И снова ночь, и тишина, и тают свечи окон…
И ты один, и я одна, темно и одиноко.
На телефон смотрю и жду, надежда исчезает.
Так быть, наверно, не должно, но в жизни так бывает.

Легко расстаться, но затем, как горькое похмелье,
Своим ключом откроет дверь тоскливое смятенье.
В работу сразу с головой, но только не поможет,
Ты не со мной, я не с тобой, и всё одно и то же.

Порвать связующую нить – как будто вырвать душу,
Костёр сумели потушить мы пламенем наружу.
Он обжигает жаром снов, последними лучами,
Я не с тобой, ты не со мной…не верю и скучаю.

Вот снова ночь, и тишина, и тают свечи окон,
На телефон смотрю и жду, мне без тебя так плохо.
Порвать связующую нить – как будто вырвать душу,
Костёр сумели потушить мы пламенем наружу.

Просто слушай и рядом будь,
Просто взглядом, не надо в суть.
Не совета, а света дай,
Человеческим мне воздай.

Не спеши говорить, молчи,
У меня здесь свои ключи,
Свои запахи, свой клубок.
Я к тебе, чтоб и ты не смог.

Одиночество – пыль дорог,
А усталость – конец тревог,
А любовь – не сочувствие,
А, для неба, мы-узкие…

Я поплачу, и ты со мной,
Значит сильный ещё, живой…
Ошибаться, бросать и вновь,
Это – надо, ведь это – кровь.

Разрывай свою душу так,
Чтобы понял, что с ней - никак,
Но и чтоб без неё не смог!
Одиночество – пыль дорог….

А усталость – конец тревог,
А любовь – не сочувствие,
А, для неба, мы – узкие…
А для неба………………………

Город, прости одиночество,
Ты у меня не один.
Дней твоих яркое зодчество,
Баров вечерний трамплин…
В лучшее, с возрастом, верится
Только тому, кто влюблён.
Может быть что-то изменится,
Сбудется утренний сон.

Девочка, девочка милая,
В платье чуть выше колен,
Как же легко и невидимо
Ты забираешь в свой плен.
Ветер, красивый и радостный,
Лёгкою синей волной,
Все мои срочные важности
Стёрты твоей озорной.

Город, ну город, ты видел же,
В платье кружилась она.
Зависти взглядом обидела
Чуточку разве, весна…
Бархатный вечер застенчиво
Двери пред ней открывал,
Только вот я опрометчиво
Ей обо всём не сказал.

Девочка, девочка милая,
В платье чуть выше колен,
Как же легко и невидимо
Ты забираешь в свой плен.
Ветер, красивый и радостный,
Лёгкою синей волной,
Все мои срочные важности
Стёрты твоей озорной.

Бархатный вечер застенчиво
Двери пред ней открывал,
Только вот я опрометчиво
Всё ей тогда не сказал….

Ангелы плакали, львы сокрушались…
«Белые ночи! Очень красиво!» - жутко гундосю немного игриво.
Как ни приеду, престранная штука, влажная важность – не насморк, а мука.
Но привыкаю, глотнув непогоды. Манит интимность укрытой свободы.
Я здесь проездом, почти что пробегом. Встреча обычная с хроником-веком.

В апартаментах - Аврора из окон, слой современности - пористый кокон.
Каша на завтрак – обычное чудо. Лужи на улицах – главное блюдо.
Раньше всего здесь казалось мне много, прошлого громкий раскатистый шёпот.
Ангелы плакали, львы сокрушались, всадники в сёдлах скрипучих качались.

В водах Невы я мочила платочек. Звон пополудни, как в душу звоночек.
«Хватит! Ну хватит! Довольно, и точка. Я ненадолго, я даже не строчка.
Завтра уеду, забуду, покину город, что умер наполовину.
Брошенной роскошью, вновь воскрешённой, я не хочу быть умалишённой».

И всё закончилось, и тишина… И в этом городе я лишь одна.
Снова гундосю про белые ночи, снова по лужам, теперь между прочим.
Что-то ищу в подворотнях остывших. Город забытый, и город забывший.
Ангелы плакали, львы сокрушались, всадники в сёдлах скрипучих качались.

Как часто в часы новолунья средь неба густой черноты
Мне видятся тонкие струны моей, чисто женской, души.
Казалось, волшебные звуки из них я извлечь бы смогла,
Но грубы мои стали руки, и я стала очень груба.

Предшественниц яркие взоры подобны сиянию звёзд,
Их платья красивым узором и дымкой прекраснейших роз…
А мой балахон оторочен годами привычной борьбы,
Кто в женскую суть напророчил несвойственной ей суеты.

Пускай остановится время в той точке столетнего сна,
Где слабое женское племя хранила святая струна,
Где туфельки дивный носочек по капельке образ чертил,
И белый душистый платочек о чувствах легко говорил.

Я спешила к тебе, торопила пространство и небо,
Допивая оставленный прошлыми встречами мир.
Я устала весной и проталиной белого снега,
И хочу, чтоб тоскою опять ты меня напоил.

Всё тревожней и чаще в неснах моих поступь тумана
Отрешённо-предутренней, вечно холодной, Невы.
И я здесь, далеко от тебя, белой дымкою стану
И почувствую запах её быстротечной волны.

Я в колодцы твои с высоты неприкрытого света
Упаду тихим стоном заполненной серым души.
Я портяночным небом укроюсь от яркого лета,
Лишь сниму облака с непокрытой своей головы.

Откровенье моё, город солнца, забытого где-то,
Не вселённого в хаос напрасных столичных забот,
А ты - избранный, спрятать в туманы Невы все ответы,
Ты – хранитель того, что никто никогда не найдёт.

Помни о вечности, маленький мальчик,
Над Петербургом вновь ангелы плачут....

Извергается прошлым гранитная явь,
Раздвигая пространство и время.
Слышно: «Боже, спаси, помоги, не оставь»,
Русский дух проникает в Растрелли.

Он по скованным водам скользит неспеша,
Он по низкому небу струится.
Закрывает усталым атлантам глаза,
И на вольную волю стремится.

Католических символов гордая тьма
Подчиняется высшей деснице.
Указующим знаком сияет игла:
«Наша жизнь – лишь слеза на реснице».

Смотрят вслед покорённые властью цари,
Опираясь на тяжесть булата:
«Мы когда-то хотели, но мы не смогли…
Это русскому духу не надо».

Всё здесь будет иным, неподвластным, чужим,
Две стихии скрепятся навеки.
Две души, у которых один господин
И блестящие медные цепи.

А в городе этом тоска и туман,
Обманное эхо, обманный обман.
Все танцы истерты, все ночи горьки,
Ни богу, ни чёрту давно не нужны.

Поверить бы в случай, поверить в судьбу,
Дорогой падучей по небу иду,
Ворота закрыты и выхода нет,
Ни свет и ни мрак, ни жизнь и ни смерть.

Да что-ж тебе нужно! Скажи, не таись.
Пред взором уставшим хоть кем появись.
Глаза открываю, стоит, не дыша,
Пред огненным чревом немая душа.

А в городе этом тоска и туман,
Обманное эхо, обманный обман…

Сегодня тишина, и завтра не уснуть...
Холодная стена, распахнутая грудь.
На облачном метро назад и в никуда,
Как будто бы кино, как будто бы должна.

О жизни много слов, но верить им нельзя,
На перекрестках снов легко смотреть в глаза.
Крылатая метель над тонкой тишиной,
Наверное теперь, всё будет не со мной.

Дожди, дожди, дожди...без устали и ввысь,
Вы помните зачем однажды родились?
Предательство себя не вымолить ничем,
Когда горит душа, то это насовсем.

Снова и ночь, и безночье,
Шелест измученных волн.
Неба нависшие клочья,
Львов крыловидный излом.

Башни, дворцы и трущобы,
Свет и кипучая мгла.
Встала мощами из гроба
Хмурая злая Нева.

Смотрит мостами на город,
Впившийся в топи болот.
По позвоночнику холод
Серым туманом ползёт.

Стелется мгла неживая,
Рвется туда, где огни.
Маски с прохожих срывая:
"Глянь, здесь одни мертвецы!"

Город тоски и обмана,
Ангелов, тюрем, цепей...
Город распятого хама
На площадях крепостей.

Эхо размытых проспектов
Бьётся о скалы домов.
Плачут матёрые ветры
В городе разных миров.

Скорбное солнце целует
Медную гриву коня.
Сходит зловещая сбруя
С города вечного сна.

Утро, дожди и молитвы
Не сотворят чудеса,
В черную бездну гранита
Падает злая Нева.

Больно, больно, больно…
Но пройдёт…
Больно, больно, больно…
Потерпи….
Просто в твоём сердце,
Ты пойми,
Больше, чем в его,
Сейчас любви.

Ты любишь грустные песни и проливные дожди,
Тебе давно всё известно – не верь, не бойся, не жди.
Залечит время все раны, но будешь помнить всегда,
Он был красивый и странный, в таких влюбляться нельзя.

Ты узнала, что умеешь любить,
Поняла, как тяжело отпускать,
Не получится взять и забыть,
Просто нужно научиться прощать.

Как громко лает от счастья твой лопоухий щенок,
Любовь не делят на части, но кто-то, всё-таки, смог.
У первых чувств так бывает, пойми и сердце не рви.
Сердца все разные, знаешь? В твоём побольше любви.

Ты узнала, что умеешь любить,
Поняла, как тяжело отпускать,
Не получится взять и забыть,
Просто нужно научиться прощать.

Больно, больно, больно…
Но пройдёт…
Больно, больно, больно…
Потерпи….
Просто в твоём сердце,
Ты пойми,
Больше, чем в его,
Сейчас любви.

Здесь тишина, бродяжничают тени,
И звуки, слышишь? Где-то в глубине…
Ступени стёрты в серые колени,
Там, под землёю, плачут обо мне.
На стенах пятна странные, немые,
И ветер рвётся в чёрную дыру.
Не объяснимо…холод и иные…
Голодным зверем в узкую нору.
Пространство бьётся птицею слепою,
С покатых крыш по трубам льёт вода.
И окна смотрят хмурою толпою,
Исхода нет, в колодце навсегда.

Гремят засовы утреннего света,
По тротуарам, сумрачным мостам,
Ночные воды берегом согреты,
Я возвращаюсь в свой покойный храм.
Мои шаги неслышны и печальны,
Туманом белым, берегом Невы,
Не снежным пухом, медью изначальной,
Болотным духом в башнях, где кресты.
Небесный призрак, парус на свободе,
Музейной пыли сделаю глоток,
Крылатых львам – о северном полёте,
Возьму у дворника лопату и свисток…

И вот мой двор, пристанище, обитель,
На стенах пятна, или чья-то тень,
Где я давно единственный смотритель,
Колени стёрты в серую ступень.
Продрогших окон взгляды неживые,
В воротах ветры злые, как всегда,
С пологих крыш, дождливые слепые,
Водовороты в трубы без конца.
Колодца нет, но прежние исходы…
Зайдёт сюда в распахнутом пальто
Такой, как я, под каменные своды,
И я заплачу тихо и легко.

Развёрнутым знаменем против свирепого духа,
Из пепла болот, из нездешнего смутного слуха,
Заморским убранством ты улей чужой растревожил,
Исконнное небо, и солнце, собой приумножил.

Зачем ты возник посреди молчаливого люда,
Что здесь, до тебя, жил привычною хмурою грудой?
К чему ты явился с напудренной нежною кожей
К тому, кто звериные кости с улыбкою гложет?

Не милостью Божьей ты в землю кровавую впился,
И горьким, и смутным, холодным крестом окрестился.
Спесиво поправ синеокие статные дали,
Колонны твои из тумана и вод вырастали.

Какому царю ты сложил остроклювые шпили?
И ангелов тьму для чего, словно чьей-то могиле?
Гранитные тверди и медные толстые цепи…
Кому ты восстал зацелованным каменным склепом?

Чужак, инородец, промозглый, бесчувственный, серый,
Какие грехи искупаешь ты русскою верой?
Вот-вот упадёт на мосты недовольное небо,
И волны Невы зарычат перед львами свирепо.

«Давай, ты будешь меня ждать, там, понимаешь, трудно.
А я почти ещё не жил, вернуться очень нужно.» -
Сказал мне парень молодой взъерошенный и пьяный.
«Но, чтобы ты… чтобы ждала… чтоб точно, без обмана.»
Случайный мальчик в тишине вечернего подъезда.
Я прошептала: «Хорошо. А сколько до отъезда?»
- «Сейчас на поезд до Москвы, а там уже немного.»
-«Ты не стесняйся, проходи, присядем на дорогу».
Он вскинул голову и взгляд разрезал по живому:
«Ты обещаешь? Нет, скажи. Не нужно по-другому.»
«Да, обещаю. Я дождусь. Дождусь тебя любого.
Ты обязательно вернись. И тоже… дай мне слово.»
Невесты войн, ответьте мне, какого цвета платья
Вы одеваете, когда стоите у распятья?

На голодном ветру и на золоте,
На волне, на болотистом всполохе
То в грязи, а то в княжеском коробе,
Целый мир под знамением города.

Как во всяком миру, в этом - разное,
Беломрамордворцовопрекрасное,
Одинокобродяжистображное,
Безнадежногранитообразное.

По извилистым узким - в молчании,
Берега от мостов вниз отчалили,
Смотрят ангелы в небо печалями,
Над рекою туманы в отчаянье.

А что люди? Хватает, мне кажется.
Кто попроще, а кто-то куражится,
С разговором, не спросишь, не вяжутся,
Если край, то, пожалуй, отважатся.

И чем глубже иду я по городу,
Тем сильней ощущение морока,
Что когда-то продал не за дорого
Я здесь душу могильному холоду.

И придёт, и придёт за ней скоро он
Белой ночью молочно-фарфоровой,
От Петровского неба
отколотой
Непогожим серебряным молотом.

И назад повернуть не получиться,
Будет ждать, будет звать, будет мучиться
С этим городом стынь-неразлучница,
Одиночества вечная ключница.

Постоянно исчезает время,
Прячась от гостей и суеты,
Сумраком укутанное бремя,
Тайные угрюмые дворы.

Лабиринт решетчатых тропинок
Растворяет души чужаков,
Километры призрачного сплина,
Глубина не начатых стихов.

Что-то шепчут треснутые стены,
Сверху окна смотрят тяжело,
Острым и холодным гладит вены
Подворотен замкнутое дно.

Бродят люди, статуи и мысли
В одержимом холоде ночном.
Где-то даты, суммы, цифры, числа,
А здесь всё ровняется дождём.

Не хватает сигаретной пачки,
Кто-то рядом вечностью дымит.
Крикну тишине я: "Эй, чудачка!"
А она вздохнет и промолчит.

На картоне вымокшем картина
Повторяет серые дома,
По мостам, по крышам, чьим-то спинам
Я схожу тихонечко с ума.

Все погрешности душа стирает просто,
Твердо веря - истина в вине,
Старый дождь на старых перекрестках
Признается в чувствах не ко мне.

Зеркалами облачное небо
Отражает пьяную Неву,
Чайки просят зрелища и хлеба,
Я, для них, сегодня утону.

Скоровикам посвящается!

103
День склоняется в закат,
Ночь в тревожные права.
Вызов на бригаду пятый,
Бог нам в помощь, фельдшера.
По регламенту и правде
Здесь работать суждено.
Жизнь – критерий самый главный,
Довези, спаси её.

Лето, осень и зима, непогода, зной, метели,
Мчится скорая всегда на пределе, на пределе.
Каждый случай, в чём-то, сложный, все эмоции в кулак,
Не доехать невозможно, красный крест – счастливый знак.

Собран, молчалив, спокоен,
Голос твёрдый, взгляд прямой.
На 103 твой код настроен
Оглушительной волной.
Вспомни всё, чему учили,
Жизнь свои уроки даст.
Если максимум усилий,
Неотложность не предаст.

Лето, осень и зима, непогода, зной, метели,
Мчится скорая всегда на пределе, на пределе.
Каждый случай, в чём-то, сложный, все эмоции в кулак,
Не доехать невозможно, красный крест – счастливый знак.

День сегодня яркий и такой нарядный,
Праздник по больнице и болеть не надо.
Спиртом запасались целый месяц люди,
Праздник медицинский, ведь, не хрен на блюде.
Девочки-медсёстры процедуры нафиг,
Изменился плотный на свободный график.
У врачей дежурных всем на всё ответы:
«Принимаю завтра с ночи до обеда».
Если не проснётесь значит всё в порядке,
Помогает йога, ну, хотя-б, зарядка.
Не болейте в день такой сегодня, люди!
Праздник медицинский – вам не хрен на блюде.
На дверях табличка: «КАРАНТИН» и значит,
Скорая сегодня с ветерком на дачу.
От работы дохнут где-то в поле кони,
Не тревожьте медиков, ну что вам стоит.
Пусть сегодня пьют они за всё на свете,
Анекдоты травят и шалят, как дети.
Разбавляют спирт пускай фурацилином,
Килечку из банки пусть пинцетом длинным.
Посветлеет пусть патологоанатом,
Не болейте, люди, в день такой, не надо.
Сдохнет от паров эфирных палка Коха,
Будет всем инфекциям от мата плохо.
Клятва Гиппократа покраснеет в доску,
За здоровый образ – с пивом папироска.
Завтра всё вернется, так, как раньше было,
Пьяная больница соберётся с силой.
Всех полечит дружно и вернётся в график,
А сегодня, люди, не болейте нафиг.

Сырая земля одурманена вечным болотом,
И город на ней, поцелованный ею, стоит.
В нагретых песках просыпаюсь, покрытая потом,
Я рядом с тобой, а туман отливает гранит.

Ты веришь в огонь, исцеляющий сердце и душу,
И я бы смогла приручить ярко-красную суть,
Но городом-сном каждый день обретённое рушу,
Боясь засыпать, и боясь никогда не уснуть.

Под небом твоим пляшут алые жгучие тени,
А мне облака в них плывут отражением смут.
Фантомные боли расстрелянных зданий Растрелли
Твой мир обрести никогда-никогда не дадут.

Ты песни поёшь раскалённым, горячим барханам,
А я отдаю свои стоны холодной реке.
Не ангелом, знаю, я к невским пролётам восстану,
Крылато качаясь на скованной горькой волне.

Я в сумрачный дождь превращаю безбрежное утро,
Я к ночи безумной тоскою до края полна,
Мне в солнечном круге неясно, опасно и смутно,
Поэтому вечность, не первую, только одна.

В пустыне твоей мне мираж возникал не однажды...
Изменчивый звон, голубая прохлада воды,
И женщина в нём, обнажённая приступом жажды,
Ласкает тебя, и горят в сонном граде мосты.

Закутавшись в тень, всё смотрю, каменея от муки,
Стараясь понять, а кого я из вас не люблю.
Крылато скользят по волне посиневшие руки,
Не ангелом вновь к почерневшим пролётам лечу.

Я лечу за самолётом, руки - в крылья, ноги - в хвост,
Вместо паспорта, сегодня, предоставили мне ГОСТ.
Когерентно, мне, конечно, все преграды по плечу,
Раз летательным назвали, то молчу, терплю, лечу.

Говорят, в вопросах веры, оглушительный провал,
Был давно тут очень смелый, тоже крыльями махал.
Даже боги не сумели парня в птицу превратить,
Дайте паспорт, в самом деле, я ещё хочу пожить.

Вижу, впереди по трассе, тихо спрятались гайцы,
Ловят смелых в серой массе, я - к снижению высоты.
Смотрят, с ужасом, в радары, на дороге никого,
Есть ещё в стране Икары! Всем чиновникам назло.

Кто и что там перепутал, начинаю привыкать,
Раз летательным назвали, буду небо покорять.
Я лечу за самолётом, руки - в крылья, ноги - в хвост,
Вместо паспорта всучили в ровэдэ сегодня ГОСТ.

Что меня понесло из весны в беспробудную осень,
в смутный мрамор дворцов, колоннад неизбывную суть,
Первым рейсом лечу, все дела безрассудно отбросив,
чтоб в гранитное небо над Нарвской заставой взглянуть.

Что-то тянет сюда, что-то просит, мятует и плачет,
в город сонных теней, в неприкаянность русской души,
Не ответов ищу, они в жизни мгновения значат,
а напиться хочу дыма вечно холодной Невы.

Чёрным тленом своим, грешным мраком на шабаш явиться
в подземельный покой, белым сумраком скрытый от глаз,
Может всадник опять медным призраком бывшей столицы,
возвестит о судьбе и помилует горестных нас.

Словно грубая ветвь, словно прут обескровленный, жёсткий,
неказистая пыль, колченогая злая метла,
Одиноко брожу по его (и своим) перекресткам,
вспоминая, когда, ну когда же я тут не была.

Всё такое, как я, всё тревогой въедается в кожу,
всё тоскливо по трубам со ржавою болью течёт,
Этот город был мной в прошлой жизни низвергнут, низложен
Только каждой весной до сих пор он во мне восстаёт.

Что меня понесло из весны в беспробудную осень,
первым рейсом лечу, все что есть безрассудно отбросив...

Не столица, увы, не столица,
видно кровь в жилах вовсе не та,
- смотрят в спину ехидные лица,
оттеснила красавца Москва.

Не простили тебе фаворитства,
пышной роскоши, бьющей в глаза,
императорских дней на петлицах,
Золотого, как солнце, дворца.

Может с той-то поры незабвенной
истончился державности дух,
призрак встал над страной иноверный,
тополиный прилипчивый пух.

Много боли впитал невский берег,
но святым умирать не дано,
по единожды принятой вере
сердцу Питера жить суждено.

Свет и грация цветка
юной девушки-русалки…
Так печальна и нежна,
на песке от жажды жарком.

Лёгкий ветер лёг у ног,
охлаждая зной горячий,
Юность, призрачный цветок,
для кого ты предназначен.

Всё пройдёт, волна укроет
стройность милую мою,
Время юности и зноя
выпьет море поутру.

Нет, проездом здесь точно напрасно,
Здесь пожить бы недолго и разно,
Сожалея о прошлом и вечном,
Смутный образ ища в каждом встречном.

Бесконечные горла-колодцы, Позабывшие небо и солнце,
Распрямленные улицы-броды
Вдоль воды неизвестного рода.

Колдовская смурная потеха,
Не закрытая временем веха,
Растревоженность духа и тела
В этом городе призрачно-сером.

Ожиданье отчаянно чуда
Под зонтами раскрытыми грудой,
Тихий шепот печали из трещин,
Одиноко-унылых и вещих.

Но случается, редко и точно,
Изменяет цвета пьяный зодчий,
Освящаются розовым светом
Даже стоков забитые клети.

Воскресают пространства из мрака,
Звонко лает на яркость собака,
Розовеют безликие воды,
Безнадежно продрогшие годы.

Плачьте,
души
не летнего сада!
Даже солнце здесь только в награду.

Так бывает...
безмерно веришь,
раскрывая все двери, сны.
Только птиц небом не измеришь,
выгорая от нелюбви.

Взгляды тише,
слова темнее,
отцветает душа в раю.
Скоро осенью отболею и метелями отпою.

Как красиво
танцуют пары
под печаль колыбельных слов.
Ускользает из залы в залу нашей памяти тихий зов.

Я не плакала...
я рыдала,
было больно и тяжело.
Умирая, любовь страдала, а мы ждали, когда же всё.

Я давно боюсь признаться себе,
что лица в моей толпе
не меняются, кажется.
И я каждый день по одной струне
иду, не решаясь отважиться
дёрнуть стоп-кран,
на миг стать другим,
лучшим самим.
За мгновение до, как яркий экран
сотрёт здесь серое всё,
мой репродуктор строго скажет:
«А ты, ведь, должен ещё».

Меняю счастье на долг?
Счастье на долг…
Странный итог.
Итог.

По плечу похлопает друг:
«Эй, о чём ты? Забудь!
Всё, как всегда, хорошо.
Дом, работа, досуг,
что тебе нужно ещё?
Нужно ещё…
Мир не прогнётся,
о чём ты твердишь?
Хлеба и зрелищ полно.
Счастье… А знаешь,
нас много таких,
а оно, наверно(е) одно.

Счастье одно?
Счастье одно…
Странно, смешно.

Поезд, постой!
Я давно твой не пассажир.
Красный стоп-кран,
Я счастье своё заслужил.
Каждый день по одной струне…
Кому это нужно? Мне?
За мгновение до, как яркий экран
сотрёт здесь серое всё,
Мой репродуктор, захлебнувшись слюной,
Останется в тишине.

По крови воин ты, и в этот час,
Спокойных снов в тиши аэродрома,
Невольно ждёшь: «На взлётную!» - приказ,
Чтобы мотор взревел сильнее грома.
Чтобы запели сильные движки
И загорелись лампочки приборов,
Струной натянутой взлетел вновь в небо ты
По воле высших, неземных законов.

Ты – истребитель! Небо – твой причал,
Твой мир и дом, твоё святое право.
Тот, кто тебя, здесь на земле, создал,
Сказал, что смерть в бою – навеки слава.
Ты – истребитель! И иного нет.
Стальною волей к облакам прикован,
Средь бледной мглы твой гордый силуэт
Целует небо по земным законам.

Две высших силы властвуют тобой,
Земля и небо в тесном круге рядом,
Ты – истребитель! Самый главный бой
В твоём сознании всегда идёт крылатом.
Ты – истребитель! И иного нет.
Железным сердцем век твой не отмерян,
Там, в небесах, твой гордый силуэт
На всех радарах снова был потерян.

Ты – истребитель…
Самый главный бой
Не начат был ещё,
Ещё тобой.

Не много нужно, чтобы умереть, а чтобы жить, пожалуй, надо царство.
Душе открытой радостно смотреть на роскошь жизни, яркое убранство…
Ведь если б жизнь была не хороша, то лёгкой смерти были бы мы рады,
Глядела б в бездну глупая душа и находила в хладности отраду.
Сама ли жизнь такою создалась, иль кто-то дал ей краски не отсюда,
Но сколько б раз к концу я не рвалась, всё ж выбирала жизни этой чудо.
Смотрела в смерти синие глаза, так на мои похожие тоскою,
И говорила шёпотом: «Нельзя…», пусть даже жизнь здесь ничего не стоит.
Не много нужно, чтобы умереть, но, чтобы жить, пожалуй, надо меньше,
В костре на площади единожды сгореть и знать, что каждый сон немного вещий.

Луна, опять тебе не спится, ты над кладбищенским крестом
Глядишь в угаснувшие лица и судишь мир своим судом.
Твой лёгкий свет, как белый саван, укрыл всё умершее здесь,
На жизнь закончившее право, без брава на благую весть.

Кому молиться мне, ответишь? Кому поклоны отбивать?
Ну что ж ты ярко так всё светишь! Ну что молчишь ты, словно мать…
Нет правды, вечности, покоя, нет мира, святости, добра,
Вот встали против друга двое, один убит, вторым был я.

Смотри, луна, на кровь святую! Вампирам ночью не до сна.
Грызёт себя теперь, лютует, моя погибшая душа.
И крест её - не тяжкий камень, не развернувшаяся мгла,
А знание, что тот, кто правил, с ней рядом… рядом был тогда.

Луна, опять тебе не спится, ты над кладбищенским крестом
Прозрачным саваном стремишься останки душ принять в свой дом.
И вот моя из тела вышла, чуть поднялась над головой,
Как в крышку гроба, неба крышу - удар, и нет её со мной.

Снежный призрак мой мир обезглавил, раскрошил временнУю шкалу,
В этой битве, без принятых правил, он воздвиг ледяную скалу.
Заточил знак палящего круга в сумрак холода, в кокон из вьюг,
Вырвал меч, зазвеневший упруго, из моих замороженных рук.

Панихидой завыла над храмом налетевшая злая пурга,
Свечи в пламени бились упрямо, но и их погасила зима…
Лишь душа, обречённая клятвой, не сдалась неминучей судьбе,
И в безумии горестно-сладком закричала: «Не верю тебе!»

Эхом крик её яростной боли разбудил время юной звезды,
Пеной вскинулось синее море, закипело и сдвинуло льды.
И опали снега, как одежды, и горячее солнце взошло,
Перед крахом Любви и Надежды только Вера способна на всё.

Я мужчин встречала многих, и брутальных, и других,
Женский мир мой в меру строгий, а без них…ну как без них?
Выбрать мужа как-то сразу не решилась, не смогла,
И однажды идеал себе, все-таки, нашла.
Средний дамский, всё, как надо, без изъянов в голове,
Финиш в спорте – самый главный, тренер вбил гвоздями мне.
С мужем я не прогадала – он отличный финишёр,
Только не мужская тема с неизвестных в нём есть пор.
Любят шницель и котлеты, любят курочку с жирком
Настоящие атлеты, мясо жареным куском,
А мой рослый и плечистый рушит образ мужика,
Манной кашей ежедневно заправляется с утра.
Психику мою сломала вот такая ерунда,
Комом каша эта встала между нами навсегда.
В остальном он, повторяю, статистический мужик,
Матерится и бухает, и на клич к друзьям бежит.
Волосатый, страшный в гневе, бабам смотрит не в глаза,
Только манной каши тема слишком далеко зашла.
Чувствую, что плохо кончу я с диетою такой,
Ведь вопрос, на самом деле, не такой уж и простой.
Не могу я, как ребёнка, мужа кашею кормить,
Непременно скоро брошу, всё трудней его любить.

Через множество верных столетий мы вернёмся на землю опять,
Заточимся в привычные клети и начнем, как всегда, умирать.
По веленью убийственной воли наши крылья в громадине дней
Отцветут лепестками магнолий и падут в царство грозных теней.
Мы поникнем под тяжестью рока, отдадимся иному пути,
Станем ждать окончания срока, света первой не павшей звёзды.
Мы на тропах ночных будем плакать на сокрытую сторону лун,
Усомнимся в правдивости знаков парусов алых гибнущих шхун.
Мы штормящим ветрам не поверим, мы палящее солнце сожжем,
Мы себя сотни раз изуверим, мы сотрем не однажды свой дом,
Мы рассыплемся прахом, погибнем в синей толще немыслимых льдов,
Но однажды воскреснем, возникнем и соберёмся под белый покров.
Тихий шепот назначенной меры вознесет нас к началу пути,
Распахнутся все окна и двери, призывая неслышно: "Лети..."
Но мы, столько познавшие горя, пропитавшие кровью свой свет,
Не сумеем предать его воли, и вернёмся чрез тысячи лет.
Заточимся в привычные клети, повернём все минувшее вспять,
И начнем по единственной вере, как всегда, за себя умирать.

В тишине затемненного сада тени-звезды находят приют,
И луна отражению рада, отдыхает от призрачных смут,
Ветер фалды плаща упокоил, бросил споры о вечном с собой,
Где-то день суеты и историй, только тут воздух мрачно-ночной.

Он пропитан дурманящим эхом безразлично-спокойного сна,
Без звучанья законченной вехой вниз упавшего с ветви листа.
Молчаливо-безмолвно прекрасен этот сад ускользнувших теней,
Никому и ничем не опасен лёгкий пепел погасших страстей.

Серый, вязкий, причудливо-странный по тропинкам здесь бродит туман,
Осыпая молочным дурманом силуэтов скользящих обман.
Словно грань между жизнью и смертью, словно город, забывший себя,
Странный сад чёрно-скорбною тенью прячет образы бывшего зря.

От великих идей до создателей,
До творцов, поразивших весь мир,
Скрытый путь неизвестной касательной,
Где не разум, не разум кумир.

Недостаточно доводов истине
От рассудка, от логики слов,
Отражающих быстрое, близкое
Идеальных, как будто, основ.

Не дано состояться насущному
По велению низших начал,
И приходит ответ не к зовущему,
А к тому, кто об этом молчал.

В тишине, посвящённой служению,
Откровенья стремятся на свет…
Абсолютного смысла знамение,
Провиденье предначатых сред.

Вы – учитель от Бога, я знаю.
Детям всю отдаёте себя,
Открывая им знаний дорогу…
По-другому, наверно, нельзя.

Вспомнят вас через долгие годы
Повзрослевшие ученики
Очень светлым признательным словом
За всё то, что вложили в них вы.

Будут вам благодарны за строгость,
И за двойки, за «красный дневник»,
За слова: "Молодец, постарался!"
Похвала - это гордости миг.

Вы учили их разному, много,
Чтобы в нужный, единственный час
Человек сделал правильный выбор,
Вспоминая ваш крепкий наказ.

Вы – учитель от Бога, я знаю,
Детям всю отдаёте себя,
По-другому для вас не бывает,
По-другому вам в жизни нельзя.


***
Спасибо вам, учителя!

Немного в жизни есть профессий,
что я б призваньем назвала,
Но ваша здесь на первом месте,
Спасибо, вам, учителя!

Учитель – слово вековое,
Понятное везде всегда,
Вам доверяют дорогое,
Детей, и это неспроста.

Терпенье ваше безгранично,
И мудрость ваша велика,
От всех, и лишь немного лично:
«Спасибо, вам, учителя!»

Солдаты, солдаты, какою ценой
Вы подняли знамя Победы родной…

9 Мая – священная дата, победой навеки ты будешь объята.
Для русского мира, для русской земли, 9 Мая – глотком тишины
О памяти скорбной, о боли утрат, о силе и воле бессмертных солдат.

Солдаты, солдаты, какою ценой
Вы подняли знамя Победы родной,
Огнём негасимым в святых небесах
Оно над Россией сияет сейчас.

9 мая – ты радость и свет, ты – память о славе, цены тебе нет.
Сквозь годы, и годы, колени склонив, скажу я героям: «Спасибо, что жив!
Спасибо за небо, за солнечный круг, за детское эхо, за мир, что вокруг».

Солдаты, солдаты, какою ценой
Вы подняли знамя Победы родной,
Огнём негасимым в святых небесах
Оно над Россией сияет сейчас.

9 мая – нельзя забывать! Потомки героев, сплотимся опять!
Победным парадом пройдём сквозь года
и вспомним, мы вспомним, все их имена…

Солдаты, солдаты, какою ценой
Вы подняли знамя Победы родной,
Огнём негасимым в святых небесах
Оно над Россией сияет сейчас.

Родные вы наши, мы помним о вас,
9 мая Вы все среди нас…

Как-то странно так в жизни бывает,
Всё торопим мы времени бег.
Строим планы, а листья срывает
Снова осень, и той уже нет.
Всё стремимся успеть, приумножить,
Всё дела, и заботы всегда…
Но однажды, решив подытожить,
Понимаем, а жизнь то прошла.

Сколько радости мимо проходит
Мимо наших скучающих глаз.
Есть достаток, всё правильно вроде,
Только свет у желаний погас.
Вспоминаешь, с какой-то тоскою,
Всё прошедшее с мыслью «Зачем
Сам себе этот плен я построил,
И где выход из призрачных стен».

«Каждый день, как последний!» - когда-то
Кто-то нам из великих сказал,
Чтобы каждою клеточкой тела
Ты в себе эту жизнь ощущал,
Чтобы дух от восторга сводило,
Чтобы ветер и солнце вокруг…
В непреложном безмерная сила,
Оно время приводит в испуг.
////////////////////////////////////
Нет, не время спешит в этом мире,
Это мы, непонятно зачем,
Убегаем от истинной были
В тишину и покой, серый плен.
Безусловности ставим границы,
Закрываемся от красоты,
И улыбки стираем на лицах,
И сжигаем, как листья, мечты.

Надо жить, иного не дано...:))

Я б выдержал многое…странно,
Какая вокруг тишина.
Я – памятник рваная рана,
Бездонна моя глубина.
На реках прямого разлива
Затихло движение волн,
И скалы безмолвны с обрыва,
И молча с небес низкий гром.
Края мои ветром истёрты,
Но нет его стона сейчас.
Нет пульса кровавой аорты,
Не сыплется время в песках.
Я б выдержал многое…страшно
Беззвучие, безизрасход.
Я – памятник рваная рана,
Боюсь, что мой век настаёт.

Скажите, сколько стоит тишина
Рассвета и закатные аллеи…
Чернобыль расколол на «до» и «за»
Границы человеческой идеи.

Стой, город, колючий и серый,
Глотающий копоть и жар,
В тебе столько боли и веры,
Не знаю, кто столько раздал.
Кто бросил тебя в это жерло
Нездешней убийственной мглы,
Стой, Припять! Ты – мёртвая зона,
Ты – призрак сгоревшей звезды.
Глотала ты атомы ада,
Но, словно безумная мать,
Кормила голодное чадо
Смертельною дозой опять.
Гранитом захвачено небо,
Конвой неустанно кружИт,
Свинцовая туча рассвета
Закатную хмарь сторожит.
Ни вздоха, ни скорбного взгляда,
Всё внутрь, в глубину, всё туда…
Навзрыд здесь, наверное, надо,
Но выжжены даже глаза…

Ах, какие гортензии слали вы мне раньше, мой юный поэт!
Впредь такие найдутся едва ли, и поэтов, как вы, больше нет.
Пили мы обжигающий бренди, иногда португальский портвейн,
Вы курили, как истинный денди, в полумраке затертых таверн.
Рядом с вами дышала я дымом перемен и неясных тревог,
В мире том, беспощадном и стылом, воскрешал меня к жизни ваш слог.
А потом вы куда-то пропали, и назавтра я вся умерла,
Звуки вдруг безразличными стали и противными стали слова...

Чуть синюшную нежную кожу фельдшер тыкал мне острой иглой,
Хмурый доктор с опухшею рожей говорил со мной словно живой.
Непонятные лютые люди (я лежала скульптурою НЮ)
Грубо тискали белые груди. Для чего? - все никак не пойму.
Билось сердце израненной птицей, там надежда дышала едва,
Но душа, проскользнув вдоль ключицы, вслед за вами неслышно ушла.
О, мой юный наивный кудесник, осчастливьте меня до утра,
Сильной рифмою вновь обесчестите, мне нужны только ваши слова.

Фиолетово-розовой дымкой пусть гортензии снова цветут,
Между острых лопаток по спинке ваши строфы, как прежде, текут.
Не спасетесь, других не спасая! Я всегда вас в аду подожду,
У поэта не может быть рая. Рай для слов, что приходят к нему.
Пожалейте хотя б мою душу, не гоните с порога ее,
Рыбой, брошенной вами на сушу, стих она превращает в вино.
Ах, какие гортензии слали вы мне раньше, мой юный поэт.
Впредь такие найдутся едва ли, и поэтов, как вы больше нет...

Скажи мне, Всевышний, по правде, по вере,
Зачем здесь воздвигнут огромный свод смерти.
В нём реки и горы беды и страданья,
Не может быть горе дано в назиданье.

Далёкий, великий, всеведущий, вечный,
Зачем путь к тебе часто бесчеловечный.
Беспечное солнце, всё так же, по кругу,
А кто-то на вздохе, последнем: «Дай руку…»

Он всё искупил, Он к тебе возвратился,
Воскрес после смерти, Он жизни напился,
Живою водою наполнено тело,
И вере в него нету больше предела.

ОН ВСЁ ИСКУПИЛ!!! Так зачем же сначала?!
Кричала я в небо, но небо молчало.
И не было дня, и не помню я ночи,
Чтоб что-то мой мозг в тишину не пророчил.

Исчезло земное, возникло иное,
Красивые ангелы в солнечном строе.
И самый последний со мною встал рядом,
И много сказал лишь единственным взглядом.

Таким мне знакомым, спокойным и светлым:
«Дай руку… Запомни, что ЕСТЬ БОЛЬШЕ СМЕРТИ.
Мы все воскресаем, по воле и силе,
Есть путь впереди, что значительней были.

Он путь указал, пусть тяжёлый, но верный,
Бессмертие мы забираем у смерти.
Тебе ещё здесь, на земле, есть дорога,
Проси только Веры, лишь Веры, у Бога!»

И вот я стою у забытого храма,
И в небо смотрю жёстко, хмуро, упрямо.
Внезапные слёзы, волна за волною:
«Дай Веры, Господь! Я, ведь, этого стою!»

Я, наверное, что-то съел,
Растворилась стена-предел,
Расступились столбы дождя,
Кто-то крикнул: «Сюда нельзя!»

Я хотел удержать свой пульс,
А он взял непонятный курс,
Вслед за ним устремилось всё,
Кто-то крикнул: «Держи его!»

Я взлетел, словно самолёт,
Отключая автопилот,
Убирая шасси навек,
Кто-то крикнул: «Здесь человек!»

Непонятный бордовый шар
Меня долго в себе вращал,
Мыслей не было, только свет
Всё сигналил: «Сейчас рассвет».

Силуэтами по стеклу
Приближает меня к концу,
Но я креном ушёл в пике.
Кто-то крикнул: «Да всё уже!»

Белая палата, простая кровать,
Врач говорит: «Нет, пора отключать»,
Но я улыбаюсь и делаю fuck,
Жизнь не просчитаешь, она между строк.

Время – это путь,
Это жизни суть,
Не обессудь…

Пустынный берег моря печально одинок,
Он ни о чём не спорит, есть время, есть итог.
Ушли, кто был когда-то в тепло его влюблён,
Наверное, так надо, остывший тихий звон.

Время – это путь, не держи его,
Просто жизни суть, больше ничего.

По облачному небу за светом и теплом
Летят отсюда птицы, касаясь снов крылом.
Природа засыпает на время, навсегда,
Кострами догорают любовь и красота.

Время – это путь, не держи его,
Просто жизни суть, больше ничего.

Могло ли быть иначе? Ответь, пропой, прожги.
Любовью не заплачут осенние дожди.
Так грустно расставаться, так грустно отпускать,
Но время – это путь, его нельзя держать.

Время – это путь, не держи его,
Просто жизни суть, больше ничего.

Не обессудь…

По крохам, по нитям, крупицам, по зёрнам, по звеньям,
Душа собирает себя, чтоб шагнуть из забвенья.
Так мало осталось до самого главного срока,
Главою сияют соборы, в знаменье итога.

Любовь – это вера, и вера – любовью зовётся,
Им нету предела, преград, вездесущее солнце…
Потерянных душ собирается нынче немало,
Быть может найду я свою, что мне знак указала.

Шагну в тишину и услышу неясные звуки,
Под своды взгляну, на плечах её слабые руки.
Не бойся, душа, мы с тобою едины по духу,
Теперь не одна, мы разделим прощения муку.

По воле творца, по смирению крови и тела,
С тобою всегда!
Но душа
от меня
отлетела….

Есть маленький храм, неприметная церковь в округе,
Над куполом там всё стихает, и ветры, и вьюги…
Трепещущий свет тишиною глубокой подсвечен,
Там выхода нет, а у входа горящие свечи.

Их пламени тень по иконам и стенам гуляет,
За днём снова день, но огонь этих свеч не сгорает.
Живое тепло освещает красивые лица
В надежде на то, что узнает, где вечность таится.

Туда я бреду по дороге солёной и влажной,
И реже дышу, и ближайшее вижу неважно,
Волнение грудь мне кольцом всё теснее сжимает:
«Откроет ли суть, или воздухом-вздохом растает…».

От пламени свеч, я своих две свечи зажигаю,
И скорбную речь, покаянно, над первой читаю,
Не в силах взглянуть на сидящего в белой рубахе,
Свечою горю я в ярко-красном стыде я и страхе.

И тенью шепчу: «Боже, Боже, спаси и помилуй»,
Вторую свечу поднимаю с немыслимой силой.
И вот Он идёт, и, как будто, задуть её хочет,
Но выхода нет, а у входа никто не пророчит.

Может быть всё будет когда-то не так,
А сейчас твердишь ты, что я тебе враг,
Ты возводишь стену, всё выше, быстрей,
Вычеркнув мой номер из списка друзей.

Помнишь, как с тобою мы шли напролом,
Дружбу не оставить никак на потом,
Время не отменит единство души,
Посмотри в глаза мне, я прежний. А ты?

Если бы мне было сейчас всё равно,
Просто отмахнулся: «Да ладно, и что…»,
Но я достучаться стараюсь опять,
Ведь родную душу непросто терять.

--------------------------------------------------
Мой друг, ты мне, как брат. Душа моя болит.
Никто не виноват, что всё вокруг горит,
Обрушится наш мир и полетит к чертям,
Позволь, я помогу, поверь моим словам.

То было давно, но напомнить не худо
О доблести русской, о славе, о чуде.
Пусть восемь веков, почитай, уже нету,
Но помнят потомки о воинах света.
Монголы на Русь саранчой навалились,
Бессчётною тёмною силой явились.
Рязань и Владимир, Коломна и Суздаль,
Торжок…города разоряли без устали.
Стонала земля под ногой супостата,
Слаба была Русь против хитрого гада.
Сражались князья, но разрозненны были,
Дружины их быстро монголы разбили.
И вот на пути городок оказался,
Козельском, народом он издревле звался.
На слово Батыя, о том, чтобы сдаться,
Ответили сразу: «Мы будем сражаться!
Положим живот свой за князя и веру,
Но белый наш свет не сдадим изуверу.
Небесный венец мы христианский не сбросим,
И примем судьбу, и пощад не попросим».
Решили советом: «Веди, воевода!
К дружине твоей встанет много народа,
Могуч лютый враг, только тут земля наша,
Его измотаем, его ошарашим».
По тропам, укрытым в лесу и болоте,
К врагу подошли, как к зверью на охоте.
Внезапно и яростно, дружно напали,
И тысячи вражеских жизней забрали.
Сломали машины для камнеметанья,
Разгневав Батыя, как пишут преданья:
«Любою ценою сломить этот город!
На славе моей он не станет позором».
И враг заплатил здесь огромную цену,
Два месяца город хранил свои стены.
И слава досталась не хану Батыю,
А русскому городу, русской святыне.
Злым городом звали тебя супостаты,
И не было даже младенцам пощады.
Козельск, ты не сдался, ты умер в бою.
Но дух нерушимый даст жизнь бытию.

Эй, корешок, чё посошок…
Не брезгуй, дядя.
Смотри какой тут портвешок,
какие.. цыпы.
А чё, ты штоли не мужик,
иль от людей совсем отвык
в своей берлоге.
Ну посмотри, какой бабец,
какие ноги…
Ты может быть вобще того,
из этих самых.
Не хочешь с корешом за стол,
не хочешь даму.

Да ладно, я же не со зла,
остынь, я понял.
У каждого свои дела,
свой в жизни номер.
Перо от горла убери,
я обознался.
Девчонки эти все с тобой,
а я остался.

Чертяга, бешеный какой,
злобней волчары.
А с виду хилый и кривой,
а с виду старый.
Видать не зря о нём поют,
что брал медведя.
Такого встретишь и каюк,
и здравствуй, Федя.

Последний поезд уходил, вагонами гремя,
Гудел он, набираясь сил, как будто от меня.
Сырой перрон, пустой вокзал, холодный дождь и снег,
Сегодня кончилось вчера, а завтра больше нет.

Здесь, на земле, дано лишь ждать, какою стороной
Монета упадёт к ногам, здесь всё зовут игрой.
Вопросов нет, ответов нет, сейчас и только тут,
И если ты еще идёшь, то скоро попадут.

По руслам смертоносных рек, по трассам в никуда…
Сдаюсь, но только нету рук, поднять их вверх нельзя.
Беги, хрипи, вставай, ползи, сдирай за слоем слой,
Все души, словно мотыльки, летят на волчий вой.

Зачем я здесь?! Кто рядом есть?! Ответьте, небеса.
Утратив облик, ум и честь, забыв все имена,
Стерев последний жёсткий диск, дрожащий и слепой,
Услышу за спиной: «Вернись. Теперь и ты живой».

Последний поезд уходил, там кто-то его ждал,
Седой и немощный старик рукою вслед махал,
Сырой перрон, пустой вокзал, холодный дождь и снег…
Здесь только лишь твоя игра, чужих и лишних нет.

Я столько времени ждала и знала, всё не зря.
Вставала пламенным кольцом бессчётная заря,
День падал в пропасть тишины, и ночь кралась в свой дом,
Сжимала душу я в тиски, чтоб не кричать: «Где он!»
Ждала и верила огню, зажжённому тобой,
Латала грубую броню усталою рукой.
Всем тем, кто молча мне шептал, что ждать уже смешно,
Я от огня крошила дым в замёрзшее стекло.
Ждала во сне и наяву нескошенной травой,
Я измеряла глубину единственным тобой.
Ждала на скалах и в штормах, и в молниях ждала…
И ты вернулся, только страх смог подчинить тебя.
Холодный, серый, липкий страх душою овладел,
Он потушил огонь в глазах, он многое успел.
Он плечи сильные твои согнул и опустил,
Улыбку стёр и сединой виски посеребрил.
Он захотел тебя забрать навеки у меня,
Не ведая, что мы срослись, как белые крыла.
Ещё он главного понять не смог, он не узнал,
Что перед тем, как уходить, ты сердце мне отдал,
И эту огненную суть я свято берегла,
Бесстрашие в тебя вдохнуть я, словно жизнь, смогла.

Я столько времени ждала и знала, всё не зря,
Вставала пламенным кольцом бессчётная заря…

Горячее солнце, ты где-то осталось,
А здесь лишь твоя неподъёмная тень,
Душа за тобой уплыла, ускиталась,
Её не удержат колючие звенья.
Там, где-то тепло и раздолье просторов,
Там, где-то земля красотой налилась…
Увижу, возможно, но только не скоро,
В колоде моей, теперь, чёрная масть.
Я здесь огрубел и слова растерялись,
Молчание золотом прячу в рукав,
В глаза потускневшие искры закрались,
И мысли затихли, обычными став.
Здесь много такого, что трудно представить,
Пугать и на жалость давить ни к чему,
Бессмертным бараком мы веку достались,
Душа - только солнцу, покров - палачу.


Посвящается жертвам ГУЛАГа.

Аккорды глушат тишину,
Гремящий звук, девятый вал,
Стирают в ноль мою струну,
Стучат мне в голову: «Обвал!»
Натянуты все провода,
За двести двадцать током пульс,
А я на кнопку, по газам,
Да здравствуй, РОК! Жми на мой пульт.

Наркотиком сквозь магистраль,
По венам, нервам, по костям,
Куски мои не собирай,
Я разлетаюсь в дикий хлам.
Потом воскресну и пойму
Простую истину и суть,
Когда сгибаешься в дугу,
То видишь настоящий путь.

Играю РОК, хватаю РОК,
И вместо хлеба РОК жую,
Лью концентрат его на грудь,
Пока он жив, и я живу.
Пусть крикнут с неба мне: «Постой!
Всё кончено, иди сюда!»
Пройду я мимо, я глухой,
Всё глушит РОК вокруг себя.

Мой РОК, мой Бог, моя душа,
Единый мир, единый свет,
Там, где нет РОКа, нет меня,
Я – его тень и силуэт.
Хватаю РОК и РОК жую,
Вбираю атомы его,
Давай девятую волну,
Рви мою главную струну.

Безумства неба и земли,
Твои глаза, как две луны,
Я всё отдам и всё приму,
Не исчезай, я не смогу.

Я не смогу…

День без тебя - ночь.
Город, огни прочь!
Лунная ти-ши-на…
Ты это знать должна.

Расправит крылья сон, и вот,
Твой лунный взгляд меня найдёт,
Он близко так, и далеко,
Коснуться трудно, и легко,

Мне так легко…

Но если так, пусть,
Стану, теперь, грусть,
Белой луны свет,
Рядом твой си-лу-эт.

День без тебя - ночь.
Город, огни прочь!
Лунная ти-ши-на…
Ты это знать должна.

А я…
А я?
А я-я-я-я!

Казалось, мир идёт ко дну, повсюду страх, разруха, стон…
И человеческому дню, как будто, срок определён.
Смеялась с превосходством смерть в лицо пресветлым образам:
«Пред именем моим не сметь! Крупицы ангелам не дам.
Вам, светло-крылым, не объять укрытый мраком сад теней,
Бессмертных Бог не смог создать, всё смертно волею моей».
Но вдруг среди кромешной тьмы огнём взметнулись два крыла,
Поднялся алый херувим из пепла, заревом горя…
И закружил за кругом круг, и искры сыпались дождём,
И разлетался нежный звук от освещенных им икон.
А ангел огненный парил и возводил для жизни трон,
И светом яростным его был смерти взгляд заворожён:
«Остановись, сгоришь дотла, безумный мир не изменить,
Живи, как мы живём всегда, зачем бессмертие дарить
Тому, кто даже не поймёт, что жизнь ценна не правом быть,
А даром отдавать её за счастье эту жизнь любить…»
Но только ярче и сильней вздымался вихрь под небеса,
Огонь звенел, гудел и пел, и раскалённая душа
Его распалась на куски, на миллионы алых звёзд,
Горячей верою своей он жизнь над смертью превознёс.
О, ангел огненный! Цветок горящей жизни на Земле,
Ты даже смерти доказал, но первым доказал себе.

За окном сильный дождь.
Он, как и я,
не оборвётся,
не отречётся,
ведь ты где-то ждёшь.

Вокруг столько лиц,
а ты – лучший, слышишь,
ты – вспышка,
ты – яростный яркий блиц.

Ты – лучший,
ты самый лучший для меня.
Послушай,
послушай, этот дождь не зря.
Ты в каждой,
ты в каждой капле, как живой…
И этот дождь, и ты
всегда со мной.

Скажут друзья, и всё,
что хватит,
ну хватит уже.
Дождь столько дней подряд,
Город не виноват.

Не виноват…
Не виноват…

Ты – лучший, слышишь,
Ты – самый лучший всё равно,
А это – немое кино.
Не мы там,
и всё.

Ты – лучший,
ты самый лучший для меня.
Послушай,
послушай, этот дождь не зря.
Ты в каждой,
ты в каждой капле, как живой…
И этот дождь, и ты
всегда со мной.

Иконостасом над вечно живым
равные гордо средь равных.
Молотно-серпные кущи иным,
право быть равно бесправным.
Красные звёзды, как гончие псы,
ищут измену пророку
Нищей, несчастной, разбитой страны,
отданной грозному року.


Грозы сменяют иссякнутость веры,
Новые боги встают у руля,
Жуткие символы красной химеры
Чертит, вращаясь по кругу, земля.

Солнце, рождённое вновь на востоке,
Не освЯщает безумную жизнь,
Ветер, забыв о границах и сроке,
Рвётся за небо, пытаясь спастись.

Огненным жерлом, удушливым смогом
На перекрёстках встают города,
Реки бегут от родного истока,
Смотрит им вслед обречённо вода.

И в этом дьявольском, жутком исходе,
С пыльной котомкой, бредёт человек.
Мимо колючих винтовок на взводе,
Мимо призывов: «Здесь воля и хлеб!»

Мимо гробов из неструганых досок,
Мимо домов на амбарном замке,
Мимо несжатых полей и покосов
В сочной, росистой, зелёной траве.

Мимо забора, и мимо оврага,
Мимо заката, и мимо зари,
Просто туда, куда смерти не надо,
Пусть даже там и не будет Земли.

Мы о любви писали много, и много пели о любви, но не к любви стремятся Боги, а к заполненью пустоты.

Они всё шли, и шли, и шли… неисчислимые страданья,
Сквозь летописные труды на землю древнего преданья.
Казалось, всё сотрётся в прах, и, даже, пыли не оставит.
И встанет крах, и будет крах, возликнет крах и крах восславит.

Двадцатый век, ты, как иные, познал немало в той земле,
Не прозревали неслепые, по праву правили не те.
Снега не таяли под солнцем, не веря в святости лучей,
Не зарождались полководцы, бескровно-мёртвым стал ручей.

Обманы, голод, войны, смуты терзали, век, тебя сполна,
Собой укрыла мёртвых груды похолодевшая душа.
Устала верить по несчастью, к счастливой вере обреклась,
Но все невзгоды и напасти с собой взяла, и тем спаслась.

Двадцатый век, не плачь напрасно, не жги, о прошлом не жалей,
Недобрый, горестный, опасный, среди иных ты не страшней.
Не терпит, цельное начально, безликой, серой пустоты,
И полнит скорби и печали, вбирая павшие кресты.

И ждёт, когда-же крикнет: «Хватит!», рождённый небом на земле,
И вспомнит брат о древнем брате, и призовёт его к себе.
И взгляд чужой, иноплемённый, родного взгляда не смутит,
Душой своей, страданий полной, он брата кровного простит.

Не мы даны, а нам дано. Всмотритесь в суть рожденья плоти.
Кем было солнце рождено и всё, что есть на небосводе,
Кем всё устроено в миру таким, чтоб радовалось тело.
И лишь черту, одну черту, рисует дух (какой?) несмело,
Одну невидимую весть мы понимаем не сначала,
Когда душа, упав с небес, «О, Боже!» громко промолчала.

Всё теряется. И обретается после самой пустой пустоты.
Век за веком Россия прощается у последней незримой черты.
Что-ж такого в земле её издавней, что-ж такого под небом её,
Что с улыбкой наивною, искренней снова смотрит на паль и жнивьё.
Раз за разом, утешною, грустною, её песнь белой птицей летит,
По страданью, исконному, русскому, по стезе своей плачет, болит.
Доля! Доля! Ну чем тут разжалобишь, все дороги в единую суть.
Попрощались. Прощению кланялись. Хоть бы раз за черту ту взглянуть.

Нет ничего прекрасней женщины кормящей
своё дитя, как жизнью, молоком.
В глазах ее, счастливых и скорбящих,
огромный мир, и дальше... целиком.
Она о том не ведает, не знает,
что два крыла ей, в этот миг, даны.
И пьёт младенец - ангел, засыпая,
покой и свет, и образ тишины.
Мадонна мира, чистоты, надежды,
любви и веры, солнца, красоты,
Все прегрешения твои, теперь, безгрешны,
бессмертны помыслы, слова,
бессмертна ты.