Когда я прав мне всё равно, что скажут обо мне,
И правды красные крыла всегда в большой цене.
Идут по следу моему все те, кто оскорблён,
Крича, что правда не моя, пусть всё решит закон.
Есть правда неба и земли, есть правда слёз и слов,
А я свою, прижав к груди, бегу сквозь лязг оков.
За что вы гоните меня на самый крайний край,
Крича, что правда не одна, но эту ты отдай.
Закрыла тьма последний склеп, где луч ещё светил,
И в той кромешной темноте один меня схватил.
Он стал мне пальцы разжимать могучей пятернёй,
А мне без правды не дышать, я ей живу одной.
Я с нею ем, я с нею пью, я с ней стихи пишу,
И если час ей умирать, то с нею я умру.
Я правды выдернул чеку, ей крылья распростёр,
Взметнулся к небу высоко огромнейший костёр.
И когда в пропасть я летел, то видел в небесах,
А правда, ведь, моя спаслась на огненных крылах.

Говорят, что есть на свете земля,
Где бессмертные живут, только зря,
Не пускает их Господь ко двору,
Ведь бессмертие дано одному.
Так за "тыщи" лет устали они,
Пересмотрены все вещие сны,
Глотки порваны от споров пустых,
Разум бился в кровь, да тоже, вот, стих.
Да и в памяти у них решето,
Позабыли, кто им дал и за что,
В наказание, в награду, иль как,
То бессмертие – совсем не пустяк.
И травились, и топились они,
И в верёвках средь дубравы стволы,
Пусть грешно, а по-другому никак,
Когда жизнь, как вечно реющий стяг.
Порешили: «А давайте сгорим!
Чтобы было не повадно другим,
Жизнь ценна тем, что нельзя повторить,
Из огня нам всем уж точно не всплыть».
Запылала под ногами земля,
И горели, словно спички тела,
Крики жаркие взлетали: «Дивись!
Не напрасною была наша жизнь».
Искры сыпались безумным дождём,
Ночи стали ослепительным днём,
Ветер пепел по оврагам гонял,
«Получилось!» - кто-то сверху сказал.
Если выбор лишь один - умереть,
Лучше вспышкой ярко-алой сгореть,
Среди множества зажженных огней,
Смерть увидит, а ведь жизнь то сильней.

Полуистлевших забытых пророчеств призрачный сон,
Губит живое покой одиночеств, глух его стон.
Плен созерцания тленом и прахом, серостью мглы
Стал прародителем мрачного страха, вечной зимы.
Хладной пустыней окутано небо, воздух, вода,
Хлеб не рождает желанья и света, скрыта земля.
В смутных мечтаньях углями немыми замер костер,
Плен отрешенья всех сделал слепыми, чувства все стер.

Но в глубине не зацветшего сада Дева жила,
Жаркими крыльями искры бессмертия вечность храня.
Волей вспоенная, правдой вскормленная жизней иных,
Жгучим бесстрашьем побед окрыленная дней золотых.
Дева огня с крыльями Феникса – наша душа…
Силой надежды и верой в бессмертие вдоволь дыша,
Символ создания средь бесконечности чертит опять,
Чтобы подняться над пропастью вечности, надо страдать.

Дева огня с крыльями Феникса, путь твой велик,
Пусть этот мир никогда не изменится, но хоть на миг
Ты воссияешь из мрака и тленности, прочь из оков,
Огненной пеной среди неизменности мертвых цветов.
Скалы бессмертия в пламени яростном, вечность зовет,
Ты заметалась меж бренным и святостным, небо не ждёт.
Огненный шар - пожиратель пространства, мало ему,
Свет – это тьма, тьма – это свет, смерть – путь всему.

Феникс, гори! Между прошлым и будущим твой небосвод.
Тысячи солнц над душою измученной память зажжёт,
Сны растворятся и хлынет бессмертие в недра её.
Славься, лучистый, победой над смертию! Дай бытиё!
Крылья огня пронесут сквозь столетия веру в тебя,
Символ надежды ты, символ наследия. Взвейся, любя!
Пламя твоё пусть не знает покоя. Феникс, взлети!
Гордо-мятежной своею судьбою жизнь обрети.

Дева огня с крыльями Феникса, ты не предашь,
Главам склоненным надежду в нетленное смертию дашь.
Путь отречения с верой в рождение труден, но он
К солнцу приводит виток поколения, светлый Харон.
Полуистлевших забытых пророчеств призрачный сон,
Губит живое покой одиночеств, глух его стон.
Дева огня с крыльями Феникса вновь среди нас,
Значит пришёл час её воскрешения, гибели час...

Дева огня с крыльями Феникса – наша душа,
Символ создания силой бессмертия вдоволь дыша,
В пламени горечи, страха и тленочи сгинешь опять,
Чтобы небесным огнём окрыленочи всё возрождать.
Жаром вспоённая, пеплом вскормленная жизней иных,
Светом надежды небес опалённая, пламенный штрих
Чертишь среди синевы бесконечности страстью своей.
Крылья твои, освящённые вечностью, смерти сильней.

Дева огня с крыльями Феникса, путь твой велик,
Пусть никогда свет и тьма не замирятся, ты – проводник.
Помнишь, как там, у распятого тела, дух ещё тлел,
Как ты к нему прикоснулась несмело, он заалел.
Пламя взметнулось восходом бессмертия, гордой зарёй,
И родилась ты из огненной пены новой душой.
И застонала от муки и радости, крылья раскрыв.
В каждой душе под прозрачною младостью пламенный штрих.

Дева огня, с крыльями Феникса, золотом вновь
Ты воссияешь из мрака и тленности, прочь из оков.
Скалы бессмертия в пламени ярком, перья горят,
Ты заметалась меж телом и духом, скоро закат.
Огненный шар пожирает пространство, мало ему,
Свет - это тьма, тьма – это свет, смерть – путь всему.
Ветер твой пепел боится развеять, душу не рвёт,
Дева, расправь крылья Феникса смело, вечность не ждёт.

Посмотрите на эту жизнь, ей бессмертие будет к лицу ли,
На обочине гордый сфинкс автостопом опять голосует.
Разум сна затуманил все, мы с тобой стали просто прошлым,
Наше время давно ушло, наши слёзы безумно пошлы.
По инерции жить легко, только сколько кому осталось,
Каждый день просим: «Дай еще!», в зеркалах закрывая старость.
Мы с рожденья уже не те, жадно пьём неживую воду,
А бессмертие, где же, где! Там, где не тоту ни стен, ни свода.
Души сжаты под прессом тел, так давайте взорвем их в клочья,
Феникс точно тогда сумел? Вера есть, только нет пророчеств.
Ну а если и веры нет, то лукавить с судьбою глупо,
На бессмертье поставьте крест, с воскресеньем сегодня туго.
Да и кто Его видел сам у ворот неземного рая,
Если души сегодня там, то потом только черт их знает.
Солнце плавится под лучом раскаленным от жажды жизни,
Феникс смог завладеть ключом не бессмертия, а смерти тризны.

По улицам разбуженного неба гуляла обнаженная зима,
Вся в бело-голубых полосках света, холодною принцессою плыла.
И не было в чертах её бесстыдства, лишь грации хрустальной торжество,
Казалось, чистота сама искрится, спадая нежной прядью на чело.
И храм её безудержного снега, и стан её метели озорной
Ветра с какой-то бережною негой всё кутали прозрачной пеленой.
Под поступью её снежайше-тонкой стихала неприступная земля,
По улицам разбуженного неба гуляла обнаженная зима…

По черному полю, по русскому полю,
Босой и хромою шагала она,
И слезы за нею стелились рекою
И горечью горькой всходила луна.
В разорванном платье, сжимая распятье,
Глотая пожарищ обугленный дым,
Шептала губами: «Пожалуйста хватит,
Идти во мне нету совсем уже сил».

Россия, Россия! Да сколько их было!
Мучений тебе за твою благодать,
Россия, Россия, последней мессией,
За всех, кто взошел, ты осталась страдать.

Вздымаются волны над горным утесом,
Со злобною пеной бросаясь вперед,
А он неприступным и белым колоссом
Главою неспешно по небу плывет.
Россия, Россия! Последней мессией,
Кровавой слезою омыта земля,
Но ты по-другому не можешь, Россия,
Ведь крест выбирают один навсегда.

Россия, Россия! Да сколько их будет!
Мучений тебе за твою благодать,
Россия, Россия, последний мессия,
За всех, кто взошел, тебе должно страдать.

Снова ночь сменяет вечер, только я опять не сплю,
Пред иконой ставлю свечи и у Господа прошу:
«Заступись, пресветлый Отче, за кровиночку мою
За свою молю я дочку, отведи боль и беду.
Твоя милость безгранична, твоя благость в каждом дне,
Материнская молитва ангельским крылом везде
Пусть дитя моё укроет, пусть дитя моё спасёт,
Дай ей света и покоя, пусть легко она живёт»

Снег падёт с гор поднебесных, русла рек прольются вспять,
Огради от мук телесных, защити, Святая рать!
Материнскою молитвой заклинаю небеса,
Она так ещё безгрешна, она так ещё чиста.
Не отдай на растерзанье силам зла дитя моё,
Возлюби её любую, так как я люблю её.
Сердце матери услышит плач ребёнка своего,
Материнская молитва, нет сильнее ничего…

Дочка, доченька родная, ты спеши ко мне всегда,
Радость и печаль любая сердцу матери видна,
Я понять тебя сумею, поддержать тебя смогу,
Материнскую молитву снова в небо вознесу.
Пусть летит: "Помилуй, Боже" сквозь пространства и века,
Материнская молитва Господу слышна всегда:
"«Заступись, пресветлый Отче, за кровиночку мою
За свою молю я дочку, отведи боль и беду".

Последней каплею желанья слеза скользнула вдоль холста,
И светлый образ покаянья возник пред образом Христа.
Простить, за всё, что не успела, за всё, что сделала не так,
Я раньше Господа не смела, и светом мне казался мрак.

Но если есть хоть капля фальши в моих раскаянья слезах,
Не надо мной, прошу я сжалься, прости, кто был не виноват.
Я слишком долго не умела понять слова своей души,
Что тихо, робко и не смело через неё шептал мне ты…

И вот я тут, перед тобою, прошу всей жизнью(ею) своей
Не благодати и покоя, а свет для всех твоих детей.
Я знаю, ты меня услышишь, ведь только так предрешено,
Душа всегда стремится выше, туда, где царствие твоё.

Гранит камина, серый дым,
Лепнина свода, белый шёлк,
В глазах смотрящего застыл
Блеск позабытых им красот.

Огонь неистовства горит,
Вздымая пламени крыло,
Вулкан истока еще спит,
Пожаром всё заволокло.

Краса материи ушла,
Явилась из огня на свет
Совсем иная красота,
Которой совершенней нет.

И рухнул бастион тоски,
Закрыв печальные глаза,
Любовь, огня сомкнув тиски,
Бессмертием с небес сошла.

Я ухожу, всё стало очень грустным, с тоской в глазах не говорят о чувстве,
Вчерашних новостей не ждут с рассветом, с вопросом, что не требует ответа.
Мне все равно, что ты по мне болеешь, остывшим сердцем сердца не согреешь,
Уставшими глазами не поможешь, не верю я, что без меня не сможешь.
Я ухожу, я ухожу…

Я не боюсь и не должна стесняться, что не хочу сейчас совсем остаться,
Что взглядом глаз давно я не ласкаю, что каждый день себя с тобой теряю.
К чему тебе чужие одолженья, в них только боль, надежды униженье,
Ведь все свои дежурные признанья твержу давно без должного старанья.
Я ухожу, я ухожу…

Но ты не глуп и сам все понимаешь, любовь ты чем угодно оправдаешь,
А нелюбовь ничем не объяснима, поскольку сердце и жестоко, и ранимо.
Ему ль не знать, как в ледяную стужу, гореть огнём и вырвавшись наружу,
Вновь обрести пьянящую свободу полёта к неземному небосводу.
Я ухожу, теперь я ухожу…

Сколько раз меня спасает Боженька родной,
Сиротой живу на свете, голый и босой.
Папка сгинул мой в окопах, мамка померла,
Посмотрите, в чём ещё держится душа.

Ах, подайте Христа ради, люди добрые,
Что вам стоит дать копейку круглой сироте.
Не краду я, не ворую, вас хочу спасти,
Пусть за милость за такую Бог всё вам простит.

Под мостом давно живу я, дома нет совсем,
Помогает, говорят, Боженька нам всем.
Может слёз моих не видит он на небесах,
Не пройдите, люди, мимо, Бог в моих глазах.

Души грешные спасайте, люди добрые,
Мне на хлеб чуть-чуть подайте, сжальтесь к сироте.
Не краду я, не ворую, милости прошу,
Я приму её любую, ведь едва дышу.

Третий день не ел я хлеба, только воду пил,
Посмотрите, нету больше в этом теле сил.
Ну, подайте Христа ради, люди добрые,
Что вам стоит дать копейку круглой сироте.

Я тебя не ждала, я тебя не искала,
В отраженье жила опустевшего зала.
Улыбаться цветам и мечтам разучилась,
Но ты всё изменил! Я с тобой изменилась.

Солнца нежный огонь день за днем, круг за кругом,
Мы с тобою вдвоём, мы с тобой друг для друга.
Сердце любит и ждет, света луч - бесконечность,
В нём надежда живет, вера в вечную вечность!

Я тебя не ждала, я тебя не искала,
Ты пришёл, как весна, и я солнцем вдруг стала.
Так гореть и сиять лишь любовью возможно,
Без неё наша жизнь пустотой безнадёжна.

На небесах среди безмерного предела
Душа просила «Подари мне, Боже, тело.
Я в нём взрасту подобно солнечному свету…»
Но не давал, ей не давал, Господь ответа.
Душа взывала и клялась, на землю глядя:
«Твоё величие везде, в малейшей пяди,
И каждый миг, и каждый вздох тобою полон,
Вот только веры светлый сад был кем-то сломан.
Я снова стану там творить твоею волей,
Не побоюсь, не устрашусь незримой доли.
Благослови меня, Господь, на муки эти!
Смотри, как без души слабы твои всё дети.
Любовь не ищет своего, она повсюду…
Я умоляю, я прошу, сверши же чудо!»
Просила день и ночь душа…века просила,
Смиряясь, крепла и росла в ней света сила.
Она не знала час и срок, не знала места,
Но тяжестью скользнув из рук, душа воскресла.
Прильнув к соборному кресту, всплакнула: "Боже!
Без тела ни одна душа твоя не сможет».

"С утра свернуть хотела горы, потом решила - пусть стоят"
Своим делам дала я фору, пошла искать себе наряд.
Заботы женщину не красят, пусть кони дохнут от забот,
А у меня сегодня праздник, устрою я переворот.
Переверну все магазины, найду шикарное белье,
Сама себе я стану джином, мои желания и всё!
Какая сумочка и туфли (о, нужный есть как размер),
Мой гардероб почти что рухлядь, ведь выйти не в чем даже в сквер.
Пальто из белого мустанга сразило просто наповал,
В нём мысленно танцую танго с тем, кто меня очаровал.
В салоне «Девочка-кокетка» мне перекрасили лицо,
И волосы (была брюнеткой) под платину сожгли ещё.
Но я совсем не психовала…гулять так значит уж гулять,
Коньяк французский заказала, намного проще с ним мечтать.
Слепых мужчин гораздо меньше, поэтому признаюсь вам,
Красивых много в мире женщин, но красота их скрыта там,
Где все вещички их и штучки хранятся только до поры,
Пока не попадут им в ручки мужские правила игры…

Храмы белые, лица черные,
Вместо ангелов, кружат вороны,
Тьма кромешная расползается,
Значит надо нам в грехах каяться.
Время смутное распоясалось,
На костях мы будем отплясывать.
Опустел приход, свечи не горят,
Широка стезя, но идём мы в ад.

Ты прости мне, Господи,
Прегрешения вольные и невольные
Прости неверие и злобу.
Возьми, всё, что считаешь нужным взять,
Оставь единственное, чего не отнять.
Встану я лицом к тебе, спиной ко злу,
Дай мой крест, я смиренно его понесу,
Не оставь людей, ты детей своих,
Я судьбу приму, ты живи средь них.

Лик Всевышнего средь безжизненных
Крыльев ангельских и глазниц пустых,
Если Бога нет, значит можно всё,
Как же выжить здесь, в клятвах: "Мне ещё!».
Каюсь, что устал, что, как все, я стал,
Что слеза моя была холодна,
Силы тратил зря, лишь себя любя…
Но я – человек. Мой не вечен век.

Ты прости мне, Господи,
Прегрешения вольные и невольные
Прости неверие и злобу.
Возьми, всё, что считаешь нужным взять,
Оставь единственное, чего не отнять.
Встану я лицом к тебе, спиной ко злу,
Дай мой крест, я смиренно его понесу,
Не оставь людей, ты детей своих,
Я судьбу приму, ты живи средь них.

Сколько лет на святой Руси молят: «Иже на небеси,
Сохрани и спаси, Господь…сохрани и спаси…»
Облаков голубая высь, к золотым куполам вернись,
Посмотри, как хрустально тут, реки слёз средь икон текут».
И впадают они туда, где невзгод и обид земля
Пересохла от ереси, видишь, иже на небеси!
Что взойдёт тут, что вырастет…может крест всё здесь выкрестит,
А быть может всё выкосит поминальным огнем.

Слышишь, иже на небеси! Сохрани и спаси, ведь мы
Верим, что небеса не лгут…чудеса на земле живут.
И приходят к нам ангелы, так божественны и легки,
И крылами закрыв от бед, обещают покой и свет.
А иконы небесный лик в тишине алтаря не спит,
Нежно шепчет он сквозь века: «Сохрани и спаси, всегда…
Отведи зло и горести, дай взойти новой поросли,
Может будет она добрей, помоги им, Господь, успей!»

Я тебя не достаю, просто громко говорю,
Недостатки есть у всех, а обида – тоже грех.
Ну подумаешь вчера я чуть-чуть перебрала,
Водку выпила твою, но кричала же: «Люблю!».
Всё смахнула со стола, танцевала, как могла,
Не сломала ничего (уже тоже хорошо).
Ну сняла с тебя трусы, их одела (ты смотри),
Заявила, боже-жь мой: «Я – хозяин! Ты – отстой!»
Ну прости меня, прости, буду хорошо вести
Я себя теперь всегда. Я вчера перебрала…

Я уйду в нежеланную ночь посреди обнаженного неба,
Словно бледная лунная дочь по следам белоснежного ветра.
Ты не любишь меня, ну так что-ж, чувства входят к нам тихо, без стука,
А уходят, бросая мир в дрожь, разрывая на части друг друга.
Как узнать, где была эта грань между взглядом горячим и ярким,
И холодно-бесстрастным: «отстань». Между красным и мертвенно-марким.
Рвутся нити одна за другой, тени фраз едко в спину смеются…
Даже если ты крикнешь: «Постой!». Я смогу только лишь оглянуться.
Не вернуть, ничего не вернуть. Снежный ветер ладонь мне остудит:
«Посмотри на него и забудь, он твоим уже больше не будет».

А ты думал, я тоже такая… буду плакать в пустую рубашку,
Ждать тебя с обещанием рая, в складках прятать коньячную фляжку.
За тобой тенью следовать всюду и звонить по ночам с пьяной болью,
Или спрячусь трусливо в простуду, стану раны свои жечь я солью.
Не услышишь ни вскрика, ни всхлипа, ни шуршания траурных платьев,
Даже дверь затворится без скрипа, и ступени расстелятся гладью.
Ты увидишь, постигнешь, узнаешь, что не всё в этой жизни возможно,
Часть себя ты со мной потеряешь, дни потянутся цепью тревожной.
Твоё сердце не сможет смириться с неизбывной глухою тоскою,
Пусть осталась со мной лишь крупица, но она была вместе с душою.
Упадёт пелена новой жизни, новизна превратится в повинность,
Пропасть сменит красивые выси, всё на свете имеет причинность.
Вот тогда ты поймешь, что любовь не прощает ни капли, ни мига,
Она выше земных облаков, она ярче небесного лика…

Просто улыбнитесь, просто согласитесь:
Женщина всегда права!
Логикой обычной вы не объясните
Мысли и её слова.
Самый главный козырь жестом королевы
Достаёт из декольте,
Будь ты самым умным, будь ты самым смелым,
В споре шансы на нуле.

Пусть она не знает теорем и формул,
Терминов и разных схем,
Образ свой меняя с яркого на скромный
Голову закружит тем,
Что все то, что скажешь ей, как аргументы,
Развернет против тебя.
Лучше ты не спорь с ней, никогда не спорь с ней,
Женщина всегда права!

Жизнь быстрее мчится, день меняет лица,
Бесконечный хоровод.
Каждый год листает новую страницу,
Всё спешит, спешит вперёд.
Только неизменной в мире остаётся
Аксиома двух планет:
Если над мужчиной женщина смеется,
То его прекрасней нет!

Просто пригласите женщину на танец,
Дайте ей бокал любви,
Позади оставьте мира яркий глянец,
Всё оставьте позади.
Все дела забудьте, отключите мысли,
Уберите телефон.
И тогда поймёте спорить тут бессмысленно,
Женщина права во всём…

На вираже, на высоте, где облака,
Скользит по руслу твоему судьба – река.
Её глубоких синих вод не отменить,
Пока живешь на кураже, ты будешь плыть!

На кураже, на острие, ещё чуть-чуть,
Не забывай своей мечте в глаза взглянуть.
Не отступай, не предавай, сожми кулак!
Бывает, что возможно в жизни только так…

Бегут минуты, как года. Года рекой.
Не оставляй и не бросай, кто за спиной.
Зажми бессилие в тиски, не уступай!
Пусть побелеют все виски. Умри, но встань.

На кураже, на острие, ещё чуть-чуть,
Не забывай своей мечте в глаза взглянуть.
Не отступай, не предавай, сожми кулак!
Бывает, что возможно в жизни только так…

Тает небо на ладонях, снег дождю совсем не рад,
Он с дождем упорно спорит, начиная снегопад.
Кто-то наверху позволил размывать снега и сны,
Небо тает на ладонях, снова снежные дожди.

Провода всё время плачут, город в пробках из машин,
Отменили здесь удачу, чтобы снять тоскливый фильм.
Снег дождю не уступает, дождь упрямо льёт и льёт,
Беспросветность нарастает, словно небу не везёт.

Ветер гонит листья в даль,
За окном совсем не май,
Чёрные куски земли,
Белые снега-дожди...

Девочка в платье пронзительно белом
Кружится в вальсе стремительном,
Чуть смущена она, чуть неумела,
И, от того, восхитительна!
Пусть я лишь зритель на празднике юном,
Но замираю от нежности,
Девушка кружится в вальсе по кругу
Светлой и чистой безгрешности.

Сердце моё, не стучи от волнения,
Звёзды давно все погашены,
Вальса безудержность, вальса смятение,
Белым признанья окрашены.
Тонкая веточка, хрупкая девочка,
Ты расцветешь в час назначенный,
Пусть тебе встретится сильный и смелый
Вальсом тебе предназначенный.

Мелодией торжественного вальса
Полны её счастливые глаза,
Маэстро, надо мной, прошу я, сжалься,
Танцует вместе с ней моя душа…

Еще снега на землю не легли, а жуткий холод заморозил душу,
Горят в ночи печальные огни, их белый свет – предвестник скорой стужи.
Зима идёт, вбирая каждый луч, уже и так не греющего неба,
И облака, стекающие с круч, как будто призраки разрушенного склепа.
Всё застывает, всё идёт ко льду, и безуспешно я дышу в ладони…
Я словно труп на жертвенном пиру, отцепленный вагон на резком склоне.

Ты столько нас смешил, смеясь над нами,
Притормози, немножечко постой.
Как грозы хороши в начале мая,
Так здорово смеяться над собой!

Хрустю (щу) я смехом, рифмами играя,
Солёных слов набрав побольше в рот,
Как будто Ева, яблоко кусаю:
«Шипи, змей: "шухер", как Адам придёт».
Полно соблазнов в море наслаждений,
Я никого не поспешу судить!
У юмориста нет двух разных мнений:
Всё что угодно можно просмешить.
Экстазом басни наслаждаюсь утром,
Оргазм пародии к полудню так хорош!
А ввечеру мне сатирические блудни
Передают сладко-растёкшуюся дрожь.
«Стакан сметаны – есть минута смеха» -
Сказал когда-то неизвестно кто.
«Так мало в жизни надо для успеха» -
Подумал конь, надев своё пальто…
Не знаю сколько лет еще мне будет
Светить звезда сарказма впереди,
Я лишь прошу: «Не обижайтесь, люди,
Когда улыбкой можно мир спасти!"

Синее море вздымалось волной,
Ехал вдоль берега князь молодой,
Долго сражалась дружина его,
Стягов победных взвивалось крыло.
Ратные подвиги мужу под стать,
Воин рождается, чтоб побеждать,
Солнце и небо просторов родных
Он бережёт пуще благ всех иных.
Бей супостатов, покуда живешь,
А после смерти на небо взойдешь!
Жизнь без свободы ему не нужна.
Меч неподкупный да гриву коня
Ратник погладит усталой рукой,
Кровь оттирая сухою травой…
Что ты кручинишься, славный герой,
Взглядом следишь за безумной волной?
Встретил я деву в шатре у врага,
Ловко кинжалом метнула в меня,
Только сразила не сталью клинка,
Статью и ликом, зрачком из огня.
Воздух степной в её крике: «Убей!»
Был жарче солнечных жгучих лучей.
Сдернул одежды с неё я тогда,
И застонала, ослепла луна…
Время минуло, и каждую ночь
Вижу степей тех я смуглую дочь,
Кормит младенца она молоком,
И, улыбаясь, молчит о своём.

Я – юморист, я – комик (по призванью),
Чертополох я поэтического сада…
Мне небеса опять дают заданье,
А небесам противиться не надо.
По сайту юзаю с разинутою …опой,
Велик мой голод, и я ртом (и …опой) жру,
Ну а потом мне так бывает плохо,
От несварения пишу, пишу, пишу!
Не помогают капли и микстуры,
Бурлит в кишечнике «пародиев» дерьмо,
С собой ношу вагон макулатуры,
А вдруг приспичит…напишу еще!

Я обессмысленные строки
Ищу трепещущей ноздрёй,
Из них я выжимаю соки
Медвежьей сильною рукой.

Не упокоится мой разум,
Не успокоится душа…
Мне в окружении миазмов
Писать по нраву, не спеша.

В анатомическом угаре
Я потрошу чужую суть
Поэтов, что (такие твари),
Мне ночью не дают уснуть.

Я алчно клацаю зубами
Над бедной жертвою своей,
И новый крестик на скрижали
Рисую в пламени свечей!

Там евреи мочат Газу (просто начисто и сразу),
И мечтают в Украине возродить свой каганат.
Территории им мало, их (евреев) много стало,
И араб вот (если честно) тут совсем не виноват.
О Хазарии всё планы, может поздно или рано,
Но возник вопрос еврейский, как и много лет назад…
Только Путин – не дешёвка, и хоть дело шили ловко,
Помешал в Крыму евреям наш, российский, спецотряд.
Это пахнет очень плохо, не иначе, жди подвоха,
Все конфликты мировые этим часто так грешат.
И ровняют Газу танки, чтоб людей стереть останки,
Без воды, лекарств, продуктов убивают всех живьём.
Палестинцы, мол, не люди…землю пусть сдадут на блюде,
Ну а сами пусть подохнут под еврейским сапогом.
Кесарят там на живую, воду пьют совсем плохую,
Не иначе скоро будет нам второй Армагеддон…

Эй, поэты, разбегайтесь! Я – челябинский каток…
Прицепилась эта хрень мне когда-то между ног.
То ли я на ней сижу, то ль она сама собой,
Раскатала все, что можно, цилиндрической башкой.
Чёто я не просекаю, как с катка на землю слезть,
Всё катаю и катаю, раскатался в доску весь.
Пацаны зовут в качалку, был когда-то я качком,
Я на дуру вниз киваю: «Мужики, я не при чем!».
Сводит мышцы от натуги (сколько можно так сидеть),
Ноги – это вам не руки, невозможно уж терпеть.
И еще, признаюсь честно, очень чешется в паху:
«Уберите железяку! Я так больше не могу!»
Пусть дебил, пусть мазохист (обзывается народ),
Но я, всё-таки, мужик, мне продолжить надо род.
От меня все убегают, минимум на метра два:
«Медицина запрещает размножаться дуракам!»
Но народ у нас не злобный, порешали, как помочь…
Вижу, катит мне навстречу, прям такой как я (точь-в-точь),
Страх ширнул адреналина, я взревел, что тот медведь,
Надорвал себе все жилы, но успел с катка слететь.

Сумки пру из магазина, тачка без колес,
На ней лысая резина, просто море слёз.
В автосервисе засада, очередь змеёй…
Тигр сбежал из зоосада, видимо, за мной.
Где-то газовый баллончик, но зачем он мне,
Пусть усатый погуляет, снег в предзимнем сне.
Как-нибудь договорюсь я с кошкою большой,
Вот бы рыбку золотую выловить самой!
Три желания не нужно, но одно скажу,
Стать мужчиной (на денёк) так давно хочу.
Нет, конечно, фигурально, чтоб без всяких там…
Чтоб нажраться с друганами просто в полный хлам,
Поорать не нормативно с кем-нибудь взахлёб.
Всю мужскую суть понять на подкорке чтоб…
А потом опять вернуться в слабый женский мир,
Рухнуть сразу на кровать: «Я совсем без сил!»

Я не дарю авансов и улыбок,
Не увожу в миры подлунных грёз.
Беги, пока не совершил ошибок,
И не дари красивых ярких роз.
Со мною жизнь твоя вдруг станет грубой,
Без лёгких фраз и нежности пустой.
Менять себя ради кого-то глупо,
Поэтому подумай и постой!
Ведь будет поздно повернуть обратно,
Когда зайдешь за красные флажки.
И если всё со мной тебе понятно,
То ключ в почтовом ящике возьми.

На солнце грелся ёжик милый, животик солнцу подставлял,
В кустах же злыдень писюкатый за ним похабно наблюдал:
«Какая нежная зверушка, какие мягкие черты,
Шептали голоса на ушко: «Иди, блаженство ощути!».
Глаза закрыла поволока и разум сдался, не борясь,
Мораль бывает очень строгой (зоофилическая связь),
Но что тут разум! Здесь – иное. Любви покорно вся и всё…
Взметнулся ёжик: «Что такое! В кустах какое-то дерьмо!
Рассказывал енот когда-то, как укусил засранца в пах,
Когда такой же, писюкатый, пополоскать решил в трусах.
Енот тогда сам подавился, а злыдня шили семь врачей…
Иголками его проткну, так и надежней, и смешней»
Как ниндзя дрался ёжик смелый, чтобы поруганным не стать,
Колючки жгли врага, что стрелы, в зоофилическую тать.
Любовь бывает очень разной, пусть куртуазной, пусть иной.
Но только целесообразной! С ежом, понятно, никакой…

Сидел за печкой пародист, накручивая ус печально,
Как лист он был и сух, и чист, и невиновен изначально:
«От остолопов нет житья, всё пишут, пишут…мать их в душу!
А мозг - не мальчик для битья, так что я тут сижу и трушу.
Горит огонь в меня внутри (внутри меня), он жжёт мне руки, ноги, брови…
Глаза, как лазера лучи, не рифмы ищут, жаждут крови!
И громовержец (бог всего) в уста глаголы мне пихает,
Превыше миссия того, кто верует, но твёрдо знает.
И может я бы смог, стерпел (поставил чопик, взвыл белугой),
Но против славы не сумел, разорван круг был ею грубо.
Вихлястой поступью вошла, как золотая побрякушка,
Эй, пародист, иди сюда! Блесни, повесели старушку.
И заиграли небеса над нами яркостию манкой,
И вышел из-за печки я походкой шаткою и странной.
Но престарелая блудница ушла, брезгливо сморщив нос,
Ты – пародист, а я – царица! Пиши, пускай всех под откос.

Истончилась стихов паутина, муза рифмы мне бросила в лоб,
Крикнув: «Ты не поэт, а скотина! Чем с тобою, так лучше я в гроб!»
Водка кончилась, утра всё нету. За окном и на сердце тоска.
Я за музой иду на край света, вон ее гробовая доска.
Лягу с нею в могилку сырую, пусть над нами поплачет народ…
А она: «Гроб тебе не открою! Отцепись от меня ты, урод!»
И бреду я средь сумрачной ночи по погосту в бескрайней тиши,
Погребенные вслед мне хохочут: «Хватит шастать уже, спать иди!»
И шипит одноглазое лихо: «Не ходи сюда больше, чувак!
Даже муза сбежала от психа. Не поэт ты, а полный мудак».

Я Графоманистому Богу молюсь почти что каждый день,
Чтоб к моему он глух был слогу. Скользила мимо его тень
Строки моей витиеватой, расплющенной камнями слёз.
Пред ним раздетой и распятой стою я ночью среди грёз,
Шепчу испуганные строки молитвы вечной и простой:
«Не уводи мои ты строки своей запутанной тропой,
Не соблазняй обманным слогом неопытных ты муз моих.
Слывёшь ты Графоманским Богом среди поэтов и иных…
Не затумань мой слабый разум наивностью никчёмных строк,
Минуй, моргнув пиитским глазом, пусть не начало, так итог.
И в миг, когда мне приговором взметнется ввысь: «Ты - графоман!»
Из всех голос ответствуй хором: «Не правда! Нет! Обман! Обман!»

Только вот гуляла свадьба,
счастья было через край.
Вы мечтали об усадьбе,
детский смех, семейный рай.
Две звезды в ладонь упали
Вам, наверно, неспроста.
Стало вас уже не двое,
Всё умножилось на два.

«Папа с мамой, папа с мамой»
Называют вас теперь,
Это самый - самый лучший
Из прекраснейших всех дней.
«Папа с мамой, папа с мамой»
Вы серьезны и гордЫ,
Когда катите коляску,
Где смеются близнецы!

Счастья много не бывает,
а у вас оно вдвойне.
Папа близнецов катает
на своей большой спине.
Маме нужно вдвое больше
рук и ног, чтоб всё успеть.
Плачут хором близнецы,
Как один большой медведь.

«Папа с мамой, папа с мамой»
Называют вас теперь,
Это самый - самый лучший
Из прекрасных самых дней.
«Папа с мамой, папа с мамой»
Вы серьезны и гордЫ,
Когда катите коляску,
Где смеются близнецы!

Стой, время! Ты – неповторимо в своих немыслимых делах…
Верни хотя бы половину мне лет, что грезила во снах.
А впрочем, делай, как захочешь, не слушай жалобы пустой.
Пускай пылают снами ночи, как знать, где мир реальный мой.

Летит мятущееся время, пространств сжигая рубежи,
Острей пришпоривая стремя и в пыль стирая миражи.
Постой хотя бы на мгновенье, замедли беспощадный бег,
Скажи каких ты сил творенье, любой тебе подвластен век.
Повсюду царствуешь безмерно, повсюду твой незримый рок,
Легки касанья, эфемерны, но как чудовищен итог!
Храню я бережно картину в иных оправах и цветах,
Красу столетия отринут, стерев бесчувственно во прах.
Но память, призрачный верстальщик, любви моей не предает.
До капли отдает, без фальши, лишь время… время не вернет…
Пред той картиной замирают все звезды сумрачных небес,
На ней от края и до края блестит подлунный тёмный лес,
А в глубине печальной чащи, среди взметнувшихся стволов,
Голубоглазый белый ангел крылами рвется из оков.
Во взгляде боль и вдохновенье, надежда с вечною тоской…
Кто предал здесь его забвенью своей безжалостной рукой?
И сколько б раз я не глядела на полотно своей души,
Всё понимала, что напрасны, напрасны ангела мольбы.
Свободным может быть лишь время. Без чувств к останкам суеты
Летит, пришпоривая стремя, пространств сжигая миражи…

Русский - не "кто", а "какой",
Эй, кто за нас все за мной!
Дух русский встанет стеной,
Он станет вашей войной!

Не предаст, не сдастся, прорастет в века,
Обращая в прах своего врага.
К нам с мечом пришел ты зачем, скажи?
Крови русской хотел? Ну так иди возьми!
Узнай, как русские бьются.
Думаешь ты смелый, но русские не сдаются!

Ягод в руках красный цвет,
Поле родное, рассвет.
Мы живём с этой землёй,
Русский - не "кто", а "какой"!

Не предаст, не сдастся, прорастет в века,
Обращая в прах своего врага,
К нам с мечом пришел, русской крови испить?
Ну так ближе иди, коль устал ты жить.
Узнай, как русские бьются.
Думаешь ты смелый, но русские не сдаются!

Враг России, иди забери в русском поле останки свои...
И скажи тем, кто там есть живой: "Русский - это не "кто", а "какой".
А у павших, коль сможешь, спроси: "Хватит им нашей, русской, земли?"

Не предаст, не сдастся, прорастет в века,
Обращая в прах своего врага.
К нам с мечом пришел ты зачем, скажи?
Крови русской хотел? Ну так иди возьми!

Помнишь как мы любили наивно мечтать,
Рисовать на стекле сонный нолик и крестик,
Ты меня научил беззаботно летать,
Что теперь изменилось? Я прошу мне ответить.
Повзрослели мечты? Постарело стекло?
Под надзором хороших и правильных правил...
Но любовь, ты пойми, это что-то не то,
Ее трудно сломать, невозможно исправить.

Граната свет в глазах влюбленного, все звёзды меркнут пред одной,
И ничего нет невозможного, когда ее своей рукой коснешься ты...
Глубоким воздухом бордовым гранат любви заполнит грудь,
И преступлением станет выдох, и наказанием - не вдохнуть.
Звезда, что выше всех иных, граната свет, мечта души...
Ты ждёшь единственного знака...умри, дыши.

Раз, гуляя по Парижу, захожу в одно кафе,
Ничего вокруг не вижу, полумрак и дым в душе,
О французском поцелуе слышать много мне пришлось,
Только встретиться поближе даже здесь не довелось.
Попросила себе водки и солёных огурцов,
Посмотрела нет ли рядом подходящих мужиков.
После пятого стакана мир, как яркий карнавал,
Улыбается парниша, он меня очаровал.
Я ему стихи читала, ножкой гладила бедро,
Намекала, намекала, а он полное бревно.
Из-под стойки у бармена ловко стырила коньяк,
«За любовь!» - как закричала, «И за наш российский флаг!».
На меня взглянули сразу трое разных мужиков,
На одном блеснули стразы, а другой был без штанов.
Лабутены и корсеты… «Твою мать! Я поняла!
Здесь повсюду педерасты. Эх, проклятая страна!»
Поднялась во мне обида за несчастный женский пол,
Одного я повозила харей о красивый стол,
Пнула между ног второго, третьему втащила в глаз:
«Не обманывай девчонок, говори, что педераст!»
В горле встал коньяк французский, как французский поцелуй,
Последняя строка полный полёт(улёт) фантазии....

Огонь разбуженных небес передо мною наяву,
Танцует девушка в дожде, а я восторженно смотрю.
Движения её легки, под мягкий джаз из октября
Сгорают капли-мотыльки, танцует девушка дождя.

Она мерцает, как свеча. Стремится к ней моя душа.
"Остановись!" - себе шепчу, но мотыльком в огонь лечу.
Под легкий джаз из октября танцует девушка дождя,
Сгорают капли-мотыльки, как их движения легки.

Танцует девушка одна под джаз осеннего дождя,
Нет рядом с нею никого, я - капля -мотылёк её...
Танцует девушка в дожде -ееееее.

На тонком легком каблучке прекрасной ножкою французской
Я вам шептала о любви красивой, но немного грустной.
Воздушный ветряный платок лиловым гладил мою шею,
И близок был уже итог, всего лишь миг, и я сумею…

Границу осени стереть, вспять поворачивая время,
Но предпочла я не успеть в тот сад, где мерзли хризантемы.
Пусть эти белые цветы укроют нежные метели,
На шпильках призрачной мечты ушла я по другой аллее.

Всему на свете есть свой срок, тепло всегда сменяет стужа,
И поздних хризантем цветок прозрачный лёд скуёт снаружи.
На тонком лёгком каблучке прекрасной ножкою французской
Я в нежном белом лепестке останусь лёгкой – лёгкой грустью.

Границу осени стереть,
Вспять поворачивая время,
Я так хотела не успеть
В тот сад, где мерзли хризантемы...

Свеча на тонких лепестках прошедших дней ещё жила,
Сиял огонь в её крылах, и тонким пламенем она…
Сжигала горечь всех потерь сквозь шёпот покаянных слов,
Вновь тихий ангел в её дверь входил под именем любовь.

Всё громче музыка небес, всё тише музыка земли,
Печальный ангел, средь чудес огонь забвения яви!
Сожги в нём горечь всех потерь сквозь шёпот покаянных слёз
И отвори мне тихо дверь в мир, где теперь моя любовь.

На тонких лепестках свеча…угасла призрачная нить,
Опал на землю блеск огня, в цветах он красных будет жить.
Дарить в них радость вновь, и вновь свозь шепот восхищённых слов,
Сияя ангелом в ночи, познавшим веру и любовь.

Возьми, огонь, всю боль мою. Сожги несчастья и беду.
Я верю, значит я люблю. Со мной мой ангел наяву.
Дарить вновь радость и любовь сквозь шёпот восхищенных слов,
Хочу гореть, хочу сиять, себя сжигая вновь, и вновь!
Свеча на тонких лепестках
прошедших дней
еще жила…

Педальный конь в пальто ко мне явился,
Копыта грустно сложил на паркет,
Сказал, что до такого докатился,
Что даже сил сказать об этом нет.
Весь корвалол мой выхлебал, не морщась,
И обсопливил дюжину платков,
Потом лежал, в предсмертных муках корчась,
Но в чем причина не нашел он слов.
И вот сижу я с дохлою скотиной,
Виню себя в немыслимых грехах.
Я с ним должна здесь надорвать всю спину,
А он там будет ржать на небесах.

Сегодня я с командой дружной
На сложный заступила пост,
Здесь лечат всех легко и просто
Аминазином в полный рост.
Здесь двери на замках, что сейфы,
Чтобы не вздумали бежать,
Сижу в своём я кабинете,
И жду приказа: «Заряжать!»

Давай быстрей аминазин,
Чтоб не нарушился режим,
Коли, коли аминазин!
Аминазин! Аминазин!

Здесь врач – священная корова,
И санитары боги тут,
Больной, не врите, что здоровы,
Вас все симптомы выдают.
Пусть внешний мир сотрётся в атом,
Но здесь порядок и режим,
Кто против, то рискует задом:
«Иди, тебе аминазин!»

Давай быстрей аминазин,
Чтоб не нарушился режим,
Коли, коли аминазин!
Аминазин! Аминазин!

Здесь пациенты, как планеты,
Полны немыслимых картин,
Бежит, вон, с криком: «Конец света!»
Лови, коли аминазин.
Досрочно в звание повышен
Опять вчерашний генерал,
Однажды он свалился с крыши,
Поскольку крылья ощущал.

Давай быстрей аминазин,
Чтоб не нарушился режим,
Коли, коли аминазин!
Аминазин! Аминазин!

Читала как-то я в газете,
Что здесь мы мучаем людей,
Живут, как звери, люди эти,
Их нужно отпустить быстрей.
Какой бы это мог быть праздник,
Ну просто сумасшедший квест,
Тот, кто медведя грубо дразнит,
Того он первым сразу съест.

Давай быстрей аминазин,
Чтоб не нарушился режим,
Коли, коли аминазин!
Аминазин! Аминазин!

На каблучках я весело гуляла,
Задрав курносый конопатый нос,
Рыжеволосым хвостиком махала
И напевала (ну, почти всерьёз):
"Ау, маньяки, в парке я гуляю
После полуночи в коротеньком пальто,
Колготки в сеточку, канава рядом, с краю,
Лишь только вы и больше никого!"

Вдруг из кустов послышалось сопенье,
И показались чёрные штаны.
«Вот мой маньяк!» - я бросила сомненья,
«Иди сюда, здесь звёзды хороши…
Чего ты ждешь, маньячная натура,
Мне говорила мама много раз,
Что пригодится в жизни физкультура,
Эй, выходи, а то получишь в глаз!»

Смотрю, маньяк какой-то очень странный,
Мычит про пиво и чуть-чуть воды.
Про них всё врут товарищи с экрана,
«Портвейн вот есть, возьми чуть-чуть глотни».
Сидели мы с маньяком на скамейке,
С бутылки пили розовый портвейн,
Он обещал, что мне покажет флейту,
Но мне в кусты идти с ним было лень.

Ау, маньяки, в парке я гуляю
После полуночи в коротеньком пальто,
Колготки в сеточку, канава рядом, с краю,
Лишь только вы и больше никого!

Мой милый мальчик, встречай, я пришла,
Ключи от двери ещё тогда забрала.
Ты говорил, что будешь только со мной,
И я решила, что ты и есть мой герой.

Ты только мой, мой герой,
Никто не будет с тобой
Такою верной стеной,
Такою нежной одной,
Ты – мой, ты – мой, мой герой!

Ты тихо плачешь, стекают слезы твои
По кулакам моей огромной любви.
А завтра свадьба (твоя), её ты очень хотел,
Но я пришла, и ты не смог, не успел.

Ты только мой, мой герой,
Никто не будет с тобой
Такою верной стеной,
Такою нежной одной,
Ты – мой, ты – мой, мой герой!

Смотрела дверь в прохладу комнат,
Краснел ее ворчливый дух...
Она боялась все запомнить
И проскрипеть об этом вслух.

Ночь дня сотрёт следы от прощальной лжи,
Легкие касанья.
Свет огненной луны, и мне так видны
Все твои признанья.

Ты мне солгала, что любовь ушла,
Бросила слова, только не поможет.
Даже капля там, у тебя внутри,
Всё сожжёт дотла. Ты забыть не сможешь.

Да, ты мне солгала, что любовь ушла,
Но твои глаза, но твоё дыханье…
Миг, пусть всего лишь миг твой окрасит крик,
Но это признанье!

Ты мне солгала, что любовь ушла,
Бросила слова, только не поможет.
Даже капля там, у тебя внутри,
Всё сожжёт дотла. Ты забыть не сможешь,
И уйти не сможешь…

Еще одно восторженное утро,
Вставай, мой Хармс, страна уже не спит!
Быть умным и красивым очень трудно,
А дуракам работа всё простит.
Обычный день сегодня необычен,
Я надеваю гетры и берет,
Мир за окном размыт и обезличен,
Но у меня к нему претензий нет.
И вот когда иду я по бульвару
В таком немного розовом пальто,
На животе затертая гитара,
А на спине табличка: «Шапито»,
То столько глаз в меня стреляют метко
Из-за заборов сереньких домов,
Что воробьи на деревянных ветках
Испуганно косятся на стрелков.

Как красива она, как печальная поздняя осень,
Что уже отцвела, но во взгляде остатки чудес.
В узкой легкой кисти сигареты, чуть начатой, проседь,
И оранжевый лак так к лицу удивительно здесь.

Тонкий профиль сквозь блеск недопитого лёгкого sherry
Ускользает за дымкой растрёпанных нежных волос.
Неужели она, неужели она, неужели…
В чёрном платье среди белых, белых остуженных грёз.

Здесь ещё не зима, но уже невозможно признаться,
Что среди сумасшествия ярких безудержных гроз,
Я за грустью её никогда не устану скитаться
С прошлогодним букетом покинутых плачущих роз.

Розовый дождь растворил облака, розовой с синим бежала река,
Небо дырявое (без облаков) стало загадкой для многих котов.
Глаз загорелся и хвост встал трубой, кошки полезли на крышу гурьбой.
Труб водосточных звенел хоровод: «Эй, кто смелее давайте вперед!
Там, в небесах, есть еда и простор». «Мяу!» - скандировал трубам весь хор.
И полетели одна за другой кошки над хмурой усталой страной,
Люди смотрели, не веря глазам: «Небо подвластно обычным котам!»
Рыжие, черные, в пятнах и без кошки парили средь рваных небес,
День этот был самым лучшим в году, люди бросали котам колбасу,
Но колбаса не умела летать, падала в низ, оставаясь лежать,
Толпы людей на земле шли по ней, зрелища не было в мире смешней,
Было раздавлено много колбас, как у котов наступил тихий час.
Кошки спустились на крыши домов, кошки вернулись в обычный свой кров...
Дыры лотали под белой луной, новых коров повели на убой,
Утром проснулись летяги-коты, прежнее небо и нет колбасы.

Изящных рифм солнцеворот любить легко и не тревожно,
А ты люби наоборот, всё то, что к солнцу невозможно.
Люби слова, когда они ещё совсем, совсем незрелы.
Подобно юные птенцы, сильны душой, но слабы телом.
Любить торжественность побед всегда разумно и приятно,
Их рифм неудержимый свет не канет в лету безвозвратно.
А ты люби иную суть, люби растерянные звуки,
Что невзначай толкают в грудь и извиняются в испуге.
Пускай их мало, рифм и слов, пускай они не объяснимы,
Но каждой каплею своей они реальны, плотны, зримы.
Седой и сумрачный рыбак в глубь вод забрасывает сети,
И по рукам его скользят соленой влагой рифмы эти.
Они лежат на мостовой, когда усталый пьяный дворник,
Метет листву своей метлой из понедельника во вторник.
Они смеются и грустят, они мечтают и боятся,
Они ночами плохо спят и не решаются признаться.
Быть может в этом смысл и суть, чтоб отражаться от земного,
Есть рифмы глубиной по грудь, и рифмы, где бездонно слово.

Ещё и солнце не вставало, а всё стучало молотком,
Кричал плакат, что дню начало. Я жил нормальным дураком.
Еду клал в рот, а в шкаф одежду, не гадил, стен не поджигал,
И твердо верил, что надежда – определенный ритуал...

Как чужд тот мир, и этот невозможен!
Быть против воли, минимум, грешно.
Цвет белых стен был красными низложен,
И я забыл, что значит не смешно.

«Весь мир – театр, а люди в нём – актеры»,
Печальный клоун...есть ли лучше роль,
Гротескный фатум там антрепренёром,
Смешил я смерть и развлекал я боль.

Кричали мне, что это не искусство,
Сквозь пустоту разбитого окна,
Абсурд уродлив, в нём нелепы чувства,
А разве чувствам логика нужна.

Да, я забыл, как можно не смеяться,
А может быть и вовсе не умел,
Свистели мне: «Эй, перестань кривляться!»
Когда несчастно в души им смотрел.

Шёл новый век немыслимых открытий
Походкой грубого и сильного самца,
Он заявил: «Так больше не смешите»,
И стёр улыбку с грустного лица.

В часах деструкцией просвечивало время,
Их стрелки тихо пали на перрон,
Оставив мне единственное бремя:
Пройти в закрытый дощатый вагон.

И эту роль исполнил без ошибки,
Случайна истина, которую искал:
Лишь в детских зеркалах своей улыбки
Печальный клоун плакал и страдал.

- Может ли болеть мозг?
- Нет, в нем нет болевых рецепторов.
- Тогда что у меня болит в голове?
- Мысли.

Когда с белых гор осыпаются шапки чудес,
В равнину ещё не разбуженной юной весны,
Зелёной листвой грезит грустный сиреневый лес,
В ветвях его прячутся лёгкие, лёгкие сны...
О жёлтых песках посреди изумрудной луны,
О смуглых наездниках сильных горячих ветров,
О русле сияющей звёздами нежной реки,
О чувствах, лишенных границ и незримых оков.
Туманом они проникают сквозь щели домов,
Чтоб двое влюбленных вдохнули свой запах судьбы,
И сколько б не минуло лет, не промчалось веков,
По запаху снова друг друга случайно случайно нашли.

Не будет ночь уже такой солёной,
И лунный блеск не дрогнет от стыда,
Не пробегут по звёздной ряби стоны,
Коснувшись в вышине святого «ДА».
Я ухожу, и в том зима порукой,
И осень в том отбросила цветы,
Весна пришла, не проронив ни звука,
И лето зноем выжгло все мосты.
Я ухожу, не потому что плохо,
А потому, что всё уже прошло,
Нам покорилась целая эпоха,
Уйти с победой, это не грешно…
Без слёз, без злости, с лёгким сожаленьем,
Сказать: «Прощай, любимый мой, прощай.
Я буду помнить каждое мгновенье,
И ты меня почаще вспоминай».