Там за углом, в полуподвале
Есть полудикий ресторан
Звучит там (вспомнит кто едва ли)
Забытый хит Duran Duran

Шашлычный запах бьёт при входе
Угрюмый постояльцев вид
Но кто-то музыку заводит
И та в угаре том звучит

О том, что день прекрасный прожит
За пыльным масляным окном
И будет сотня дней похожих
И ресторан тот будет тоже

За аркой, справа как пройдёшь
Рукой привычно дверь толкнёшь
И так же солнце на закате
Пробьёт лучами окон щит

И Perfect Day c вечерним латте
Как призрак кофе зазвучит

Застывшее облако стынет
Над смогом трущоб городских
Тяну своё пиво лениво
В тени зацветающих лип

В тени этой ветер прохладой
И запах от лип медовой
И кошки лежат с голубями
Под лавочкой рядом со мной

Ворочают вяло ушами
От плавного шороха птиц
А те чуть воркуя жеманно
Любовью своей занялись

И я рядом с этой любовью
Тяну своё пиво до дна
И рядом летят птицеловы
На крыльях воздушного сна

Мелодию Гайдна о кайзере Франце
Играл пианист с отрешённым лицом
Стучали по клавишам белые пальцы
Кудрей непослушных дрожал метроном.

За шторами били дневные литавры,
Январский даруя по порциям свет
Прозрачные тени смеялись, порхали
И снова ложились на тёмный паркет

Я видел, как живо взметались по ритму
Как коршуны сыпались вниз на врагов
Лучи на представленных мною картинах
На старых картинах былых мастеров:

И вот окончательно зреет картина
По ноте звучащей, по ноте живой:
Портрет императора в евро чужбине,
Лавровый венок над седой головой,

Улыбка в усах над парадным мундиром,
Тяжёлого золота рамный багет
Трепещут знамёна, стреляют мортиры
И времени для отречения нет.

Под лёгким нажатием клавиш рояльных
Последний военный аккорд зазвучит
И к новым победам, и новым наградам
Доверчиво кайзера дух полетит.

На той стороне, где трава не растёт,
На той стороне, где обрыв,
Неяркое солнце из дымки болот
Встречает печальный мотив.

На дикой равнине безбрежно пустой
Укрытый широким плащом,
Играет дударь на свирели простой
Для тех, кто приходит гуртом.

Мотив этот сладок мечтой неземной
Возвышенным чем-то зовёт
Всё ближе красою своей колдовской
К обрывному краю ведёт.

И вот, перед тем как сорваться в обрыв
Где тьма беспробудная спит
Ряды молодой серебристой травы
Росой их чела оросит.

Увидят в последний предутренний час
Луч солнца зальёт капюшон -
Погаснет огонь ускользающих глаз
Услышат речей монотон.

На ровные нити бескрайних рядов
Обрушатся бездной слова,
И после шумит над обрывом веков
ЕГО молодая трава.

Кочует вечер летний
Над душною Москвой
Упрятаны от пекла
Под тёмною листвой
Сидят два человека
Два старых человека
На лавочке пустой.

Она - в горошек платье,
А спутник в пиджаке,
Ухоженный опрятный,
С улыбкой на лице,
Глаза уставив в точку,
Глядит куда-то вдаль
Как будто что пророчат
Полуживые очи
Сквозь белую вуаль.

И видит он сквозь дымку
Несущихся времён
Как с памятной картинки
По солнечной тропинке
С горошками на платье
Идёт счастливый сон.

Подходит, обнимает,
Воздушною рукой
И словно призрак тает,
Как будто с ним играет
Забавой временной.

Но в это время гладит
По выгнутой спине
Ладошкою шершавой
Старуха в платье старом
С зелёным портмоне.

Над ветхим оконцем безлюдного дома
Каких вдоль дороги пасутся стада
Навешено зодчество тонким узором -
Наличников полу гнилых красота.

Когда-то в том доме вдоль старого тракта
Дородною жизнью ломилась изба
Ползло долото по смолистым накладкам
Лепилась под стружками чудо-резьба.

Дымок поднимался кружась синевою
Уютною булькой кипел самовар
Подкрашивал мастер умелой рукою
И снова под окнами что-то строгал

Морщины ловили багровый румянец
Почти догоревшей короткой зари
И прыгали рядом, резвясь и играясь
С узоров слетевшие вниз снегири.

Вальяжно сидели за круглым столом
Входящие в светскую ложу поэты
Метали картишки сплочённым кольцом
Шуршали купоны, звенели монеты

По тёмным углам на скрипящих скамьях
Сидели слагатели уровнем ниже
У них не хватало монет в закромах
А кто побогаче, садились поближе.

Пускали слюну, вдохновляясь игрой,
Глядя как натужные лица потели
И губы скривляясь у тех за спиной
Торжественный гимн победителям пели.

Последний рояль на запчасти продали
Ушёл из района настройщик роялей,
Ушли из района завклубом и спортом
Ушли даже те, кто левачил эскортом

Остались в районе менты и чинуши
Открывшие маркеты, пабы и суши.
Остался сантехник Мамай Исинбаев,
Могильщики, врач и водитель трамвая.

Приезжие, те, кто сдают и снимают
(Котов и ворон я уже не считаю)
И всё в том районе казалось как надо,
Идёт как всегда, без особого спада

Ты в прошлой жизни была котёнком
Та которая едет в метро
Буковка к на черных погонах
Шапкой укрывшееся чело.

Он так хорош - коробок смартфона -
Скромно твой украшает быт
Знаковым чем-то, каким-то фоном,
Кем-то, кто буквы тебе строчит.

Бедная девочка, ты ещё помнишь
Жизней коротких белый круг
Веришь сонно неосторожно
Бреду который напишет друг

Я и сам так хочу поверить
В то, что таят любви письмена,
Чтобы вот так, почти без сомнений
Выпить чашу почти до дна

Где-нибудь там за восьмою жизнью
То, что накопится, всё отдать
Ну, а потом, что осталось тризной
Это самое поминать:

Взгляд так вспугнувший твои ресницы
Словно бы нет нам пути назад
То, от чего невозможно скрыться -
Жизни последней кошачий взгляд.

Не сон, не явь – туман кефирно-белый
Растаял снег, сквозь сито сыплет дождь,
В своей аляске мехом порыжелой
Со мной на шопинг под руку идёшь

Роняешь мне про то, что скоро праздник,
Про утку, сыр, шампанское, икру,
А я всё думаю, как тяжко и печально
Тащить обратно свежую муру.

Тащить себя до маркета – обратно
Испить с тобой привычный выходной
И любоваться всем лакейскою украдкой
Шампанским, сыром, уткой и икрой.

Пять палаток разбили по кругу
Пять друзей порыбачить во вьюгу
Им приспичило или взбрыкнуло
Кто теперь до конца разберёт

Но коварна погода в апреле
Полынью разглядеть не успели
Полынья перерезала льдину
Отколов с каменистой гряды

Рыбаки на кочующей льдине,
Оторвавшись от берега, плыли
Завывала едитская сила
Да плюющая снегом пурга

Джипиэс ожидаемо слабый
Не услышит спасатель державный
От Камчатской изогнутой бухты
Полухриплые крики людей

По уже совершённому факту
Аварийная держится вахта,
Согреваясь родной сороковкой
И горелок таблетных огнём

Долго sos на смартфонах пищала
Прерываясь по даче сигнала
Заштормило до пятого балла
Через пять затянувшихся дней

А в восьмой было ветрено-хмуро
На японском заливе Немуро
На японской заснеженной сопке
Джипиэс долгожданно пришёл…

Что осталось от маленькой льдины
Запорошил торжественно иней -
Пять обнявшихся тел и собаку
Обнаружил прибрежный патруль

Но упала, оттаяв снежинка
Покачнулась на шапке пушинка,
Натянулся струною ошейник
Потянувшей невольно руки

Шевельнулись застывшие губы
И японский моряк Накамуро
Улыбнулся широкой улыбкой
Не поняв про какую-то мать.

Играет огнями по глади
Судов проходящих река
Под ивами берег покатый
Качается ветром слегка

На том берегу недалёком
За кромкой кофейной реки
Пасётся луна одиноко
И трелят ночные сверчки

Под охристо-тёмной вуалью
Подводных течений изгиб
Нешумные вёсла взлетают
Пугая темнеющих рыб.

Прохлада вечерняя дышит
Кувшинок пасутся стада
И тише становится, тише,
И берега скрылась гряда

И нет шоколадной глазури
И смылась огней желтизна
И в небе пустынном дежурит
Огромной зеницей луна.

Осень тихая в месте тихом
Вдалеке от мирских забот,
Я приехал к тебе, промыкав
Километров дорог пятьсот

Поглядеть как закаты льются
На пятнистые сны коров
Просто в мир другой окунуться,
Мир далёкий от городов

Надышаться, вобрать насосом
Запах банный сырой листвы
И уехать, забыть, забросить
Эту сказочность пустоты.

Протяжённость лесов и пашен,
Позаросших репьём равнин,
Без абсурда убогих башен
Без скрипящих повсюду шин

Но не я, а другой, условный
Человек замедляет ход,
Это он завернул с грунтовки
По угасшим полям бредёт

Не закат его взгляд ласкает
Не просторы родных полей
На часы он глядит устало,
И обратно спешит быстрей

По дорогам, забитых пробкой
Пролегающий выбран путь
Без эмоций поедет кротко -
Получилось на всё взглянуть.

Я верил когда-то в большую страну
Идею, которую вшили народу,
Красивую сказку, прорвавшую тьму,
О чёрной химере и белой свободе.

Я жил как в теплице, смакуя обман,
Неясно пока для себя понимая,
Что скоро шатнётся незыблемый стан,
Единство нарушит партийная стая.

Народ без обмана – без мужа жена,
На месте пустынном, на месте забытом
Стоит непонятная чья-то страна
Старуха, как в сказке, с разбитым корытом.

И я, ту надежду упрямо храня,
Забытыми фильмами память лаская
Смотрю Укрощенье Лаврова огня
Обманутых яркой мечтой вспоминаю…

Меня не читают, какая досада
Без денег - нет славы, а мне и не надо,
Пишу для себя собирая в кубышку
Кротом бережливым на зиму излишку.

Откроют когда-то мою кладовую
На сайте поэтов совсем дармовую
Поставят оценку, отправят в уценку
С клеймом «неудачник» по новому сленгу.

Вяло вяло день ненастный
Сбросит утром одеяло
Темнота от окон красных
Голосит звонком трамвая

Им разбуженный внезапно,
Полудрёмно, полусонно
Начинаю различать я
Интерьер впотьмах условный

Мимо мебели случайной
Мимо кошки силуэта
Торжествующе прошаркну
До родного туалета

Там скукожившись от вспышки
Как пиявка из бутыли
Отраженье к свету вышло,
Улыбнулось через силу.

Вспоминая сон ушедший
Притворившись вновь собою
Протрезвевший, повзрослевший
Веки грузные омою.

Ну что ты дурашка, пугливый щенок
С заливчатым лаем бежишь наутёк?
Живешь у хозяйки причесан и сыт
Откуда же столько собачьих обид?

Глядишь из-под стула глазами волкА
Ты в принципе добрый-пушистый пока
Чужой не нагреет собачьих кровей,
Проснётся начало, которое злей.

Которое вмиг ощетинит клыки
Невидящих глаз засверкают белки
Но милая дама, хозяйка твоя
Невинно посмотрит, рукой поведя

Поведает живо пока ты не скис,
Что ты - по породе чистейший метис,
Поэтому злобный закравшийся ген
Приносит немало житейских проблем.

И этот закон, к сожалению, стар
Чем выше порода, тем реже оскал.

Двоичные коды смартфоновых сигналов
Токсичные дворы размноженных жэка,
Теснящихся авто вонзающее жало
Всё это наша жизнь до времени, пока…

Прожив десятки лет, переболев и выжив
Мы наконец поймём наедине с собой
Что выигрышных нам не перепало фишек
Весёлого крупье рулетки озорной.

Но если верить той теории про кванты,
Где всё живое суть – симулятивный мир,
То мы - азартных игр невольно фигуранты,
И кто-то это всё не даром сочинил.

Не льётся по чашам хмельное вино
Костры на рассвете горят
Крестового флага дрожит полотно
Готовится к бою отряд.
Хейя! Охейя!
Готовится к бою отряд.

За снежной долиной чернеют враги
Качается копий стена,
Заточим надёжные наши клинки
И ноги вонзим в стремена!
Хейя! Охейя!
И ноги вонзим в стремена!

Поскачет рысцой ощетиненный клин
Атаку трубач возвестит,
Быстрее несущейся звонкой стрелы
Отважный отряд полетит.
Хейя! Охейя!
Отважный отряд полетит.

Пусть гулом копыт отзовутся поля
Врагов мы почувствуем страх
Орлы золотые высоко парят
На наших широких плащах!
Хейя! Охейя!
На наших небесных вратах!

Под негой софитов, забивших проём
Смакуя внимание толпы разогретой
Художники жались неровным рядком,
Внимали бухтению искусствоведа

О том, как удачно лежит колорит,
О том, как фактура мазка гармонична,
О том, как удачно соседствует быт
С поэтикой образов эпизодичных…

А рядом накрытые стыли столы
Вокруг разогретые бегали стопы
Скрипели паркетные в зале полы,
Пространные речи плела Каллиопа.

Застыл беззастенчивых красок разгул
Спасительной репликой над головами
Последний оратор рукою махнул -
Облеплены сочные яства телами.

Краснеющих лиц замычал хоровод
О том, что нет денег на новые краски
Не ходит по выставкам тёмный народ
И спонсорской жилы иссякли запаски

И слыша всё это сквозь пьяный угар
Мешая с портвейном коньячную тему
За музу ушедшую поднял бокал,
Разбитую Вакхом её диадему.

Лёгкое облачко, белое, ватное
Скачет над озером белой лошадкой.
Лето такое-же, нежное, лёгкое,
Сосны качают высокими холками.

Я по полянам на стареньком велике
Пыжусь домчаться до кущей сиреневых
С ветром скатиться к озёрной идиллии,
Там, за сиренями – белые лилии.

Белые лилии с облака слитые
Белые лилии, небом умытые
Берег сиреневый как наваждение
Тёмной сиренью рябит отражение

Сосны баюкают облаком ветреным,
Время как облако вдаль – незаметное,
Вдаль ускакало аллюрами быстрыми
За берегами укрылось лесистыми.

Стихло пугливого дня дуновение,
Зеркалом ровно глядит отражение,
Белою проседью волосы – лилии
В небо уходят безветренно синее.

Нарежу лимон по кусочкам,
Налью дорогой коньячок,
Черкну прилетевшую строчку
А может быть, несколько строк

Представлю как в том анекдоте
Про слившего эль в унитаз -
Посредником быть не зачётно
Но ловится лёгкий экстаз

Представлю, как быстро заводит
Коньяк рычажков механизм
Весёлой нелепой мелодьей
Про этот смешной реализм.

И я превращаюсь в фаготы,
Кларнеты, габои и проч
Стихами читаются ноты
И рифмами радует ночь

И нюхом своим кулинарным
Я зов этот вялый ловлю,
А после тепло и отрадно
По клавишам ровным долблю.

Серая стена, белый потолок,
Ряд моих коллег деловит и строг,
Тонких рубежей хрупок макромир,
Целый день торчи - avoir le plaisir.

День упал на стол ворохом бумаг,
Что-то тут не то, что-то тут не так,
Неужели я только для того,
Чтобы каждый день – от метры к метро?

От стола к столу делаю отскок –
Серая стена, белый потолок…

Злато заката с коричневым домом,
Синий забор и вокруг тополя.
Грустно толпа, поредев у перрона
Входит в усталую дрожь сентября.

Окна забиты у дома снаружи
Где-то обваленный виснет балкон,
Тронется поезд, толчками разбужен,
И осветится вечерний вагон.

Солнце ослепит сидящих напротив,
Красками пятен взбодрит колорит,
Злато заката с коричневым домом
Мимо теней за окном зарябит.

Я, оглянувшись, увижу сквозь тени
Как за перроном отчалят назад
Дома сгоревшего плавное тленье,
Окон забитых опущенный взгляд.

Надышишься московским перегаром
В какую-нибудь глушь спешишь залезть–
Рюкзак, смартфон и время до вокзала
А там - рассейских городов не счесть

Лежат разрухой по родным просторам
Дом покосившийся безлюдный - не беда,
Газ вот он, счётчик – за забором,
По трубам - родниковая вода.

Чем здесь не отдых, воздух с кислородом
Без добавления оксидов и тэдэ,
Поговоришь за водкою с народом
Шатающимся рядом не удел

Поймёшь простую истину России,
Что питиё есть праздничный обман
Глядя на то, как горестно осилит
Без закуси соседушка стакан.

Пойдёшь в музей зверей узреть макеты
И кот скучающий смяукать будет рад
Как спят они столетья за столетьем
За тишиной верёвочных оград.

Дом этот пуст уже тысячу лет
Нет ни души в тёмно-синем саду
Лишь затаившийся сумрачный свет
Перед порогом встречает листву

Пусто вокруг, ни мышей, ни кротов,
Лишь завывание ветра в трубе.
Так почему этот призрачный кров
Так притягателен милой, тебе?

Он притягателен так потому,
Что растворённые ставни скрипят
Музыкой тихой встречает уют
Полуоткрытых окон в палисад

В этих оконцах чуть тени видны
Тени танцуют, встречая тебя
Праздник зависшей полночной луны
Кто-то справляет в конце октября.

Там пустота прозябает внутри -
Вся атрибутика падшей листвы.
Ты – это искра на млечном пути,
Осень, впитавшая свет янтаря.

Лёгкою дымкой морского рассвета
Скрытые, дремлют в порту корабли,
Рыжий мальчишка на камне согретом
Ход парусов заприметил вдали.

Там, разгоняемым бризом июля,
Двум кораблям озаряется путь,
Два корабля на бакштаг развернули -
Парусом полным по ветру нырнуть.

Первый корабль красивее, богаче,
Рубка отделана медной каймой,
Шкипер бывалый и прочные мачты
Высятся над белоснежной кормой.

Этому бури не страшны и смерчи,
Ну, поштормит, от вторых он уйдет.
Курс обновлённою картой отмечен,
Точной стрелой гирокомпас ведёт.

А вот второй - полудышащий ботик,
Парус потрёпан, ободранный нос,
Скрип такелажа как бешеный котик
Лает – добычу унес альбатрос.

Старенький бот никому не известен,
И капитана заброшен очаг,
Нет у него ни жены, ни невесты,
Только мечты развевается флаг.

Ветер ненастный обдует игриво
Пенной водою окатит гранит,
Где-то в далёком Бискайском заливе
Волны накатят на низкий бушприт.

И понесёт невесомая вечность,
С каждой секундой умчатся года
Вспомнит на долгом пути человечьем
В море упавшая ночью звезда

Крик капитана о помощи вспомнит,
Грохот о скалы могучей волны,
Как уносимые морем осколки,
Резко светились при свете луны.

Как через время навстречу фрегату
Из остывающей дымки ночной
Выплыл корабль и матросик на вахте
Дёрнулся рыжей своей головой.

Несётся переполненный вагон,
Метро с утра насыщено телами,
Держу как все, незыблемо смартфон,
Затерянный внизу, под головами.

Прижат к не прислонившимся дверям,
Зато дышу, когда они открыты,
Сгибаясь, разгибаясь пополам
Как Арлекин с улыбкой ядовитой.

Неслышно открывается она -
И я несусь, подхваченный теченьем,
Струится переливами волна -
Людских голов ритмичное каченье.

Шуршанье ног и человечий рой -
Кошмарный призрак середины века,
По коридорам сомкнутой стеной
Идём наверх из газовой горелки

Когда-нибудь завтра наступит вчера,
Дежавю или старое из параллелей,
Приземлится из огненного столпа
Космо-птица на космо-аллее.

Выйдет скромный оттуда на вид человек,
Весь в блестящем, а как иначе,
И, конечно, он будет мудрее всех
Человеков, вокруг стоящих.

Скажет, что же вы, вашу ядрёна мать,
Позабыли про все законы -
Человечество надо давно спасать,
А вы бьёте лбы о поклоны.

Всё стучите, стук превратив в дерьмо,
Для утех накопляя злато,
По амбарам насиженное добро
Не позволит прослыть богатым.

Головой покачает - и снова в путь.
Всё останется, как было раньше.
И никто не поймёт ту простую суть,
И не станет житуха краше.

На богатство ночное, на сотни звёзд,
Будут зреть они, не моргая,
Вспоминая про то, что сказал им тот,
Не вполне адекватный парень…

Ой вы шузы мои шузы, шузы новые мои!
Шузы новые, китайские, феноловыи!
Как одену на работу - пересилю запах пота,

Все китайское на мне, весь в китайской чешуе -
Еду по московским пробкам на каршеринг-Москвиче.

Всем доволен, всё приятно, лишь немного непонятно:
Почему я не китаец в этой сказочной стране?

Её простое имя – Серафима…
Она была воздушна и ранима.
Училась всё играть на пианино,
Бельканто виртуозным наделима.

Французский изучала, излучала,
И речь её как ручеёк журчала.
Кокетничала и озорничала.
Потом куда-то резко так пропала…

…Нашли её на просеке лесистой
С избушкой, витьевато-неказистой,
Повёрнутой фасадом на три буквы.
Ну что описывать, и так понятно всем.

Толпа несчастных лыцарей стояла
И, хлопая глазами, провожала
Богатую избушкину бабёнку,
Кащееву любимую жану.

Снова утро, снова на работу,
Злой будильник точен по утрам,
По нетерпеливому отсчету
Всё идёт по пройденным следам.

На постели тают выходные.
Поутру проснувшись, впопыхах,
Новый день встречается лениво
Безотказной стрелкой на часах.

Скучною работой пересилив
Серенький потерянный денек,
Поднимаем стонущие спины
На зачётный финишный рывок.

Пробежим свой путь до остановки,
Прагматичные и ушлые во всем,
Мелочей нагруженных котомки -
Этот день - до завтра донесём.

В середине ветреного мая,
Вместе с уходящею весной,
Ландыши под вечер собирая,
Уходила тропкою лесной.

Листики свисали на запястье
Празднично струился аромат,
У весны, бушующей во власти,
Девственен пленительный наряд.

Повинуясь сладостной истоме,
Дальше уходила по тропе
От давно наскучившего дома,
Ближе к завлекающей мечте.

Там, в глуши лесного полумрака,
Прижимала трепетно к груди
Солнышком рассыпанные знаки
На своём мерцающем пути.

Протянула бережный букетик
Извиняясь, словно спохватясь,
Что любви и ландышей под вечер
Натянулась призрачная связь

Солнце поднимается за Доном,
Камышовый стелется туман,
Сотня поредевшая уходит,
Раненый плетётся атаман.

На засаду набредут устало,
Вспышками покроется редут,
И росой окроплены кровавой,
На траву знамёна упадут.

Полетят свинцовые картечи,
Выбивая с сёдел казаков,
Но поднимут ангелы за плечи
Души те за стаи облаков.

И воткнётся пика атамана,
Захрипит сражённый вороной,
Посреди весеннего тумана
Рядом с багровеющей рекой.

Оживут, пришедшие незвано,
Трели птиц в упавшей тишине,
Там, за Доном иволга печально
Аллилуйю пропоёт весне.

Яркий полдень череда укроет
Облаков на дальнем берегу -
Это сотня выйдет к водопою
С неба, недоступного врагу.

На заре умчавшейся эпохи,
Когда мир был девственностью мил,
Жили-были люди-полубоги,
Над землёй летавшие без крыл.

Птицы вместе с ними воспаряли
Над просторной юдолью земной,
Ведь Атланты, так народ тот звали,
Понимали их язык простой.

Но во тьме, в темнеющих пещерах
Жил другой, завистливый народ.
Те летать как птицы не умели,
Глядя на зовущий небосвод.

Копья и мечи свои точили,
Битвами прокладывая путь
К славе, и Атланты неземные
Не давали крепко им уснуть.

Назревала Битва с Темной силой,
Сожжены над пропастью мосты,
Ратники гигантские сплотили
Легионов стройные ряды.

Битва продвигалась безуспешно
Для почти растаявших сторон,
Над равниной, горькой и безбрежной
Поутих мечей усталый звон.

Встретились воюющие свиты,
И атлант седой, вперед ступив,
Молвил: Темных сил Властитель,
Все погибнут, битву завершив,

Если договор не примут люди,
В пепел обратится этот край,
Так пускай Хранителями будут
Облака свободных птичьих стай.

Зоркие глаза друзей-пернатых
Проследят за душами людей
До черты, где всё живое - свято
До черты, где дальше - не убей.

Через них совместным созиданием,
Будем жизнь народов направлять,
Мысли все, поступки и желания
На весы бесстрастные кидать.

Так они на форуме решили,
Договор заклятием скрепив.
Патрули крылатые кружили,
Над людьми, высматривая их.

Чёрные вороны с голубями
Ласточки и гордые орлы
Воспаряли сильными крылами
Над своими братьями земли.

И слетались перед расставанием
С этим миром в призрачный чертог,
Но следил за их полётом тайно
Ободком мерцающий зрачок.

До сих пор торжественно под Сводом,
Чуть весов изменится наклон,
Бороздит крылами чёрный вОрон,
Равновесия храня закон.

Если в малиновом свете
Вечер уснул в кустах,
Можно услышать флейту,
Которую слышал Бах
Тонкой дудою Лель
Или поёт свиристель…
Но флейта – фантасмагория обречённости
Повествующая об эпилоге.

Проходи мимо, дыши глубже.
Лето иссякло в лужах?!
Яблоки с гнутых веток
Сыпятся напоследок.
Утром как после сечи
За свиристелем кречет -
Осень - роняет сор -
До диез минор

Реки ночами стынут
Лица людей другие,
Серые, неживые,
Быстро проходят мимо,
Рыбы уходят глубже

На глубине кайфуя
От аутентичного
Месяца
Пьющего сон
Снаружи

Под лазоревым небом широкие волны -
Караваны на запад ведёт бедуин -
Разбиваются молотом – белым молом
Припадая пеной к ногам твоим.

Мы с тобою женаты давно, привычно
Тянем ношу сопутствующих проблем,
Так зачем же пилотам таким столичным
Полетать захотелось на зависть всем?

Так зачем же, зачем ворожить над морем,
Почему мы так любим закатный шторм? -
Парашют выше чаек как синий воин
Настигает бег белокрылых волн.

Ты сидишь, а глаза твои, не мигая,
На весёлую пену смотрят вниз
И несётся катер, волну взрывая,
А в ушах словно песня ветра свист.

Но недолго песнь распевалась эта
У земли крылья сложены, как всегда -
Смотришь грустно вдаль, где всё тот же ветер
Провожает парус всё тот же вдаль.

На улице растаял снег,
Идут дожди январской ночью,
А ты всё пишешь, ты – поэт,
Глотая чай, рожаешь строчки.

Вокруг тебя сидят коты,
Зевают первобытной пастью,
Всё ждут, когда напишешь ты,
Когда закончатся напасти.

Ты им прочтёшь, что написал,
Что родилось в тиши уюта,
Какой-то лёгкий мадригал
Они оценят мяу – круто.

Пойдут вокруг, подняв хвосты,
Они то знают, после чая
Кошачьи сбудутся мечты –
Ведь голодна кошачья стая.

Покормишь стаю и уснёшь,
И, сон улыбчивый лаская,
Кота рукою загребёшь
Того, кто слушал, не моргая.

Он в прошлой жизни был поэт
Писал, как ты, на тесном ложе,
Не зная слово «интернет»
Каким-то важным там вельможам.

Они внимали тем стихам,
Всё ждали длинного финала,
А после рыскали в хлебах,
Искали истину в бокалах.

Один лишь он в тиши ночной
Смотрел на сумрак синей ночи,
Лишь он угадывал с тобой
Простую магию тех строчек

Живущий в каменном мешке
Без интернета -
Романтик был как Поль Верлен
И был поэтом.

Струился музыкой рефрен -
Всё о голубках
Ходил под вечер в секонд хэнд
И жил как будто.

А утром легкие, как сон
Слагались вирши,
К нему слетались на поклон
Голубки свыше.

Носили на своих крылах
Мечты и дали
Того, что не было в стихах
А лишь в скрижалях

Он верно следовал пути,
Лучистой музе,
Ни с кем романов не скрутил
В житейский узел.

Ноябрьский день глядит в окно
На стол и скатерть
Пучок волос упал на дно
На дно кровати.

На озере с бором брусничным,
На глади с туманной зарей
Бутоном из сосен лучисто
Светило начнет водопой.

Лучам полусонную рыбу
По черному дну не достать
Людские безмолвные глыбы
Готовят для них благодать.

Струной перетянется время,
Кивнет и замрет поплавок,
Прохладой по глади повеет,
Волной плавника рассечёт.

И будет над берегом биться,
Назойливо так мельтешить
Подвижной дугой серебристой
Леща невеселая прыть.

Кряхтя, на крючок и за жабры
Положат в облупленный таз
И будет на солнце так жарко
Светить отражающим глаз.

Тем вечером, осенним и дождливым,
На выходе у станции метро
Стояла бабушка со связкой георгинов,
А мимо, маневрируя бодро,

Людское диво мерило шагами,
Мелькало чёрно-белое кино,
Стучало по асфальту каблуками,
Смотрело на цветастое пятно.

Листочки полусонные загнулись
Включились ярко-жёлтые огни,
На перекрёстке неприметных улиц,
С её немноголюдной стороны.

Не будет этим вечером свиданий,
До праздников дорога далека…
Ну что же? Дотерпела, достояла,
Цветы сложила внутрь рюкзака.

Упала в радость прожитого века,
Такой же вечер, прошлые года
В объятия родного человека,
Цветы ей подарившего тогда.

Художник продавал свои картины
С одной полуприкрыто тенью длинной
Смотрело чьё-то женское лицо.
А рядом натюрморт стоял с селёдкой,
И улыбался как-то он неловко.
Скорее, оттого, что продавал.

Ушанку с сальвадорскими усами
Готическая отрезала рама,
Прохожие судачили местами –
Селёдку или даму покупать.

Смеялись дети, мимо пробегая,
Гоняя воробьёв крикливых стаю…

Вдогонку что-то детям пробурчав,
Сложил селёдку с дамой и треногой,
Побрёл домой, как ходят носороги
Отсиженные переставляя ноги.

И облако над ними проплывало-
Румяное растаявшее сало,
Распахнутое небо накрывало
Идиллию завёрнутых холстов,
Глаза той дамы меряли селёдку,
Взгрустнувший мир казался одиноким
Размытыми тенями ждал финала
Без дамы, без селёдки и усов...

За капучино офисной столовой
Двоих соседей мельком наблюдал:
Она была задумчиво сурова,
А он, как видно, ветреный нахал.

Сидела неподвижно манекеном
А он ронял какие-то слова -
Остывшая нетронутая пена -
Цвет кожи у печального стола.

Ушли, как фиолетовые тени,
Ушли, как обречённые уйти
Ничто не омрачило повседневья
Ничто не преградило им пути

Минута и другие на подходе -
Она и он, болтают, веселясь,
И аура дымящегося кофе
Воздушных слов не нарушают связь.

И думал я, что так же незаметно
Проходит безмятежная любовь -
Как ветерок безветренного лета,
Как кофе, что остынет вновь и вновь.

Девочка стригла кусты сирени
И напевала что-то чуть слышно
Песенка лета, песенка солнца?
Что было солнце в глазах зелёных?

Папа качался в старой беседке
В кресле-качалке, плавно читая,
Томно представив путь самурая.

Мама сидела в чистом бассейне,
Грелась, синела вода микрофлорой
Всё было тайной окутано строгой -
Словно всё было на самом деле.

Девочка стригла кусты сирени
И напевала голосом тонким:
Что-то про маленького котёнка,
Белого, слабенького и слепого.

Ну, а в конце этой песенки
Вышла
Старая тень,
Что таилась под крышей,
И, потрясая тонкой бородкой,
Вторила девочке песнь про котёнка,
И становились меньше кусты:
Дао, о Дао, Лао-Цзы!

Невидимо время шлифует гранит,
Нет имени - нет и следа,
Песочные струи часов, коротки,
Просочатся, вновь пустота

Откроется миру вселенской дырой,
Придёт народившийся мир,
Взмахнёт неожиданно ловкой рукой
Из тьмы этой бездны факир,

И тут же из призрачной ямы веков
Холодная пасть пустоты
Проглотит едва наступившую новь -
Твои неземные мечты,

Способные вырвать из грязи мирской
Большие земные дела…
Как жаль, что уносится время стрелой,
Секунда упрямо мала.

Лишь Новая вдруг засияет звезда,
Системы возглавив полет,
Факир этот бросит её в никуда,
Лишь палочкой тонкой взмахнёт.

Беру перо, рисую точки,
(Перо, конечно, инструмент)
От точки к точке - путь короче -
Прямым лучом рисует свет.

Люблю короткие отрезки,
Из них, дисперсных, состоят
Круги, кривые, неизвестность…
Я неизвестности не рад.

Я не люблю гадать на картах,
Кофейной гуще и тэдэ,
Всё в этой жизни из квадратов
Их ярко-чёрной простоте.

У основания квадрата,
Расправив руки до сторон,
Живёт рисунком Леонардо
Геометрический закон.

Овалов забродивших брагу
Ленивой кистью рисовать? -
Не лучше ль сразу – в передрягу -
Круги слащавые порвать.

Их пи-примерную погрешность,
Мундира сыра с маслом нежность
Красиво точкой разорвать…

Не следуя признанной моде,
Думаю о погоде,
Погода мне нравится больше, чем разжигать дрова.
В этой бессвязной злобе, душной мирской утробе
Головы вылезают с вспененного молока.

Может быть, и коснётся,
Бурной рекой снесётся,
В судеб ручьи вольётся
Бремя моих забот,

Кто-нибудь даст соломку,
Как-нибудь потихоньку,
Мимо дамб и заборов
Странника понесёт

Мимо рекламы с пивом,
Жмурясь, на ней игриво
Пышноволосая дива
Камнем укажет путь -
Быть без коня убиту
Либо, просеясь ситом,
Плыть со своей соломкой
В экзистенциальную муть.

Не прячь под подушкой блокнот,
Прости, если это вдруг тайна,
Я знаю, тебе не случайно
Судьба вдохновение шлет.

В твоем неприкрытом окне
Цветет неприметная юность
И чувства еще не проснулись
Как хмель в молодом вине.

Желанием тайну познать,
Испить эту чашу земную,
Ты носишь в себе благодать
Случайного поцелуя.

Ты пишешь… ведь, правда, стихи?
Они сокровенны, хранимы,
Как сказочные херувимы
В полете чисты и легки,

Что хочется ими пространство
Заполнить и снова умчаться
В открытую дверь – пустоту.

Он был смешон уродливой губой,
Косыми, близорукими глазами,
Повсюду зубоскалящий конвой
Преследовал короткими шажками

Чтобы ему по жизни не везло,
Как зайца обезумевшая свора,
Топтало детское безудержное зло
Его судьбу по длинным коридорам.

Он рвался вниз, по лестницам большим
Метался в расступающихся лицах,
И не было желающих, других,
За этого, чужого, заступиться.

Но прозвучал спасительный звонок
У растворённой перед классом двери,
Так долго ждал, несчастный, свой урок
С оскалом полузагнанного зверя.

Я слышал в темноте,
Как ты обулась,
Вышла,
На улице затих трамвайный перезвон,
Мелькнули огоньки реклам по синим крышам
И круг немой луны
Печалил небосклон.

Перебирал сквозняк
Гармошку занавесок,
Идёшь теперь одна -
Трущоб мирских изгой,
Твой храм открыт ветрам
В полуночную мессу,
Спешишь опять туда,
Пленённая луной.

Ты знаешь, что любовь
Полуночное чувство,
Оно - как свет луны,
За скопищем домов,
По золотой стезе
На крыльях Заратустры,
Летит к тебе одной,
Богине злых ветров.

­­­Я всегда был в любви размазней,
Был с красивыми робок, неловок,
Но увидел я в тихий прибой
Тару юную божьих коровок.

Ты спасала, их тельца неся,
Пронося над губительным морем,
И ладошками нежно тряся,
Поднимала в сочувствии брови.

Только крылышки их задрожат,
Улыбнешься и вздрогнут ресницы
И наивный твой девичий взгляд
Торжеством доброты озарится.

И тогда подойду я к тебе
И скажу безо всяких уловок:
Я готов с Вами вечно ловить
И любить этих божьих коровок!

Прищепка, спица и башмак
На полке у меня пылятся,
Они лежат как три паяца
Внося дизайнерский бардак.

Когда внутри пылает злоба,
Прищепка просится к губам -
Мою безумную свободу
Бездумью гнева не отдам.

И полетит стрелою спица
Конечно, мысленно, к мозгам,
Когда от лени притупится
Моих суждений ятаган.

Тоскою наседает осень -
Башмак смеющийся взбодрит,
Гвоздями вроде бы и грозно,
Но с тонким юмором глядит.

И все они больны уютом,
Уютом закисает кровь,
Прокиснуть нравится кому-то,
Но мне нужна другая новь.

И перед дальнею дорогой
Кладу в нагруженный рюкзак:
Мечту, забытую свободу,
Прищепку, спицу и башмак.

Сверкают новые машины,
Коттеджи высятся вокруг,
А серый ослик бабы Нины
Везет ее на дальний луг.

За годом год - маршрут знакомый,
Пасет она своих овец.
Зимой из шерсти вяжет кофты,
Из мяса варит холодец.

Идет тандем, качаясь, летом
И мушек рой сгоняет хвост,
Как будто сказочник из детства
К спине услужливой прирос.

Она ему поет неслышно
Старинных песен монотон,
И он, под такт ее мотивов,
Шлет понимающий поклон.

В ее котомке - хлеб для друга -
Все крошки съест в ее руках,
Всегда натянута подпруга
И упряжь новая в губах.

Нетерпеливые сигналы,
Машины юркие снуют:
Не терпят на дороге пару,
Когда домашний ждет уют.

Она лишь хмуро улыбнется,
Ногою нежно в бок боднет
И он послушно понесется
Ослиной удалью на взлет.

За поворотом сбавит ходу,
Устав от долгого рывка,
Почуя, что помял немного
Своею прытью седока.

И баба Нина, взяв поводья,
На луг направит не спеша,
Где ждет равнинные угодья
Ее широкая душа.

И день проходит незаметно
И новый завтра настает
И ослик так же незабвенно
За годом год ее везет.

Майкл из Питера, Ганс из Москвы
Оказались вдвоем в Берлине,-
В девяностых тогда, увы,
Пребывала страна в трясине.

Майкл Кронштадтский, аристократ,
Обаял неприступных немцев
Ну а Ганс… он и был бы рад,
Только Люберцам там не место.

Два художника, две судьбы,
Два изгоя в одном флаконе,
Майкл устал от своей гульбы,
Бедный Ганс ночевал в притоне.

Рисовал на Курфюрстендамм
За дватцатку прохожих немцев
Ну а Майкл в это время дам
Утешал соловьиным скерцо.

Через десять прошедших лет
Я узнал от друзей – знакомых:
Миша спился, упал в кювет
Покатясь по своей наклонной.

Ну а Ганс, он же наш Вадим
Над фортуной дрожал упрямо
И, возможно, ею любим,
Приземлился в Берлине плавно.

Научился, практичный наш,
Говорить по-немецки бегло,
Ну а Майкл, городской алкаш,
Посыпать русый волос пеплом.

Ганс живет в мастерской с женой,
Майкл один на скамейке дрыхнет…
Для кого-то судьба порой
То погаснет, то снова вспыхнет.

Здесь, наверное, дело в том,
Что ты ждешь от своей фортуны:
Любишь весело плыть в прибой
Или долго бродить по дюнам.

Каждый день, проходя над железкой,
Я ищу средь домов и машин
Горизонт, где протяжные рельсы
Ищут путь на просторы равнин.

Там сойдутся их ровные струи
С ритмом дальних бескрайних дорог
И усталость размеренных буден
Не отыщет мой ближний порог.

Будет петь и гудеть монотонно
Вольный ветер далеких краев,
Провожая все дальше вагоны
Непрерывных в пути поездов.

Всюду с ковбоем напасти,
Зорко преследует рок, -
Грифом висит ежечасно,
Ждет, когда спустят курок.

Дула наставленных кольтов
Страхом расширят зрачки,
Птица замрет перед взлетом,
Псы ощетинят клыки.

Пульс участится и вздрогнет
Выстрелом вражья рука,
Шпорами в бок и поводья
К гриве прижмут седока.

Конь - на дыбы от испуга,
Всадник нырнет головой,
Лопнет тугая подпруга
Перед нахлынувшей тьмой.

Тело оставив, помчится
Резким галопом душа,
Чтобы мечтой насладиться,
Ветром свободы дыша.

Перед полетом на небо
Время назад повернет
Псов одичавших свирепость,
Грифа зависший полет.

И, испугавшись свободы
Пленницы вольной своей,
В воздухе схватишь поводья,
Вновь повстречаешься с ней…

Вздрогнет душа не напрасно,
Значит, ей нужен рывок -
Смелое чье-то коварство,
Взведенный кем-то курок.

­Жара под небом Барселоны,
Небес высок ультрамарин
И ждут кровавые загоны
Работу шумных гильотин.

Здесь, обреченные быть жертвой,
От ран свирепствуют быки
И матадоры неизбежно
Вонзают с криком эстоки.

Кружатся в светлой карусели
Парят в лазоревой дали
Одежд небесных акварели
Не видящих земной крови.

Но видел, как на пыльной плахе
Бык умирающий лежал
Архангел в облака рубахе,
Когда над бойней пролетал.

И заглянув в его слепые
С предсмертным отблеском глаза,
Чуть влажные, пока живые,
Где неба стыла бирюза,

Он вспомнил гору Элеона
И тихий глас в тиши ночной
О жертве, небу принесенной,
Перед ликующей толпой.

Этот вечер продрогший
К закату спешит упрямо
И по мерзлому тракту
Неровные дни скользят.
Путь мой – к солнцу,
Опущенному за домами,
Чей зрачок –
В нечастой сети оград.

Этот мир,
Погребенный под слоем снега,
Верю, Солнце растопит
Сакральным своим теплом
И замерзшие люди
Под самым безгрешным небом,
Взявшись за руки,
Греться пойдут пешком.

Промелькнет и уйдет,
Ослепив леденящий холод,
Унесет его космос
В большое свое депо
И последним лучом
Через стекла насквозь проколот
Унесется вагон
По Филевской струне метро.