Стихи на Иван Купала

В лесу, в избушке замшелой.
что тонко от ветра скрипела,
старая баба Яга
на печке грела бока.
Ей было тоскливо очень,
теперь уж никто не хочет
по свету счастья пытать,
её совета искать,
лишь леший порой заглянет
и старое вдруг помянет,
да, жидкой тряся бородой,
стукнет в окно водяной.
Повсюду глядит паутина,
из щелей висит мякина,
и ступа стоит в углу,
поддерживая метлу.
Да, жить тяжелее стало,
охота вредить пропала,
в реке уже рыбы нет,
хоть тину вари на обед.
Недавно грибочков съела,
три дня животом болела.
А по небу, вишь, летает
железная птичья стая.
Жужжит, как пчелиный рой,
и страшно Яге порой.
Что ж, жизнь потеряла краски,
Все в прошлом остались сказки.
Тут бабка с тоской вздохнула,
и, захрапев, заснула.

Насмешница Кикимора
весной в густом бору,
спешит тропинкой длинною,
хлопочет поутру.

Бежит к болоту хлипкому,
и сквозь густой тростник
следит за ней с улыбкою
Водяной-старик.

В погожий иль ненастный день
она полна забот,
наловит головастиков
и тут же их жуёт.

Меж кочками таскается
одна средь зыбких мхов,
пиявок наглотается
и жирных слизняков.

Бесшумная проворная,
похожа на сучок,
вдруг за корягой чёрною
затихнет, и молчок.

И грибники наивные
болтают всё подряд,
и слушает Кикимора,
что люди говорят.

Захочет позабавиться,
застонет там и тут,
и все её пугаются
и прочь скорей бегут.

Как вдоволь нахохочется,
ну, впрямь, до слёз из глаз,
так ей опять захочется
каких-нибудь проказ.

Тропинками забытыми
Кикимора бредёт –
хитрющая и скрытная,
под нос бурчит, поёт.

В деревню пробирается
к подворью своему,
хоронится, скрывается,
не веря никому.

Весь день проспит за печкою,
иль в подполе храпит,
а, начиная с вечера,
проказит и шалит.

Затихнут все домашние,
забывшись сладким сном,
Кикимора закашляет
и перебудит дом.

Опять семья усталая,
намаявшись, уснёт,
учует злыдню малую
усатый рыжий кот.

Возню начнут сердитые
давнишние враги,
и полетят разбитые
тарелки и горшки.

В курятник нечисть выскочит,
в кошачьем вся пуху,
со злости перья выщиплет
в потёмках петуху.

И, чтоб себя порадовать
(расстроил нервы кот)
запрыгнет за ограду и
овечек обстрижёт.

С Кикиморой-забавницей
всегда полно хлопот.
Она от всех скрывается,
но весело живет

В замшелой лесной избушке
жили колдуньи-старушки.
Одна называлась Ягою,
вторая – просто Каргою,
Кикиморой – третья – дикой,
насмешницею великой.
Всегда как заря восходит
все трое по лесу бродят,
заветные ищут травы
не ради пустой забавы.
Яга – по ведун-отраву,
Карга – по тоску-лукаву,
в кикимориной корзинке –
сонной травы былинки.
Приходят домой устало,
уж солнце высоко встало
и сразу скорей – за дело,
работают все умело:
Яга – за водой на речку,
Карга же котлы на печку,
кряхтя от натуги ставит
и охает, и вздыхает,
Кикимора дров приносит,
огонь разжигает, просит
волшебного зелья каплю
в котлы из бутылки капнуть.
И дунут, и трижды плюнут,
и в воду все травы сунут,
и заклинанья скажут,
и лица измажут сажей,
но лишь закипит немножко,
съедят и оближут ложки.

Паутину сумерек наплел
вечер, по-осеннему седой,
и шагами тихими пошел
за голубоватой сон-травой.

Вышел за околицу, залез
на березу вечер-старичок,
тронул лоно чуткое небес,
звезды золотистые зажег.

Хрипло заклинание сказал
и сердито дунул в вышину,
а потом таинственно позвал
круглую красавицу-луну.

В избушке убогой и старой
Зелёное Лихо живёт,
за ржавым большим самоваром
скрипучие песни поёт,

пьёт чай из засохшей полыни,
поганки корявые ест,
спит ночью на тёплой перине,
а днём отправляется в лес.

Чуть свет по болоту шагает,
тропинкой спешит меж берёз,
заветные травы срывает
седые от утренних рос.

Свой нос крючковатый и длинный
и в дупла, и в щели суёт,
сбивает с ветвей паутины,
венки из ромашек плетёт.

То ищет в траве мухоморы,
то шишки на ёлке жуёт,
то птиц голосистые хоры
оно, затаившись, вспугнёт.

А то порезвиться захочет,
нагнать на охотников страх,
сорокою вдруг застрекочет,
иль волком завоет в кустах.

Проворно, хитро и лукаво
с лицом, как засохший сморчок,
потешится ради забавы,
смеётся в сухой кулачок.

Его разглядеть невозможно,
увидит кого и – молчок,
крадётся в глуши осторожно,
да так, что не хрустнет сучок.

И вновь суетится, хлопочет,
лохматой тряся головой
и только глубокою ночью
плетётся устало домой.

Полынного чая напьётся,
в постель свою быстро нырнёт,
уютно клубочком свернётся
и сладко-пресладко уснёт.

Толстенький хорошенький,
глазки, как горошинки,
рыжие волосики
с небольшою проседью,
борода - лопатою,
тело - волосатое,
небольшого ростика,
а одет-то простенько –
свитка небогатая
и штаны с заплатами,
на ногах – опорочки,
в сумке – хлеба корочки.
Шляпа его чудная,
цвета изумрудного,
из коры пошитая,
мохом вся покрытая,
ловко так прилажена,
клюковкой украшена.
Он людей чурается
всё от них скрывается.
Видишь кочку мшистую
мягкую пушистую –
это он дурачится,
на болоте прячется.
Шустренький, да ладненький,
любит кушать сладенько:
пирожки румяные,
яблочки медвяные,
сливочки томлёные,
рыжики солёные,
с вишнями вареники
и квасные пенники,
кулебяку смачную,
да уху прозрачную.
Моховик без повода
не ужалит оводом.
Если клюкву белую
кислую неспелую
рано собираете,
вряд ли угадаете,
что старик рассердится,
вкруг себя завертится,
засвистит, захлопает,
ножками затопает.
Вы тотчас забудетесь
и в лесу заблудитесь,
делать больше нечего,
лишь плутать до вечера.
Взвоешь от усталости –
вот такие шалости.
С ягодами спелыми,
наливными, зрелыми
низенько поклонишься
чай не переломишься -
к духу уважение,
от людей почтение.
Для него обыденно
быть совсем невидимым,
даже не заметите,
где его вы встретите.

Вдруг затихнет и молчок
Врт такой Моховичок!

Голос вечера в душу ворвется
неумолчным трезвоном цикад,
и подарит вечернее солнце
бесподобно красивый закат.

Одуванчики снова закроют
своих солнечных чаш желтизну.
И увижу я вместе с луною
берендеев ночную страну.

Выйду к озеру, сяду на камень,
в его синюю глубь засмотрюсь
и в волшебных русалок с хвостами
я под чарами ночи влюблюсь.

И они мне споют, подплывая,
про дворцы водяного царя,
как там золото всюду сверкает,
драгоценные камни горят.

Там прислугою - раки, и рыбы,
ты таких не увидишь вовек.
Через мраморных арок изгибы
можно в залы войти без помех.

В тростниковой таинственной чаще
голубые зажгутся огни,
будет звать меня голос звенящий:
«К нам скорее в прохладу нырни!

Будем плавать в мерцающих водах,
звезд упавшие искры ловить,
на крутом берегу хороводы,
превратившись в красавиц, водить.

Мы нарвем с тобой ворохи лилий,
наплетем себе сотни венков,
будем песни слагать неземные
со словами и даже без слов.

Не поддамся я их уговорам,
дома в теплой постели засну,
но, поверьте, забуду нескоро
берендеев ночную страну.

То ли небыль, то ли быль,
то ли всё приснилось,
то ли книг волшебных пыль
в сказку превратилась.

Дело было в сентябре,
роща лист теряла.
Встав пораньше на заре,
я грибы искала.

На дубах горела медь
рядом с позолотой,
в кронах стали птицы петь,
вспоминая ноты.

Мох глушил мои шаги
пухлою периной,
распрямляясь от ноги
сжатою пружиной.

Посмотрела я вперёд –
что это за диво?
Боровик в траве растёт
крепкий и красивый.

Шляпка круглая его
набекрень надета,
её тёмное пятно
спорит с белым цветом.

Я нагнулась, чтоб срезать
Свой трофей. Он крикнул,
да как начал верещать,
от ножа отпрыгнул.

У меня глаза на лоб,
видится ж такое –
это шустрый старичок
с белой бородою.

Он угрюмо посмотрел,
с явной укоризной.
Ну, конечно, кто б хотел
попрощаться с жизнью.

Фыркнул и заковылял
по тропинке скрытой,
было слышно, как вздыхал
и ворчал сердито.

Возвращалась я домой
без грибов, ребята,
рассердился Боровой.
В чем я виновата?

Пучится упругая трясина,
помутнела ржавая вода,
зашептались тонкие осины:
«Не пришла ли горькая беда?»
Ожило сердитое болото:
хлюпает и булькает, ворчит.
Аист прекратил свою охоту
и домой испуганно летит.
Задрожала ряска молодая
и из глубины своей немой
водяной зелёный выплывает
и трясёт огромной головой,
и молчит, и всё оцепенело,
закрывают венчики цветы,
солнце в тёмном небе заалело,
обагрив орешника кусты.
Месяц серебристый показался,
зыбкий свет таинственно разлил,
и болот владыка разворчался
и глаза печальные открыл,
хлопнул громко в мокрые ладони,
заклинанье мрачное сказал,
и на травах медленно и сонно
хоровод русалок заплясал.
Кружатся красавицы ночные,
песни непонятные поют,
светятся их лица голубые
и глаза сияют и зовут.
Если бы пришёл на звуки эти
путник, заблудившийся в лесу,
он бы позабыл про всё на свете,
увидав болотную красу.
Водяному очень надоели
игры их на тёмном берегу.
Он грустит уж целую неделю,
он узнал тревогу и тоску:
ранним утром, в розовом тумане
как всегда, над чем-то колдовал,
девушку в цветастом сарафане
у воды случайно увидал.
Туесок, поставив у берёзы,
Собирала ягоды она,
В узел, завязав тугие косы,
улыбалась, радости полна,
что-то тихо, нежно напевала,
обернувшись, сразу замерла,
вскрикнула и мигом убежала,
сердце водяного унесла.
И теперь лишился он покоя,
вспоминая встречу вновь и вновь.
Он не знает, что это такое.
Может, просто – первая любовь.

Как-то рано поутру
я грибы искала
и, бродя в густом бору,
сильно заплутала.
Белых тьма – косой коси,
даже не таятся,
собирай, домой неси.
Вот все удивятся!
Только боязно одной,
лес глухой, да темный.
Вижу – дедушка с клюкой,
с бородой зеленой.
Невысокий старичок
шевелит бровями,
на тулупе – кушачок
вышитый цветами.
Как-то странно он обут,
и глядит лукаво.
Перепутал, старый плут,
левый лапоть с правым.
Что-то очень он чудной.
Я ж его узнала –
это леший тут со мной,
даже жутко стало.
Захотелось убежать -
знаю, что догонит,
не столбом же мне стоять -
вдруг уйдет, не тронет?
Ох, лесного мужичка
стоит мне бояться,
может он исподтишка
в зверя превращаться.
Очень любит попугать,
зарычит медведем,
будет с жертвою играть,
лапой в нос заедет.
Стала я тогда трястись –
вот хватила лиха!
Вдруг, откуда ни возьмись,
рядом – лешачиха.
Очень страшная собой,
с длинными руками,
с облысевшей головой,
губы – пузырями.
Начала в уме гадать:
«Что со мною станет?»,
а она за руку хвать,
и куда-то тянет.
Делать нечего, пошла,
как ее расспросишь?
И корзинка тяжела,
но грибы не бросишь.
Я иду, почти бегу,
глядь – стоит избушка
на пологом берегу
маленькой речушки.
Открывает леший дверь,
а внутри – на диво,
хочешь верь или не верь,
прибрано красиво.
Чистота кругом, уют,
стол накрыт богато:
и блины, и каша тут,
чай заварен с мятой.
В чугунке дымит супец,
аромат капустный,
похлебали свежих щец,
до чего же вкусно!
В сковородке – окуньки,
в баночках – варенье,
а какие пироги,
просто объеденье!
Завязался разговор
долгий и неспешный,
в нем про заповедный бор
мне поведал леший.
Сокрушался он душой:
«Наша нечисть знает,
нынче люди мусор свой,
походя, бросают.
Разнеслись лесным зверьем
россказни-страшилки –
уж порезался стеклом
брошенной бутылки,
лягушонок ободрал
лапки о пакеты,
зуб кабанчик обломал,
когда ел конфеты.
А недавно был кошмар -
люди отдыхали,
начался в бору пожар,
еле затоптали.
Если ягодник придет,
нам ущерб великий,
вмиг комбайном обдерет
кустики черники.
Здесь полно озорников,
что сучки ломают,
лихо шляпки у грибов
палками сбивают.
Если ежика найдут –
рады дебоширы,
сразу в город увезут
в духоту квартиры.
Могут ландыши сорвать,
ветки ежевики,
а они (пора бы знать)
нынче в красной книге».
Я кивала головой,
что же им отвечу?
Впрочем, мне пора домой,
наступает вечер.
Леший гикнул, засвистал,
аж замолкли пчелы,
мигом зайчик прискакал
резвый и веселый:
«Нашу гостью доведи
до большой дороги,
да, смотри, побереги
человечьи ноги!»
Я хозяевам лесным
низко поклонилась
и за русаком своим
в скорый путь пустилась.
Быстро начало темнеть.
Погуляла, хватит.
Солнца выжженная медь
плавала в закате.
Наконец-то мы дошли,
и хоть я устала,
приключения свои
близким рассказала.
Не поверили они,
стали насмехаться :
«Только в сказках лешаки
могут повстречаться».
Зайка долго с нами жил,
бегал, прыгал ловко,
очень яблоки любил,
репку и морковку.
В ноябре лесной зверек
с нами распрощался,
в бор сосновый со всех ног,
как стрела помчался.
А соседям и друзьям
до сих пор неймется,
даже вся моя родня
надо мной смеется.
Врать совсем я не люблю
и, признаться, рада,
что лишь правду говорю.
Верите, ребята?

Древний лес, где живут великаны,
где дубы в три обхвата растут,
где на травах дымятся туманы
и росу серебренную льют.

Где предскажут судьбу ворожеи,
если сможете их отыскать,
где по небу трехглавые змеи
между звезд научились летать.

Где лесной с бородою зеленой
с лешим брагу из ландышей пьет
и с лисавкой в фальшивой короне
песни тонким фальцетом поет.

Где болотницы горько рыдают
в самых топких опасных местах
и лягушачьи ноги скрывают,
сидя в белых купавках-цветах.

В этот сумрачный лес заповедный
просто так ни за что не дойти,
ни одной нет тропинки заметной,
и известного нету пути.

Сквозь ветви вижу блеск зеленых глаз
встревоженных, лукавых, любопытных –
Аука шустрый маленький и скрытный
меня в лесу преследует сейчас.

Тихонечко, стараясь не шуметь
среди корней разросшихся петляет
и все мои движенья повторяет –
нечистый нрав ему не одолеть.

Вдруг чей-то крик донесся из глуши.
Аука тут же тонко отозвался
и, про меня забыв, вперед помчался
к болоту, раздвигая камыши.

И вскоре слышен стал протяжный зов
далекий неразборчивый и длинный,
манящий прямо в топкую трясину
случайно заплутавших грибников.

Лесные духи дики и хитры,
их помыслы коварны и опасны,
и люди сторонятся не напрасно
затеянной для пакостей игры.

В рубашке вышитой, босая
с копной нечесаных волос
весной с болотом оживает
и очень крепко спит в мороз.

Как это существо красиво,
глаза темны и глубоки,
чернеют брови горделиво,
и губы нежные мягки.

На коже бархатной и бледной
румянца нету и следа,
она тиха и незаметна,
но так бывает не всегда.

Таится мавка за кустами,
по елкам лазает вверху,
идет неслышными шагами,
в канавах прячется, во мху.

Увидит - юноша плутает,
тотчас колючим станет взгляд,
она молчит, она вздыхает,
манит его, а он и рад.

Они пойдут одной тропинкой,
все глуше дикие места –
сушняк, корявые осинки,
все ярче мавки красота.

Русалка прячет свою спину,
секреты нежити страшны,
там кожи нет наполовину,
и ясно органы видны.

Что ж, кто беспечен от природы
легко под чары попадет,
болота сумрачные воды,
трясясь от ужаса, хлебнет.

И будет в холоде и мраке
в вонючей скользкой жиже жить
и день за днем в тоске и страхе
зловещей нечисти служить.

Болото – не цветущие луга,
там топи, да бездонные трясины,
разлапистые елки и осины
его облюбовали берега.

О, этот жуткий сумеречный мир,
не дай вам бог туда попасть под вечер,
на мшистых кочках загорятся свечи,
и полная луна осветит ширь.

В пугающей звенящей тишине
услышать можно громкие рыданья -
болотницы, коварные создания
так манят поздних путников к себе.

Такой не встретишь больше красоты,
они нежны. И до гусиных ножек
блистает ослепительная кожа,
и волосы волнисты и густы.

Глаза травы осоки зеленей,
а голоса пронзительны и тонки,
их плач скорей похож на крик ребенка,
оставленного матерью своей.

Их жалобы так трогают сердца:
О, этот мир весь сотканный из мрака,
они устали замирать от страха
и прятаться в трясинах без конца.

Они пообещают всем любовь,
впитавшую отраву колдовскую,
Они пообещают поцелуи,
которые легко расплавят кровь.

Потрогай незабудки в волосах,
иль из рябины тронь на шее бусы,
ступи на зелень влажную тарусы,
и это будет твой последний шаг.

Блуждают по болоту огоньки -
русалками загубленные души,
не медли и заткни скорее уши,
и от болота во весь дух беги.

Во тьме все лица, словно маски,
во тьме бездонны все глаза,
там нежить бродит без опаски,
и стонут чьи-то голоса.

Упырь, кряхтя, встает из гроба,
ведьмак выходит на крыльцо,
и искажается от злобы
русалки синее лицо.

Не персонажи древней сказки
и не кошмары детских снов,
их тайно мрак рождает вязкий
давно развенчанных богов.

Крадется тьма, скользит по миру,
вползает в сонные дома,
вербует будущих вампиров
и сводит ищущих с ума.

Ночь – это дверь в глухую бездну,
неясный страха силуэт,
сейф, поглотивший неизвестность,
глумливой нечисти портрет.

Так приоткрой ее завесы,
кровавой мантии коснись.
Цена полуночного беса –
твоя непрожитая жизнь.

Чей это взгляд из глубины
зеленый пристальный тревожный?
Вы, люди, будьте осторожны,
всмотревшись в холод тишины.

Как только сумрак настает,
и заскользит луна по небу,
сквозь тучи длинную прореху
округу свет ее зальет.

В реке закружится вода,
ко дну уйдет водоворотом,
и вдалеке заплачет кто-то,
вблизи заухает сова.

Тогда из омута всплывет
в мир сна лукавая русалка
и голосом тягучим жалким,
качаясь, песню запоет.

Потом начнет с волной играть,
взберется на ближайший камень,
достанет гребень с жемчугами
и будет волосы чесать.

Преобразится сразу все,
захватит волшебство округу,
зажгутся мошки друг о друга,
попав в другое бытие.

И сотни бабочек цветных
переливаться станут чудно,
явившись вдруг из ниоткуда
порхать вблизи плакучих ив.

И много рыб взметнется ввысь,
и брызги вспыхнут, как кристаллы,
туман прозрачным одеялом
опустится, вздыхая, вниз.

В нем будет призраком мерцать
насквозь светящееся тело
в купавках и в кувшинках белых,
скульптурам греческим под стать.

Не подходите близко к ней,
как бы она не зазывала,
не надо целовать русалок
из мира дьявольских теней

Русалка-мавка у ручья
заснула сладко,
и ею любовался я
в кустах украдкой.

Она была так хороша,
так безупречна,
вздымалась грудь её, дыша,
белели плечи.

Лицо чудесной красоты
порозовело,
и были линии чисты
нагого тела.

Я для неё собрал букет,
ступая тихо –
хохлатка, донник, бересклет
и повилика.

Весь ворох сорванных цветов
и тонких веток
я положил у стройных ног,
вздохнув при этом.

Во мне метался чувства шквал,
я растерялся
и рот её поцеловал,
не удержался.

И вдруг увидел жгучий взгляд
волшебной силы,
и боль, как молнии разряд
меня пронзила.

Раздался очень жуткий крик,
на вой похожий,
она покрылась в тот же миг
гусиной кожей.

Шипели, булькали слова
речей поганых,
от них болела голова,
кружилась странно.

Потом, как змеи две руки
обвили шею,
и засверкали светляки,
повсюду рея.

Она тянула меня вниз,
к воде прохладной,
сопровождая свой каприз
игрой злорадной.

Ещё минута, я б навек
остался с нею,
но ведь русалки человек
всегда хитрее…

- Лови ведро!
Мое упало...
На литров пять , да с этажа.
Поздравлю всех с Иван Купала!
Налью еще, пока жара!

В городах неоновых
Смогом прокопчёных
Соловьев не слышно
Звезд не видно ночью.
Но мечты обычные,
Счастья людям надо,
Но не ходят в лес
И не ищут клада.
А в глуши еловой,
Меж корней и веток,
Папоротник пышным
Зацветает цветом.
На Иван Купалу
Редкий и диковинный
Ждет цветочек аленький
Своего героя.

Среди убранства здешних мест
Девицы с самого утра
Венки для будущих невест
Плели на поле не спеша
Чтоб ночью быть во всей красе
Весь год наряды вышивали
И с лентой яркою в косе
Пошли где суженные ждали
Уж солнце близилось к закату
И стар, и млад спешат на холм
Мужчины в праздничных рубахах
Мечтает каждый лишь о том
Что в эту ночь свершится чудо
Увидит папоротника цвет
С лесного позволенья духа
Сорвёт и будет жить без бед
Вокруг кострища хоровод
Веселье, песнопенья
С размахом празднует народ
И ждёт от Бога снисхождения
Огнем закаливая душу
Надежды искру обретут
Что обогреет даже в стужу
И в темноте укажет путь
Девичий трепет вызывает
Купальских святок волшебство
Сегодня каждая узнает
Быть вместе им ли суждено
Когда водой очистив тело
С свечой зажжённою венки
Пускали в плавь они не смело
Вручив судьбу на суд реки
А на заре росой умывшись
Природный дар приняв с небес
И в пояс низко поклонившись
Отдали дань земной красе
Все по селеньям расходились
Ведь новый день пришёл в окрест
На образа перекрестились
Не угасал чтоб жизни свет.