встречали впотьмах,
Перья повсюду мелькали безумно.
В черном плаще с капюшоном безликим
Призрак ступил на землю погоста,
Казалось, что он невысокого роста,
Поскольку согбенный с усилием диким
Тащил на плечах он ветхий мешок,
По ветру стелился трупный душок.

VII
Птицы тогда будто духу кричали:
«Смотри! За тобою кто-то следит!»
Дух повернулся, а дети молчали,
Словно немыми на кладбище стали,
Дрожали, теснясь среди мраморных плит.
И он рассмеялся! Глазницы сверкнули,
Полная льда гробового душа
В ребятах осталась, как след от ножа,
А губы с усмешкой тихо шепнули:
«Ступайте домой и молчите о том,
Что видели здесь на погосте пустом».

VIII
Не помня себя от ужаса, дети
Помчались стремглав от кладбища прочь.
Дух же, пока бежал в страхе свидетель,
Бесследно исчез, и никто не заметил,
Как в чащу мешок он сумел приволочь.
Северный лес был угольно темен,
Сквозь бурелом очень трудно пройти,
Местные там не имели пути,
Воистину — лес чрезвычайно огромен!
Ветви деревьев так плотно сплетались,
Что солнца лучи туда не пробивались.

IX
В самой глубинке чащобы дремучей
Дух одинокий как раз обитал.
Лачуга его — словно лагерь паучий,
Довольно кривой, ядовито пахучий,
Двор же колючий плетень обвивал.
Неподалеку — глубокая яма,
На днище ее лежал не компост,
Дух превратил ее в страшный погост:
Гнили останки в чудовищных шрамах.
Лишь вороны трупную вонь полюбили
И верными слугами призраку были.

X
Оставив мешок у входа в лачугу,
Дух просочился в узкую дверь.
Простой человек бы застыл от испуга,
Увидев какая внутри развалюга,
Существовать там мог только зверь.
Убранство лачуги скромно и грязно:
Из хвои кровать, медянóй котелок,
Пара столов, с сундуком уголок,
Булыжная печь. Шкуры бессвязно
Грудой валились, у стен были полки,
Под крышей гнездилися дикие пчелки.

XI
Убрав со стола ножи и приборы,
Дух свечи зажег, посветлела нора.
Как облака при свете Авроры,
По стенам запрыгали тени-узоры,
Добытый мешок он забрал со двора.
И череп скатился на стол деревянный,
Кости за ним упокоились. Дух
Слова произнес желанные вслух:
«Вот наступает момент долгожданный,
Скоро ты станешь снова живой.
Здравствуй же, Лазарь! Здравствуй, родной».

XII
Наверное, смог догадаться читатель,
Что дух этот жуткий, живущий в глуши, —
Наш добрый Зенон, лесов обитатель.
Теперь не монах — костей заклинатель,
Запретные знанья учил он в тиши.
С трудом величайшим и грузом на сердце
Работал Зенон, себя не щадя,
Дабы теперь, очей не сводя,
Надежду увидеть в перерожденце.
И, глядя на друга, он вспомнил о том,
Как жизнь покатилась его кувырком.

XIII
Когда испарились слезы утраты,
А Лазарь остывший окоченел,
Телегу украв, Зенон виноватый
Поля пересек, перешел перекаты,
И взял курс в далекий холодный удел.
Уставший, голодный добрался до цели,
В коем найти не смог бы никто
Преступников двух. С пустого плато
Взглянул на деревню, где пашни успели
Взрыхлиться под жестким напором мотыг,
Зенон и отправился в лес напрямик.

XIV
Держаться лесов всегда безопасней,
Особенно если ищут тебя.
Зенону все звери были подвластны,
В чаще не встретил врагов он опасных,
Местечко нашел. Инструмент наскребя
В сельских дворах ночною порою,
Лачугу свою кое-как соорудил
Посредством украденных пил и зубил,
Но что оставалось делать герою?
Движимый страстью друзей воскресить,
Он научился отшельником жить.

XV
Лазаря тело на воздухе гнило,
Темнел слишком быстро его светлый лик,
Зенон же не мог ему сделать могилу,
Надеялся на некромантии силу,
Но скоро в расчетах зашел он в тупик.
Мертвец весь покрылся гадами смерти,
Плоть не дотянет до первой зимы,
Риск был велик появленья чумы.
Зенон не желал отпускать его с тверди,
И Лазарь умерший был погребен
В чужой саркофаг до лучших времен.

XVI
Ах, если бы знал, что его обученье
Затянется так, то не стал бы герой
Чьих-то останков порочить забвенье,
К несчастью, лишь кости приня́ли спасенье,
Плоть же отпала сухой мошкарой.
Однако Зенона другая проблема
Так беспокоила осенью той:
Как проживет он этап ледяной?
С мировоззреньем возникла дилемма:
Не обзавестись в чащобе и грядкой,
Зимой же от голода жизнь станет краткой.

XVII
Необходимость толкнула опять
Зенона пройти одному испытанье.
На диких животных охоту начать,
И прошлые узы с обетом распять
Хитрым капканом с железною гранью.
Выхода нет, он долго держался,
Коренья искал, воровал по ночам,
Но не хватало крепким плечам
Тех крошек, и пояс Зенона сужался.
Уж слез он не лил, когда ставил капкан,
В коем зверюшки скончались от ран.

XVIII
Шкурами теплыми плотно запасся,
Распробовал вкусы жареной дичи,
От зим смертоносных и голода спасся,
В жертву принес он огромную массу
Жизней зверей. Хищный обычай
Стал инструментом в руках у Зенона.
Когда же по-новому жить наловчился,
Открыл фолиант и долго учился,
О книге забыть не имел он резона.
Вскоре Зенон режим сна заменил:
Днем засыпал, а ночью бродил.

XIX
За годы работы, ночных похождений,
Редкой и странной животной еды,
Долгих обходов подлунных владений
Внешность Зенона ряд изменений
Постигла. Наградой ему за труды
Стала пугающе бледная кожа,
Мешки под глазами и синяки,
Такие, что ночью только зрачки
Его отличали от черепа рожи.
Ногти небрежно стали длинны,
Чела же коснулись следы седины.

XX
К тому же Зенон страдал от кошмаров
С тех самых пор, как Агату сожгли.
Память ведь лучше любых мемуаров
Шрамы хранит от прошлых ударов,
Не скрыться от боли, как ни юли.
Часто во снах Зенон видел казни,
Огненный вихрь, холодеющий крик,
А также пленения горестный миг,
И множество раз просыпался в боязни,
Что черные лозы стражу захватят,
Друзья же за это жизнью заплатят.

XXI
Сны повторялись, Зенона сжигая,
Со стороны он видел момент,
Как магия вырвалась древняя, злая,
Во сне проклятущем смотрел не мигая
На черные танцы пугающих лент.
Когда в сотый раз Агата вскричала,
А стражники в ужасе остолбенели,
Не в силах тягаться с заклятьем в дуэли,
Заметил Зенон деталь: источала
Магия бледный мигающий свет
Из изумруда кольца. «Это бред!» —

XXII
Воскликнул Зенон, проснувшись в постели,
Лоб он дрожащей ладонью протер.
Мысли жестокие быстро летели:
«Возможно ли, в том еретическом деле
Я виноват? И Агата в костер
Попала, взвалив на себя всю вину?
Но как же тогда я сумел колдовать?
Простыми людьми и отец мой, и мать
Были, а я до того как ко дну
Спустился, правду искал лишь в творце
Так, может быть, дело в этом кольце?

XXIII
Агата его мне вручила на память,
Сказала — поможет оно мне в беде.
Сможет ли разум врагам затуманить
Или их магией мощной изранить
Это кольцо, если буду в нужде?
Я виноват в смерти Агаты,
И Лазаря верного я погубил.
С перстнем чудесным хватит мне сил
Использовать знания древних трактатов.
Грешник, предатель, дряная фальшивка!
Я душу продам, чтоб исправить ошибку!»

XXIV
И вот, подгоняемый чувством вины,
Все ночи Зенон проводил в изученьи
Книги заклятий. Под светом луны
Упорно искал он ответ, и ясны
Мысли его. В те же мгновенья
Тьма фолианта героя травила,
Слишком уж рьяно страницы листал
В желаньи взойти на чудес пьедестал,
Цена же его вовсе не оградила
От отсеченья душевных фрагментов,
И начал свои он эксперименты.

XXV
Понял Зенон, что процесс воскрешений —
Есть сумма усилий совместных науки
И магии. За чередой улучшений
Для тела, сосуда души, в завершеньи
Силу придется в ноги и руки
Вдохнуть. И в этом магическом деле
Нужно забыть обо всякой морали,
Все некроманты себя замарали,
Стремившись к искусству. Однако доселе
Лишь единицы сумели постичь,
Как с трупа смертельный свести паралич.

XXVI
Кожа младенцев так говорила,
Переливаясь значками чернил:
«Дабы призвать из смерти незримо
Душу, сначала необходимо
Тело изъять из чрева могил».
Запасшись терпением, совесть отринув,
К кладбищу ночью Зенон подошел,
И эксгумацию там произвел,
Влажную землю в кучу откинув.
Клином разрушив гроба накладку,
Нарушил покой крестьянских останков.

XXVII
Вскрытие было Зенону отвратно,
Сущность его отторгала разврат,
Однако себя он обрек безвозвратно
На дьявольский путь и вслух многократно
Молвил: «Закрыта дорога назад.
Себя убедить обязан: не вред,
А удовольствие то изученье
Мне принесет. Я добуду прощенье
Не перед Богом, которого нет.
Прежде всего перед миром людей,
Плевать, что для них теперь я злодей».

XXVIII
На стол положил пред собой мертвеца,
С туши откинув трупных червей,
Острым ножом разрез от сосца
До живота произвел. Образца
Хватило ему. Ловко, как змей,
Ребра раскрыв, он сердце извлек.
Мертвая плоть уж давно почернела,
Сознанье Зенона от вони пьянело,
И тщательней он погрузился в урок.
Зарисовав, складировал в склянки
Органы бедной покойной крестьянки.

XXIX
Недели отмачивал в зелье специальном
Сердце и мозг, чтобы лучше понять,
Как самому заменить идеально
То, что природой первоначально
Создано было. Зенон уточнять
Пробовал все, с фолиантом сверяясь,
Пока, наконец, не добился успеха.
Сосуд укрепил, оставалась помеха —
Душу вернуть, что в пространстве цепляясь,
Парит бестелесно, но темному магу
Судьба подарила и ум, и отвагу.

XXX
Гостем стал частным на кладбище старом,
Как одержимый, беседы колдун
С птицами вел и рассказывал с жаром
Он об успехах своих, мол, недаром
Мир весь познал, когда был еще юн.
Знает всю правду об алчных людях,
Жизни которых не стоят гроша.
Вороны слушали, мирно шурша
Крыльями черными. С ними пребудет
Зенон еще несколько тягостных зим,
Лишь обучением темным томим.

XXXI
Вот наступил долгожданный момент.
Выучив весь наизусть фолиант,
В склянке для зелья создав элемент,
Очистил в огне стальной инструмент
И первый надрез произвел некромант.
Вскоре окреп уж сосуд для души,
Выполнен труд был его идеально,
Сделать такое почти нереально,
Однако Зенон совсем не спешил.
В последний этап ритуал перешел,
Внимание все обратилось на стол.

XXXII
Волю напряг наш колдун и сказал:
«Великие духи! Услышьте слугу!
Чрез речи мои создайте канал
И сделайте так, чтобы мертвый восстал!
Силой своею я вам помогу.
Память костям и плоти верните,
Я заклинаю! Этот сосуд
Вам отдаю, древнейшим, на суд,
Воскресшего воле моей подчините!»
Вкруг дома вскричали вороны вмиг,
Мертвец содрогнулся, усох и затих.

XXXIII
Вопль ужасный пронесся по чаще:
Зенон обозленный, кинжалом пронзил
Труп ненавистный и все еще спящий,
Мертвенно синий и леденящий,
И громко воскликнул: «Дайте мне сил!
Духи проклятые, сколько же можно
Мучить меня, не давая в ответ
Совсем ничего?! Неужто я бед
Мало прошел? Я так осторожно
Все указанья для вас выполнял,
Духи, подайте хоть слабый сигнал!»

XXXIV
Ворона око сверкнуло во тьме
Дверь распахнулась от сильного ветра.
Светом зеленым, как в бахроме,
Вспыхнул мертвец, и в той кутерьме
Хохот Зенона смел километры.
Гнойные веки поднялись, свеченье
Тут же угасло, из мертвого рта
Посыпалась пыль. Воскрешенный тогда,
Хрустнув костями, сел со скрипеньем.
Увидев Зенона, труп прошептал:
«Скажи, человек, как долго я спал?»

XXXV
Зенон ужаснулся: воскресший был страшен!
Совсем обескровлен, местами гнилой,
Черными пятнами всюду украшен,
Весь его вид пробирал до мурашек,
Внешне он мертвый, но все же живой.
С духом собравшись, колдун произнес:
«Вернулся совсем не из сонного царства,
Мертвым ты был, а от смерти лекарство
Я волшебством тебе преподнес.
Будешь ты жить, но окажешь услугу:
Душу вернем мы старому другу».

XXXVI
Мертвец застонал: «Господь, пощади!
Изба́ви меня от мучений запретных!»
Ярость Зенона пылала в груди:
«Ворон, да ты на него погляди!
Я подарил ему участь бессмертных,
А он, слабоверный, молится Богу!
Скажи, неужели, это Господь
Дал тебе власть, чтобы смерть побороть?
Будь благодарен же мне хоть немного!»
Труп бросился прочь из ветхой лачуги,
От некроманта сбегая в испуге.

XXXVII
«Ты подчинишься! Я предложить
Хотел тебе дружбу по собственной воле,
Но если ты против, то будешь служить
Тебя я сумею заворожить,
Выбрал ты сам свою рабскую долю!»
Замер на месте и встал на колено
Бывший мертвец, а ныне живущий —
Волю сломил фолиант проклятущий.
Довольный колдун вступился за дело:
После успеха блестящего навык
Нуждался в заточке и в трупах вдобавок.

XXXVIII
Все ближе колдун становился до цели,
С помощником дело быстрее пошло,
Трупы негодные в яме кишели,
Однако все больше успехов имели
Эксперименты Богу назло.
Множество грешников с радостью стали
Служить некроманту, а прочих святых,
Кои чурались соблазнов земных,
Насильно его господином назвали.
Семь мертвецов он к жизни вернул
И в чащу поставил на караул.

XXXIX
Черным плащом обернулся Зенон,
Воронов крупных верная свита
Его окружала с разных сторон.
На место отправился, где испокон
Мертвые спали в гробах из гранита.
В склеп, окрыленный радостью, маг
Спустился, полный слепящей надежды:
Немного еще и с другом как прежде
Встретиться он, а далее в брак
С любимой Агатой вступит. Лелеял
Мечту, о деяньях своих не жалея.

XL
Теперь мы вернемся к моменту, как череп
Лазаря мертвого выпал на стол.
Наш некромант был в успехе уверен
И более время тянуть не намерен,
Начать воскрешение нужным он счел.
Шанс был один. Роковая ошибка
Лазаря кости разрушить могла,
Весь ритуал был хрупче стекла,
К делу Зенон подготовился шибко.
Тщательно зелье в котле изварив,
Он затянул заклинанья мотив.

XLI
И на последнем слове волшебном
Гром прогремел, запнулся Зенон,
Вспыхнули магии искры враждебно
И ритуал перешел в совершенно
Русло иное. Послышался звон
Склянок разбитых. Лачуга тряслась.
Зеленая дымка скелет затянула,
Ребра сокрылись, а после и скулы,
И Лазарь исчез. Зенон же, страшась,
В отчаяньи к другу в туман подбежал,
И отшатнулся: не это он ждал.

XLII
Пока же Зенон занимался своими
Делами, подобно голодным волкам,
Малис, ведомый конями гнедыми,
С верным отрядом, как с псами цепными,
Брата искал по всем уголкам.
Село за селом объезжал вопрошая
В местных тавернах о двух беглецах,
Бывал он на всех государства концах,
Но ничего не узнал и до края
Добрался пустынного, юга земли,
Стоял там поселок в песке и пыли.

XLIII
Был невелик, обветшал, и руины
Когда-то изящных построек вросли
В землю сухую с примесью глины,
Совсем одряхлели и стали едины
С гадюками, спящими в хладной щели.
В нескольких милях стоял лепрозорий,
Бежевым камнем касаясь небес,
Малис к нему не питал интерес,
Глядя угрюмо на склоны предгорий.
Народ в том поселке был малочислен,
В приезжих они не видели смысла.

XLIV
Отряд проводив на постои в таверну,
С хозяином Малис беседу завел,
Спросил: «Не видал ли ты магии скверну?
Может быть, слышал о чем непомерном,
О чем умолчать разумным бы счел?»
Хозяин ответил, вино наливая
Дешевое, кислое, будто лимон:
«Пришел бы к нам маг, то отправился б вон.
Тебе, инквизитор, скажу не скрывая:
Волшебников здесь веками мы жгли,
Над ними давно уж растут ковыли».

XLV
И Малис продолжил поиски дальше,
Теперь он взял курс на дальний восток,
В чужой стороне, исполненной фальши,
Раскинулись степи прекрасной султанши,
Чудесен тот край был и очень жесток.
Вольные ветры неслись с табунами
Вдаль по лугам, океанам из трав.
Гордый, свободный и дикий там нрав,
С детства владел их народ стременами.
Султанша, узнав о прибытьи гостей,
Устроила праздник на пару ночей.

XLVI
Малис с отрядом попали на пир.
Там блюда ломились от тушек мясных,
В шатре танцовщицы кружились, факир
Странным искусством гостей удивил,
И много диковинок прочих чудных
Ревнители веры узрели, засим
Малис спросил у царицы царей:
«Не посещал ли твоих лагерей
Беглый монах и воин, что с ним?»
Султанша ответила прямо и честно:
«Нет здесь таких, коли были б — прелестно.

XLVII
Знает народ наш стальных королей,
Мы уважаем вашего Бога,
Но верим лишь в силу духа степей,
В предков своих и раздолье полей.
Пусть обитаем для вас мы убого,
Однако ни разу здесь не был казнен
Тот, кто имеет свою точку зренья,
Мыслить иначе — не есть преступленье,
И мирный колдун здесь не будет пленен.
Мы приняли вас по обычаю края,
Но в поисках вам помогать не желаю!»

XLVIII
Объехав луга степняков-коневодов,
Малис Зенона следов не нашел,
Ночами смотрел на небесные своды,
Смиренно встречал на пути все невзгоды,
И с верою в сердце далее шел.
Не знал инквизитор: точно ли брат
Стал колдуном или сгинул в болоте,
Но должен был в смерти сыскать иль во плоти
Еретиков и забрать фолиант.
Наивно считал, что вместе они,
А Лазарь лежал в саркофага тени.

XLIX
Три стороны позади. Только север
Надежду вселял в церковный отряд,
Карта четвертым листочком, как клевер,
Тускло белела снегами, те в гневе
Лица кололи снежинками в ряд.
Щурясь от воющей злобно метели,
Малис соратников дух боевой
Стойко держал. Ледяною тропой
Двигались кони, копыта хрустели.
Плутали во вьюге до поздней поры,
Пока не узрели селенья костры.

L
Бога восславив, на двор постоялый
Путники быстро сгрузили багаж,
Зал тот был полон людей одичалых,
Местных, приезжих и воинов бывалых,
Все окунулись в веселый кураж.
Мясо на вертеле с сочной поджаркой
Капало жиром в каминные угли,
В центре, где столик стоял полукруглый
Струны бренчали мелодией яркой.
Пел бард о том, как мужчинам живется,
Как кровь на войне океанами льется.

LI
На странных пришельцев местные косо
Взглянули, а те, расплатившись за кров,
Хозяйку таверны позвали с разносом,
Взяли воды и хлеба из проса,
Подсели к камину, подбросили дров.
Герой же, покуда друзья согревались,
Незамедлительно речи завел,
С вопросом тянуть ошибкою счел.
И так произнес трактирщику Малис:
«От имени церкви преступников двух
Мы ищем. Расскажешь какой-нибудь слух?»

LII
Так отвечал хозяин в летах:
«Преступников здесь не видали, могу лишь
Поведать о новом в наших кругах:
Священника сын утоплен в грехах.
Убийство! Ну разве такое забудешь?
Супругу свою он поймал на измене,
И ладно бы с тем, но любовник гулящей
Не просто крестьянин — бандит настоящий,
За дело горит на том свете в Геенне.
А бедный вдовец, не принесший вреда,
В яме сидит, дожидаясь суда».

LIII
Малис ответил, робу поправив:
«Пожалуй, проведать отче мне нужно.
Сына его на верный направив
Путь, и тем самым грех он исправит,
Убийство двоих совершенно бездушно.
Однако, возможно, кару иную
Ему снизошлет правоверно Господь,
Беса в себе не сумев побороть,
К аду теперь подошел он вплотную.
Лишь покаянием руки отмоет
От крови и совесть свою успокоит».

LIV
Малис оставив в таверне отряд,
Направился прямо к куполу храма.
В церковном дворе надгробия в ряд
Чернели на белом снегу, его взгляд
Невольно тянулся к могилам упрямо.
Дубовая дверь отворилась скрипуче,
Тенью шагнул инквизитор под свод,
В сумраке дрогнули свечи, и вот
Вышел старик, капюшон нахлобучив.
То был священник седой и сухой,
Гостя заметив, сказал он: «Постой!

LV
Вижу, монах ты. Скажи, что за дело
Тебя занесло в захолустье мое?
В нашем селе давно не шумела
Ряса святого. Душою и телом
Отдáл этим стенам свое я житье.
Рад видеть здесь священного друга,
Хоть и пришел ты в печальнейший час.
Быть может, беседа с тобою сейчас
Утихомирит сердечную вьюгу».
Добрые очи старца сияли
Ярче, чем звезды в небе сверкали.

LVI
Откинул старик с головы капюшон,
Без цвета власы по плечам заструились,
Тут Малису будто почудился сон,
Сердце и память его в унисон
Сладким экстазом детства забились.
Увидел на миг светлый образ отца,
Который их с братом встречал, улыбаясь,
Как радуга, в небе переливаясь,
Путь освещала, не зная конца.
Пришел в себя Малис и старцу ответил:
«Здравствуй, пребудет с тобой добродетель!

LVII
Успел я услышать о горе твоем,
Могу я помочь, но сперва ты послушай.
Жизнь я вручил годам четырем
В поисках тех, кто от церкви вдвоем
Прочь убежали и дьяволу души
Своим преступленьем продали напрасно.
Первый и главный — мой старший брат,
Второй же крестьянин и бывший солдат,
Деяния их, ей-богу, ужасны.
Отче, даруй нашей церкви услугу,
А помощь твою я вовек не забуду.

LVIII
Может, ты слышал что-то о них?»
Старый священник присел на скамью,
Малис окончил вопрос и затих.
«Несколько лет уж прошло, как одних
Путников в церковь впускал я свою.
Правда, один был усопшим давно,
Первый его хоронить отказался,
Хлеб попросить он всего лишь пытался
И мне исповедался. Не мудрено,
Что тайну его навсегда сберегу,
Даже тебе рассказать не смогу».

LIX
«Отче, ты все понимаешь, я знаю,
Те беглецы опасную вещь
Заполучили и сила иная,
Что не от Бога, не дар это рая,
Теперь в их руках. Фолиант тот зловещ.
Щедро тебе оплачу откровенье,
Сына легко я спасу от тюрьмы,
Трудом он искупит тяжесть вины,
Слово твое послужит спасеньем.
Молчанье твое куда более грешно,
Чем колдуна прикрытье, конечно».

LX
Священник, однако, тяжко вздохнул:
«Увы, если б знал ты то, что и я,
Смекнул бы зачем он с тропинки свернул,
Все, что имел потерял, но рискнул
Поиск продолжить тайн бытия.
Даже под пыткой смолчу я, ведь клятвой
Господу нашему совесть сковал,
И ни один закаленный кинжал
Не вырежет то, что сказал мне заклятый
Враг нынче твой, а в прошлом братишка,
Не стоит того та проклятая книжка».

LXI
Покинул в сомнениях храм благонравный
Малис, запутался в мыслях своих.
Дорогу не знал, а цель видел явно:
Церкви поклялся служить он исправно,
Поступки вершить для исходов благих.
Но старый священник был прав, он не мог
Слово нарушить, данное Богу,
Не поддаваясь любому предлогу,
Тайну нарушить. Однако злой рок
Миру грозил от того фолианта,
А Малис поклялся найти некроманта.

LXII
Клятва его против клятвы святого,
Трудно решение верно принять.
Всегда был уверен герой, что любого,
Кто путь преградит, доведет он до гроба.
Пока не столкнулся, не смог бы понять
Тяжесть морального выбора. После
Горьких и робких траурных дум
Ничто не пришло бедолаге на ум.
Что же поделать ему, с чем был послан,
Малис не знал. Чтобы не оступиться,
Решил за советом к друзьям обратиться.

LXIII
В комнате узкой собрался отряд,
Малис открыл информацию точно,
Все замолчали. Героя же взгляд
В надежде скользил по товарищам в ряд,
В мудром совете нуждался он срочно.
Речь свою начал старейший из всех:
«Вести печальные сердце тревожат,
Не только меня, но и тех, кто моложе,
Сейчас от тебя лишь зависит успех
Всей экспедиции долгой и важной,
Послушай меня, мой товарищ отважный.

LXIV
Всем нам известно, что брат твой Зенон
Не только святые обеты нарушил,
Пусть он и был в еретичку влюблен,
Пускай преступил королевский закон,
Не важно и то, что себя обездушил.
Однако топор над людьми он занес
Кражей запретной и дьявольской книги,
Теперь нам помогут любые интриги,
Коль защищаем наш мир мы всерьез.
Выбрать ты должен меньшее зло,
Как бы и не было то тяжело».

LXV
Тени камина плясали по стенам,
Они, словно бесы, тревожили лик
Малиса, кровь же бурлила по венам,
Все аргументы, подобно системам,
Цепью построились. Малис достиг
Того состоянья, в котором все чувства
Стали холодными, их остудил
Долга и веры яростный пыл.
Теперь промедление стало кощунством,
И инквизиторов мощная длань
Святому отцу сжала пыткой гортань.

LXVI
В темный подвал затащили, и руки
Священника прочно связали, бичом
На спину его опустилися муки
Не для желанья — допроса науки,
И брызнула кровь освященным ключом.
Шесть инквизиторов, Малис — седьмой,
Жертву свою окружили, как волки
Буйвола старого, веры осколки
Обрушились на старожила гурьбой.
Искорку памяти Малис тушил,
А пленник от боли ужаснейшей выл.

LXVII
Калилась в углях жестокая сталь,
Суставы хрустели, ломаясь от дыбы,
Острые иглы, как горный хрусталь
В пятки впивались, им не было жаль
Старца, а к ним прибавлялись ушибы.
Кожа шипела, а отче кричал,
В застенках того очерненного дома,
Его не постигла участь Содома,
Ведь ради благого там молот стучал.
Трижды сознание отче терял,
Трижды главу он на плечи ронял.

LXVIII
А в промежутках огня и железа
Когда затекала рука палача,
Нож отходил от глубоких порезов,
Воздух кровавый голосом резал
Малис, свое предложенье шепча:
«Ради людей ты мне правду открой,
Сыну и телу даруешь прощенье,
Нужно короткое лишь объясненье,
Того, что открыл тебе падший герой».
Сказал истекающий соками старец:
«Зенон не со злобы очистил тот ла́рец.

LXIX
Любовь стала корнем, зачатием боли,
Не ради себя, он все для друзей
Делал, пытаясь спасти их от доли
Смерти, и тем послужил своей роли
Но не монашеской. Много стезей
Было на выбор у вашего брата,
Однако судьба пошутила над ним,
Стал для любимых он злым и чужим,
Пришлася ударом ему та утрата.
Просил он прощения не за себя,
А за родных, в том числе за тебя.

LXX
Поведал Зенон мне о Лазаря смерти,
Напрасно пытался он другу помочь,
О том, как свой путь потерял в круговерти
Жизни людской. Вы мне уж поверьте,
Не к демонам брат твой отправился прочь.
Все его планы посыпаны пеплом,
Надежды сгорели, осталась одна,
Словно горящая в небе луна,
Сияет и небо становится светлым.
Хочет Зенон исправить ошибки,
Агаты и Лазаря видеть улыбки.

LXXI
Теперь ему нечего вовсе терять,
Лишь душу, однако душа без любви
Есть самая тяжкая в жизни печать,
Будто седая и мертвая прядь,
Не значит ничто, ни крупицы земли.
Зенон не боится того фолианта,
Он верит, что книга поможет ему,
Не навредив при всем том никому,
Хватит ему в этом деле таланта.
Но заблуждается юный Зенон:
Любовь на земле, а не где ищет он.

LXXII
Брат ты ему, и спасти ты способен
Юного мага и поддержать,
Масло не лей его тягостной злобе,
Зачатой в несчастной монашеской робе,
Сердце открой, и вернется все вспять.
Пока же Зенон тяготится потерей,
В прошлое хочет вернутся, и здесь
Ему помогает запретная спесь.
В магии черной и сломленной вере
Таится опасность для мира живых:
Мертвый не видит своих и чужих.

LXXIII
Ежели ты не помиришься с братом,
Множество бед на невинных падет,
Ты не откупишься кровью и златом,
Горестно жить будет в мире проклятом,
Покуда во тьму нашу свет не придет.
Найди же Зенона, приди к нему с белым
Флагом, а меч с глаз долой убери,
Пусть не тревожат тебя упыри,
Стать хуже них опасайся. Ты смело
Следуй за северной яркой звездой,
Зенона отыщешь за Лысой горой».

LXXIV
Святого отца отпустили, но вскоре
Дух испустил он, не выдержав зла,
Малис провел ритуал, в его взоре
Снег леденел, как вокруг на просторе,
Снежинка взметнулась и наземь легла.
К ночи отряд уж стоял у забора,
Малис, однако, решил не спешить,
Сыну священника веру внушить
И в монастырь проводить под надзором.
Лично за этим он проследил
И лишь потом на дорожку ступил.

LXXV
Ярко горела звезда, освещая
Тропы заснеженной мерзлой земли.
Путников блеском холодным прельщая,
Инеем ели в лесу украшая,
Зимние ночи цепочкою шли.
Метель обратилась колючим барьером,
Хрустят по сугробам стальные копыта,
Всадника сердце на сотни разбито
Осколков, под ними все чувства укрыты.
Жив инквизитор как никогда,
Ясно он видит, в чем же судьба.

LXXVI
Подъем позади, вот уж шаг до вершины,
Осталось немного: там честь и хвала,
О, не для власти излазал кручины,
Не из-за гордости мимо и мимо
Сворачивал Малис вновь не туда.
В брата глаза хотел он взглянуть,
Узнать для чего лобызал тот суккуба,
Корни разрушил семейного дуба,
Увидеть зрачки и спокойно уснуть.
Но прежде вернуть или же уничтожить
Злой фолиант совративший, быть может.

LXXVII
Тем временем в темной избушке под елью
Стал растворяться таинственный пар,
Дверца скрипела, толкаясь метелью,
То, что Зенона было же целью,
Свершило ему по сердцу удар.
Голый скелет во рваных лохмотьях
Рядом стоял, костями хрустя,
Вороны, перьями не шелестя,
Умолкли, сгрудились в чердачных угодьях.
Тварь походила на старого друга
Лишь светом очей — голубым полукругом.

LXXVIII
Жуки расползались от стоп ледяных,
Остатки червей выпадали из ребер,
Увидеть такое в горячках хмельных,
И то испугаешься, тут же иных
Сил существо стояло в трущобе.
Он не был похож на других мертвецов,
На нем не нашлось ни кусочка, ни плоти,
Однако как призрак он не бесплотен,
Стоял и смотрел абсолютно без слов.
Сначала поодаль его рассмотрев,
Зенон пригляделся и обомлел.

LXXIX
Очи сияли лазуревым светом,
Словно кричали: «Я Лазарь, твой друг!»
Тело, отнюдь, не спешило с приветом,
Скелет соблазнял Зенона просветом,
Каждая клетка стонала от мук.
Но мук лишь телесных, сейчас же в покое
Лазарь воскресший мир созерцал,
Благо — Зенон сам чурался зеркал,
И вот друг на друга глядели те двое.
Мага не столь страшный вид поражал,
Сколько ошибку свою проживал.

LXXX
В чем напортачил колдун и испортил
Праведный чистый Лазаря лик?
Возможно, в корений неправильном сорте,
А может, все дело в чешуйчатом когте,
Иль заклинанье прошло не в тот миг?
Сейчас уже поздно думать о прошлом,
Лазарь стоял, ничего не поняв,
Очи его, будто друга узнав,
Приветствия ждали так скромно, не тошно.
В одном был уверен наш некромант,
Что все ж это Лазарь, истинный брат.

LXXXI
«Друг мой, ты смотришь слишком пристрастно,
Я Лазарь. Неужто меня позабыл?
Да, я, похоже, и выгляжу странно,
Но мысли мои горячи и желанны,
Не глядя на то, что труп мой остыл.
Я помню тебя, я помню погоню,
Я помню стрелу и слезы твои,
Помню, как ядом гремучей змеи
Сердце мое замолчало на горе.
Прости, что тогда я помочь не сумел,
Другую судьбу для тебя я хотел».

LXXXII
«О, Лазарь, милейший! Позволь обниму! —
Воскликнул Зенон, к скелету бросаясь. —
Я видел, что сгинул ты в вечную тьму,
Тело держал и рыдал на луну,
Но вот ты стоишь, как живой, улыбаясь.
Пускай облик твой ужасен на вид,
И я не стал краше, успел ты заметить,
За беды твои я один лишь в ответе,
Не смог я вернуть человеческий вид.
Прости, я старался, я сделаю все,
Твою красоту фолиант принесет».

LXXXIII
«Друг мой, ты зря-то себя не кори,
Скелет — оболочка, внутри я все прежний,
Агату убившие те дикари,
Вдвойне ужаснутся, вскричат: «Упыри!»
В отмщении нашем свершатся надежды.
Так странно, сейчас не болит ничего,
И стопы мои безо всяких мозолей,
Сразить себя снова я не позволю,
Тебя не оставлю же вновь одного.
Тревожит меня вопрос лишь один:
Где это мы? Далеко ль от долин?»

LXXXIV
«Я долго скитался и многое видел
И от погони не раз уходил.
С телом твоим на повозочке сидя,
Укрылся в итоге я в этой хламиде
На севере дальнем средь леса глубин.
Подробности я же поведаю после,
Пока познакомить хочу кое с кем,
Чтоб избежать столь ненужных проблем.
Слуга этот верен, силен и вынослив.
Войдите и встаньте пред мною, друзья,
Лазарь, теперь это наша семья!»

LXXXV
Скелеты вошли, отложив караулы,
Голос Зенона в их черепах
Звенел, отзывался. Их белые скулы,
Глазницы с сияньем, и спины сутулы
Были, любого овеял бы страх.
Каждому Лазарь руку пожал,
Узнал, какого было им подчиняться,
Увидел, что фолианта бояться
Так неразумно было. Сигнал
Ворону подал, тот приземлился
На старые кости и там угнездился.

LXXXVI
Черные перья погладил он птичьи,
И удивленно молвил слова:
«Я заблуждался, такое обличье
Плюсы имеет. Конечно, девичьи
Красоты теперь-то мне светят едва.
И я удивлен, несмотря на заклятье,
Любят тебя эти воины тьмы,
Свыклись они с шипами судьбы,
Твоей добротою они стали братья.
Оба, Зенон, мы с тобой изменились,
Но в дружбе сердца наши лишь укрепились.

LXXXVII
Плевать мне на внешность, а так интересней,
Я знаю, что цель наша все впереди,
Но та, что вернем, будет много прелестней,
И день возвращения станет чудесней,
Коль сердце Агаты забьется в груди.
Нужно немало терпенья и страсти,
Пока ты исполнишь идею свою,
Доверь же разведку свою воронью,
А я сберегу тебя от напастей.
При жизни я клялся быть тебе верным,
Я умер, но клятвы своей не умерил!»

LXXXVIII
На том порешили и в полнолунье
Воров крик над деревней разнесся,
Проснулися все, говорили: «Колдунья
Варит отвар», возражали ей: «Лгунья!
Все это дух в черных перьях пронесся!»
Лазарь весь быт на себя водрузил,
Набил частокол, забил ветошью щели,
И свечи запас, чтобы ярче горели,
К Зенону без спроса никто не входил.
А некромант занимался ученьем
И фолиантовых строк изученьем.

LXXXIX
Зенон своей волей Лазаря главным
Над прочими сделал, правой рукой,
Ведь другом он был и верил желанно,
Верность других же подобно туману
Порой ускользала мыслишкой дурной.
Всех контролировать мог он стократно,
Но все же хотел он добиться любви,
Преданность дать же ему не могли
Заклятия мощные, безрезультатно
Глубин их души покорить он не мог,
Зенон — некромант, но все же не Бог.

XC
Задачей у Лазаря стало непросто
Покой охранять того колдуна,
Каждую ночь посылал на погосты,
Все отдаленней, на многие версты
Скелетов, чтоб трупов было сполна.
Все шло хорошо, и темнейшею ночью
Лазарь сквозь лес в одиночку прокрался,
Ступать по корениям тихо старался,
Шел он к селу манерою волчью.
Во тьме, словно ястреб, видел он все,
Случайное дело его потрясло.

XCI
Телега беднягу прижала надежно,
Как ни старался, не выбрался он,
Волки, учуяв такую возможность,
Рыча, подступали, жертву несложно
Было загрызть под сладостный стон.
Лазарь недолго тогда колебался,
Из лесу вышел, кол впереди,
Бросился к зверю, что посреди.
Сражаться с скелетом волк побоялся,
Чудищ таких они не любили
И в чащу обратно скорей отступили.

XCII
Лазарь телегу поднял, мужичок
Выполз, весь красный был с перепугу,
Увидев героя, упал он на бок,
До смерти ему не хватило чуток,
Но Лазарь ему улыбнулся, как другу.
Мужик оклемался и бросился прочь,
Богу молясь, чтоб отвадил тварину,
Лазарь догнал его, бросил в низину,
Трупные очи рассеяли ночь.
Не скоро скелет человека утешил,
Уверен тот был, что Лазарь наш брешет.

XCIII
Бедняк оказалось — местный кузнец,
Лазарь смекнул и его, успокоив,
Пообещал отпустить, наконец.
Взамен же для мертвых он станет творец
Оружья, доспехов. Про это ни в коем
Случае неком нельзя говорить,
Ведь Лазарь слуга всемогущего духа,
И птицы повсюду следят, даже глупо
Духа пытаться ему разозлить.
На том порешили, что еженедельно
Кузнец на опушке платить будет сдельно.

XCIV
Зенон же об этом вскоре узнав,
Лазаря встретил, брови нахмурил,
Будто бы друга в нем не признав,
Сурово сказал: «Твой разум не здрав,
Раз волю пускаешь ты просто для дури.
Добром невозможно цели достичь,
Твое милосердие боком вернется
И по спине кнутами пройдется,
Думаешь, клятва — есть паралич?
Кузнец мог сказать тебе все что угодно,
Лишь для того, чтоб вернутся свободным!

XCV
Оружие нам пригодится, конечно,
Однако теперь наш риск столь велик,
Ты поступил в крайней мере небрежно,
Расскажет кузнец обо всем неизбежно
И предоставит массу улик.
Нас ведь пока что так мало, мы можем
Только скрываться незримо в лесу,
Как же в тюрьме я Агату спасу?
Если ж не сразу мы головы сложим».
Лазарь понуро все выслушал и
Ответил Зенону: «Мы не одни.

XCVI
Наши ресурсы чрезмерно малы,
Кузнец же полезным окажется точно,
Доспехи из стали нам очень нужны,
Скелет хоть и мертв, но успешной войны
Не выйдет, коль череп не будет столь прочно
Бронею закрыт. Ведь душа в черепах,
Разбей их, и прахом покатятся кости,
Зенон, говорю я тебе не со з

"Закат"
I
Ночь разрезает луна в желтом цвете,
Город окутал серебряный пар,
Когда-то давно на далекой планете
В домишке, который уютен и светел,
Великой любви разгорелся пожар.
Имеет начало, финал, заключенье
История, что я поведаю вам,
Прошу хоть на долю поверить словам,
Коими я опишу приключенье,
Полное дружбы, горячей любви
И мести, взращенной на нашей крови.

II
В союзе любви рожден мальчик прелестный,
Священник отец умоляет жену
Не покидать этот мир поднебесный,
Но все же несчастную дух бестелесный
Наутро в могиле оставил одну.
Имя дано молодому герою —
Мáлис. И вот в колыбели его
Качает брат старший, ему каково
Мать потерять такою порою?
И полагал пятилетний юнец,
Что маму забрал не случайно творец.

III
Старшего звали Зенóном. Братишку
Он с малых лет больше жизни любил,
Вместе листали отцовские книжки,
Вместе носились по полю вприпрыжку,
Дружно играли. Хватало им сил
На помощь по дому. Отец их трудился,
С первым лучом уходил в монастырь,
В старой часовне читал он псалтырь,
Засим на работах до ночи возился:
После погрома монашья земля
Жильем обрастала почти что с ноля.

IV
Пока всем народом строили кельи,
Малис с Зеноном не знали забот.
Чаруясь в лесу соловьиною трелью
И наслаждаясь детским бездельем,
Братья наткнулись на каменный грот.
«Братец, зайдем за грибами в пещеру?» —
Малис сказал и шагнул в темноту,
Очи прищурив, глядел в пустоту.
Зенон же для брата всегда был примером,
Младшего кликнул и взял за рукав:
«Малис, забыл ты отцовский устав?

V
Запрещено нам бродить по пещере,
Много опасностей кроется там.
Не должно участвовать детям в афере,
Нужно вернуться назад, и по вере
Нельзя подчиняться своим животам.
Беду можно встретить, бездумно ступая».
Так молвил Зенон, возразил ему брат:
«Ужину батюшка наш был бы рад.
Не глуп я, все помню и все понимаю,
Но знаем ведь мы, что ему тяжело,
Радовать ближнего — это не зло».

VI
Зенон поразмыслил и принял решенье:
«Довольно бесцельно бродить по кустам,
Подарок отцу вовсе не пригрешенье,
А часть еды Богу дадим в подношенье,
Не дрогнем, не будем подобны листам.
Да, я ребенок, но вовсе не трус,
Лишь трусы страшатся теней бестелесных,
Что скажешь на это, мой братец прелестный?»
«С тобою, Зенон, ничего не боюсь», —
Так Малис ответил беспечный, и вот
Братья бок о бок спустились во грот.

VII
Следы наших смелых и юных героев
Спускались во тьму, а свет угасал.
Мир растворялся в подземных покоях
Мрачных теней. Повелители коих
Будто для духов построили зал.
Сквозь щели в камнях пробивались лучи,
Путникам спуск освещая запретный,
И вот показался грибочек заветный,
Но что это рядом? Огарок свечи!
Братья застыли от ужаса вмиг,
Из тени шагнул им навстречу старик.

VIII
Ссохшийся рот усмешка скривила,
Из кончиков пальцев того старика
Вырвались путы неведомой силы,
В пещере повеяло свежей могилой,
И братьев схватила, как будто рука.
Прозрачные черные мощные лозы
Обвили мальчишек крепкой струной,
Взгляд старика был совсем не живой,
В зрачках же играли искры угрозы.
Сковав ребятишек, умерив их пыл,
Старик подошел к ним и заговорил.

IX
«Вижу на вас одеянья монахов.
Не зря вы покинули свой монастырь,
Что слуги мои, как турчане валахов,
Вмиг разорили, не ведая страха,
Оставили после голый пустырь.
А все для чего? Нет, не ради наживы.
Месть моя Богу еще не пришла,
Скоро настанет вечная мгла,
Закончится эра религии лживой.
Магия вновь в этот мир потечет,
Сравняет изгнанник с тюремщиком счет.

X
Жертва моя была не напрасна,
Теперь у меня в руках фолиант.
История проклятой книги ужасна,
Страницы из кожи младенцев прекрасны,
А содержание — мой бриллиант.
Долгие годы монахи хранили
Кладезь заклятий древних веков,
Сжигали нещадно учеников,
Которых в искусстве моем обвинили.
Теперь же мне суд над вселенной присущ,
Я стану бессмертным! Я всемогущ!

XI
Кто же из вас для меня станет новым
Пристанищем старой и ветхой души?
Тело, что выберу я своим домом,
Дарует мне годы. Ну, а второму
Я обещаю достигнуть вершин,
Если слугою моим верным станет».
Зенон не хотел, чтобы темная сила,
Любимого брата навек поглотила,
Но что если их этот старец обманет?
Лишь Богу известно, что ждет впереди.
Колдун произнес: «Агата войди!

XII
Выйди из тени, моя ученица,
Ведьмой великою станешь, когда
Поможешь ты магу преобразиться.
Всему научу, и сможешь сравниться
Со мной. Наконец получу я года!»
И братья увидели юную деву,
Отроду лет десяти, как Зенон.
Она подошла, совершила поклон,
Взглянула на пленников странно, без гнева.
Жалко ей было мальчишек, но маг
Был для нее и софист, и вожак.

XIII
Приблизился старец к братьям плененным,
Пристально он посмотрел в их глаза:
В Малисе видел лишь ужас крещеный,
Зенон же, жестокостью той возмущенный,
Гневом пылал, как в огне бирюза.
Малис, конечно, был более юный,
Зенон же сильнее, но что же с того?
Проще забрать послабей существо,
А вот другого неблагоразумно
В живых оставлять, ведь злое дитя
Сможет отмстить даже годы спустя.

XIV
Кремнем Агата вскормила свечу,
По гроту запрыгали мрачные тени,
Зенон смотрел прямо в лицо палачу
И думал: «О, если сейчас промолчу,
То не спасу брата от осквернений».
Хотел было крикнуть, себя предложить
Жертвой несчастною стать бескорыстно,
Колдун его челюсти магией стиснул,
Книгу открыв, принялся ворожить.
Зеленый туман из очей старика
Клубился, взмывался до потолка.

XV
Лозы окутали Малиса быстро,
Как город горящий траурный смог,
Ветер из хода в пещеру со свистом
Влетал. С ним кружились материи искры,
Агата смотрела на страшный урок.
Душа покидала дряхлое тело,
Малис зажмурил от страха глаза,
По лику Зенона скатилась слеза,
В груди же от горя похолодело.
Крик. Все прошло. Стук о каменный пол:
Агаты кинжал магу спину вспорол.

XVI
Вмиг испарились темные путы,
Братья свободны, но как же им быть?
Станет ли девочка лидером смуты?
И долго б тянулись раздумий минуты,
Если б спаситель не стал говорить:
«Не бойтесь меня, я раба, как и вы,
Но не придется нам больше страдать,
Мертв сей колдун, растворилась напасть.
Однако законы людей таковы,
Что смерть ожидает меня на костре
За помощь мою в злодея игре.

XVII
Готова принять я свое наказанье,
Отречься от магов, которые мне
Дарили с рождения только страданье,
С семьей приняла я свое расставанье,
Забрал меня старец при полной луне.
Сказал он тогда мое предназначенье,
Что встречу я мага, мессию, того,
Кто мертвое обличит божество,
Должна я помочь ему в восхожденьи.
И всю жизнь свою посвятила тому,
Кто магов с людьми поведет на войну».

XVIII
Младшего брата за руку Зенон
Крепко держал и слушал печальный
Рассказ, и как только окончился он,
Искренне смелости был поражен,
Промолвил ответ свой невинный, сакральный:
«Меж зла и добра все мы держим баланс,
Отец нас учил, что божье прощенье
Даруется всем. А твое объясненье
Монахам позволит дать тебе шанс.
Пойдемте же прочь, ты вернешь фолиант,
Отцу мы расскажем, что мертв некромант».

XIX
Зенон был разумен не по годам,
Наставники мудро его обучали,
Свою благодарность вложил он словам
И верил, что девочку примет их храм,
Что жить она будет теперь без печали.
Но Малис, малыш, не сказал ничего.
За что же ребенку страх леденящий?
Жестокий урок, словно буря гремящий,
Оставил печать ему за озорство.
С тех пор все волшебное стало табу,
И мальчик религии отдал судьбу.

XX
С новой знакомой и с книгой в руках
Наши герои покинули своды
Черного грота, а в облаках
Таял мгновенно недавний их страх,
Он отступил перед духом природы.
Зелень златая — о, чудо лесное!
Ясно и ново пел свиристель,
Летел наслаждаясь объевшийся шмель,
А по тропинке к дому шли трое:
Ведьма, послушник и маленький брат,
Над ними сгущался багровый закат.

XXI
Когда нападает тоска иль печали,
Мы смотрим на небо, на темный предел,
Впиваемся взглядом в далекие дали,
С начала времен там звезды блуждали,
Их Млечный Путь ослепительно бел.
Вечной кометой мелькают столетья,
Нам остается увидеть на миг,
Как мир наш прекрасен, обманчив, велик,
Он не считает тысячелетий.
И время беспечно вертит свой круг,
Оно нам и враг, и учитель, и друг.

XXII
Отметить хочу я, читатель бесценный:
Малис прожи́л до двенадцати лет.
С тех пор, как урок приобрел драгоценный,
Выбрал свой путь столь тернистый, священный,
Что вскоре он принял монаший обет.
Гордость отца, начитан, умен,
Чист его разум и вера все крепнет,
В вóлнах послушников Малис на гребне,
К познанию Бога он устремлен.
Книги ему целый мир заменили
И братства огонь навсегда погасили.

XXIII
Старший же сын своим поведеньем,
Крутостью нрава и жаждой игры
Не радовал отче и все воскресенья
Питался своим лишь воображеньем,
Учеба летела в тартарары.
Как раньше хотел он, чтобы братишка
Шел вместе с ним к мечтам и надеждам,
К синим морям, вершинам со снежным
Белее белил колпаком, к городишкам...
Малис, однако, грезы забыл,
Взросленье убило юности пыл.

XXIV
Возможно, полегче было б Зенону,
Нашлась бы по духу родная душа.
Агату давно уж простила корона,
Направив ее в глубину бастиона,
Монахинь девчонкою той всполоша.
Запрет возложили угрозою казни:
Агате о магии до́лжно забыть,
А после и постриг свой там совершить.
О днях ее юности вовсе не праздных
Не знал наш Зенон и слонялся один,
На свете лишь сам он себе господин.

XXV
Не в силах бороться со рвением сына,
Отец разрешил ему обойти
Все земли на карте, собрать воедино
Разум и веру, вернуться мужчиной,
Паломником статься на верном пути.
С братом обмолвился лаской пустою,
Плащ свой заштопал, провизию взял,
Бечевку замест кушака подвязал,
Тщательно флягу наполнил водою.
Юный Зенон собрал вещи в мешок,
Простился с отцом и побрел на восток.

XXVI
Как же живительна воля для юных!
Словно покой для седых стариков,
Свобода лощеная блеском фортуны
Выведет лодку из лона лагуны,
Юнга отчалил, чтоб стать моряком.
Так наш герой дышал полной грудью,
Радостно шел по сочнейшему лесу
И, перейдя приключений завесу,
Прибыл к манящему чащи беспутью.
Налево — дремучие ветви дубов,
Направо — цвета разномастных стволов.

XXVII
Зенон никогда не ходил в эти чащи,
Теперь же открыта ему та тропа.
Толстые корни деревьев молчащих,
На вид не живых, как будто бы спящих,
Опутали землю. Людская стопа
Давно не ступала по старой чащобе.
Солнечный свет с трудом проникал
Сквозь гущу листвы посеревшей. Мелькал
Частенько зверек в первобытной утробе.
Природа жива была там и стара,
Не знала она никогда топора.

XXVIII
Но где это видано? В этой глуши
Послышалось жалобно чье-то рычанье.
Зенон постарался остаться в тиши,
Неспешно прошел через куст черемши,
И взору открылось жертвы страданье.
Малой медвежонок попался в капкан,
Лапу пребольно щипцы защемили,
Напрасно прикладывал много усилий,
Чтоб вырваться. Слишком продуман обман.
Сжалося сердце паломника: мяса
Не поедали носители рясы.

XXIX
Палку подняв попрочней, осторожно
Приблизился к зверю Зенон, как во сне.
Чувствовал юноша ясно тревожность,
Но помощь нужна малышу неотложно,
Просунул он древко в нутро западне.
Нажал он всем телом — сработал рычаг,
И с радостным ревом бросился мишка
К маме в берлогу, хватило умишка
Убраться подальше от железяк.
Вспотевший Зенон присел на пенек:
«Хороший же выдался первый денек!»

XXX
Ночлег свой устроив в ямке под елью,
Юный Зенон все думал о том,
Как можно пускаться людям в веселье,
В то время как звери становятся целью
Убийц ради мяса? Неужто кругом
Им не хватает фруктов и злаков?
Но нет, им все мало: рубят леса,
Животных стреляют. Природа-краса
Любит созданий своих целиком,
Жизнь подарила людям бесстыжим,
А те в благодарность хотят ее выжить.

XXXI
Много недель паломник кустам
Честь воздавал, собирая орехи,
Жизнь наблюдал, уподобясь листам,
Исследовал он по когтям и хвостам
Как существует мир без помехи
В лице человека. Лес все редчал,
Солнце палило все жарче и жарче,
И вот на равнине зажег он поярче
Последний костер. И в начало начал
С зарею вступил поумневший герой,
Пустыня дышала смертельной жарой.

XXXII
Песчаное море земным кругом ада
Объяло и выжгло всю зелень вокруг.
Изредка шепчут ползучие гады,
Беспечному путнику будет наградой
Гибель под солнцем от яда гадюк.
Испепеляла сухая природа,
Влаги лишая своих пилигримов,
Жить без воды просто невыносимо,
Не будет ее, и не будет народа.
Лишь на закате спускается хлад,
Под звездами ночи барханы лежат.

XXXIII
Зенон проходил уже день без припасов,
Иссякла и фляга, и крепкий мешок.
Молился он Богу, но тот ни Пегаса,
Ни ангела, ни серафима в атлáсах
Не присылал, да и, впрочем, не мог.
В очах помутнело и путник упал,
Сознание тотчас покинуло тело,
Песчинки засыпали остервенело
Робу и плащ, что Зенона скрывал.
Настигла героя старуха с косою,
А дюны пылили тугой полосою.

XXXIV
В обители мрака очнулся монах,
Над ним чернотою раскинулась бездна.
Мрак, тишина, но отсутствует страх,
Будто летел он на зыбких волнах,
Но тут темнота растворилась, исчезла.
Все заиграло сиреневым цветом,
Желтым и красным горели огни,
Зенон наслаждался, как будто они
Встречали славного сына приветом.
Но тут все заполнил зеленый туман,
И брызнул из сердца кровавый фонтан.

XXXV
Хохот кошмара из детства раздался,
Мерзкий старик разрезал чью-то плоть,
Зенон на полу весь от ужаса сжался,
И разум его по кусочкам ломался,
Неужто колдун сумел смерть побороть?
Зенон пригляделся: а кто же стал жертвой
Опытов старого еретика?
Но что он увидел! Лицо старика
Было изъедено серою лепрой,
Однако не мог не узнать в нем Зенон
Себя самого в окруженьи ворóн.

XXXVI
Паломник вскричал, выхватил меч,
В ножнах висевший за мага спиною,
Он замахнулся и принялся сечь
Виденье ужасное. Черная желчь
Брызгала в стороны красной рекою.
Брошен на землю враг убиенный,
Ярость Зенон через нос выдыхал,
Юношу красил звериный оскал,
Добился победы он вожделенной.
Страх одолел его же оружьем,
Сломал он свой меч никому уж не нужный.

XXXVII
Прокашлялся сухо, поднял он веки,
С тяжким трудом поднялся с песка,
Протер он глаза — померещились реки,
Моргнул — деревца. И мираж этот некий
Не исчезал, а сиял свысока.
Лелея надежду, воскресший паломник
Как можно скорее двинулся в даль,
Туда, где ждала за страданья медаль.
И, слава судьбе, он набрел на терновник.
Во чреве пустыни вокруг озерца
Разросся оазис, достойный творца.

XXXVIII
С радостью детской плескался в водице,
Финики кушал, пшеницы набрал,
С трепетом фрукты розовой птице
Протягивал и поспешил убедиться,
Сверившись с картой, что скоро до скал
Доедет верхом на верблюде. В лесах
Зенон научился общаться с животным,
Будь то пустынным или болотным,
Всех он любил беззаветно. В сердцах
Покинул пристанище жизни во смерти
И взял курс на горных цепей круговерти.

XXXIX
Вскоре разумный и помудревший,
Рая вкусивший и адом пропахший,
Путник, под солнцем лицом обгоревший,
Добрался до гор. В небесах посеревших
Беркут парил, над камнями блиставший.
Шуршали в ущельях порывами ветры,
Меж коих пеший Зенон проходил,
Верблюда погладив и отпустив,
А скалы взмывали на тысячи метров.
По острым камням бесконечной тропы
Юный Зенон шел к вершинам судьбы.

XL
Дорога шла в гору кривым серпантином,
Крутые уклоны своей глубиной
Сбивали рассудок нахлынувшим сплином,
Алкáли, чтоб путник в полет журавлиный
Отправился, вниз сделав шаг роковой.
На перепутье в сторону шахты
Два человека вели одного.
Зенон поклонился, спросил: «Для чего
Кисти его кандалами зажаты?
Быть может, колдун он или убийца?
В цепях тяжело, он ведь может разбиться».

XLI
Стражник ответил: «Здравствуй, монах.
Юнец этот дерзкий свершил преступленье
Не перед Богом. Закон же он в прах
Рассыпал, жить не желая в шатрах,
Под знаменем войска идти в наступленье.
Теперь же ведем мы его на работы
В недра земли, где уголь киркой
Грешник добудет за дух бунтовской,
А мог бы чеканить в отряде пехоты.
Ступай себе дальше, юный чернец,
Пребудет с тобою блаженный венец».

XLII
Зенон собирался продолжить дорогу,
Как вдруг заключенный очи поднял
И обратился к страже: «К чертогу
Мы уж почти подошли, но вот Богу,
Который меня за пустяк наказал,
Хотел бы в последний разок обратиться,
Пока еще небо навеки не скрылось
От взоров моих. Окажите уж милость,
С монахом позволите мне помолиться?»
Стражник взглянул на Зенона и тот
Исповедью отложил свой поход.

XLIII
«Имя мне Лазарь. В крестьянской семье
Седьмым по порядку я чадом родился,
Трех братьев своих не знавал. На войне
Пропали они. А четвертый в вине
Смерть свою встретил: вусмерть напился.
Сестры мои уж давно под венцом,
В другие селенья уехали. Я же
Чувствовал, что старикам очень важен,
Работал я в поле вместе с отцом.
Когда же я стал считаться мужчиной,
Пришел господин со своею дружиной.

XLIV
Отец мой и мать умоляли солдат
Оставить последнего сына в покое,
Они не хотели больше утрат,
К тому же я был еще не женат,
Но все же забрали меня под конвоем.
Смирился я с этим, хоть жаль мне отца,
Ему одному будет тяжко на поле,
И был я в войсках королевских доколе
Приказ не отдали: во славу творца
Сжечь непокорных язычников племя,
Чтоб заслужить себе место в Эдеме.

XLV
Теперь я ступаю в оковах тяжелых,
Но в чем преступленье? Скажи мне, монах,
Неужто убийство непосвященных,
Сожжение женщин, детей в своих селах
Достойным считается в ваших умах?»
Зенон призадумался: «Что же такое?
Можно ль за Бога бороться мечом
И назначать бедняка палачом,
Руки он чтоб замарал за благое?
Но жизнь ведь бесценна, так сказал Боже,
За веру свою выжигать всех негоже».

XLVI
Молвил Зенон: «Досточтимые стражи,
Пред ликом Бога я слово скажу.
Если не прав я, пусть небо накажет,
Но Лазарь безгрешность верой докажет,
Его в монастырь прямиком провожу.
Там он останется во искупленье,
Смилуйтесь, он же еще очень юн,
Сами ведь слышали — Лазарь не лгун,
Даруйте ему вы людское прощенье».
Стражник не дрогнул: «У нас есть приказ,
Смиренно прими от закона отказ».

XLVII
Зенон горячился: «Он же ведь вам
Плохого не делал, иль я ошибаюсь?
А если досталось бы вашим сынам
Проклятье такое, неужто вы львам
Бросили б чадо свое, улыбаясь?
Лишили родителей сына-кормильца,
На смерть обрекли за дело святое,
Оставьте уже вы беднягу в покое,
Праведник он, а совсем не убийца!»
Стражи толкнули Зенона на землю,
Мольбам о спасении вовсе не внемля.

XLVIII
Лазарь взглянул на монаха смиренно,
Улыбкой заступника благодаря,
Светлые очи его, откровенно
Отчаявшись, были покорны вселенной.
На подлость закона совсем не смотря,
Зенон в них увидел только добро,
В то время как сам старался держаться,
Дабы от гнева внутри не сорваться.
Вдруг вспышка мелькнула, блеснув серебром,
Стража раздался испуганный глас,
Прыгнул на них со скалы снежный барс.

XLIX
В первого стража он мигом вцепился,
Лицо прокусил, наслажденно рыча,
И, не успев его крови напиться,
Второго отправил в ада столицу
И принялся есть, аппетитно урча.
Лазарь с Зеноном застыли на месте,
Барс же на них совсем не смотрел,
А с удовольствием стражников ел,
Не опасаясь монашеской мести.
За эгоизм наказав караул,
Барс потянулся, лег и уснул.

L
Лазарь с Зеноном переглянулись,
Двинулся первый, цепями гремя,
К мертвому телу. Руки коснулись
Липкого пояса, тут же уткнулись
В связку ключей. И открыл, не тая,
Лазарь свои кандалы закаленные,
Барс потянулся, взглянул на Зенона,
Будто росли по одним с ним канонам,
Оба природой они исцеленные.
Мысленно барса поблагодарил
Паломник и Лазарю все объяснил.

LI
О том, где родился, о том, где бывал,
О лесе, пустыне, своих похожденьях,
О том, как животных он уважал,
В них никогда не вонзал он кинжал,
Закончил рассказ на своих убежденьях.
Усладой слова молодого монаха
Пришлись для крестьянина. Лазарь просил:
«Позволь мне с тобою в центр горнил
Отправиться смело, не ведая страха.
На родине ждет меня лишь петля —
Нарушил приказ своего короля.

LII
Тебе же, Зенон, буду верным я другом,
Спас ты меня, своей жизнью рискуя.
Могу я работать и в поле за плугом,
И в лес я пойду за сосною иль дубом,
Привычна мне также конская сбруя».
Конечно, Зенон принял Лазаря дружбу,
Многие ле́та о друге мечтал,
Слонялся, смотрел в отраженья зеркал,
Так горько нести одиночества службу.
И через узкий горный проход,
Лазарь с Зеноном пустились в поход.

LIII
Месяцы шли, стоптались подошвы
Наших отважных героев сапог,
Дружба окрепла в пылинках дорожных,
На рек переправах опасных и сложных,
Сплелися их судьбы в крепкий клубок.
Монах просвещал крестьянского сына:
Грамоте, слову учил терпеливо.
Лазарь все впитывал быстро на диво,
Знанья ему не казались рутиной.
В ответ же делился рабочей сноровкой,
Военным азам обучал тренировкой.

LIV
Зенон покидал свой дом еще юным
Владельцем наивного пылкого сердца,
Разуму лес научил его лунный,
Мудрости — край пустынный, безлюдный,
Горы ж открыли для опыта дверцу.
Видел Зенон, что божьему слову
Не следуют люди в своем большинстве,
Порою добра даже больше в листве,
Мир человека подобен алькову —
Он часть, а не центр всего мирозданья,
Однако природа обложена данью.

LV
Незрелое небо плавилось в рваных,
Полных надеждой живой, облаках,
Солнце клонилась к закату упрямо,
Пчелки все в ульи направились прямо,
Пыльцу оставляя на лепестках.
Медленно, плавно из-за холма
Выглянул город родными домами,
Лачугами, лавками и теремами.
Вернулся Зенон со следом от клейма
Разума, мудрости, опыта, силой,
Ушел он юнцом, а вернулся мужчиной.

LVI
Казалось бы, год или два для вселенной
Ничто, но для смертной жизни людей
Важную роль он играет надменно.
Прибыл Зенон и теперь совершенно
Был поражен чередой новостей.
С болью две алых слезинки гвоздик
Герой положил на могилу отца,
Скорбь ощущая, сошел он с крыльца,
У алтаря безнадежно поник.
Ладонь на плечо его опустилась
Младшего брата, как божия милость.

LVII
Скованы были в объятиях крепких
Братья, и парой приветственных слов
Они обменялись. Прошлися по редким
Цветочным садам, где ступали их предки,
Родной монастырь после стройки готов
К новым обетам и старым молебнам.
С каменных башен раскинулся вид
Шумного града, что фортом обвит.
Затем причастились они куском хлебным
И встретили вечер под звон колокольный,
Затем завели разговор сердобольный.

LVIII
Зенон рассказал о своих похожденьях,
Малис о том, как отец их скончался,
О том, как учился в священных владеньях,
Как видывал казни и отпущенья,
О том, как помощником Малис достался
Святой инквизиции. Как колдовство
Они истребляли повсюду нещадно,
И ересь при них ослабела изрядно,
Божественной веры грядет торжество.
Рад был Зенон слышать брата успехи,
Но душу покрыли печали прорехи.

LIX
Жестокость и холод он чувствовал в брате,
Жажду убийства и фанатизм,
Который еще, как-никак, был понятен,
Но где милосердие? В келью так кстати
Лазарь зашел. И свой драматизм,
В Тартар отбросив свой пессимизм,
Выплеснул другу Зенон и советом
Тот одарил, словно ангельским светом,
Сказал он: «Вреден, порой, альтруизм.
Не стоит тебе так за брата бояться,
По-разному реки к устью стремятся».

LX
Очистил Зенон свою совесть в молитве,
Брата судьбу доверивши Богу,
Сам же остался работать в архиве,
В библиотечном книжном массиве
К теории страсть прививал понемногу.
Лазарь же, будто по дьявольской шутке,
Стражником сделался, вход охранял
В темницу, что чудом он сам избежал,
Но это спасенье пустого желудка.
Так незаметно дни пролетали,
А звездные ночи короче их стали.

LXI
Однажды весенним солнечным днем,
Когда набухали на веточках почки,
Зенон, отягчая спину мешком,
По рынку бродил, чтоб в приюте своем
Всякую утварь складировать в бочки.
Замедлил свой шаг перед знахарской лавкой,
В руку взял склянку, чтоб мазь распознать,
Толкнул его кто-то. Не смог удержать
Склянку в руках. На торговку украдкой
Зенон посмотрел со стыдом виновато,
И к радости понял, что это Агата.

LXII
Годы немало ее изменили,
Из смелой и милой девчушки она
Стала красавицей. Очи манили
Блеском своим, синевою пьянили.
Черные локоны, словно волна,
Стекались на ровные плечи девичьи
И развевались на теплом ветру.
Образ ее монаха в жару
Бросил нещадно. Волчье обличье
Гневно Агата тогда приняла,
Зенон все топтал осколки стекла.

LXIII
Взгляд же монаха таял, как лед,
Не в силах был даже вымолвить слова,
Казалось, что он вот сейчас упадет,
Внутри же душа отправлялась в полет,
Не знала она еще чувства такого.
Агата подумала: «Он сумасшедший!»
Но что-то знакомое было в чертах,
В далеких ушедших детских мечтах,
Так кто же монах этот странный пришедший?
Взяв себя в руки, Зенон извинился,
Имя назвал и за мазь расплатился.

LXIV
Зенон чуть не умер от изумленья —
Только услышав имя его,
Что было скрыто в туманном забвеньи,
Агата, отбросив пустые сомненья,
Улыбкой и смехом встречала того,
Кто за нее в черном гроте вступился,
Прощение выпросил, шанс подарил,
Честью своею тогда покорил
Девчонку и тем никогда не кичился.
Агата вдруг шею Зенона обви́ла
И чувства влюбленные в нем укрепила.

LXV
За чашкою трав услышал монах,
Свое любопытство совсем не скрывая,
О жизни Агаты в священных стенах
И после, когда в золотистых лугах
Она обитала, цветы собирая.
Вера в ней след оставила правый,
Но сердце тянуло на волю из клетки,
И долго она подъедала объедки
Покуда копила на лавку. Ей травы
Стали спасительной доброй рукой,
Сбирала их часто под желтой луной.

LXVI
Беседу вели допоздна эти двое,
Зенон все стеснялся ей предложить,
Казалось бы, дело совсем не дурное:
Вдвоем прогуляться и солнце лесное
Им на тропу будет ясно светить.
Агата же юношу опередила,
Почуяв охоту общения с ней,
Сказала она: «Вдали от людей
Всегда на закате одна я бродила,
Не хочешь ты вместе со мной прогуляться?
Я не кусаюсь, не надо бояться».

LXVII
И встретились наши влюбленные после
Не раз и не два, стали частыми встречи,
Как будто Зенон Агате был послан,
Она же — ему. Им удачей был постлан
Зеленый ковер. По нему каждый вечер
Гуляли они, доходя до холма,
Который спускался ниже к реке,
А дальше за берегом, там вдалеке
Сгущалась в чащобе вечная тьма.
Во время одной из лирических встреч
Агата на травку решила прилечь.

LXVIII
Сказала она любимому другу:
«Давно я хотела с тобой поделиться
Секретом своим. Окажи мне услугу
И терпеливо послушай подругу,
Пока моя речь не окончит струиться.
Ты поразил меня своим даром
Мудро и честно мысль разносить,
Умен ты и смел. Как тебя не любить?
И сердце мое уж объято пожаром.
Знаю я точно, что наша любовь
Жить будет дольше, чем течь будет кровь.

LXIX
И символом нашей любви настоящей,
Моей вечной верности телом, душою
Тебе подарю я кольцо, в нем горящий
Камень. И свет изумрудом блестящий
Помощь окажет темной порою».
Колечко Зенон на перст водрузил,
На нем заиграло янтарное солнце,
А в сердце монаха на глубине донца
Дрогнула горечь. Зенон заскользил
Рукою по бархатной щечке Агаты,
Уста их слились под пенье заката.

LXX
Счастливый Зенон еле сдерживал радость!
Когда в келью шел, он хотел танцевать,
Петь, веселиться, и губ нежных сладость
Вновь ощутить. Так может лишь младость
От первой любви, как лучина, сгорать.
Теперь он мечтал об огне очага
И милой Агате, что сына качает.
Все так хорошо, и ничто не мешает
Ему сотворить мирские благá.
Не мог до рассвета уснуть наш герой,
Все думал о том, каково жить с женой.

LXXI
Проснулся он поздно, после полудня,
И сразу обдумывать начал свой план:
Священник отец его тоже жил скудно,
Монахом же быть еще более трудно,
Нельзя ж поселить Агату в чулан.
А посему с постригом поступиться
Нужно ему и покинуть оплот.
Монахом не сможет продолжить он род,
Но прежде решить надо, где поселиться.
Неподалеку на поле пустом
Решился Зенон построить свой дом.

LXXII
С Лазарем камни таскали с реки,
Бревна рубили с ближайшей опушки,
И через месяц, сбив кулаки,
На стройке набив себе синяки,
Сготовили сруб для новой избушки.
Как-то Зенон замешивал глину,
Замазывал ею кирпичную печь,
Тут голос раздался: «Откройте, иль сжечь
Придется немедленно эту доми́ну!»
Герой наш сейчас же дверь отворил,
И стражник-капрал с ним заговорил.

LXXIII
«Узнали о ваших делишках мы тайных,
Нельзя вырубать государственный лес.
И чтоб избежать исходов летальных,
Доложим, что стройка — цепочка случайных
Событий. Дом заберем за эксцесс».
Зенон возмутился: «Своими руками
Мы потом и кровью строили дом,
Что станет моим семейным гнездом.
Не сдам я жилище и под штыками!»
Стража дала ему срок до среды,
Дабы одуматься от ерунды.

LXXIV
Наш герой друга позвал в то жилище,
Поведал ему об условиях стражи.
Лазарь, подумав, сказал: «Пепелище
Остáвят здесь слуги закона и нищим
Останешься ты. И все, что ты нажил
Сейчас потерять моментально рискуешь.
Сопротивляться — увы! — бесполезно,
Мир наш таков. Но, возможно, любезно
С братом об этом ты потолкуешь?
Он — приближенный к церковной верхушке,
Просьба ведь лучше любой заварушки».

LXXV
Однако ж Зенон не стал обращаться
К Малису, ибо не верил в него.
Считал, что тот не посмеет вмешаться,
К тому ж перестали давно с ним общаться,
Близость их в прошлом, и в прошлом родство.
Поставив на столик вазу с цветами,
Встретил Агату у рощи Зенон,
Сиял в предвкушении, как Аполлон.
Агата ж игриво бросалась мечтами,
Зная, что где-то сюрприз ее ждет,
Она то смеется, то томно вздохнет.

LXXVI
Под гнетом подруги Зенон не сломался
И терпеливо секрет свой таил.
Вот вышли на луг, он за руку держался,
Надеялся, что угодил, но боялся,
Что перестанет Агате быть мил.
Вдруг гарью запахло. Стало прохладно.
Сердце Зенона забилось сильнее,
Двинулся он к избе побыстрее,
В Агату вцепившись: что-то неладно.
Вкруг дома стояли стражи в броне,
Сгорали надежды в бурлящем огне.

LXXVII
Треснуло нечто внутри у монаха,
Труды и мечты — теперь дым в вышине.
С каким же чудовищным гнева размахом
Бросился к страже Зенон росомахой,
И сущность блеснула на бледном коне.
Никто не успел ничего с тем поделать,
Зенон впереди, Агата за ним,
А небо закрыл разъедающий дым,
У каждого сердце в тот миг охладело.
Черные лозы стражу схватили
И тотчас им крепко шеи сдавили.

LXXVIII
Время застыло. Агата вскричала,
Зенон пораженный как вкопанный встал.
Стражники в ужасе скорбном молчали,
Вены в висках предсмертно стучали,
Магии дух позабытой витал.
Еще не настали минуты для смерти:
Лозы отпрянули, жертвы свободны!
Избитые крысы неблагородны,
Теперь уж они, словно дикие черти,
Набросились на обреченных изгоев,
В темницу их бросили после побоев.

LXXIX
Несколько дней велися допросы,
Зенон и Агата, от пыток крича,
Не знали ответов на эти вопросы,
И вечером в клетке людские отбросы
Раны промыли от палача.
Зенон не мог посмотреть на Агату:
Девушку было теперь не узнать,
Кожу ее просто негде уж рвать…
Единственный шанс их — довериться брату.
Малис тем временем стражу пытал,
Прикладывал к стопам горящий металл.

LXXX
За то, что позволили магу скрываться,
Подвергнув опасности все королевство.
Простым человеком при них притворялся,
Над верой колдун безбожно смеялся,
Огнем испытанье — от ереси средство.
Лазарь себя проклинал за бездействие,
Влюбленного друга не смог уберечь,
И от ошибок предостеречь,
Он думал, спасти как теперь из-под следствия.
А бедный Зенон сквозь решетку смотрел,
Взгляд же его вслед за небом тускнел.

LXXXI
Богу молился во влажной темнице
Зенон наш. Никак не мог он понять:
Неужто Агата та чаровница,
Злобная ведьма и ученица,
Вернувшая дело учителя вспять?
Но все же зачем? Для чего та жестокость,
С которою лозы стражу душили?
По мненью его, хоть они согрешили,
Не ровня греху черной магии пропасть.
Нежно погладив любимую деву,
Решился спросить в чем же все-таки дело.

LXXXII
Голосом слабым Агата пропела:
«Прости меня, милый Зенон, за ошибку,
Сберечь я тебя от тюрьмы не сумела,
Чувствую, что все слабее уж тело,
Прошу, подари напоследок улыбку».
Слезы искрились в глазах у Зенона,
Но все ж улыбнулся он ради любимой
Улыбкою грустной и неотвратимой,
Разрушила счастье их мигом корона.
В этот момент заскрипели замки,
Малис вошел, обнажив желваки.

LXXXIII
Взглянув свысока на плененного брата,
Религии жнец произнес свою речь:
«Здравствуй, Зенон. Постигла утрата
Нашу семью, твоего лишь разврата
Это вина, но могу я сберечь
Жизнь твою, если признает Агата,
Что колдовала она, а не ты.
В пламени жарком святой чистоты
Сгинет она —вот за ересь расплата.
Ты же вернешься к монашеской доле,
Признанье ее — и будешь на воле».

LXXXIV
С коленей Зенон поднялся, как феникс,
Духом воспрянул и гордо сказал:
«Уж лучше останусь как веры изменник,
И пусть проклянет меня каждый священник.
По собственной воле себя обязал
Любовь ставить выше телесных законов,
И если нам вынесут сей приговор,
Вместе взойдем на злосчастный костер,
Уйдем мы под звонкую песнь геликонов».
Агаты раздался болезненный стон:
«Я не позволю! Не будешь сожжен

LXXXV
Ты вместе со мною, ведь цель моей жизни —
Возвысить тебя, чтоб сумел изменить
Погрязшее в смуте сознанье отчизны,
Исправить канон вопреки укоризне
Священнослужителей. Прочная нить
В гроте лесном нас с тобою связала.
И помни — всегда я буду с тобой,
Кольцо озарит тебе яркой звездой
Путь твой нелегкий. Подарит немало
Сей изумруд тебе жизненной силы,
Живи и прощай, будь счастлив, мой милый».

LXXXVI
Горькие слезы ручьем оросили
Каменный пол тюрьмы роковой.
В Агаты решеньи Зенон был бессилен,
Лазарь вошел и не без усилий
Зенона сумел оттащить и домой
К Малису друга доставил. Несчастный
Бился сначала, потом зарыдал,
Агату немедля спасти обещал.
Держал его Лазарь. Тут брат его властный
Вошел и холодным гласом рассудка
Лазаря выйти просил на минутку.

LXXXVII
«Брат мой Зенон, да, тебе тяжело,
Самое время вспомнить о Боге.
С любовью тебе не слишком свезло,
Пойми же меня — я не делал назло,
Я видел, что ты нуждался в подмоге.
Выбора нет, ведь Агата виновна,
С рождения скверной поражена,
Колдун виноват, не ее то вина,
Однако вопрос не решить полюбовно.
Тебя не достойна, тебе не нужна,
С рассветом уж будет она казнена».

LXXXVIII
Зенон не сдержался и огрызнулся:
«Как смеешь ты так говорить об Агате?
Бог твой давно от людей отвернулся!
Не стыдно того, кто однажды споткнулся,
Насколько бы путь его не был превратен,
Сжигать на костре? Может хватит уже
Меня поучать и речами, как ядом,
Надежды лишать? С тобою я рядом
Стоять не хочу, хоть и горько в душе.
Я братом считал и любил тебя сильно,
Тебе же понять доброту непосильно».

LXXXIX
«Молвя о Боге, язык прикуси!
Совесть имей, вспомни о вере!
Легко обвиняешь меня, но спроси
Сам ты себя: только лишь попроси
С домом помочь хоть в какой-нибудь мере,
Избегнул бы кары, последствий ошибок.
Упрямство тебя погубило. Уверен
Был ты всегда, но теперь ты потерян,
Разум твой стал наиболее зыбок.
Твой мудрость, твой опыт, в пути обретенный,
Сгинул, колдуньей дрянной покоренный.

XC
Хотел ты нарушить святые обеты,
Закон королевства, веру предать.
А все для чего? Для семьи, но совета
Ты у меня не спросил. Песня спета.
Грехи искупить, себя Богу отдать
Должен ты. Горы, леса и пустыня
Не научили тебя понимать
Повадки людей. Не сможешь ты стать
Счастливым, пока не очистится имя.
Поверь мне, отбрось свои грешные чувства
И прекрати заниматься кощунством!»

XCI
Дослушал Зенон слова ледяные,
Слезы сглотнул и спокойно промолвил:
«Во многом ты прав, и поступки дурные
Я совершил. Но мысли иные
В моей голове. Отец уготовил
Жизнь без семьи и мне, и тебе.
Монастырю должны все мы отдать,
Однако теперь я могу выбирать.
Малис, погряз ты в отца похвальбе,
Пойми, что оба мы верим по-разному:
Я сердцу присущ, ты — холодному разуму».

XCII
Малис не дрогнул. Лицо без эмоций.
Исчез, захлопнув дверь за собой.
Лазарь вошел, воды из колодца
Другу принес. Зенон же бороться
Хотел продолжать с жестокой судьбой:
«Брат мой любезный, брат не по крови,
Бросить Агату я не могу.
Всегда помогал мне, теперь же к врагу
Отправлюсь, и если меня остановят,
Пообещай, что Агату спасешь
Иль сделаешь все, что ты нужным сочтешь».

XCIII
Тронут был Лазарь и так отвечал:
«Зенон, мою жизнь когда-то ты спас,
Ради тебя я начало начал
Разрушу, без жертвы своей палача
Вместе оставим в утренний час.
Сейчас же займемся планом побега,
Сделаем все, чтоб Агате помочь,
Затем вы вдвоем уедете прочь
Из этого града к обители снега.
Там далеко на света краю
Никто не отыщет вашу семью».

XCIV
Наши герои руки пожали,
И допоздна размышляли о деле.
В те же минуты Малис скрижали
Осматривал. Древние их написали,
И мудрость они сохранили доселе.
Малис насквозь видел душу Зенона
И понимал, что влюбленный монах
Не усидит в монастырских стенах,
К любимой рванет под действом гормонов.
Чтоб брата спасти от тюремных браслетов,
Казнь на закат перенес он с рассвета.

XCV
В пленницы лавку за зелием лучшим
Под вечер проникли Лазарь, Зенон.
Стражники, свежего пива глотнувши
С сонной травой, улеглися. Уснувшим
Лазарь и сам притворился. Потом
Ключ от замка извлек из кармана
Стражник-предатель и с другом своим
В клетку нес