Эх, дорога, судьба одинокая,
Перекрестки, ночные огни.
Я – азартная, в меру строгая,
И давно с этим миром на «ты».
Раз влюбляться, так до беспамятства,
А купаться, то лишь голышом,
Отдохни, стой, стальная красавица,
Дай пройдусь я немного пешком.

«Эй, красавица, покатаемся!»
Ты кричишь, а я звонко смеюсь:
«Тормозить тебе запрещается,
Если только за руль я сажусь!»

Кочки-ямочки, крики: «Мамочки!»,
Ветер словно хмельное вино.
«Куда мчимся мы, скажи, шалая,
Не встречал я таких, уж, давно.
Справа- солнца круг, слева – лунный лук,
Тормози! Я еще молодой.
Еще жить хочу, и любить хочу,
Что ты делаешь, ведьма, со мной!»

«Эй, красавица, покатаемся!»
Ты кричишь, а я звонко смеюсь:
«Тормозить тебе запрещается,
Если только за руль я сажусь!»

Довольно взгляда, небольшого взгляда,
Из-под ресниц, опущенных слегка…
Большой любви огромного не надо,
Всего лишь миг, и вздрогнула душа.
Без объясненья снов, совсем не нужных,
Стремятся к югу стаи поздних птиц,
Любовь великая всегда немного с грустью
Строк неизвестности написанных страниц.
И где бы не были колючие метели,
И где б ни шли роскосые дожди,
На сильных крыльях памяти летели
К одной единственной большой своей любви.
Прекрасной ей, огромного не надо,
Всего лишь миг, и вновь живёт она,
Последний шум цветного листопада,
Последний луч весеннего тепла.

Щербатый снег чернеет на задворках,
Над ним бледнеет круглая луна,
Ночные фиолетовые ёлки,
Как попрошайки, встали у окна.

Ну что вам спеть под грустные аккорды,
Струне гитарной тоже не до сна.
Она сказала, что я слишком гордый,
И к подкаблучнику какому-то ушла.

Мужская суть моя скукожилась донельзя,
Что стал не нужен фиговый листок,
Убей, как хочешь, но туда не целься…
Ушла к тому, кто лёг у её ног.

Я не звоню, не вспоминаю даже,
Да мало ли других вокруг всегда,
Я водку пью под мат одноэтажный,
Сломала, милая, ты, всё-таки, меня.

Под тонкой шпилечкой твоей от боли стонет,
Моя суровая мужицкая душа,
Мужская гордость ничего не стоит,
Когда по ней ты каблучком прошла.

Когда ты каблучком по ней прошла...

В часы земного лихолетья из боли нерождённых звезд
Сплетались невесомой сетью миры для светлых чистых грёз,
Тот, кто узнал обманность веры, решил, что больше никогда
Сомнений призрачные стрелы не принесут беды сюда.
Здесь все случайности случайны, и все материи видны,
И все возможности реальны, и все неточности точны.
Здесь можешь стать ты кем захочешь, и всё тобою может быть,
И в лабиринте междустрочий ты волен призраком бродить.
Здесь всё, как там, и всё иное. Неуловимость бытия
Напоминает тут земное, где год, как день, и день – года.
Здесь мысли смотрят вслед идущим на площадь времени чредой,
Где прошлое сошлось с грядущим за настоящею игрой.
Всё в этом мире очень важно, когда не важно ничего,
Шагнуть туда бывает страшно, но не шагнуть страшней всего.

Окно раскрылось, выпал зонт бордовый
И полетел по мокрой мостовой,
Прохожие смотрели вслед сурово:
«Куда ты, глупый, поспеши домой!»
На трость налипли листья и травинки.
Вся ручка деревянная в грязи,
И на боках бордовые дождинки,
Лишь только сплин осенний впереди.

Не торопись, постой, замедли бег свой,
Ведь кто-то там скучает по тебе,
Он ждёт, что ты мелькнешь бордовым светом
В холодном и распахнутом окне.

Но зонт, как будто маленький ребенок,
Спешил по неизвестному пути,
Шипел в кустах испуганный котёнок:
«Откуда здесь бесхозные зонты».
На перекрестке замерли машины,
Метался по дороге грязный зонт,
«А вдруг случайно он проколет шины,
Ну что ж его никто не заберёт…»

Не торопись, постой, замедли бег свой,
Ведь кто-то там скучает по тебе,
Он ждёт, что ты мелькнешь бордовым светом
В холодном и распахнутом окне.

Когда стали холодные стены
Наступают, как-будто в бою,
Льдинки страха, как синие вены,
Проступают сквозь рук белизну.
Солнце падает, небо взрывая,
Мозг уже ни о чем не кричит,
Хрупкий крест я к груди прижимаю
И включаю незримый магнит.

И там, внутри меня, вращаются планеты,
И создаётся нерушимый светлый мир,
Сильней которого, я знаю, точно нету.
Он для души моей герой, ее кумир!

Когда в сером болотном тумане
Вижу тени я странных существ,
Чувства словно в тотальном обмане,
В спину смотрит мне сумрачный лес.
Под ногами обломками тают
Блики жёлтой колючей луны,
Хрупкий крест я рукою сжимаю
В твердой вере на помощь души.

И там, внутри меня вращаются планеты,
И создаётся нерушимый светлый мир,
Сильней которого на свете точно нету,
Он для души моей единственный кумир!

В моём омуте черти заждались,
Не зальёшь притяженья вином,
Лихорадкой огни разметались,
С гор скатился раскатистый гром.
Пересохли росистые травы,
Заблестел глаз полночной луны,
Не бывает, что оба не правы
В притяженье, ещё не в любви.

Вопреки всему миру мы оба
Станем вечно друг друга искать,
Беспощадная сила сцепленья
Нас заставит любимыми стать.

Горизонт застилают рассветы,
Только нас уже больше здесь нет,
С пыльной бурей сердечные склепы
В нашей коже осколками скреп.
Проникают всё глубже и глубже,
Невозможно дышать одному,
Я ищу твои губы, чтоб выжить,
Притяженье виною всему.

Вопреки всему миру мы оба
Станем вечно друг друга искать,
Беспощадная сила сцепленья
Нас заставит любимыми стать.

Что важно женщине с утра,
В обед, как локон поправляет,
Украдкой в зеркало смотря,
Порой вечернею вздыхает.
Любовь, призванье, нужность, дом
Всё это так…но не о том
Природа думала, когда,
Её красивой создала…

С утра весёлою и бодрою походкой
Свои стихи бросала я на белый свет,
В бутылке булькало ещё немного водки,
Как пародист какой-то громко крикнул: «Нет!

Ведь ты же женщина, веди себя прилично,
Тебя природа скромной создала».
И шёпотом добавил: «Это лично –
Борща свари, не ел уже три дня».

Потом опять в маразм морали вдался:
«Где, мол, семья твоя? Иди расти детей.
Стихи писать ты больше не пытайся,
Ну просто на слово мне, мужику, поверь.

Поэтов что-то много так, как грязи,
Особенно поэток развелось,
Я ночью стал кричать: «Уйдите, мрази!»
Днём голова - конкретно двинутая ось.

Сам я писать, признаться, не умею,
Но рифму чувствую до самой глубины.
Поверишь, я физически болею,
Когда свои читаешь ты стихи».

Мне стало жаль несчастного бродягу,
Его обидели какие-то скоты,
А тут и я, со стихотворным стягом,
Ору, как будто сдохли все коты.

«Давай хлебнём с тобою из горлашки,
И ты поймёшь, что всячески не прав,
Мои стихи все няшечные няшки,
У них прекрасный, добрый, нежный нрав.

Вот даже ты, заметил. Ведь заметил!
Признайся, зацепили? Нет, скажи!»
Жаль пародист ни слова не ответил,
Всю водку выпил и упал в кусты.

Его трясла упорно я за плечи,
Потом хлестала долго по щекам.
Два зуба выпали. Прошамкав: "Добрый вечер",
Он жестом показал, что дальше сам.

Солнце уходит в ночь,
Чувства как будто прочь,
Всё не таким вдруг кажется,
Так странно…
Серые провода,
Дождь из крупинок льда,
А за витриной красные тюльпаны,
Красные тюльпаны,
Красные тюльпаны…

Возьму в ладони лепестки, алеет пламя
Живой и трепетной любви, мне сердце раня.
И опадают, словно слёзы, так печальны,
Любовь не ищет своего, лишь взгляд прощальный,
Лишь взгляд прощальный…
Лишь взгляд прощальный…

Скоро придёт весна,
Станет всем не до сна,
Небо раскрасит
Яркими огнями.
Столько цветов вокруг
Вновь расцветёт, но вдруг
Я вновь увижу красные тюльпаны,
Красные тюльпаны,
Красные тюльпаны…

Возьму в ладони лепестки, алеет пламя
Живой и трепетной любви, мне сердце раня.
И опадают, словно слёзы, так печальны,
Любовь не ищет своего, лишь взгляд прощальный,
Лишь взгляд прощальный…
Лишь взгляд прощальный…

Когда-то я был просто человеком,
Я радовался счастью и грустил,
Была семья, которой больше нету,
Ведь кто-то взял и мир мой разбомбил.
Просачивалась кровь через обломки,
И впитывалась в землю, как вода,
Я выжил, я сумел пройти по кромке
Живого-неживого бытия.

И вот теперь я – киборг, киборг света,
И жизнь моя сбирается, как ртуть.
Для умерших душою смерти нету,
Святая месть – моя отныне суть.

Пусть в сотый раз взметнётся эхом в небо
Победный клич, но я неумолим.
Я за врагом своим иду по следу,
За ним, за ним, за ним, за ним одним.
И свою душу словно возвращая,
Я душу потрошу врага, смеясь,
С ним умирая, снова воскресаю,
Любовью месть во мне отозвалась.

И вот теперь я – киборг, киборг света,
И жизнь моя сбирается, как ртуть.
Для умерших душою смерти нету,
Святая месть – отныне моя суть.

Я хотела много, но пришла она,
Ледяное платье, сердце изо льда,
Голубые льдинки вместо тёплых глаз,
И порвались крылья, наступил тот час!

Заплачут ангелы над пропастью и мы
Сорвёмся вниз, разбив последние мечты,
А на земле, где мы гуляли так легко,
Прозрачный город льдами встанет высоко…

Одинокий город, ледяная мгла,
Солнца не заменит бледная луна.
И она решила одного из нас
Воскресить, чтоб снова повторить тот час!

Заплачут ангелы над пропастью и мы
Сорвёмся вниз, разбив последние мечты,
А на земле, где мы гуляли так легко,
Прозрачный город льдами встанет высоко…

- Что шепчешь ты глазам, страданьем полных,
в которых боль с надеждою живёт?
- Я говорю им тихо и спокойно:
«Ну потерпите, скоро всё пройдёт,
Еще чуть-чуть и будете здоровы,
вернётесь к своим близким, они ждут.
Сегодня вам назначены уколы,
на тумбочке цветы для вас цветут»

- Что делаешь, когда больному плохо,
отчёта он себе не отдаёт,
и жизни в нём осталась только кроха…
- Я твёрдо говорю себе: «Вперёд!
Иди сражайся, это – поле боя,
Преградой встань у смерти на пути.
Уменье, средства, знания стеною
я до небес стараюсь возвести.

- О чём ты думаешь, когда домой уходишь,
немного отдохнуть, к своей семье?
- Что дома зря бываю слишком строгой,
что накопилось дел…а впрочем, нет…
Я думаю, что сделала работу
достойно, и душа моя чиста.
Передала больных своих спокойно…
Я вместе с ними жизнь их прожила.

Городочек есть сам ершистый весь,
В нем домов не счесть, и людей не счесть,
Он красивый жуть и весёленкий,
И ещё стоит храм в нём новенький.

Там под фонарём шпана греется,
Уже взрослая, но не бреется,
Глаз прищурила, ухмыляется,
На испуг народ взять пытается.

А девчонки там, словно розочки,
Гонористые скачут козочки,
На ветру стоят, улыбаются
И юбчонками развеваются.

А еще там есть фулюганище,
И наган у него, и карманище,
И кастет ещё, и топорик есть,
Бродит ночью он: «Эх, кого бы сьесть!»

Ну и власть там есть (куда денешься),
И не хочешь совсем, а разденешься,
Но она вся такая спокойная,
Потому что ни капли не стройная.

В кабачке разомлели матросики,
Выпивают и жгут папиросики,
То ли палуба вновь качается,
То ль земля плывёт, не кончается.

Ну а город наш подошёл к концу,
Посмотрел конец: «Не-е, я жить хочу»
ВСЁ!!!

Мятежный дух творца неуязвим,
Звезда случайной пыли не коснётся,
Искатель, рыцарь музы, пилигрим,
Твой Бог еще над солнцем посмеётся.

Всё выше поднимаясь над землёй
На крыльях из алмазной твёрдой веры,
Вдруг видишь мягкий взгляд перед собой
И лёгкую улыбку ноосферы.

Лаура, Симонетта, Беатриче,
Как полу-образ вечности живой…
Но взор её стал грустно-безразличен
И смыл твой мир с ресниц одной слезой.

День сменит ночь, и снова всё по кругу,
А ты живешь во времени ином,
Поддавшись неизвестному недугу,
Ты строишь для неё далёкий дом.

Там поле одуванчиков желтеет,
И солнце через небо напролом,
Песок горячий ночью воздух греет,
И радуга, и самый первый гром.

Дождь льёт и льёт, весь мир идёт ко дну,
С душою плачут жалобные строки,
В пучине грусти скоро утону,
Не подведя прошедшему итоги.

Спаситель мой, спеши из тёмных недр,
Я распахну печальные объятья,
Любить тебя – не самый тяжкий грех,
Скользнут пусть губы вдоль желанной глади.

О, сладость горькая! О, сладкая мечта!
Заполни пустоту мою земную.
Отдам ферзя, коня… и короля
За плитку шоколада я любую.

Её глаза – испуганная лань,
Весенний ветер, голубая тень,
Неведомой луны небесный край,
Полуденная солнечная лень.
Изменчивы, манящи, горячи,
Беспомощны, наивны, безрассудны,
Непостижимости нездешние лучи,
Влюблённой женщины глаза
Понять не трудно…

Эпиграф:
Я верю каждой капельке дождя,
Его чудесный ритм с моим созвучен.
Вселенная, ты создала меня?
Чтоб этот мир я мог бы сделать лучше?

Не знаю...

Вселенная, твои глаза – мои. Любуйся и смотри
на мир, который создала. Прекрасный мир...
Ты все дала и ждёшь любви, но я от жажды умираю
и тоски по бесконечности твоей.
Страх правит мной, что скоротечна жизнь,
я не узнаю даль, и так туманна близь.
Какою ты была, и есть, и станешь,
я не узнаю. Манишь...
Как короток мой век! Ведь я - лишь человек.
Песчинка малая, фанатик грез,
тобою созданных для счастья, но из слез.
Я верю многому, что скажешь ты,
во мне твои идеи и мечты.
А знаешь, как приходит здесь весна?
Она цветёт, и солнцу не до сна.
И свет, и счастье льются через край,
и жизни кажется, что вот явился рай.
Исходность прячется,
рождение сулит сияние всему, и глубину.
И верит жизнь, и жаждою полна
взрастить лучи, что ей дала весна.
Вселенная, ты без меня мертва!
Здесь, в этом мире, мысль моя живёт,
её полёт кентавров создаёт.
И совершенной яркости поток теперь и мой исток,
подобно солнцу радостно сияет, и разгоняют мрак.
Он с бесконечностью меня отождествляет.
Блажен ли я, когда творю, как ты?
Не знаю... срок истек.

Куда уходят эти звуки, которых больше не вернуть,
Вновь вспомню мамины я руки и не могу никак уснуть,
На улице всё та же полночь и та же полная луна,
Вот только мама, моя мама, не встанет больше у окна.
Как быстро годы пролетели, я так спешила повзрослеть,
И не заметила, как мама успела быстро постареть.
Советы раньше мне казались её не нужными порой,
И вот теперь они остались, а мама…мама не со мной.
Бежать, кричать, на части рваться за ней готова я сейчас,
Чтобы в большой любви признаться. Вот только небо не отдаст.

Не сотвори себе кумира, ошибка гению под стать,
Логическая память vivo...в игре возможно всё познать.
Сегодня материально слово, в нём не абстракция, а смысл,
А завтра рухнут все основы, ведь станет материальной мысль.
Noosferus
Пространство, словно солнце, неделимо,
Сияют бесподобности лучи,
Стой, геймер! Этот мир совсем не мнимый,
Ключами в нём становятся мечты.
Открой любые двери, храбрый рыцарь,
Твори закон, а он создаст тебя,
Ты думаешь, что это просто снится,
Но Noosferus – честная игра.
Infiniti - тебе здесь будет имя,
Играй не ради серверной звёзды,
Однажды ты поймёшь, что нерушимы
Разрушенные прежние миры.
Вот океан, в нём мысли, словно нити,
Спешат по коду сложному всегда.
Играй! Вселенский разум ждёт открытий,
Иначе распылят тебя ветра.
Смотри, они кружат по кромке неба
Вихрастыми воронками судьбы.
Смешай в воображенье быль и небыль,
На крыльях всевозможности взлети!
Заветный зов, живой и благодатный,
Сознание проснулось, как дитя,
И впитывает радостно и жадно,
Горящим взглядом в глубь себя скользя.
Жужжит, не уставая, мощный сервер,
Играй! В бездонном мире много звёзд.
Infiniti, зачем ты гладишь ветер?
Вот видишь, даже слёзы здесь всерьёз…

После обучения отрабатываются методы управления для получения нужного результата.
- Я играю, ты играешь, мы играем.
- Инфинити, я не понимаю тебя. Это слова? Так очень давно общались люди...

Ноосферные двери открыты, солнце сферой огромной встаёт,
Ноосферное небо магнитом меня сразу в кофейню зовёт.
С ноокорочкой там круасаны, шоколад сладкосферный внутри,
И бариста смешной, словно пьяный, ноосферно читает стихи.
Настроение сферное очень, поделиться им нужно с землей:
«Заверните в пакетик красивый ноосферы на вынос, с собой. Pliz»

Совершенство цветов поражает, хоть какой ты в ладонь ни возьми,
Сладко дышат и сладко играют, создавая вокруг миражи.
Словно слуги таинственной воли, всё слабеет пред их красотой,
Утихают шторма в тёмном море и ещё молчаливей покой.

В беззащитных бутонах укрыта коронованность прежнего дня,
Любострастная песня пиита, беспощадная сила огня,
Лёгкий шорох вечернего платья в предрассветной холодной росе,
И обман у святого распятья, и слеза в расплетенной косе.

Может там, за далекой звездою, сладко спит королева цветов,
Что уводит века за собою обещанием нежности снов.
Лунный бархат её укрывает, когда тает ночной небосвод,
Молодые пажи охраняют фиолетово-розовый грот.

Все земные цветы ей подвластны, словно ждут только знака и дня,
Лепестками взмахнув безучастно к королеве взлететь навсегда…
Совершенство цветов поражает, хоть какой ты в ладонь ни возьми,
Сладко дышат и сладко играют, создавая вокруг миражи.

Совершенство цветов поражает, хоть какой ты в ладонь ни возьми,
Сладко дышат и сладко играют, создавая вокруг миражи.
Словно слуги таинственной воли, всё слабеет пред их красотой,
Утихают шторма в тёмном море и ещё молчаливей покой.
Может там, за далёкой звездою, королева их тайно цветёт,
Умывается лунной росою и цветочную песню поёт,
Что она среди нашего мира юной девушкой как-то жила,
И была, словно ангел, красива, и цвела день и ночь, и цвела.
Но болота дурманные силы не простили такой красоты,
Тинным зельем её опоили, превратили навеки в цветы…
Совершенство цветов поражает, хоть какой ты в ладонь ни возьми,
Каждый песню её продолжает, осыпая свои лепестки.

На тонкий лист бумажный, белый-белый,
Вновь беспардонно солнышко легло,
Я гладила лучи его несмело
И улыбалась яркости всего.

Сияли стены, окна, книги с полок,
Сиял трельяж и вазочка на нем,
И рыжий кот, как солнечный осколок
Оранжево сиял вокруг хвостом.

На мне сияло розовое платье,
Когда часы пробили: «Скоро вальс»,
И кот, вдруг ставший принцем, сняв заклятье,
Поправил свой сияющий атлас…

Дождинка, робкая и хрупкая слеза едва-едва заплакавшего неба,
В мою ладонь доверчиво легла и разлетелась капельками света.
Пусть краток был стремительный полет сквозь неизвестность крошечного чуда,
Но если грусть на землю дождик льет, то значит есть законы не отсюда.

По ним легко сверяются мечты, по ним цветы бутоны раскрывают,
Сердца совсем не терпят пустоты, и корабли обратно приплывают.
И суета спешащих мимо дней, по тем законам, вовсе не всесильна,
И растворится в зеркале дождей, пусть ненадолго, пыльностью чернильной.

Дождинка малая, но сколько в ней одной всего грядущего и прошлого таится,
Чудесный мир упал мне на ладонь, я буду спать, а он мне будет сниться.
Желанный путь, указанный слезой, так не случайно вниз скользнувшей с неба,
Прошу тебя: «Пожалуйста открой вновь красоту, в которой жизнь я не был».

Ещё одно не красочное утро
Пришло сквозь пустоту привычных слов,
Ты говоришь, а я тону как будто,
Мне всё вокруг кричит, что это ложь!

Белое платье на стене,
Тают надежды в глубине,
Ложь чистотою не прикрыть,
Цвет не поможет всё забыть.

Пускай останусь лишь с самой собою,
Пускай уйдёт с тобою часть меня,
Я пустотою эту ложь закрою,
Чтоб и тобою стала пустота.

Белое платье на стене,
Тают надежды в глубине,
Ложь чистотою не прикрыть,
Цвет не поможет всё забыть.

Забыть, забыть, забыть,
Тебя забыть….

В безмолвье снега, в бренности его
Следы темнели неизбывной цепью.
Дорога шла, а дерево цвело
Корнями вглубь и ввысь упругой ветвью.

Разомкнут круг (иль точкою скупой),
Всё к первозданной вечности стремится.
Непостоянны хрупкость и покой,
Возможность жить и заново родиться.

Птенцы весною сбросят крыльев тень,
Умчатся ветром сказочные стаи,
Оставив ночь, оставив этот день,
Здесь воскрешать забытые скрижали.

Но всё вернется на круги своя,
Взойдут сады, в даль поведут дороги,
Охранной грамотой им памятное "Я",
Когда взыскатели вдруг станут очень строги.

В безмолвье снега, в бренности его,
Дорога шла, а дерево...

Посмотри на ряды древних, забытых рун,
Встрепенулась, вздрогнула, прислушалась твоя душа?
Закаляют боги побеги родных крон,
Неземной огонь высекая на кипучем ветру из ран.

Перун, побеждающий хаос, рождает гром,
И Один, вещатель судьбы, новый рисует грим,
Небесные гусли поют перебором горячих струн,
День и ночь - Белый и Черный бог, но един ведун...
Рок один.

Алатырь - вечный символ начал, Мир вокруг велик,
Обняв тетиву, суровые луки молчат, мечи приглушили блеск.
Требы, дайте удачи (пока ничья), бог войны давно юный старик,
Похороните воина с его конем и поставьте каменный обелиск.

Есть реки, поля, леса и воздушный хлеб,
От Истока не раз сотворится, разлетится Радужным плачем дитячий всхлип.
Рождённый с Опорой младенец не будет глух и слеп,
Засевает Ветер в плодородной земле человеческой Силы крик.

Исток прозрачный, невесомый, живой наполненный водой,
Из прошлых дней луны и грома сиял загадочной звездой.
В нем было все, что сердцу нужно, и все, что надобно душе,
Он в зной дарил входившим стужу и радость, в сумрачной тоске.
Мирская жизнь снимала платье и погружалась в блеск его,
Непостижимые объятья дарили знания всего.
Пускай на миг, на долю вздоха неуловимые края
Являлись красочной эпохой совсем иного бытия.
Постигший многое на муки себя обрек ты для чего?
Истока этого мы слуги. Да будет вечность для него!

Ромашковое счастье не может быть долгим, закончится красивое зелёное солнечное лето, и выпадет снег.
Это сердце способно жить, даже когда в нем одна пустота и совсем, совсем ничего нет.
Зачем все эти белые цветы и гадания на них, мечты рушатся (или горят), как мосты, а тот, кто верит обещаниям ужасно глуп (или полный псих).
Нет, я верю в любовь, но она не верит в меня, меняет лица, дома, города, а за окном по прежнему одна и та же луна.
Ромашка без лепестков беззащитна и смешна, может завтра на небе взойдет совсем другая, яблочная, для меня.

Никто, никто не может знать, как разгоняет небо ветер,
И, раздвигая облака, ванильный луч на ощупь светит.
Он ищет спящие мечты, картинки детства, слезы грез,
И строит странные мосты из радуг и прошедших гроз.
Нет расстояний и преград, нет вкуса воздуха, воды,
И ни тебя, и ни меня. Нет полноты и пустоты.
Присущее изменено отсутствием всего и вся,
Не тяжело и не легко. Калейдоскопная луна
Мерцает бледно голубым оттенком прошлого...на миг
Вдруг понимаешь для чего здесь этот мир, как ты, возник.

Сопротивляйся, даже если это кажется бессмысленным.

Возможно, что смысл придёт именно с сопротивлением,

или оно и окажется смыслом.

Среди ужаса солнечной пыли крылья птиц выгорали дотла,
И тела их куда-то тащили, обезумев от жара, ветра.
Раскаленные воздухом воды пузырились горячим ключом,
И искрились кипящие своды перекрёстным внезапным огнем.
Жгучий морок облизывал землю, все живое снимая с нее,
Разум духу когда-то ответил: "А теперь это все не твое!"

В белом парке слегка припорошенном первым снегом поверх суеты,
Юность робкая гостью непрошеной так мечтала дождаться весны.
Всё бродила у старого ясеня, любовалась на гроздья рябин,
Что мерцали роскошно и празднично у холодных прозрачных витрин.
Зябко кутаясь в лёгкую курточку, вспоминала с улыбкой капель,
Май уже наступил тогда солнечный, только ночью кружился апрель.
Ей казалась обманчивой стужа, эхом слышался голос его,
Он вот так же, ей чудилось, кружит...и до встречи всего ничего.
Терпкий воздух вновь станет пьянящим, будут теплые ночи длинны,
Настоящим окажется счастье в грубом мире обмана и лжи.
Снег искрился на длинных ресницах, он росою блестел на щеках,
Все принцессы когда-нибудь плачут, осознав, что всё в сказках не так…
Затихали шаги в белом парке, тонкий рубчик следов скрыла мгла,
Юность робкая руки всё грела и простуженно к зрелости шла.

Ну вот и всё. На камень пали жёлтым
Предлунным светом робкие цветы.
По ним таким беспомощным и скромным
Вы равнодушно, мертвенно прошли.
И каждый шаг по уличному своду
Звучал набатом в гулкой тишине,
Вы подарили тем цветам свободу,
Вы заточенье объявили мне…
Идти туда, где только ваши руки,
Где только ваши мысли и слова,
Где лепестки тревожно-желтой муки
Для вас, как пьяный, собираю я.

Среди отвесных скал и тишины такого близкого распахнутого неба,
Где пишутся нетленные псалмы на корке каждого последующего века,
Живёт огонь разбуженных сердец, с кроваво-красной спорящий зарёю,
Он ярко алый пламенный венец у облаков несет над головою.

Пусть каждой новой жизни естество до срока зреет в пламени обычном,
И сердце копит силы торжество в кострище общем, тёплом и привычном,
Пусть лепестки у юного огня ещё не знают адского гуденья,
Когда среди разбуженного дня горят стеной восставших истин звенья.

Они сияют, будто бы в раю сожгли грехи всех прожитых столетий,
И каждый видит истину свою, зачем родился и живёт на свете,
И в каждом сердце искрою горит одно единственное правильное слово,
Когда ты знаешь, как оно болит, тогда на всё… на всё оно готово!

Берега вдоль облаков стоят высокие,
И река, что между ними, не проста.
Обжигают воды горькие глубокие,
Даже самого умелого пловца.
Сколько суден, сколько душ в реке той кануло,
А дно чистое под зеркалом воды,
Говорят, что только тот, кто не обманывал,
Все пороги до конца сумел пройти.

И стелилась она вольной скатертью
В чисто-белую темную ночь,
И волна разливалась в след матерью,
И ласкала, стараясь помочь.

Приходили, кто греха с собой не ведывал,
И крестились, и кропили берега,
Но как горечи воды взахлеб отведывал,
Вспоминали, что была та ложь, была!
Не по умыслу, не в корысти, не в трусости,
А такая, что и смысла нету в ней,
Сам Господь считает ложь такую глупостью,
Но река ко дну уносит всё быстрей.

И бурлила она жгучей лавою
В непроглядную тёмную ночь,
И волна становилась отравою,
И никто не решался помочь.

Той реке одной на свете только ведомо,
Что живёт она, пока ни капли лжи
Её синим сладким устьем не изведано,
И истоки, словно ангелы, чисты.
И поэтому горит она неистово
Перед ложью, как кольчуга чешуей,
А невинного, безгрешного и честного
Колыбельною качает тишиной…

И расстелется вольною скатертью
В чисто-белую темную ночь,
И волна разольётся в след матерью,
Всё ласкает, стараясь помочь.

Лютый холод, сердца голод, всё клыками в дых,
И грызёт, вцепившись хваткою бульдожию,
Вольный ветер рвался тоже, но к утру затих,
И ему остригли гриву и стреножили.
Кто вы? Люди? Или звери? Или демоны?
Не боитесь ни креста, ни суда,
С ваших ран сочится кровь жутко белая,
И в глазах не видно зрачка.
В клочья небо по-шакальи всё унизано,
И луна играет дьявольскую туш,
Но душа моя пока что не расписана,
И поэтому пред вами я держусь.
Ещё штрих, ещё мазок, ещё движение,
Вот скользнула вниз последняя свеча,
На груди горит икона воскрешения,
«Ротоборствуй!» - закричала плоть моя.
Дождь вдруг хлынул ярко алый и горячечный,
И земля в круг ржавой жижей поднялась:
«Ты креста святого больше не подначивай!
Неизвестно кто ему дарует власть…»

Ах, как же нежны и волнительны тонкие пальцы
У музы моей, рыжий ветер уснул в волосах.
Закончился путь позабытого всеми скитальца,
И стрелки застыли на звёздных разбитых часах.
Кружатся стихи, словно лёгкие белые птицы,
Крылами скользя вдоль холодной гранитной плиты.
И дама одна, со слезами на длинных ресницах,
Сказала: «Поэты, как дети, как дети поэты чисты».

Я помню листы своей будущей прожитой жизни,
Где каждая быль на страницу, как сказка легла,
И даже сейчас, в темноте моей огненной тризны,
Архангелы рифмами шепчут святые слова.
Я вижу друзей непростительно скорбные лица,
И холод насквозь пробирает лампаду огня,
Поэты – как дети, их мир не имеет границы,
Слова неподвластны течениям ночи и дня…

Утром наступит ночь,
Нам снова придётся спать,
Без света горячих солнц
Не сможет мир ярким стать.
Краса перестанет ждать,
Сойдёт от тоски с ума,
Любой красоте нужны
Все чувства и голоса.
Нужны слёзы наших глаз
И грёзы в мечтах о ней,
Предав предрассветный час,
Мы станем еще страшней….

Бывают слова, что как гвозди в гроб (топись или сразу вешайся),
И эго, и либидо в прах сотрут, не скроют плечисто-крепости.
Чтоб как-то помягче его отшить, я лью из метафор ядра,
А он говорит: "Ну давай, ломай! Мне всё от тебя приятно.
Слова, что ты шлешь - это скрытый код (дурак бы не понял смысла),
Весь минус на плюс и наоборот." Вот тут то и я зависла.

Простая истина была собой настолько чудотворна,
Что разум, стенами восстав, тисками сжал её проворно.
Струился лёгкий анемон по чуть надорванному краю,
И слёзный дух живых икон дразнился запахами рая.
Откуда эта красота средь изуродства кичной спеси!
Стоит святая простота упругим вихрем нежной взвеси…
Кружатся лёгкие пески у пьедестала из забвенья,
И запорошены виски голубоглазо – снежной тенью.
Себя, свой дом, всю жизнь, весь мир в круговорот готов я бросить,
Лишь только б разум мне открыл, о чём она печально просит.

Как хорошо, что ты моим не будешь,
Не тронет весть красивого лица,
Не вспомнишь ты меня, не позабудешь,
Не расцвету и не увяну я.
Что тишина не вскормленного крика
Не расплескает сонную траву,
Когда я с высоты любви великой,
В любовь простую камнем упаду.
И, глядя снизу в огненные выси,
Не захочу их пламенного дна,
Ведь та любовь куда дороже жизни,
Вот потому и жертвенна она.

Воскресать? На потребу кому-то? Собралась из плебеев толпа.
Вот глаза открывает Иуда и глядит на меня свысока:
«Воскресай, а иначе зачем так, докажи всем им смертью своей.
Не воскреснешь, найдутся Прокрусты, из богов станут делать людей.
У закона законников много, беззаконие свету яви,
Пусть поймут, не проклятый Иуда, а они виноваты. Они.»
И Пилат по ночам хмуро бродит, растирая грудину креста:
«Время Рима уже на исходе. Воскресай, по-другому нельзя.
Приготовлены храмы, и вести на крылах голубицы давно.
Знаешь, сколько теперь мы покрестим, очень ждём воскрешенье твоё.»
Богородица плачет слезами: «Воскресай, сердце миру не рви,
Покажи, что ты всё еще с нами. Поднимись, из огромной любви.»
И земля под твердынею неба в третий день мне сказала: «Иди.
Дай им зрелищ, иначе без хлеба я оставлю все пашни свои.»
И проснулась угрюмая вечность: «Что поделать, судьба такова.
Ради веры ты точно воскреснешь, а наградой ее стану я.»
И под руки меня подхватили, словно птицу легко вознесли,
Умирать за кого-то не страшно, воскресать за кого-то…Прости.

Когда лунный свет серебрит полуночные сны
И так далеко до ручьёв изумрудной весны,
Все хладные силы сбираются в точке одной,
Где белые ветры вздымаются в небо стеной,
Где царство метелей, пустыня глубоких снегов,
Огромные льдины, как сфинксы прозрачных миров.
И в том остановленном месте клянутся они,
Что стуже бескрайней всегда будут свято верны,
Что жаркий огонь не узнает дороги сюда:
«Что миг, что столетья, для холода вечность - всегда!»

Безумное солнце становится алой трубой,
Когда океан закипает пунцовой волной,
Где недра вулканов утробно рычат в глубине,
Багровою лавой скребя по скалистой стене,
Все жгучие силы горят здесь в означенный срок,
Расплавленный воздух бросая в янтарный песок.
Златятся пурпурные искры слепящим кольцом,
Над пламенем птицы с сияющим красным крылом.
Летят в поднебесье, как факелы, клятвы слова:
«Разрушить весь холод, да будет огонь навсегда!»

Бесстрастное небо плывёт, облаками скользя,
И холод, и жар, и стрела грозового дождя,
Рассветы, закаты, туманы болотных трясин,
И шумные дни, и когда ты средь звуков один,
И юность, и дряхлость, и грешность, и святости свет,
Для жизни нет смерти, для смерти бессмертия нет.
Как трудятся пчёлы, неся упоительный мёд,
Так каждая капля мгновением тысячность ткёт.
Стремитесь, ищите, взлетайте и падайте вновь,
Пусть тает в огне ледяная застывшая кровь!

Укроет роса ароматный и нежный цветок,
Вольётся нектар в золотистой пчелы хоботок…

Птенцов моих не видят небеса, они не снятся призрачному раю,
Любой душе объявлена судьба, и я своей судьбы не выбираю.
Жизнь коротка, чтоб плакать и просить, отдай мне, небо, что моё по праву,
Я сам решу раздать или носить, огню всегда препятствия по нраву.
Остроугольной истины клеймо на сердце мне поставили когда-то,
И я живу, пылая за него, и в том огне есть высшая награда.
Уходит правда, горестно ей тут, где злобно ложь заглядывает в щели,
Где правды путь совсем не признают, не сознавая ужаса потери.
Тяжёлый сумрак гонит её прочь по бездорожью к тягостному краю,
И вот тогда я поджигаю ночь и ярко-красным факелом сгораю.
Пусть пламенеет истина звездой, у правды нет иного назначенья,
Пока идёшь начертанной судьбой, всегда доступна радость воскрешенья.
Моих птенцов не видят небеса, они не сняться призрачному раю,
Я – птица Феникс, я горю дотла, но волей истины, вновь воскресаю.

Что ты, девочка, ходишь по кругу,
Рукава опустила в печаль,
Ищешь счастья, врага, или друга,
Мысли скачут в безумную даль.
Мир не скроется солнцем бумажным,
Отпусти. Отпусти и забудь.
Все, что в прошлом, то больше не важно,
Только в будущем право на суть.
Не шепчи покаянные клятвы,
Не сдержать их тебе все равно.
Если б время вернулось обратно,
Ты опять бы влюбилась в него.

Как легко устроена природа,
Чтоб явиться, надобно уйти
За черту от пройденного слога,
В тишину из вечной суеты.

Помнит сад, роняя листья на земь,
Голой веткой горестно скорбя,
Стать истоком для весенней вязи
Должен пепел прошлого огня.

Здесь любое семя умирает,
А не умершему радости не знать,
Не отдавшее себя не сохраняет,
Из пустого полного не взять.

Есть легенда о янтарной птице,
Что сгорает, чтобы снова быть,
Этот мир бессмертием хранится,
Точно зная, что такое жить.

Сгорают вечные мгновенья в костре угаснувшего дня,
Я жду её, как откровения, что жизнью напоит меня.
Сияя мраморной кожей, она приходит, не таясь,
И чертит легкою рукою судьбы неведомую вязь.

Луна глядит завороженно в чуть приоткрытое окно,
Как мое сердце обнаженно, стыдясь, касается её.
Никто из нас двоих не властен над этой истиной небес,
Что умирает только тот, кто хоть однажды да воскрес.

И жизни каждою минутой здесь потому лишь дорожу,
Что с горько-сладостною мукой я с нею новой встречи жду.
Гляжу в глаза её родные сквозь пелену ушедших дней,
И умираю вместе с нею, и воскресаю вместе с ней.

Сгорают вечные мгновенья в костре угаснувшего дня,
И вот она проходит тенью мимо печального огня.
Блистают храмы золотые крылами за спиной её,
И облака, словно святые, её впускают в бытие.

Тает снег над могильными плитами,
По весне всё растаять должно,
Возрождается жизнь неолитами,
Ищет память в истоках тепло.
На ступеньках подъезда обшарпанных
Столько вечности ввысь вознеслось,
Что так горько ногой их обшаркивать,
А летать пока не довелось.
А за дверью перчаточно-тоненькой
Разве спрячешь сияния боль,
Как продрогшая, в платьице простеньком,
Оживала у моря Ассоль.
Блеск огня под вскипающим чайником,
Слишком ярко горят лепестки,
Птица Феникс, цветок будто аленький,
Упорхнет с его жгучей росы.
Льдинки плачут на окнах русалочьих,
Шум прибоя, Ассоль ещё здесь,
Феникс скачет немного по галочьи,
Не родился пока ещё весь.
Всё исходит, твердят, но не верится,
Поднимите граниты с колен,
И откроется вам, и отверзется,
Ну зачем им наш замкнутый тлен.
Крошки неба просыпались роскошью
Сквозь решетку из серых домов,
Девять жизней упрямою кошкою
Я прошу у весенних снегов.

Я жила-не жила, а как-то
Всё по мраку слепому шла,
То ли небо своё искала,
То ли пропасть свою звала.
День и ночь одинаково серы,
Как на свадьбе моей фата,
Да, не встретился больно смелый,
Видно, смелою я была.
Говорят, кроме тела злого,
Есть еще на земле душа,
А в душе этой Божье слово,
Посмотрела, но не нашла.
Распридумали много сказок,
Что не явится хоть одна?
Если чудо, то дайте сразу,
А не сразу, так грош цена!
Вдруг в груди стало как-то тошно,
Будто воздуху нет совсем,
Застучало в висках тревожно,
Звёзды ссыпались с серых стен.
Из угла, где иконы старой
Был ещё не замылен след,
Воссияла Душа пожаром,
Да таким, что сильнее нет.
И горела она по кругу,
И по кругу огнём пошла,
Я хотела поймать, но руку,
Только руку свою сожгла.
Не металась она, не билась,
Просто в пепел сжигала всё,
И окошко пред ней разбилось,
И скользнула она в него…
С той поры я на папертях разных
Словно свечка с иконой стою,
То ли душу свою призываю,
То ли тело душе отдаю.

К чему просить бессмертия у Бога,
Просить у Бога стоит только жизнь,
И даже той не нужно очень много,
Непринуждённо пусть взметнётся кисть.
С небрежным звуком в прах летят столетья
И словно ртуть сбираются опять,
Жить, не сгорая, много хуже смерти,
Поэтому нам надобно сгорать.
Сгорать в любви, страданиях, утратах,
Сгорать, творя и разрушая мир,
Тот, кто сгорал, тот знает, что услада,
Когда весь пепел до конца остыл.
Под ним, остывшим, снова внове звуки,
Под ним весь вкус как будто в первый раз,
И чувства робко прячутся в испуге,
И мягкий свет ещё не тронул глаз.
Вдруг лёгким жестом ввысь взлетают руки,
И ты паришь средь яркой синевы…
Просить бессмертия – просить у Бога муки,
Просите жизни (для своей души).

Души юными стаями,
Верить им перестали мы,
Над лесами полями ли
Для кого кресты ставили,
Разлетятся, раскружатся
По беде и по ужасу.
Шестикрылы небесные,
Невозможно чудесные,
С плачем в пламя горячее
Мотыльками незрячими.
А мы рыла свинячьи
Под их слёзы ребячьи
У корыта расклячили:
«Что бы всё это значило?»
А на небе там зарево,
А под заревом марево,
Дождь немного солёненький,
Под дождём крест холёненький.
На кресте - шестикрылые,
Ты смотри, облепили как!
Свет от них больно радостный,
Нежный, ангельский, сладостный…

Не дари мне цветов и улыбок,
Ты не знаешь, кто есть я внутри,
Мои реки грехов и ошибок
Позатопят все бреги
твои.
Черных глаз моих омуты встанут
На пути твоём светлом, пойми,
В глубине их безвестными канут
Все твои золотистые сны.
Не смотри на мой красочный локон,
Не буди понапрасну огня,
В этом мире красивых так много,
Отойди от обычной меня.
Я давно прошу только покоя,
У всех вёсен бурливых своих,
Хоть улыбка твоя, я не скрою,
Вызывает желанья средь них.

Пройдут столетия, но будут в сердцах потомков льда куски
Лежать нетающею грудой блокадой скованной Невы.
Великий город не забудет, как смерть пришла к вратам его,
С ужасным голодом на блюде взглянула в скорбное чело.
Как выли вражеские ядра средь склепов вымерзших домов,
И Богородица внезапно над ним раскинула покров.
Какою снежно-эфемерной явилась призрачная грань
Меж смертным и вовек нетленным, сбирая пылкой веры дань.
Звено к звену тянулась в небо вовсю ликующая стынь,
Но сотня грамм простого хлеба, цепь руша, крикнула: «Отринь!
Пока жива под светлым ликом хоть часть ослабленной души,
Ты не взойдешь победным криком, ей повелел Господь: "Дыши".
Не ты, а град из пепла встанет, рекою грозною бурля,
И Исаакиевское пламя восславит вечного Петра».

Утро красит лунным светом стены звёздного Кремля,
Пейте так, чтоб не болела от похмелья голова.
***
А давай с тобой станцуем танец передовиков,
Я ударю, ты ударишь, эта песенка без слов.
***
В мире много есть красоток, а я лучшая из них,
Кто меня не понимает, тот дурак и полный псих.
***
Не люблю я Мону Лизу, Мону Лизу не люблю
И поэтому билета до Парижу не куплю.
***
Жизнь – не ровная дорога, а волнующий экстрим,
До упора жми на газ, мы почти уже летим!
***
Если здесь кому-то что-то может быть не нравится,
Наши органы помогут быстро всем исправиться.
***
Если очень много кушать можно быстро растолстеть,
Если маму с детства слушать, можно в космос полететь.
***
Мир любви такой огромный, он не делится на два,
В этом мире очень скромных не берут в учителя.

У кота четыре лапы, когти, хвост пушистый есть,
Вот поэтому он может быстро хоть куда залезть,
Может драться и цепляться, со стола таскать еду,
Всё на свете удаётся хитропопому коту.
Я за ним не успеваю, он меня в сто раз быстрей,
Стырил дюжину сосисок и сожрал, как Бармалей.
Ну зачем ему так много, хоть бы раз мне рассказал,
После трапезы зверюга впала в квантовый астрал,
Пузо кверху, лапы набок, обожрался (идиот),
Почему котам на свете поразительно везёт?
Девять жизней, флегматичность, море меха и любви,
Почему у нас иначе, отчего мы не коты.

Не дарите огню небес, на земле пусть сгорают чувства,
Если Феникс тогда воскрес, значит пламя без жизни пусто.
Серый пепел – ошибки дня, слёзы ночи – надежды утра,
Не ищите в чужом себя, там дышать будет очень трудно.
Всё проходит, поверьте снам, всё является нам по сроку,
У невзгод (смерти) есть свой храм, и он тоже всегда от Бога.

Когда я прав мне всё равно, что скажут обо мне,
И правды красные крыла всегда в большой цене.
Идут по следу моему все те, кто оскорблён,
Твердя, что правда не моя, пусть всё решит закон.
Есть правда неба и земли, есть правда слёз и слов,
А я свою, прижав к груди, бегу сквозь лязг оков,
За что вы гоните меня на самый крайний край,
Крича, что правда не одна, но эту ты отдай.
Закрыла тьма последний склеп, где луч ещё светил,
И в той кромешной темноте один меня схватил.
Он стал мне пальцы разжимать могучей пятернёй,
А мне без правды не дышать, я ей живу одной.
Я с нею ем, я с нею пью, я с ней стихи пишу,
И если час ей умирать, то с нею я умру.
Я правды выдернул чеку, ей крылья распростёр,
Взметнулся к небу высоко огромнейший костёр.
И когда в пропасть я летел, то видел в небесах,
А правда, ведь, моя спаслась на огненных крылах.

Говорят, что есть на свете земля,
Где бессмертные живут, только зря,
Не пускает их Господь ко двору,
Ведь бессмертие дано одному.
Так за "тыщи" лет устали они,
Пересмотрены все вещие сны,
Глотки порваны от споров пустых,
Разум бился в кровь, да тоже, вот, стих.
Да и в памяти у них решето,
Позабыли, кто им дал и за что,
В наказание, в награду, иль как,
То бессмертие – совсем не пустяк.
И травились, и топились они,
И в верёвках средь дубравы стволы,
Пусть грешно, а по-другому никак,
Когда жизнь, как вечно реющий стяг.
Порешили: «А давайте сгорим!
Чтобы было не повадно другим,
Жизнь ценна тем, что нельзя повторить,
Из огня нам всем уж точно не всплыть».
Запылала под ногами земля,
И горели, словно спички тела,
Крики жаркие взлетали: «Дивись!
Не напрасною была наша жизнь».
Искры сыпались безумным дождём,
Ночи стали ослепительным днём,
Ветер пепел по оврагам гонял,
«Получилось!» - кто-то сверху сказал.
Если выбор лишь один - умереть,
Лучше вспышкой ярко-алой сгореть,
Среди множества зажженных огней,
Смерть увидит, а ведь жизнь то сильней.