Как хочется душевного тепла…
Тепла души…и рюмку русской водки…
Винил пронзает старая игла
И он скрежещет как о камни лодка…
Я выпью сто, а может пятьдесят,
Селедкой закушу и черным хлебом,
Я крылья снял, вон на стене висят…
Просохнут, полечу назад, на небо…

Закружила мысли вьюга,
Замела следы.
В центре замкнутого круга
Только я и ты.
Ветер воет, вьюга злится,
Снег слепит глаза.
В центре круга наши лица,
Наши голоса.
Ночь и звёзды, чай с лимоном,
Пляс огня в печи.
Снег кружит неугомонный
Серебром в ночи.

Сон в руку. А это как? И в какую руку? В правую или в левую? Или вообще в ногу. Кто знает?
Вот когда дежавю, понятно. Вроде как повтор, было уже такое и бац, по новой. Тоже интересный феномен, надо вам сказать. Но понять можно, да. А вот со сном как -то посложнее. Сон, да еще и в руку. Сиди и ломай бестолковку, и так после вчерашнего плохо соображает.
Вот в детстве всё по другому было, точно . И про сны никто не заморачивался. Ну приснилось и приснилось. Встал, умылся и забыл. Делов то. А тут сидишь, думаешь, жилы из себя тянешь. Аж самому тошно становится, от такой философии. Кем возомнил то себя, а? Профессором по определению снов? Тоже мне, учёный муж, объелся груш. Смех, да и только.
А может грамм по сто пятьдесят принять на каждый глаз? У меня там осталось немного, со вчерашнего. Глядишь и мозги зашебуршатся, мысли начнут умные генерировать. Слово то какое нашел, где только откопал.
Эх, вот только не пью я один, не имею такой привычки, в одиночку пить. Ладно. Чего то отвлёкся я от главной темы – сон в руку. Так кажется или спутал опять чего? Говорю же, бестолковка не соображает ничего. Пойду, однако. До кума. Щас тяпнем с ним по чуть-чуть и все – таки разберемся, в какую руку стакан, а в какую огурец. Или я о пять не о том?...

С вечера пошёл мелкий снег. Ветра не было, но заметно похолодало. Акимыч принёс из дровяника две охапки дров, чтобы немного, за ночь, подсохли. А с утра собирался затопить печь. Любил он, когда в печке потрескивают дрова и от нагревающихся кирпичей по дому разливается живое тепло. Не то, что от этих батарей-радиаторов. Кто их только придумал. Не уму ни сердцу.
Утром Акимыч, по заведённому им самим правилу, прошёл на кухню, чтобы поставить чайник на газовую плиту и выглянул в окно. Снегу за ночь, навалило порядочно и он все еще падал. Медленно, но уверенно.
Старик наполнил чайник водой и зажёг газ. Пока чайник закипает, Акимыч открыл заслонку дымохода на своей старенькой печурке. Чуть приоткрыл дверку поддувала и стал аккуратно, не торопясь, укладывать поленья в топку. Затем достал из закутка немного припасённой бересты, всунул её между поленьями и запалил. Береста занялась, истопник закрыл дверцу топки и пошёл выключать засвистевший чайник, со словами: «Опять свистишь, неуёмный ты мой! Иду я уже, иду!»
Выключив газ, достал с полки любимую кружку и сыпанул в неё изрядную порцию заготовленного с лета травяного чая. Залил всё это дело кипятком и накрыл кружку чистым столовым полотенцем. Чтобы лучше настоялось, стало быть.
Проделав все эти манипуляции, Акимыч завернул козью ножку и сев недалеко от печки на деревянный табурет, раскурил самокрутку и с наслаждением затянулся. Дрова в печи разгорелись и уже начали весело потрескивать.
И вот в этот самый момент, из печи раздался душераздирающий вопль, конфорки от сильного удара слетели на пол, а наружу выскочил дымящийся комок шерсти с выпученными от ужаса глазами. Акимыч от неожиданности поперхнулся дымом и чуть не свалился с табурета. Тем временем существо пробежало через кухню к отверстию в крышке подпола, выпиленного для кота, и залетело в него со страшной силой. В подполе имелось ещё одно отверстие, на улицу.
Ничего не понимающий Акимыч собрал конфорки и уложил их на место. Потом оделся и вышел во двор.
Вернулся он уже не один, а с насмерть перепуганным котом. От которого разило палёной шерстью.
Как и когда залез в печку кот, так и осталось тайной. Но зато у Акимыча добавилась еще одна история в его копилку. Которую он когда – нибудь поведает своим молчаливым слушателям, сидя на скамейке и провожая взглядом уходящее за горизонт солнце…

Вращается судьбы веретено ...
Инкогнито, в накидке ярко-рыжей,
Сентябрь стучится к августу в окно.
Мне губ твоих креплёное вино,
Так хочется собрать губами…С крыши,
Листву сдувает ветер… Так давно
Я принимаю, как благую весть,
Что ты живёшь на краешке Сибири…
И этот день дарю буквально весь,
Тебе одной…Сейчас, сегодня, здесь…
Ты лучшая во всём подлунном мире!
Будь счастлива! Спасибо, что ты есть!

Мне порою кажется, - ты рядом,
Просто вышла прогуляться в сад...
Выйду следом, сад окину взглядом,
Растворится в толще лет мой взгляд.
Прокричит невидимая птица,
Скрипнет где-то старая ветла...
Я ведь даже не успел проститься,
Потому не верю, что ушла...
Твой апрель в моей душе до срока,-
Сколько мне отмеряно судьбой..
Жизнь пылит, как дальняя дорога...
Я дойду, чтоб снова быть с тобой...

В королевстве снова шёл затяжной дождь. Какое-то неудачно-сырое место было выбрано тем, кто это королевство основал. Третьи сутки на исходе, а дождь и не собирается заканчиваться.
Король хандрил. Мало того, что сырость, так еще и поговорить не с кем. Королевство-то крохотное, даже подданных нет. Если не считать кошку и собаку. Но с ними не поговоришь. Выслушать выслушают, а вот ответить не смогут. Ни на один вопрос. Эх… И в округе ни одного приличного королевства, как назло. То король пьющий, то королева стерва, на кривой козе не подъедешь.
Была у короля знакомая королева, они познакомились много лет назад на балу, как-то сразу приглянулись друг другу, но она жила в далёком королевстве, у самого, что ни на есть, синего моря. Иногда он переписывался с ней. Письма носили почтовые голуби. Сами понимаете, что это было долго и порой ненадежно. Мало ли что могло случиться в пути с голубем. Но королю хотелось общения не через письма, а лично. Хорошо, что закончилась зима. Зимой было еще тоскливее. Но всё портил дождь. Будь он неладен.
Король целыми днями пил чай, смотрел в окно или просто спал. В надежде увидеть во сне королеву из далёкого приморского королевства. Но она ему не снилась. Видимо было очень далеко и ее образ терялся в пути, когда пытался посетить сон маленького короля. Королева ведь тоже была маленькая, а значит и ее образ был небольшим. И у него не хватало сил преодолеть такое расстояние. Так и спал король без снов. Ещё, когда не было дождя, король любил гулять в саду, слушая перекличку пернатых обитателей.
Он любил королеву, ту, что жила у моря. Но он не знал любит ли королева его самого, такого маленького, хоть и короля. В письмах они не затрагивали эту тему, или было не принято или просто неудобно задавать вопросы про любовь. И с этим тоже ничего нельзя было поделать, как и с затянувшимся дождём. Который просто надо было переждать. А королева… А что королева? Она далеко и этим всё сказано…
Вдруг поднялся сильный ветер и вместо дождя пошёл снег. Маленькое королевство сдвинулось с места и взмыло в воздух. Король не успел ничего понять, так быстро это произошло. Он выглянул в окно, а увидел только несущиеся мимо облака. Через несколько минут, королевство приземлилось, а ветер утих.
И когда король снова выглянул в окно, он увидел ту самую королеву и море. Ветер перенес его вместе с королевством к той, которую он любил. Радости не было предела. Королева тоже обрадовалась. Оказалось, что и она любила короля. Так иногда случается. Они обнялись и после недолгих разговоров решили объединить свои королевства в одно и править там вместе…
Главное надо верить в чудеса, и они обязательно произойдут.
А почтовых голубей влюблённые выпустили на волю.

Белые цветы в кружеве фаты,
Милое лицо.
Слёзы на щеках, небо в васильках,
На руке кольцо.
Счастье, хлеб да соль, только в сердце боль -
Ты прости,
Что не дождалась, разуверилась
В юности.
Быть теперь женой, не твоей, чужой -
Горько ей,
Но не на показ, матери наказ -
Гордая.
Ей всю жизнь прожить, мужа не любить -
Лишь тебя,
Даже для себя, жизни не любя,
Лишняя.
А душа зовёт, счастья молит, ждёт -
Нет его,
Годы пролетят, не вернуть назад
Прошлого...
Будет жизнь горька, где твоя рука
Нежная?
С нелюбимым жить, лучше волком выть -
Грешная...

1. Между нами встала осень
С листопадом и дождём.
И прощения не просит,
Словно не при чём.
Припев: Улетело наше лето,
В тёплые края.
И холодные рассветы
Без тебя встречаю я.
Улетело наше лето,
В тёплые края.
И холодные рассветы
Без тебя встречаю я.
2. На скамейке в парке старом,
Больше ты не ждёшь меня,
Не поёт моя гитара,
Струнами звеня.
Припев: Улетело наше лето,
В тёплые края.
И холодные рассветы
Без тебя встречаю я.
Улетело наше лето,
В тёплые края.
И холодные рассветы
Без тебя встречаю я.
3. Там где раньше мы гуляли,
В лужи смотрится луна.
Мы с тобой чужими стали,
Только чья же в том вина?
Припев: Улетело наше лето,
В тёплые края.
И холодные рассветы
Без тебя встречаю я.
Улетело наше лето,
В тёплые края.
И холодные рассветы
Без тебя встречаю я.

Бабка Степанида пребывала в приподнятом настроении. Как же, жиличку посватали. И никакой-то там не приведи Господи, а хороший парень, сосед, Павел Семёныч. Во как она, жизнь, повернула. Да и Настя, постоялица её, хорошая девушка. Добрая и покладистая, да ко всему ещё и учительница. Дети её страсть как полюбили. Да и в деревне за короткое время уважение заслужила, а это ой, как не просто. В общем, сговорились со свадьбой ближе к осени, как урожай соберут, так и отгуляют. Самое время для свадеб – конец лета, да ранняя осень.
А пока всё оставалось, как было. Настя с Павлом встречались, бегали по выходным в клуб, а в такие дни чаевничали по вечерам у Спиридонихи. И всё говорили о чём-то и наговориться не могли.
Найдёныш прибегал в гости к Пашке, Настя с ним тоже подружилась. Зверь чувствовал доброе отношение и отвечал тем же. Жизнь налаживалась. Зима подходила к концу. Пашка раз, а то и два в неделю ходил с ружьём в лес. Иногда возвращался с добычей.
Наступила долгожданная весна. Снег растаял окончательно и бесповоротно. Найдёныш перестал прибегать в деревню. На расспросы Насти, Пашка отвечал, что рысёнок ищет свою любовь, чтобы создать семью. До этого он тоже пытался, но всегда возвращался один. В этот раз Найдёныш ушёл надолго. Должно же и ему когда то повезти.
В школе наступили весенние каникулы, и Пашка решил взять с собой в сторожку Настю. Показать ей лес. Настя была в восторге. Радовалась как ребёнок. Ей, как человеку городскому, всё было интересно. Она открывала для себя новый мир. Мир, полный загадок и тайн. Девушка сразу полюбила лес, точно так же, как полюбил его Пашка, когда отец впервые взял его с собой на охоту.
Найдёныш стал изредка прибегать, то в сторожку, то в деревню. Но его визиты были редкими и не очень долгими. Значит, Пашка был прав. Рысёнок завёл семью. Это было здорово. Глядишь, и потомство появится. Совсем взрослым станет Найдёныш - отцом.
Время не стоит на месте. Летние дни, в работе и хлопотах, пролетают один за другим. Близилась свадьба. Местные мастерицы сшили Насте красивый подвенечный наряд. Пашка в районе прикупил костюм – ни дать, ни взять принц. Только белого коня не хватает. За три дня до свадьбы Настя уговорила Пашку сходить на заимку. Побыть в тишине вдвоем, отдохнуть немного перед торжеством от суеты.
Два дня в зимовье пролетели быстро, надо было собираться домой. Завтра свадьба. Пашка вышел из дверей заимки и увидел Найдёныша. Рысёнок сидел как раз напротив двери. Рядом с ним копошились три малыша. Три мохнатых комочка с кисточками на ушах. Лапы и морда Найдёныша были в крови. Пашка бросился к другу, хотел посмотреть, в чём дело. Но Найдёныш, резко повернувшись, побежал вглубь леса. А маленькие рысята остались играть на лужайке у зимовья. Когда вышла Настя, Найдёныша уже не было. Пашка ей всё рассказал. Малышей посадили в плетёную корзину и понесли в деревню.
Что случилось у Найдёныша, было непонятно. Видимо на них напал какой-то зверь и, защищая детей, погибла его подруга. А сам Найдёныш смог вырваться и привести детей к своему другу. А потом пошёл назад, отомстить.
Проводив Настю с рысятами до деревни, Пашка повернул назад. Не сможет он на свадьбе гулять, зная, что его лучший друг в беде. Вернулся он через неделю. Уставший и какой-то отрешённый. Друга он так и не нашёл.
Рысята осваивались в клетке, в которой когда-то вырос их отец. Пили молоко из той же миски и спали на том же матрасе, набитом соломой. И смешно играли друг с другом.
Пышную свадьбу Павел и Настя собирать не стали. Просто расписались в сельсовете и отметили это событие дома, с бабкой Степанидой. Никто их не осудил. Все знали, что Пашка потерял друга, и не до гулянок ему теперь.
Минула осень и началась зима. Малыши подросли. Их, вместе с клеткой, перенесли в сарай на зиму. Найдёныш так и не объявился. Пашка сильно скучал по своему другу. Подолгу возился с рысятами. Смахивал набегавшую изредка слезу, чтобы, не увидела Настя. Ей нельзя было волноваться.
В конце мая у Пашки и Насти родился сын.

Зима выдалась на редкость снежной. Сначала, до середины ноября, шли дожди, а потом завьюжило. За двое суток намело снегу столько, что порой за всю зиму не набиралось. Ветер улетел так же неожиданно, как и появился. А снег остался. Установилась безветренная, тёплая погода. Под натиском солнечных лучей снег немного подтаял и набух. Стал липким. Ребятишки, под руководством новой учительницы, налепили снеговиков во дворе школы. Устроили соревнование, кто лучше вылепит снежного человечка. Снеговики вышли хоть и разные, но забавные.
Пашка ненавязчиво, как ему казалось, наблюдал за учительницей. Тем более, что поселили её у Пашкиной соседки, бабки Степаниды. За глаза её называли Спиридонихой. Мужа ее покойного звали Спиридоном, а она, стало быть, Спиридониха.
Из-за появления молодой симпатичной женщины в их захолустье, Пашка забросил охоту, да и вообще все дела. Было похоже, что влюбился парень. Ходил, как неприкаянный. Бабка Степанида только посмеивалась, глядя, как он, по нескольку раз на дню, как бы невзначай, прогуливался мимо её дома.
Похоже, что и Найдёныш почувствовал Пашкино состояние. Не находя своего друга в лесной сторожке, начал прибегать в деревню. Пашка был этому очень рад, но в лес пока не шёл. Найдёныш даже пару раз приносил Пашке добычу – крупных зайцев. Укладывал на крыльцо и убегал в лес. Беспокоился за друга. Долго так продолжаться не могло. Да и на любовном фронте у Пашки ничего не происходило. Засобирался он в лес. Починил отцовские лыжи. Почистил ружьё. Восстановил боезапас. В округе появилась стая волков, под предводительством огромного белого волка. Без ружья в лес было соваться опасно.
Решил было выходить на рассвете. Как раз под утро подморозит, для лыж, подбитых мехом, самое оно, не по сырому снегу топать. До сторожки охотник добрался, когда совсем рассвело. Растопил печь, заварил свежего травяного чая. Немного согрелся и пошел ставить петли на зайцев. Следов заячьих было видимо-невидимо. Бегали косые по всему лесу, не страшась даже пришлой волчьей стаи. Когда Павел возвращался в сторожку, его нагнал Найдёныш. Как он угадывал человека, Пашка понять не мог. Так и шли рядом – рысь и человек. Два закадычных друга. Проводив охотника до самых дверей зимовья, Найдёныш растворился в лесной чаще.
Согревшись травяным взваром, Пашка притушил керосинку и лёг спать. Но сон не шёл, перед глазами стояло лицо молодой учительницы. Он даже имя её не удосужился спросить. Хотя бы у той же Спиридонихи. Вот растяпа. Так, за размышлениями, он и уснул.
Ночь пролетела как один миг. Без сновидений. Пашка встал, умылся, зажёг горелку и поставил чайник. Надо силки проверить. Но сначала, как водится, выпить кружку душиситого чая, чтобы окончательно проснуться и быть готовым к дневным подвигам.
В трёх первых силках было пусто, а вот в четвёртый и пятый попались крупные зайцы. Ужин будет царский. Пашка положил добычу в рюкзак, и хотел было поворачивать назад к заимке, но встретился глазами с глазами волка. И взгляд зверя не предвещал ничего хорошего. Волк был огромных размеров. Шерсть переливалась на солнце и казалась седой. «Вот он, белый вожак стаи» - промелькнуло в голове охотника. Пашка потянул ружьё за ремень, но зверь опередил. Прыгнул и повалил охотника на снег. Пашка успел выдернуть из-за голенища охотничий нож. Дрались молча, только было слышно, как рычит волк и натужно дышит Пашка. Несколько ударов ножом в бок зверя охотник всё-таки успел сделать и потерял сознание.
Пашка открыл глаза. Яркий свет лампы на белом потолке ослепил на мгновение. «Где я?», - прохрипел он. Над ним склонилось незнакомое женское лицо: «В больнице, милый. Всё хорошо». Пашка снова погрузился в забытье. Перед глазами мелькали то молодая учительница, то Найдёныш, то деревенские мужики, то оскаленная морда белого волка. Так, в бреду, прошла ночь. Наутро Пашка окончательно пришёл в себя. В дверь палаты тихонько постучали, скрипнула дверь и на пороге появилась учительница. «Здравствуйте, я Настя. Как Вы себя чувствуете?» - прощебетала она. «Здравствуйте, Настя. Как Вы здесь? Что случилось? Ничего не помню», - отвечал ей Павел. И Настя рассказала Пашке, как днём из леса прибежала большая рысь прямо во двор к бабке Степаниде. Чего раньше за Найдёнышем не водилось, забегать во дворы, кроме Пашкиного. Казалось, что зовет куда-то, а так как Павел ушёл в лес, то бабка Степанида быстро сообразила что с ним случилась беда. Степанида побежала в сельсовет, подняли мужиков и рысь привела их к Пашке. Рядом с ним на снегу лежал мёртвый волк, а сам Пашка был без памяти и в крови. Мужики-то его и вынесли из леса, а там, на скорой увезли в районную больницу. А сегодня она, Настя, приехала получать пособия для школы и решила проведать Пашку. Узнать о его самочувствии.
Две недели, отведённые доктором на восстановление организма, пролетели быстро. Пашка вернулся в деревню. Не успел он закрыть за собой калитку, как из-за дома выскочил Найденыш и прямиком к другу. Радовался, как обыкновенный домашний кот. Пашка обнял Найдёныша и выдохнул: «Спасибо тебе, дружище!»
Вечером Пашка пошёл к Спиридонихе, сватать за себя Настю.

Родителей у Пашки не было. Мать умерла давно, он еще совсем маленьким был. Воспитывал его отец. Теперь и отца не стало. Скосила старика болезнь неведомая – рак. Невесту в их глухомани днём с огнём не сыскать, так и жил Павел один в родительской избе. Летом скотину деревенскую пас, а зимой охотился помаленьку. Так и перебивался.
Парень никогда не ныл и не жаловался на жизнь. Просто когда становилось совсем невмоготу – хоть в петлю, снимал со стены ружьё и патронташ, закидывал за плечи рюкзак, в котором кроме хлеба и чая никогда ничего не водилось, и уходил в старое зимовье, выстроенное охотниками ещё при царе Горохе.
В лесной избушке Павел чувствовал себя намного лучше, чем среди людей. Он заваривал чай, зажигал старую керосиновую лампу и садился чаевничать. В укромном уголке, на полке, был припасен кусковой сахар. Вприкуску с ним чай становился в несколько раз вкуснее. Иногда, размышляя о смысле жизни, Пашка начинал потихоньку напевать незатейливый мотив. Хоть и медведь на ухо наступил, но так для себя же пел, не на публику. И то ладно.
Леса парень не страшился, с детства с отцом по тайге бродил, привык. Да и полюбил лесную тишину и спокойствие. «Не бойся леса, сынок, - говорил ему отец, - он не предаст и не обидит. Людей сторожись. Бережёного Бог бережет». Вот он и не боялся. Чувствовал себя тут, как дома. Знал в округе все тропинки человеческие и дорожки звериные.
Неподалёку от зимовья пробивался из-под камня ключ. Вода в том ключе была холодная и до того вкусная, пьёшь и напиться не можешь - ещё хочется. Пашка брал там воду для чая. Идти от избушки было недалеко – аккурат под горку и направо по тропке метров триста, там и был источник. Это если знаешь куда идти, а чужаку родник век не сыскать. Да кому чужому и быть то, здесь кроме Пашки никто и не ходит.
Так бы и шло всё своим чередом, не случись в один из июльских дней у Пашки того самого настроения, когда ружьё со стены, да рюкзак за плечи. До зимовья он добрался уже к вечеру. Начинало смеркаться. Чтобы не остаться без чая, надо было пошевеливаться, поспешая на ключ. Спустившись с горки, на самом повороте к ручью, Павел наткнулся на рысь, лежащую поперёк тропы. Лесная кошка была мертва. Неподалёку слышалось негромкое мяуканье. Шагнув на звук и раздвинув невысокий иван-чай, Пашка обнаружил там рысенка. Судя по размерам, тому было не больше месяца. Несмышлёный ещё совсем. Кто-то подстрелил мать и, по-видимому, убил отца. А малыша мамаша успела утащить от места расправы и спрятать в траве.
«Вот тебе и здрасьте», - проговорил вслух Пашка. Не бросать же малого на произвол судьбы. В избушке постелил в углу старый ватник, налил в блюдце воды и устроил найдёныша на ночлег. «А что, хорошее имя – Найдёныш», - подумал Павел и добавил вслух: «Будешь Найдёнышем!». Возражений не было. Рысёнок, пригревшись на тёплом ватнике, видел какие - то свои, звериные сны.
Так и стали они жить – Пашка и Найдёныш. В деревне пришлось соорудить для рыси клетку, а когда выбирались в лес, то там Найдёныш бегал вольно, дома и есть дома.
Так прошло два с половиной года. Найдёныш вырос. Стал совсем взрослым. После очередного похода в лес, Пашка вернулся домой один. Рысёнок встретил в лесу подругу и остался с ней.
Найдёныш приходил в зимовье, когда там бывал Павел. Кто знает, может быть он считал человека своим отцом…

Петрович снял с плиты кастрюлю с остывшим к вечеру супом и понес ее во двор, чтобы вылить содержимое в миску собаке. В который раз уже так, - наварит как на Маланьину свадьбу, а потом и сам не ест и кормить некого, кроме пса. А тому и праздник, что от пуза нажраться.
Покормив четвероногого друга, Петрович сунул ноги в свои любимые калоши и направился к постоянному месту дислокации тутошних джентльменов. Сегодня он шел туда не в охотку, а больше по привычке и от нежелания оставаться в одиночестве. Ох уж это одиночество...Как серпом по интересному месту...
В беседке было шумно, один из джентльменов что-то рассказывал, помогая себе усиленной жестикуляцией руками. Все собравшиеся так были увлечены его рассказом, что Петровича никто даже не заметил. И он, прислонившись к углу беседки, вместе со всеми, спокойно, дослушал повествование мужика, - «…и вот тут она мне и говорит, запиши мой номер телефона. Ну я хватаю ручку и какой-то клочок бумаги и начинаю писать, а ручка не пишет. Не потому, что паста закончилась, а просто бумага вдруг сделалась жирной и писать на ней стало невозможно. И так несколько раз подряд, с каждым новым куском бумаги происходило одно и то же. Я даже начал запоминать номер ее телефона… Но как это бывает, на самом интересном месте проснулся и номер вылетел из головы напрочь. Как я не пытался, вспомнить так и не смог.» Закончив рассказ, мужик раздосадовано крякнул и опрокинул в себя стопку с самогоном, которую во время рассказа держал в руке. В беседке раздался голос Петровича, и все повернули голову в его сторону. «Здорово, мужики. Что сегодня обсуждаете? Опять потусторонние силы или еще чего похлеще?», - спросил Петрович. «Здорово, здорово. Да вот сны рассказываем интересные и непонятные. Те, что разгадать не смогли. Вот и делимся, может кто чего путного подскажет.»
«Загадочно тут у вас. И как? Разгадали хоть один сон или так просто уши греете?», - хохотнул Петрович и присел на край скамьи. Ему незамедлительно поднесли наполненную мутной жидкостью стопку и придвинули ближе чашку с малосольными огурчиками. Петрович выпил, похрустел огурцом и задумчиво произнес: «Интересно все же, что зашифровано в снах и бывают ли вещие сны? Или это все брехня? Как думаете, мужики?» Народ загалдел, послышались реплики на заданную тему, но вразумительного из подвыпивших собеседников так никто ничего и не сказал.
«Был один случай, связанный напрямую с вещим сном. Если интересует, могу рассказать», - забросил удочку Петрович. Мужики одобрительно и заинтересованно загалдели, видимо сильно их зацепила эта животрепещущая тема о неразгаданных и полузабытых спросонья снах.
И под этот одобрительный гул Петрович начал рассказ: «Дело было во времена моей юности. Мне тогда только-только лет шестнадцать стукнуло. В ту пору не верил я ни, в Бога ни в чёрта, не к ночи будь помянут нечистый, ни тем более в вещие сны. А случилось вот что – сосед мой собрался ехать в город и договорился со своим другом, чтобы тот его свозил на своих жигулях. Парни молодые, едва по 25 лет стукнуло. Оба женатые, да и детишек по двое у каждого. Соседа моего Виктором звали, а его друга Пашкой. Так вот, засобирались они ближе к обеду, а Виктор еще уговорил поехать младшего брата и кума, там какие-то разборки с городскими намечались. Я подробностей не знаю, расскажу самую суть. Утром к Пашке пришла его мать и стала отговаривать сына от поездки, видела мол сон, словно Пашка получил однокомнатную квартиру и переехал в нее. Плохой это сон, к смерти. А квартира и не квартира вовсе, а могила. Но Пашка только посмеялся над суеверием матери, так и не смогла она его отговорить от той поездки. А вот брат и кум Виктора, по неизвестной мне причине, не поехали. В путь друзья отправились вдвоём. Как потом стало известно, в городе у них всё, получилось и они вместе с, теми к кому ехали на разборки, выпили за взаимопонимание. Да видимо хорошо так выпили. Домой возвращались уже затемно, еще как специально прошёл небольшой дождь и намочил асфальт. А на трассе был небольшой участок – резкий спуск, плавно переходящий в поворот, там видимость почти нулевая на том повороте. И оставил же кто-то на обочине бензовоз. В общем не повезло парням. Они на всем ходу влетели под оставленный "Зил". Удар был такой силы, что у стоящей машины вырвало задний мост. Можно себе представить, что стало с людьми, если жигуленок стал похож на жеваную консервную банку. Вот так сбылся сон матери. С тех пор я поверил, что сны предсказатели существуют. На месте гибели им поставили памятник. Он и до сих пор там стоит, хоть уже и прошло столько лет».
Джентльмены притихли, а Петрович встал и молча пошел по тропинке в сторону дома, думая о чем-то своем, никому не ведомом. Может тоже сон какой неразгаданный вспомнил, кто его знает…

В поселковой беседке, где собирались местные джентльмены, чтобы пропустить по стаканчику, да поговорить за жизнь, было на редкость шумно.
Петрович, подойдя к спорщикам, не сразу разобрался в чем сыр-бор. Оказывается, мужики спорили насчет того, есть ли потусторонние силы или нет. Одни утверждали, что есть, а другие наотрез отказывались с ними соглашаться и советовали первым поменьше пить в одиночку, чтобы не мерещилась всякая чертовщина.
Заметив подошедшего Петровича, мужики немного поостыли. Кто-то спросил: «Как думаешь, Петрович? Есть что-то такое эдакое?» Присев на край скамейки, мужчина задумался, а потом начал свой неспешный рассказ…
Давно это было, я сам пацаном тогда еще бегал по улицам родного посёлка. Жил неподалёку от нас один сердобольный мужичок. Старался всем и всегда помочь, в меру своих сил. Жил он один, дети давно разъехались и как это часто бывает, забыли старика.
Как-то летом, в один из самых жарких дней, мы с пацанами забрались на сеновал, к тому самому старику. Нарезвившись вдоволь, незаметно для себя уснули. Когда я проснулся, то пацанов уже не было, ушли. Почему не разбудили, не знаю, видно так и должно было произойти, иначе я бы не рассказывал вам сейчас эту историю.
Так вот, под сеновалом располагался сарай и можно было через щели между досками увидеть все, что там происходит. А происходило там следующее – старик, стоя спиной к двери, с кем-то разговаривал. Хотя кроме него в сарае никого не было. Сам лично видел.
Когда мужичок ушел, я спустился с сеновала и пробрался в сарай. Любопытство побороло детский страх. Что бы вы думали я там увидел? С кем старик вел свою беседу? С обыкновенной бабочкой, она мирно сидела на краю горлышка стеклянной банки. Видимо сердобольный старик спас отчего то эту бабочку, и она прижилась у него в сарае. Но это еще не конец истории.
В конце лета мужика не стало – преставился. А так, как жил он сам по себе, то хоронить собрались всем миром. Кто сколько смог деньгами принес, кто продуктами да самогоном на помин души. По причине дороговизны памятников, решено было поставить обычный деревянный крест.
А утром в день похорон случилось следующее. Около калитки во двор дома, где обитал старик, обнаружили красивый мраморный памятник. С выбитым именем и датами жизни, а также выгравированным портретом. А в левом верхнем углу была прорисована красивая бабочка. Кто привез памятник так и осталось для всех загадкой.
Никто конечно же не придал значения этому рисунку и только я догадывался, от кого памятник. Это была благодарность за спасение.
«Такие дела мужики», - закончил свой рассказ Петрович, - «Сами решайте, есть что потустороннее или нет».
Притихшие было мужики снова загалдели.
«Да есть конечно какая-то сила. Не без того», - подал голос долговязый джентльмен в тельняшке, - «У меня вона тетка любила снег большими хлопьями. И когда ее хоронили, над могилой пошел снег. А дело то в июле было! Как такое объяснить?»
«Мужики! Так это чего получается? Ежели я самогон люблю, то над могилой дождика ждать надо из первача?», - заржал лысоватый красноносый персонаж.
На что Петрович ему ответил: «Нет, Василий, дождя не будет. А вот стаканами гранеными засыпать может. Ты в завещании отпиши, чтоб на твои похороны все в касках пришли, а то ненароком и пострадать могут».
Разрядив таким замечанием обстановку, Петрович по сложившейся уже традиции принял на посошок и хрустя малосольным огурчиком неспеша направился в сторону дома…

Сегодня Петрович не собирался идти на посиделки, в знакомую беседку. Давненько он там не появлялся, вот и сегодня не находил повода для визита. Хоть мужики и звали его при встрече.
Но ближе к вечеру прямо как засвербело где-то внутри и давай подзуживать: «Сходи да сходи!» Никак не угомонится. «Ладно, - решил Петрович, - сбегаю…» Сунул ноги в свои любимые утепленные калоши, накинул на плечи безрукавку и вышел во двор. А во дворе пёс, не кормленный с утра. «Позже накормлю, - подумал Петрович, - не возвращаться же. Дороги не будет.» А псу сказал: «Жди. Я скоро вернусь и накормлю тебя.» На что тот радостно завилял хвостом, словно понял, о чем ему говорит хозяин. А может и правда понял, кто его знает…
Прикрыв на вертушку калитку, Петрович пошагал к месту встречи, которое, как в известном сериале, изменить нельзя. Все деревенские «джентльмены» уже были на месте и шумно, наперебой, приветствовали так долго не появлявшегося Петровича. Ко всеобщему удивлению, он отказался от протянутой ему рюмки, при этом с аппетитом откусив малосольный огурчик. «Настроения чего-то нет», - объяснил Петрович свой отказ мужикам. Ну а на нет, как говорится, и суда нет. Им же больше достанется.
Тем временем отказник присел на скамейку и погрузился в какие-то свои мысли. Народ притих, глядя на Петровича, таким они его еще не видели. Задумчивость его длилась всего несколько минут, после чего на губах заиграла улыбка и Петрович, как ни в чем не бывало, начал свой очередной рассказ из своего далекого прошлого в несуществующей уже стране.

Помню, на новогодние праздники это было. С самого раннего утра первого января. Я тогда возвращался с ночной смены на своих «Жигулях». В тот Новый год выпало мне работать, не всё дома пиры пировать. Но это и ничего, я был непьющим и застолий не любил. Поэтому сильно не расстроился, когда смена пришлась на праздничную ночь.
По дороге домой меня ждал сюрприз – гаишники перед самым поворотом к моему дому. Один в машине сидит, а второй на обочине с палочкой в руке прогуливается. Видимо нет никого, разгуляться негде. А тут я. Естественно меня тормознули. Выходить из машины не было, никакого желания и я приоткрыл окно.
Подошедший милиционер представился старшиной с не произносимой на трезвую голову фамилией, повторить которую ни тогда, ни тем более сейчас, я не в силах. В общем этот старшина для чего -то заглянул в салон моей машины через приоткрытое окно. И переведя взгляд на меня неожиданно выдохнул: «Пил?!» В нос мне ударило такой смесью чеснока и свежепринятого на грудь самогона, что хоть закусывай. «Ах, ты ж, - думаю, - страж порядка. Сам причастился, и теперь на закуску зарабатываешь! Сейчас я тебе расскажу сказочку новогоднюю!» И выдал в ответ на одном дыхании: «Никак нет, вашбродь! Не пил! Не пьющий я!» Гаишник аж поперхнулся от такой моей неожиданной прыти и на всякий случай отступил на пару шагов назад. «Ты чего это, мужик? А? - выдавил он, - Больной что ли? Или по религиозным соображениям не пьёшь?» «Да понимаешь, старшина, - полушёпотом проговорил я, пытаясь расположить к себе гаишника, - печень у меня свиная, пересаженная. А с ней пить нельзя, смерть.» «Да ну? - ошалел от такой новости собеседник, - Как это свиная печень? А где такую поставить можно? Может мне тоже заменить? А то, как на рюмку наступлю, так неделю могу квасить. Сам себе не рад.» «Да я в Москве операцию делал, в специальной больнице по блату. Должны были донорскую печень пересадить, но ее ждать времени не было, вот с подмосковного совхоза и привезли свиную печень. Поставили. Прижилась. Три года как с ней живу. Главное не пить.» От таких новостей старшина даже протрезвел, а может мне только так показалось и забыв про меня, бормоча что-то себе под нос, он направился в сторону своей машины. Ну, а я недолго думая, по газам, в переулок и домой от греха подальше. Сейчас он расскажет все напарнику и … Даже думать не хотелось, что будет дальше.
Вот такая вот история, мужики. Думаю, тот старшина надолго запомнил мою сказочку про печень. Главное дело поверил, вот что.
На посошок Петрович все-таки принял рюмашку и попрощавшись с народом направился в сторону дома. Где ждал обещанной еды голодный пёс…

Петрович задерживался, такое с ним случалось очень редко, но, как говорится, все мы люди, мало ли чего. В ожидании главного рассказчика мужики стали сами вспоминать с кем и когда чего невероятного приключилось. С кем просто конфуз, а с кем и мистика в чистом виде. Кто чуть ли не самого черта видел, но это и не удивительно, если перебрать анисовки, то и не такое увидишь. Так под взаимные подтрунивания и проходила незамысловатая беседа деревенских «джентльменов», как их называл Петрович. К его приходу народ уже прилично поднабрался. Петровича встретили весёлым гомоном и шутками, сыпавшимися со всех сторон: «Где задержался-то, Петрович? Никак нечистая сила кружила, дорогу застила?», - хохотали мужики. Петрович ухмыльнулся и поудобнее устроился на лавке. Опрокинув поднесённую рюмку и закусив традиционным огурчиком начал неспешно свою очередную историю.
Случилось это в дни моей юности. Мне тогда лет двадцать пять стукнуло всего. Машина тогда у меня была, это сейчас я всё больше пешком да на автобусе. А в молодости любил прокатиться с ветерком. Машина, конечно, была не новая и случались поломки. Так и в тот раз было. По электрической части были непонятки. День моя машина провела в компании автоэлектрика. К вечеру я ее забрал и поехал домой. Стояла осень, и в семь часов было уже темно. А жил я тогда в поселке неподалёку от райцентра. И вот только я выехал на шоссе, как у машины пропал полностью свет, и отключилась печка. Пришлось съезжать на обочину и через триста-четыреста метров сворачивать с шоссе на проселочную дорогу. Остановил машину и вышел покурить. Как домой ехать без света, непонятно. Обошел свое транспортное средство со всех сторон, а что толку, ходи - не ходи свет не починишь. И тут вдруг слышу: «Мяу!» И что-то мягкое ткнулось в ногу. Подсветил зажигалкой, а это кошка. Белая как снег. Откуда она там взялась непонятно. Посмотрел я на эту приблуду и говорю вслух: «Если сейчас свет включится, заберу тебя к себе жить». Сел в машину, повернул ключ и что бы вы думали? И свет включился и печка заработала. Кошка запрыгнула на пассажирское сиденье, свернулась калачиком, и мы поехали домой. Так и жила со мной моя спасительница. Вот как это назвать? Мистика или чудеса? Поди-ко, разбери. А вы ржёте как лошади. Мне тогда не до смеху было.

Петрович, выпив на посошок стопку мутной крепкой жидкости, направился к дому. Не забыв пожелать честной компании спокойной ночи.

К вечеру небо затянуло тучами, ночью видать грозы не миновать. Но ничего, давненько уже дождя не было, пусть немного размочит иссохшуюся земельку. Петрович не спеша сунул ноги в калоши, последний год неизменно носил калоши, зимой теплые, а летом обычные. Удобно. Самая, что ни наесть деревенская обувка. Почти как тапочки. Дёшево и сердито. Вышел во двор, потрепал за ушами подбежавшего пса и направился на постоянное место сбора местных джентльменов, то есть до той самой заветной беседки.
Увидав приближение Петровича, завсегдатаи злачного места засуетились. Петровича уважали, за его честность и доброе сердце. А еще любили послушать его байки. Много чего знал человек и делился тем, что знал, с народом, бескорыстно. А народ, опять-таки, в знак благодарности, подносил Петровичу стопку, а когда и не одну. По настроению оного, стало быть. Но дело не в этом, а в простом человеческом общении и взаимоуважении. Без мордобоя, разумеется.
Как всегда, поздоровавшись с каждым за руку, Петрович опрокинул поднесённую стопку с горячительным и, похрустывая сочным ароматным огурцом, приступил к повествованию очередной жизненной истории.
Я тогда в школе учился, в классе пятом. Мы жили в небольшом районном городке. Отец каждый день уезжал в шесть утра на старенькой «Планете» в посёлок, где работал на пилораме. А это почитай около тридцати километров в одну сторону. Но там был леспромхоз, и по тем временам можно было заработать неплохие деньги. Мама работала в школе. Где я и учился. Недалеко от райцентра был рабочий посёлок. Стоял он на берегу небольшой речушки. Там то и проживал с престарелыми родителями герой моего рассказа. Ему уже тогда было около сорока лет. Но вот с головой было у него не всё хорошо. Говорили, что учился он на одни пятёрки в школе. С медалью закончил. Потом институт. Там то и пришла беда. Переучился парень. В общем дурачком стал он от той учёбы заумной. Вот и жил с тех пор с родителями. Но как бы там ни было, по хозяйству помогал. Дров наколоть или воды наносить, за скотиной почистить. Это он молодец, родителям помощник. Но иногда сбегал он от них в районный центр. Его знали и не обижали. Наоборот старались угостить, чем ни будь. Как его настоящее имя я не знаю, а откликался он на прозвище Птаха. Вот ещё интересный момент. А почему именно птаха? Дурак и вдруг птаха. А вот почему, - была у него одна особенность. Он мог за любую птичку просвистеть, и казалось, что те его понимают и отвечают на его свист. Бродил он по городку, в основном по кафешкам и кулинариям. Доедал сладкие пирожные и допивал какао за посетителями. Находились сердобольные люди. Покупали ему пирожное и какао. Чтоб чистенько поел. Он благодарил, бормотал им что то и улыбался. Я Птаху за все время видел всего раза два. Он в основном в центре бродил, а мы жили на окраине. Один раз в кулинарии, куда мама послала меня за тестом, а другой раз, когда он стоял на остановке. Ждал автобуса в рабочий посёлок. Жалко его было. Почему, не знаю. Просто жалко. И вот вроде ничего особенного, дважды видел всего лишь, а запомнил на всю жизнь. Когда родители у него умерли, его поместили в областную психиатрическую больницу. Там, говорят, он и помер от тоски. Вот ведь судьба у человека. Врагу не пожелаешь.
Петрович закончил рассказ. Кто-то вздохнул. Кто-то обмолвился – дурак, а родителей почитал. Вона как. Тут здоровые-то в грош не ставят родителей, а он с уважением. Есть над чем покумекать. Спасибо Петрович за повесть.
Выпив на посошок, Петрович направился к дому. Не ровён час, дождь начнется, тогда уж или мокнуть или в беседке пережидать. А как на всю ночь займётся? Не высидишь…

Как обычно, к вечеру, в беседке уже собрались мужики. Выпивали, да обсуждали рассказы Петровича. Хоть бы сегодня пришёл, может ещё чего интересного расскажет. Из- за угла показалась знакомая фигура. Петрович подошёл к беседке не спеша, поздоровался с каждым за руку. Ему тут же поднесли стакан и огурчик, чего время то терять. Петрович выпил, похрустел огурцом и сев на лавку начал неспешный рассказ.
Зима в тот год выдалась снежная и в основном тёплая. Сугробы намело в человеческий рост. Морозы, конечно, случались, не без этого, но в основном ртуть на термометре не опускалась ниже десяти градусов по Цельсию.
Уже подросли дети, рождённые после войны. Жизнь кипела. Гагарин облетел вокруг Земли, на своей космической ракете, старые деньги (портянки) сменили на новые, аккуратные, к власти пришёл Брежнев. Но это всё было там, в Москве, далеко. А на Дальнем Востоке шёл снег.
Влюблялись подросшие мальчишки и девчонки. Мой отец тоже дружил с девочкой своего возраста. Им было по пятнадцать. Они учились в одной школе. Только жили в разных посёлках. Расположенных в семи километрах друг от друга. Чтобы встретиться после уроков, моему отцу приходилось пешком ходить каждый день по четырнадцать километров. Вот какая любовь была. Я бы, наверное, не смог так. А он об этом даже и не задумывался. Как «здрасьте».
В подкладке пальто, перешитого из морского бушлата, отец носил японский штык. Так, на всякий случай. Могли и волки напасть, особенно зимой. А со штыком оно как-то спокойнее. Жили они в самом центре поселка. Недалеко от магазина, в котором работала моя будущая бабушка. Рядом с их домом отстроили новый поселковый колодец. Все туда ходили по воду. Уж очень она вкусная была, в колодце том.
Чтобы добраться до дома, нужно было пройти добрую половину посёлка. Хорошо, что подруга жила на окраине. А то бы семь километров превратились в полноценные восемь. Недалеко от околицы жил одноклассник отца, вдвоём с матерью. Когда отец проходил мимо их двора, то перед калиткой возник белый силуэт. Уже было довольно темно, и разглядеть кто это был не представлялось возможным. Поражала одна деталь – нечто словно парило над сугробом. Снег под ним не приминался. Двигалось существо чуть позади отца, не приближаясь и не обгоняя его. Страх пробежал мурашками по спине. На лбу выступил липкий холодный пот. Отец ускорил шаг. Силуэт тоже ускорился. Когда они поравнялись с колодцем, эта штуковина попросту исчезла. Только прозвучал недолгий звук, как будто спустило проколотое колесо – пшииииииии. И всё закончилось. Но зато на домашних видимо напал неимоверно крепкий сон. Отец почти полчаса стучал каблуком в дверь. Чуть доску не сломал. Пока на пороге не появилась моя бабушка. И с недовольным видом спросила, чего он так долбит. Когда он рассказал ей, что произошло, то сон как рукой сняло. Ходили разговоры, что мать одноклассника сына ведьма. Только теперь она поверила, что люди не зря болтают.
На следующий день, после работы, решила бабушка пойти поговорить с ведьмой. Чтоб не пугала детей. Когда пришла, той дома не оказалось, а вот в бане горел огонёк в окошке. Моя бабушка подошла и заглянула в окно бани. А там сидят вместе с хозяйкой на полу ещё несколько товарок, таких же, как она, а посередине котёл. Огня под ним нет, а варево кипит и пар идёт. Бросают, по очереди ,что то в котёл. Такие вот дела. Бабушка не стала стучать в окно , ушла от греха подальше.
В магазине на завтра она рассказала бабам, что видела. Взбунтовались бабы против ведьмы то. Ультиматум ей выдвинули, чтоб убиралась из посёлка по добру по здорову. Через неделю примерно исчезла ведьма из посёлка вместе с сыном. Видать ночью ушли. Как и не было.
Вот такие страсти в жизни случаются. Это тебе не шанешки со стола тырить. Ведьма! Петрович многозначительно поднял вверх указательный палец и попрощавшись, направился в сторону дома. Где его ждал такой же одинокий, как и он сам, пёс.

В беседке, недалеко от клуба, собрались мужики, чтобы выпить, да поговорить. Истории интересные послушать из жизни, самим рассказать, если есть чего.
Петрович выпил, занюхал выпитое черным хлебом и начал рассказ.
Давненько это было. Лет семьдесят, примерно, с той поры минуло. Меня тогда и на свете не было. Отец мой только-только родился, и повезли его родители, мои бабушка с дедушкой, жить на Дальний Восток. Время послевоенное было, а на востоке климат мягче, чем в Сибири, да и растет много того, чего в сибирских землях не видывали. В общем, поехали за тридевять земель, в тридевятое царство киселя хлебать. Получилось так, что поселились они на самой границе с Китаем. Их поселок был поделен Амуром на две половины. По одну сторону наша земля, а на другом берегу китайская. Амур в том месте как раз не широкий был и хорошо просматривался противоположный берег. И все что там происходило. Между Китаем и СССР был вроде бы мир, но китайцы относились к русским недружелюбно. Могли крикнуть в нашу сторону на ломаном русском оскорбления или того хуже, выходили несколько человек, вставали в ряд, спиной к нашей стороне. Затем нагибались, заголяя при этом зады и кричали, – «Руский! Руский! Сэлуй зопа китаиса». Вот такая была дружба у простого населения.
Но рассказ этот не про дружбу китайцев с русскими. В посёлке, где жили мои родственники, был свой дурачок. Во многих деревнях такие встречались. Безобидные, терпящие насмешки от деревенской детворы, дурачки. Так вот, у этого дурачка даже жена имелась. Но из рассказов бабушки я понял, что она была молчаливой или даже немой. А сам он ходил по деревне в буденновке, майке, вытянутых на коленях спортивных штанах и валенках на босу ногу. И еще всегда приговаривал: « Пинтовочка бей, бей! Гадину фашистскую не жалей!» Вреда никакого не делал, знай себе про «пинтовочку» бормотал. Да в лес с женой ходил, грибы собирал. Дурак, а съедобные отличал. Недалеко от посёлка располагался военный аэродром, еще после войны с японцами остался. Как-то раз недалеко от того аэродрома задержали диверсантов. Ими оказались знакомые всему поселку дурачок и жена его немая. Их взяли с поличным, когда они по рации передавали шифровку. Вот такие вот дурачки-шпионы оказались. И ведь никто и заподозрить их не мог. Такие иногда повороты в жизни случаются, не соскучишься.
Бабушка моя работала в сельском магазине. Сразу была и заведующей, и продавцом и уборщицей. А магазины в то время на селе «смешанные» были – там и продукты продавали и хозяйственные товары и одежду. Случилось вот что…
Должна была состояться плановая проверка магазина. Ревизия иными словами. До нее оставалась всего неделя,когда бабушка заметила, что из магазина странным образом стали пропадать товары и деньги. А деньги в те времена были большие по размеру, их еще в шутку портянками называли. Так вот, обнаружилась большая недостача. При том, что в магазин никто не проникал. Если ревизия обнаружит недостачу, то бабушке грозил тюремный срок. Времена такие были. Тяжёлые. Она попросила моего деда, своего мужа, провести ночь в магазине и попытаться выяснить, куда пропадает товар и деньги из кассы. Дед пошел.
Ночью в кладовке магазина послышалось пыхтение и топот ног по полу. Включили свет. И что увидели? Ёжик держал в зубах очередную добычу – женские чулки и нес их в дальний угол склада. Убрав ящики дед обнаружил в полу дыру. Когда вскрыли пол, то нашли гнездо ёжика с маленькими ежатами. Вещами и деньгами ежиха пыталась утеплить жилище. Все вернули на место. Недостачи больше не было. А ёжиков отдали в местную школу. В живой уголок.
Много еще разных историй я слышал в детстве от своей бабушки. Расскажу при случае.
Петрович попрощался со всеми и пошел к своему дому. Где жил в одиночестве уже много лет. Иногда к нему приезжал сын с внучками. Тогда в доме Петровича случался праздник. Но это совсем другая история…

Акимычу с самого утра нездоровилось - но даже это обстоятельство не спасло от его ворчаний закипевший чайник. Старик достал с полки буфета жестяную коробочку (видимо когда-то в ней хранили чай) с травяным сбором, который помогал при любых хворях и заварил немного травы в железной, видавшей виды, кружке. Накрыв заваренное лекарство полотенцем, дабы настоялось получше и поядрёнее, Акимыч прилёг на кровать и незаметно для себя уснул…

Кругом, куда хватало взгляда, росли замысловатые, раньше никогда не виденные Акимычем цветы. И посреди этого великолепия стоял он сам, Акимыч. Как он тут оказался, было загадкой. Под ногами была не земля, а кирпичная дорожка, которая петляла среди цветочного изобилия. Старик потоптался немного на месте и пошел вперед, была не была, не вечность же стоять посреди моря цветов. Вдруг его взгляду открылась небольшая поляна, на которой не было ни одного цветка, но стояли ульи, а недалеко от них небольшой домик. Такие домики раньше рисовали на поздравительных открытках. Но это было так давно, наверное, в детстве. Из дома вышел человек и направился в сторону Акимыча. В человеке Акимыч узнал своего деда, умершего более 40 лет назад. В голове промелькнула мысль – «Я умер?» И тут же услышал ответ, словно с ним говорил его дедушка, – «Нет, ты не умер, тебе еще не время. Там в сенях, на полочке, я оставил тебе баночку мёда. Попей с ним чаю и поправишься.»

Акимыч открыл глаза, сел на кровати и долго не мог понять, что же с ним произошло. Потом встал, вышел в сени, подошел к полке, на которой стояли разные банки с соленьями и увидел среди них баночку мёда. Откуда она взялась, вопросов не возникло. Просто была тут и всё.

Выпив травяного отвару, вприкуску с душистым мёдом, Акимыч почувствовал прилив сил. Не обманул дед, мёд и вправду чудеса творит. Достав кисет, взяв миску с сухарями, Акимыч вышел из дома. Высыпав угощение собакам, присел на лавку, и раскурив козью ножку долго молча смотрел куда-то в сторону горизонта. Пока почти совсем не стемнело. Ничего он не рассказал в этот вечер своим хвостатым друзьям, а встал и так же молча ушел в дом…

Акимыч сидел посередине комнаты на видавшем виды пошарпанном табурете. Не просто так сидел старик, нет, он рассматривал лежащее на столе махровое полотенце с витиеватой надписью - С Новым годом! Смотрел и молчал. Дело в том, что это самое полотенце пропало два года назад. Исчезло из этой самой комнаты необъяснимым образом, а теперь вот появилось - откуда не возьмись. Только тогда оно лежало на гладильной доске, а сейчас лежит на столе, за которым Акимыч любит чаевничать по вечерам.
В тот день, когда полотенце пропало, Акимыч вытер им лицо после умывания и положил его на гладильную доску. Потом зашел на кухню, выпил воды и когда вышел, то полотенца и след простыл. Акимыч искал везде, проще сказать, где не искал, безрезультатно. И вот по прошествии двух лет, как ни в чем небывало, полотенце объявилось на столе. Акимыча чуть кондрашка не хватила от таких шуток. Теперь, сидя на табурете, старик пытался прийти в себя и постараться понять, что это делается такое в его доме. Но понимание не приходило. Встав с табурета, Акимыч взял полотенце и отнес его в корзину для белья, ожидающего стирки.
На кухне засвистел закипевший чайник. Акимыч, по привычке выговаривая свистуну про деньги, которых нет и не будет, подошел к плите и, повернув ручку, отключил газ. Свист прекратился. Достав с полки любимую кружку, купленную ещё женой, в те далёкие и прекрасные годы, когда Акимыч был не так стар и жил в стране с названием СССР. Старик налил себе крепкого индийского чая. Раньше такой чай продавался в пачке с изображением слона, сейчас просто в пакете. Хорошо, хоть содержимое осталось прежним. Хотя и тут он мог ошибаться, столько лет прошло с пачек со слонами.
Положив в чай три кусочка рафинада и ломтик лимона, Акимыч придвинул табурет к столу и, поставив кружку, сел на него и погрузился в свои мысли, глядя на фотографию давно почившей супруги, стоящую на комоде.
Воспоминания нахлынули неожиданно. Старик вспомнил, что два года назад, как раз после пропажи злосчастного полотенца, он пытался дозвониться своему двоюродному брату, живущему в районном центре. Но монотонный женский голос с безжалостным постоянством повторял одну и ту же фразу : «Абонент находится в не зоны действия сети». Так продолжалось до самого вечера. А вечером произошло вот что – на том конце телефонного моста, где абонент был в не зоны доступа, вдруг раздался громкий щелчок, вместо привычных, для уха звонившего, гудков. Потом зашумело, словно в радиоприемнике слетела волна и вы пытаетесь ее поймать, а она не дается. Шум продолжался несколько секунд и вдруг…
У Акимыча даже от воспоминаний выступил холодный пот, а каково было ему тогда, трудно даже представить.
И вдруг на том конце телефонного «провода» он услышал голос своей умершей жены. Она щебетала про погоду, здоровье, еще о чем-то непонятном. Смеялась и казалась беззаботной…В ответ Акимыч не проронил ни слова. Его «накрыло», как сейчас говорят.
Когда старик пришел в себя, металлический женский голос с завидным постоянством сообщил, что абонент не абонент. И все в том же духе.
Почему сегодня вспомнилось то, что он два года так старательно пытался забыть? Неужели так повлияло ниоткуда появившееся полотенце? Вопросов было больше, чем ответов. Все-таки мир интересно устроен…Пугающе интересно…
Чай остыл и Акимыч в несколько глотков осушил кружку, взял чашку с сухарями и пошел угощать своих голодных хвостатых друзей.
Какую сегодня историю он расскажет им, своим бессловесным слушателям...

Настроения у Акимыча не было. Не то чтобы совсем, абсолютно не было. Коты испортили. И такое бывает. Вот ведь заразы, мало того что мышей ловить не хотят, так ещё и мышеловку новую стащили.
А случилось это так – завелись в доме мыши. Осень, видимо, стала причиной их появления. Перебрались грызуны с «вольных хлебов» на казенную пищу. И такие гонки начали по ночам устраивать среди баночек, тарелочек и прочей утвари кухонной, что сон у Акимыча совершенно пропал. Попробовал принести домой кота Ваську, что кормился при дворе Акимыча, но тот через десять минут пребывания взаперти начинал орать и рваться на улицу. Не силком же его держать. После недолгих раздумий, Акимыч решил купить мышеловку. На что из бюджета было изъято 50 целковых и отнесено в хозмаг. Где эти самые рублики успешно обменяли на мышеловку.
Приготовив кусочек сала для приманки, Акимыч настроил ловушку и поставил её недалеко от того места, где по его мнению, больше всего резвились мыши. Спалось ему в ту ночь плохо, как и в предыдущие, спасибо мышам. Щелчок мышеловки прозвучал как выстрел в тишине ночи. К великой радости охотника, дичь попала в капкан. Мышь была довольно-таки крупная. Акимыч решил отдать добычу коту. Оделся, взял мышеловку и вышел во двор. Но на его зов кот так и не явился, загулял где-то по своим кошачьим делам. На глаза старику попалось эмалированное ведро, которое он использовал для хозяйственных нужд. Положив в ведро мышеловку (полежит до утра), Акимыч отправился спать. Утром обнаружилось, что ведро перевёрнуто, а мышеловка вместе с добычей пропала. И кот тоже испарился, как его и не бывало. Акимыч обошёл всё подворье, но мышеловку так и не обнаружил. Куда утащил её лохматый проказник –дело тёмное. Да если хорошенько подумать, сам виноват. Неча было мышеловку с мышью в ведро класть. Эх,ма…
Вот такую душещипательную историю пришлось весь вечер выслушивать приблудным псам. Но делать нечего – хозяин барин. Главное, чтобы сухари у него не выводились, а мышей он выведет. К бабке не ходи.

Акимыч кое-как встал с кровати ( разморило его ближе к вечеру, прилёг и задремал). Видимо опять магнитные бури на солнце, ёшкин кот. Подогрел чайник, выпил полкружки чая с помадкой вприкуску и наложив в миску угощение для своих друзей, вышел во двор. Слушатели уже были на месте, и очередной рассказ не заставил себя долго ждать.
Сашко сидел у догорающего костра и, по глотку, отхлёбывал из походной кружки заваренный травяной взвар. Вкус был пряный, с еле уловимой горчинкой, но Сашку это нравилось. Вот и сгодился на рыбалке льняной мешочек с сушёным разнотравьем. Год назад, в задний карман его рыбацкого рюкзака, этот мешочек заботливо положила мама. Авось пригодится. А заварка черного грузинского чая и банка с сахаром осталась дома, на кухонном столе. Сашко просто их забыл. С каждым бывает, ничего страшного, но батя в таких случаях всегда говорил – хорошо, хоть голову не оставил, как бы ты сейчас без неё обходился? И смеялся громче всех, над своей незамысловатой шуткой. Но это было давно, в детстве. Зато снасти, и наживка были на месте, и в ведерке с вечера плескалось несколько не очень больших краснопёрок. Уже не зря пришёл.
Ночь опустилась как то неожиданно быстро. Как будто просто выключили свет. И всего освещения осталось – отблески от тлеющих углей. Смысла подбрасывать хворост не было. Погода стояла тёплая и безветренная. Допив чай, Сашко расположился на устроенной из веток «кровати», укрылся телогрейкой и только собрался немного покемарить, как метрах в пятистах от него небо прорезал яркий луч прожектора. Бил он откуда то сверху. Как будто с вертолёта, но шума мотора не было слышно. Сашко напрягся, что ещё за хреновина? А луч шарил по земле и неумолимо приближался к ночлегу рыбака. Так и рыскал по берегу, словно добычу высматривал кто. Было похоже, что идёт великан, а в руке у него гигантский фонарик. Жуть. Луч миновал бивак Сашки, и проследовал дальше по берегу. Хотя понервничать парня заставил. Через какое то расстояние луч стал сужаться, пока в небе не осталась просто светящаяся точка, которая с неимоверной скоростью стала подниматься выше и выше, и, наконец, исчезла. Словно её и не было. Какая уж тут рыбалка. Чуть инопланетяне не утащили. Сашко наскоро собрал пожитки и припустил по тропинке в сторону посёлка. Пока дошёл начало светать. Там, у колодца он и столкнулся с Акимычем. Видимо вид у рыбака был неважнецкий и старик, усадив Сашка на скамейку и раскурив ему своего табачку, выслушал от того всю эту историю. Которую теперь с удовольствием рассказывает вам, дорогие друзья.
Окончилась очередная байка, дремали у забора собаки, а Акимыч всё сидел и смотрел на звёзды. Что же оно такое, там, между этих светящихся точек? Интересно всё-таки, едрёна корень…

Чайник засвистел как-то нехотя, с каким то внутренним надрывом. Словно пытался превозмочь неимоверно непреодолимое для него препятствие. «Засвистел, свистун мой!», - произнёс вслух Акимыч и зашаркал старыми тапочками по полу в сторону кухни – «Сейчас я тебя выключу, дружок мой. Денег и так не хватает, а ты ещё свистишь, как в кружке Дома пионеров по художественному свисту». Одиночество приучило старика разговаривать не только с одушевлёнными собеседниками, но и с разными вещами, которыми он постоянно пользовался. И у каждой вещи было своё прозвище, свой характер и свой внутренний мир, придуманный их хозяином. Благодаря этому, Акимычу не было так одиноко. А по вечерам он общался с бродячими собаками, которых подкармливал по доброте душевной. Так и жил старик, воспоминаниями, и делился ими с тем, кто мог выслушать. В его случае это были собаки, молчаливые и благодарные слушатели баек Акимыча. Заварив чай, Акимыч накрыл заварник полотенцем, чтоб напарился, взял со стола миску с сухарями и вышел на улицу, где его уже ожидала свора хвостатых друзей.
Высыпав содержимое миски собакам, Акимыч, привычным движением, извлёк из кармана кисет, и, расположившись на скамейке, принялся аккуратно сворачивать козью ножку.
Выпустив из-под усов добрую порцию табачного дыма, старик неспешно начал очередную жизненную историю…
Дело было уже после того, как союз нерушимый всё-таки рухнул. Зарплату людям платили копеечную, да и то с перебоями. А жить надо было. Детишек кормить. Совхозы да колхозы распустили, оборудование растащили. Нехорошее время было, ой нехорошее. Объявились пункты по приёму металла. Ценился особенно цветной. Медь, бронза, латунь, алюминий. За него много можно было денег выручить. Только где ж его взять то, в таких количествах. Негде, одним словом. Но охотников за металлом развелось, как блох на доброй псине. Чего уж говорить-то.
В то время в соседях у меня жил молодой парнишка, Сашко. Работы, как и у всех вокруг не было. И решил он присоединиться к армии железо копателей. На старой ферме был вкопан в землю высоковольтный трёхжильный кабель. То ли медный, то ли алюминиевый, не скажу точно, не знаю. Как Сашко про тот кабель узнал? Тоже не ведомо. Но факт в том, что собрался он на ту ферму за тем самым кабелем. Никого не предупредил и пошёл один. Ночью. Чтобы, стало быть, скрытно и без свидетелей. С собой прихватил штыковую лопату и остро отточенный топор, на длинной деревянной рукоятке. Его отец сделал тот топор, чтоб мясо рубить. Но мясные времена прошли, и топор пылился в сарае, пока не попался на глаза Сашку.
При помощи фонарика, Сашко нашёл конец кабеля, торчащего из земли и присыпанного разным строительным хламом. Видимо кто-то припрятал до поры. Но у него это плохо получилось, так как на сцене появился Сашко. Пройдя по направлению, куда шёл кабель, несколько метров, наш герой, раскопав продолжение кабеля, решил, что такой кусок он дотащит без проблем и, размахнувшись отцовским топором, рубанул по оплётке кабеля. Грохот был жуткий, вспышка как при взрыве, за которой последовала полная темнота и в ушах зазвенело. Сашко даже понять ничего не успел, а в его руках дымился кусок, оставшийся от топорища. Самого топора не было. Видимо расплавился при ударе. Несколько минут Сашко слушал звон в ушах и соображал, что же это было. А было то, что кабель никто не обесточил и просто присыпал конец мусором от греха подальше. Никто ж не предполагал, что нагрянет юный копатель.
Слава Богу, всё обошлось, но желание добывать металл у Сашка не пропало. Не тот характер. Зато наука была на всю жизнь, чтоб не лез ни куда, не проверив прежде безопасно это или нет. Да ещё за топор от бати влетело. Вот это трагедия.
Акимыч докурил самокрутку, и, встав со скамейки, направился к дому. Было поздно и хотелось спать. Только уснет или нет, старик не знал. Бессонница, как и одиночество, приходит без приглашения, вместе с возрастом.

Ничего не изменилось с той поры, как мы впервые познакомились с Акимычем и его верными слушателями. Вечер принёс с собой незначительную прохладу после дневного зноя. Собаки расположились недалеко от скамейки, замерев в ожидании очередной подачки от одинокого старика. Всё как всегда.
Вскоре вышел Акимыч. Кинув всем присутствующим по куску хлеба, достал из кармана видавший виды кисет. Сев на скамейку принялся скручивать очередную козью ножку. Это было своего рода ритуалом. Сначала раскуривалась цигарка, потом следовал рассказ.
Дело было во времена поголовной борьбы с пьянством. Тогда закрыли все магазины продававшие спиртное. Кроме одного, куда со всего района стекались страждущие. Которые меж собой прозвали тот магазин «Вечный зов», по названию популярного в то время телефильма. Так вот, как то случилось и мне поехать в этот самый «зов». Срочно понадобился спирт, а в магазине можно было купить. В пол-литровой бутылке продавался «Спирт питьевой», по цене девять рублей десять копеек. Надо же! Я и цену не позабыл. От медицинского спирта питьевой ничем не отличался. Даже крепость у них была одинаковая. Так вот, приехал, значит, я в районный городок, добрался до магазина и занял очередь. Надо заметить, что продажи алкоголя начинались в одиннадцать утра, а я пришёл к магазину часа за два раньше, там уже стояли люди в ожидании открытия заведения. Как вдруг выбегает из-за угла магазина мужичек и с криками: « Тут и так с похмелья даже от мухи шарахаешься! А тут это чучело на улицу выпустили! Мамааааа! » И мимо очереди вверх к пункту приёма стеклотары так и побежал. И тут следом за орущим мужиком выходит на свет Божий двухметровый негр. Улыбается отполированной белой улыбкой и, остановившись около очереди, на ломанном русском спрашивает: « Кто крайний?» Ему конечно ответили. Хоть и не сразу. А вот смеха и разговоров хватило надолго. Тот мужичок так и не появился у магазина. Или попросил кого, купить опохмелку, или позже пришел за ней сам. Откуда взялся тот негр в русской глубинке, для меня до сих пор загадка.
Позже началась перестройка. Бардак. На спиртное и некоторые продукты ввели талоны. Как в военное время карточки. Это было начало конца.
Акимыч пыхнул под конец рассказа самосадом и на этом посиделки с собаками подошли к концу. Калитка, недовольно скрипнув, закрылась за стариком. Над деревней повисла летняя ночь. Надвигалась гроза. Ближе к утру пошёл дождь…

Акимыч пригладил остатки некогда шикарной шевелюры, привычным движением руки стряхнул с усов крошки табака и раскурив козью ножку, медленно, словно нехотя, приступил к рассказу:
«Дело было в начале восьмидесятых, тогда ни о каких компьютерах никто и не ведал. Тем более в деревне. А тут вдруг привезли на пилораму японский станок. Да еще с какой0то программой. Нажимаешь на кнопку, он сам тебе пилит и кромку обрезает. Не станок, сказка, - Акимыч пыхнул козьей ножкой и продолжал – а мужики то и не видывали чуда такого. Чтобы тот станок запустить, цельного японского инженера прислали. Сами бы точно не дотумкали, как там и чего. А программа у станка была записана на обычную аудиокассету, только японскую. У нее качество получше, да и вообще, - покрутив многозначительно в воздухе рукой, старик продолжал – заграница, так ее через колесницу. Худо-бедно, запустили то чудо техники, стали на нем доски пилить, да тем же японцам продавать. Но ,как говорится, недолго музыка играла. Случился у одного рабочего день рождения. Он, ясно дело, проставился, накрыл поляну мужикам. Все честь по чести, как полагается. Выпили мужики крепко, и решили испытать тот японский станок на русский лад. Вместо кассеты с программой вставили кассету с русским шансоном. И нажали кнопку пуск. Несколько минут агрегат моргал всеми своими лампочками, пытаясь прочитать новую программу, и в конце запищал и задымился. Что-то там перегорело. На следующий день понаехало начальство. Станок то дорогой видимо был. Но так ничего и не выяснили. В итоге железо демонтировали и куда-то увезли. Больше на пилораме того чуда-юда никто не видел».
Рассказчик докурил цыгарку и продолжил: « А вот еще случай был. Был у нас при гараже электроцех. Ну, цех, это конечно громко сказано, а так, мастерская. Работали там два электрика. Один высокий, худой, носил очки, перевязанные черной тряпичной изолентой и второй маленький, с большими оттопыренными ушами. Как у Геббельса. Его так и называли за глаза, уж больно он похож был. Длинный все больше по машинам электрику налаживал, а маленького, Геббельса, посылали решать проблемы населения по части электрики. Как то в пятницу вызвали Геббельса в контору и там дали задание – вкрутить лампочки в женском отделении поселковой бани. Управиться надо до пяти, так как банный день и женщины после трудовой недели пойдут в баню. Геббельс взял нужное количество лампочек и поллитру, чтобы не скучно было. С лампочками он справился быстро, а вот расправа с поллитрой затянулась и закончилась под полком в парилке. Там - то его и застал банный женский день. Мирно посапывающего в обнимку с пустой бутылкой. Проснулся он от того, что кто-то плеснул на него горячей воды из тазика, видимо просто окатывали кипятком полок, перед тем как начать париться. С криками – Помогите! Убивают! – ошпаренный электрик пронесся через все помывочное отделение, где по пути был неоднократно облит водой, охожен вениками и страшными матами, на какие были способны обнаженные женщины. Но ему в тот момент было не до них. Остаться бы живу. Вот до чего порой доводит злоупотребление живительной влагой, да еще на работе. Долго Геббельс еще обходил стороной баню. Даже если посылали туда работать, он сначала интересовался, не женский ли сегодня день».
Закончив рассказ, Акимыч встал с лавки и пожелав своим слушателям спокойной ночи, зашел во двор. Собаки, что слушали очередные байки, даже не тронулись с места. Так и остались ночевать около скамейки Акимыча. Одинокий старик подкармливал бездомных псов, и каждый вечер рассказывал им истории из своей прошлой жизни в давно несуществующей стране.

Рассказать хочу вам байку
Или быль – решать не мне,
Как ходили на рыбалку
Два товарища…Вполне

Мой рассказ за небылицу
Можно с лёгкостью принять
Или сон...Такое снится -
Анекдот, ни дать не взять.

Больше вас томить не стану,
Начинаю свой "роман" -
Был у дядьки Маримана
На деревне друг - Цыган.

Оба друга - выпивохи,
Как сойдутся, спасу нет.
Стопку выпьют - скоморохи,
Перепьют - кардебалет.

Что ходить вокруг да рядом,
Пресноват у байки вкус -
Подперчить бы русским матом!
Маты в байке – это плюс.

Вкус, не вкус...Но здесь же дети!
Всё, без мата, не вопрос,
В общем, выпивохи эти,
собрались поплыть на плёс.

Сговорились порыбачить,
Наварили макарон,
Взяли водки, а иначе
Им и ехать не резон.

Вот и берег и кострище...
Сеть поставили. Потом
Донки бросили и к пище
Подступили вечерком.

Ясно, выпили сначала -
Надо ж сей почин обмыть,
Литр на рыло - это мало.
Прямо скажем - "Шо тут пить?"

Незаметно, как бывает,
Осушили весь запас.
Если пьют - не видят краю,
Было так и в этот раз.

К окончанию пирушки,
Захрапели рыбаки.
Каждому взамен подушки
По полпуда кулаки.

Ночь на речке - это чудо,
Если ты не слишком пьян.
Эти ж спят, свалились грудой,
Мариман да друг Цыган.

Прогорел костёр. Уголья
Подостыли...Утро. Рань.
А друзья,посля застолья,
Спят, хоть трактором тарань.

До обеда спали б точно,
И к гадалке не идти.
Да случилось, как нарочно,
Мимо фершалу брести.

Шёл он утресь к перекату,
Тоже горе - рыболов...
Вишь, червей забыл...Досада.
А без них какой улов?

И решил у наших пьяниц,
Взять наживу - штук с пяток...
Растолкал их, лихоманец.
Как? Тычиною под бок.

Те спросонья, да с похмелья,
В толк никак не могут взять,
Что им фершал - пустомеля,
Тут пытается сказать...

Черви? Были! Помнют оба.
В банке. Точно. Штук полста...
Кто нам в шутку иль со злобы,
Ночью банку опростал?!

Макароны, глянь-ко, целы!
Вилки – в банке от червей.
Так бухать – совсем не дело!
Вот нажрались! До бровей!

Посидели, погрустили -
Порыбачили…. Дела-а-а…
Вот какие кадры были,-
Насмешили полсела.

Много разного случалось,
С ними, или же – без них…
Я приврал, конечно, малость,
Так ведь байка,а не стих.

Было ль, не было, не знаю.
Кто в охотку, кто с тоски,
Интересных много баек
Порасскажут старики.

Разыгралось представленье,
И от смеха всё село
Летним утром в воскресенье
Животы надорвало.
«Мне б найти такую сваху –
Попроворнее шмеля,
Ставлю об заклад рубаху,
Не ходил бы в бобылях», -
Говорил такие речи
Дряхлый дед, под сто годов.
Тьфу ты чёрт, - расправил плечи,
Щурит глаз. Жених готов.
Мужики над ним смеются:
«Молодец, так молодец.
Коль приснится – не проснуться,
А туды же, под венец!»
Бабы с девками хохочут,
Прикрывая рты рукой,
Мол старик, а глянь-ко, хочет
Обжениться, ишь какой!
Ребятня вкруг деда вьётся,
Дразнит, вертится юлой.
Но ему всё не имеется,
Расхрабрился, пень гнилой.

После этого скандала,
(Почитай, на день шестой),
Мимо сваха проезжала.
Попросилась на постой.
Рассказала ей селянка,
Что пустила ночевать,
Про бобылью лихоманку.
Стали думать, да решать.
«Что ж, оженим бедолагу», -
Сваха выдала ответ,-
«А пока пусть варит брагу,
Что удумал! Вот так дед!
Там в соседней деревеньке,
На окраине живёт
Вдовая старушка Фенька,
Хлеб беззубым ртом жуёт.
Мыслю так: составим пару,
Как суставный перелом.
Свахой я зовусь не даром,
Быть вдовице с бобылём».


По утру в телегу лошадь
Запрягли. И сквозь село
Мимо церкви, через площадь
Прогремели. Рассвело.
До деревни путь недлинный.
Долго ль будет сватовство?
Мало по какой причине
Не случилось бы чего.

Лошадёнка скачет резво,
Прёт телегу. Пыль столбом.
Уж вдали за перелеском
Показался первый дом.
Деревенька небольшая:
Через речку – старый мост
(Весь прогнил, крепки лишь сваи),
У околицы погост.
Подкатили гости к дому, -
В палисаднике – сирень,
Крыша крытая соломой,
Завалившийся плетень.
Вышла встретить их бабуля
(Ей бы ступу с помелом),
А какая красотуля!
Свахе челюсти свело.
(Про вдову она слыхала, -
Ремесло есть ремесло.
Но ни разу не встречала,
То бы раньше проняло).
«Кто такие? Что за люди?»
Вопрошала им вдова,
«Дык сватами, вроде, будем.
Наш купец, а ваш товар».
«Что-то спутали, сваточки,
Я живу совсем одна,
Кой товар, коль нету дочки?
Да моя ли в том вина?
Только-только обвенчалась, -
Муж по пьянке утонул.
Сорок лет уже сравнялось,
Как загинул мой Федул».
«Не печалься тётка Фенька,
Мы не к дочке, а к тебе».
«Подкосилися коленки,
Не послышалось ли мне?»
«Наш жених давно не парень,
Но дедуля будь здоров.
Не намного тебя старе –
Лишь на двадцать пять годов.
Не был он женат ни разу,
Вот под старость заблажил.
Неужель, кричит, ни часу
Быть с женой не заслужил?»
«Что ж сваты, чем чёрт не шутит,
Попытаюсь ещё раз,
От меня-то не убудет.
Назначайте день и час!»
Гости вмиг повеселели,
Дело сладилось у них.
«Ожидай на той неделе
Будет здесь и сам жених».
«Разворачивай оглобли!
Направляемся домой.
Подотрём бобыльи сопли,
Нонче быть ему с женой!»
До села домчались скоро,
Завернули к старику.
На скамье он у забора
Блох вычёсывал щенку.
«Добрый день!» - «День добрый, люди!»
«Принесли тебе мы весть.
Для тебя старик Пафнутий
Всё ж невеста в мире есть…»
«Вы не шутите? Спасибо!
Ублажили. Как я рад!»
«Не последнего пошиба,
Есть и профиль и фасад.
Помоложе не сыскали,
Ей за семьдесят чуток».
«Бог помог, коль уломали,
Мне-то сотый уж годок».
«Ну, готовься деда к свадьбе,
Мы с попом поговорим,
Чтоб он службу в церкви сладил,
И не хуже, чем другим».

Начались приготовленья,
Каждый чем-то, да помог.
Кто бидон тащил с вареньем,
Кто сметану и творог.
Кто латал портки бобыльи,
Мазал дёгтем сапоги.
Избу вымели, помыли…
Дед выписывал круги.
Не сидит ни как на месте, -
То во двор, то в хлев, то в лес.
Как сказали о невесте,
В старика вселился бес.
Брага или уговоры
Усмирили старика,
Непонятно, только вскоре
Поутих бобыль слегка.
Как сговаривались – в среду,
За невестою жених
Съездил и уже к обеду
Обвенчали молодых.
После церкви веселились
Дня четыре (те кто мог),
Молодые ж извинились,
В избу шасть, и на замок.
Полюбились скоро. В меру.
Вышли вечером к гостям:
Дед – так прямо кавалером,
Бабка – важная мадам.

Всё в свой срок и разрешилось,
Честь по чести. На ура!
За горою солнце скрылось,
Будет новый день с утра.

Есть у меня свой тяжкий крест -
Терять друзей и с болью в сердце
Идти по жизни на зюйд-вест,
В истоптанных десантских "берцах".
Стрелять в ночную темноту,
На шорох, еле уловимый,
За дом, за маму, за мечту,
За слёзы на глазах любимой.
За честь, за совесть, за друзей,
За русское простое - "Здрасьте",
За ту ловушку, где старлей
Не выбрался из "волчьей пасти"...
Да, я тащу свой тяжкий крест,
Бинтую, стиснув зубы, раны...
И снится мне осенний лес,
И те...Петрушины поляны...

Слепые прозреют и музыку неба
Услышат глухие. Голодные хлеба
Отведают вдоволь
И снова,
И снова,
Для всех прозвучит то заветное слово!
Я знаю, так будет,
Так будет - я верю!
Когда Он откроет небесные двери!
Когда Он шагнет в них!

Брехня, Сивый Мерин!
Никто не спасет нас. Поверь мне.
Никто!
Сказал Белый Конь...Надевая пальто...

В провинциальный городок Уфимск пришла большая стройка. Начали строить бумажный комбинат. Со всей страны стали приезжать рабочие. Много было семейных. Общежитий на всех не хватало и поэтому на окраине Уфимска вырос рабочий посёлок. Стихийно вырос, не по плану. В народе его сразу же окрестили Трущобой. В старину такой поселок назывался бы Посадом. Красиво. Но времена меняются, а с ними и названия.
На окраине посёлка, недалеко от деревянного моста через местную речушку Тихую, купил домик, и поселился в нём, немолодой уже мужчина. Жизнь оставила ему отпечаток в виде шрама на правой щеке. В прошлом конокрад, стал теперь наипервейшим печником, к которому шли и ехали со всей округи. Он мог сложить печку любой сложности. А какие камины выходили из-под его умелых рук – загляденье! Только вот был он одинок. Не сложилось. Половина жизни была потрачена на искупление вины перед обществом и приобретение знаний в печном деле.
Зато теперь он помогал людям и ему это нравилось. Приходилось даже выезжать в окрестные посёлки, так как печника в тех краях было днём с огнём не сыскать. В общем Григорий Иванович, так величали нашего героя, был нарасхват.
Как-то осенью, возвращаясь из очередной такой командировки на попутном лесовозе, он попросил водителя остановиться у развилки. Захотелось пройтись пешком и подышать запахами осени. Осень нравилась Григорию Ивановичу. Какой-то необъяснимой красивостью, что ли. Он не мог объяснить словами, просто на душе было хорошо от этой природной красоты.
Свернув с дороги на еле приметную тропку, что вела прямиком к реке и выходила на берег неподалеку от его дома, мужчина неспеша пошёл среди березок.
Когда до конца тропки оставалось совсем немного, под ноги ему выскочил маленький пушистый комочек, прямо как чертёнок из табакерки, и давай тереться об сапог. Сразу и не разберешь кто это, бельчонок или котенок. Хвост пушистый как у белки, а на ушах кисточки как у рыси. Григорий Иванович нагнулся и взял это чудо на руки. Чудо сразу же свернулось калачиком и замурлыкало. Все встало на свои места. Котёнок. «Что ж, раз такое дело, будем вдвоём жить. Не возражаешь?» - спросил человек и комочек в его руках замурчал ещё сильнее. Значит не против.
Печник уезжал каждое утро на заработки, а котенок оставался на хозяйстве. С полной миской молока. Чтобы мог в любое время полакать, да и мало ли, вдруг печник задержится в дороге. Так прошла, без малого, неделя. Григорий Иванович решил устроить себе отдых в воскресный день и, пока стояли теплые деньки, посидеть с удочкой на берегу, неподалёку от дома. Глядишь и поймается какая рыбка, не себе, так чертёнка побаловать. А то всё молоко да молоко.
Улов был небогатый - пара окуней, да с пяток пескарей. На жарёху хватит и котёнку достанется. Григорий Иванович почистил рыбу и принялся кухарить. Сильно жареную рыбу он не любил, поэтому добавил на сковороду немного подсоленной воды и прикрыл всё это дело крышкой. Чтоб пропарилось хорошенько.
Пока поужинали, стемнело. Осенью рано темнеет. Чертенок лежал на кровати и сыто потягивался. Григорий Иванович пробовал починить прохудившийся, вдруг, сапог. Неожиданно в окошко постучали и женский голос попросил хозяина выйти. Отложив в сторону сапог, сменив тапочки на калоши, несостоявшийся сапожник вышел во двор, освещённый уличным фонарём.
Во дворе стояла невысокая женщина, в калошах и телогрейке. На голове что-то наподобие платка. Ее руки теребили пуговицу, видно было, что она волнуется. Печник поздоровался и пригласил гостью в дом. Чего на улице то разговоры разговаривать.
Под горячий чай с карамельными конфетами и беседа наладилась. Первым делом узнав имя гостьи, Григорий Иванович хорошенько её рассмотрел. Он сразу отметил для себя её глаза. В них было столько жизни и глубины, что аж дух захватывало. Да и фигурой гостью Бог вроде бы не обидел, ладной показалась. Почувствовав на себе изучающий взгляд, женщина разрумянилась. А может это от чая?
Как-то сам собой начался разговор о цели её визита. Хотя догадаться было не сложно. К нему шли люди по вопросу тепла в домах. Галина, так представилась женщина, попросила Григория Ивановича посмотреть дымоход в её печи. Как затопит, дымно в доме. Уговорились, что печник назавтра с утра и заглянет. Галинин дом стоял неподалёку, в близлежащем переулке. Когда женщина собралась уходить, из-за подушки вылез заспанный Чертёнок. Галина, увидав его, всплеснула руками, - «Машка! Ах ты ж приблуда ты такая! Я её по всему посёлку обыскалась, а она тут окопалась! И не стыдно тебе, кошачья твоя…» Женщина осеклась на полуслове увидев лицо печника, растерявшегося от неожиданности. «Вот так поворот! Машка ты оказывается, а я всё Чертёнок да Чертёнок!», - и как-то по-детски рассмеялся. «Стало быть ваше хозяйство? – обратился Григорий Иванович к гостье, - Что ж, забирайте, коли так. Привыкать вот начал, да что уж теперь…» И сразу как-то сжался весь, а по щеке пробежала нечаянная слеза. От гостьи не ускользнула перемена настроения добродушного хозяина. «А, знаете, что, - вдруг сказала она, - а пускай у вас живёт. А я к вам обоим в гости буду приходить. Если не возражаете.» Чертёнок спрыгнул с кровати и подбежав к Галине, начал тереться о её ноги. Наверное, выражал свою благодарность бывшей хозяйке, как будто понял смысл сказанного.
Так и стали они жить. Чертёнок с Григорием Ивановичем, а Галина прибегала в гости после работы. Чайком побаловаться, да о жизни потолковать. Она ведь тоже одинокая была, как и печник. Прошла незаметно зима, а весной в один из гостевых вечеров, Григорий Иванович больше никуда не отпустил Галю. Свою Галю…

Михась был коренастым жилистым парнем. Ему и тридцати ещё не исполнилось, а за плечами четыре года страшной войны. Так всю её и прошёл, до самой Пруссии, рядовым сапёрной роты. Медалей у Михася было не много. Но заслуги отметили, не забыли. Теперь война закончилась и надо было вливаться в мирную жизнь, благо профессия плотника имелась, да и руки, откуда надо росли.
Вернувшись домой, в небольшой городок посреди необъятной России, Михась устроился на стройку, и потекла размеренная мирная жизнь. Ничего интересного, все как у всех. Восстанавливали разрушенный городок. А таких городков и городов было после войны и не сосчитать.
Как-то вечером, после работы, Михась заглянул в неприметный продуктовый магазинчик. Папиросы закончились. Зашёл и замер. Стоял и не мог оторвать взгляда от маленьких рук продавщицы. Позабыл и про папиросы и вообще, про всё на свете. На лбу выступила испарина. Кое - как выдавив из себя слово «Беломор», кинул на прилавок мелочь и выскочил за дверь. На крыльце опустился на корточки и прислонился к стене здания. «Вот накрыло, так накрыло! - промелькнуло в голове парня, - Всю войну прошёл, не
припомню, чтоб так накрывало. А тут руки увидел и сробел…»
Два следующих дня Михась узнавал все, что мог о загадочной продавщице. Выяснил, что крутился около девушки какой-то интендант, крыса тыловая. Нашёл его и объяснил популярно, что его тут не пляшут и… Ну с этим понятно. После чего пришёл на квартиру, где снимала угол его загадочная незнакомка. Расплатился с хозяйкой, собрал незамысловатый скарб девушки и перевёз к себе. Вечером перед закрытием магазина пошёл свататься. Сапёры ошибаются раз в жизни. Или пан или пропал.
Бочком, всё ещё робея, протиснулся в небольшое помещение продмага. Подошёл к прилавку, попросил папирос и добавил: «Я провожу тебя сегодня. Не возражаешь?» На что девушка, озорно блеснув из - под густых бровей карими пуговками глаз, ответила: «Проводи, коли не боишься». Закрыв магазин, молодые люди направились в сторону парка.
«Я не там живу. Мне в другую сторону», - сказала девушка, видя, как её новоиспечённый кавалер забирает вправо. «Теперь там…Я уже и вещи твои перенёс… - ответил сапёр, - я Михась, а тебя как величать?» «Катя», - проговорила девушка и покраснела.
Возражений по поводу переезда высказано не было, поэтому Михась взял ладошку Кати в свою руку, и они пошли в новую, неведомую жизнь. Долгую, как вечность.

Жил в соседней деревне мужичок один, звали его все Степанычем. Мастером он был, как говорится, от Бога. И плотник, и печник, и рыбак-охотник, и … горький пьяница. У нас ведь как? Сделал работу, получи-распишись – то самогону подадут чарку, а то и поллитру в карман сунут. Вот и пристрастился Степаныч к зелёному змию. Да так сильно, что начал пить всё, что горит. Даже последние духи у жены и те выпил. А если в хозмаг привозили Тройной одеколон, так у Степаныча праздник начинался. Купит себе сразу коробку и пьет неделю, а то и полторы. Ничего не делает, никого не видит.
Пьянка пьянкой, но пить то тоже на что-то надо. А жена денег не даёт. Пришлось Степанычу на пилораму сторожем пойти, там как раз место освободилось. Поначалу всё было хорошо. Пока денег на выпивку не было. Но случился аванс, аккурат в пятницу. Степаныч заступал в ночь. В субботу с утра Трофимовна заменила всё постельное, намыла полы, банный день всё-таки. Степаныч обещал не задерживаться, надо ж баню топить. Но время подходило к обеду, а его всё не было. В окно было видно, как соседи напротив собирают в палисаднике черную смородину всей семьёй. «Глаз радуется. Дружные и главное не пьющие. А тут.… Опять видно на пробку наступил, аванец пропивает, старый чёрт», - думала Трофимовна, поглядывая в окно. Прервав размышления жены, в дом ввалился пьяный в стельку Степаныч и, приложив руку к голове отрапортовал заплетающимся языком: «Поручик Лаптев по вашему приказанию прибыл!» И с этими словами протопал в спальню, где прямо в грязной робе рухнул на кровать, застеленную чистым бельём. Через минуту он уже храпел. «Ах, ты ж паразит!», - всплеснула руками женщина – « Ну, я тебе покажу!» Трофимовна достала из стола огромные портновские ножницы, подошла к мужу и разрезала по швам ему штаны. До самого пояса снаружи и полностью по внутренней стороне. Получилось очень даже неплохо. Через какое-то время, всё ещё нетрезвый, Степаныч встал и направился к выходу, должно быть по малой нужде приспичило человеку. Вышел он на крыльцо и в этот момент, как по заказу дунул ветер, да так, что передняя часть разрезанных штанов завернулась ему на плечи. Получилось, что он остался стоять как бы в одних трусах. Соседи даже бросили собирать ягоду, как же можно пропустить такой сюжет – Степаныч в трусах посреди бела дня. Хоть и пьяный, но он, все-таки, понял, что во всем виновата Трофимовна. Повернулся к ней и с нескрываемой обидой в голосе выкрикнул: «Ну, Антонина, я тебе этого вовек не прощу! Попомни мои слова!» И, стряхнув с плеч штанину, направился по тротуару в дальний угол огорода, к туалету.
Но как говорится – «Горбатого могила исправит». Лето было в самом разгаре, подошёл срок картошку окучивать, а Степаныч опять одеколона прикупил и, знай себе, веселится. Трофимовна, супруга его, и так к нему и эдак, мол, картошку окучить надо, а он как пил, так и продолжает. Напьется и спит в сарае, на старом диване. Трактором не сдвинешь. Лето. А он в телогрейке. Решила Трофимовна по карманам пошарить и не зря, нашла ключи от кандея под крыльцом. А в том кандее и коробка с «тройником» оказалась. Ну, женщина взяла и покидала все бутыльки, по одному, в картошку. Когда муж проспался и начал требовать выпивку, сказала, что будет работать – выпьет. Пришлось брать тяпку и идти на огород. Но вот какая штука, Степаныч хоть и пропойца последний, но знал, сколько в коробке бутыльков оставалось. Окучивал он до тех самых пор, пока весь арсенал не собрал, а потом бросил тяпку и пошёл пить дальше. Пришлось Трофимовне нанимать людей, чтобы работу доделали.
Другой раз заболело у Трофимовны колено, ей присоветовали одеколоном тройным натирать на ночь и компрессы делать. Купила она в магазине три самые большие бутылька с одеколоном и принесла домой. А куда положить? Ведь супостат этот, муж то пропойца, сыщет и выпьет. А на табуретке в углу стоял старый радиоприемник, включали его редко, только по праздникам. Музыку на пластинках покрутить. Трофимовна отодвинула у приемника заднюю крышку и поставила туда одеколон. Там точно искать не станет. Тем более Степаныч был на работе на сутках, вечером только должен притопать на ужин и потом снова на пилораму. До утра. Вечером работник пришёл, Трофимовна покормила его и он ушёл. Перед сном женщина собралась натереть больное колено. А одеколон то пропал. Все три пузырька. Ну, когда? Когда успел то? И главное как узнал, где спрятано?
Утром заявился Степаныч, как и следовало ожидать – на бровях. Посмотрел мутным взглядом на Трофимовну и сказал: «Сапёры ошибаются раз в жизни». На этом лечение компрессами и закончилось.

В одной, забытой Богом деревеньке, жила баба. Обычная деревенская баба. Ничем особенным не выделявшаяся среди других, таких же, как сама, баб. Звали её все – тётка Наталка. Почему так звали, непонятно. Ей ведь и сорока то ещё не было. Но как у нас обычно бывает, кто-то ляпнул, другой подхватил и прижилось. Она лет с двадцати пяти так и ходила в тётках Наталках. Только вот племянников у неё отродясь не водилось и чья она тётка, ей и самой было неведомо.
Жила себе и жила. Всё бы ничего, да вот соседей ей видать чёрт прислал. Что ни день, какую-нибудь гадость Наталке сотворят. Скучать некогда, знай с соседями отношения выясняй, всё развлечение, в этой глухомани.
Однажды прибегает соседка, Люська – автоматчица. Автоматчица, потому что строчит как из автомата, порой не разобрать чего и говорит. Ну, так вот, прибегает значит эта самая Люська к Наталке и начинает тараторить с порога: «Ой, быстрее! Там твой хряк убежал, да к Петровичу залез. А у того жеребёнок. Так хряк-то покусал жеребенка-то и потом еще вцепился и хвост ему оторвал! Не расплатисся теперь, тётка Наталка!» И на этом шасть за дверь, только её и видели. Делать нечего. Надо до Петровича идти, узнавать сумму ущерба. Накинула Наталка телогрейку, сунула ноги в калоши и потопала на край деревни. Там, у леса, и жил Петрович. Подходит, а там картина маслом – стоит Петрович, хохочет, а на задворках хряк с жеребёнком в догонялки играют. И хвост у жеребёнка на месте и не покусан. Вот ведь тарахтелка безмозглая, набрехала. Так и до инфаркта недалеко.
Петрович помог Наталке хряка домой угнать и в сарае запереть. А напоследок сказал: «Не обращай внимания на Люську. Не далёкого ума баба. Что взять с убогой?» Наталка и не возражала. Подозрения были, что у Люськи с головой что-то не то. Зимой как то, вышла Наталья во двор, а Люська из своего двора через забор к ней, Наталке, во двор снег перекидывает. Значит, навалило у всех одинаково, не разгрести, но видимо соседка посчитала, что у неё снега больше и надо поделиться. А с кем? Так с Наталкой же, тем более и ходить никуда не надо, кидай себе через ограду лопатой снег и всё. Наталка попыталась урезонить Люську: «Ты чего ж это делаешь, зараза? У меня и так снегу не пролезть и еще весной дровяник плавает, так ты мне ещё своего подкидываешь. Кидай в свой огород, а не мне в ограду!» Ответ был ошеломляющий: «А чего ты мне сделаешь? Кидала сюда снег и кидать буду! У меня на огороде места под этот снег нету!» Наталка чуть дар речи не потеряла от такой наглости, но плюнула и вернулась в избу. Не хотелось себе портить настроение, которого и так взять было негде.
Наталка была невысокого роста, но бойкая и за словом в карман не лезла. На язык остра, как говорится. А словом можно так припечатать, что вовек не отмоешься от той печати. Как-то пришёл к тётке Наталке сосед, живущий от неё через два дома, с очень неудобоваримой фамилией. То ли Теляпкин, то ли Летяпкин, не разберёшь. Но дело не в фамилии, а в человеке. С виду представительный, внушающий доверие мужик. Но внешность бывает обманчивой. Так вот, Теля-Летяпкин этот попросил у Наталки хряка, мол, к свинье на свидание сводить, а когда поросята появятся, то Наталке одного в счёт уплаты за хряка и отдаст проситель, стало быть. Наталка, доверчивая душа, согласилась взять оплату поросёнком, и хряк отправился в гости. На следующий день его вернули. Дело он своё справил. Прошло время и Люська-пулемётчица принесла весть, что у Летя-Теляпкиных свинья опоросилась. Выждав пару дней, Наталка пошла получить с них плату, как было уговорено. Вот тут всё и произошло. Вместо хозяина во двор вышел его сын-переросток, и, сплёвывая на землю шелуху от расщелкиваемых семечек, спросил у Наталки: «Чё припёрлась, старая? Бати нет дома. Он сказал, что если придёшь, гнать тебя со двора. Ничего мы тебе не должны». Тётка Наталка так и застыла. Да и хрен с ним, с поросёнком, а вот старой её ещё никто не называл. «Слышь, ты! Щелкарик то прикрой, а то кишки простудишь. Где ты тут старую увидал? Недоносок! А бате своему лупатому передай, что в следующий раз вы с ним по очереди со своей свиньёй хороводиться будете. Хряка я вам больше не дам». И сунув руки в карманы старенькой телогрейки, гордо вскинув курносый нос, пошагала к своему дому. Так, с лёгкой руки тётки Наталки прилепилось к младшему Летя –Теляпкину прозвище – Щелкарик. Даже местные невесты стали обходить его стороной. Кому хочется, чтоб её Щелкарихой величали. Так закончилась история похождений хряка в гости.

Давно это было. Очень давно. Лет сто назад, а то и все двести.
Жил в одной деревеньке мужичок, плюгавенький такой, в чём только душа держалась. Не верил он никому и ни во что. Ни в Бога, ни в чёрта. Вот такая у него вредная натура была. Хоть бы Фомой звали, так нет, Архипом Фроловым он был. Как жена с ним уживалась, понять было невозможно. Детей у них не было. Так и прожили всю жизнь, вдвоём. И ещё бы столько же пожили, не случись Архипу попасть на покос в самый Ильин день. Говорили ему люди, не езди - не будет дела. После Ильина дня косить полагается. Но он упёрся, ни в какую. Поехал за два дня до Ильина дня. Чего время зря терять? Погода стоит, надо косить. А там потом неизвестно, может, дожди пойдут. Лето ведь на убыль идёт.
А покосы в тех краях неблизкие были, верст пять, а то и десять от деревни. Кому как выпало. Край-то таёжный. Еланей ближних на всех не хватает, вот и приходится ездить в такую даль, скотину-то зимой кормить надо.
Погрузились на телегу и потихоньку к вечеру добрались до покоса, шалаш соорудили, костерок запалили. Евдокия, жена Архипа, вскипятила воду в котелке. Сидит Архип, кипяток прихлёбывает, да баранку грызет. Небо чистое над головой. Звёзд выдалось, несчётное количество. Дуня под бочок пристроилась, хорошо.
Вдруг голос старческий из темноты: «Не разрешите у костра погреться, люди добрые?» От неожиданности Евдокия вскрикнула, а у Архипа кружка с кипятком из рук выпала и разлилась. «Так отчего же не разрешить – то, разрешим», - оправившись от мимолётного испуга, ответствовал Архип, - «Выходи на свет Божий, чего в темноте – то стоять? Да присаживайся. Сейчас вот и кипяточку нальём и баранкой угостим. Мы гостям завсегда рады». В свете костра показался сгорбленный старик, одетый в какие-то лохмотья и с сучковатой палкой в руке, вместо посоха, - «Спасибо, люди добрые. Долго иду, притомился». « А куда идешь-то, если не секрет?», - спросил странника Архип. «Да какой секрет. Иду поклониться Илье пророку. Надо до Ильина дня поспеть. А дорога не близкая, да ноги не быстрые. А ты бы, мил человек, не косил, пока праздник не пройдёт. Не гневил бы Илью пророка-то».
Проснулся Архип, рядом Дуня его похрапывает. Так у костра и уснули вчера. Ещё сон какой-то снился. Про старика. Говорил он что-то, вроде как предостерегал. Да разве вспомнишь спросонья-то. Потом может вспомнится само, а сейчас косить надо, пока роса не опала.
Пока Архип косил, Евдокия наварила похлёбки. Пообедали. К вечеру погода начала портиться, тучи откуда-то притянуло. Заметно похолодало, но дождя пока не было. Ночевали эту ночь в шалаше. А с утра полил дождь, с громом да молниями. Архип выскочил из шалаша и давай орать в небо дурным голосом: « Разгуляйся Ильюша! Давай родимый! Накажи меня! Я ж ослушался, косить рано начал! Давай, Илья, разгневайся!» Как не просила его Дуня перестать, как не плакала, в Архипа будто бес вселился. И тут ударила молния, как огненное копьё, яркая и страшная и прямо в мужика. Замертво упал Архип. Евдокия бросилась к мужу, смотрит, а у него язык вырван и рядом с ним лежит. Глаза полны предсмертного ужаса. Женщина потеряла сознание. Когда их нашли, она бормотала что-то бессвязное, видимо умом повредилась. Так и закончился тот страшный покос. Из деревенских никто на ту елань не позарился. За долгие годы заросла она постепенно ельником. Только история эта в памяти людской и осталась.

Митяй лежал на старой, видавшей виды кушетке, стоящей под огромной черёмухой позади сарая. Голова гудела, во рту было сухо как в пустыне, а все тело сотрясала мелкая дрожь. Так из запоя он ещё не выходил. В этот раз всё было намного хуже, чем раньше. Чтобы оторвать голову от подушки, Митяй собрал все силы, которые ещё можно было собрать, и… снова уронил голову. Очень хотелось пить. Он пытался позвать кого-нибудь, но язык присох к нёбу, и из горла вырывалось только хриплое сипение. Окончательно умаявшись, бедолага забылся беспокойным сном.
Мать давно махнула на сына рукой. Ни уговоры, ни приходы и нравоучительные беседы участкового не давали никаких результатов. Митяй пил. Нет, он не всегда, конечно, пил. Всё началось с его прихода из армии. Как начал отмечать «свободу», так уже пятый год никак остановиться не может. Бывали иногда перерывы - самое большое на неделю. А потом всё начиналось сначала. Дружки такие же, как он, откуда только взялись - непонятно. Вот с ними и пьет. Пьют всё что найдут, даже одеколон. Куда это годится-то? Матери было жалко Митяя, сын ведь он ей, не чужой человек. Но одной жалостью горю не поможешь. Как-то зимой сына привели домой два соседских парня. Сказали, что нашли его в сугробе недалеко от дома. Сколько он там пролежал, неизвестно. Стояли сильные морозы и если б не ребята, то Митяй просто-напросто замёрз бы в снегу. А так отогрелся, отлежался. Даже не простыл. Ничего их, алкашей не берёт. Вчера вот опять на бровях домой приполз. Спит теперь за сараем под черёмухой. Хорошо что лето, не замёрзнет.

Митяй очухался только к вечеру. Встал, пришёл на летнюю кухню и припал к банке с огуречным рассолом. Мать специально для него на столе оставила, знала, что понадобится. Похмелиться бы, да в кармане пусто. Всё вчера спустил, что заработал на сдаче металлолома. А больше взять негде. У матери Митяй деньги не клянчил. Знал, что зарплата у нее небольшая, да и не даст она ни рубля, как не проси. Надежда только на собутыльников. «Вдруг вспомнят про него, да позовут выпить. Скоро уже стемнеет, а потом и ждать некого. Кто к ночи придёт? Да никто», - бубнил себе под нос Митька. С такими мыслями отправился спать на сеновал, чтобы не тревожить мать, в дом не пошел. А под березой трезвому не очень хотелось оставаться на ночь. Хоть и лето, ночью может и дождь пойти и ветер холодный подуть. А в сено зароешься и сам чёрт не брат.
Спать хотелось страшно, но сна не было. Вообще не было. Объяснений этому Митяй найти не мог. Закрывал глаза, зевал изо всех сил и… ничего. Все усилия уснуть были напрасны. Вдруг снизу послышались шаги и кто-то позвал: «Митяй! Ты тут? Мы с пацанами бухать собрались. Ты идёшь?» «Иду! Иду!»,- радостно откликнулся Митька и кубарем скатился вниз с сеновала. Как только шею не свернул, не понятно. Вышел во двор, вся компания в сборе. «Куда идем?», - спросил он. «А пошли под мост. Там у речки и бухнём. Никто не помешает». На том и порешили. Шли молча. Хотя обычно компания тихо вести себя не умела. То песни горланили на всю деревню, а то просто орали. Зачем, не понятно. А тут непривычно как то шли, тихо. Но Митяй этого не заметил. Он был в предвкушении предстоящего застолья на берегу реки. Дошли до моста. Самое классное место под ним было на другом берегу неширокой речки. Там даже лавочки кто-то поставил и выложил камнями место для костра.
Костерок разожгли небольшой. Чтобы хоть немного было видно, куда и сколько наливать. Из закуски были несколько карамельных конфет и пара сладких сухариков. Выпили по кругу. Закурили. Митяй прикрыл глаза от удовольствия и тут вдруг засвистело и подул пронизывающий до костей ветер. Митяй открыл глаза – ни костра, ни товарищей. Вообще ничего. Только свист ветра и жуткий холод. Куда всё подевалось? Ветер выл все сильнее, а Митяю слышалось: "Иди ко мне! Иди! Тут тебе будет хорошо!" И хохот, этот жуткий хохот, от которого волосы вставали дыбом и становилось ещё холоднее. Митька не помнил, как снова оказался на сеновале. Зуб на зуб не попадал. То ли от холода, то ли от страха. До утра он так и не уснул. Последующие дни как одержимый помогал матери по хозяйству. И что самое удивительное, не искал повода напиться. Что-то случилось с ним в ту ночь под мостом. Изменилось в его душе. Что? Он и сам не мог ответить на этот вопрос.
С тех пор прошло немало лет. У Митяя уже подрастали внуки. Но ни его жена, ни дети никогда не видели, чтобы он брал в руки рюмку. Даже в праздники.

Тропинка от реки шла вверх, потом сворачивала вправо, к лесу - там стоял одинокий серый дом. Игнат медленно шёл по тропинке, в одной руке у него была удочка, а в другой небольшое пластмассовое ведёрко с уловом. Хотя, какой это улов, кошачье баловство. Появился Игнат в этих местах лет двадцать назад, совсем молодым парнем. Видимо, прижала жизнь, и податься некуда, так и остался. Поселился у леса в пустующем домишке, людей сторонился, о себе ничего не рассказывал. Бирюк - одним словом. Так и прозвали языкастые старухи Игната - Бирюком. Относились к нему по-разному. Кто побаивался, а кто и жалел…

…Вечер выдался тёплым. Ветер, дувший с раннего утра, стих, и в воздухе повисла звенящая тишина, иногда нарушаемая скрипом колес проезжающей мимо телеги, да непродолжительным беззлобным лаем местных собак, делавших вид, что усердно охраняют свою территорию. Хотя охранять было нечего, да и не от кого. Люди в деревне жили хоть и небогато, но дружно, без злого умысла против других. Из деревни, через поле, в сторону Старого хутора, где жил помещичий бортник с дочерью, вела то ли тропа, шириной с дорогу, то ли дорога чуть шире тропы. По ней то и шагал молодой паренёк в красиво расшитой косоворотке, подпоясанной ремешком ручной работы. Начищенные сапоги с каждым шагом покрывались вездесущей пылью. Левую руку парень засунул в карман брюк, заправленных в сапоги, а правой размахивал зажатым в неё прутиком. Шёл он к своей невесте Нине, дочке бортника. Отцу девушки было уже за шестьдесят и здоровье пошаливало, но службу по сбору дикого мёда нёс исправно. Сегодня юноша собирался просить Нининой руки, был весел и негромко насвистывал какую-то незамысловатую мелодию…

…Навстречу Игнату выбежал красивый чёрный кот и приветственно замяукал. Видимо рыба в ведёрке предназначалась именно ему. Других претендентов на улов в округе не было. Игнат подошёл к крыльцу, поставил ведро и сел на ступеньку. Не торопясь достал из кармана кисет, и, скрутив привычными движениями самокрутку, с наслаждением закурил. Покупные папиросы он не жаловал, привык к самосаду. Кот крутился около ведёрка с рыбой, тёрся об него и урчал, как старый холодильник, но большего себе не позволял. Знал, что хозяин сам достанет и даст отведать такого манящего к себе лакомства. Собаки у Игната не было. Не приживались они у него. А кот сам пришёл, такой же одинокий как Игнат, и остался с человеком…

…Хутор приближался с каждой минутой, с каждым шагом. Хорошее настроение - большое подспорье в пути. Время быстрее течёт, и расстояние сокращается вдвое. Конечно, это только ощущения, на самом деле всё остаётся по-прежнему. Как вдруг… время словно повисло в воздухе, замерло, а сам воздух стал сладковато-тягучим, как передержанная карамель. Перед путником появилась старушка - божий одуванчик, приблизилась к ничего не понимающему парню и тихо, но отчетливо сказала ему: «Не ходи туда, куда шёл. Убегай. А ослушаешься, беда будет». И в тот же миг пропала, как и не было её. Паренёк потряс головой, отгоняя невесть откуда взявшееся наваждение и подумал: «Как же мне не идти-то? Там же Нина, ждёт меня, волнуется». И прибавил шаг…

…Докурив цигарку, Игнат позвал кота, взял ведёрко и зашёл в дом. Разжёг керосиновый примус и поставил на него чайник. Нажал на кнопку радиоприёмника, висящего на стене между двух небольших окон –голос диктора оповестил: «В эфире прожектор перестройки». Игнат выключил радио. Не понимал он ничего в этой пустой болтовне. Ясно было только одно – всё летит в тартарары. Чайник засвистел, Игнат налил себе кипяток в железную кружку наполненную заваркой из сушёных трав. Чай обжигал, но это нравилось хозяину чёрного кота, который в это время доедал остатки вечернего улова…

… Когда до хутора было рукой подать, из-за лесополосы показалось зарево. Кострище? Пожар? Парнишка побежал. Миновав лесополосу, он увидел страшную картину – хутор полыхал. Пахло гарью. И за всем этим молча наблюдал отец Нины. Он будто окаменел и уже не пытался тушить пожар. Одежда на нём была оборванная и обгорелая. «А где Нина?», - подбежав, выкрикнул парень. «Там», - отрешённо махнул старик рукой в сторону полыхающего подворья. «Нина! Нина!», - закричал парнишка, но вместо ответа ещё сильнее затрещали горящие доски. Молодой человек бросился к горящему дому и потерял сознание. Когда он пришёл в себя, то уже стоял на краю какой-то деревни около небольшого рубленого дома с заколоченными окнами. Откуда он и что с ним произошло, как ни старался, вспомнить не мог. Позже вспомнил только своё имя – Игнат…

… Мать Игната не могла найти себе места. Чуяло материнское сердце беду. Вдруг крики на улице: «Пожар! Хутор горит!» Кто бегом, кто на телеге, потянулись люди в сторону пожарища. С вёдрами, баграми да топорами. Только поздно. Когда подоспели, тушить практически было нечего. «Игната не видели, люди? Сюда ведь он пошёл, к Нине» - говорила женщина, теребя в руках сползший с головы платок. « Видали. Говорят, спасти дочку бортника пытался, да видать в огне и сгинул. Где тут разберёшь. Вишь какие дела творятся», - ответил кто-то из деревенских мужиков. Сердце матери сжалось, по щекам потекли слёзы. Она опустилась прямо в дорожную пыль. Так и сидела, пока мужики не посадили её в телегу и не увезли домой. Ещё неделю ходила она на пепелище, звала сына. Но безрезультатно. По вечерам долго сидела на лавочке у сарая, где сын мастерил корзинки из лозы. Какой-никакой, а доход был. А теперь придётся идти к помещику на поклон. Одна осталась, без помощника. Может работу какую, посильную даст, или с голоду помирать, не иначе…

… Хотелось выспаться. Завтра на рынок плетёные корзины везти, деньжат надо подзаработать. Кот доел рыбу и растянулся на лавке. Игнат выключил свет и забрался под стеганое одеяло. Долго ворочался, прежде чем уснул. Игнат так и не вспомнил за столько лет ничего из своей прошлой жизни. Может оно и к лучшему…

Лампочка висела под самым потолком на потемневшем от времени проводе. Её тусклого света едва хватало на небольшой участок комнаты. Но это никак не влияло на поведение мотылька, который пытался попасть в самую середину лампы. Раз - за разом обжигаясь и повторяя свою попытку снова и снова.
Под лампой, на скрипящем табурете сидел человек. Перед ним, на обшарпанном, давно не мытом столе лежал чёрствый кусок хлеба, на треснутой по краю тарелке немного нарезанного сала и надкусанный огурец. Посередине стола стояла пустая бутылка из-под водки и лежащий на боку гранёный стакан. Человек сложил руки на стол, уронил на них голову и храпел. Мотылёк продолжал атаковать лампочку. За окном было темно, и только ветер стучал ветками старой берёзы в окно.
Утром человек проснётся, накинет на плечи залатанную телогрейку и пойдёт, прихрамывая, к церкви. Чтобы к вечеру, на полученные от прихожан подаяния, снова купить бутылку и как обычно уснуть за столом, а к лампочке прилетит новый мотылёк.
Так и проходит жизнь в этой холодной комнате. Кто-то стремится к свету, а кому-то нравится жить в дурмане.

В посёлке, где жил Женька, была небольшая речка. Имелся и мост. Всё чин по чину, как положено. Конечно мост – это громко сказано. Но для сельской местности это шаткое сооружение из почерневшего бруса, было именно мостом. С большой буквы «М».
Женька любил рыбачить недалеко от моста. Там, в заводи, водилась самая крупная краснопёрка.
Сильный клёв начинался аккурат после пяти вечера, когда заканчивался рабочий день. Поэтому паренек после смены почти всегда бежал не домой, а к реке, чтобы наловить немного рыбы на ушицу. А уху он варил знатную - за уши не оттащишь, такая вкуснотища.

Однажды, как и всегда, притопал Женька на своё излюбленное место, рыбки половить, да и задремал сидя на берегу. Или ему показалось, что задремал. Только слышит он сквозь дрёму, будто зовёт его кто-то. Голос женский, незнакомый, и от этого голоса кровь стынет в жилах.
Неожиданно сильно повеяло холодом . Очнулся Женька, а вокруг темно. Ночь уже. Подхватился он бегом домой, даже удочку на берегу забыл. Прибежал, зуб на зуб не попадает. Хорошо, домашние уже спали и не лезли с расспросами, и так страху натерпелся. Чтобы никого не будить, переночевал на сеновале, а с утра ушёл на работу. Вечером на речку не пошёл, жутко было. Так прошла неделя, успокоился парень и снова собрался на заводь порыбачить. Пришёл, удочка лежала, как он её оставил. Нацепив червя, перекрестился, что с ним редко случалось, и закинул крючок в воду. Всё повторилось, как и прошлый раз. Снова Женька отчетливо услышал зовущий его по имени женский голос. Так же повеяло холодом и стало жутко. Как оказался на сеновале, горе-рыбак не помнил.

Около леса, на отшибе, жила бабушка. В посёлке её Марьей-ведуньей звали. Помогала она людям – травки лечебные давала, отвары да мази собственного приготовления. В поликлинику-то городскую не наездишься. А травы помогали. Вреда от ведуньи не было. Вот Женька и решил всё, что с ним приключилось, бабке Марье рассказать. Да совета спросить, что делать.
Выслушала его ведунья молча, не перебивая. Чаем травяным с душистым медком угостила и рассказала ему одну историю.

«Давно, ещё до войны, утонула в реке невеста. Прямо на свадьбе. Как случилось это, не дознались. Искали долго, несколько дней. Пока тело её в подвенечном платье не выбросило у переката на отмель. Там и нашли. Неужели она повадилась на рыбаков страх наводить?» - удивилась бабушка-ведунья.

Если так, сказала она, то Женьке на реку путь заказан. Затянет она его под воду, с собой утащит. Поблагодарил парень Марью и пошёл домой. Как же без речки - то? Я ж не смогу без рыбалки. Авось обойдётся всё. Да и как утопленница, которая утонула почти целую вечность назад, может навредить живому человеку?

Такие мысли роились в голове у Женьки. Все – таки, желание порыбачить взяло верх, и на следующий день после работы рыбак взял курс к заводи.
Больше его в поселке не видели. Сгинул парень.
С тех пор прошло несколько лет. А заводь, где он любил рыбу половить, Женькиной прозывают.

Вставать не хотелось. Совсем. С вечера засиделись допоздна слушая бабушкины байки. Любила она порассказать разных былей-небылиц. Что было, а что и придумано, только ей одной ведомо.
Антон понежился еще немного под одеялом, понял, что уснуть больше не получится и нехотя начал подъем. Сначала одну ногу выпустил наружу, потом вторую. Сел на кровати, и только тогда окончательно проснулся. Надел шорты и футболку и вышел на крыльцо. Солнце уже начало пригревать, хотя было утро. Вставив ноги в тапки, засоня спустился по ступенькам крыльца во двор и направился к круглому столу, стоящему под двумя березами. На столе уже заботливо расставлены заварник, сахарница и остывающий чайник. Вышитым на украинский манер полотенцем был прикрыт нехитрый завтрак – пирожки с картошкой. Бабушка с утра напекла, и когда только успевает? Совсем не спит, что ли.
Тень от берез падала на стол и часть двора. По рассказам бабушки, березы посадили родители Антона, в день своей свадьбы. За столько лет они выросли выше дома. Две красавицы, украшение двора. Сколько себя помнил, Антон всегда жил с бабушкой. Родители постоянно были на работе. Да и городская суматоха требовала дополнительных сил. На ребёнка времени не хватало.
Сам ребёнок не был против жизни у бабушки. В деревне ему нравилось намного больше, чем в городе. Тут жили все его друзья, а там он совершенно был чужим в своём дворе. Вместе и в школу ходили, и летние каникулы проводили. Ходили в кино в поселковый клуб. Катались на велосипедах. Зимой на санках с горы. Играли в мяч. Было весело и интересно.
Ещё Антон любил посидеть на берегу речки с удочкой. Ему было не важно, поймает он рыбы или нет. Просто нравилось смотреть на поплавок. Так думалось лучше. О чем? Да о чем угодно. В детстве так хочется мечтать и верить, что твои мечты когда-то сбудутся. Хотелось, чтобы родители чаще приезжали из города. И не только в субботу, но и среди недели. Но такое случалось очень редко, работа отнимала много времени.
Детство закончилось неожиданно и как то сразу. Тяжело заболел отец. Нужна была операция в областной клинике. Но уговорить отца на поездку в область не могли. Он все надеялся, что таблетки и уколы помогут. Время шло, состояние отца всё ухудшалось. Маме как то удалось убедить его пройти обследование в областном городе.
Через месяц, когда мама с отцом вернулись домой, Антон не узнал отца. Тот сильно похудел. Глаза ввалились. Мама рассказала, что его прооперировали. Ему хирург сказал, что была язва, её удалили и теперь он пойдет на поправку. А маме , - что у отца рак. Уже неоперабельный. Если бы немного раньше приехали, был бы шанс. А так… Месяц, два, не более…
Антон обратил внимание, что когда отец заболел, на одной из двух родительских берез посреди лета стали желтеть листья и сохнуть тонкие ветви. И чем дольше продолжалась болезнь отца, тем больше сохло дерево.
Осенью отца не стало. Прошла зима. Весной берёза не зазеленела, погибла за длинную зиму.
Так бывает, если человек отдает частицу своей души дереву, которое он посадил.

Иван встал с кровати и подошёл к окну. Что он хотел там увидеть? Он и сам не знал. На душе «скребли кошки». Было муторно и подташнивало. Словно вчера Иван позволил себе лишнего. Хотя выпил всего пару стопок и то для того, чтобы уснуть - неделя выдалась не из лёгких. Сегодня похороны отца. Ещё предстоял развод с женой, которая женой являлась только на бумаге. Почти полгода как разъехались. Не то, чтобы по разным домам. А по разным городам. Она укатила в столицу, а он остался тут, в родном сибирском городке. Но это лирика. Просто совпало всё как-то не по человечески - и развод и похороны, все в один день. Врагу не пожелаешь.
Память унесла Ивана в свои лабиринты, и он словно оцепенел, стоя у окна. Но смотрел он не через стекло, а в другую сторону – в себя. Там был еще живой, отец. Рыбалка с ночевкой. Запеченная на костре рыба. Родник с очень вкусной водой, которую пили из старой отцовской фляжки военного образца. А может это был вкус детства? И теперь он вспоминался как аромат родниковой воды? С отцом было связано много хорошего в жизни Ивана. Хотя человеком его отец был сложным. Но он, по – своему, любил сына. Не выпячивая свою любовь, скорее прятал ее глубоко в сердце. Отца выдавали глаза. И поэтому у Ивана не было сомнений в его любви. Он просто её чувствовал. И когда они были вместе, Ивану было уютно и хорошо. А теперь отца не стало.
Щёки обожгли слёзы. Это ничего, это нормально. Надо поплакать и станет легче. Там, на кладбище, он не сможет. Не умеет он плакать на людях. Ни к чему, что бы кто-то видел его слёзы. Ни к чему…

…Как все - таки быстротечно время. Все произошло словно вчера…
Иван плеснул из фляжки, той самой, отцовской фляжки, немного водки в стакан. Залпом выпил. Занюхал кусочком хлеба (так делал отец - промелькнуло в голове), и подошёл к окну. Было темно. Октябрь. Почти зима. Темнеет рано. «Как ты там, батя?», - проговорил про себя Иван. И задумался…
Сегодня была годовщина смерти отца. Уже тридцать первая…

Сегодня город принадлежал ей. Он лежал у ее ног.
Она мчалась сквозь него на своем велосипеде цвета спелой клубники. Ветер развивал ее светлые волнистые волосы и приятно холодил лицо. Она как будто летела, и была прекрасна в этом полёте.
Встречные мужчины невольно поворачивались ей вослед. Одни на какое-то мгновение, а другие стояли и долго смотрели на удаляющуюся богиню. А она мчалась, не замечая их. Она спешила навстречу своему, еще не совсем осознанному счастью. Она спешила в роддом …
Потому что сегодня стала бабушкой.

На выезде из села, недалеко от погоста, стояла небольшая кузница. Хозяином там был дед Василий. Жил бобылем. Родственников у него не было и, как и откуда он появился в здешних местах, никто не помнил. Кузница работает и ладно. Тем более что мастером он был знатным. Со всей округи приходили люди по кузнечной надобности и никому дед Василий не отказывал. Брался за любую работу и делал ее как надлежало.
В одиночку работать из-за возраста становилось все труднее и труднее. И взял кузнец к себе в ученики мальца - соседского парнишку, Саньку. Тот рос без отца. Помогал матери по хозяйству. От работы не отлынивал. И в подмастерья пошел с радостью. Ремесло хорошее. Если освоить, то на прокорм завсегда заработаешь. И Санька старался. Работал охотно, дело постигал усердно.
Так, в трудах, минул год. Мальчишка окреп. Повзрослел. Обучение шло на пользу. Даже дед Василий помолодел рядом с ним. Распрямил, немного начавшие сутулиться, плечи. Куда-то исчезло несколько глубоких морщинок со лба. Да и вообще, в целом, всё было замечательно. Санькина мать, Валентина, приносила им на обед вареной картошки с огурцами и житным хлебом. Подметала иногда в кузне. Жизнь шла своим чередом и ничего не предвещало беды…
В один из летних вечеров, когда солнце еще не совсем село, и стояли сумерки, на дороге появилась белокурая женщина, которая вела за руку мальчика лет трех. Волосы его отличались от ее волос – они были как смоль чёрными. Шли они молча. По сторонам не оглядывались. Залаяли собаки в ближних к кузнице дворах. Лай был протяжный, с завыванием. Санька не любил, когда собаки так лаяли. Нехороший был лай. Страшный.
Женщина поравнялась с кузницей, дверь в которую в это самое время пытался запереть дед Василий. «Добрый вечер», - выдохнула она. «Добрый вечер», - ответил кузнец. «А мы тут с сыночком прогуляться решили» - снова одними губами произнесла женщина. Дед Василий помолчал, а потом выдавил – « Поздно уже, да и собаки могут с цепей сорваться. Вон как взбесились. Не покусали бы. Надо пораньше гулять». «Раньше не получается» - отвечала женщина, - «Мы живем тут недалеко, за этим перелеском. Не проводите?» Санька, наблюдавший всё это, стоял как вкопанный. Руки и ноги его не слушались, а язык словно присох к нёбу. Когда паренёк пришел в себя, то ни женщины с мальчиком, ни деда Василия уже не было, а на улице стало совсем темно. Санька побежал домой. Вид у него был такой, как будто он увидел что-то ужасное. До смерти перепугал мать и своим видом и своим рассказом. Она заперла избу на засов и сказала Саньке, что с утра поговорит с дедом Василием и выяснит, что это была за женщина. С тем и легли спать.
Наутро, прождав деда Василия около кузни почти час, подмастерье вернулся домой. Мама Саньки решила идти к старосте и всё ему рассказать. Так и поступили. Санька тоже не отставал от матери. Выслушав сбивчивый рассказ мальчишки и его матери, староста, почесав затылок, произнес незамысловатое – «М-да, дела…» С чем вышел на улицу и, не останавливаясь, направился к кузнице. Санька с матерью кое-как за ним поспевали. Пройдя мимо кузни, староста повернул к погосту. Там и нашли деда Василия лежащим на старой провалившейся местами могиле с давно сгнившим и валявшимся тут же крестом. Кузнец был мёртв. «Видать и правда то, что мне мой дед баял», - сказал староста и продолжил: «Давно это было. Запороли насмерть на барском дворе селянку беременную. Понесла она от самого барина. Да его жена про то прознала. Жестокая, говорят, была барыня то. Девку поймали и запороли до смерти. Похоронили как безродную. Без отпевания. Теперь она, в день смерти, каждые пятьдесят лет выходит из могилы и вместе с не рожденным сыном приходит в село. Первого встречного забирает с собой. Так и с дедом Василием случилось. Беда так беда». С этими словами староста повернулся и зашагал к селу. Звать мужиков и дать распоряжения насчет похорон. У деда Василия не было никого. Только подмастерье.
Через год после этих печальных событий Санька уже сам кузнечил, и говорят, это у него неплохо получалось…

Я мирно и спокойно жил,
Не разорял чужих могил.
И сидя у прибрежных скал
От шума улиц отдыхал.
Писал стихи, романсы пел,
Как, вдруг, остался не у дел.
В душе моей иссяк родник.
Я умираю. Я старик.

За занавесом жизненных иллюзий,
В театре сумрачных, кривых зеркал,
Полураздетая, обманутая муза
Понять не может - кто её прогнал.
И в суматохе праздничного бала
Никто не видел, как она ушла,
Но без неё вдруг как-то грустно стало,
Посыпалась на головы зола.
И в яркой мишуре ночного шума
Без музы одиноко стало всем
И музыка в последний раз блеснула,
Затихнув среди старых, белых стен.
А муза шла по тёмным коридорам,
В изорванной, испачканной фате
И рисовала в воздухе узоры...
Не видя, что рисует в темноте...

Священник выполнит обряд,
Молитвы отзвучат, а свечи...
О,Боже! Как они горят!
И тают, и летят на встречу
С тобой, нетленная душа,
Уже парящей над крестами...
Огонь горит, они спешат.
Их много,вот уже их стаи...
Вернись!На мой откликнись зов!
Не улетай, прошу, останься...
Закрыли тело на засов,
Лишь свечи кружат в диком вальсе...

Тюрьмы да каторги,окрики с матами,
Звон кандалов;
Окна с решётками,лапти с обмотками,
Ржавый засов.
Души истерзаны,руки изрезаны,
Нары да вши;
Нет им спасения от наваждения,
В дикой глуши.
Зимники топкие, месяцы долгие,
Лесоповал;
Плети с нагайками,стражники с лайками,
Тёмный подвал.
Ночи холодные,люди голодные,
Не пережить;
Толком не мытые, Богом забытые,
Хочется выть.
Лица заросшие,есть и хорошие,
Не перечесть;
Долго ли,коротко,может и поровну:
Топь или крест.
Цепи с колодками,грёзы с молодками,
Им бы пожить;
Ноги опухшие,взгляды потухшие,
Горечь не скрыть.
Русь неумытая,плетью забитая,
Плохо кругом;
Смерть да проклятия,- к Богу и к матери,
Бьют батогом.

Голодный пёс, учуяв запах мяса,
Бежал, голодной брызгая слюной.
Нашёл.Нажрался.Не прошло и часа
Издох...Но мясо ли виной?

Слезинки воска тают в бронзе
Подсвечника.Горит свеча.
Вдруг в тусклом слюдяном оконце
Тень смерти промелькнёт.Крича
Отпряну.С острой болью в сердце,
Внезапно дрогнувшей рукой
Буфетную открою дверцу,
Возьму графин.За упокой
Налью в стакан и залпом выпью,
Не чуя вкуса вновь налью...
А смерть в ночи,безликой выпью,
Кричит...Зовёт в страну свою...

Ещё есть время у меня
Отмеренное Богом.
Цветёт весна, ручьи звенят,
Зовёт с собой дорога.
Туда, где у отвесных скал,
Призывно плещет море.
Туда, где всё, что я искал,
Сплелось в одном узоре.

Я собирал его крупицами -
Путём сложения минут.
Узор вывязывая спицами -
То там петля сползёт, то тут...
Из разноцветных ниток вывязал,
Здесь всё - и лето и зима...
Не ждал:"Авось кривая вывезет"...
И вдруг изменами кайма...
Разрушить счастье - дело плёвое,
А сохранить - великий труд...
Я не открыл чего-то нового,
Но те, кто пережил,поймут...

Она сведёт меня с ума,
Опять не дав уснуть…
Всепоглощающая тьма,
Тяжёлая как ртуть.
Ни звёзд на небе, ни луны-
Нагроможденье зла.
Вокруг звенящей тишины
Сильней сгустилась мгла.
Такая ночь для колдунов
Подходит хорошо,
А мне б взамен - букет из снов,
Хотя бы небольшой.

Не умеем мы порою ждать.
Всё спешим, торопимся...А надо?
Радуга, в сиреневую падь,
Ляжет росной утренней прохладой.
Подожди! Спешить не торопись,
И тогда печаль твоя большая
Устремится с радугою ввысь,
В синем небе облаком расстаяв...

Год за годом живём торопливо
Или просто торопимся жить,
То молчим, то без меры болтливы,
То правдивы, то вязнем во лжи.
Курим, пьём, веселимся без меры
Или так же, без меры, грустим…
Перепутав религию с ВЕРОЙ,
За собою сжигаем мосты.

Наплевали в уставшую душу,
Растоптали, вдавили в песок...
Я уйду, ваш покой не наруша,
В край земли: перелесок-лесок.
Там срублю себе маленький домик,
Потихонечку буду в нём жить,
Что мне надо? Есенина томик,
Да чтоб было что есть и что пить
Двери настежь оставлю-открою,
Ни к чему мне крючки да замки...
Может путник, вечерней тропою,
Забредёт на свечей огоньки.
Он разделит со мной поздний ужин,
Спросит-скажет пустые слова,
И уйдёт...к тем, кому я не нужен...
И сомкнутся за ним дерева...

Мне сегодня было не до сна,
Как вчера и завтра…И потом, -
За окном гуляла не весна –
Осень, в шевиотовом пальто.
Я глотал остывший кофеин,
Наслаждался дымом сигарет…
Старый электрический камин
Согревал пространство в конуре…
Ты откуда взялся, мотылёк?
Закружился в танце у «костра»
И меня нечаянно увлёк
В летнее ушедшее вчера…
Падал я в ромашковую ночь
Очень долго, но в какой-то миг
Вдруг увидел: улетает прочь
Мотылёк…А может мой двойник?

Что вам до бедного поэта?
Его нечитанных поэм…
Он засыпал перед рассветом,
Не признавая общих схем…
Познав и взлёты и паденья,
Утратив к жизни интерес,
Сжигал в огне свои творенья
И как-то вечером исчез…
Стихи унёс, развеял ветер,
За сотни улетевший миль…
И все забыли о поэте,
А пепел превратился в пыль…

Отпоют февральские метели,
Не дождавшись ветра перемен
Я уйду от вас в конце апреля,
Не оставив ничего взамен.
Был, и нет меня на этом свете,
Жизнь – дорога к плахе палача…
Догорит, (никто и не заметит),
Оплывая, чёрная свеча…

На проталине подснежник
Раскрывается...Весна.
Где-то слышен рык медвежий -
Бедолаге не до сна.
Ищет, чем бы поживиться
Полосатый бурундук,
Щебет, свист - вернулись птицы
Улетавшие на юг.
Тук-тук-тук...Трудяга дятел
Долбит клювом ствол сосны,
Быстро-быстро, словно спятил
От нахлынувшей весны.
Как же с вами мы похожи!
Я вам словно брат родной.
Как и вы, встревожен тоже
Наступившею весной.

Пишу, ночами, письма для тебя
И прячу, неотправленными, в ящик.
Довериться почтовым голубям?
И пусть кто ищет, всё таки обрящет?
Когда нибудь(настанет этот день)
Я расскажу тебе о них, при встрече...
И расцветёт засохшая сирень,
И я уйду туда, где ты...Далече...
Где облака и звёзды, свет и тени -
Перемешались, выткавшись в ковёр...
Где через сотни тысяч поколений
Оденешь ты свой свадебный убор.