Старик - прошло так много лет,
Ну где, скажи ты мне бродил?
Фонарь погас в полночной тьме,
И жизнь, как видишь - позади.

А он молчал и всё смотрел,
Как будто вовсе не признал,
Февральский липкий снег летел,
Сырую землю пеленал.

Ты что! Ведь это я, братан,
С тобой учились вместе мы,
Он ухмыльнулся краем рта,
Растаяв в уголёчках тьмы.

Ну вот и этот в даль исчез,
Лишь светит краешек Луны,
А может призрак или бес,
В мои опять вселился сны?

Но нет - сплошная тишина,
Как перст на свете одинок,
Стакан не выпитый вина,
Закрыто ставнями окно.

За лесом слышу волчий вой,
Борьба, недолгий шум и крик,
Затихший колокольный звон,
Зачем ты сдался им, старик?

От папиросы едкий дым,
Першит и душит, словно рок,
Свет от угаснувшей звезды,
Коснулся ветхий мой порог.

Старик - зачем ты приходил?
Раскрыла саван белизна,
Среди душевной пустоты,
Стакан не выпитый вина.

Марево. Поле укрыто туманами,
Тихо блуждают тени бесплотные,
Небо кривляется тучами рваными,
Горько кикимора плачет болотная.

Пряча от взглядов глаза оловянные,
Глухо, надрывно судьбу проклиная,
Тает над тальником дымка туманная.
Словно изгнанница ада и рая.

Кто там по тракту плетётся на выселки,
Может крестьянин, ограбивший барина?
Беглый колодник, разбойник иль висельник?
Гость, что незваный - хуже татарина.

Небо нависшее - низкое, серое,
Просо осыпалось, мышь не побрезгует,
Капли тумана - тяжёлые, серные,
Плач растворился будто и не было.

Стрелки стоят, не тикают ходики,
Куры худые в сарай ветхий спрятались,
Кротко поник кустик смородины,
Марево, будто чьё-то проклятие.

Ненавижу раннюю весну,
Вздорный шум отравленных ручьёв,
Занавесив окна днём усну,
Раскричались галки - дурачьё!

Я не знаю даже почему,
Никогда не нравился мне март,
Словно бы душевную тюрьму,
Наполняет безраздельно тьма.

А лучи крадутся по стене,
Ранив сердце, разум мой смутив,
Тихо тая плачет грязный снег,
Будто ангел грешный во плоти.

И проснётся вешняя трава,
В ноябре чтоб снова умереть,
Вспоминая тот минувший март,
Индевеет стылых листьев медь.

Инородным телом вдаль гляжу,
Сквозь давно немытое окно,
По земле ползёт куда-то жук,
Ну а мне, признаться - всё равно.

Ускользнув от солнечных лучей,
Растворю в вине привычно хмарь,
Я никто, я призрак, я ничей,
Ранит сердце ненавистный март.

Каждую зиму ко мне прилетают лесные птицы. Большие, размером превосходящие ворон и галок, с бежевым окрасом и чёрными крапинками на белёсых грудках. Все мои попытки идентифицировать их по каталогам окончились провалом. Я снимал птиц на камеру мобильного телефона через стекло на кухне, но это максимум, что смог сделать. Они очень пугливы. Такое ощущение, что видят меня даже в окно. Птицы абсолютно реальны, но от них так и тянет чем-то потусторонним. И это не игра воспалённого воображения. Впервые они появились лет семнадцать назад. Тогда ещё на месте ”Крымского розового” росла ”Изабелла”. Помню, я медленно тянул терпкое ” Мерло” из хрустального стакана и увидел на винограднике неожиданную гостью. Возликовав больной и раненой душой, я прижался лицом к стеклу и смотрел на птицу. Она тоже меня изучала , повернув шею и приглядываясь чёрным глазом.
”Может чья-то душа?” - мелькнула неверная мысль. Птица осторожно оглянулась и принялась клевать замёрзший виноград. Три-четыре года птица прилетала одна, позже их было уже несколько. Все соседи, которым я рассказывал о лесных птицах утверждали, что не видели ничего подобного, максимум воробьи или голуби посетят. Не веря в собственное безумие, я выбегал во двор, чтобы спугнуть странных птиц и тем самым убедиться в их существовании. Птицы немедленно улетали, вспорхнув с заснеженных веток шелковицы и абрикоса.
Что я делаю? Может и правда нет никаких птиц? Но есть же фото! Память, наконец. Нет... В мире иллюзий фото отображают лишь иллюзии, а память почти всегда врёт, в этом я убеждался неоднократно. Или это вестники смерти? Но я видел смерть, чувствовал её холодное дыхание, вдыхал запах тлена. Нет, это не она. Может вы и правда реальны? Тогда почему вас вижу только я?
Замёрзший, сморщенный виноград свисает на лозе среди редких сохранившихся пожухлых листьев. Присыпанный снегом, словно насмешка над жизнью. Ягоды, не использованные на вино и сок - да и разве для этого они выросли? Они для птиц, их последняя надежда на выживание беспощадной зимой. Мне плевать на безумие, плевать на людей и их мир , главное, что есть птицы и несобранный мною виноград.
Пусть замёрзший, но дающий жизнь. Вот так, любвеобильный Вакх и хтонический Пан - созданное тобой не только для возлияний и непрерывных оргий, мой виноградник влечёт не пресыщенных избытком инфантилов, а нуждающихся в пище созданий леса.
Прошло семнадцать лет. Я снова тяну ”Мерло” из хрустального стакана. Четыре птицы сидят на винограднике и пугливо озираются по сторонам. Теперь я понял, в чём смысл, знаю, кто они. В момент, когда я перестал быть частью общего безумия, настоящая реальность прислала своих вестников. Замёрзший виноград - это мир, в котором мы живём. И птицы уже клюют его фиолетовые ягоды...

Увядшие цветы, муслиновые губы,
На столике лежит бордовый несессер,
Одета в бархат ночь, она для тех, кто любит,
Вздыхает лунный свет в опаловом глясе.

Сплетённые тела, звучат мотивы танго,
И мотыльков порхающих порыв кружить влечёт,
Дыхание огня, папайи вкус и манго,
Пятном кофейной кожи оголено плечо.

Прибрежный ветерок уносит дым сигары,
А камни облизал прилив морской волны,
Целует землю ночь, танцуют танго пары,
Расставленные хайболы коктейлями полны.

Играет музыкант, бегут привычно пальцы,
Как раненый тапир скулит бандонеон,
Горячие тела - межзвёздные скитальцы,
В чьей пламенной крови́ полынный эстрагон.

Зов страсти разожгло карминовое танго,
Льёт ба́рмен не спеша базальтовый фернет,
Партнёров увлекают пылкие южанки,
Под тень уснувших пальм, где сумрака вельвет.

Лампочку ночью во тьме,
Пальцем дрожащим зажгу,
Отблеск её на снегу,
Жёлтый рассыпанный мел.

Выйду в веранду один,
Давит вокруг тишина,
Месяц глядит в два окна,
Блеском сурьмяных седин.

Пусто в душе. Нелюдим.
Воздух звенит, словно медь,
А косолапый медведь,
Снова у тына бродил.

Чьи отпечатки следов,
Зверь или то человек?
Падает призрачный снег,
На остывающий дом.

Звёзды искрятся во мгле,
Ёжась, закрою засов,
Будто спасительный сон,
Лампочки гаснущей свет.

Любовь, как личная вендетта,
Размен звенящих лир на сольдо,
Кто любит больше - будет предан,
Обманной вестью от герольда,
Что снисхождения не ведал.

Уснут застывшие палаццо,
Вмещающие алчность дожей,
Картины с отблесками глянца,
С парчовым балдахином ложе,
В закате алом растворятся.

И современные адепты,
Всепоглощающей их страсти,
Венеры и Амура дети,
Рабы и слуги вечной власти,
Познав - всё проклянут на свете.

В ночь тихо проплывут гондолы,
А плясками святого Витта,
День лицедеи встретят новый,
Любовь, как змеи ядовита,
Незримые хранит оковы.

И люди, посмотрев с опаской,
Доверясь лире сладострастной,
Надев на лица снова маски,
В любви фальшивой ищут праздник,
Но в пепел превратится счастье,
На мостовой тускнеют стразы,
Как на картинах блекнут краски.

А всё же та любовь - прекрасна...

Разговор телефонный умолк,
Ты прощаешься вновь поцелуем,
Буду ждать снова дальний звонок,
Номер твой не решаясь набрать,
Обретя воплощение снов,
Сам к себе, дорогая, ревную,
Лягу диким манулом у ног,
Той, чьё имя не вправе назвать.

Ты растаешь опять в кутерьме,
Быстротечно мелькающих будней,
Знаешь, имя твоё написал,
Я вчера на хрустальном снегу,
Через тысячи сломанных лет,
Несомненно её не забуду,
Ту, чьё имя я очень люблю - потому и назвать не могу.

Ну и пусть вместе быть не судьба,
Всё равно ты дала мне так много,
Единение раненых душ,
Симбиоз оголённых сердец,
За тобой я спустился бы в ад,
И восстал против мира и Бога,
В жизни будущей я обрету,
Ту, чьё имя скажу наконец.

Водораздел. Граница Я с Они́.
Не тесен нимб, на грудь ничто не давит,
Бельё больниц, где пробегают дни,
Я поменял на птицу-оригами.

Впустил в себя без страха пустоту,
Завесив окна крепдешином чёрным,
И весть разносят люди за версту,
Что, мол, пустил к себе хромого чёрта.

Водораздел - последняя черта,
Теперь, где Я - там МЫ уже не властно,
Фальшивый мир. Как от тебя устал...
А безмятежность подарила счастье.

Плыви же чёлн по медленной реке,
И спрячьте стрелы, хмурые амуры,
Маяк любви растаял вдалеке,
Лучом белёсым проводив понуро.

Мой светлый сплин пленила пена волн,
Открыла Вечность в звёздном небе веки,
Скрипит весло, тяжёлый правлю чёлн,
Туда, где смерть не разлучит вовеки.

Водораздел - незримая стена,
Теперь я тень - бесплотный, смутный призрак,
Ценой потерь грань смыслов пройдена,
В страну из снов могучей силой призван.

Очертания руки,
Взмах короткий нервных пальцев,
Угольки мы, угольки,
Что истлеть в огне родятся.

На мелькающем листке,
От чернил разлитых строчки,
Душ касание и тел,
Угольки мы, уголёчки.

Блики свечек в темноте,
Тут блуждаем уж веками,
И сгораем между дел,
Угольками, угольками.

Размышляя о судьбе,
Не смотря на все потуги,
Превращаемся в конце,
В вороного цвета уголь.

И бросают в пламя нас,
Не давая миг отсрочки,
Жизнь - фрагмент чужого сна,
Угольки мы, уголёчки...

По роману Анатоля Франса "Остров пингвинов"

В общем, братцы - такая картина,
Наши предки, конечно - пингвины,
Их Маэ́ль окрестил,
Лишь страны льдов достиг,
И в беду он вовлёк птиц невинных.

Тем в раю словопрения вызвал,
Сонм святых был к Господу призван,
Всё судили они,
Поправлял каждый нимб,
Избежать как того катаклизма.

Вот решили тогда оголтело,
Что пингвинов людьми надо делать,
Птицы сбросили пух,
На ногах да на двух,
Семенили теперь в новом теле.

Стали пить враз пингвины те вина,
На полях гнули крепкие спины,
Всё у них, как людей,
Выбран править злодей,
А элита - сплошные кретины.

Богатели графья да святоши,
А народ - обездоленный, тощий,
Муть внушали попы,
Будь, мол, частью толпы,
Или Бог за грехи уничтожит.

Власть кричала - зажить чтоб достойно,
Развязать надо долгие войны,
И пингвинская рать,
Шла других убивать,
Упоительно пешей и конной.

Били громко они в барабаны,
Ведь пингвины - то те же бараны,
И жирели купцы,
Наполняя ларцы,
Призывая ограбить все страны.

Их надежда - Орбро́за святая,
Что за деньги себя предлагает,
Был придуман дракон,
Для сплошных дураков,
Прах в соборе её обитает.

Так и жили пингвины веками,
Подтвердит то старинный пергамент,
Одичали совсем,
Достояния все,
Уничтожив своими руками.

Если что-то, друзья не понятно,
Вы меня не поймите превратно,
Коль легенда не врёт,
Вымрет каждый народ,
Что ходили войной брат на брата.

Так подайте ирландского эля,
За здоровье святого Маэ́ля!
Надо кубок испить,
Чтоб его ублажить,
Ну а нет - небольшая потеря.

Вы видели, как умирают дома? Так же, как и люди. Одни быстро - в развязанных преступных войнах, под ударами снарядов и бомб либо в стихийных бедствиях: тайфунах, ураганах, пожарах, сошедших селевых потоках. Другие - медленно, мучительно, словно больные раком, одинокие, парализованные старики и старухи. Для кого-то они просто куски строительного хлама, а для других родные гнёзда, в которых прошла вся жизнь. Помню в детстве, когда жил в центре города, на нашей улице сносили участок частного сектора, как раз через дорогу напротив. Покинутые людьми деревянные домики сиротливо смотрели на мир тёмными глазницами окон, некоторые были прикрыты белыми наличниками. Счастливые их обитатели получили ордера на квартиры и разъехались на новоселье. Во дворе одного из домов была голубятня. Из любопытства я с одноклассниками как-то раз залез на неё. Внутри стоял сильный птичий запах, на полу валялись перья, на стуле лежали куски парафина. Ещё совсем недавно тут жили голуби, кружили над кварталом и радовали людей. Вспугнул нас вернувшийся за чем-то бывший хозяин. Пришлось уходить по крыше. Через несколько недель подъехали экскаваторы и сравняли всё с землёй. Яблони в садах вырубили, последний урожай белого налива ненужным валялся на земле. Вскоре на этом месте уже были вырыты котлованы под строительство девятиэтажных уродливых монстров. Чудом сохранился каштан, с которого мы по осени сбивали палками и камнями созревшие коричневые плоды в игольчатых жёлто-зелёных оболочках. В неубранном мусоре лежало то немногое, что ещё не успели вывезти: обломки старой мебели, битой посуды, куски обоев на штукатурке. Из глубины всего этого смотрела одноглазая и белокурая пластмассовая кукла в коротком голубом платьице с неестественно вывернутыми руками, преданная и забытая.
Но одно дело, когда дома быстро погибают и на их месте образуется хотя бы ровная площадка. Совсем по-другому происходит с заброшенными домами. Вот где картина бренности бытия выражена во всей красе! Гниющие, будто подверженные неизлечимой болезни брёвна с наростами зелёного и бурого мха, прячущимися в сырости мокрицами и невыносимым запахом тлена. Пациенты, которые не операбельны и доживают свой век отданными в дом престарелых пенсионерами при живых детях. Сначала они ещё пытаются держаться, успокаивая себя, что это ненадолго и хозяева непременно вернутся, но проходит осень, за ней стылые вьюжные зимы, быстротечные вёсны, дождливое лето, а никто и не думает возвращаться. Так и стоят они, стыдливо укрываясь под треснувшими шиферными крышами, ржавой дранкой и неуклонно врастая в почву, пока окончательно не падут на колени перед безжалостным временем. Иногда забредёт в них бесприютный бомж на ночлег или досужие мальчишки разобьют последние стёкла. Чуть подольше простоит добротно сделанный кирпичный погреб, но и он в конце концов рухнет измельчённой крошкой.
В те далёкие годы, когда ещё была жива бабушка в деревне, уже тогда было много оставленных домов, буквально по соседству. Возле такого дома росла высоченная груша и я часто приходил полакомиться, иногда заходя в дом давно умершей тёти Марины. С трудом пробравшись через заросли выросшего прямо во дворе колючего малинника, я входил через приоткрытые двери в веранду. Тошнотворный запах гниющего дерева перехватывал дыхание. Повернув направо и отворив ещё одну дверь я попадал в избу. Через прорехи в соломенной крыше просвечивало небо, печка ещё стояла, но глина между кирпичами во многих местах осыпалась. Остатки трухлявых табуретов валялись на полу. В изъеденном короедом шкафу я обнаружил на удивление хорошо сохранившийся учебник истории начала пятидесятых годов прошлого века. С трудом разъединив скукоженные страницы сразу обомлел - с фотографии на меня смотрели Ленин и молодой Сталин. Текст вещал о победе социализма и непременном построении коммунизма. Положив книгу на облупившийся подоконник, я достал папиросу и досадливо закурил. Невесть как забравшаяся в веранду бабушкина курица отвлекла меня от горьких дум. Набрав груш, я вернулся обратно. За садом тёти Марины вдоль дороги выстроилось ещё с полтора десятка нежилых домов. Дворы там настолько заросли, что внутрь можно было пробраться только с топором, да и не было в том никакой необходимости. Зачем это всё ? Столетия назад люди выбрали себе землю, построили жильё, посадили сады и засеяли огороды. Завели семьи и многие поколения жили здесь свои трудные судьбы, в горниле революции и войн, индустриализации и коллективизации, раскулаченные и не вернувшиеся из ГУЛАГа, расстрелянные под выдуманными предлогами. Но оставшиеся тянули лямку, веря в лучшее будущее если не для себя, то хотя бы для детей и внуков. Выросли дети и внуки, уехали в большие и не очень города, расселились по человеческим муравейникам и каждый день заняты выживанием. На смену хомуту большевиков пришёл хомут капитализма - более изощрённый по способам обмана, но такой же хомут. И уезжают последние насельники родовых гнёзд, варятся в смоле социальных норм и в погоне за достатком. Кто приживается, а кто ранеными птицами возвращается назад, поселившись до смерти в покосившихся избах.
Вы видели, как умирают дома? То не они - мы умираем.­

Лет блокнот я бы бросил в огонь,
Номера все бы стёр - не жалея,
Сколько ведьм представлялись - Марго,
Сколько их я повесил на реях.

Лишь немногих назвал бы людьми,
Остальные - типичные клоны,
Мне без вас хорошо, чёрт возьми!
И спина от напряга не ломит.

Если завтра могила и гроб,
То останется лишь рассмеяться,
Повезло или не повезло?
Разве в этом весь смысл? Нет уж, братцы.

Лучше волком в овраге хрипеть,
Как невинный на строгом допросе,
Что мне золото? Выберу медь!
Чтобы в лица монетами бросить.

Не смутить и продажностью сук,
Кобели территорию метят,
Тем и этим - неправедный суд,
Ну а мне - юго-западный ветер.

В бескрайних пустынях живёт,
Барханный крадущийся кот,
В жару укрываясь в норе,
Песчаных краёв туарег,
Ночной предаваясь поре,
Под лунным опалом бредёт.

Он мал, но отчаянно смел,
Охотиться любит во тьме,
На ящериц и пауков,
Тушканчиков ловит легко,
Бывает настолько суров,
Что сам нападает на змей.

Хранит пусть теченье веков,
В пустынях барханных котов,
Следы заметают ветра,
И в сумрак на звёздных коврах,
Блестят отпечатки их лап,
С кометами рыжих хвостов.

Барханная кошка или барханный кот (Felis margarita) – удивительное создание, способное выживать в буквально адских условиях пустыни Сахара, где температура воздуха может подниматься до +55 градусов, а песок раскаляется до 80 градусов!

Глава пятая. Кинотеатр

Как часто бывает ненавистно собственное тело - подверженная болезням, стареющая со временем плоть обрекает на бесчисленные муки, но пробыв почти Вечность без него Вениамин радовался, как ребёнок, вновь обретя живую, пусть и тленную оболочку. Никогда ещё Веня не видел настолько низко нависшей Луны, казалось она вот-вот обрушится, упав на землю. Покалеченный рельеф и щербины кратеров подсознательно навевали жуть. Придя в себя, Вениамин покинул пустырь и вошёл в незнакомый город. Неоновые и дюралайтовые рекламы немного скрашивали пустоту и безлюдность улиц. Не было видно ни проезжающих машин, ни света и жильцов в окнах. Прохладный ночной ветер игрался с разорванной газетой на тротуаре. Пройдя два квартала, Веня ощутил позывы сильного голода и направился по проспекту в поисках съестного. Магазины были закрыты роллетами либо просто на ключ. Веня огляделся в поисках чего-нибудь тяжёлого, чтобы разбить стекло, но ничего подходящего не обнаружилось. До обострённого слуха донеслись звуки какой-то мелодии. Вениамин завернул за угол и увидел кинотеатр с залитым светом вестибюлем. Двери были полуоткрыты, из глубины играла музыка. Внутри никого не было. Вениамин взял упаковку чипсов за стойкой буфета и баночку колы. Войдя в пустой зрительный зал, он сел в кресло первого ряда, открыл баночку и жадно выпил содержимое одним глотком. Разорвав пакет с чипсами, Вениамин быстро съел все и только теперь внимательно посмотрел на экран. Показывали старую американскую комедию сороковых-пятидесятых годов прошлого века. Главный герой в широкополой шляпе и твидовом пиджаке крутил роман со стройной сероглазой блондинкой, регулярно попадая в комические ситуации. Вениамин обожал фильмы тех лет: американские, европейские, советские, в них скрывалось нечто в характере и чертах людей, что было безвозвратно потеряно, оставлено, брошено на дороге за ненадобностью. Поймав себя на мысли, что должен быть и кинооператор, Веня покинул зал и постучал в дверь киноаппаратной. Никто не ответил. Вениамин надавил на ручку и вошёл в комнату. Там никого не было. Проектор крутил плёнку, на столе лежала стопка плоских металлических футляров с кинолентами. Веня спустился в буфет, взял ещё чипсы и колу и снова уселся на первом ряду. Пока его не было - сменился фильм. Теперь шла криминальная драма с честным, но любящим приложиться к бурбону полицейским и бандой гангстеров, стоящих у него на пути.
”Кто же сменил плёнку?” - подумал Веня.
Звук мгновенно исчез, кадры стали бежать быстрее, наслаиваясь друг на друга и вот уже не гангстеры едут в громоздком ”Форде”, а сарацины скачут по улицам Нью-Йорка, не полицейский выпивает виски, а римские сенаторы в белоснежных тогах дегустируют на вилле густое вино. В одном из сенаторов удивлённый Веня узнал себя.
”Да что здесь за чертовщина?” - суматошная мысль вспорола сознание.
Дверь открылась и в зрительный зал вошёл человек в бежевом пиджаке и фетровой шляпе. По экрану промелькнули титры и плёнка оборвалась. Под потолком включился свет, показывая ряды красных кресел и большой длинный киноэкран.
”Вы кто?” - спросил пришедшего настороженный Вениамин.
”А ты как думаешь?” - хриплым голосом с ирландским акцентом ответил тот.
”Ну, если не кинооператор, то возможно Господь Бог или Архитектор Матрицы, мне уже всё равно после всего, что было” - Веня схватился за голову и уставился в пол.
”Из всех перечисленных я скорее кинооператор” - человек улыбнулся и сел в кресло рядом с Веней.
”И давно ты здесь?” - поинтересовался Вениамин.
”Можно сказать, что Вечность” - человек щёлкнул массивной серебристой зажигалкой и закурил.
”Можно мне одну?” - Веня показал на сигарету.
”Конечно, кури” - человек протянул пачку с сигаретами.
”А как тебя зовут?” - Вениамин глубоко затянулся.
”Для каждого по-разному, это зависит от тех, кто смотрит на киноэкран, ты можешь называть меня Искателем, потому что я - это в некоторой мере и ты сам” - кинооператор стряхнул пепел.
”Видишь ли - продолжал человек - этот город находится одновременно в начале и в конце Времени, из всех жителей здесь только я и те немногие, кто периодически тут оказывается, вольно или невольно вмешиваясь в дела богов, для людей здесь - будущее, для богов - прошлое, если говорить о пространстве, то это Земля, вернее один из возможных вариантов Земли” - кинооператор докурил и потушил сигарету о чёрный подлокотник.
”Для чего создан кинотеатр?” - спросил Вениамин.
”Каждый, кто смотрит фильм на экране, является одновременно и актёром, попадая в череду бесконечных воплощений, постепенно забывая, что является зрителем, всё больше и больше привыкая к роли и сливаясь с ней совершенно. Ролей бесконечное множество и с каждой новой всё меньше шансов вспомнить то, что ты зритель. Ведь когда-то кинотеатры называли иллюзионами - ретрансляторами иллюзий” - человек в фетровой шляпе щёлкнул пальцами, свет в зале снова погас и послышалось гудение работающего кинопроектора.
На экране Веня увидел себя маленьким, идущим в первый класс школы, затем взрослым, бредущим за мусоровозом. По сторонам дороги росли деревья с паразитирующей на них омелой. За ним бежал и лаял Роберт. Мимо проехала Татьяна на фиолетовой иномарке и хищно ухмыльнулась.
”Так это всё кино? Моя жизнь и жизни других - кино?!” - Вениамин вскочил с кресла и повернулся к человеку в бежевом пиджаке. Но тот был уже возле двери, поправляя съехавшую набок шляпу. Вениамин выбежал в холл, но там никого не было. Выйдя на улицу, он поднял глаза к небу. Над входом светилась зелёными и сиреневыми огнями вывеска ”Иллюзион”. Веня перевёл взгляд на афишу. На ней было написано:” Искатель. Документальный фильм.” Под надписью была нарисована гравюра Питера Ван дер Хейдена ”Веселящиеся в мидии в море”.
Бледная Луна раскололась на куски и битым фарфором упала на улицы города. Оглушительный смех донёсся из динамиков и на город полился холодный дождь из набежавших тяжёлых туч. Веня бросился бегом по полутёмной улице. Казалось ещё чуть-чуть и смех догонит его, обхватит обмякшее тело и унесёт в кинотеатр. Перед ним возник каменный колодец с красноватым свечением. Не раздумывая , Веня бросился в него, утопая в неровном свете. И тут же он оказался в пещере, увидел удивлённые лица Рейлинн и жреца Цернунноса. Смутная догадка мелькнула в мозгу Вениамина. Он представил перед собой каменный колодец и тот сразу же появился. Вениамин обернулся, послал воздушный поцелуй Рейлинн и нырнул в колодец.
”Теперь он может открывать порталы между реальностями” - сокрушённо сказал осевший жрец. Рейлинн промолчала...
Веня стоял в знакомом сквере имени Героев Декабристов. Была весна. Беззаботно пели птицы. Приблудившийся тощий кот дремал под скамейкой. Вениамин подошёл к молодой рябине и сломал растущую на ней ветку омелы.

В колодец бытия столкнули,
Родившимся ребёнком,
И веки Вечности сомкнулись,
Невидимой пелёнкой.

А с первым криком в этом мире,
За неизбежность приняв боль,
В колодце этом жить учили,
Такие же, как мы с тобой.

Колодца воздух так тягуч,
Везде разбросаны могилы,
Но выручает света луч,
И нас ведёт в миры другие.

Город вымерший, будто от мора,
Смотрят окон глазницы с укором,
След смятенья и страх,
Чья-то тень в зеркалах,
Правит бал демонический Ворон.

Чужестранцам и пришлым не рады,
Забрели из Вест-Пойнта солдаты,
Был священник при всём,
В жертву злу принесён,
Нежелательным стал соглядатай.

Уцелевшим немногом - забота,
Для могильщика снова работа,
Жуткий, тягостный сон,
Демон в деву влюблён,
Им похищена в прошлом Шарлотта.

Лишь один из кадетов неробок,
Не боится проклятий и гроба,
Бросил вызов он злу,
Был отчаян, неглуп,
Вызывая у жителей ропот.

На коне ускакал вместе с девой,
Ворон вслед, изнывая от гнева,
Здесь бессильна и сталь,
Час прощаться настал,
Он Шарлотту унёс всё же в небо.

По фильму ”Воронья лощина”
P.S. Жанр лимерик изначально создан, как юмористический и развлекательный, с абсурдистским содержанием. Я решил попробовать использовать их в стиле хоррор.

Трава сухая, стынет чернь земли,
Воспоминания ушедшие о лете,
Собаки выли, люди гроб несли,
С востока дул колючий зимний ветер.

Не знал я даже имени её,
А ведь кому-то - тяжкая утрата,
На липах голых раскричалось вороньё,
Догнав процессию пошёл я с гробом рядом.

Молчали люди, глядя хмуро в даль,
Звучали слов обрывки очень редко,
Какой-то мальчик воплотив печаль,
Бросал еловые рукой дрожащей ветки.

Шаги гудели глухо позади,
Как будто в мозг вбивали нудно скобы,
У ямы вырытой священник лишь ходил,
Курили напряжённо землекопы.

Гроб опустили, свет угаснул дня,
Колокола к вечерне отзвонили,
А мне казалось словно бы меня,
Собравшиеся люди хоронили.

В антрацитовый цвет ночь укрыла поля,
Бродит вновь по земле Дева Зыбкая Мгла,
Еле тлеет свеча за оконцем вдали,
Хвост с трудом волоча проползёт василиск.

Или мысли мои растворились во тьме?
Затерялись, как тени в подлунной сурьме,
Виден чей силуэт на пустынном холме?
В блеклой ризе то призрак с лицом словно мел.

Дева Зыбкая Мгла за собой позвала,
До чего же мила - руку томно взяла,
И ведёт не спеша в остывающий ад,
Огоньки зеленеют - то души горят.

Может чарами бедный мой разум смущён?
Серым дням потерял я давно всякий счёт,
Филин ухает, выпь на болотах кричит,
Дева лик свой открыла и шепчет: ”Мо-л-чи...”

Я взглянул и отпрянул - свет звёздный в глазах,
Сердолик и опалы, яшма, кварц, бирюза,
Кто ты, Дева? Настал смертный час для меня?
”Я - не демон” - сказала, за плечи обняв.

”Ты не демон? Я дальше с тобой не пойду,
Истончило нить жизни безумие дум”,
”Что ж, как хочешь...” - сказала и наземь легла,
Распадаясь на клочья Дева Зыбкая Мгла.

Научившись читать, я с маниакальным стремлением познания окунулся в мир слов. Первыми были купленные мамой и бабушкой детские книжки по 10-30 копеек. ”Капитан Соври-голова”,” Кувырок через голову”, ”Муха-цокотуха”, ”Приключения Чиполлино”, ” Приключения Арбузика и Бебешки” - это лишь малая часть из того, что сохранилось в памяти. Раньше я просил, чтобы книги мне почитали, а потом, когда сам освоил этот навык, то всё, что ни попадалось под руку было мною непременно прочитано. Не до конца понимая смысл, я пытался читать вывески на магазинах, столбики в газетах, надписи на бутылках со сладкой и минеральной водой, на винных и водочных этикетках, матерные надписи в общественных туалетах и вырезанные ножом признания в любви на деревянных скамейках. В средних классах школы покупал в киоске газеты дружественных коммунистических партий Восточной Европы на болгарском и польском языках, разбирая лишь отдельные слова, что меня ни мало не смущало.
Со временем, когда я стал изучать серьёзную классическую литературу, посещение книжного магазина превратилось в священный культ, а ощущения, когда берёшь в руки новую книгу можно сравнить разве что с тем мандражом, который бил при первых свиданиях с девушками. Смотря на ряды высоких стеллажей, меня охватывало что-то сродни экстазу, бывало даже перехватывало дыхание. Пройдясь взглядом по корешкам книг, я слегка дрожащими руками вытаскивал интересующую меня и благоговейно вдыхал запах типографской краски. Затем медленно перелистывал страницы, упиваясь интимностью момента. Кроме художественной литературы меня интересовала мифология, философия и история. Помню, что свою первую стипендию я потратил на сборник из трёх книг Стивенсона. Но это позже, а в начальных классах школы мне видится тот упрямый русый мальчик, который тянет бабушку в сторону книжного магазина, наотрез отказываясь от пышек и мороженого. Книги - разве есть более верные друзья? С годами, перечитывая одну и ту же книгу ты открываешь её заново, как драгоценный камень, который при разном освещении блестит совершенно другими гранями. Хочу рассказать один случай из жизни.

Во времена службы в армии забросили нас на полигон. Поселили в небольших одноэтажных казармах, которые обогревались печками-буржуйками, так как стояла зима. На второй день я обнаружил в одной из просторных комнат бывшую библиотеку. Книг в ней ещё было много, но их количество неуклонно уменьшалось. Дневальные брали на растопку печек Пушкина и Лермонтова, Драйзера и Дюма. Улучив момент, я выбрал две книги - бурятский эпос ”Гэсэр” и ”Балавариани” - (Мудрость Балавара) - грузинскую версия ”Варлаама и Иосафа”, житийной повести о том, как два подвижника привели к христианской вере Индийское царство. В конце учений они нашли место в моём объёмном вещмешке, наряду с котелком, фляжкой, сапёрной лопаткой и ещё не помню чем. ”Балавариани” была среднего размера, а вот бурятский эпос довольно неформатным и с трудом вместился в вещмешок. Приехав на поезде в часть, я спрятал эти книги в тумбочку. Сослуживцы смотрели на меня, как на ..., но к счастью я никогда не относился к убогой касте нормальных людей. Поутру, после зарядки, заглянув в тумбочку мною была обнаружена пропажа. От сослуживцев я узнал, что наш прапорщик по прозвищу ”Красный” ( прозвище было дано из-за цвета лица, приобретшего окрас вследствие злоупотребления алкоголем) как всегда утром искал запретное под матрасами и в тумбочках. Мои книги были отнесены в туалет для естественных нужд. Ладно ещё ”Балавариани” была отпечатана на обычной бумаге, но бурятский то эпос на жёсткой и лощёной! Такого не выдержали бы и солдатские задницы. Эх, дикий прапор - ничего ты не смыслил в жизни, кроме воровства и пьянства, не говоря уже об искусстве. Книгами ещё не успели воспользоваться и я снова их спрятал, но на этот раз уже надёжнее. После их доставила домой приезжавшая навестить меня мама. Они до сих пор со мной, гордо стоят на полке, избежав огня и солдатского туалета. В современном мире информационные потоки пожирают мозг терабайтами бесполезной информации, дезориентируя во времени и пространстве. Я всё так же верю, что нет ничего ценнее книги, недаром их дарили в доцифровые времена. И самая важная книга - книга собственной души, прочитав и осознав которую уже не понадобятся все остальные. А пока воздаю вам хвалу - мои старые, добрые друзья.

Что греет душу? Память, книги, чай,
Вновь сам с собой с утра сегодня в ссоре,
А за стеклом как будто невзначай,
Снуёт бродяжкой надоевшей морось.

Облатки слёз роняют небеса,
Гирлянды капель на ветвях развесив,
Застыл понуро съежившийся сад,
Скулящий пёс мой вздорен и невесел.

Надежда та, дарящая обман,
Сидит вороной мокрой на заборе,
Уставших дней свинцовая сурьма,
Её кропит водой безбожно морось.

Грустят деревья выстроившись в ряд,
И тянут в мир свои больные руки,
Я закурил, ругая сам себя,
Взяв сигарету мятую со скуки.

Что греет душу? Больше ничего,
Она давно унылая калека,
Царь мутных вод справляет торжество,
Я распадаюсь по частицам, до молекул...

Открытый парень Генка-весельчак,
Живущий вместе с мамой в коммуналке,
Где радость с горем делят сообща,
В горшках герань на окнах и фиалки.

Прощайте, голуби - ведь детство позади,
Из клетки ввысь отчаянно вспорхните,
Омоют каплями короткие дожди,
Беспечно в небе голубом парите.

А впереди бескрайним морем жизнь,
Раскинулась за ручейками улиц,
Грядущих лет шальные виражи,
Сиренью вешней в майский день пахну́ли.

Прощайте, голуби - над белой жестью крыш,
Протяжный свист в последний раз раздастся,
Вдохнув всей грудью сердцем ощутишь,
Каким бывает безграничным счастье.

Гулять с Танюшей в городе вдвоём,
На коже тёплых поцелуев отпечатки,
И юбка-колокол колышется её,
И туфли-гвоздики стучат о твердь брусчатки.

Прощайте, голуби - настал час повзрослеть,
Покинув юношеского пределы рая,
Черёд мальцам веснушчатым свистеть,
Над ширью киевской красивых птиц гоняя.

Пусть вслед смеётся Васька-хулиган,
Свой мотоцикл заглохнувший таская,
Одна лишь Таня сердцу дорога,
И не нужна совсем-совсем другая.

Друзья, прощайте - стая голубей,
Надежд мальчишеских былые силуэты,
Гнездо покинуть, видно по судьбе,
Найдя приют в просторах дальних где-то.

Свет догорит за стёклами квартир,
Смелее, Генка - в путь торопит ветер,
Ты вольным голубем на край земли лети,
А Таня вслед на поезде приедет.

Фильму” Прощайте, голуби”

Столбы у дороги, столбы,
В безмолвии зимнем стоят,
То вестники вздорной судьбы,
Да символы прошлых утрат.

От ветра гудят провода,
Как нервы больные мои,
Бессмысленность сроков и дат,
И сломанной жизни слои.

Как ангелов мёртвых ряды,
Поставлены службу нести,
Столбы рвут ткань неба до дыр,
На плоти их иней блестит.

Январь - коченеющий пёс,
Вблизи показал свой оскал,
Вечернюю вьюгу принёс,
В глазах затаилась тоска.

Рыжеющий глаз фонаря,
Холмов заметённых горбы,
Холодные звёзды горят,
Под ними застыли столбы.

Пей грог, просоленный матрос,
Забудься в мареве тумана,
Ром жжёт неверное нутро,
Что дух впитало океана.

Здесь писка корабельных крыс,
В углу вонючем не услышишь,
Трактир - прибежище земли,
Норд-вест спокойнее и тише.

Кури сигару, волк морской,
Порвали годы жизни парус,
Глаза наполнены тоской,
Пей грог, матрос ни в чём не каясь.

Хватайся сгоряча за нож,
Не дай себя обидеть словом,
На стол лей красное вино,
Ты штормом, знаю, зацелован.

Душой уставшей отдохни,
Взгляни акульим взглядом гордо,
Вдали мерцают вновь огни,
Уходит галеон из порта.

Усни под лавкой, странник волн,
Галдят у побережья чайки,
Качает твой тяжёлый чёлн,
И альбатрос кричит прощаясь.

Для счастья человека необходимо, чтобы в душе он был верен самому себе
Томас Пейн

Глава четвёртая. Колодец иллюзий

Незнакомая фигура вышла из тени. За мгновение до того, как Вениамин смог разглядеть её лицо, он уже знал, вернее чувствовал всей своей обострённой интуицией, кто скрывается под венком из омелы.
”Рейлинн...” - обернувшийся жрец слегка усмехнулся и направился к Татьяне.
”Куад, служитель Цернунноса, ты снова преследуешь того, кто предназначен Этайн?” - Рейлинн-Татьяна подошла к жрецу и их губы слились в поцелуе.
”У нас был договор , ты помогаешь заманить Предназначенного в жертву, а Цернуннос взамен открывает портал у камней Альмы” - Куад кивнул головой и воины окружили Вениамина.
”Взамен ты получишь других, а этого Белая Леди Фэйри хочет бросить в Колодец Иллюзий” - Рейлинн сняла омеловый венок и надела на голову Вени.
Их взгляды встретились. Ещё одно предательство в бесконечной череде разбитых надежд и обмана. Сколько их уже было за его жизнь и вот даже во сне он снова предан.
” Этайн, как и всё в этом мире - дуальна, она богиня дня и солнечных лучей, она же властительница лунного света и тьмы” - будто читая мысли, Рейлинн смотрела на Веню.
”У всего есть противоположная сторона” - жрец Куад стал у стены и множество его теней змеями расползлись по пещере.
”Цернуннос согласен, но поторопись, Рейлинн, он голоден и должен получить Предназначенного как можно скорее” - Куад повернулся и исчез в проёме.
”Я знаю, ты меня сейчас ненавидишь” - Рейлинн прикоснулась холодной ладонью к щеке Вениамина.
”Но в мире богов всё совсем по-другому, здесь нет морали и привязанностей, а я лишь исполняю то, что должна делать жрица Этайн” - Рейлинн вытащила цепочку со знакомым медальоном - на нём красовалось изображение человека в венке из омелы.
Веня молчал. С этого момента Рейлинн для него умерла навсегда. Как и любовь к ней.
”За всё время из мириад брошенных в Колодец иллюзий трое всё же смогли выйти из него, правда по сути это были уже не люди” - Рейлинн запела тихую и печальную песню.
Сознание Вениамина медленно поплыло, неотвратимо распадаясь на части, становясь карбункуловыми молекулами, нефритовыми атомами, а затем и то последнее, что он считал своим ”Я” беззвучно растворилось в схлопнувшейся Вселенной. Он был линией. Линией в непознанном космическом пространстве. Подчиняясь чужому разуму Веня двигался между бесконечными точками, образуя за собой причудливые геометрические фигуры. Мчались века, тысячелетия, казалось прошла целая Вечность. Наконец из-за туманности показалась белая сфера. Чуждый разум подсказал, что это планета. Десятки странных существ гигантского роста бродили по земле, смотрели на океаны, что-то измеряли и спорили. В одном из существ Вениамин узнал жреца, скорее внутренне почувствовал, так как весь его облик был мало похож на человеческий. Спустя время обнаружилась и Рейлинн - существо с длинными золотыми волосами и голубой кожей сидело на камне и смотрело вдаль. Веня ощутил трансформацию. Он больше не был линией, а стал перламутровым яйцом в нише инкубатора. Вокруг находились миллионы подобных яиц. Существа придумали им название - люди. Вскоре скорлупа раскололась и множество младенцев огласили воздух первыми криками. В течении дня люди становились взрослыми. Их задачей было обслуживать существ и делать за них всю грязную и тяжёлую работу. Люди были бесполыми, сами того не осознавая. У Вени, как и остальных не было имён, а жреца и Рейлинн в этой реальности называли Мардук и Инанна. Изнурённые тяжёлым трудом люди восстали и существа обрушили на них потоп, лишь немногим удалось выжить. Людей разделили на два пола, чтобы они могли самовоспроизводиться. Дальше в сознании Вени проявилась цепь его перерождений: вот он стоит персиянкой с кувшином воды, вот скачет в седле воинственным хазаром навстречу войскам Византии, вот предлагает своё тело портовой шлюхой в Порт-Ройале, вот старым нищим просит подаяние в Лондонских трущобах, вот едет на автомобиле ”Руссо-Балт” по промозглому Петербургу. Вот...
В поёжившемся от мороза мусорщике, стоявшем на подножке мусоровоза Вениамин с удивлением узнал себя. Разум снова стал распадаться, на этот раз превратившись во стаи разноцветных колибри, затем в тысячи летящих майских жуков, в лиловые снежинки и иглистый иней на стекле. Всмотревшись в стекло, Веня увидел грустные глаза Роберта. Пёс словно силился что-то сказать, но только лай разносился в пустом воздухе. Веню подхватил ураганный ветер и стал относить к бордовым огням.

Детей рождая за дверьми,
Привычно копошатся люди,
Их жизнь, похожая на миг,
Бежит по малой амплитуде.
Стареют, не успев понять,
Что пребывают в вечной коме,
Здесь время обратилось вспять,
В заброшенном, кирпичном доме.

Только бы не забыть эти глаза. Единственное, что связывает с миром. С самим собой. Веня вспомнил, как подобрал мокрого и грязного щенка в хмурый мартовский вечер на остановке. Выброшенный людьми или просто заблудившийся, ещё живой комочек боли, голода и страха тихо скулил возле образовавшейся в выщербленном асфальте лужи. Пьяный Вениамин взял его на руки, засунул под утеплённую куртку и принёс домой. Поставив в угол коробку из-под обуви и положив в неё полинявшие спортивные штаны, Веня наковырял из железной банки паштет в тарелку и поставил рядом со щенком. Тот недоверчиво принюхался, залез в коробку и заснул. Проспал он наверное часов четырнадцать, с радостью набросившись на предложенную Веней ливерную колбасу. Так зародилась дружба. А за ней любовь. Бескорыстная любовь двух разных существ, заброшенных в этот мир для выживания. Только с Робертом Веня мог поделиться самым сокровенным, чего никогда бы не доверил бывшей жене и приятелям. И если честно - Веня никогда не испытывал симпатии к людям, если быть совсем уж откровенным- почти всех их он не любил. Лишь печальные глаза верного пса помогли ему не уйти в небытие. Спиральные волны выбросили Веню в Междумирье и он проявился в будущем неприкаянной планеты Земля. Лёжа у покрывающейся ржавчиной металлической решётки Вениамин чувствовал, как снова становится плотью - слабой, подверженной болезням, но отчаянно стремящейся к выживанию. Уродливая Луна светила в бездонном небе, причудливо освещая небольшой пустырь. Мужчина встал, с восторгом ощущая пульсацию крови в живом теле, огляделся по сторонам и уверенно зашагал в направлении виднеющихся высоких зданий.

Я вечный, снова будет сеча,
Горох тираны бросят в пламя,
И души бледными огнями,
Пойдут под холмики с крестом
И я за ними, пусть потом...

Цинковые мальчики в запаянных гробах,
По дорогам груз везут домой машины,
Вы себе не врите, будто бы судьба,
Жизни их короткие вмиг прервать решила.

Здесь пенять не надо больше на судьбу,
Виноваты те, кто дали автоматы,
И лежит мальчишка в цинковом гробу,
А вдали от взрывов гулкие раскаты.

Ведь всегда найдутся тысячи причин,
Чтобы оправдать бремя то, что дали,
Мальчиков, которых обратив в мужчин,
Убивать таких же мальчиков послали.

Вот она какая - ближнего любовь,
А слова, что в книгах - ничего не значат,
Едут сотни тысяч цинковых гробов,
Матери с отцами у могилы плачут.

И розовощёкий и смешной малыш,
Тот, что в колыбели задремал спокойно,
Твой черёд настанет - холмик из земли,
Вот такой приют, есть коль в мире войны.

Ну а те, кто сделал деньги на войне,
На плывущих яхтах снова загорают,
Пушечное мясо - дураки в цене,
Гонят их к воротам цинкового рая.

Мне не быть бесшабашным младенцем,
Не носиться по листьям мальцом,
Годы жизни изранили сердце,
А морщины покрыли лицо.

Мой закат догорит уже скоро,
Я на старые фото смотрю,
Замирает во тьме зимний город,
Власть без боя отдав январю.

Ну а тот воет ветром за стенкой,
Заметая украдкой крыльцо,
Да бросает охапками снега,
Запоздавшим прохожим в лицо.

И упав я ещё, может встану,
Тяжко грудью плюясь и хрипя,
В раз который из мёртвых восстану,
Только волю душою любя.

Мне не быть...Уж не быть....Ну и что же,
Все мы пленники прошлых утрат,
Волк тоски упоительно гложет,
Разум мой и за окнами мгла.

”Эчу увидел женщину на краю колодца. У нее был яркий серебряный гребень с золотым орнаментом, и она умывалась из серебряного сосуда с четырьмя золотыми птицами на нем и яркими крошечными камнями в виде малинового карбункула по краям. На ней был малиновый плащ из красивого вьющегося овечьего меха, скрепленный серебряной брошью, украшенной прекрасной золотой нитью; ее туника с длинным капюшоном была из жесткого гладкого зеленого шелка, расшитого красным золотом, а на груди и плечах были чудесные золотые и серебряные броши в виде животных. Когда на нее падали лучи солнца, золото отливало ярко-красным на фоне зеленого шелка. У нее было две пряди желтого золота, и каждая была сплетена из четырех прядей с глобусом на конце. Мужчины сказали бы, что волосы похожи на цветущий ирис летом или на красное золото после полировки. До Этайн прекрасен любой. Прекрасен любой до Этайн.’”
Среднеирландский текст Togail Bruidne Dá Derga

Глава третья. Следы прошлого

”Ты спрашивал об Этайн? Так слушай”- Татьяна внезапно помрачнела и задумчиво посмотрела на вершины деревьев.
”Этайн была дочерью Айлиля, короля Улада. Однажды к ней посватался Мидир, происходивший из Племен богини Дану. Однако у него уже была жена, Фуамнах, и когда Этайн привели в дом, то первая жена Мидира превратила ее в лужу воды, которая затем превратилась в гусеницу, а та – в прекрасную бабочку, которая кружилась вокруг Мидира. Тогда Фуамнах наслала на нее ветер. Фуамнах неотступно преследовала Этайн, пока бабочка не попала в чашу, из которой выпила супруга героя Этара. Благодаря этому Этайн была зачата во второй раз и родилась спустя тысячу лет вновь. В этот раз Этайн вышла замуж за короля Ирландии Эохайда Айрема. И вновь ее брак подвергся испытаниям: новый супруг оставил ее в замке со своим братом, а сам отправился в путь. И брат Эохайда Айлиль так сильно возжелал Этайн, что даже заболел . Он рассказал женщине, что, только соединившись с ней сможет исцелиться. Этайн была добра, и посчитала, что нельзя бросать несчастного на погибель и согласилась. Однако вместо заснувшего в канун свидания Айлиля к Этайн явился Мидир и рассказал ей о том, кто она такая на самом деле. Также он сообщил о смерти ее преследовательницы Фуамнах и предложил воссоединиться с ним вновь. Этайн дала согласие, но потребовала, чтобы это произошло с разрешения ее нынешнего мужа. Мидир и Эойхад устроили соревнования, в которых первый выиграл хитростью, и попросил позволения обнять и поцеловать Этайн спустя год. Само собой, к назначенному сроку Эохайд сделал все, чтобы помешать Мидиру, но тот легко обошел все преграды, добрался до Этайн и они вместе улетели из замка, превратившись в лебедей. Эохайд объявил войну волшебной стране, нашел холм, где спрятана его королева и штурмовал его бесчисленное количество раз. Наконец, Мидир сдался и вывел из холма пятьдесят одинаковых дев, из которых Эохайд должен был опознать Этайн. Та сама подала ему тайный знак и вернулась так в королевство людей”.
” Увлекательная история, нелегко пришлось этой Этайн...” - мысли Вениамина обратились к его собственной судьбе, ещё нет и тридцати, а сколько уже раз приходилось начинать всё заново, падать и снова подниматься.
”Этайн - не просто богиня, её суть - исцеление и трансформация, она показывает, что самые трудные жизненные обстоятельства можно преодолеть, чувствуешь аромат цветущих яблонь? Видишь тех порхающих лимонниц у опушки? Это всё Этайн, её проявления - солнечный свет, рассвет, дождь ” - Татьяна встала и неведомые лесные птицы защебетали в кронах деревьев.
”Я - жрица Этайн, моё настоящее имя - Рейлинн” - облака на небе убыстрили свой ход и капли тёплого дождя прозрачными стрелами упали на землю.
”Догоняй...” - обнажённая женщина побежала по высокой траве. Веня бросился за ней вдогонку. Ноги стали удлиняться, тело вытянулось, сзади появился пегий хвост и вот уже он не Веня, а мчащийся молодой жеребец, полный сил, жадно вдыхающий воздух раздутыми ноздрями. В свою очередь Татьяна уже неслась впереди игривой белой кобылицей, иногда оглядываясь и петляя. Дождь закончился так же внезапно, как и начался. Радуга повисла разноцветным мостом между волшебной страной и миром смертных.
”Сияющая - вот сущность Этайн, Белой Леди Фейри” - слова растеклись в Венином сознании хрустальным ручьём. Сиреневые всполохи замерцали по сторонам и роща стала стремительно уменьшатся, облака потемнели, где-то вдали пронёсся порыв яростного ветра. Миры снова разъединились и Вениамина выбросило в его привычную, надоевшую реальность...
Светало. Поражённый происшедшим Веня ощутил под собой знакомый контур кровати. Возле телевизора сидел Роберт и испытующе на него смотрел. Татьяны нигде не было.
”Может она мне тоже привиделась?” - тупой иглой кольнула предательская мысль. Но недопитая бутылка с гранатовым вино стояла на столе, на том же месте, что и вчера лежал принесённый Татьяной пакет. Веня потянулся к бутылке, чтобы глотнуть вина, но неожиданно почувствовал внутри себя борьбу двух противоположных начал и тот Веня, который до этого существовал годы в анабиозе, безвольно наблюдая, как другие его Вени гробят жизнь, внезапно рьяно воспротивился и вот уже вино льётся в раковину а бутылка летит в мусорное ведро. Не понимая до конца случившихся с ним пертурбаций, Вениамин сел на стул и голодным волком уставился в окно. Достав из пачки сигарету и подкурив, он после второй затяжки надрывно и хрипло закашлял, трясущимися пальцами затушил сигарету в пепельнице, а оставшуюся пачку скомкал и отправил в то же мусорное ведро.
”Да что со мной?!” - взбешённый Веня подошёл к раковине, открыл холодную воду и всполоснул лицо. Подошедший Роберт уткнулся носом в его колено.
”Сейчас, брат, совсем забыл тебя покормить” - Вениамин насыпал корм в зелёную пластмассовую миску. За стеклом уже вовсю занимался рассвет. Пятна солнечных лучей золотыми соверенами упали на подоконник.
”Сияющая - вот сущность Этайн” - всплыли слова Татьяны.
Веня обхватил голову руками и долго сидел за столом, пока просящийся на прогулку Роберт не возвестил громким лаем о том, что и в этом мире есть незавершённые дела.
Пока длились выходные Вениамин звонил Татьяне несколько раз, но длинные мёртвые гудки отдавались пустотой в сердце. Он заходил в понедельник и последующие дни в её офис, но дверь была закрыта, а охранник ничего вразумительного сказать не мог, кроме того, что на работе она не появлялась. Раздобыв её домашний адрес Вениамин безрезультатно звонил в квартиру, у соседей о ней так же не удалось что-либо узнать. Между тем прошёл январь, а за ним и февраль. Ранний март ворвался с криками дерущихся котов и пробивающейся травы. Веня всё так же ездил на мусоровозе, выгружал пластиковые контейнеры, но жизнь и привычки его кардинально изменились. В выходные он либо гулял с Робертом у речки либо бегал для здоровья по скверу. С ”настоящими мужиками” он больше не общался, с отвращением представляя расстеленную в гараже газету и палёную водяру рядом с открытой банкой грустноглазой тощей кильки в томате. Они в свою очередь, не смотря на все попытки вернуть его к привычному образу жизни так ничего и не добились, в итоге решив, что он поехал головой или предательски изменил зелёному змию со змием наркоманским, либо хуже того - стал ”голубым”. Ну не может же нормальный мужик так себя вести! А Вене было глубоко наплевать и на мужиков и на мусоровоз и на ту жизнь, которую вели миллионы его сограждан-биороботов. Впрочем, пробежки ему тоже вскоре надоели, к спорту его никогда не тянуло и в душе он спорт презирал. Просто надо было чем-то себя занять, пока не переломает. Подошёл конец марта и только здесь Веня заметил, что на многих деревьях зацвела омела. До этого в городе редко встречался этот полупаразит, но этой весной произошло какое-то нашествие. Захватчик заразил собой большинство высаженных вдоль дорог тополей и клёнов, обещая вызреть к зиме ядовитыми белыми плодами. Вениамин вспомнил о медальоне, теперь лежащем в комоде, где была изображена мужская голова с венком из омелы. На интуитивном уровне он чувствовал, что всё это как-то связано, но не мог себе объяснить как.
С гомоном прилетевших птиц и изумрудной травой прошелестел апрель, странные сны уже давно не докучали Вениамину, пока однажды...Это было в ночь с тридцатого апреля на первое мая.

Четвёртый сон Вениамина

Теперь Вениамин отчётливо владел всем своим сознанием, более того, у него была полная уверенность, будто то , что он видит уже с ним происходило. Он шёл по густому лесу, вдали, почти на линии горизонта скрывались невысокие горы. Его не покидало ощущение, что за ним подсматривают. Десятки невидимых глаза прятались в тени дубов и елей. Духи леса, обратившись в скользких ужей и юрких ящерок, крадущихся рысей и перелетающих с ветки на ветку кукушек незримо следили за ним. Веня вышел к ручью, косуля внимательно посмотрела на него и скрылась за стволами. Вениамин всё сильнее чувствовал магию этих мест, пробираясь через поваленные мшистые деревья к горам. Наконец он выбрался из леса. Скалистая гряда нависла и преградила путь. Пройдя ещё немного Веня обнаружил вход в пещеру. Вдохнув в лёгкие воздух, он начал спускаться по грубо высеченным ступеням во тьму, держась руками за стену. Спуск уходил всё глубже и глубже, наконец вдали показался красноватый свет. Пройдя к обширному гроту, Вениамин застыл на месте. Свет исходил неизвестно откуда, факелы отсутствовали, но на своде был отчётливо виден барельеф изображающий непонятное существо. Некто человекоподобный сидел на полу со скрещенными ногами и оленьим рогами с надетыми на них торками - украшениями, которые носили на шее. В руках он держал змею с бараньими рогами.
”Цер -ну-нно-с” - раздался звук из под земли.
Веня обернулся. За спиной, у узкого прохода, откуда он недавно вышел стояли воины с мечами и щитами, послышались шаги, воины расступились и неотступно преследующий кареглазый жрец встал перед Вениамином.
”Ты проник в храм Цернунноса и будешь принесён в жертву” - жрец подал знак воинам .
”Этайн - не просто богиня, её суть - исцеление и трансформация, она показывает, что самые трудные жизненные обстоятельства можно преодолеть...” - слова Татьяны вихрем пронеслись в голове.
” Я готов” - Веня сделал шаг навстречу жрецу и только сейчас заметил в глубине пещеры чью-то фигуру. Та медленно приближалась и в неровном красном свете Веня увидел надетый на её голову венок из омелы.

Продолжение следует...

Империи - каньте во тьму,
С собой утащите тиранов,
Пусть снимут извечный хомут,
И станут свободными страны.

Опять затянувшийся пир,
Кровавые жертвы приносит,
Беснуется новый кумир,
На чаши весов жизни бросив.

Умрите - клоаки интриг,
Оставшись на пыльных страницах,
Тех многих написанных книг,
Где вами никто не гордится.

Утихни на плахе веков,
Стремительной конницы топот,
Пронзительным звоном подков,
Деля на господ и холопов.

Империи - вы, словно рак,
На теле здоровых народов,
Величие лишь мишура,
Что брошена плебсу в угоду.

Письма в пустоту, строки в никуда,
Отраженье дум, снег на проводах,
Кошки на душе лапами скребут,
Замигал торшер обвинив судьбу.

Фото на столе, лица прошлых лет,
Огонёк во мгле, порванный билет,
Предпоследний вздох, неудачный шаг,
Книги пыльной том, галки на кустах.

И дворы... дворы ... люди за стеной,
Чувств былых обрыв, пленник параной,
Кислое вино, пробежавший год,
В анемии снов сытый рыжий кот.

Звёзд взошедших блеск, в инее окно,
Полуночный бес, хохот за спиной,
А земная твердь? А корабль надежд?
В зеркалах лишь смерть...Призрак на воде.

Тающий январь, мыслей караван,
Оплетает хмарь прочностью лиан,
Меркантильность дней и продажность тел,
Вот и закипел чайник на плите.

Чья крадётся тень? Вновь постылый страх,
В кресле дремлет лень, свет унылый бра,
Мёрзлая вода, крики в черноту,
Строки в никуда, письма в пустоту.

В новых телах, разделённых веками,
Иерофанты иерогамии,
Связь обретут ради жизни грядущей,
В культе с Богиней сойдясь Вездесущей.

Глава вторая. Ведьма

Вениамин вошёл в комнату и закрыл за собой дверь. Напротив, возле окна, сидела зеленоглазая шатенка лет тридцати, довольно миловидная, с причёской каре, очками в тонкой золочёной оправе и притягательной, таинственной улыбкой.
”Добрый день” - промямлил слегка сконфузившейся Веня.
”Здравствуйте, это Вас зовут Вениамин?” - шатенка встала из-за стола и протянула Вене тонкую ухоженную руку.
”Да, я на полчетвёртого записывался, звонил сегодня утром” - Веня отчего-то ещё больше оробел и мял в ладони снятую вязаную шапочку.
”Раздевайтесь пожалуйста, куртку можете повесить вон туда” - экстрасенс указала на стоявшую в углу лакированную деревянную вешалку.
Веня повесил куртку и шапку и сел в глубокое кожаное кресло бежевого цвета. Шатенка заняло своё место за столом. Несколько секунд она выжидательно смотрела на Веню, но тот всё не осмеливался начать.
”Можно я закурю?” - спросил он, увидев на столе хрустальную пепельницу.
”Конечно, курите” - женщина подвинула её Вениамину
Вениамин закурил. Видя, что посетитель нервничает, Татьяна лаконично подсказала:
”Может всё же расскажете, что Вас беспокоит?”
Веня потушил наполовину выкуренную сигарету и приступил к делу:
”Видите ли, последние две ночи посещают сны, где меня приносят в жертву какие-то жрецы, причём всё настолько реалистично, что выглядит более настоящим, чем сама жизнь”.
”Ну, Вениамин, Ваш случай не такой уж редкий, даже не прибегая к классификации архетипов Юнга можно с уверенностью сказать, что затаённые фобии могут проявляться через сновидения, таким образом показывая наличие проблемы у определённой личности” - Татьяна достала из ящичка стола листы с картинками и разложила их перед Веней.
”Это тест Роршаха, с его помощью мы выявим Ваш психотип” - добавила Татьяна и начала задавать Вене вопросы и записывать ответы в блокнот.
Завершив тест, она откинулась на спинку офисного кресла и произнесла:
”А теперь опишите мне Ваши сны максимально подробно”.
По мере того, как Вениамин рассказывал, лицо Татьяны становилось всё более озабоченным, затем удивлённым и под конец серьёзным. Она несколько минут внимательно смотрела на Веню, словно не могла принять какое-то важное решение.
”Слушайте меня внимательно, Вениамин, возьмите вот это и когда будете засыпать - наденьте на шею” - Татьяна протянула Вене цепочку из голубого металла с медальоном, изображающим голову мужчины с венком из омелы.
” И ещё - у изголовья поставьте зеркало, можно даже настольное и обязательно зашторьте окна, чтобы Вам не привиделось - воспринимайте это просто, как сон” - зеленоглазая шатенка встала и продолжила:
”Позвоните в пятницу в первой половине дня, Ваш случай меня очень заинтересовал”.
И снова обворожительная улыбка вспыхнула на её лице. Вениамин взял цепочку, оделся, попрощался и вышел из особняка. Валил мокрый снег, хлопья оседали на крышах припаркованных автомобилей, скамейках и массивной чугунной ограде. Автобусы были переполнены и Веня пошёл до дома пешком. Чувствуя, что устал за последние дни морально и физически, он подошёл к ларьку, купил три банки ром-колы и лаваш, поднялся в лифте на свой этаж и открыл ключом дверь квартиры. Роберт бесновался, желая погулять во дворе, но Веня настолько устал, что всадив за полчаса три банки немедленно лёг на кровать. В полудрёме он вспомнил о медальоне, включил свет в коридоре, вытащил его из внутреннего кармана, надел на шею, а у изголовья поставил зеркало, висевшее до этого в ванной. Усталость и приятная волна от выпитой ром-колы накрыла Веню. ..

Третий сон Вениамина

В деревянном загоне было тесно и душно от запаха сотен скопившихся человеческих тел. Мужчины, женщины, дети прижимались друг к другу, из глазниц глядел суеверный страх. На этот раз Вениамин сохранил остатки памяти и осознавал, что это сон, но от этого легче не становилось. Побеждённые и захваченные в плен люди племени Таранаки обречённо ждали своей неминуемой участи. Из-за деревьев кто-то затрубил в морскую раковину и татуированные воины маори стали по одному выводить пленников из загона. Тех, кого убили ранее, уже разделали и сложили в котлы. Женщины доставали человеческое мясо и готовили в земляных печах. Вонь стояла неимоверная. Из хижины вышел мужчина с тайахой в правой руке и по реакции воинов Вениамин понял, что это вождь. Вождь Уорухеро подходил к пленникам и методично убивал их одним ударом, не щадя ни женщин ни детей. Тем из захваченных воинов, у кого были татуированные лица, после смерти отрезали головы и коптили. Особенно ценился мозг жертв. Присмотревшись, Веня узнал в вожде жреца, что уже появлялся в предыдущих снах. Несмотря на новое обличье, холодные карие глаза оставались всё теми же. Какими-то невидимыми флюидами вождь тоже уловил Венин взгляд и расталкивая пленников направился прямо к нему. Тридцать шагов...Двадцать...Пять...Тайаха описала дугу в воздухе. Сильнейший порыв ветра пронёсся над пальмами Никау. Вождь остановился и посмотрел на небо немигающими глазами. Веня споткнулся и упал на землю.
”Дотронься до медальона” - прошелестел далёкий женский голос.
Не медля, Веня схватил правой рукой цепочку. Но вождь, на секунду замешкавшийся, был уже в метре, взмах тайахи...

Часы показывали четверть третьего. Включив свет, Вениамин услышал тихие завывания Роберта. Зеркало было разбито, осколки валялись на ламинате. Цепочка мерцала тусклым светом. Веня снял её и положил на комод. Сметя осколки в совок, он успокоил испуганного пса и до утра сидел на кухне, выкурив почти полпачки. Зазвонил будильник. Веня оделся и вышел в январскую темень.
День промчался как в тумане. Контейнеры, мусор, снег. Игнатыч странно посматривал на напарника, но ничего не говорил. После работы Веня купил корм для Роберта и макароны с сосисками для себя. Надо было выгулять собаку. Вениамин сидел на скамейке у подъезда, а счастливый Роберт бегал возле пустой детской площадки, периодически лая и валяясь в снегу. Загорелись фонари, засветились окна, а Веня всё сидел, глядя на терзаемые ветром ветви тополей. Наконец очнувшись и почувствовав, что замёрз, мусорщик Вениамин Осеев подозвал Роберта и вместе с ним зашёл в подъезд.
В эту ночь Вене ничего не приснилось. Медальон по прежнему лежал на комоде. То, что наступила пятница придавало Вене энтузиазма. В обед он набрал номер Татьяны, но в ответ услышал лишь длинные гудки. Перезвонив ещё два раза, Вениамин решил:
”Если не отвечает, то и платить ей не надо”.
Но короед совести монотонно подтачивал ствол его самодовольство и мысль о возврате цепочки неустанно стучалась в двери заблудшей души. Предчувствуя вечер перед выходными, Вениамин ехал домой в заиндевевшем троллейбусе и представлял, как первым делом окунётся в горячую ванну. Весь продрогший, он вошёл в квартиру. Покормив пса, залез в набранную ванну и слился со стихией воды. Почувствовав приятное расслабление, Веня смыл с себя вместе с грязью ворох накопившихся забот, вылез, вытерся длинным синим полотенцем и оделся в чистую одежду. Включив стиральную машину, он заварил кофе на кухне и с наслаждением закурил. Внезапный звонок в дверь прервал его идиллию. Прикрикнув на залаявшего Роберта, Веня в бордовом халате и тапках , надетых на босые ноги открыл дверь. На лестничной площадке стояла улыбающаяся Татьяна в коротком пальто персикового цвета. Налипшие снежинки медленно таяли на её волосах.
”Привет!” - как ни в чём не бывало произнесла Татьяна.
”Впустишь гостью?” - усмехнулась она и протянула Вене пакет. Веня неуверенно ответил:
”Да, конечно...пожалуйста, проходите...”
Озадаченный Роберт обнюхал Татьяну и лёг на свой коврик в углу.
”Не ждали меня?” - Татьяна стала напротив зеркала и стряхнула с волос снежинки.
”Я сегодня звонил, Татьяна, но никто не брал трубку, как Вы меня нашли? ” - Веня взял её пальто и повесил на крючок.
”Я была занята, Вениамин и давайте уже перейдём на ты, а как нашла? Я ведь - ведьма” - Татьяна сняла элегантные полусапожки.
”Проходите на кухню, я как раз заварил кофе” - Веня достал оставшиеся от жены тапочки и положил перед Татьяной.
”С кофе можно подождать” - Татьяна прошла на кухню, взяла из рук Вени пакет и извлекла на стол бутылку гранатового вина и тушку цыплёнка гриль, положив всё это на стол.
”Хотя, возможно, кое-кто предпочитает портвейн?” - подмигнула гостья.
”Откуда ты знаешь про портвейн?” - хотел спросить Вениамин, но сдержавшись пододвинул Татьяне стул и достал из шкафчика фужеры. Открыв бутылку и разлив содержимое он сказал:
”Этой ночью мне ничего не снилось, я думал, что уже окончательно сошёл с ума, спасибо за цепочку, она у меня на комоде, сейчас я её принесу, но прежде хочу от всей души поблагодарить Вас...тебя, Татьяна и скажи, сколько я должен за услуги, хотя до сих пор не понимаю, как это сработало?”
”О цене потом, давай и правда выпьем, я хочу рассказать одну древнюю историю” - Татьяна протянула к Вене свой фужер, они чокнулись, отпили половину и посмотрели друг на друга.
”Такое ощущение, что когда-то я её знал...” - подумал Веня.
Татьяна дотронулась рукой до Вениной кисти и прошептала: ”Ты не боишься, что я - ведьма?”
Веня машинально отпрянул, но спустя несколько секунд их губы слились в протяжном поцелуе. Он почувствовал лишь одно желание - обладать этой женщиной, обладать всегда, всецело, безраздельно. Вениамин взял Татьяну за руку и увлёк в спальню. Та не сопротивлялась. За стеклом большой город всматривался в небо сотнями слепых фонарей, фиолетовая Луна нырнула в фужер с гранатовым вином и зашипела в нём обиженной феей, маленькие единороги пробежали в лучах зимней радуги. Веня сбросил халат, Татьяна сняла узкие джинсы. Лёгкая дрожь прошла по телу обоих. Венины пальцы залезли под кружевные трусики гостьи. Закачалась люстра на потолке. Заскулил разбуженный Роберт. Стены комнаты начали размываться. Тёплый ветер подул издалека. Замигали сиреневые вспышки и Вениамин ощутил, что его привычный мир рушится.
Он стоял в роще. Из-за деревьев вышли с дюжину обнажённых Татьян. Все они застыли в самых сладострастных позах.
”Не бойся, мой милый, все они - это я” - одна из женщин, с татуировкой в виде бабочки на запястье подошла к Вене и протянула что-то, похожее на натуральный мёд.
”Съешь это” - сказала она и Веня проглотив дар, ощутил себя одновременно и облаком, застывшим высоко над густым лесом и примятой травой и лосем, укрывающимся в сырой чаще и прозрачным мотыльком, перелетающим с цветка на цветок. Один - это множество. Как он этого раньше не понимал. Внутри него жили десятки, сотни Вениаминов. Все они хотели разного, часто конфликтовали друг с другом, шли друг на друга войной и заключали перемирия. И всё же все они были им. Один - это множество. Вот он - ребис, философский камень внутренней алхимии. Татьяны превратились в бабочек и перелетали с места на место, переговариваясь и смеясь.
”Во славу Этайн!” - заиграли медные свирели и запели молодые дриады.
”Во славу Этайн!” - кельтские воины застучали копьями о землю.
”Во славу Этайн!” - зашелестели листья дубов и лепестки вербены.
Бабочки опустились на траву и снова стали Татьянами. Вениамин почувствовал, как его плоть вот-вот разорвётся от желания, он обнял первую из Татьян, положил спиной на землю и вошёл во влажное, горячее лоно. Остальные Татьяны сели полукругом, лаская возбуждённые коричневые соски розовыми маленькими язычками. Одна из них гладила его по спине. Веня, доведённый до экстаза, снова и снова входил в Татьяну, которая билась в конвульсиях и глухо стонала. Доведя её до оргазма, он принялся за других Татьян. Силы на удивление не заканчивались, а даже прибывали. Веня любил их во всевозможных позах, пока он был занят с одной, другие страстно целовались рядом. Казалось, прошли часы. Веня чувствовал, что ещё немного и он разлетится на части, превратится во множество сладкоголосых малиновок или семена одуванчика, уносимые бродячим весенним ветром. Не в силах больше любить, Веня опустился на колени и лёг под раскидистым дубом. Оргия истощила не только его физические силы, казалось, она выпила его душу. Татьяны на мгновение исчезли и тут же снова стали одной. Она подошла к нему грациозной походкой и легла рядом, положив голову на грудь. Пряди её спутавшихся волос развевал прилетевший ветер.
”Кто такая Этайн?” - пересохшими губами спросил обессилевший Веня.
”Я обещала рассказать тебе одну древнею историю, слушай...”- женщина поцеловала Веню и села на траву. Аромат яблоневого цвета смешался с запахом тамариска. Две пурпурные рыбки нырнули в лесном ручье. Робкая косуля пробежала меж деревьями.
Миры переплелись и стали неразделимыми.

Продолжение следует...

Снежное марево с севера стелется,
Крутится возле оврагов метелица,
Колкая, злая, проказница зимняя,
Поле и луг по колено засыпала.

Ох и приелась крестьянину стужа та,
Ткёт бес-февраль рьяно белое кружево,
Землю устлал в холодное крошево,
Утром и сад и двор запорошенный.

Воет, скулит, в трубы тёплые прячется,
Ветер петляет, дурачится, плачется,
Татью у тына слоняется дряблого,
Чу! Рань лисицей крадётся у яблони.

Вёдра гремят, изба просыпается,
Вьюга-охайница бродит, не кается,
В ветхом сарае бурёнки мычание,
Липа у бани от ветра качается.

Стынет под снегом трава прошлогодняя,
Молится на Николая Угодника,
В хате старуха простоволосая,
Тает за окнами дымка белёсая.

В печке поленья огнём занимаются,
Месяц на небе пришпиленный мается,
Куры проснулись и еле кудахчут,
Кустик замёрзший у погреба чахнет.

Скоро корова рябая отелится,
Шастает вздорная баба-метелица,
Сеет скрипучего снега горошины,
Зорька...Светает...Весь мир запорошенный.

Омела - вечнозелёное растение, род полупаразитных кустарников.

Глава первая. Мусорщик

Мусоровоз, гулко дребезжа по промёрзшей дороге, громадным насекомым неспешно полз во тьме. Колючий январский ветер поднимал снег с земли и позёмкой бросал в чрево улиц. Бледные фонари окоченело застыли на бетонных столбах в ожидании запоздалого зимнего рассвета. Кое-где в домах уже начинали светиться окна, полусонные горожане неохотно вставали и собирались на работу, спотыкаясь о разбросанные на полу пары тапок и всё ещё путая видения и реальность.
Вениамин стоял на подножке мусоровоза и смотрел вдаль. За химическим заводом медленно занималась заря, первые троллейбусы, взрывая искры на инеистых проводах и скрипя, словно жалуясь на свою машинную судьбу, ехали по асфальту. По краю дороги стояли жёлтые пластиковые контейнеры. Вениамин ждал, когда мусоровоз остановится напротив каждого из них, слезал с подножки, подкатывал контейнер, вставлял в нишу и нажимал кнопку. Мусор в целлофановых пакетах падал в зёв мусоровоза и Веня возвращал контейнеры на прежние места.
”Долбаный холод...” - Веня поёжился и представил свою тёплую однокомнатную квартиру, диван и бутылку портвейна в кухонном шкафчике. Но желанный мираж исчез так же быстро, как и появился. Машина снова остановилась напротив контейнера. Веня вздохнул и спрыгнул на снег. Оставались ещё улицы Столярная и Береговая. Раненая пунцовая заря разливалась над домами, стекая вязким крюшоном со сморщенных крыш. Было тринадцатое января, понедельник.
Вениамин Осеев жил в девятиэтажке возле находившейся невдалеке старообрядческой церкви и сквера имени Героев Декабристов. Жил вместе с лохматым кобельком породы двортерьер по имени Роберт и призраками своих несбывшихся надежд. Ещё там жили воспоминания: о прошедшем детстве, годах в школе, четырёхлетнем браке и дочери Леночке, ныне находящейся при бывшей жене Антонине в квартире на другом краю города. Пришедший с работы Веня выгулял радостного Роберта, подогрел вчерашний борщ, налил полный стакан портвейна, выпил, закурил и уставился в окно. Вечерело. Угомонившийся было ветер снова показывал свой норов, во многоэтажке напротив люди встречали Старый Новый год, сосед с седьмого этажа Колька уже орал пьяные песни, потерявшись на лестничной площадке и бестолково ища дверь своей квартиры. Всё как всегда, будто в этом мире ничего никогда и не меняется. Вениамин почистил зубы, лёг в постель и забылся во сне.


Первый сон Вениамина

Очнулся он от толчка. Двое загорелых воинов с короткими копьями тащили его за руки по песку. Веня обнаружил, что совершенно голый, а с его лба тонкими струйками стекает на глаза кровь. Воины бросили Веню перед жрецом-гаруспиком, тот ловким движением вскрыл горло подведённому помощником козлёнку и вырезал у него печень. Затем наклонился над ней и что-то долго изучал. Наконец он посмотрел карими, холодными глазами на Вениамина и дал знак рукой стоящим за его спиной воинам. ” Nupta Contagioso - брак с трупом”- произнёс чей-то голос в Вениной голове и почему-то пришла уверенность, что последние два слова сказаны на этрусском языке.
Только сейчас Веня заметил полуразложившееся тело длинноволосого мужчины невдалеке. Воины схватили Вениамина, подволокли к телу и накрепко привязали верёвками к трупу. Веня почувствовал невыносимое омерзение, а ещё жажду. Рыжее солнце жгло нестерпимо, вскоре на их тела стали садиться рои насекомых, из тела трупа выползли белёсые черви и принялись поедать Венину плоть. Веня задёргался на песке в тщетных попытках освободиться и провалился в глубокий обморок.

Кто-то шершавым, вонючим языком лизал его лицо. Открыв глаза Вениамин с облегчением узнал Роберта. Электронные часы светились зелёными цифрами в темноте и это ещё более убедило Веню, что всё случившееся было сном. Но липкий пот невольно напоминал о происшедшем. Добравшись до кухни, Веня открыл кухонный шкафчик и вылил себе в горло из бутылки оставшийся портвейн. Закусив хлебом с колбасой, он оделся и отправился на работу.
Водитель мусоровоза, Игнатыч, уловил от Вени запах ”свежака”, но ничего не сказал, а только сплюнул на дорогу. И снова покатил железный скарабей по освещённым фонарями улицам, так же стояли жёлтые контейнеры с мусором, словно захороненная армия китайского императора Шихуанди, но только не глиняная, а пластиковая. Наступила короткая оттепель, а Веня курил и думал о своей паскудной жизни. Вспоминался ему детский садик, где он любознательным и бойким мальчиком залезал на грушу возле деревянной крашеной беседки, играл в прятки и ”квача” с одногодками и наотрез отказывался спать в тихий час и есть рыбные котлеты. Затем представился ему пасмурный день ранней осени, когда он наряженный, с цветами и полный недоумения стоял во дворе ближайшей школы среди своих сверстников, а пожилой усатый директор зачитывал приветственную речь. И потекли годы получения знаний.
Первая классная учительница, Раиса Михайловна, искренне верила в своё предначертание - делать из вверенных ей учеников полезных членов общества. Так постепенно через её усилия в Вениамине сначала поселился демон ПОСЛУШАНИЕ (каждый ученик должен быть послушным), за ним демон БУДЬ КАК ВСЕ ( ученики не должны выделяться) и наконец демон ТЕБЕ ЧТО, БОЛЬШЕ ВСЕХ НАДО? (если два первых демона ещё не обрели полную власть). Веня чувствовал, как доселе безграничный мир вокруг него стал медленно, но неудержимо сжиматься. Сидя на уроках, он находился в каком-то полугипнотическом трансе, посмотрев по сторонам замечал, что его одноклассники находятся в таком же состоянии, словно заключили негласный договор и неотступно ему следуют. Краски мира, которые раньше напоминали калейдоскоп из постоянно двигающихся и переливающихся цветных стёклышек, стабилизировались и померкли. В таком состоянии прошли долгие десять лет и вот уже всё тот же директор вручает Вене аттестат, говоря , что школа сделала всё, чтобы подготовить их к жизни. Последующие полтора года в механическом училище ещё более отупили Веню, тогда же он и пристрастился к портвейну, потому как любой автомат без смазки непременно сломается, вот Веня и смазывал уже начавшие покрываться лёгкой ржавчиной шестерёнки своей души.
Пришедшая повестка из военкомата уведомила Веню о том, что настал и его час отдать долг Родине. Никакого долга Вениамин за собой не чувствовал, но не имея возможности откупится, как его бывший одноклассник Славка Булочкин, у которого родители работали в горисполкоме и понимая неотвратимую кару за нежелание исполнять долг, Веня провёл следующие два года в ракетных войсках, где к безразличию к окружающему добавились мутные оттенки злости. После демобилизации демон БУДЬ КАК ВСЕ нашёл для Вени жену - Антонину Кириллову, демон Послушание убедил зачать с ней ребёнка, а демон ТЕБЕ ЧТО, БОЛЬШЕ ВСЕХ НАДО? устроил наладчиком на завод. Вскоре к ним присоединился и четвёртый демон БУДЬ НАСТОЯЩИМ МУЖИКОМ! Впрочем, этот демон жил во многих Вениных знакомых, да и просто прохожих. Чтобы не быть заподозренным в том, что он не настоящий мужик, Вениамин ругался матом, картинно сплёвывая через зубы, употреблял словечки из блатной фени, по пятницам нажирался в умат в гараже токаря Бирюкова с такими же настоящими мужиками, рассказывал, как дома его жена ходит по струнке, хотя сам попал под каблук с первого дня после свадьбы, почти всю зарплату отдавал жене, пряча в вонючий носок небольшую заначку на опохмел. Иногда настоящие мужики устраивали между собою драку по какому-нибудь пустяшному поводу и потом кто-нибудь из них гордо ходил с подбитым глазом или рассечённой губой, хвастаясь по пьяной лавочке:” Это что, он меня только краем задел, видели бы вы, как я ему накостылял!” Под руку мужикам мог попасться шедший за продуктами в магазин ботаник или просто кто послабее и тогда на нём они вымещали весь свой кураж и звериную злобу. Но это почему-то не касалось стоящих возле джипа кавказцев криминальной наружности, которых даже в алкогольном запале мужики обходили за версту. Антонина же, Венина жена, насмотревшись в интернете инфоцыган-коучей, несмотря на то, что была более чем средней наружности, полноватая, низкого роста и умом не шибко вышла, с чего-то возомнила, что ей непременно нужен олигарх, подала на развод и раздел имущества, взяла Леночку и переехала в другую квартиру. Так Вениамин остался один, пока не подобрал апрельским утром на остановке скулящего и голодного щенка, которого назвал Робертом, чтобы хоть чем-то выделиться среди других человеческих клонов. Уйдя в длительный запой Веня лишился и работы на заводе и только спустя месяц через знакомого устроился в местный Жилкомхоз оператором мусоровоза.
Машина остановилась. Вениамин подкатил контейнер. Демон НАДО БЫ ОПОХМЕЛИТЬСЯ навязчиво подсовывал в сознание образы нефильтрованного пива с воблой. ”Будь оно всё проклято!” - вырвалось у Вени и скатившаяся из глаза слеза застыла на небритой щеке. Прошёл ещё один нудный, бесполезный и серый день. Вчерашний жуткий сон не то чтобы позабылся, но поблек, смазался, затаился. Веня никогда не был особенно верующим, но зайдя в находившуюся недалеко от дома церковь минут пятнадцать постоял внутри и вышел уже с надетым на шею кипарисовым крестиком. Выгуляв и накормив Роберта, Вениамин включил телевизор . Передавали футбол. Команда, за которую он когда-то болел проигрывала аутсайдеру со счётом 4:1 уже после первого тайма.
”Придурки!” - отметил Веня, выключил телик и минут двадцать поёрзав наконец заснул.

Второй сон Вениамина

Вениамин открыл слипшиеся глаза, но увидел перед собой белую ткань. Он стоял на коленях и был покрыт саваном. Рядом послышались человеческие голоса. Слов Вениамин не понимал, доселе никогда он не слышал ничего подобного. Мало-помалу стали возвращаться воспоминания. Его звали Айомхэйр, он был крестьянином и жил в Галлии. Близился священный праздник Поклонение Омеле, жрецы избрали Айомхэйра для жертвоприношения. В этот праздник приносились жертвы всем богам сразу, а поскольку преступников и военнопленных не хватало, то прорицатели по полёту птиц определяли имена тех, кого выбрать и из галльского народа. Кто-то рывком сорвал белый саван с его тела. Веня-Айомхэйр вгляделся в открывшуюся перед ним дубовую рощу. В глубине, под сенью вековых дубов находился жертвенный алтарь. Возле него стояли длиннобородые жрецы с острыми серпами в руках, покрытые пыльцой омелы. Рядом с ними находились жрицы с пустынного острова Сенги Лиамбис. Об их крайней жестокости ходили недобрые слухи, даже моряки старались обходить этот остров стороной. Справа стояли на коленях пленные римские легионеры со связанными за спиной руками, охраняемые воинами. Слева в таком же состоянии были преступники и выбранные прорицателями жители. Верховный жрец дал знак и воины схватили первого легионера, подвесив его на дереве.
”Наш дар Езусу!” - пропел жрец и рассёк серпом живот римлянина. Поток крови обагрил изумрудную траву, кишки несчастного вывалились наружу.
”Наш дар богу Тевтатусу!” - продолжал петь Верховный жрец , его помощницы-жрицы бросились к приговорённому к смерти за преступление и затолкали истошно вопящую жертву в огромный кипящий котёл. Конвульсии ужаса пронеслись по Вениному телу.
Из чащи вывели несколько женщин. Воины подвесили их вниз головой на раскидистых ветвях древних дубов. Попеременно жрецы подходили к ним и острыми серпами отрезали груди. Затем снимали окровавленные, ещё живые тела и насаживали на отточенные колья, пронзавшие их насквозь на всю длину.
”Наш дар Таранису!” - снова пропел жрец и четыре жрицы подошли к Вене.
Но вопреки ожиданиям, его повели прочь из леса.
”Неужели пронесло? Не может быть...” - змеями копошились мысли в мозгу.
За опушкой Веня увидел странное сооружение из ивовых прутьев, по форме напоминающих человека. Жрицы ввели Веню внутрь и накрепко привязали к прутьям. Только сейчас Вениамин заметил разложенные внизу дрова. Вышедшей из леса жрец с рыжей бородой подошёл к сооружению, ему подали зажжённый факел.
”Наш дар Таранису!” - как раскат грома, прозвучали роковые слова, промелькнул брошенный факел и жадное пламя лизнуло сложенные дрова. Веня стал задыхаться от дыма. Огонь неумолимо поднимался вверх, к его ногам. Из рощи донеслись очередные душераздирающие крики.
”Эра омелы...” - запели жрицы.
Сквозь пелену едкого дыма Вениамин заметил кружащие над деревьями стаи ворон. Затем всё исчезло.

Веня проснулся в своей квартире и долго лежал, не в силах подняться. В носу ещё держался запах густого древесного дыма, перед глазами стояли принесённые в жертву римские легионеры. Опаловый рассвет еле-еле занимался за шторами.
”Следующую ночь я уже не перенесу” - подумал Веня и стал судорожно перебирать варианты.
Кипарисовый крестик не помог, знакомым об этом не расскажешь - засмеют, а то и пальцем у виска покрутят. Идти на работу Веня однозначно не мог, чувствуя себя совершенно разбитым и подавленным. Он с трудом дотянулся до телефона, набрал Игнатыча и соврал, что воспалилась десна и надо срочно идти к зубному.
”Да мне то не заливай! - раздался в трубке глухой голос Игнатыча - снова , небось портвешка перебрал?- водитель мусоровоза рассмеялся и уже снисходительно успокоил Веню:” Твоё счастье, машина сломалась вчера, а деталь только после десяти привезут, отгул тебе сегодня короче, Марья Прокофьевна вчера просила передать, да я закрутился, хорошо , что ты сам позвонил”.
Вениамин с облегчением положил трубку. Прибежавший Роберт увлечённо лизал Венину руку и пытался уткнутся в лицо холодным носом. Веня встал, заварил себе на кухне крепкого чая и включил ноутбук. В разделе услуги нашёл объявления практикующих экстрасенсов и записал первый же попавшийся номер. В нём значилась некая Татьяна Алфёрова, практикующий маг и сновидец, потомственная ведьма.
”Без ведьмы тут точно не обойтись” - глубоко вздохнул Веня и закурил противную, дешёвую сигарету. Через два часа он набрал номер и приятный женский голос предложил ему прийти на приём сегодня на полчетвёртого, объяснив, как лучше добраться.
У Вени раскалывалась голова, но он твёрдо решил не пить сегодня, так как не хотел предстать перед Татьяной обычном алкашом поймавшим ”белочку”. Хотя, возможно, так оно и было, но посещение нарколога Вениамин считал крайней мерой и нецелесообразной. Одевшись, накинув поводок на лающего Роберта, Веня вышел на улицу. Снежинки, медленно кружа в воздухе, опускались на чернильный асфальт. Дул лёгкий ветерок. Три говорившие пенсионерки замолкли и настороженно посмотрели на Веню. Тот, чувствуя подступившую неловкость поднял воротник утеплённой китайской куртки из кожзаменителя и направился по дорожке к реке, хотя в другое время пенсионерки вполне могли бы услышать от него направление, куда им идти. Спустившись по заснеженному обрыву, Веня долго смотрел на лёд. Роберт, как оглашенный, носился по берегу между заснеженных ив и лаем разгонял одиноких сорок. Вениамин испытал к себе всепоглощающую жалость, а затем такое же сильное отвращение. Где тот счастливый мальчик, который сбивал камешками спелые груши в детском саду? Всего лишь двадцать шесть лет, а жизнь обкорнала, сжала, скукожила. Веня непроизвольно сжал пачку с двумя оставшимися сигаретами в кармане куртки, вытащил и со злостью бросил на снег. Посмотрев на часы, он подозвал к себе Роберта, поцеловал в мокрый лоб и побрёл домой. Время сегодня почему-то тянулось медленно. Пообедав, Вениамин побрился, достал из комода новый свитер и ещё неношеные серые джинсы. Разжевав мускатный орех - верное средство от перегара, Веня Осеев, принаряженный и довольный отправился на встречу к экстрасенсу. Проехав восемь остановок на автобусе до обозначенного места, Веня перешёл улицу и остановился напротив двухэтажного особняка, по виду ещё дореволюционных времён. Особняк сдавался под офисы. Поднявшись на второй этаж Веня прошёл в самый конец западного крыла и застыл перед дверью. Изящная глянцевая табличка сообщала, что именно здесь принимает парапсихолог и сновидец, потомственная ведьма Алфёрова Татьяна Витальевна. Сглотнув предательски подступивший к горлу комок, Веня неуверенно постучал в дверь.
”Вот и дожился, к ведьме сам иду...” - промелькнуло в голове, Веня выдохнул и взялся рукой за латунную ручку.

Продолжение следует...

Монотонных дождей мутно-сизые пряди,
Обречённо свисают с обшарпанных крыш,
И осколками вазы летят звездопады,
Угасая в глубоких озёрах Земли.

Спи, малыш - нерождённый ещё, незачатый,
Не спеши приходить в нарисованный мир,
По разбитым дорогам шагают солдаты,
Те, что звались когда-то благими людьми.

Кто мы есть? Шепчут сонно пожухлые травы,
Крутит плёнку проектор немого кино,
У чадящих свечей почерневшего храма,
Вновь народы идут друг на друга войной.

Спи, малыш - этот мир создан был не для счастья,
Здесь шипящие гады смешались в клубок,
Своры алчных гиен в упоении власти,
Приторочен к кресту снизошедший к ним бог.

Затихает...Дожди устремились на север,
А реальность зациклена тут на повтор,
Нерождённый малыш - не смотри за портьеру:
Люди-рыбы хватают из сетей воздух ртом.

Порхают бабочки-снежинки,
Покрыв покатых крыш панно,
Седого инея прожилки,
Намёрзли утром на окно.

Зима блестящим алебастром,
Узор рисует на стекле,
Над городом пунцовой астрой,
Расцвёл родившийся рассвет.

Над ровным выступом балкона,
Дрожат сумбурно провода,
На небе гаснет неуклонно,
Венера - бледная звезда.

Летящей стаей махаонов,
Замедленно мелькает снег,
Слепая кошка в нише комнат,
Украдкой ловит мышь во сне.

Грустят засыпанные клумбы,
На кухнях зажигают свет,
Посланницей тлетворной глума,
Ползёт позёмка по земле.

Автобусы скрипят и стонут,
Везя озябнувших людей,
Стучится в двери монотонно,
Ещё один январский день.

Крупы холодной, зимней крошка,
И солнца тускловатый нимб,
Пьёт молоко слепая кошка,
Среди бескрайней белизны.

В те недалёкие времена, когда демон фастфуда ещё не подмял под себя гастрономические вкусы большинства граждан, в одной деревне жил мальчик. Вернее жил он там только летом, так как приезжал из города погостить к бабушке. У бабушки, которую звали Татьяной была сестра Мария и их мать - Анисья, прабабушка этого мальчика.
Автобус доезжал до остановки, открывал узкие двери, выпуская немногочисленных пассажиров и железным жуком убегал дальше по раскалённому асфальту. Вдали виднелись высоченные тополя - место, где стояла изба родственников мальчика. Косившийся с забора петух недоверчиво осматривал гостя и криком предупреждал домочадцев о прибытии.
”Притомился с дороги, наверное проголодался?” - участливо спрашивала бабушка и не дожидаясь ответа принималась хлопотать у печки.
”Руки только помой, Геник, во дворе на лавке ведро стоит и мыло возьми в веранде, на вот льняное полотенце” - бабушкина сестра охала и от радости старалась всевозможно угодить. Геником, как вы наверное догадались звали меня.
Усевшись за стол я наблюдал, как бабушка доставала ухватом маленькие глиняные чугунки и ставила на круглые алюминиевые подставки. Ну разве есть что вкуснее деревенской еды? Налитый в мисочку наваристый щавелевый борщ щекотал ноздри и сводил с ума. Вслед за борщом шла картошечка с курятиной, приготовленная в той же печке. Воистину, что за изба без печи, недаром ей посвящено столько добрых слов.
Далее подавался домашний творог в глубокой тарелке, залитый молоком от собственной коровы. И венчали пиршество выпеченные пироги с тем же творогом либо вишней. Были то не те худосочные недоразумения, которые продают в городе, а настоящие богатыри, один пирог с треть магазинного батона. Прабабушка моя, Анисья Федотовна, родившаяся ещё в конце девятнадцатого века придерживалась на этот случай своих, старинных воззрений. К пирогам подавался квас из высушенных яблок. Нигде больше не доводилось мне пить настолько вкусного кваса. Особенно он был хорош, когда начинал бродить и превращался в сидр. И насколько же мне повезло застать и попробовать эту замечательную кухню: вареники с паречкой, ”налистники” - тончайшие блинчики с начинкой из творога, сложенные в форме трубочек, ”бабку” - невероятно вкусную домашнюю лапшу, приготовленную в печке, вяленый окорок, колбаски и рулеты, не говоря уже о дарах леса - грибах и ягодах, в которых недостатка никогда не было.
Так и стоит перед глазами картинка из воспоминаний: в сенцах прабабушка Анисья взбивает масло в деревянной ступе. А это длительный и кропотливый труд. Но зато что это за масло ! Та пародия, которая называется маслом и продаётся в супермаркетах и рядом с ним не стоит. Непередаваемый вкус! Всегда водилась и простокваша, про молоко вообще молчу - рыжая с белыми пятнами корова Суббота нагулявшись за день по лугу щедро одаривала им нашу семью. За огородом росла большая старая липа и прабабушка собирала и высушивала её цветки для ароматного чая. Я так же вносил свой посильный вклад: наряду с собираемыми мною дикой ежевикой, земляникой и черникой в близлежащем лесу, корзинами таскал боровики, сыроежки, подберёзовики, лисички и волнушки. Ловил в небольшой речке Снов краснопёрых окуней и пескарей на дождевого червя, серебристую плотву на распаренную пшеницу, собирал лесные орехи.
Спустя годы, изредка приезжая в село детства к оставшимся дальним родственникам, я потерянно хожу по высохшему бабушкиному саду. Изба давно сгнила, бабушка с сестрой и их мать в ином мире, выросшая по пояс трава неторопливо колышется под шёпот усталого ветра, словно спрашивая меня:” Что ты делаешь здесь, в этом забытом, полумёртвом мире?” Я судорожно ищу ответ, перебирая все причины, но перед глазами стоит только та, прошлая жизнь, сытая и раздольная, полная людей деревня, канувшее в глубокий омут детство. Лишь во снах иногда мерещится золотое июльское утро, крынка молока, мычание коров, залихвацкий крик петуха и бабушкины слова:” Вставай уже, десять часов скоро, всю жизнь проспишь...” Может и правда - жизнь наше только видение? Тогда отчего так надрывно болит в груди? Суровый палач Время закрыл дверь в прошлое и безвылазно стоит на страже. И всё-таки всё это было - шум задумчивых тополей, прабабушкины рассказы про старину, тёплые сливочные туманы над лугом, синеглазые васильки за околицей и тот, розовощёкий, ромашковый и всегда приветливый мир.

Ванька-Каин пропивал,
Медный крест в трактире,
Ветер дранку с крыши рвал,
Вихри снег крутили.

В праздник в город отпустил,
Дворового барин,
Водки штоф угрюмо пил,
Тощий Ванька-Каин.

Да деревню вспоминал,
Недород и голод,
А ещё пошла молва,
Что война уж скоро.

Турок али австрияк,
Разве так уж важно?
Ванька крепче сжал кулак,
И надел фуражку.

Непогода билась в дверь,
Снег позёмкой сыпал,
Будто где-то крался зверь,
Жертву днём настигнув.

Много ль надо мужику?
Выпить и забыться,
В городе жил Ванькин кум,
В хате у больницы.

На неверных на ногах,
Пьяный Ванька вышел,
А везде блестят снега,
Ветер руки лижет.

Ванька кутался в тулуп,
Как святой в вериги,
Полз в угаре на мосту,
Да замёрз у риги.

Растянулся под кустом,
Ванькин век - короткий,
Словно в жертву принесён,
Кем-то Авель кроткий.

На снегу лежал пластом,
Кто его осудит?
Ну а барину то что?
Каяться не будет.

Пёс голодный оглашал,
Город сиплым лаем,
Рок как будто вопрошал:
Кто тут всё же Каин?

Души...Погибшие души,
Пуль прекратился полёт,
Гул канонады всё глуше,
Снег над изрытой землёй.

Где-то родятся младенцы,
Веря в причинность добра,
Опустошённое сердце,
Кто бросил вас умирать?

Ёлок огни новогодних,
Иней застыл серебром,
Празднует бал в Преисподней,
Пьяный, беспечный народ.

Требует страшной забавы,
Хлеба и зрелищ давай!
В ад превратил Демон Бала,
Бывший пленительный рай.

Души...Снежинки в полёте,
Кладбище чёрных крестов,
Люди - вы так же умрёте,
В битвах за царский престол.

Или прожив безвозвратно,
Жизни пустые свои,
Рьяно пойдя брат на брата,
Канете в пекле войны.

Ну а пока вскрыты пробки,
Полон шампанским фужер,
Доски соснового гроба,
Сбил ушлый мастер уже,
Бесов голодных утробы,
Воплями требуют жертв.

Вечер остыл. Город застыл.
Свет фонаря озаряет пустырь.
Полная тишь. Серая мышь.
Ранняя ночь над абрисами крыш.

Стрелки часов. Запах гвоздик.
Феникс фиалковым глазом глядит.
Дымка Луны. Блудные сны.
Вьются плющом у кирпичной стены.

Мост над рекой. Железный архонт.
Тысячи раз перейдён Рубикон.
Там, наверху - смесь звёздных пудр,
Млечным Путём засверкал перламутр.

Камни веков. Гранитный альков.
С медной решёткой ажурный балкон.
Мыслей минор. Винтажный декор.
Полупрозрачный индиговый флёр.

Купола шпиль. Ряд острых пик.
Чутко ограда чугунная спит.
Вязкий туман. Блики в домах.
Северной ночи хмельная сурьма.

”Ну, с Наступающим!” - краснощёкий Лёха Забелин довольно крякнул, чокнулся тонкостенным пластиковым стаканом со своими собутыльниками и глотком выпил вонючую дешёвую водку.
” С новым счастьем!”- противно хихикнула низенькая рыжеволосая Нинель и притворно сморщившись, отпила бордовый винный суррогат.
”До дна, Ниночка!” - уже немного окосевший Витька Нефёдов закусил тощей шпротиной, улыбаясь своей немного придурковатой улыбкой.
”Ой, мальчики, что-то я совсем разомлела...” - Нинка накрутила перепаленный китайской краской для волос упрямый локон на указательный палец и недвусмысленно посмотрела на Лёху.
Лёха, немного возбуждённый алкоголем и душевной атмосферой, почувствовал признаки непроизвольной эрекции под синтетическим фиолетовым комбинезоном.
”Стоять, Буцефал - ещё рано!” - обратился Алексей к своему естеству и сделал вид, что безумно рад принесённому Ниной в литровой стеклянной банке салату оливье.
Было тридцать первое декабря 202...года, в подсобке продовольственного магазина на улице Разина, за наспех составленным из ящиков столом сидели грузчики Алексей Забелин и Виктор Нефёдов по прозвищу ”Курдюм” , иже с ними находилась уборщица Нина Закружная и охранник Жора Булыкин. Местная элита, в лице директрисы и двух бухгалтеров в это время отмечала наступление Нового года в близлежащем кафе, а простые смертные в виде грузчиков, охранника и уборщицы довольствовались подсобкой.
”Разливай, Лёха, да пора расходиться” - Жора посмотрел на часы и недовольно сморщился.
”Да не гоношись, охрана, всё путём, ещё полчаса и все разбежимся” - Витька разлил оставшуюся водку по стаканам, а Нинке винный кулер ”Лесная фея” и осклабившись уставился на Жору. Допив алкоголь, компания сидела и сосредоточенно закусывала.
”А я вот по телевизору видел, что самец гориллы может грузы до двух тонн поднимать и девять раз сильнее обычного человек” - неожиданно ляпнул захмелевший Витька и все недоумённо уставились на него.
”Мне бы такого напарника” - рассмеялся Жора.
”Лучше бы грузчиком его взять, фуру бы за десять минут разгрузил” - заржал пьяный Лёха и ударил рукой по столу. Ящики судорожно зашатались, явно не одобряя такого к себе отношения.
”Сами вы - гориллы” - буркнула Нинка, вытащила из сумочки маленькое зеркальце и сделала вид, будто ищет на лице несуществующий прыщик.
”Однако, такого в подворотне встретишь - от страха обоссышься” - неодобрительно отметил Жора.
Компания стала собирать вещи, расставив на место ящики и выбросив в мусорное ведро остатки пиршества. Выйдя на улицу, Алексей вдохнул морозный декабрьский воздух и задумчиво закурил. Нинка стояла рядом, ей явно не хотелось отмечать Новый год одной.
”Ну что, Нинель - не хотите ли выпить нам шампанское под бой курантов?” - с видом прожжённого ловеласа Алексей обнял Нину за талию.
”Ой, не знаю, Лёш, так неожиданно, я вообще вместе с подругой собиралась” - игриво соврала Нинка и тут же добавила: ”Ну раз ты настаиваешь...” - полупьяные голубые глаза смотрели на Алексея, обещая все грани земного блаженства.
”Я не могу отказать даме” - икнул Алексей и снова почувствовал позывы эрекции, на этот раз под серыми турецкими джинсами.
Тусклое серое утро осветило комнату ”хрущёвки”. Чувствуя рвотные позывы, проснувшийся Алексей направился в туалет. Но позывы исчезли в тот момент, как Алексей щёлкнул выключателем. Возвратившись назад, Алексей предсказуемо обнаружил в постели обнажённую Нинку. Суматошно припоминая события вчерашней ночи, Алексей никак не мог вспомнить, был ли у них с Нинкой секс и проявил ли он себя жеребцом американских прерий или его накачанный алкоголем агрегат позорно ретировался в нору, подобно скунсу.
”Л-ё-ш-а” - очнувшаяся Нинель прервала его размышления, наградив слюнявым поцелуем.
”Значит всё-таки секс был” - облегчённо вздохнул Лёха и принялся ласкать языком Нинке мочку уха.
”Любимый, а пиво у нас есть?” - Нинка улыбнулась и сжала в руке пенис Алексея.
”Вроде было” - неуверенно отозвался тот, неверной походкой заковыляв на кухню.
Нина ушла только около трёх, они попили пива, покурили на балконе и поклялись друг другу в вечной любви. Проводив пассию на остановку и посадив в троллейбус, Алексей вернулся домой, сделал себе чай и уставился в телевизор. Там показывали сначала новости, потом какой-то концерт. Алексей уснул в кресле. Пробудившись, он посмотрел на экран . С экрана на него глядел самец чёрной гориллы. Причём вызывающе, стуча пудовыми кулаками о свою обсидиановую грудь.
”Если бы это был Нинкин муж, то мне бы точно хана” - подумал Алексей и потянулся к пульту, чтобы выключить телевизор. Но то ли батарейки уже не работали, то ли ещё по какой причине телевизор никак не хотел выключаться, а горилла нагло уставилась на Алексея и не сводила с него глаз. Вскочив с кресла, Алексей потянул за шнур и выключил телевизор из сети. Морда гориллы неохотно исчезла.
”Что за хрень?!” - ругнулся Алексей, достал сигарету из мятой пачки и трясущимися руками закурил.
Незаметно подошёл вечер. Гуляющий народ продолжал взрывать петарды, из дома напротив доносилось: ”Новый год к нам мчится...”., Алексей для проформы позвонил Нинке и спросил, как она добралась до дома. В трубке сначала послышалось :”Кто это?”, затем елейный женский пьяный голос произнёс: ”Лёша, любимый..”, затем грубый мужской бас с неприкрытой угрозой спросил:” Кто звонит?”.
”Так я и думал” - сокрушённо осел Алексей на протёртую банкетку.
”Ну хотя бы потрахались” - успокаивал его внутренний голос.
Достав из холодильника полбутылки выдохшегося шампанского, Алексей налил до краёв в треснувший хрустальный фужер и залпом выпил.
” А теперь - спать”- решил он, снял штаны и рубашку, укрылся одеялом и провалился в небытиё.
Сначала Алексею снилась деревня, дед Антип призывно махал рукой, приглашая взять косу и пройтись по июньской зелёной траве. Потом на небе пролетели какие-то аэропланы, в репродукторе на покосившемся столбе заиграло:” Нас в бой ведёт товарищ Сталин и Ворошилов наш герой...”.
Алексей упоённо косил, юркие ласточки низко летали над землёй, светило солнце. Но понемногу тучи стали заволакивать небо, за холмом уже накрапывал дождь и Алексей, бросив косу, оглянулся на сад, ища, где бы спрятаться от непогоды. Ветер взъерошивал кроны яблонь, потемнело и в блеске молний он с ужасом увидел под деревом прячущуюся гориллу.
”Бо-жеч-ки...” - с оцепенением вымолвил Алексей.
Замеченная горилла, почувствовав, что обнаружена, с бешеной скоростью выскочила из своего укрытия и бросилась на Алексея.
”А-а-а-а!” - разнёсся крик в неприбранной квартире.
Алексей вскочил с кровати, поскользнулся о разбросанные тапки и упал на пол.
Сердце бешено колотилось.
”Твою мать... твою мать...- стучала кровь в висках.
Внезапно в квартиру позвонили. На худых, трясущихся ногах Алексей подошёл к двери.
Заглянув в глазок, Алексей обомлел. На лестничной площадке стоял самец гориллы. Затем раздался удар и металлическая дверь жалобно задрожала. Алексей снова глянул в глазок. Самец гориллы разбежался и со всей дури ударил по двери. На этот раз дверь поддалась, перекосилась и повисла в ожидании последнего удара. Горилла, с налитыми кровавыми глазами готовилась к последнему рывку.
”Гос-по-ди...” - крик Алексея утонул в грохоте падающей двери.
Январский день белёсым глазом уставшего солнца безразлично взирал на город. Приехавшая скорая констатировала смерть Забелина Алексея Михайловича. Диагноз - остановка сердца. Где-то на другом краю города предавалась мужским ласкам неверная Нинка, охранник Жора Булыкин катал детей на ледяной горке, грузчик Витька Нефёдов сблёвывал остатки оливье в белый унитаз. И только далеко на юге, в глубине джунглей, сидя на дереве, сорвав кожуру с гнилого банана, сидела и смотрела вдаль довольная горилла.

Кричала в потёмках Душа:
”Верните себя мне саму...”,
Прохожие шли не спеша,
Душа не нужна никому.

К стене прислонилась Душа,
С трудом удержавшись от слёз,
С ней рядом промокший дрожал,
Побитый людьми старый пёс.

Протяжно и хрипло скулил,
На паперти грязной земли,
Дождь с неба безжалостно лил,
Заря занималась вдали.

Гремел безразлично трамвай,
Не веря уже в чудеса,
Душа позабыла про рай,
И обняла бедного пса.

Проснувшийся город вставал,
Как злой и постылый колосс,
А Душу теплом согревал,
Дышавший прерывисто пёс.

Замело... Замело... Замело...
Занесло все дороги-пути,
Затрещал льдом душевный надлом,
От себя никуда не уйти.

Я устал от неверной любви,
Ветер с гибкой играет ветлой,
Ты обратно к себе не зови,
Вьюгой сердце моё замело.

Я вина, видно зря избегал,
И не лез в червоточины драк,
А теперь заметает пурга,
Вой за дверью голодных собак.

Надоевшая стерва-метель,
Колет землю холодной иглой,
В стылый саван укрыта постель,
От упавшего снега бело́.

Вместе с собственной тенью сижу,
За пустым деревянным столом,
Да в окошко с тоской всё гляжу,
Поле зыбких надежд замело.

Я хочу расчесать твои волосы,
Деревянным ореховым гребнем,
Васильки собирать за околицей,
Под бездонным, сатиновым небом.

По мостку провести тебя за руку,
Укрываясь от летнего жара,
У колодца стоять ночью старого,
Наблюдая, как рдеют Стожары.

Целовать у склонившейся ивушки,
Обнимать желтоглазое счастье,
Оседлать скакуна рыжегривого,
И по полю широкому мчаться.

Поутру встретить ясную зореньку,
В домотканых рубашках с порожка,
Над уютным, бревенчатым домиком,
Вновь приколота лунная брошка.

Я хочу обрести тебя заново,
Гладить узкие плечи руками,
Чтоб пылало сердец ярко зарево,
И в твоём раствориться дыхании.

Нежно целую губами,
Лунную кожу твою,
Мокнут цветы-оригами,
Тучи-скитальцы снуют.

Ближе...Становишься ближе,
Гибких сплетение тел,
Утро молочное дышит,
Тёплым разлившись латте.

Де-воч-ка...Хрупкая ветка,
Майский зелёный листок,
Капля янтарного света,
Лавы текущей поток.

Воды священного Ганга,
Птица лишённая крыл,
Так, как тебя, тёмный ангел,
Я никого не любил.

Знаешь? Ты - зимняя вишня,
Павшая с неба звезда,
Тише...За окнами, слышишь?
Гулко стучат поезда.

Ночка моя колдовская,
Пряного моря прибой,
В чувствах своих я не каюсь,
Лишь надышаться б тобой,
Пусть мы изгнанники рая,
Но сохранили любовь.

Путь в Икстлан - торен он и тернист,
Сонмы душ убаюкала Вечность,
Зажигают шаманы у пропасти ночью огни,
Нагуаль воплощает собой бесконечность,
Воин Духа забытую мудрость хранит.

Уведёт за границы рассудка пейот,
Ощутив кугуара когтистые лапы,
Ты поймёшь иллюзорную сущность миров,
Иссушив бедный разум до призрачной капли,
В круг страданий магический кактус вернёт.

Что есть явь? Сумасшедшего бога игра,
Вызов сил колдунами могучими брухо,
Путь в Икстлан свозь пустыню бескрайнюю зла,
Закалит безымянного Воина Духа,
И сожжёт миражи бывших эго дотла.

Страх и ненависть - разве таков наш удел?
Снова войны и правители лгут век из века,
Стань же тем, не предав ту мечту, что хотел,
Превзойдя рабский, давний ярлык человека,
Кем до этого стать не посмел.

Унесут голодные чайки,
За моря недолгое счастье,
В золочёной дымке встречает,
Император Хайле Селассие.

За границей снов - Аддис-Абеба,
Солёный ветер, речной песок,
На ресницы гор упало небо,
Розовый мерцает горизонт.

Зарычат леопарды в саваннах,
В порты доплывут корабли,
Бризы ласкового океана,
Пробуждают духов земли.

Поцелуй меня - Аддис-Абеба,
Знойными губами прикоснись,
Сказочной травы прямые стебли,
Под мотив времён уносят ввысь.

Обовьются руками туземки,
Чёрный кофе с улыбкой нальют,
Позовут эфиопские земли,
Обещая вечный приют.

Детская мечта - Аддис-Абеба,
Воплощений прошлые мосты,
Распласталась полосатой зеброй,
Выдыхая сладковатый дым.

Сезон разноцветных зонтов,
Мелодия тёплых дождей,
Шумящего ливня поток,
Шальные круги на воде.

Рычащего грома раскат,
Звенящий ручей-златоуст,
И плазменных молний оскал,
Пронзивших небес синеву.

Ковёр изумрудной травы,
Расшитый узором цветов,
С афиш манит в стены свои,
Приехавший цирк шапито.

Ряды тополиных аллей,
Беседка в тени диких груш,
На влажной, согретой земле,
Разбитые зеркальца луж.

Пора озорных соловьёв,
Поющих весенний шансон,
Чирикающих воробьёв,
Счастливых влюблённых сезон.

Плывёт турмалиновый лёд,
По мартовским, раненым рекам,
Двух тел обнажённых тепло,
Касание рук человека.

Продрогший застыл полумрак,
Потухли белёсые свечи,
Бродячим котом во дворах,
Блуждает простуженный вечер.

Скрипит отворённая дверь,
Бездомным, докучливым ветром,
За плотной привычностью стен,
Безлюдья лежат километры.

Немое касание губ,
Горячий цветок поцелуя,
Уснули в последнем снегу,
Озябшие, кроткие туи.

Поленьями рдеет камин,
Дымок над трубою клубится,
В воде помутневшей вдали,
Агатовый лёд растворится.

Зоя Ильинична смотрела на фотографию и надрывно плакала. На старом снимке почти сорокалетней давности стояла она, тогда ещё совсем молодая женщина и рядом, держась за руку своей тонкой, бледной ручонкой был Павлуша, улыбающийся, в коричневых шортах и белой рубашонке с жёлтыми утятами. Пожилой еврей-фотограф в летний сезон часто подрабатывал в парке и Зоя Ильинична с радостью согласилась на предложение сфотографироваться с сыном. За высокими старыми липами галдели дети, визжа от восторга на каруселях, стояли длинные очереди за подтаявшим пломбиром, знойный июль стекал вязким топлёным маслом с синего, безоблачного неба. Сколько лет прошло...
Павлушин отец умер от рака желудка, когда тому едва исполнилось одиннадцать. Погоревав, Зоя направила все силы на воспитание сына. Кроме своей основной работы кладовщицы она подрабатывала уборщицей, но денег всё равно часто не хватало и если бы не помощь Зоиных родителей, живших в деревне, то ей бы пришлось совсем туго. После смерти мужа личная жизнь у неё не заладилась - то выпивохи попадались, то характерами не сходилась. Да и не было времени на эту личную жизнь, работа и Павлуша отнимали все силы. Так и маялась из года в год.
Между тем Павлуша незаметно подрастал. Учился он ни шатко ни валко, в худших учениках не ходил, но и отличником не был. И не успела Зоя оглянуться, а уж и выпускной вечер в школе на носу. Павлуша получал аттестат и она, гордая за сына, как и другие присутствовавшие в актовом зале родители, сидела на стуле и слушала напутственную речь директора. Если бы тогда знать, как оно всё обернётся...
Отучившись на сварщика, Павлуша, вернее теперь уже Павел Антонович был призван в армию и демобилизовавшись, через полгода женился на Римме из параллельного класса, к которой ещё со школы испытывал платонические чувства. Поначалу всё складывалось вроде бы хорошо. Молодожёны съездили в медовый месяц на Чёрное море, Риммины родители купили им квартиру и любовь была взаимной. Павла ценили на работе за трудолюбие, зарплата была немалая, а спустя четырнадцать месяцев предложили занять место мастера. Павел Антонович без раздумий согласился. Но если на работе всё ладилось, то вот в семейной жизни намечался разлад.
Римма никак не могла забеременеть и обследование показало, что от Павла Антоновича не может быть детей. Ставший угрюмым Павел теперь иногда прикладывался к портвейну, а Римма вечерами уходила из дома, говоря , что ей надо побыть с подругой. Через два месяца Павел случайно узнал, что подруга на самом деле - это механик Савёлов из их же треста, с которым у Риммы завязался роман. Были поданы документы на развод и произошло расторжение брака. С тех пор Павел Антонович Римму в своей жизни больше не встречал, ходили слухи, будто она уехала в Краснодарский край с каким-то кавказцем.
Вняв увещеваниям Зои Ильиничны, что на этом жизнь не закончена, Павел Антонович напрочь бросил пить и увлёкся литературой, а зимой купил машинку и сам пробовал писать небольшие рассказы. ”Ну, хоть с алкашами не будет якшаться” - довольная мать , как могла поддерживала сына в его начинаниях. Павел настолько ушёл в писательство, что перестал общаться со своими друзьями и коллегами по работе. Однажды утром Зоя Ильинична зашла в комнату к сыну (жили они теперь вдвоём в двухкомнатной ”хрущёвке, так как в купленной Риммиными родителями квартире Павел уже не мог находиться, о чём ему было сообщено бывшим тестем незадолго до развода) и увидела, что тот лежит на кровати , уставившись в потолок и совсем не собирается на работу, хотя будильник в красном пластмассовом корпусе верещал звонче сельского петуха.
”Ты что это, Павлуша, никак на работу не соберёшься?” - обеспокоенно осведомилась Зоя Ильинична.
”Зачем это? Оставь меня пожалуйста, мама.... Я теперь буду заниматься исключительно литературой, таково моё призвание” - Павел Антонович кашлянул и отвернулся к стене. Ни уговоры Зои Ильиничны, ни слёзы, ни угрозы участкового и насмешки соседей не дали результата. Постепенно Зоя Ильинична убедилась, что умственное состояние её сына требует консультации специалиста. А Павел Антонович с каким-то звериным остервенением принялся за написание прозы. Сняв со сберкнижки оставшиеся средства, он накупил стопки белых листов и блоки своих любимых сигарет. Шум от машинки стоял почти круглосуточно, табачный дым не успевал выветриваться в открытую форточку.
”Ты бы хоть не курил, а, Павлуш?” - жалобно просила Зоя Ильинична.
”Хорошо, мам..” - Павел Антонович тут же тушил зажжённую сигарету о стеклянную пепельницу, но после того, как мать закрывала за собой дверь тут же брался за следующую.
Павел носил свои творения во все издательства, газеты и журналы, но везде их наотрез отказывались принимать.” Бездари, они ещё обо мне вспомнят!” - Павел Антонович возмущался, добавляя несколько смачных матерных слов.
Вечером Зоя Ильинична зашла к сыну и с состраданием произнесла:” Супчика поел бы куриного, совсем себя голодом заморил из-за этой поганой писанины”.
Павел Антонович сосредоточенно стучал на машинке, не обращая на мать ровно никакого внимания. Та подошла поближе и увидела, что и листа бумаги-то в ней не было, сын отрешённо бил пальцами по буквам. Заглянув в его глаза Зоя Ильинична замерла от ужаса. В том, что её сын помешался окончательно не было никаких сомнений.
Павла Антоновича поместили в психбольницу на тихой Краснопресненской улице. Растущие у толстой кирпичной ограды вязы понуро гнулись от порывов налетавшего осеннего ветра. Мелкая листва лежала на выщербленном местами тротуаре, сутулый дворник с монотонностью китайского болванчика размашисто махал метлой. Была суббота и Зоя Ильинична пришла навестить сына, до этого проплакав за молитвой в церкви. Павлуша, в смирительной рубашке и в сопровождении санитара вместо приветствия глухо брякнул:” Мою книгу уже напечатали?”
”Скажите, что готовится к тиражу” - подошедший главврач с видом заговорщика прошептал Зое Ильиничне на ухо.
”Скоро, Павлушенька, скоро...А пока поешь вот, я пирожков принесла, сама испекла, да развяжите вы ему руки, нехристи!” - Зоя Ильинична зло уставилась на санитара.
Тот посмотрел на главврача и снял с Павла Ивановича рубаху.
”Как стану известным и гонорар получу - куплю тебе стиральную машину новую и путёвку в санаторий, в Феодосию хочешь, мам?” - Павел, как щенок уткнулся небритой колкой щекой в Зоино лицо.
”Только бы сердце не разорвалось, лишь бы не сейчас...” - сглотнув ком в горле Зоя Ильинична гладила Павла сухой морщинистой рукой по жёстким немытым волосам.
Октябрьский холодный дождь бился в стёкла больницы сотнями прозрачных мотыльков. Успокоенный Павлуша прерывисто дышал.
В понедельник Зоя Ильинична собрала Павлушины рукописи и вызвала такси до небольшой частной типографии. Сосед Лёнька согласился помочь принести их в сумках туда и обратно за пол-литровку. С трудом поднявшись на второй этаж бывшего купеческого особняка, Зоя Ильинична заказала четыре книги по одному экземпляру каждая, достав из сумок и положив на стол рукописи своего сына.
”Через неделю заходите, корректор сверит и отпечатаем” - услышала Зоя Ильинична, заплатила за услуги и вышла на улицу. Счастливый Лёнька нетерпеливо ожидал свою бутылку. ”На вот” - Вера Ильинична протянула ему купюру и вздыхая побрела по тротуару.
Переступив порог психбольницы, Вера Ильинична достала свежеотпечатанный экземпляр книги и вошла в палату в сопровождении санитара. Стоявший у стены Павлуша радостно бросился к матери.
”Вот, Пашенька, издали твою книгу, сто тысяч тираж! ”- Вера протянула Павлу книгу.
Тот обомлел и с минуту смотрел то на книгу, то на мать. Наконец он осторожно взял экземпляр в руки, глубоко вдохнув ноздрями запах типографской краски, медленно перелистал страницы и озабоченно уставился на мать:” А гонорар? Гонорар заплатили?”
”А как же, Павлушенька - заплатили и ещё три твои книги обещали издать, я и договор уже подписала” - Зоя Ильинична обняла сына.
”Я же говорил, мама, а никто не верил...” - из глаз Павла Антоновича потекли слёзы.
”Я верила, я верила, мой хороший” - Зоя Ильинична уже не сдерживалась и всхлипывала вместе с сыном.
Шумели за окнами вязы, тот же сутулый дворник махал метлой, но искра тепла, снова возникшая между матерью и сыном, как загорелась, так уже ни за что не хотела гаснуть.
Придя домой, усталая Зоя Ильинична выпила чаю и долго смотрела на фото, где она с маленьким Павлушей когда-то бесконечно давно снималась в парке у пожилого еврея-фотографа. Упавшая слеза скатилась на фото и растеклась на нём маленьким солёным озером. ”Как я ещё сама не сошла с ума?” - подумала Зоя Ильинична, перекрестилась на иконку, погасила свет и легла спать.
Умерла Зоя Ильинична во сне. Тихо и спокойно. Видно тот, кто призвал её в этот мир на муки и страдания решил, что пусть хоть уйдёт она достойно. А Павел Антонович спал в палате на жёсткой металлической кровати, под подушкой лежала напечатанная книга. Ему снилось, будто он купил матери обещанную стиральную машину и взял ей путёвку в санаторий и билет в Феодосию.

Бросили пепел в лицо,
Пепел живых мертвецов,
Что ж ты, война - злобы мать,
Снова зовёшь убивать.

Свой прославляя престол,
Машешь кровавым крестом,
В сорной хоронишь траве,
Лучших своих сыновей.

Разве так много добра,
От бесполезных наград,
От безымянных могил,
Тех, кто недолго и жил?

Все мы погрязли во лжи,
Веря в надежд миражи,
Что ж ты, война - горя мать,
Можешь лишь в гневе карать.

Пеплом покрыта земля,
Это чего ради? Для?
Трубы разносят вновь туш,
Кладбище преданных душ.

Я бы душу разлил по чашечкам,
Я б тепло расплескал по блюдечкам,
Померанцевой зорькой украсил бы,
Небосвод пробудившимся утречком.

Зазывал пирогами румяными,
Зверобой я в веранде развесил бы,
Укрывая туманами пряными,
Ободок златорогого месяца.

Самобранкой-скатёркой накрыл бы стол,
А котейка усатый прислуживал,
В домотканой рубашке б стоял простой,
И беседы плёл тонкое кружево.

Чабрецовым чайком славно потчевал,
Как ладьи, мял в сметане оладушки,
Выпив лишка - пропел вольным кочетом,
Жбан достал бы гостям мёда сладкого.

Лишь бы только не каркали во́роны,
Да волчица-война здесь не рыскала,
Я гостей бы увлёк разговорами,
Стародавней былиной и присказкой,
Вот бы было душевно и здо́рово!

Старость - ты клюкой стучишь в окно,
Тощая, сутулая старуха,
Выпито последнее вино,
В сенцах у окна усохла муха.

Ртом беззубым просишься за стол,
Спотыкаясь о порог высокий,
Шелест опадающих листов.
Осень. У реки шуршит осока.

Села, засмеявшись невпопад,
А в глазах затравленных усталость,
Зиму ждёт за хлипким тыном сад,
Он, как я, впустил сквалыгу-Старость.

Ну давай, свой предъявляй мне счёт,
А то мы здесь оба заскучаем,
Угощу наваристым борщом,
Напою горячим мятным чаем.

Погляди, кто это во дворе?
Ведьма-Смерть застыла у порога,
Светит месяц в наступившей мгле,
Подожду - осталось уж немного,
Пусто. Возле дома чей-то след...

О чём грустят холодные снежинки,
На землю опускаясь с высоты?
Мгновения их быстротечной жизни,
Природной первозданностью чисты.

Под ними тротуары и мосты,
Прохожие, спешащие с работы,
У парка запорошен монастырь,
Отшельник погружён в свои заботы.

Снежинок песня в тишине слышна,
Поют её небесные скитальцы,
Зима накрыла белый саван сна,
Изящные украсив в иней пальцы.

Дух севера приносят нам ветра,
Снующие везде, как пилигримы,
Блестят нездешним светом во дворах,
Снежинки, будто рая херувимы.

В окно взирает старый серый кот,
Храня квартир кисейное тепло,
Над городом хрустальный снег идёт,
Изогнутые крыши замело.

От меня ты любила утаивать,
Те секреты, что знал уже я,
Ты моя золотая Италия,
И погибшая Троя моя.

Спа-салонов фанатка и Ниццы,
А тебя я когда-то любил,
Пораженье моё при Легни́це,
И победа у Фермопил.

Будуаров неверная странница,
В мир с далёких спустилась Плеяд,
Ты елейного рая посланница,
И кромешный, сгустившийся ад.

Наполняешь альковы молитвами,
Не блюдя эталон чистоты,
Жанна д’Арк ты моя ненасытная,
И коварная Борджиа ты.

В жемчуга и парчу облачённая,
Но с пустою душою мадам,
Евой, знать, ты в Эдем наречённая,
Где я твой первородный Адам.

В постоянных интригах прожжённая,
Как мне выжить ещё довелось?
Артемида ты, в храме сожжённая,
Я - упавший Родосский колосс.

Скажи, Мадра́к, кто раса тех безумцев,
Что войны затевают вновь без меры,
Живут в подземных, спрятанных пещерах,
В поклонах перед силой грубой гнутся,
Не видя в том для тусклых душ ущерба?

Элсе́вио, мой друг - то троглодиты,
С рождения они до смерти слепы,
Их дом - сырые, сумрачные склепы,
Поводыри в зёв бездны - их элита,
А знания неверные нелепы.

Две тысячи прошло уж лет печальных,
Как бог их обещал назад вернуться,
Тот бог, которым все они клянутся,
Но не дождавшись - сердцем одичали,
И в новых войнах непрестанно бьются.

Мадра́к - их бог слепец, как вся их раса,
Не знающий, что солнце в небе светит,
Они его страстей порочных дети,
Кто в вере обрести пытался счастье,
Тех погребла навеки пыль столетий.

Элсе́вио, скажу без словоблудий,
Пещерный мир калечит даже зрячих,
От них жрецы сокрытый выход прячут,
Наверх, где каменист подъём и труден,
Тех троглодитов раньше звали - люди.

Троглоди́т (др.-греч. τρωγλοδύτης — «живущий в пещере», от τρώγλη «пещера, полость» и δύειν «проникать в», «погружаться») — в концепции Карла Линнея вид людей (лат. Homo troglodites), характеризующийся человеческим обликом, обильной волосатостью и неразвитой речью. Выделен на основе свидетельства древних авторов и рассказов путешественников.

Я не принял навязанных правил игры,
Этот мир отрицая с рожденья,
А вдали уж виднелся высокий обрыв,
Как болезненное наважденье.

Все дороги вели не в основанный Рим,
Расходясь и сходясь снова криво,
Я не принял навязанных правил игры,
И стремился всё время к обрыву.

Тот обрыв темнотой непонятной манил,
Что скрывалась веками на донце,
Злые ведьмы зажгли в зимнем поле огни,
В небе спряталось чёрное солнце.

Мир вцепился рукой, лгал мне тысячью ртов,
Мол, у края обрыва опасно,
Его слугам кричал я :”Здесь что-то не то!”,
С них срывая личины и маски.

А под ними скрывались подобия лиц:
Пустословы, тираны, убийцы,
Я избегнул холодных объятий земли,
Над обрывом взлетев вольной птицей.
(Той, что создана в небе парить).

Здравствуй, милая - пройдёмся, да развеемся на солнце,
Возле туй, рябин и грабов по дорожкам не спеша,
У скамейки рыжий дворник с интересом обернётся,
Уловив духов французских исходящий тонкий шарм.

Гомельчанка, гомельчанка - прогуляемся по парку,
Бьют часы на старой башне, где Румянцевский дворец,
Гомельчанка, гомельчанка - не избегну твоих чар я,
Клёны листьями желтеют в наступившем сентябре.

Может, славная - присядем? Быть хочу с тобою рядом,
Нежно родинка темнеет у кораллового рта,
Как красивы эти астры, что на клумбе у ограды,
Хочешь мы в кафешку сходим, если есть ещё места?

Гомельчанка, гомельчанка - прогуляемся по парку,
Бьют часы на старой башне, где Румянцевский дворец,
Гомельчанка, гомельчанка - не избегну твоих чар я,
Клёны листьями желтеют в наступившем сентябре.

Дождь пошёл над парком мелкий и оранжевая белка,
Смотрит грустными глазами, пряча краешек хвоста,
Полвторого показали на часах на башне стрелки,
Сквозь стволы деревьев виден белый гипсовый фонтан.

Гомельчанка, гомельчанка - прогуляемся по парку,
Бьют часы на старой башне, где Румянцевский дворец,
Гомельчанка, гомельчанка - не избегну твоих чар я,
Клёны листьями желтеют в наступившем сентябре.

Вот дела, в кафешке пусто! Мокнет жимолости кустик,
Кто над Гомелем поставил туч свинцовых балдахин?
Кофе крепкого с тобою пару чашечек пропустим,
Наслаждаясь днём сентябрьским и касанием руки.

Гомельчанка, гомельчанка - прогуляемся по парку,
Бьют часы на старой башне, где Румянцевский дворец,
Гомельчанка, гомельчанка - не избегну твоих чар я,
Клёны листьями желтеют в наступившем сентябре.

В ослепительном холле танцуют фокстрот,
Конвульсивностью тел уподобясь миноге,
Над Нью-Йорком пронёсся восточный циклон,
По паркету мелькают стройные ноги.

Манит вечер каштановый вкусом любви,
Водосточные трубы впитали потоки,
Дождевая вода вкусом лавовых вин,
Вымывает из душ человечьих пороки.

Вдохновлённые пары под звучащий оркестр,
Элегантно застыли в пол-оборота,
Мотыльками взлетая с условленных мест,
Под мотив музыкальный городского фокстрота.

В волнах света блестящий аккордеон,
Чью мелодию живо дополнили трубы,
И начищенный медный и длинный тромбон,
Увлечённо играют в стенах местного клуба.

А простывший Нью-Йорк вновь пьёт липтонский чай,
Да клаксоны машин оглушительно воют,
Налетевшим циклоном сдуло печаль,
Обнимают друга в танце чувственном двое.

Сугубо - я, сугубо - я!
Что, не ждала? А вот - припёрся,
В пакете марочный коньяк,
Блок сигарет, кальмара кольца.

Сугубо я, а кто ж ещё?
Такой безбашенно-нахальный,
Меня к душе твоей влечёт,
И к телу в растворённой спальне.

Сугубо я - тибетский як,
Или самец медведя-гризли,
Неси рюмашки под коньяк,
Да прочь гони дурные мысли.

Сугубо я курю кальян,
Под блюзы томные сугубо,
И если честно, не тая,
Похож на грустного инкуба.

Сугубо я - один такой,
Пусть есть другие и получше,
Сегодня сердце успокой,
Быть может я - счастливый случай.

Ну что ты медлишь? Дверь открой,
Пора испить до капли кубок,
А вот и обняла рукой,
Сугубо ты меня сугубо.

Как смешно вместе с ”бывшей” пить чай,
Делать вид, что остались друзьями,
Отгорело любовное пламя,
Как-то так, словно бы невзначай.

Водевильный, уродливый фарс,
Хорошо хоть нет мести и злобы,
Не настолько уж мы твердолобы,
Как другие из временных пар.

Чай так чай, в этом тоже есть стиль,
А коньяк был бы впрочем некстати,
Дни на драмы никчемные тратить,
Всё равно, что бросать их в утиль.

Если жизнь вновь решила сыграть,
Туз козырный остался в колоде,
Всё неплохо идёт пока вроде,
А по факту - сплошная мура.

Хватит волосы гладить рукой,
По глазам вижу - ты меня хочешь,
Помнишь лунные, страстные ночи,
Что вдвоём проводили с тобой?

Так распишем страницы судьбы,
Россыпь бросив на ней многоточий,
Сексом дружеским снова закончив,
Недопетую песню любви.

Стих написан под впечатлением периодически повторяющегося сна...

Часто видится сон, будто уличный пёс,
Догоняет меня укусить возжелая,
Словно выше домов пёс бродячий дорос,
Он терзает покой оглушительным лаем.

Я подняться стремлюсь, как израненный дрозд,
Суматошно машу вместо крыльев руками,
А внизу тень на клумбе фиолетовых роз,
Ядовито блестит стальными шипами.

Напрягая все силы достиг высоты,
Подо мною дома жестью крыш серебрятся,
Пёс рычащий скажи и откройся - кто ты?
Почему те же сны постоянно мне снятся?

Пёс проклятый молчит да осклабил лишь пасть,
В сумасшедшем прыжке дотянуться пытаясь,
Мой печален исход, коль на землю упасть,
Я отчаянно бьюсь, как птенец трепыхаясь.

Вот и снова ушёл от погони своей,
На земле страшный пёс, а в глазах его злоба,
Пусть я призрак бесплотный в этом мире теней,
Но в твоей не пропасть ненасытной утробе.

Страж астральных границ,
Душ поправший огни,
Зла опаловый нимб,
Догони...