Багрицкий Эдуард - Суворов

В серой треуголке, юркий и маленький,
В синей шинели с продранными локтями,–
Он надевал зимой теплые валенки
И укутывал горло шарфами и платками.

В те времена по дорогам скрипели еще
                         дилижансы,
И кучера сидели на козлах в камзолах
                 и фетровых шляпах;
По вечерам, в гостиницах, веселые девушки
                          пели романсы,
И в низких залах струился мятный запах.

Когда вдалеке звучал рожок почтовой
                          кареты,
На грязных окнах подымались зеленые
                          шторы,
В темных залах смолкали нежные дуэты,
И раздавался шепот: «Едет Суворов!»

На узких лестницах шуршали тонкие юбки,
Растворялись ворота услужливыми
                     казачками,
Краснолицые путники услужливо прятали
                             трубки,
Обжигая руки горячими угольками.

По вечерам он сидел у погаснувшего камина,
На котором стояли саксонские часы и уродцы
                             из фарфора,
Читал французский роман, открыв его
                          с середины,
«О мученьях бедной Жульетты, полюбившей
                     знатного сеньора».

Утром, когда пастушьи рожки поют напевней
И толстая служанка стучит по коридору
                          башмаками,
Он собирался в свои холодные деревни,
Натягивая сапоги со сбитыми каблуками.

В сморщенных ушах желтели грязные ватки;
Старчески кряхтя, он сходил во двор, держась
                       за перила;
Кучер в синем кафтане стегал рыжую
                         лошадку,
И мчались гостиница, роща, так что в глазах
                              рябило.

Когда же перед ним выплывали из тумана
Маленькие домики и церковь с облупленной
                               крышей,
Он дергал высокого кучера за полу кафтана
И кричал ему старческим голосом: «Поезжай
                               потише!»

Но иногда по первому выпавшему снегу,
Стоя в пролетке и держась за плечо возницы,
К нему в деревню приезжал фельдъегерь
И привозил письмо от
               матушки-императрицы.

«Государь мой,– читал он,– Александр
                          Васильич!
Сколь прискорбно мне Ваш мирный покой
                          тревожить,
Вы, как древний Цинциннат, в деревню свою
                          удалились,
Чтоб мудрым трудом и науками свои
                владения множить...»

Он долго смотрел на надушенную бумагу –
Казалось, слова на тонкую нитку нижет;
Затем подходил к шкафу, вынимал ордена
                              и шпагу
И становился Суворовым учебников
                     и книжек.

1915