Верлибр

трупы детей около швейной машинки
ну расскажи мне почему ты стал таким
он с наслаждением облизывал их косточки
им следовало осторожней находить себе друзей
на переходе я увижу тень твоих ресниц
будет ли мне сложно их простить

трупы детей около швейной машинки
как ты наблюдал за нами около года
в итоге ты пришёл и размазал мой череп о молот

с таким сладким пеплом и гнойным дыханием
кажется пробки в твоём горле были как на трассе

сверху клубок у урода в руках но он не захочет нам помогать
он просто будет наблюдать
хихикая над нами после очередной попойки включит свой телеканал
а детям шить придётся из своей кожи
их
очертания напоминают ангелов но в небесах крылатых след давно простыл

остались только аисты которые скоро объявят нам о пополнении семьи
у швейной машинки снова будет хозяин что натянет жизнь на мнения разных лиц

Не наверстать мне по крупицам
твой милый образ.

В забытие уходит память
всех наших дней.

Не испытать мне снова больше
ту дрожь по ребрам.

Не ощутить нам с тобой больше
в сердцах огней.

Развеять прахом, пеплом, пылью
и наблюдать, как всё разносит по дворам.

О стены биться, плакать, стынет
кровь на моих руках.

Упиться горем, как дешевым пойлом
и на весь мир кричать: «Душа моя черства!»

Убиться вовсе, убиться снова
в который раз перестав дышать.

Искать встревоженно другого,
схожего с тем, кого когда-то потерял.

Найти, осечься в том, что он такой же.
Беспомощно желать тот самый идеал.

Холоднее стали мы —
не по чуждой, не по причине.
Без сил, без надежды —
протянем соломинку перемирия.
Но что из того?
Кто нам песню посвятит?
Кто его музой станет,
когда растворимся мы
в этом тумане безумия?

В нём тяжело —
кто-то говорил это давно.
Но я не верил, дурак…
Я всё лгал и во мрак ступал,
нащупывая почву
в надежде на тёплый крючок.

Перед врагами совру,
что отважен и смел,
но в сердце — то что?
Только молчание ягнят,
и то — не очень уютное,
только смелое, рваное,
разрушающее почву слово:

— Люблю тебя, мой сладкий яд…
в тебе я ничего уже не исправлю.

Как же уютно.
Некуда спешить в воскресный день,
В кастрюле лета — жар и тень.
Вы молоды, красивы оба,
Весь мир вокруг — как счастья проба.

Да, я открыт. Но что же скрыть?
Ведь легче смехом жизнь лечить,
Чем вновь те ночи вспоминать,
Где август рвал нам грудь и гладь.

Когда закончил школу — младший,
И был для старших словно старший,
Они сказали: «Да, и мы
Когда-то были таковы».

Вот — гонятся за неудачей,
А там — девчонки, свет и мачты,
Как девы заката — в огнях,
В изгибах тонут и в мечтах.

И всё прошло, но не исчезло —
Останется, как утро, светло:
Ты сына к школе вновь ведёшь,
И в первый звон его войдёшь.

Хожу
заблудившимся школьником
сквозь ветер болотной свободы
под небом забытых совхозов
дорогами ржавого солнца союза.

Смотрю
городскими глазами
в немые пусто́ты дорожных табличек,
на древние знаки знакомых созвездий
под светом прибитых фонарных столбов.

Живу,
чтобы слушать
рваные песни горящих поленьев,
выпивая чаи этой маленькой жизни,
сметая следы от лощёных метафор.

И всё же,
как чей-то котёнок,
чего-то не вижу,
и очень
негромко
кричу.

Мне хочется плакать от чувства ностальгии.
Я вся в слезах от песни, которая ассоциируется с прошлым.
Песни, которые слушаю в определённое время,
Ассоциируется с этим же временем.
И становится невыносимей их слушать с годами,
Особенно если было тогда хорошо.
Особенно если сейчас проживаешь все трудности и унижения...

Раскрой же парус белый
Скажи что женат на свободе
Будет стыдно, может и интимно
Но до чего же приятно
Видеть мир глазами - небеспокойного человека
Судит меня вождь, нездешний
Я видел похоть и страсть, смерть и радость, инь и янь
Но середину мне, найти до гроба тяжело
Ведь дорога неиздана, а тропинка не написана
Те парусы желтые, и растущие гипсофилы с изогнутым концом
Укажут куда грести
Ложечкой от закрученой банки - с кукурудзиной давней, но такой родной, детской и юной, но разбитой под временем упавшей слезы.

В северной долине грёз
Бродил я, как потерянный пёс.
Без памяти, без снов, без мечты —
Лишь руки да ноги… что взять с пустоты?

А в небе остались, чем были,
Созвездий печальные линии.
Тревогу били, оковы клали,
Но рядом мы — и слова умолкали.

Хахотушки, частушки
И плюшевые игрушки.

Миниатюра в цирке.
Зритель претопал в избытке.
—Уселись? Сидим тихо, в зубной ухмылке!

Начало...
Вот из-за кулис, на цыпочках, как мышь,
Выбегает клоун и срывает маску.
Рот — до ушей.
Он подмигнул,
И все кинули взор на манеж.
А на манеже — мёд, липкий, сладкий, золотой,
И в нём тонут стоны, пуская пузыри.
Купол цирка пополз, будто бы воск,
И хохот замер в нём.
А в сладком меду, по самую макушку,
Тонули, улыбаясь, плюшевые игрушки.

—Фокус! Нужен доброволец!
—Поди сюда, наглец!
—Стой, вот тебе венец!
—Нет, тазовый крестец!

Клоун щёлкнул пальцами — таз на голову наглецу.
Мёд хлынул из-под краёв, но оказался кипятком.
А когда сняли таз — под ним лишь мокрый плач,
Да и запах псины, устремившийся в явь.

Овации, смех и инфаркт.
Выдали сертификат
На добычу слабоумия.
—Хм. Уже в первом ряду — утопия.

— Хватит, я срываю с себя...
Молчание.
—А ну-ка, — шепнул на ушко, —
Быстро!
—Хватит! Я закрываю балаган!

Как сейчас помню, хоть было давно
Мои мокрые ноги скребут снег
По нечищенной дороге.
Лунный свет такой откровенный,
И я под ним как под прожектором
Бреду наконец домой.
Где горит свет и ждёт горячий чай.
Тепло дома жадно обволакивает
Мои щеки, покрытые ярким румянцем.
Это теплое чувство дома
Физически ощущается даже сейчас,
Немного сдавливая грудь тоской.
Мой кот очень пыльный
Ласково мурчит на кресле.
Очень жаль, время нас не щадит...
Все уходит, все движется
И эти образы единственное,
Что я хоть как-то могу сохранить.
Мутными пятнами на холсте,
Рисую калечной рукой
Свои теплые воспоминания,
И даже тут умудряюсь поныть....

Я всегда стеснялась признаться в своих чувствах,
И в том, что возможно причиняла боль тебе,
Поэтому сейчас, когда есть возможность, скажу я тебе сразу:
Прости за то, что говорю о своей смерти,
О том что планирую самоубийство.
Вообще то я всегда буду бороться за свою свободу
И за твою,
Но когда у тебя нет определённых связей
И чувствуешь, что тебя могут запереть и пытать в прямом смысле,
Без попытки выжить,
То уж лучше умереть самой, чем неизвестно что со мной может произойти.

Знай, что я всегда буду любить тебя,
Несмотря что можешь думать обо мне,
Несмотря, что о тебе говорят.
Я всегда буду за тебя заступаться,
Даже если ты не права.
Я хочу чтобы ты была счастлива,
(И я в том числе)
Поэтому не злись, если со мной произойдет что нибудь,
И не считай себя виноватой во всем этом.
Это не специально, и даже не желание умереть в молодом возрасте,
Потому что знаю, что тебе будет больно.
Здесь мою судьбу решаю не я как обычно, а другие люди
Которые не имеют права решать все за меня,
Но мир ведь не справедлив,
Поэтому я не ручаюсь за себя.
Ведь если все же это произойдёт, то знай,
Я буду счастлива там, потому что там у меня будет все, что я так хотела преобрести в этой жизни.
А ты будь счастлива в этой, потому что ты будешь жить не только здесь,
Но и в мире моем с моими родными, где буду жить я после смерти своей.

У каждого своя история любви.
У большинства она схожа,
Исходя из наблюдений
И разговоров со всеми знакомыми.
А я хочу, чтобы моя история любви была немного другой:
Оставить после себя то, что хотела,
Например, что-то творческое или какой-то проект.
Одной в этой жизни, а с молодым человеком — в другой…

У меня всегда будет своя позиция,
Неважно, наивна ли я или очень умна.
Иначе конец моей личности,
Которая без имени и собственного мнения.
Я считаю, нельзя ни за что отрекаться от своего имени.
Даже если оно с плохой репутацией,
Ведь это можно исправить,
Хоть и будет трудней,
Хоть и будет сложней.
Попытаться найти и обыграть того, кто нанёс эту всю репутацию.
Даже если и не получится,
Главное - остаться собой, а не кем-то.

Остаться собой — вот что самое важное в жизни,
Даже если нужно где-то вести себя молча.
Не прогибаться под тех, у кого есть все абсолютно,
Чтобы разрушить тебя.
Обычно так делают все, чтобы подставить того, у кого этого нет,
Создавая «козла отпущения».
Даже если человек действительно добрый и хороший,
Даже если человек действительно талантлив в деле своём,
Умея всё остальное делать при этом.
Они просто стали жертвой того, что у них нет этих связей.
Стали жертвой того, что у них нет подобных людей.

Пока это всё будет поддерживать,
Пока это всё будет процветать,
Мир точно не изменится в лучшую сторону.
Поэтому, понимая всё это, я точно ни за что не откажусь
От своей ненавистной фамилии.

Мне говорили, что время лечит раны,
Но давайте будем честны, что
Время учит жить с болью.
Кто то может не согласится со мной,
Обосновав, что травма уходит со временем,
Если её хорошо проработать.
Может это действительно так, но
Что будет с этой болью, если задеть человека по ней?
Человека, который уже проработал давно эту душевную рану,
Мудро перекрыв её и забыв, заменив на улучшение версии себя?
Отреагирует ли сердце сломленной болью на эту душевную травму,
Которой по сути быть не должно?
(Ведь над ней хорошо поработали же)
Или сердцу действительно все равно будет?

Купол неба над головой -
Это все ширма. Мы все
Рандомные проекции бытия.
Одни яркие, словно вспышки,
Другие - тусклый отблеск свечи
Каптящей вдали.
Мы все мельтешим, суетимся
В этой выдуманной вселенной,
Барахтаемся как муха в паутине.
Стоит ли наша жизнь хоть что-то?
Или это все прикол пчеловода,
Что когда-то развел нас в ульи.
Слова пророка Ильи закупорили небо
И была перекрыта "Прямая линия".
Каждый в себе,
но не в каждом видим себя,
Хотя во многом мы одинаковые.
И трещины на стекле матовом
Однажды рассыпятся в осколки.
Сбросят сосны иголки и грянет
Всемирная скорбь.

Чего ты боишься, — спросили мысли.
Не знаю, — ответило тело.
Просто боюсь, понимаешь:
Быть раненым, быть убитым,
быть влюблённым и кем-то забытым.
Всё мне кажется сложным и диким.
Вот представь: минус сорок — меня пожирает холод,
или жара, плюс тридцать пять — поджарила меня опять.
А эти руки — ласкали меня от скуки, а после ударили больно,
и сказали, уже не любя, недовольно:
«Похудей — противно смотреть».
И худое такое, кожа да кости — не понраву: пришлось на погосте.
И вот я не знаю, от чего и когда пострадаю,
и как же мне тут не трястись,
и как же мне тут не бояться?
Я — самое хрупкое, в чём мне приходилось сражаться.

Я приютил ошибку,
выкрутил ручки,
припрятал ножи,
и будто б не понял.

Я пытался понять
и считал числа решек,
питался билетами
но что-то не видел.

Я бросил всё это,
вытащил ложки,
пожарил купаты,
и напрочь забыл
всё, что видел.

И после - нажрался
в ничтожное рыло,
в забытое поле,
в гнилую берёзу
вагоном до Белого Яра.

Механизм - ржавчина
Воробей не умер
Сон пустота
Время - сплющенное море

Полотно сияет
В смеси красок всех
Слёзы превращают
В счастье, но не смех

Борьба в болоте
Вокруг все волосы разбросаны
Лекарство в лысину колоть!
Дышать водой не сложно вовсе

Стёртая мишень
Слепой стрелок
Кровь на тетиве
Стрел неиссякаямый мешок

Мыслей простор
Ураган утрамбован
Вьёт паутину
Дырявую с кровью
Глупый паук
Голодный и злой
Сильно не хочет
Остаться собой

Заброшка.
Лес.
Безмолвие и грусть.
Разбиты окна,
Пустота в корпусах.
Былой жизни весёлой больше нет,
Лишь тени вьются,
Не желая исчезать.

Столовая.
Кастрюль немой парад.
И дух котлет ещё тут,
Как призрак витает.
Поэт на пьедестале — цел,
Но стар.
И ветер сносит с него
Кусками штукатурку.

Я повернулся,
Хотел уходить...
И увидел:
Машут тени из окон.
И шепчут мне, :
«Ждём.Ты помни нас.
Приди сюда когда-нибудь ещё раз».



P.S. Текст был написан года 3 назад, после посещения мной заброшенного детского лагеря. Поистине атмосферное место. Этим текстом, я хочу вас окунуть в ту атмосферу, в которой мне удалось побывать.

Контур карт, хлопнул небо в туман, Величавость бури заводит арган.
И город, как остров в кромешных огнях,
Замер в ожидании новых стихийных похвал.

На окнах, капли живых зеркал
Вызывают нас на танец с вуалью.
Чувство ритма, нет... Выпьем чаю.
Я пригласил виолончель ночей в тронный зал.

Дирижёр машет молниям в такт,
Роняя на плиты аккорды-дождей...
Стирая условности Фраз.

Буйность, злобу и величие
Узрит город во тьме,
Струны поют сквозь мокрый асфальт.
Эхо повторяет забытый мотив.
Ночь плавит границы меж явью и сном.

В небе чёрный зверь,
В клоках его, я чую беду.
С низу каменное дно.
Каменное дно, рукой укрой.

И в этой немоте, что следует за громом,
Рождается мелодия тише шепота.
Протяжные мосты над чёрною водой
Храня тепло последнего намёка.

Вот и танго перебросило вальс,
Через явь прибитых фаз.
Грянет финал, как удар по стеклу,
Откидывая дрожь в пустоту.
"Что я творю"?