Трезвон протяжный колоколов
В апрельском колеблется
воздухе:
Мирская блажь —
вон из голов,
В Пасху душа —
на роздыхе!

Столы
заполняют собой
куличи
«Христос Воскресе!» —
звенят уста,
В такой атмосфере —
поди уличи
Святош, поменявших
десятки личин,
Чья душа — как и вера — пуста!

Хоть хитра и извилиста
эта братия,
Не уйдёт она
от зоркого глаза!
Попытаюсь здесь разобрать и я
Представителя
каждого
класса.

Итак, застолье. Кулично-яично
Праздник
ходом своим
течёт,
Вдруг молвит хозяин:
«А я вот лично
В церковь хожу, мне за это —
почёт!

Каждое посещение
фиксирую
в блокноте,
За полгода визитов накапала —
сотня!
И на сей торжественно-высокой ноте
Предлагаю
за Бога
напиться сегодня!»

Сказал — и водка рекой полилась!
А спустя два часа питья
Жены фингалом
окрасился глаз,
И в спальне рыдает дитя!

Или вот, тёща —
Пришла к нам на праздник
Как к семьям опека
приходит с проверкой,
И, шикнув на внука: «Ушёл, безобразник!»
Всё мерит суровой
тёщиной меркой:

«Куличик вот этот —
негодный, плохой,
А этот —
пропёкся слабо!»
И скачет по кухне
прыткой блохой,
Губы в ухмылке склабя:

«Тесто — твёрже
урановых руд!»
Что угодно невестка
в ответ
говори —
Она не замолкнет:
«В рай не берут
Таких вот как ты неумех-поварих!»

Осточертел этот балаган!
Сбор семейный
мне явно пошёл
не впрок.
«Ну в церкви хоть выдохну», — полагал.
Наивно!
Едва перешёл
порог,

Орда старушек —
хрупких, в летах
Налетела (как вечером моль
на раму):
Мол и одежда на мне —
не та,
И рожа —
под стать
борделю,
не храму!

Щеки кагорным
цветут румянцем,
Открытки разосланы,
набито пузо,
Соцсети сверкают
лоском и глянцем...
Но это всё —
суета и обуза.

Я, может, и сам
далеко не святой,
И буду посмертно
на вечный простой
В глубины отправлен ада;
Но мне противно
от мысли той,
Насколько порой
бывает пустой
Настолько важная дата!

Давайте же истинный смысл вдохнём
В сегодняшний
светлый
день!
И пусть наши думы все будут — о Нём,
А не о питье и еде!

Пускай свой бред
несёт фарисей,
На грудь двухтонный
вывесив крест!
Сегодня добро — не распри — сей:
Христос
не ради ханжей
воскрес!

Корябать вирши — много ль нынче надо?
Засядь за комп, сваляй из букв слова —
Без ритма, рифм, согласия и лада.
Чтоб сильно не болела голова,

Её не утруждай подбором темы:
Любовь, разлука, слёзы, грозы, кровь;
На жизнь посетуй, мол, уже не те мы,
Воспой меланхолично отчий кров.

Ты женщина-поэт? Так даже проще:
От ярости трясущейся рукой
Пиши о первой встрече с милым в роще
И как потом он, гад, ушёл к другой!

Черкни в конце о чём-нибудь избитом
И сразу публикуй, не обождя:
Пускай стихи, как в яме старой битум,
Красуются (до первого дождя)!

Писать — легко, и не ищи отмазку,
А если мыслей — как берёз в степи,
Удобную надень цинизма маску
И всех подряд безжалостно стеби!

Блицкригом безжалостным зимнюю стужу сминая,
Весеннее солнце в сугробы вонзает клыки.
Пророку был дан декалог на вершине Синая,
А нам скоро в дар небеса ниспошлют шашлыки!

Едва уловимые вздохи грядущего мая
Срывают нещадно ледовые с рек башлыки,
И шепчет природа, зелёное знамя вздымая:
«В обитель мою приходите поесть шашлыки!»

В сенях маринуется в уксусе шея свиная...
О, как на мангале ты станешь нежна и легка!
Не в силах досуг выходных провести без вина я —
И вылазку в лес без ведёрка иль двух шашлыка!

Наполнили воздух раскаты голодного лая,
И, сытые влагой, по небу плывут облака,
Белёсой громадой своей окоём выстилая:
Чудеснейший день, чтоб пожарить шампур шашлыка!

Тяжкие думы меня истерзали,
Робкой рукою берусь за перо.
Очи мои — как фонтаны в Версале,
Лик истощен, на висках — серебро…
Лирикой я увлекался сыздетства,
И накалякал немало стихов.
Ныне моё составляют соседство
Гогот гусиный да клич петухов
(или, порою, амбре катяхов).
Славная жизнь — тишина пасторали!
Только бывает что сердце в ночи
Ёкает вдруг: «А душа не стара ли
Быть стихоплётом? Подагру лечи!»

Как компасы магнитный манит полюс,
Как тянет грузовые поезда
К себе по нитям рельсов мегаполис,
Огнями рассыпаясь как звезда —
Влечёт меня к тебе твоя душа
(Ну и, конечно, прочие места).

Едва от нетерпения дыша,
Уста скрепив печатью поцелуя,
В убежище пристроясь камыша,
По ласке женской трепетно тоскуя,
Вдруг чую: нарастает твердость глины
(Ногами утонул в прибрежном мху я).

Огнём желанья средь речной долины
Я вспыхнул — и воды холодной гладь
Зарделась цветом зреющей малины!
Лишь ветер-трикстер мне бормочет: "Глядь,
Еще одна в твоих объятьях дева!" —
И льстят ему кивком осоки стебли,
Чьи тени в этот час зловеще-длинны.

Но что нам до того? В разгаре гребли,
Мы, внемля нотам тихим волн напева,
Реке уставшей делая массаж,
Плывём во мрак. Берёз шеренга слева,
Ряд сосен — справа. (Кисть свою не Феб ли
Достал, чтоб сотворить такой пейзаж?)
Под лодкой нашей — полный омут ила.
И сколь бы рьяно воду ни мутила,
Внося разлад в гармонии пассаж,
Злодейка-ночь — не скрыть любви светила!

Теперь далеко отсюда
Предатели и подонки
(Чьё имя на всех — Иуда,
Чьи сгнили насквозь душонки)
В припадке бессильной злости
Святыни мешают с грязью,
В надежде, что кинет кости
Хозяин, зайдясь в экстазе.
Их фюрер, давно почивший —
"Пророк, что войдет в анналы",
И Рейха газет почище
Их медиа и каналы;
Им стыдно писать на русском,
За предков своих им стыдно
Нацисты стоят под Курском —
Их счастью конца не видно,
Глумятся в ехидстве рожи —
Но участь у них бесславна:
Настигнет расплата Божья —
Как нелюдей из Беслана —
Всех тварей, что льют помои
На землю, где их растили!
Лишь кровь их грехи отмоет,
Врагов и убийц России!

Соцветия и стебли алых роз
Глазам приносят радость и усладу.
Вкушая солнца свет и влагу рос,
Не ждут цветы осеннюю прохладу.

Но лишь сентябрь ступит на порог,
Из сада выпроваживая лето,
В короткий срок бесславно канет в Лету
Вся грация шипастых недотрог.

Цветущей нашей юности задор -
Не более, чем глупости и вздор
Для бренного дряхлеющего тела.

Бесславно пасть и выцвесть в прах земной,
В веках исчезнув - нет судьбы иной
Дошедшим до годов своих предела.

Жар тела, распалённого соблазном,
Касанья шелковистого нейлона
В союзе, над любым мужчиной властном,
Зовут войти в трепещущее лоно;
Сливаясь с нею в сексе первоклассном,
Он страсти плод вкушает исступлённо
В саду из плоти, нежном и атласном,
Адамова отыгрывая клона.
Продлится их сношение, доколе
(Финал, что столь желаем нам всеми!)
Презрев оковы разума и воли,
Не выльет член скопившееся семя
На пышущие ляжки юной девы —
Как змей, чей дар украл невинность Евы!

Перо бессильно петь приятства секса:
Вступ в тело леди слаще крем-брюле,
Вкуснее флорентийского бифштекса,
Сытнее консоме и кассуле!

В тональности мажорной страсти крики,
Стаккато стонов в девичьих устах,
Аччелерандо тел на самом пике —
Пред ними меркнет всё, что создал Бах!

Чтоб принял холст палитру пылкой сцены,
С благословеньем кажого мазка
Венерой, в свет явившейся из пены,
Творить должна художника рука!

Либидо суть реактор мирозданья,
Воздам ему сонетом этим дань я!

Восстал мой член — как воин в жаркой брани,
Неколебим пред натиском орды —
Когда с аллюром стройной горной лани
Меня на ложе потянула ты.
Твоя горячность — с похотью на грани —
Собой вуаль пронзала темноты:
Упруга грудь, соски как сталь тверды,
Ланиты рдели, запотели длани...
И, нежную поглаживая спину,
Вошёл в твою я влажную вагину,
А после — дымкой взор застлало вдруг:
Лишь слух ловил сонату сладких стонов,
Разврата неизменных компаньонов,
Что вторили скрещеньям ног и рук.

В лесу безлюдном
двое
сошлись:
Дева и ловелас,
И первая, смыв
пуританства
слизь
На чары его повелась.

***

Под саваном беззвёздным небосклона,
Окрашенном в сапфировый подтон,
Он трепетно её погладил лоно,
И лес поколебал протяжный стон.
Как пред еврейским некогда пророком
Раздвинулась мятежная волна,
Так, похоти влекомая пороком,
Цвет чресел распростёрла и она.
И пала непорочная вагина!
И кровь лилась, багрово-горяча —
Как кровь очередного сарацина
На лезвии эдесского меча!
Но делались толчки всё слаще, слаще...
Лишь в час, когда, листвы пронзая вязь,
Рассвет тенёта Никс распутал в чаще,
Закончилась их половая связь.
И, голая, к нему она прижалась,
От множества оргазмов понежнев
(Не зная, что она — какая жалость —
Не первая из им распятых дев!).

Слиянье тел так сладостно и томно:
Едва ли насыщенью есть предел,
Когда твой разум плавит, словно домна,
Слиянье тел!

Когда тебя я полностью раздел,
На ухо прошептала ты нескромно:
«Пропой пером постыдный мой удел —

На мир влиянье похоти огромно,
Она — зиждитель помыслов и дел!»
И ночью той потряс наш дом не гром, но
Слиянье тел!