Спускался вечер с гор небесных,
Смиренно таяла заря,
Воспетый день в садах окрестных
За свет цеплялся фонаря.

Но свет неона равнодушно
Смотрел на то, как меркнет день,
Чудак с рождения послушно
Стерёг ветлы живую тень.

Теперь он главным был, покуда
Стояла под ветлой скамья,
Знал, вскоре место для этюда
Украсят трели соловья.

Встречая счастьем озарённых,
Сквозь ветви мягкий свет дарил,
Стихами нежными влюблённых,
Порою с ивой говорил.

Закат вечерний завершался,
Смолкал в мерцанье звёздном сад,
Свет фонаря со мной прощался,
Бросая вслед холодный взгляд.

Санька

Санька проснулся далеко до рассвета. Уже которую неделю его не отпускало мучительное чувство голода. Щёки и живот впали, стали видны рёбра и позвоночник. Он подошёл к кадке, зачерпнул ковшиком колодезной воды и жадно выпил. В животе заурчало недовольное страшное существо. Кое-как справившись с болью, он проковылял к старшей сестре Наденьке, та открыла глаза, но не в силах самостоятельно подняться с постели, попросила брата подать воды. Приподняв голову сестрёнки, он бережно напоил её и тихо прошептал:
- Наденька, родненькая, держись. Я обязательно что-нибудь придумаю.
В ответ Наденька чуть заметно улыбнулась уголком рта, закрыла глаза и опустила голову. У Саньки накатились слёзы, не сдержавшись, он всхлипнул и, шмыгая носом, пошёл к печи на которой лежала опухшая от голода мать.
Обессилев совсем, она не слезала с неё уже третий день. И теперь, каждое утро, Санька тихонько забирался на приступку, подносил ко рту матери зеркальце и проверял не померла ли она. Убедившись, что мать жива, и напоив её, он надел на себя короткие штанишки, сшитые из старой материнской юбки, латанную на рукавах рубаху, протёртые до дыр на подошве сандалики, нахлобучил на голову отцовскую кепку и вышел во двор. Вокруг стояла мёртвая тишина, казалось, что вся деревня вымерла.
Звёзды ярко светили, подмигивая ему, и эта небесная благодать придала мальчонке большей уверенности и решительности. Санька зашёл в пустой амбар, взял холщовый мешочек и, выйдя за плетень, перекрестился. Оглядевшись по сторонам, он поднял лежащую неподалёку палку и, опираясь на неё, как старичок, отправился в соседнюю деревню к тётке Лукерьи, в надежде разжиться, хоть кружкой проса, чтобы спасти от смерти сестру и мать. Путь был не близкий, ковыляя по просёлочной дороге, в голове сидела занозой только одна мысль:
- Хоть бы хватило сил, хоть бы хватило сил!
Задумавшись, он вспомнил отца, который после схода талой воды, уехал в город на заработки, и до сих пор не вернулся. О том, что последние два года стояла страшная засуха, засеянные поля сгорели на корню, а те крохи, что оставались доела саранча. Зерно в колхозе выдавали подушно, но его с трудом хватило только до весны, а на дворе стоял жаркий и знойный июль. О том, что приезжали какие-то дядьки в военной форме, изъяли все зерновые излишки, угнали лошадь и корову, а оставшихся несколько кур и старого петуха давным-давно съели, так как кормить их всё равно было нечем. Любимый пёс Дружок сдох от голода, а Мурка сбежала в лес и больше не появлялась.
Дорогу он знал хорошо. Соседняя деревенька стояла на пригорке за лесом, в километрах пяти от родного села. Раньше он часто ходил проведать одинокую тётку, но это было с отцом, когда солнце светило в макушку. А сейчас, рассвет только собирался забрезжить, и ему приходилось преодолевать не только слабость, но и поселившуюся в нём внутреннею оторопь. Выйдя на лесную дорогу, он остановился, обернулся назад и задумался… Перед глазами стояли истощённые голодом мать и любимая хроменькая, после перенесённого полиомиелита,сестрёнка. Мальчонка вытер рукавом нос и побрёл дальше. Свет первых рассветных лучей стал просачиваться сквозь ветви и ему стало немного легче на душе. Вдруг в метрах десяти от него показалась волчица, она пристально смотрела Саньке в глаза, как бы спрашивая его:
- Куда же ты направляешься, несмышлёныш?
А тот, вылупив на неё свои огромные синие глазёнки, застыл на месте. Ему показалось, что их противостояние длилось целую вечность, и тут он вспомнил наставления отца:
- Никогда не убегай от собак.
Собрав в кулак всю силу воли, Санька стоял как вкопанный и пристально смотрел в волчице в глаза. Волчиха, виляя хвостом, будто собака, стала осторожно приближаться к нему. Остановившись в метрах пяти, она пометила дорогу и протяжно взвизгнула. Санька от ужаса закрыл глаза. Из леса выбежала серая стая и, сделав то же самое, скрылась в ельнике.
Вывело из оцепенения мальчонку протяжное лошадиное ржание. Услышав его, испуганный Санька сбежал с дороги и спрятался в кустах орешника. По дороге ехала телега, но вскоре лошадь вздыбилась и напрочь отказывалась идти дальше. Хозяин, стегая кобылу хлыстом, пытался сдвинуть бедолагу с места, но та сильно артачилась. Тогда он крепко выругался, слез с телеги и внимательно огляделся вокруг. Затем, стащил с повозки два тяжелых мешка и, тщательно укрыв их лапником в узенькой просеке, быстро вернулся назад. Вскочив на телегу, бородатый мужик ещё раз подозрительно огляделся по сторонам и, развернув лошадь, скрылся за поворотом лесной дороги.
Санька, не раздумывая, бросился к тайнику, отбросив лапник, он прикоснулся к мешку, и мысль, молнией сверкнула в его голове:
- Зерно!
Он быстро развязал мешок и заполнив пшеницей холщовую котомку, помчался, что есть мочи домой.
Наутро Санька стоял на коленях перед разрушенной церковью, плакал и молил Бога о прощении, а ещё через три дня вернулся с мешком муки и бутылью подсолнечного масла отец. Шёл 1932 год. Саньке исполнилось шесть лет.

Шурка

Шёл 1941 год. В деревне, где жила семья Саньки, мало-помалу начали забывать страшные голодные годы коллективизации. Потихоньку жизнь окрепла и стала на ноги. От прежнего слабого и худого мальчонки мало что осталось. Вырос пострел, вытянулся, возмужал, целая сажень в плечах, отца почти на голову перерос, и только большие ясные, синие глаза выдавали в нём маленького Саньку, спасшего когда-то от голодной смерти мать и сестру. Теперь, сельчане, всё чаще звали его Шуркой. Мать хлопотала по дому, работала на колхозной ферме дояркой, отец трактористом в механизированной бригаде. Сестра Наденька, училась в городе на фельдшера. В общем жизнь текла своим чередом.
Двадцать первого июня Шурке исполнилось пятнадцать лет. Вся семья собралась за общим столом, приехала из районного центра сестра, позвали в гости тётку Лукерью, соседей, друзей. Веселились, танцевали, молодёжь пила медовуху, а кто постарше самогонку, но в меру, по-деревенски закусывая. Вечером Санька с друзьями побежал на реку любоваться багряным закатом, а на следующий день с утра разразилась страшная гроза. Ближе к полудню, в двенадцать часов дня, по громкоговорителю объявили, что началась война. Бабы плакали и причитали, а мужики стояли молча, нахмурив брови и сжав кулаки.
Отцу Шурки дали три дня на сборы и вместе с односельчанами призывного возраста увезли на полуторке в неизвестном направлении. Прощаясь, отец строго наказал сыну:
- Теперь, Шурка, ты главный мужик в семье. Будь опорой матери.
Шурка молча смотрел отцу в глаза и только кивал головой, ещё не понимая того, что видит его в последний раз.
Уже осенью, на отца пришла похоронка. В которой говорилось, что Рябинин Иван Степанович, геройски погиб под Смоленском и посмертно награждён медалью за отвагу. Узнав о гибели отца, Шурка убежал к реке и до полуночи не появлялся дома. Рыдая, он поклялся отомстить фашистам во что бы то ни стало. Эта дерзкая мысль не покидала его целый год, и он стал вынашивать план, как попасть на фронт.
Однажды он не выдержал и рассказал обо всём матери, та брякнулась на табурет, руки её упали, как плети, и слёзы потекли по щекам. Придя в себя, она смогла только вымолвить:
- А как же я, Санечка? Ведь ты совсем ещё малец.
Шурка подошёл к матери, обнял и тихо произнёс:
- Мам, ты не переживай, я обязательно вернусь с победой!
Софья Андреевна, схватила голову сына и стала целовать, причитая:
- Родненький, да на кого же ты меня оставишь? Тебе же только шестнадцать годков стукнуло. Отец в могиле, Надя в госпитале, а ты на фронт. Не пущу!
Но у Шурки был твёрдый характер отца, который всегда держал своё слово. Преодолевая неукротимое желание – бить врага, он смог продержаться всего лишь ещё один год. Мать понимала, что удержать сына своей жалостью и любовью уже не в силах. Выправив метрику и прибавив себе год, гордый Шурка явился к матери в солдатской форме, чтобы попрощаться и, утром следующего дня, уехал в страшную и зловещую неизвестность.
Каждый день мать молилась за детей… И однажды от Шурки пришло письмо, в котором сообщалось, что он жив здоров, но был ранен в ногу. Случилось это под Курском. Бои шли страшные, немцы пытались прорвать оборону, но наши стояли на смерть. Много было раненых и убитых.
Утром предстоял решающий бой. Видя большие потери, Шурка упал на колени и стал горячо молить Отца Небесного о помощи. Густой туман стал потихоньку рассеиваться и начался артналёт. Вдруг его кто-то окликнул, Шурка обернулся и увидел в окопе старика с седой бородкой и телогрейке.
- Откуда он взялся? - подумал Шурка. Но старик молча дотронулся до его ноги, и исчез в тумане таким же странным образом, как и появился.
Неподалёку от Шурки разорвался снаряд и его, каким-то чудом, отбросило под бревенчатый накат, только нижняя часть левой ноги осталась снаружи, в неё и угодил осколок. Получив тяжёлое ранение, он кое-как собрал все оставшиеся силы в кулак, перетянул ногу солдатским ремнём и потерял сознание. Очнулся Шурка в медсанбате, где ему сделали сложную операцию. К счастью, ногу удалось сохранить. Затем предстояло долгое лечение и восстановление в госпитале. Позже он узнал, что из всех бойцов взвода в живых остался только он один, но наши войска выдержали натиск фашистов, перешли в контрнаступление, и враг ценою жизни тысяч солдат был разбит. Спустя месяц от матери пришло ответное письмо. Из него он узнал, что госпиталь, в котором служила Наденька разбомбили и она погибла под завалами.
Шурка не спал ночь, ему казалось, что от его сердца, после смерти отца, отрезали ещё один кусок. С Божьей помощью, он стал потихоньку ходить, а значит, подумал Шурка: «Можно вернуться в строй и снова громить врага». Перед самой выпиской из госпиталя, он стал надевать на себя стираную гимнастёрку и случайно нащупал в самом конце нагрудной планки зашитый плотный предмет. Осторожно распоров её, он увидел совсем маленькую иконку с изображением того самого старика, который во время боя явился ему из тумана. И тут Шурка понял, что спас его от неминуемой смерти Николай Чудотворец.
Дошёл гвардии старший сержант Рябинин Александр Иванович до самого Берлина полным кавалером ордена Славы и оставил на стене поверженного Рейхстага надпись: «За отца и сестру!».

Отец Александр

Закончилась война, отгремели бои. В деревне Луговое каждый день ждали возвращения родных. Шурка вернулся с войны только в сентябре 1945 года. Мать, увидев сына, сначала не узнала его, а услышав голос, бросилась на шею и стала рыдать, причитая:
- Дождалась, родненький, дождалась! Вымолила тебя у Бога!
Шурка расцеловал мать, утёр скупую слезу и вошёл в дом.
- Сынок, миленький, дай я хоть тебя разгляжу, - всхлипнула мать.
От прежнего Шурочки не осталось и следа. Перед ней стоял крепкий седовласый мужчина с солдатской выправкой, вся грудь в медалях и орденах, ясный, небесный взгляд немного потух и казался очень усталым.
- Ничего, - подумала Софья Андреевна, - отогрею материнской лаской и любовью, и засияют у моего Санечки глазки, как прежде.
Вечером, во дворе Рябининых, собралась почти вся деревня. Гуртом накрыли быстренько стол, выпили за победу, помянули погибших и со скорбью на глазах затянули «Чёрного ворона».
Теперь в деревне все считали Шурку героем и уважительно величали Александром Ивановичем. Поначалу Александр устроился трактористом. Мужиков на селе не хватало и его приняли с большой радостью. Но от матери чувств ребёнка не спрячешь. Видела она, что сын стал совсем другим, очень набожным. Каждое утро, с рассветом, да и на вечерней зорьке ходил к разрушенной церкви и подолгу молился, а спустя полгода не выдержал и сказал:
- Ты мать, не серчай на меня, но не я могу больше так жить. Камень на душе висит. Дал я Богу слово, что, если выживу, всю оставшуюся жизнь посвящу служению ему. Решил поступать в духовную семинарию. Софья Андреевна, внимательно выслушала сына, и утирая слёзы тихо произнесла:
- Опять, Санечка, ты меня покидаешь.
Затем, помолчав, добавила:
- Но раз дал слово Богу, то теперь держи до конца.
Сашка крепко обнял мать и поцеловал.
- Когда же ты едешь, сынок? – спросила она его.
- Да, вот только рассчитаюсь с колхозом и сразу же в путь, – ответил, не задумываясь, ей сын.
Уволили Александра с трудом, но, зная его заслуги и характер, противиться долго не стали. Мать напекла пирогов, собрала необходимые вещи и, поцеловав сына, перекрестила на дорожку.
Долгий путь прошёл Александр Иванович, пока стал священником, служил сначала в храме алтарником, затем псаломщиком, иподиаконом, и только после этого, батюшка благословил его на поступление. Окончив духовную семинарию, Александр год жил при Новотроицком монастыре послушником, готовился принять постриг. Но однажды, во время вечерней молитвы, ему было видение. Зашла в келью женщина, покрытая платком и говорит:
- Раб Божий, Александр, поезжай-ка домой, восстанови разрушенный храм, а с ним и душевный покой обретёшь.
Александр хотел было проводить страницу, но, подойдя к двери увидел, что та была заперта на засов. Тут-то он и понял, что приходила к нему Матерь Божья.
Домой отец Александр возвращался не один, а с матушкой Галиной и двумя сыновьями погодками Николаем и Иваном.
Мать несказанно была рада, силы у неё были уже не те, что раньше, сказалось на здоровье пережитое. А тут столько помощников пожаловало, да и внуков давно хотела увидеть.
Узнав, что в деревню пожаловал отец Александр, их родной Санька, бабы и мужики обрадовались. Стали всем миром восстанавливать храм Пресвятой Троицы и у батюшки загорелись глаза. А покуда шли строительные работы служба проходила в доме Рябининых.
Во время восстановления храма произошёл один невероятный случай. Приближался праздник Вознесения Господня, все работы соответственно были отменены. И вот, ближе к полудню, одному из строителей приспичило залезть на колокольню, чтобы закрепить стропы, конечно без ведома батюшки. А тут как назло привезли машину песка для отделочных работ, стали звать батюшку, спрашивать куда ссыпать песок. Батюшка перекрестился, осмотрелся вокруг и, указывая место, произнёс:
- Господи милосердный, прими грешного раба твоего.
И в этот момент, с колокольни сорвался рабочий прямо в только что сгруженную кучу песка, при этом совершенно не пострадав. Молва о чудесном спасении разнеслась по всей округе, и к батюшке потянулись прихожане с окрестных сёл, кто за советом, а кто за благословением.
Спустя три года, на Святую Троицу, храм радушно открыл свои двери.
Прожил отец Александр долгую и счастливую жизнь, дело его продолжил сын Николай.
А на горке у реки Чистая и по сей день стоит белокаменный храм, сверкая своими золотыми куполами.

Закончилась война, отгремели бои. В деревне Луговое каждый день ждали возвращения родных. Шурка вернулся с войны только в сентябре 1945 года. Мать, увидев сына, сначала не узнала его, а услышав голос, бросилась на шею и стала рыдать, причитая:
- Дождалась, родненький, дождалась! Вымолила тебя у Бога!
Шурка расцеловал мать, утёр скупую слезу и вошёл в дом.
- Сынок, миленький, дай я хоть тебя разгляжу, - всхлипнула мать.
От прежнего Шурочки не осталось и следа. Перед ней стоял крепкий седовласый мужчина с солдатской выправкой, вся грудь в медалях и орденах, ясный, небесный взгляд немного потух и казался очень усталым.
- Ничего, - подумала Софья Андреевна, - отогрею материнской лаской и любовью, и засияют у моего Санечки глазки, как прежде.
Вечером, во дворе Рябининых, собралась почти вся деревня. Гуртом накрыли быстренько стол, выпили за победу, помянули погибших и со скорбью на глазах затянули «Чёрного ворона».
Теперь в деревне все считали Шурку героем и уважительно величали Александром Ивановичем. Поначалу Александр устроился трактористом. Мужиков на селе не хватало и его приняли с большой радостью. Но от матери чувств ребёнка не спрячешь. Видела она, что сын стал совсем другим, очень набожным. Каждое утро, с рассветом, да и на вечерней зорьке ходил к разрушенной церкви и подолгу молился, а спустя полгода не выдержал и сказал:
- Ты мать, не серчай на меня, но не я могу больше так жить. Камень на душе висит. Дал я Богу слово, что, если выживу, всю оставшуюся жизнь посвящу служению ему. Решил поступать в духовную семинарию. Софья Андреевна, внимательно выслушала сына, и утирая слёзы тихо произнесла:
- Опять, Санечка, ты меня покидаешь.
Затем, помолчав, добавила:
- Но раз дал слово Богу, то теперь держи до конца.
Сашка крепко обнял мать и поцеловал.
- Когда же ты едешь, сынок? – спросила она его.
- Да, вот только рассчитаюсь с колхозом и сразу же в путь, – ответил, не задумываясь, ей сын.
Уволили Александра с трудом, но, зная его заслуги и характер, противиться долго не стали. Мать напекла пирогов, собрала необходимые вещи и, поцеловав сына, перекрестила на дорожку.
Долгий путь прошёл Александр Иванович, пока стал священником, служил сначала в храме алтарником, затем псаломщиком, иподиаконом, и только после этого, батюшка благословил его на поступление. Окончив духовную семинарию, Александр год жил при Новотроицком монастыре послушником, готовился принять постриг. Но однажды, во время вечерней молитвы, ему было видение. Зашла в келью женщина, покрытая платком и говорит:
- Раб Божий, Александр, поезжай-ка домой, восстанови разрушенный храм, а с ним и душевный покой обретёшь.
Александр хотел было проводить страницу, но, подойдя к двери увидел, что та была заперта на засов. Тут-то он и понял, что приходила к нему Матерь Божья.
Домой отец Александр возвращался не один, а с матушкой Галиной и двумя сыновьями погодками Николаем и Иваном.
Мать несказанно была рада, силы у неё были уже не те, что раньше, сказалось на здоровье пережитое. А тут столько помощников пожаловало, да и внуков давно хотела увидеть.
Узнав, что в деревню пожаловал отец Александр, их родной Санька, бабы и мужики обрадовались. Стали всем миром восстанавливать храм Пресвятой Троицы и у батюшки загорелись глаза. А покуда шли строительные работы служба проходила в доме Рябининых.
Во время восстановления храма произошёл один невероятный случай. Приближался праздник Вознесения Господня, все работы соответственно были отменены. И вот, ближе к полудню, одному из строителей приспичило залезть на колокольню, чтобы закрепить стропы, конечно без ведома батюшки. А тут как назло привезли машину песка для отделочных работ, стали звать батюшку, спрашивать куда ссыпать песок. Батюшка перекрестился, осмотрелся вокруг и, указывая место, произнёс:
- Господи милосердный, прими грешного раба твоего.
И в этот момент, с колокольни сорвался рабочий прямо в только что сгруженную кучу песка, при этом совершенно не пострадав. Молва о чудесном спасении разнеслась по всей округе, и к батюшке потянулись прихожане с окрестных сёл, кто за советом, а кто за благословением.
Спустя три года, на Святую Троицу, храм радушно открыл свои двери.
Прожил отец Александр долгую и счастливую жизнь, дело его продолжил сын Николай.
А на горке у реки Чистая и по сей день стоит белокаменный храм, сверкая своими золотыми куполами.

Шёл 1941 год. В деревне, где жила семья Саньки, мало-помалу начали забывать страшные голодные годы коллективизации. Потихоньку жизнь окрепла и стала на ноги. От прежнего слабого и худого мальчонки мало что осталось. Вырос пострел, вытянулся, возмужал, целая сажень в плечах, отца почти на голову перерос, и только большие ясные, синие глаза выдавали в нём маленького Саньку, спасшего когда-то от голодной смерти мать и сестру. Теперь, сельчане, всё чаще звали его Шуркой. Мать хлопотала по дому, работала на колхозной ферме дояркой, отец трактористом в механизированной бригаде. Сестра Наденька, училась в городе на фельдшера. В общем жизнь текла своим чередом.
Двадцать первого июня Шурке исполнилось пятнадцать лет. Вся семья собралась за общим столом, приехала из районного центра сестра, позвали в гости тётку Лукерью, соседей, друзей. Веселились, танцевали, молодёжь пила медовуху, а кто постарше самогонку, но в меру, по-деревенски закусывая. Вечером Санька с друзьями побежал на реку любоваться багряным закатом, а на следующий день с утра разразилась страшная гроза. Ближе к полудню, в двенадцать часов дня, по громкоговорителю объявили, что началась война. Бабы плакали и причитали, а мужики стояли молча, нахмурив брови и сжав кулаки.
Отцу Шурки дали три дня на сборы и вместе с односельчанами призывного возраста увезли на полуторке в неизвестном направлении. Прощаясь, отец строго наказал сыну:
- Теперь, Шурка, ты главный мужик в семье. Будь опорой матери.
Шурка молча смотрел отцу в глаза и только кивал головой, ещё не понимая того, что видит его в последний раз.
Уже осенью, на отца пришла похоронка. В которой говорилось, что Рябинин Иван Степанович, геройски погиб под Смоленском и посмертно награждён медалью за отвагу. Узнав о гибели отца, Шурка убежал к реке и до полуночи не появлялся дома. Рыдая, он поклялся отомстить фашистам во что бы то ни стало. Эта дерзкая мысль не покидала его целый год, и он стал вынашивать план, как попасть на фронт.
Однажды он не выдержал и рассказал обо всём матери, та брякнулась на табурет, руки её упали, как плети, и слёзы потекли по щекам. Придя в себя, она смогла только вымолвить:
- А как же я, Санечка? Ведь ты совсем ещё малец.
Шурка подошёл к матери, обнял и тихо произнёс:
- Мам, ты не переживай, я обязательно вернусь с победой!
Софья Андреевна, схватила голову сына и стала целовать, причитая:
- Родненький, да на кого же ты меня оставишь? Тебе же только шестнадцать годков стукнуло. Отец в могиле, Надя в госпитале, а ты на фронт. Не пущу!
Но у Шурки был твёрдый характер отца, который всегда держал своё слово. Преодолевая неукротимое желание – бить врага, он смог продержаться всего лишь ещё один год. Мать понимала, что удержать сына своей жалостью и любовью уже не в силах. Выправив метрику и прибавив себе год, гордый Шурка явился к матери в солдатской форме, чтобы попрощаться и, утром следующего дня, уехал в страшную и зловещую неизвестность.
Каждый день мать молилась за детей… И однажды от Шурки пришло письмо, в котором сообщалось, что он жив здоров, но был ранен в ногу. Случилось это под Курском. Бои шли страшные, немцы пытались прорвать оборону, но наши стояли на смерть. Много было раненых и убитых.
Утром предстоял решающий бой. Видя большие потери, Шурка упал на колени и стал горячо молить Отца Небесного о помощи. Густой туман стал потихоньку рассеиваться и начался артналёт. Вдруг его кто-то окликнул, Шурка обернулся и увидел в окопе старика с седой бородкой и телогрейке.
- Откуда он взялся? - подумал Шурка. Но старик молча дотронулся до его ноги, и исчез в тумане таким же странным образом, как и появился.
Неподалёку от Шурки разорвался снаряд и его, каким-то чудом, отбросило под бревенчатый накат, только нижняя часть левой ноги осталась снаружи, в неё и угодил осколок. Получив тяжёлое ранение, он кое-как собрал все оставшиеся силы в кулак, перетянул ногу солдатским ремнём и потерял сознание. Очнулся Шурка в медсанбате, где ему сделали сложную операцию. К счастью, ногу удалось сохранить. Затем предстояло долгое лечение и восстановление в госпитале. Позже он узнал, что из всех бойцов взвода в живых остался только он один, но наши войска выдержали натиск фашистов, перешли в контрнаступление, и враг ценою жизни тысяч солдат был разбит. Спустя месяц от матери пришло ответное письмо. Из него он узнал, что госпиталь, в котором служила Наденька разбомбили и она погибла под завалами.
Шурка не спал ночь, ему казалось, что от его сердца, после смерти отца, отрезали ещё один кусок. С Божьей помощью, он стал потихоньку ходить, а значит, подумал Шурка: «Можно вернуться в строй и снова громить врага». Перед самой выпиской из госпиталя, он стал надевать на себя стираную гимнастёрку и случайно нащупал в самом конце нагрудной планки зашитый плотный предмет. Осторожно распоров её, он увидел совсем маленькую иконку с изображением того самого старика, который во время боя явился ему из тумана. И тут Шурка понял, что спас его от неминуемой смерти Николай Чудотворец.
Дошёл гвардии старший сержант Рябинин Александр Иванович до самого Берлина полным кавалером ордена Славы и оставил на стене поверженного Рейхстага надпись: «За отца и сестру!».

Санька проснулся далеко до рассвета. Уже которую неделю его не отпускало мучительное чувство голода. Щёки и живот впали, стали видны рёбра и позвоночник. Он подошёл к кадке, зачерпнул ковшиком колодезной воды и жадно выпил. В животе заурчало недовольное страшное существо. Кое-как справившись с болью, он проковылял к старшей сестре Наденьке, та открыла глаза, но не в силах самостоятельно подняться с постели, попросила брата подать воды. Приподняв голову сестрёнки, он бережно напоил её и тихо прошептал:
- Наденька, родненькая, держись. Я обязательно что-нибудь придумаю.
В ответ Наденька чуть заметно улыбнулась уголком рта, закрыла глаза и опустила голову. У Саньки накатились слёзы, не сдержавшись, он всхлипнул и, шмыгая носом, пошёл к печи на которой лежала опухшая от голода мать.
Обессилев совсем, она не слезала с неё уже третий день. И теперь, каждое утро, Санька тихонько забирался на приступку, подносил ко рту матери зеркальце и проверял не померла ли она. Убедившись, что мать жива, и напоив её, он надел на себя короткие штанишки, сшитые из старой материнской юбки, латанную на рукавах рубаху, протёртые до дыр на подошве сандалики, нахлобучил на голову отцовскую кепку и вышел во двор. Вокруг стояла мёртвая тишина, казалось, что вся деревня вымерла.
Звёзды ярко светили, подмигивая ему, и эта небесная благодать придала мальчонке большей уверенности и решительности. Санька зашёл в пустой амбар, взял холщовый мешочек и, выйдя за плетень, перекрестился. Оглядевшись по сторонам, он поднял лежащую неподалёку палку и, опираясь на неё, как старичок, отправился в соседнюю деревню к тётке Лукерьи, в надежде разжиться, хоть кружкой проса, чтобы спасти от смерти сестру и мать. Путь был не близкий, ковыляя по просёлочной дороге, в голове сидела занозой только одна мысль:
- Хоть бы хватило сил, хоть бы хватило сил!
Задумавшись, он вспомнил отца, который после схода талой воды, уехал в город на заработки, и до сих пор не вернулся. О том, что последние два года стояла страшная засуха, засеянные поля сгорели на корню, а те крохи, что оставались доела саранча. Зерно в колхозе выдавали подушно, но его с трудом хватило только до весны, а на дворе стоял жаркий и знойный июль. О том, что приезжали какие-то дядьки в военной форме, изъяли все зерновые излишки, угнали лошадь и корову, а оставшихся несколько кур и старого петуха давным-давно съели, так как кормить их всё равно было нечем. Любимый пёс Дружок сдох от голода, а Мурка сбежала в лес и больше не появлялась.
Дорогу он знал хорошо. Соседняя деревенька стояла на пригорке за лесом, в километрах пяти от родного села. Раньше он часто ходил проведать одинокую тётку, но это было с отцом, когда солнце светило в макушку. А сейчас, рассвет только собирался забрезжить, и ему приходилось преодолевать не только слабость, но и поселившуюся в нём внутреннею оторопь. Выйдя на лесную дорогу, он остановился, обернулся назад и задумался… Перед глазами стояли истощённые голодом мать и любимая хроменькая, после перенесённого полиомиелита, сестрёнка. Мальчонка вытер рукавом нос и побрёл дальше. Свет первых рассветных лучей стал просачиваться сквозь ветви и ему стало немного легче на душе. Вдруг в метрах десяти от него показалась волчица, она пристально смотрела Саньке в глаза, как бы спрашивая его:
- Куда же ты направляешься, несмышлёныш?
А тот, вылупив на неё свои огромные синие глазёнки, застыл на месте. Ему показалось, что их противостояние длилось целую вечность, и тут он вспомнил наставления отца:
- Никогда не убегай от собак.
Собрав в кулак всю силу воли, Санька стоял как вкопанный и пристально смотрел в волчице в глаза. Волчиха, виляя хвостом, будто собака, стала осторожно приближаться к нему. Остановившись в метрах пяти, она пометила дорогу и протяжно взвизгнула. Санька от ужаса закрыл глаза. Из леса выбежала серая стая и, сделав то же самое, скрылась в ельнике.
Вывело из оцепенения мальчонку протяжное лошадиное ржание. Услышав его, испуганный мальчонка сбежал с дороги и спрятался в кустах орешника. По дороге ехала телега, но вскоре лошадь вздыбилась и напрочь отказывалась идти дальше. Хозяин, стегая кобылу хлыстом, пытался сдвинуть бедолагу с места, но та сильно артачилась. Тогда он крепко выругался, слез с телеги и внимательно огляделся вокруг. Затем, стащил с повозки два тяжелых мешка и, тщательно укрыв их лапником в узенькой просеке, быстро вернулся назад. Вскочив на телегу, бородатый мужик ещё раз подозрительно огляделся по сторонам и, развернув лошадь, скрылся за поворотом лесной дороги.
Санька, не раздумывая, бросился к тайнику, отбросив лапник, он прикоснулся к мешку, и мысль, молнией сверкнула в его голове:
- Зерно!
Он быстро развязал мешок и заполнив пшеницей холщовую котомку, помчался, что есть мочи домой.
Наутро Санька стоял на коленях перед разрушенной церковью, плакал и молил Бога о прощении, а ещё через три дня вернулся с мешком муки и бутылью подсолнечного масла отец. Шёл 1932 год. Саньке исполнилось шесть лет.

Как хорошо в краю родном!
По склонам клевер расцветает,
В тумане бело-голубом,
Зарянка утро величает.

Стоит на горке милый дом,
Зарю с надеждою встречает
Цветут ромашки за окном,
Дорожка к речке зазывает.

Река - парное молоко,
Как тут с утра не освежиться!
Желанье жить - так велико,
Что жаждет душенька молиться,

Сказать: - За всё благодарю,
Святой и милосердный Отче!
С тобой я птицею парю,
В краю родимых, милых вотчин.

Луч света весеннего утра
Особенно светел и чист,
Сверкает стекло перламутром,
Сверлит его ловко артист.

Будить меня, тщетно пытаясь,
Садится, как муха на нос,
Я, жмурясь, укрыться стараюсь,
Но тащит подушку Барбос.

Два милых бессовестных друга,
Поспать мне часок не дают,
С постели встаю и, с потугой,
Веду оголтелых на пруд.

Прохлада воскресного утра
Счастливой капелью звеня,
Меня разбудила и утро,
Встречаю с друзьями, любя.

Луч солнца с Барбосом играет,
Теперь мне его не унять,
Пёс прыгает, ластится, лает,
Ну, как мне его не понять!

Доволен, бесстыжий негодник?!
Виляет от счастья хвостом…
Я вижу, ты - славный охотник,
Коль утро встречаешь бегом!

Не спеши, я прошу, дорогая,
До рассвета со мною побудь,
Месяц яркий зарю провожая,
Нам укажет до лодочки путь.
Ночка звёздная нас ожидает,
Сладко в роще поёт соловей,
За рекою заря догорает,
Дай тебя поцелую скорей.

Припев:
Твои глаза морской лазури,
Давно свели меня с ума,
В них виден отблеск страстной бури,
Чувств нежных пылкие шторма.


У костра постелю наше ложе
И в объятья свои заточу,
- Ты всего мне на свете дороже, –
Я тебе неустанно шепчу.
Стань моею любовью желанной,
Той звездой, что упала с небес,
На исходе закат безымянный,
Тайны полон берёзовый лес.

Припев:
Твои глаза морской лазури,
Давно свели меня с ума,
В них виден отблеск страстной бури,
Чувств нежных пылкие шторма.

Час пред рассветом тайны полон,
Царит в округе тишина,
Ещё не слышен птичий гомон,
На всём лежат полутона.

Берёзы в белых сарафанах,
Волнами косы распустив,
Как будто девы средь тумана,
Глядят на воду приуныв.

Но только первый луч воскреснет,
Растает светлой грусти дым,
Как снег весной туман исчезнет,
Свод неба станет золотым.

Заря раскрасит луговину,
Разбудит первого шмеля,
Пастух погонит вдаль скотину,
Свет встретят хлебные поля.

Гармошка русская проснётся,
В деревне всех растормошит,
День новый солнцу улыбнётся,
По делу с песней заспешит.

Благодарю волшебный случай,
Благодарю волшебный случай,
Свет, подаривший этот день,
Пруд тихий с ивою плакучей,
Скамью и белую сирень.

Ты в небо пристально смотрела,
Вдыхая сладкий аромат,
А мне обнять тебя хотелось,
Поймать твой нежный, ясный взгляд.

Коснуться губ твоих прелестных,
Забыв на свете обо всём,
В саду, среди цветов чудесных,
Остаться только лишь вдвоём.

Я обломил сирени ветку.
Тебе с улыбкой подарил,
Ты протянула мне конфетку,
Сказав, что мой поступок мил.

День перешёл в прекрасный вечер,
Затем в счастливые года,
Но место нашей первой встречи,
Я не забуду никогда.

Нет на свете уютнее места,
Чем родная сторонка моя,
Вот берёза стоит, как невеста,
Ждёт весны на краю февраля.

По-весеннему солнце ласкает,
Серебрится алмазами снег,
Тихий Дон в тишине отдыхает,
Но готовит весенний разбег.

Степь укрыта пуховой периной,
Видит сны непокорный ковыль,
Вспоминает под снегом былины,
Да казачью походную пыль.

А как только капель заиграет,
Побегут с упоеньем ручьи,
Разом степь на корню запылает,
Зацветут по весне кумачи.

Ветерок по степи разбежится,
Разольётся по вольнице Дон,
Зацветёт на пригорках душица,
И в садах зазвучит птичий звон.

За буднями серыми тянется время
Всё чаще в былое маня,
Порой ноги просятся в лёгкое стремя,
Да нет вороного коня.

За красными зорями мается юность,
Родимая мать у крыльца,
Лихая рыбацкая с парусом шхуна,
Забавы и смех сорванца.

Крылатые песни, степное раздолье,
Любовь молодого юнца,
Огромное яркое звёздное небо,
Рассказы и сказки отца.

И может закаты ещё не пугают,
Но хочется время вернуть,
Коль мысли меня на круги возвращают,
Отправлюсь за юностью в путь.

Быть может осталась в запасниках вера
В любовь, что живёт до конца,
Иль это эфир, а быть может химера,
Что ловит людей на живца?

Морской сезон уж был в разгаре,
Стоял июльский жгучий зной,
В своём стремительном загаре
Туристы шли на водопой.

Резвилась группа на банане,
Визжали дети там и тут,
Лизал щенок мадам в сметане,
Кряхтел под натиском батут.

В желанной и томящей неге,
Народ на пляже пребывал,
За стройной девушкой на бреге
Спасатель зорко наблюдал.

Мальчишки с мостика ныряли,
Волна катилась без труда,
Шашлык «У Жоры» продавали,
Всё было, впрочем, как всегда.

Но вдруг раздался крик истошный:
- Акула, люди, караул!
По пляжу шум пошёл тревожный,
И бриз морской его раздул.

- Акула, - крикнули мальчишки,
Всё ради шалости, потех,
Тут сдали у людей нервишки,
Все резко кинулись на брег.

Спасатель взгляд, направив в море,
Пытался что-то увидать,
Из вод чудовище явило
Свою красу, не пряча стать.

Злодей смотрел на всех с улыбкой,
В костюме рыбьем, плавники…
Но быстро скрылся в море зыбком,
Глаза у страха велики!

День был светел и наивен,
Шёл привычно по делам,
Но пристал задира-ливень,
Разогнал всех по домам.

Проскакал как конь, по крышам,
Льёт на землю из ведра
Никого чудак не слышит,
Выдаёт план на-гора.

Превратил наш двор в болото,
Встретил с хлюпом крупный град,
И уже в конце зачёта
Скрылся с ветром без наград.

Солнце вышло из-за тучи,
Пожелало всем добра
Удивилось: - Что за кучи
Ледяные средь двора?!

Ожил двор, по лужам скачет
С наслажденьем детский сад,
Только пёс от градин прячет
Лапы, хвост и куцый зад.

Заметает следы белый снег,
Словно не было вовсе тебя,
Был родным, стал чужим человек,
Как угли от былого огня.

На комоде сверкает кольцо,
Знак ушедшей по снегу любви,
За окном леденеет крыльцо,
Ловит взгляды бегущей молвы.

Как же хочется душу согреть,
Выпить красного с горя вина,
Мне бы птицей по следу лететь,
Но за дверью бушует зима.

Заметает следы белый снег,
Воцарилась в душе пустота,
- Был родным, стал чужим человек, –
Молвит вслед тишине чистота.

С моря веет желанной прохладой,
У причала стоит теплоход,
Парень встретиться жаждет с отрадой,
Только что-то ему не везёт.

Губы, яркой накрасив помадой,
Кой-какие добавив штрихи,
Став красивой и милой отрадой,
На охоту иду, женихи!

Вот и первый навстречу красавчик,
Схвачен взгляд и подвёрнут каблук,
Срочно нужен, пожалуй, слюнявчик,
Я-то в дамках, а парню каюк!

До чего миловидна улыбка,
Жаль, что рыбка поймалась мелка,
Но идёт с виду первая скрипка,
Что ж ловлю на живца мужика.

Слово за слово, дал телефончик,
Будет встретиться вечером рад,
Я за шею, растаял кулончик,
Ах, паршивец, мерзавец и гад!

Спешила зорька на закате
Нас до рассвета повенчать,
В весеннем, свадебном наряде
Ночь стала небо украшать.

Любовь парила птицей алой,
Луга дарили свежий дух,
Манил акаций запах сладкий,
Ласкали нежно птахи слух.

Сияли звёзды нам на счастье,
Качалась лодка на реке,
Река смиряла чувство страсти,
Пролог маячил вдалеке.

Встречала зорька на рассвете,
Бежала в прошлое луна,
Казалось мне на целом свете
Лишь существуешь ты одна.

Остыли чувства, так бывает,
Но ты ещё чего-то ждёшь,
Молчит душа, не понимает:
Зачем надежду бережёшь...

Не мучай, не вернуться былого,
Теперь у каждого своего пути,
Нет чувства близкого, родного,
Исчезла внутренняя суть.

Конечно больно расставаться,
Но вместе жить ещё больней,
Порою нужно ошибаться,
Чтоб стать терпимей и мудрей.

Не стоит в сеть страстей бросаться,
Конец известен наперёд,
Наскучит телом наслаждаться,
Любовь в капкане не живёт.

Любви нужны души просторы,
Сердечной щедрости приют,
Без слов, чарующие взоры,
Заботы праведный уют.

Остыли чувства, так бывает,
Ты не ругай себя за это,
Любовь бывает умирает,
Чтоб снова возродиться где-то.

Помню бабушки деревню,
Домик белый за плетнём,
Сад большой, коровью ферму
И себя ещё мальцом.

Руки добрые, родные,
Взгляд небесно-голубой,
Зори, будто золотые
Над малиновой рекой.

Печку русскую с лежанкой,
Бой с задирой-петухом,
Деда с утренней рыбалкой
И оладьи с молоком.

Луг с коровами, лощину,
За спиной сердитый лес,
Груши, яблоки, малину,
Лето сказочных чудес.

Как вернуться в это лето,
Деда с бабушкой обнять?!
Я готов пройти полсвета...
Хоть минут всего на пять.

Листья теряют прописку,
Дождик весь день моросит,
Осень ведёт переписку
С летом проститься спешит.

Грусть по бульвару гуляет,
Прячет лицо под зонтом,
Старый трамвайчик моргает,
Вечер крадётся тайком.

Всё, как и прежде, но только,
Холод зимы на душе,
Помню кричали нам: - Горько!
С милым и Рай в шалаше.

Туча расправила крылья,
Ливень пошёл за окном,
Плачет любовь от бессилья,
Грезя ещё о былом.

Мчится трамвайчик желаний,
В мыслях пытаюсь догнать,
Сколько напрасных стараний,
Время приходит терять.

Розовые маки, белые ромашки,
Целый день все мысли только о Наташке,
Кудри золотые, падают на плечи,
Очи голубые, потерял дар речи.
Припев:
Милая Наташка –
Просто загляденье,
Бегают мурашки -
Сладкие мгновенья.
Розовые маки, белые ромашки,
Что же ты не смотришь на меня Наташка?!
Иль не нравлюсь вовсе, или недотрога…
Стану ждать красотку прямо у порога.
Припев:
Милая Наташка –
Просто загляденье,
Бегают мурашки -
Сладкие мгновенья.
Розовые маки, белые ромашки,
Как в любви признаться дорогой Наташке,
Может подарить ей маки и ромашки
И тогда растает сердце у Наташки?
Припев:
Милая Наташка –
Просто загляденье,
Бегают мурашки -
Сладкие мгновенья.

Горит закат багровой мглою,
Как много лет тому назад,
Когда мы встретились с тобою
В июльский лунный звездопад.

Стояла ты у балюстрады,
Свой взгляд на небо устремив,
Горели звёзды, как лампады,
Твой лик чудесный озарив.

Явилось пылкое желанье,
Звезда услышала меня,
И в наше первое свиданье
Мы дали клятву у огня.

С тех пор с тобой не расставались,
Прожили в счастье много лет,
Сегодня вновь в любви признались,
Встречая розовый рассвет.

Солнце катилось к закату,
Ярко пылал горизонт,
Вечер зашторил регату,
Звал на прогулку бомонд.

Веяло с моря прохладой,
В джазе купался бульвар,
За летней белой эстрадой
Блекнул на море загар.

Волны шептались в заливе,
Тёплый лаская песок,
Таял в приморском мотиве
Сладкой любви голосок.

Я обнял нежно за плечи,
Ты улыбнулась в глаза,
Сказочный тлеющий вечер
Явно дарил чудеса.

Проснулись на рассвете
Ромашки, васильки,
Бегут гурьбой вдогонку,
Меж ними колоски.

Спешат к реке скорее
Прохладой подышать,
Задора и веселья
С утра не занимать.

Встречают звонкой песней
Ромашки, васильки,
Одна другой прелестней,
Девчонки у реки.

Старательно сплетают
Красивые венки,
Как огоньки, мелькают
Степные мотыльки.

Гадают на ромашках
И верят глубоко…
Наивные дурашки,
До свадьбы далеко!

Мальчишки на рыбалке,
Явились до зари,
Улов покуда жалкий,
Для Мурки пескари.

Но все полны надежды,
Хоть солнце припекло,
Желанье - снять одежды,
Раздеться наголо.

Забав у лета много,
Всех далеко не счесть,
В макушку смотрит Око,
Пора и в воду лезть.
Проснулись на рассвете
Ромашки, васильки,
Бегут гурьбой вдогонку,
Меж ними колоски.

Спешат к реке скорее
Прохладой подышать,
Задора и веселья
С утра не занимать.

Встречают звонкой песней
Ромашки, васильки,
Одна другой прелестней,
Девчонки у реки.

Старательно вплетают
Ромашки в васильки,
Как огоньки, мелькают
Степные мотыльки.

Гадают на ромашках
И верят глубоко…
Наивные дурашки,
До свадьбы далеко!

Мальчишки на рыбалке,
Ещё с самой зари,
Улов покуда жалкий,
Для Мурки пескари.

Но все полны надежды,
Хоть солнце припекло,
Желанье - снять одежды,
Раздеться наголо.

Забав у лета много,
Всех далеко не счесть,
В макушку смотрит Око,
Пора и в воду лезть.

Люблю без памяти подругу,
Души в красавице не чаю,
Гоню подальше, к чёрту, скуку,
Себя и Мышку развлекаю.

Кидаю в личку сотни фото,
Она в ответ мне присылает,
Важнее всех забот - забота,
Кто любит, тот конечно знает.

В кино, саду иль на танцполе -
Снимаем в блог скорей видосик,
Едим огурчики в рассоле,
Туда же, лишь припудрим носик.

Мы друг без друга жить не можем,
Из жизни сцены размещаем,
Под звёзд искусства год уж косим,
Любовь безумную играем.

Нам верят лохи, ставят лайки,
На свадьбу деньги переводят…
Отличный отдых, снова в кайфе,
Пора кончать, вино забродит.

Упёрлись кедры в небосвод,
Восход в кругу друзей встречают,
Взлетев до облачных высот,
В лазури утренней мечтают.

Врастая в землю на века,
Тянулись к солнечному свету,
Теперь взирая свысока,
Ведут неспешную беседу.

О том, что краше нет земли:
Красива мать и величава,
Куда ни глянь, ни посмотри,
Прекрасна русская держава!

Пьянит свободой неба синь,
Простор такой, что дух трепещет,
Манит размах речных долин,
Что серебром на солнце блещут.

Душа моя ещё жива,
Терзаясь болью от разлуки,
Хранит любовные слова,
И помнит, как ласкали руки.

Она тревожит мой покой,
Былое счастье вспоминает,
Готова жертвовать собой,
От мук и горечи страдает.

Моя любовь ещё крепка,
С тобой пьёт кофе на досуге.
Зима... Озябли дерева,
Нет ни души родной в округе.

Лишь ты приходишь по ночам:
Всё те же шорохи и звуки,
В слезах взываю к небесам,
Тебя вернуть мне на поруки.

Молчат, не слышат небеса,
Под утро только засыпаю:
На травах чистая роса,
Рассвет земной с тобой встречаю.

Кончался длинный летний день,
А мы всё шли и говорили,
Скрывала чувства парка тень,
Глаза предательски любили.

Красою нежной увлечён,
Шутил, понравиться старался,
Укрыв под сенью, старый клён
Тобой казалось восхищался.

Обняв несмелою рукой,
Душою чувствовал взаимность,
Забыл про девственный покой,
Исчезла детская наивность.

Взглянула пристально в глаза,
Сердца друг к другу потянулись,
Все смолкли разом голоса,
И губы юные сомкнулись.

По телу нега растеклась,
Из виду время потерялось,
От сладких чувств, слегка смутясь,
Ты мне невинно улыбалась.

Сильный ветер ворвался в окно,
Холод жуткий прошёл по спине,
Нам расстаться судьбой суждено,
Скатерть белая в красном вине.

Всё пространство заполнив собой,
Ветер кудри волос теребит,
Грезит чёрная туча грозой,
Лист осенний на ветке дрожит.

Мы не смотрим друг другу в глаза,
Гром разносит печаль на скаку,
За окном разгулялась гроза,
Нас уносит, подобно листку.

Ты взираешь на небо с тоской,
На паркете осколки любви,
Из-под ног шар уходит земной,
Боже, счастье былое яви!

Вдали от шума городского
В краю невинных, летних гроз,
Под бризом с берега морского
Тропа лежала средь берёз.

По ней с рассветною зарёю
Бежал луч света золотой
С утра увидеться со мною,
Сияя нежной красотой.

И каждый раз, при нашей встрече,
Мой взгляд с восторгом замирал,
В нём было что-то человечье,
Луч душу словно понимал.

Будил во мне малец мальчишку,
С улыбкой детской на лице,
Я мчался к берегу вприпрыжку,
С благою мыслью о Творце.

Ныряя в море, прямо с горки,
Про всё на свете забывал,
Со Светом был самим собою
И счастья большего не знал.

Плывут по небу облака,
Как будто призраки живые,
Глядят беспечно свысока
На землю странники седые.

Внизу сплошная суета,
Поспешность принятых решений,
Безумных мыслей широта,
Надежды будущих свершений.

Замес довольно не простой,
С утра день доверху загружен,
Старт за невидимой чертой,
Успех желанный срочно нужен.

Бежит бескрайняя толпа
На поводу своих эмоций,
Идёт упорная борьба
В потоке судьбоносных лоций.

Кипит котёл живых страстей,
Как тут дойти до самой сути,
Среди расставленных сетей,
В словесном, бездуховном блуде?

- Надуй-ка ветер паруса,
Пора подняться ближе к Свету!
Ждёт вечер летняя гроза,
Пришла пора помыть планету.

Оголены до нервов страхи,
Успеть бы вымолить грехи,
Ждёт рукопашный бой атаки,
Летят на Божий свет стихи:

- Ну, что браток, за что воюешь,
За что жизнь кровную кладёшь?
У чёрта ведь не забалуешь,
В долг если взял вдвойне вернёшь.

Чего тебе не жилось мирно
С Россией матушкой родной?!
Хотел к кормушке сытой, жирной,
Пустив вражину на постой!

Теперь подлюка, свесив ноги,
Сидит на шее, вертит хвост,
А ты, чтоб заплатить налоги,
Идёшь под пули, на погост.

А помнишь, как с тобою вместе,
Громили общего врага?
Ведь было общим делом чести
Фашисту обломать рога.

Что, брат, с тобою нынче стало,
Кого забыл в чужом краю?
Тебе России было мало,
Теперь холуй в еврострою.

Опомнись! Я взываю к сердцу,
Тебя, как брата, я прошу,
Давай врагу дадим-ка перцу,
В едином, слаженном строю!

Пусть он узнает: - Кровной мести
Меж нами бесу не разжечь,
Мы были раньше, будем вместе,
Мосты меж нами все не сжечь!

- Прости дорогая, ты стала другою,
Где страсть, что когда-то кипела в крови,
Всё ходишь грустна, не зовёшь за собою,
Не ищешь приюта на ложе любви.

- Любовь наша смётана белыми нитками,
На пляже у моря с бокалом вина,
Злодей, соблазнил мою душу кредитками,
Так в чём же невинной красотки вина?!

Зачем заманил меня торсом красивым?
Зачем страстных слов на меня не жалел?
Я знать не могла, что ты станешь ворчливым,
При чём тут карман твой совсем опустел?!

С тобою готова была на край света
Идти несмотря на удары судьбы,
Но кончились деньги, пришло к концу лето,
Прости тут расходятся наши пути.

На горных вершинах снега загорелись,
Незримый фонарщик по тропке идёт,
В багрянец и золото склоны оделись,
Рассветную песенку осень поёт.

Её не пугает туман и прохлада,
По склонам ущелья гуляла не раз,
Берёт лишь подругу немая досада,
Что вся красота на сезонный показ.

Любуясь восходом, задумалась осень,
Душа опечалена, сердце грустит,
В лощине вчера уже выпала проседь,
Зимою холодной и вьюгой грозит.

Но солнце восходит, глаза заблестели,
Костры разгорелись у горной реки,
Растаяла проседь, деревья согрелись,
Вот только повсюду летят мотыльки.

У храма Ксении Блаженной
Старуха, сгорбившись, стояла,
В поклоне искренно, смиренно,
С молитвой к Богу провожала.

Огонь души и веры крепкой,
Был дан ей свыше во спасенье,
За трость, держась рукою цепкой,
Смотрела в лица с умиленьем.

Читая Господу молитву,
Желала крепкого здоровья,
Глумились черти: - Вот, на битву
Пришла опять к вратам Прасковья.

Тогда она ещё сильнее
Старалась вымолить прощенье,
Лобзала крестик свой на шее,
Гнала бесовские виденья.

Собравши милостыню за день,
На все гроши скупала свечи,
Со скорбью тяжкою во взгляде,
За мир молилась целый вечер.

И вот однажды той старухи
У храма Божьего не стало,
Я помнил взгляд её и руки,
Блаженной явно не хватало.

Её приветливого взгляда,
Во след с крестом благословенья,
Без всякой мелочной досады,
За всё всегда благодаренья.

Стояли на мостке два друга,
Туманным утром любовались,
Концерт устроила пичуга,
Солисткой молча восхищались.

Их было не разлить водою,
Друзья романтикой «дышали»,
Любуясь дивной красотою,
С утра на мостике мечтали.

Поставив лапы на жердину,
Родимым краем любовались,
Сменялись чудные картины,
От счастья морды улыбались.

Туман растаял над рекою,
За рощей солнце поднималось,
Трава, покрытая росою,
На зорьке алой умывалась.

Задрав хвосты, два верных друга
Домой на радостях бежали,
Умолкла звонкая пичуга,
В деревне солнышко встречали.

Лиловая туча нависла над лесом,
Палящее солнце куда-то девалось,
Срывался с беспечностью ветер-повеса,
Шумели берёзы, гроза надвигалась.

По пыльной дороге бежала борзая,
Охотник бывалый шёл следом с добычей,
Тропинка крутая, дорогу срезая,
Спускалась к реке на мосточек Девичий.

Обычно с мостка на Ивана Купалу,
Девчонки веночки по глади спускали,
Встречали закаты, ходили к причалу,
Вот мостик Девичьим в народе прозвали.

Борзая спешила скорее напиться,
Ей нравился воздух, пропахший грозою,
Стал вечер с луною на небо моститься,
Пичужка ночная метнулась стрелою.

Хозяин с собакой купались в речушке,
Трофеи под мостиком участи ждали,
Смотрела на них с удивленьем пичужка:
- Такой ведь любви на земле не бывает?!

Взяв вещи с собою, по мостику, лугом,
Всё дальше и дальше, с глаз птицы скрываясь,
Шли рядом два верных и преданных друга,
И яркие звёзды в ночи загорались.

Шёл день последний октября,
Туманный холст, пейзаж осенний,
Аллеей парковой маня,
Пришёл ко мне из сновидений.

Виднелась парочка вдали,
Он и она брели неспешно,
Молчал храм Спаса на крови,
Лист падал с ветки безмятежно.

В красивой парковой тиши
Шли два счастливых человека,
Кругом ни звука, ни души,
Меж ними прожито полвека.

Слова им были не нужны,
Они без слов всё понимали,
Их чувства были сражены
Осенней кроткою печалью.

Мерцал луч солнца, щуря путь,
Вела дорога прямо к храму,
Хотелось им всего чуть-чуть
Продлить счастливой жизни драму.

Рука в руке брели на Свет,
Секрет от мира не скрывая,
Что не один десяток лет
Любовь их жизнь оберегает.

Лениво гаснул летний день,
В беседке, хмелем оплетённой,
Сыскав спасительную тень,
Укрылась парочка влюблённых.

Звучали звонко соловьи,
Луч освещал красотки плечи,
Устами пламенной любви,
Шептал влюблённым тихий вечер.

В её изящной красоте
Скрывалась некая порочность,
Глубокий вырез декольте
Все мысли спутывал нарочно.

Признаний сбивчивых слова
Пьянили, словно хмелем сладким,
Кружилась девы голова,
Смотрела ночь на них с загадкой.

Звёздная летняя ночь
Птицей на город спустилась,
Гомон, изгнав с улиц прочь,
Девою лунной явилась.

Тени отложенных дел
Бродят по улочкам тихим,
Тысячи каменных тел
Дремлют без лишней шумихи.

Флюгеры звёздный парад
Смотрят, застыв в эйфории,
Ждут в тишине звездопад
Верные слуги стихии.

Снова на крыше луна,
Кошкам сонеты читает,
Жаль между нами "стена",
Лунный язык я не знаю.

Доброта всего дороже,
Добрым быть всего важней,
Добрый, знаете, хороший,
Добрый - точно не злодей.

Добрый с радостью поможет,
Добрый никогда не мстит,
Добрый, помощь вам предложит,
Добрый – доброту творит.

Добрым быть учусь у мамы,
Ей добра не занимать,
Утром для меня и папы
Чай спешит на стол подать.

Мамы всех добрей на свете,
Мамы любят малышей!
Что же папы? Папы тоже…
Только мамы подобрей.

Стоял палящий, страшный зной,
Деревья, сникшие, дремали,
Июльский день взывал с мольбой,
Грозу с утра, как манну, ждали.

Надвинув шляпу на глаза,
Сидела дама у фонтана,
В очках от солнца «стрекоза»,
В тени спасалась от дурмана.

На вид ей было пятьдесят,
Но что за стать, что за манеры!
Спина - струна, шифон до пят,
А рядом вьются кавалеры.

Брюнет с газетой, сделал вид,
Что будто новости читает,
Украдкой поверху косит,
Красотку взглядом пожирает.

Шатен кругами колесит,
В дороге видимо мечтает,
Как он судьбу свою вершит,
И руку даме лобызает.

Но вот зной спал, пришла пора
Домой с собачкой возвращаться,
Закрыв свой зонтик до утра,
Мадам решила не прощаться.

Сегодня стало модным говорить пространно,
Вести беседу обо всём и ни о чём,
Глумиться над святою простотой жеманно,
Гордиться хамством, беззастенчивым враньём.

Менять обувку на ходу и государства,
Плевать на веру, чувства, принципы, мораль,
Отречься от своих родных и ради фарса
Повесить жалкой жертвы на себя медаль.

Кричать, вопить, что дух свободы задушили,
Желать России пасть пред низменным врагом,
За нас давно, любители вещать, решили,
Что лучше дань платить по-тихому, молчком.

Прошу, уймитесь, бедолаги!
Святую Русь вам не понять,
И раньше лаяли собаки,
Но кто их помнит, как их звать?

Журчит игриво ручеёк,
Мальчишка... с солнышком играет,
Бежит из дома наутёк,
Что там внизу его прельщает?

Скорее хочет повзрослеть,
Увидеть мир с рекой широкой,
Не знает, глупенький, что петь
Не будет он в стране далёкой.

Но манят парня города,
Монументальные строенья,
Промчатся дни, пройдут года,
Придут к нему в ночи виденья.

Как он игриво на горе,
В родном краю, в саду у дома,
Пел песню милой детворе,
Среди раскатистого грома.

Сияет златом тишина,
Мечтает осень на поляне,
На берег просится волна,
Теряясь в призрачном тумане.

Слетает еле слышно лист,
Ковром дорогу устилает,
Смолк главный леса вокалист,
Берёзы трели вспоминают.

Красой напитана душа,
Восторг синь неба растворяет,
Бреду по тропке не спеша,
Подругу-осень не смущая.

Все грёзы птицы унесли,
В краю чужом зарю встречают,
От берегов родных, вдали,
Весну любовно вспоминают.

А я люблю осенний хлад,
Лесов богатое убранство,
Когда в осенний листопад
Пьянит красой вокруг пространство.

Когда в застывшей тишине,
Случайный звук, души касаясь,
Вдруг вспомнит мельком обо мне
И унесётся, не прощаясь.

Расставания грозам подобны,
Льют стеною печали дожди,
Среди тысяч заросших надгробий,
Стоит камень несчастной любви.

Той любви, что, как пламя, пылала,
Согревала сердца в холода,
Лебединою песней звучала
У любимого нами пруда.

Как случилось, что чувства с годами,
Мёртвым камнем меж нами лежат?
За какими, такими чертами
Мы попали под огненный град?

Почему в трудный час не согрели
Души грешные искрой любви,
Отчего налетели метели,
Лебединую песнь унесли?

Чистый пруд превратился в болото,
Отцвели звёзды белых нимфей,
Лишь в рубиновых красках восхода
Слышен шёпот чудесных ночей

В краю родном, сплетая маки,
Девчонка в радости жила,
Случались за красотку драки,
Мальчишкам нравилась она.

Её душа была свободна,
Как птица вольная в саду,
Росла девица беззаботно,
Пила жемчужную росу.

Зарю встречала на рассвете,
Янтарным утром на реке,
Ей пела песенку о лете,
Купаясь в маковом венке.

Любила, как дитя, природу,
Тихонько, в тайне ото всех,
Мечтать, на звёзды глядя в воду,
То был её невинный грех.

Смеялась весело и звонко
Красивым, нежным голоском,
Украсив, стан девичий, тонкий
Атласным узким пояском.

Она росла в любви, в заботе,
Собой, украсив бренный мир,
Как молвят на Руси в народе:
- Голубке Бог благоволил.

Ни капли фальши, зла ни йоты,
Взор свет небесный источал,
Дух неприкаянной свободы,
Начало будущих начал.

Сегодня есть ещё такие?
Конечно есть, не стану лгать.
Мальчишкам, как и мне когда-то,
Их надо в маках поискать.

Подруга, Болдинская осень,
Живу дыханием твоим,
Встречаю утреннюю проседь
Пленённый странник, пилигрим.

В мирской тиши, в глубинке русской
Вдыхаю дух живой строки,
Здесь жил, творил великий Пушкин,
Спасая душу от тоски.

В аллеях Болдинской усадьбы
К любимой сдерживал порыв,
Писал Наталии о свадьбе,
Себя в деревне заточив.

Любил сидеть под белой ивой,
Старушка до сих пор жива,
Свой дух смирял вольнолюбивый
У вод старинного пруда.

Герои маленьких трагедий
Тонули в собственных страстях,
И через годы лихолетий
Бессмертны в избранных стихах.

Боясь нарушить сон природы,
Сверкают сдержанно лучи,
Заря купает в росах всходы,
Встречают солнце кедрачи.

Проснулся бор под птичий гомон,
Пестреют на лугах цветы,
С макушки ели смотрит ворон
На лета яркие холсты.

На мелкой ряби тихой речки,
Скользят бесшумно облака,
Бегут небесные овечки,
Заслышав голос родника.

Над ясным, чистым горизонтом
Восходит яркий солнца шар,
Лесным, широким, тесным фронтом
Земля встречает Божий дар.

Тебя пытался я забыть,
Но сделать этого не в силах,
Сердечных чувств не остудить,
Любовь меня поработила.

Взяла божественной рукой,
Ведёт на поводу смиренно,
И я, безропотный герой,
Смотрю на мир вокруг блаженно.

Встречаю раннюю зарю,
Хотя закат душе дороже,
С улыбкой на лице пою,
А был серьёзнее и строже.

Бегу, мальчишкой, за судьбой,
Дарю ромашки полевые,
Любуюсь нежною красой,
Несут меня мои гнедые.

Скажу вам не таясь,
Пусть мир вокруг весь знает,
Когда я вижу вас,
То сердце замирает.

Ваш голос, нежный взгляд
- Всё дорого, всё мило,
К лицу любой наряд,
Прекрасны, словно дива!

Люблю на вас смотреть,
Когда с утра в беседке,
Изволите запеть
Романс «Я птица в клетке».

Когда задорный смех,
Сад певчий умиляет,
Меня он, как на грех,
Всецело обольщает.

Горит огонь в крови,
Сдержать тогда не в силах
Порыв своей любви,
Признания любимой.

Прошу меня понять,
Ничуть не упрекаю,
Хотел бы только знать:
- Я, мил вам, дорогая?

Отводит взгляд свой дива
С кокетством небольшим,
Таинственно и мило,
Романс мурлычет «Дым».

Разносится песня блатная
Играет в кругу гитарист,
Сбежалась шпана центровая,
Премьеру устроил «Артист».

Срывается голос глубокий,
Влюбляет в себя юных дев,
Поёт гитарист синеокий,
Робея, любимой припев.

Расколото сердце девчонки,
Маячит в окне силуэт,
Влюбилась невинность в чертёнка,
Решает: - Какой дать ответ?

Страшит её мир незнакомый,
А юность твердит: - Не робей!
И страстью безумной влекомый,
Девчонку увозит диджей.

Давно уж лето на покосе,
Бегут мальцы на тихий плёс,
Июнь пух тополей разносит,
Чихает на прогулке пёс.

Старушки в парке у фонтана,
В беседе кормят сизарей,
В тени берёз, главу романа
Любовь слагает без речей.

В закате солнце, зной уходит,
Чудесный вечер на заре
Меня тропой к реке уводит,
Туда, где небо в янтаре.

Почуял пёс красу раздолья,
Виляет весело хвостом,
Идёт монах на богомолье,
Ночь накрывает свет крылом.

Загулял июньский вечер,
Солнца розовый закат,
На лугах, красуясь, клевер
Дарит нежный аромат.

Звёзды к ноченьке дозрели,
Пали в реку и сады,
Соловьи от счастья трели
Завели на все лады.

Ходит, бродит ночь седая,
Сено ветром ворошит,
На тропинке песнь казачья
В даль небесную летит.

В лодке утлой только двое –
Я и грешная душа,
Смотрит в зеркало речное,
Как купается луна.

Нежится утро в рассветных лучах,
Грезит небесными далями,
Розы с зарёю проснулись в слезах,
Прячут печаль под вуалями.

Серою кошкой крадётся туман,
Во мраке прячет свидание,
Драмой закончился страстный роман,
Бродит печаль расставания.

Луч золотистый упал на тропу,
Птицею в дымке мелькнула шаль,
Голос разлуки, как гром наяву,
Эхом разносит: - Мне жаль! Жаль! Жаль!

Иду по дороге вдоль поля пшеницы,
Попала случайно в глаз с ветром соринка,
Вдали показалась родная станица,
Бежит по щеке одиноко слезинка.

Сгущаются тучи над старым утёсом,
Мальчишки гнедого у речки купают,
Как стрелы проносятся мимо стрекозы,
И память несётся по самому краю.

По краю обрыва тянулась тропинка,
Стояли осинки, прижавшись плечами,
Цветы голубого, как небо, барвинка,
Вдоль узенькой тропки бежали за нами.

Внизу, у прикола, дежурила лодка,
Над гладью озёрной кувшинки сияли,
На том берегу возвышалась слободка,
Где часто закаты с любимой встречали.

Стоит на бугре, покосившись церквушка,
О доле счастливой со мной вспоминает,
Вещает в берёзовой роще кукушка,
Девчонка-глупышка у лодки гадает.

Ну вот, наконец, я у дома родного,
Дрозды на раките, как в детстве, щебечут,
Раскаты послышались грома глухого,
Мать руки обтёрла, бежит мне навстречу.

Я любовь растрепал на перроне
Страстных, призрачных, ветреных встреч,
Еду к Богу в плацкартном вагоне,
Бросив в топку грехи свои с плеч.

По дороге криница приснилась,
У околицы, в диком саду,
Солнце сникло, как шар, укатилось,
Жажда мучила словно в аду.

Стал взывать я с молитвою к Богу,
Дикий сад пышным цветом расцвёл,
Яркий луч осветил мне дорогу,
И напившись, я дальше пошёл.

У обители Матери Божьей,
На пороге встречал Серафим,
Мною крест был сердечно положен,
И я чувствовал Богом храним.

Милость Божья наполнила душу,
Засияли церквей купола,
И мою покаянную душу
Вдоль канавки Мария вела.

Вновь предстал предо мной сад, цветущий…
- Я в Дивеево, Боже храни!
Глас услышь мой, Отец всемогущий,
Душу грешника с миром прими.

Бродила по холмам луна,
Река в ночи уже уснула
И мыслей звёздных тишина
В пучине сонных вод тонула.

Порою резал ухо плеск
Взлетевшей от испуга утки,
Вела тропинка в мрачный лес,
Где старый дуб внушал страх жуткий.

Стоял расстрига в наготе,
Схватить меня крюкой пытался,
В глухой полночной темноте,
Широкой пастью ухмылялся.

Корнями путь мне преградив,
Он лунный свет ловил ветвями,
С рабою ночи ворожил,
Раздвинув ясени локтями.

Я шёл, как будто бы в бреду,
Среди холодного тумана,
За мной гнедой на поводу,
В мир безупречного обмана.

Ах, время, время, время! Как без тебя прожить?
Тобою, знаю с детства, учили дорожить.
Тебя дружище-время я в летах величал,
Хотя, признаюсь честно, порой не замечал.

И вот настало время у времени спросить:
- Не хочешь, торопыга, слегка, притормозить?
Но смотрит время мило и мчится с горки впрок,
Совсем видать забыло, что мне седой годок.

Ведомый с юных лет мечтой,
Узреть в горах каскад,
Я к цели шёл глухой тропой,
Бросая в небо взгляд.

Бежало время по пути,
Шло солнце на закат,
Пришлось приют земной найти
В краю ночных цикад.

Подъём крутой меня сморил,
Привалу - ясно рад,
Не каждый кофе лунный пил
В лазурный звездопад.

С рассветом я продолжил путь,
Среди седых громад,
Без страха, обнажая суть,
Струился водопад.

Он не щадил себя ничуть,
Точил гранитный скат,
Герой никак не мог свернуть,
За ним шёл младший брат.

Бежал вперёд и громко звал,
Спешил в цветущий сад,
В ауле, с самой зорьки, ждал
Прохладу стар и млад.

И капли жизни, всё нутро,
Срывалось будто в ад,
Спешил творить вокруг добро
Бесстрашный водопад.