«ПОСВЯЩЕНИЕ ВЕСНЕ»

Весной, желание писать о прекрасном.
О том, что – чарует. О том, как – манит.
Неважно, быть может всё это – напрасно,
Но строки ложатся улыбкой орбит.

Шумит полным ходом её пробуждение,
Журчащими трелями, да новизной.
Она навивает своё настроение:
Дурманит, пьянит, выжимает покой.

Противиться ей абсолютно нелепо.
Свобода вдыхания тёплых ветров.
Новинками пёстрыми вся разодета.
Ночами мурлыча с ватагой котов.

И небо невольно сменило окраску,
Желая обновкой сразить наповал.
Весенние флирты вгоняют нас в краску.
Такие дары выше всяких похвал!

«РОЗМАРИН»

Мне не вычерпать сотой доли,
Что хранится во чреве сна.
Там плутают твои конвои,
Чей дозор отравила весна.

Мне не вымолить ярче ноши,
Обделённой зыбучей молвой.
С понуканьем травы поросшей
Твоя горница стала чужой.

Мне не вымарать сладкой неги,
Растворившись в обрывках нот,
Где с тобой в перламутровом снеге
Распускается райский плод.

Мне не выклянчить обновления
В бесконечности жажды встреч.
Как отчётливо вязнет влечение –
Розмарин пересохший сжечь.

"МУЗА"
Как восхищались все столь безупречному творенью.
Рукоплескание. Преклонение. Восторженные взгляды.
Об авторе никто не знал, он спрятан был за ширмой тенью.
Лишь пущен слух: Династия.Из ухищрённой, стало быть, плеяды.

Здесь новизна переплелась с "седыми временами".
У "свежих нот", казалось, есть оттенки классицизма.
Так идеально просто, будто бы валялось под ногами.
Он смог поднять, преподнести.
Вдобавок ко всему - его харизма.

Перекликалось будущее с прошлым в современном слоге.
"Ждала рожденья" в нужный час таинственная Муза.
Стесняясь, мёрзла, обивая старые пороги.
Настал момент избавиться от ставшего, тяжёлой ношей, груза.

Их встреча не была случайной:
С тех пор какой уж месяц миновал?
Запечатлело время сцену у фонтана,
Где, стоя на коленях, "поэт забвения" ей руки целовал.

«О НАС»

Изъедены все нынче кривотолки.
Мы тщетно пытаемся вскрыть новизну.
В лесах рыщут лютые волки,
Глотая Вальпургиеву бузину.

Сокровищница из нечестивых
Размякла и жаждет твердыни.
Мы клянчим: «Пусти нерадивых!
Они, чтут истоки заклятой латыни».

Упорствуем, ждя непотребства,
Въедаясь в нутро криводушья.
Когда все изъедены средства,
Мы верим в спасенье бездушья.

Мы по уши в затхлом репертуаре,
Пеняя с надрывом на «свыше».
Погасла лучина в его будуаре.
Таких, он, в помине, не слышит.

С поверхности

О, мойры! Зачем теснитесь над моею головою?
Неужто мало вам других забот?
Позвольте насладиться вдоволь ошибкой роковою.
Пусть сумасшествие бразды правления берёт.

Не мне вам объяснять, сколь часто так бывает,
Когда гнедых без кучера несёт.
И если время, сделав милость, оправдает,
То не ему судить, как чёрный ворон белый хлеб клюёт.

Явите прорицание мне помыслов своих.
Не удержавшись, испытать укус обмана.
И камнем в пропасть, никого не зацепив.
На дне сумею отрезветь от поглотившего дурмана.

«ЖИВИ»

В защиту слов её, её поступков.
Своею грудью заслонив, сказал: «Живи!»
Наперекор стыдливых норм, речей и предрассудков
Тебя укрою. Не благодари.

Она в разрез, пряма, всегда открыта
Завидую себе. Лелею, содрогаясь.
Твоё очарование мечтой покрыто.
Проникновеньем в глубь и плоти не касаясь.

Цветеньем, пагубным для страсти,
На загляденье распускаешься, благоухая.
Улыбкой отвечая, на оскал звериной пасти,
Без страха, где-то над землёй, порхая.

В защиту слов моих, моих поступков.
Обняв за шею, молвила: «Живи.»
Я не подвластна силе предрассудков.
Поцеловала. Не благодари.

«ЛИПА»

Слишком много на вас атрибутов,
Сразу видно – подиум парвеню.
Как капуста под гнётом тулупов,
Не за дорого, всё по рублю.

Наперёд предвкушая желанья,
Ваша сущность – забытый курьёз.
Молодость – это не оправданье,
Коль втемяшилось взяться всерьёз.

Вам бы в пору покинуть сцену,
Скромность выудив из небытия.
Всякий критик заметит подмену:
Где – талант, где – пустая брехня.

«ШЕСТЕРЁНКА»

Куранты, что гремят на всю округу -
Обескураживали всякий люд.
Они привыкли стрелки волочить по кругу.
Вершить бескомпромиссный, оный суд.

Но вот оказия, которую не чаяли, не ждали:
Сломалась как-то шестерёнка в раз!
Извольте: вся громадина в «неведомой печали»
От глупости иль от иных неведомых проказ.

Вот мастера, плечами пожимая, тупя взоры:
«Эх невидаль! Дотоле не случалось экого огреха».
Топчась на месте, мямля лишь пустые разговоры.
Куранты замерли, и кануло в небытие глухое эхо.

Мораль проста. Слетает с уст нахально:
Того, кто мелочам значенья не предал,
Ждёт кара, что на редкость пунктуальна,
Дабы посля, виновник только на себя пенял

«ГОСПОЖА»

Ни цвет волос её, ни бархат её кожи,
С годами не утратил красоты.
Так трепетно, что по ночам тревожит –
Ей суждено быть с временем на «Ты».

Ни ход её речей, глубокое дыхание.
Ни взгляд, подобный зареву светил.
Покой крадёт её беззвучное рукоплескание.
Вуаль, низвергшая порочный палантин.

Ни стон ночи её, ни полудрём ресниц,
Ни пресловутый зов природы дикой.
Витиевато пенье её райских птиц,
В трущобах госпожи, увы, безликой.

«АНТОНИМЫ»

Есть дома полные света.
Есть убогие, с тусклой свечой.
Есть такие, что не спят до рассвета.
Есть гонимые ранней зарëй.

Есть и горлинка и чëрный ворон.
Есть и рукопись, и черновик.
Есть на цырлах и дерзкий гонор.
Есть и мелочный и оптовик.

Есть несносный, но сердцем желанный.
Есть покладистый, но не родной.
Есть далёкий, но такой долгожданный.
Есть и близкий, но до боли чужой

«ЭМОЦИИ»
Торгуем эмоциями направо и налево,
Вызывая ажиотаж, как вновь овдовевшая королева.

Хочешь мурашки по телу?
Хочешь в коленях дрожь?

Можем взболтать измену,
Изыскано под фаршированную ложь.

Ассортимент для любого, от мала до велика.
Оплата непременно в децибелах истошного крика.

Ради кульминационной внезапности,
Готовы на: пошлости, мерзости и, конечно же, гадости.

Желаешь трепет в нарастающий страх?
Или богатство, обращённое сиюминутно в прах?

Ярко выраженная седина на густой шевелюре?
В добавок, волосы дыбом в отражение на новой купюре.

На затравочку: земля уйдёт из-под ног.
Естественно, выводим из комы под наскучивший электрошок.

В изобилии: стук сердец в унисон.
При настойчивости, обналичим предсмертный стон.

Всё, от чего перемены в мировоззрении.
Любые методы за Ваше людское недоразумение.

После нас, гарантируем шито-крыто.
Трудимся круглосуточно. ЗАО «Рога и Копыта».

«ЗАМЫСЛОВАТОЕ»

Изволь, но нам не по нутру,
Воздушные твои нравоучения.
-Поилец! Как ты, совокупляешь
Отхожие пары сомнения?

Пусть тарантелла возбуждает
И заведомо смирению перечит…
Кому ж тогда впотьмах летать,
Покуда темнота крыла не изувечит?

-Кормилец! По что так нехотя
Тревожат преисподней звуки,
Когда надгробные холмы,
Презренные стянули на поруки?

Не уж то власть твоя,
Заведомо с повествованием, портачит?
Тогда скажи, зачем
Молва по грешным ангелам судачит?

Молчишь!? За мыслями твоими
Поспеть способна лишь «улитка»…
Сквозь небеса, с натянутой струной,
Во всеуслышание, играет Его скрипка.

"ШИМПАНЗЕ"

Ха-ха-ха. Распоясались.
Постоянно навеселе...
А казалось: чего здесь страшного?
Пренебречь хваткой старой мюзле.

Там с историей набедокурили,
Порешив, что сойдёт всё с рук.
Только пробка готова к выстрелу,
И не счесть будет "райских" мук.

Тут про будущее втемяшивали,
Мол, все списаны вам грехи.
Пузырьки в цвет малин разукрашивали,
Дабы вымазать лик чепухи.

Настоящее без забот обезличили,
Подменив -где добро, где зло?
Остаётся бокалами чокнуться,
И без боя камнем на дно.

"НЕВИННОСТЬ"

Крики белых чаек развеяли тоску...
И летел платок, на нём её инициалы.
Запах, что скрывался, рассеян по ветру.
Прочь бежит печаль от влюблённой пары.

Жадная луна им светила в спину.
Как она боялась утру их дарить.
Гаснущие звёзды дополнили картину.
С наслаждением, робко - ночь благодарить.

У мгновений тех роскошная оправа.
Пламенный изъян - простынёй сокрыт.
Будут будоражить "старые забавы".
Крики белых чаек память сохранит.

«НА БАЛ»

Одевайся в серебро,
Не забудь бриллианты.
Пусть выпячивая, жмутся,
Робкие атланты.

Прихорашивайся дерзко,
Чтоб бомонд смутился.
До заутрени блистать,
Да богеме сниться.

Не глубоким декольте.
Ни монашкой скромной.
Вездесущим дуновеньем,
Примой бесподобной.

Карамель

Кубарем по бетонным, по мостовой.
Не уж то до сих пор целый и вдобавок живой ?!
Поднимется. Небрежно стряхнув въевшуюся с себя.
Да ещё насвистывает и припевает: «Тру-ля-ля».

Зайдёт на съёмную. Переоденется – экий франт.
Тут же твёрдой поступью, своего рода – Иммануил Кант.
Его провожают восхищённые взоры, охи и ахи.
Ему хоть бы хны. Иммунитет. Сотню раз приговорённый к плахе.

Вечереет. Самое время без памяти влюбляться.
Она не откажет. До восхода только в нём растворяться.
Проснётся. Посмотрит на простыни, что вымазаны в карамели.
Кубарем по лестничным и обшарпанным. Вон из чужой постели.

"С.Р."
У смирительной рубашки
Очень много плюсов есть.
Ведь в смирительной рубашке
Быстро пропадает спесь.

У смирительной рубашки
Крайне важен сам покрой.
Ведь в смирительной рубашке
Руки замкнуты в покой.

У смирительной рубашки
Цвет не раздражает глаз.
Так в смирительной рубашке
Можно даже «на показ».

У смирительной рубашки
Всюду верные друзья.
Знать в смирительной рубашке
Те, кто поперёк, нельзя.

«УХ»

Сумев лишь пару раз границы алтаря перечеркнуть,
И с прохиндеев отслоить их лживые дублеты,
Он мельком умудрился в чашу заглянуть,
В которой таинства состряпаны наветы:

Про истину, несущую свой свет.
Про вечно неуёмную пытливость.
И про взаимно будоражащий куплет.
Да про людскую повседневную наивность.

После познаний сих, его уж не узнать.
Не передать словами чувство озарения.
Во всём вокруг наружу рвётся благодать,
Когда отвергнуты нелепые сомнения.

«КЛЕЙМО»

Я на льдине,
Разделяющей воздух и гладь.
Как не странно,
Пытаюсь услышать его благодать.

Надо мной
Не скупится на шум завывание.
Не окупятся,
К счастью, твои причитания.

Не пытайся понять,
Где моё естество?
Там безлюдно, тоскливо
И часто темно.

Свет пугает картины,
Пред которыми замер.
Я, как будто витрина,
Проваливший экзамен.

Что до мыслей шершавых,
Плетущих кудесы,
То они облетели.
Их втоптали повесы.

Превращая в никчемную
Пыль бытия,
Мне не ведомо боле,
Как жить не любя?!

Перелистывать скучно
Пустые страницы.
У фантазий исчерпан
Лимит вереницы.

Я на льдине, что треснет
Задолго до рая,
Вперемешку с водой,
Всё вокруг оскверняя.

"Брошь"

Мне с тобой не справиться,
Ты сильней в сто крат.
Сколько не упрямиться,
Буду виноват.

Мне «в бою» не выстоять,
Знаю наперёд:
Не удары, выстрелы,
Без осечки бьёт.

Мне укрыться, спрятаться
В лабиринтах встреч.
Притаившись, съёжиться.
Память будет жечь.

Мне забыть советуют.
Да в коленях дрожь.
Вырвать надоевшую,
Въевшуюся «брошь».

"Письмо"
На выцветшем листе. Не модным, эпистолярным жанром.
Конверт. Наклеенные марки. Стараясь подобрать слова.
Текст шёл от разума, не сердца. Куда сложнее уличить
обманом.
Там краткость, что сестра таланта, помогала, как в былые
времена.

Доходчиво. Без лишних сантиментов. Казалось, время
отправлять.
Перечитав в который раз, сам у себя потребовал тайм-аут.
В письме том между строк хранился тайный смысл,
Которому под силу сердце до золы испепелять.

Перечеркнул. Замазал. Стёр. Исправил.
Коварства «складки» – мысли изогнули в змеевик.
Ночь пронеслась. День ждать себя, «писаку», не заставил.
Перед глазами факт: «депеша» превратилась в черновик.

Прочь меркантильность. Гонимы дифирамбы – мнимые
подлизы.
«На сцену вышел главный персонаж», второстепенные
остались наблюдать.
В жизнь воплотились, казалось бы, миражные эскизы.
Прости-прощай, о прошлом больше не хочу мечтать.

«ПУГАЛО»
…и мне ни к чему твоя потомушность.
Переверни последнюю страницу.
Осточертела броская наружность.
Таксидермия – трансформирует жар-птицу.

…быть может стоило набить соломой?
Но слизняка не так-то просто изваять.
У несуразности обычно вид комолый.
Тебе ли аксиом приевшихся не знать!?

…экзот на редкость вышел прозаично.
Тут вычурности след в изгнание увяз.
Своё талантище ты подчеркнула лично:
На сцене пугало, смотрящее на мир без глаз.

«СИНЕВА»
Не помню, толи это была замочная скважина,
Толи подзорная труба,
Но в памяти швами выгравировано:
«У свободы исключительно голубые глаза!»

Посему, моя любовница – ведьма,
Что рождена в седьмом поколение.
Её сатанинская обольстительность – танго неба и моря,
Ниспославшее синь очей в непорочное озарение.

В этих спонтанных соитиях,
Подобных бушующей буре песчаной,
Начал своё обрёл астат ослепительный,
В утробе синевы спасительно-окаянной.

Дальше бесконечная амнезия.
Ублиет, с напрочь потерянной отмычкой.
Голубые очи до востребования,
Просочившиеся в её недра вредной привычкой.

«ВИНО»

Короткий сказ про суть вина,
Что для искусства – внеурочно:
Жизнь самобытностью полна.
Вино пригвождено к ней прочно.

Оно рассудство набекрень
Изводит больно прозаично.
Своим заманчивым: «Испей»,
Таланты обличает лично.

Его туман, как лёгкий хмель.
Запутает писак страницы.
Из темноты звучит : «Налей».
И дальше ямба вереницы.

Тут с красным зиждется бокал.
Там с белым, свет на дне бутылки.
Кто злую чарку отыскал,
Тот в творчестве изводит бирки.

Но коль с игристым по пути,
Покуда разум рвёт и мечет.
За мастерство, вино – люби!
Разлюбишь...сразу чёт и нечет.

"РЕЦЕПТ ОТ"

Из бражной корчаги, с забродившей калиной,
Она налакалась, с лихвой захмелев.
Вспорхнула петлёй над красной рябиной
Натужно вопя какофонии блеф.

Чело закружилось и всё запестрело.
Дурманит пространство "журчащая трель".
С порывами ветра вокруг потемнело.
Осенний дурман обуял свиристель.

Фонарь на столбе ненароком расплылся.
Летя напролом, расправляя крыла.
Удар! Свет в глазах побледнев, исказился.
Густой пеленой снизошла тишина.

Лежит не земле протрезвевший кудесник.
Поломаны перья и клюв набекрень.
С чего вдруг взяла, что она - буревестник?!
Виною всему - "гнездовая мигрень".

«ОТШЕЛЬНИК»

Отшельники живут в дали.
За чем чужие наблюдения?
Им злободневен жест любви.
Когда по вкусу заблуждения?

Растят придания лет былых.
Чего чужбине здесь бояться?
Скитаются, прижав немых.
По что, без спросу, улыбаться?

По чести-совести глядя.
Кому под силу огрызнуться?
Их в пустоте глаза горят.
Кто смеет тени ухмыльнуться?

Они в желании сильны.
Где грань меж оными мирами?
До безграничия вольны.
К чему привязаны словами?

«ОБРЫВКИ ФРАЗ»

Она отчаянно права -
Всех испытуемых терзая.
Не надорвётся тетива.
Стрела – бесстрашная борзая.

И ей стыдиться ни к чему,
Та пуповина зачерствела.
С крамолой прежнею к нему:
«Какого чёрта, я созрела?»

Так громогласна тишина,
Будь-то острог или опала.
Как оглушительно вольна,
Та, кой подвластна амальгама.

«О ЛИШНЕМ»

Не называй меня никак.
Так будет проще позабыть.
Пусть миром правит кавардак,
А хаос стыдно не любить.

Не распыляйся на допросы.
Ты выдумай свою изнанку.
Тогда январские морозы,
Куда целебней спозаранку.

Не снисходи до обещаний.
В долгу – нелепо оставаться.
Промокнув в лужах оправданий,
Грешно в печи надежд спекаться.

Не позволяй себя познать.
Останься тайной несусветной.
Сумев небрежно полистать,
Заиндевев мечтой заветной.

«ПРО МУЗЫКУ»

Под музыку проще писать.
Под музыку слаще влюбляться.
Без музыки – тенью роптать.
Без музыки – пылью валяться.

За музыкой, как за стеной.
За музыкой – в райском блаженстве.
Вне музыки – слыть тетивой.
Вне музыки – в пагубном бегстве.

У музыки – блажь через грань.
У музыки – гибкие рамки.
Близ музыки – пошлая брань.
Близ музыки – рваные чалки.

Для музыки – слава и честь.
Для музыки – вечность и слёзы.
Под музыкой – злоба и месть.
Под музыкой – зависть и грёзы.

«ПРО СЛУЧАЙ»

И его шершавые руки
И её бархатистая кожа
И бурлящие в немощи слухи
И, конечно же, случай-вельможа

И внезапно открытая мякоть
И забытые ложью чувства
И пахучая серостью слякоть
И желание немого безумства

И ему посчастливилось сдаться
И она озарилась всецело
И с дороги скорее обняться
И в пучину беспечности смело

И, как будто бы, перерождение
И потеха заблудшего счастья
И непрошенное вожделение
И крутой поворот от ненастья

«ПО НАИТИЮ»

…и морщины возле глаз его
Не от старости.
То – следы
От пролитого моря…

…и неровности на сердце
Не шрамы.
То – вмятины
Пережитого горя…

…и слова из уст его
Не простые звуки.
То – мудрость,
Что вспоможение…

…и дела его
Не поступки.
То – заведомо
Ложные преступления…

…и наследство его
Не в богатстве и роскоши.
То – души
Свет живительный…

…и урок его
Не для младости.
То – глоток
На века исцелительный …

…и любовь его
Не в религии.
То – наитие
В непостижимости…

…и у воли его
Нет обличия.
То – дорога
К необратимости…

«СМЕЛОЕ»

О внешний вид – я вытираю ноги,
И тела чистоту, всю вымажу в навозе.
Мной обуяла дрожь той тягостной тревоги,
В которой мироточат желания о «белой розе»:

А ещё он боялся её приобнять
И не верил, как такое возможно.
Ей же было всегда и на всех наплевать
И без слов говорила: «Всё можно!»

Он читал её мысли, схоронившись, тайком
И не знал, что потом с ними делать?
Ей же легче повсюду идти напролом
И на опыте «страхи» проверить.

Он решился тогда: была – не была!
Позабыв обо всех, кто так святы.
Её вдруг стало спокойно, как никогда
И счастливой им стала расплата.

«ГЛУМЛИВОСТЬ»

Стук бокалов, но пустых.
Скрип цепи велосипедной.
Не разбитых, а … живых.
Стон петли, когда-то медной.

Ты куда? Тогда постой.
Чуть потише. Где лазейка?
Твоя тяжба с головой,
Как с похмелья карамелька.

И у пепельнице той
Не закурены «пороги».
Тебе лучше быть чужой,
Чем сверкающей в берлоге.

Но, когда не в унисон,
Значит проще – разделиться.
Здесь не гоже бить челом.
Тут игристое глумится.

«Аве Мастер»

Раз лень читать, тогда послушай:
Я расскажу тебе о том,
Как целовал её он душу
Сакральным, всуе, ремеслом.

В своих руках он мрамор плавил,
Порабощая пласт наук.
Лишь глину с воском «обезглавил»,
Изгнал из формы рой порук.

Ему твердыня покорилась.
Пытливый ум не для гравюр.
Она в ответ ему светилась.
Она – царица всех скульптур.

Придав естественный оттенок.
Накинув скромную вуаль.
Из замурованных застенок
Глазела высшая мораль.

Секрет его ингредиента -
Любви беспечная наивность .
И в кульминации момента ,
Лобзания вещего взаимность.

Про ветер

Как ты срывал, играючи, беспомощные листья,
Рисуя в воздухе такие разноцветные, замысловатые круги.
И, крылья расправляя, словно художник приготовил кисти.
При взмахе кто куда летели облака, боясь порывов, как трусливые враги.

Тебе подвластно океан разгневать.
Пощёчины его смертельным волнам раздавать.
И в одночасье гневный пыл могучего вельможи с дерзостью
умерить,
И тихим штилем, безмятежно колыбель его качать.

Ты с холодом-морозом обожаешь обниматься.
Потом смеёшься над метелью, вьюгой и бураном.
Но от объятий крепких тех всему живому тяжко оклематься…
На смену новая забава: наполненный теплом, природу
пробуждая, грохочешь ты весенним барабаном.

Пусть негодуют все, кто недоволен.
И наслаждаются все те, кому с тобою по пути.
Как ты никто на грешной не бывает волен.
Тебе позволено как никому себя вести.

«ЗИМУЛЯ»

Моя Зима, тебе ль не знать,
Как всемогущ безбрежный снег?
Кому под силу обуздать
Снежинок взбалмошный набег?

Ты ежедневно «на показ».
Не поспеваю бить челом.
Увяз в сугробьей колее,
Под величавым полотном.

И взор лелеет красота,
Что первозданна и чиста.
Ты – бесподобна! Как всегда.
С тобой взахлёб, моя Зима.

«КРИОСОН»

Очередной злой рок, уже над Гинэфорой -крошкой*.
От лютых холодов, к сухому почиванию.
От множества страстей, в единственную мошку.
От беспробудных встреч, к лабораторному молчанию.

Надев свой свитерок с начёсом,
Намылится к невинному признанию.
От надоедливых людей, к последнему вопросу.
От тягот размножения, к простому вымиранию.

Ведь истреблять покуда не было стремления.
От левитации, к святому отвращению.
От пробуждения, к консервному томлению.
И от порхания, до полного забвения.

Знать толща льдов её покой пленила?
От одержимости, к необратимости концовки.
От вразумления, к отсутствию мотива.
От сладких грёз, до бесконечности зимовки.

«ПОД ПЯТНИЦУ»

Мне снился дом без стен и без дверей
Там солнечных лучей неугомонная зарница.
Вокруг стелился океан цветных полей.
Там пенье дивных птиц – сплошная вереница.

Мне снился дом без потолка и пола
Там лунный свет и звёзд чертополох.
Зелёная трава, не спрятавши подола,
Навязчивой росой настигнута врасплох.

Мне снился дом без лестниц и порога
Там воздуха потоки меня по этажам носили.
К нему вела извилистая, долгая дорога
Ступени ни к чему, про них давно забыли.

Мне снился дом без скрипов и без эха
Там прятался покой, пугая мыслей караван.
Со стороны казалось – экая потеха.
Там утопая в неге, растворялся жизни балаган.

«ТАЙНАЯ ГЛАВА»

И на слуху одно: «Иди ты к чёрту со своей любовью!»
Тот самый чёрт, сие услышав, ехидно руки потирает.
Пройдёт совсем немного, взмолившись - платят кровью.
Хвостатый, их пред собою на колени падать заставляет.

Есть у него ларец, что под печатью и семью замками.
Он в нём хранит «желанные подачки от убогой».
Здесь с незапамятных времён, под тусклыми свечами
Иуда жаждет вдоволь насладиться недотрогой.

Когда ж приходит час, столь вожделенный,
Дрожащими руками, приоткрывает ларь, набитый густо.
Но ждёт расплата, ставшая давным-давно нетленной:
Под покрывалом сладострастия всё неизменно – пусто.

Мирскую богадельню он яростно на части рвёт и мечет.
Как смела улизнуть раба, что без зазрения изгнали?!
И только вещий сон ночами дьявольскую душу лечит,
В котором с беглой они порочное дитя зачали…

«СОГЛАСНО ЖРЕБИЯ»

Куда мы держим путь? Эй, чичероне многоликий?
На бойню или на пустую болтовню?
В твоей тени я меркну, словно день безликий
И время коротая, о пагубной пощаде не молю.

По что, так яро, своими изразцами слепишь?
Увенчан бородавками мой лик от поцелуев жаб!
Придать огласке, плюнуть – растереть посмеешь,
Того, кто флёром дымчатых лучей давно распят?

Тебе ль, вокруг, ходить окольными путями?
Ты взбалмошный повеса, под крыльями небес.
Но знай, бесцеремонно брошен жребий, между нами.
С тобой – твой падший ангел. Со мной – воскресший бес.

«КРУГОВОРОТ»

…и свой шедевр принял, как - несовершенство.
И погрузился в поиски изъянов.
Потом пороками покрылся незаметно,
И покрывалом из грехов-бурьянов.

И череда насилия врасплох настигла.
Зависимостью въелась в жилы.
И каждодневной болью осадила,
И страх – порабощающий все силы.

И вот уже в безумие блуждает
По острию глухонемого забытья.
И сызнова шедевр расцветает,
В котором, из изъянов, западня…

"МАНЕРЫ"

На Галапагосских островах, голубоногие олуши
Решили, что, как минимум, достойны "роли господина".
И дабы подтвердить сие, пади не просто бить баклуши,
Сочли уместным нравы отточить, едва завидя - одинокого пингвина.

-Когда, милейший, изволите начать летать?
С гримасою пренебрежения был начат сей куплет.
-И что за мода -плавать? Право дело.
- Ведь, как известно, крылья именно для этого даны.
- Позвольте Вам заметить, Вы ими машите так неуклюже, неумело.

Пингвин оторопел сперва, но вида не подал.
Уж больно, у назойливых персон, прескверные манеры.
И выждав паузу, пока накал страстей стихал,
К чему, подумал, распыляться здесь, без должной меры.

-Так вот, коли молчите Вы, то знайте наперёд,
Что не достойны ПТИЦЕЙ боле называться!
Вам надлежит покинуть сей архипелаг,
Сказать точнее - попросту убраться!

От изумления и бесконечности негодования
Пингвин, разинув мощный клюв,
Чуть было не пустился во все тяжкие грехи
С желанием грубой мести, минуя оправдания.

Толпа достопочтенных зрителей была готова лицезреть
Всю "прелесть" представления и широту размаха.
Авансы все разосланы, лишь малость потерпеть.
Увы, премьера сорвана. Виновница - слоновая старуха черепаха.

-Надеюсь, Вы сумеете "сдержать себя в руках".
Неспешно, с расстановкой, к пингвину, назидая.
-Не стоит обращать внимания на тех, кто ходит "в синих сапогах".
-Ведь Вы - Пингвин! Всё остальное - болтовня пустая.

«АПОКРИФ»

Покуда дышите, запомните одно:
«Душа – всеисцеляющее вновь и вновь!»
И кто бы не талдычил: «Всё предрешено».
Умеющие слушать, да услышат: про любовь.

Цените каждый миг умом и телом.
Для исцеления от ереси, не зря, скрываются затерянные главы.
Умейте обвести окружность белым мелом,
Чтобы избавить разум от словесной лавы.

Подвергните сомнению любой навет.
Вселенский горизонт – людскому чужд.
И кто вчера, казалось бы, нёс полный бред,
Сегодня избавляет плоть от глупых нужд.

Сияйте светом, что в утробе ослеплял.
Через него откроются все тайны мироздания.
Кто день за днём «нагую» исцелял,
Тот озарён лучом невинного признания.

«УЕДИНЕНИЕ»
В тени высоких сосен вековых,
Он пожелал укрыться, как позже оказалось – восвояси.
Колейность жизни, вся в нелепых запятых.
Искал не для себя рецепты, чудодейственные, мази.

Там ветер, книгу жизни теребя,
Мог вырвать лист любой, не думая о завтра.
А тишина ночная, не тая,
Себе присваивала сны, не возвращая их обратно.

Вдыхая воздух, аж кружилась голова,
Кардиограмме сердца надоело быть полоской.
Здесь не слышны – такие раздражённые – людские голоса,
Тоска о прошлом прервалась и перестала быть громоздкой.

Так надоело – всё писать на черновик,
Ценя и чувствуя неповторимость каждого мгновения.
Незримый всем небесный часовщик
Ему открыл незабываемое время.

«ТЫКАЛКА»

Ты, как «пальмовый вор»,
Все однушки- тюряги.
Позабыв цвет актиний,
Обожал передряги.

Ты, как клятвоотступник,
С неприсущей изменой.
Будоражил нейроны
Наспех взмыленной пеной.

Ты, как вёрткий плывун,
Разжижающий копи.
Треснул пласт целины,
Гены канули в топи.

Ты, как звук невзначай,
Растоптав своё эхо.
Улыбаясь прохожим,
В миг, когда не до смеха.

«ПОДКОВЫ»

У меня их четыре
Подковали – носи.
Не просил и не клянчил,
Кого хочешь спроси.

Так причудливо цокают.
Просто сносу им нет.
Мне не в тягость они,
Привыкал много лет.

Слышал будто на счастье-
Есть такая примета.
Я бы рад сам поверить,
Да зачем мне всё это?

Поделюсь без оглядки.
Вы «квартет» мой примите.
Что взамен? Перестаньте.
Мне не жалко. Берите.

«БЕЛЫЙ ПАРУС»

Минуют сотни долгих дней
И тысячи ночей минуют.
Покинут бухты флотилии кораблей,
Что до глубокой старости дрейфуют.

Один из тех, что белый парус нацепил
И вёсла, словно руки за спиною, пряча,
На встречу неизвестности поплыл.
От всех подальше, дабы пред глазами не маяча.

Казалось, сбился с курса бойкий пилигрим,
Ведь штиль не раздражал его как прежде.
Солёная вода, играя, смыла приставучий грим.
Не уж то счастье плыть, не помня об «одежде»?

Привычка одурманила, так ловко, не спросив,
И память затуманила далёкую мечту.
Но океан, во все века достаточно спесив,
На гнев и ярость, с лёгкостью, меняет простоту.

Так вот где прятались те бури и шторма!
Форштевнем полным ходом в лоно смерти.
Не вздумай подвести сейчас «брюхатая» корма.
На поле брани ждут расправы все морские черти.

«Бесстрашный рыцарь» - обмолвилась луна.
«Наука для других» - с пренебреженьем ветер.
Качала нежно белый парус сникшая волна.
Фатальная судьба, которую корабль встретил.

«ЭКСПЕРЕМЕНТУС»

У вас тут модно ожидать рецензий,
А есть билет на «Философский пароход»?
К любой строке накинете кило претензий.
На кой вам безнадёжный рифмоплёт?!

Снискать желаете вселенского признания,
Взашей гоня из подворотни горе-барда.
Состряпав наскоро сюртук из оправдания,
Скупая рукописи у цыганского ломбарда.

Регалиями бахвалитесь направо и налево.
На неугодных шлёпая клеймо «стереотип».
И одурманенным рассудком, право дело,
Пылает, как бельмо, осточертелый логотип.

Копирка ваша от износу прохудилась
И под диктовку строчится одна белиберда.
Здесь муза сикось-накось обломилась,
Да набекрень ложатся праздные слова

«(ГАДКИЙ УТЁНОК)»

В шкатулке для старинных украшений,
Которую давно никто не открывал,
Лежал алмаз, точней, пылился среди прочих «женских утешений»,
И выйти «в свет» – хотя бы раз – с одной мечтой он будни коротал.

«Соседи»: золото и платина над ним с издёвкой:
– Когда отсюда эту безделушку заберут?
Рубин, циркон, янтарь шутили колко:
– Как тяжело избавиться от тех, кого «изысками» по глупости людской зовут!

Он пропускал «мимо ушей» их злые речи,
Лишь твёрдо верил: впереди – «рассвет»
И вот однажды, в тёплый летний вечер
Преподнесён был ювелиру как обычный, ничего не стоящий презент.

Но тот, казалось бы, ничем не примечательный момент,
Все изменил в его «привычной жизни»,
А кропотливый, филигранный труд
Сумел создать шедевр – воплотить в реальность «жажду мысли».

Немало утекло с тех пор воды –
На званом вечере открылись двери:
И замер зал. Бледнело золото, померкло серебро при виде «первозданной чистоты»,
В которую немыслимо поверить.

Бриллиант мерцал. Огранка безупречна.
Не гордость, а уверенность в себе.
Завистники подумали: «Так было вечно».
Никто не вспомнил об алмазе, что страдал в шкатулке на столе.

«СНЫ»
Сны – где история их появления?
Сны – предсказатели будущего или лгуны?
Как желанны цветные и яркие сновидения.
Чёрно-белые тем, кто в рутине молвы.

Покрывало ночи – подобно гипнозу.
Убаюкает соками мака – Морфей,
Ведь не зря на висках у него были крылья:
Мы летаем во снах, так решил чародей.

Сны осудит глупец, для него они – бред,
Потому как, увы, посещают не часто.
И, познав дежавю – повторения момент –
Приклонись и поймёшь: где начало коварства.

Толковать их пытались и жрец, и мудрец,
Почему-то решив: им такое подвластно.
Сны – приходят с небес. Сны – как промысел нам.
Сны – они зазеркалье… окунись в это царство.

«МАГИЧЕСКИЙ РЕБУС»
Денно и нощно, вокруг и всюду
То импозантность, то тривиал.
Он без стеснения – что скажут в спину –
Построил незримый для всех тронный зал.

Мир грёз растворился, ушла ортодоксальность,
В блаженном сиянии воскресла мечта,
И вспоминать, что пророчили «други»
Стало ненужным – прошла суета.

Что для него эти серые будни,
Если по радуге можно гулять.
Нет, не понять нам, обычному люду,
Как можно всё небо в охапку обнять?

Видя и чувствуя нечто иное,
Кто-то в смятение крутил у виска.
Часто блаженство граничит с безумством:
Магический ребус?, – отгадка проста.

«ПАДАЮЩАЯ ЗВЕЗДА»

С чего это вдруг такое веселье?
Откуда вернулся потех хоровод?
И месяц – ещё «молодой и красивый»
Из звёзд выбирает: какой повезёт.

Он твердо уверен – отказа не будет,
Ведь ясному взору открыты сердца.
Спешить ни к чему, наслаждение так близко,
А выбор огромен – не видно конца.

И вот у созвездия Водолея,
В ковше у которого «сотни подруг»,
Случайно заметил одну – всех светлее.
На ней замыкает «проделанный круг».

– Тебя выбираю. Пойдём же скорее
Туда, где блаженство тебя захлестнёт…
– Прости. Я должна отказать. К твоему сожалению,
Но участь иная давно меня ждёт…

Судьбу изменить даже звёзды не в силах.
Кто видел ту сцену, тем не до реприз.
И слёзы катились, увидев такое:
Как самая яркая падала вниз.

«НАКАЗ»

Учесть поэтов – быть не от мира сего.
Таков вердикт: смириться иль продолжать бороться?
Зачем? И, собственно, позвольте для кого, через года
Бумага, с непонятыми, ране мыслями, проснётся?

На пальцах можно перечесть всех баловней судьбы.
Ещё при жизни, им посчастливилось явить себя из мрака.
Удел «немого большинства», чьи начисто растоптаны мечты,
Таскать с собой, столь ненавистную, «верёвку Пастернака».

Заклятием клеймя: «Творите! Признание хозяина найдёт.
Извольте гнать, всех тех, кому пришлись Вы не по вкусу.
Ведомая толпа по мимо хлеба, вечно зрелищ ждёт.
Поэту развлекать «зевак ступенями к злосчастному Эльбрусу».

Штучный экземпляр

У штучных экземпляров
Орнамент изнутри.
Немногим посчастливилось
К ним близко подойти.

У штучных экземпляров
Другая в жилах кровь.
Она душещипательна,
С ней лучше не злословь.

У штучных экземпляров
Взгляд не забыть вовек.
Вонзается и вязнет
Камнями диких брег.

Для штучных экземпляров
Нет стен и нет границ.
Всегда узнаешь диво
Из миллионов лиц.

«ДАМОЧКАМ»
Её пример – достоин подражанья.
У сильных женщин судьбоносный дар:
Когда ты жаждешь от неё повиновения,
Тебя калечит сокрушительный удар.

Куда бежать, коль клонишься смиренно?
По что кричать, когда у горла острый нож?
Она пронзит нутро, желанно и надменно.
Твоею сотней разлохматит медный грош.

Тогда уж поздно клянчить о пощаде.
Твоё чело украсит шутовской колпак.
И в столь обворожительно-чудном наряде,
К её ногам летит победоносный, прежде, стяг.

«ЖЁЛТЫЕ ГЛАЗА АЗАЗЕЛЬ»
Он разбивал бренчащие сердца.
Не на осколки, а на сантименты.
Он выпивал всю душу, до конца,
На дне лукаво вязли алименты.

Он выжидал до верного, всегда.
Когда надежда, как маяк зарделась,
Он вероломным взмахом топора
Её гасил, чтоб впредь не загорелась.

Он забирал последнюю слезу,
После которой, пытка омертвела.
И непокорную судьбу, ведя на поводу,
Кунал он в нечистоты то и дело.

Он съёживался загодя тогда,
Когда она ему расправою грозила.
Но день за днём – текли его года.
Так в омут обратилась вязкая трясина.

«КРАСНА ИТАЛЬЯНО ВЕСНА»
- Что она здесь вытворяет?!
- Сводит всех с ума, разумеется.
- Смею заметить, эта особа явно преуспела в столь редчайшем
ремесле.
- Преуспела?! Да у неё, как минимум, статус: «Законодательница мод»!
- Тогда, как ты считаешь, что будет, если я, рискну с ней познакомиться?
- Рискни, но учти, что при знакомстве с роковыми красотками, себя не заставят долго ждать: сиюминутный «дефект немоты», приступ судорог в коленях, и спазмы, сопровождаемые вульгарной дрожью по всему телу.
- Это ещё почему?
- Всему виной ничто иное, как жуткое кровосмешение, дарованное по воле судьбы.
- И где найти средство против сей напасти?
В ответ он увидел, как тот, другой, только развёл руки в стороны.
Спустя короткий миг.
-Я готов на всё, лишь бы услышать имя той, которая так …
- Как на счёт того, чтобы съесть ломтик яблока, выпавший из-под мышки вдоволь натанцевавшейся?
-А почему бы и нет?
- Гильермо, - обратилась она к одному из своей многочисленной свиты, трепетно волочащихся позади её подола, - Тут ещё один pazzo*, с которого можно смело снимать мерки.
-Тем не менее, Ваше имя?!
- Как бы ты решился меня называть, стань я твоею?
-…
-А говорил, что готов на всё!
И в этот самый пограничный момент блеснули её глаза. Глаза цвета «смертельного экспрессо», то бишь цвета, без права на выживание.
Тот несусветный смех, единственное, что спасло от гибели беднягу. Хохот, который питает несметные полчища страха, безбожно поглощающие ратные полки беспечных иллюзий.

"ЗОВ»

В постижении необъятностей,
Возвращаясь к истокам,
Разум стонет от пряностей
И привычке к порокам.
-/-
В приближении к совершенству,
Запылившемуся в старой крипте,
Дух перечит блаженству,
Отдаваясь всецело молитве.
-/-
В подчинении мирозданию,
Распростёртом кругом и всюду,
Мысли, как по приданию,
Вокруг истины вьются по кругу.
-/-
В завершении осознания,
Замыкающим вечное шествие,
У души остаётся желание:
«Поцелуем пленить сумасшествие».

«НАПАСТЬ»

Увядать, закрывая страницы.
Эта осень – не оставит в покое.
Обернитесь, прошу, перелётные птицы,
С вами легче в «бушующем море».

Так обманчиво небо пестреет.
От напасти не избавит светило.
Не дождём, а росою повеет
От холодных ветров, что срослись воедино.

Он пронизан их въедливым жалом
И окутан увядшим венком безразличья.
Эта осень с повадкой вандала
Не приемлет былого приличья.

Что ж, мятежник исподнее пряча
Рвёт и мечет. Никчёмность пустая.
Эта осень, с лихвою его одурача,
Свой оброк заберёт, на запрет, не взирая.

Про цветы

Он для неё хранил до простоты красивые цветы.
От зноя и дождя их укрывал, жалея.
Так незаметно проходили дни, недели, месяцы.
А с наступлением зимы их к сердцу прижимал, душою грея.

Он в спину слышал много «добрых» слов.
И научился всем прощать непознанное диво.
Кручиною сводило скулы. Рабский кров.
Но, глядя на цветы, боль без причин стихала, уходила.

Безропотно, смиренно приближал момент,
Когда той свежестью и новизной с ней линию судьбы разделит.
А для толпы был безнадёжен сей эксперимент.
Массовка в эти чудеса уже дано не верит.

И вот, лишь на мгновение отвернувшись от цветов,
В секунды запах увядания наполнил его тело.
Он кинулся к цветам слезами всех благоухающих садов.
Она приблизилась и с трепетом на чудо воскрешения смотрела.