Это лишь стих.
Он так убог.
Хоть и не псих,
Шанс есть, я полубог.

Слова летят.
Искра с пера.
Не виноват.
Что жизнь — игра.

Вот мой огонь.
Мой тихий бред.
Не тронь ладонь —
В ней меркнет свет.

Мой странный дар.
Мой верный крест.
В душе пожар,
В сердце — асбест.

Не нужен трон.
Мне нужен миг.
Со всех сторон
"Он еретик".

Один стою.
Среди теней.
Но вновь пою
О силе дней.

Пусть путь не прост.
Пусть ночь темна.
Я строю мост
Туда, где тьма.

­­Я вспомнил о тебе, мой край забытый,
Пристанище усталости моей,
Где шелест трав, где клен листвой укрытый,
Бросает тень на россыпь из камней.

Рассвет над лесом. Птицы пробуждают
Безмолвие серебряных лугов...
Мой давний друг! Здесь сердце отдыхает
От городских тревог и громких слов.

Прекрасный друг! Ты ищешь, ты страдаешь,
А я стою у тихого пруда,
И вижу, как искрится, угасает
Закатным светом прежняя мечта.

Останься рядом в этот тихий час,
Когда закат струится из кустов.
Пусть говорит о вечном взгляд без фраз,
Пусть будет всё понятно и без слов.

Ты так легка, как первый снег в ночи,
Как отголосок давнего напева.
Ты можешь всё понять и всё простить,
Так как весна прощает лето.

Поговори со мной о тишине,
О том, что невозможно передать.
Как звёзды говорят в ночной стране,
Лишь зная, как им правильно сиять.

В твоих глазах живёт такая даль,
Где нет ни слов, ни времени, ни дня.
То можешь быть и радость, и печаль,
И это так волшебно для меня.

Ты так скромна и так грустна.
Как музыка, ты можешь все простить.
Ты так же беззаботна, как весна,
И, как весна, не можешь не грустить.

Как страшен царь в одежде арлекина,
Как слеп народ, что это терпит.
И правит бал шутовская личина,
Народ хохочет, задыхаясь в пепле.

Каждое утро птицы
Голосят в саду.
За забором спицы
Скрипят на ходу.
Точно мир забыл всё,
Что случилось в нем,
Точно снова вышло
Солнце над селом.

Стынет хлеб медовый,
Рядом горсть конфет.
Никогда так ново
Не глядел рассвет
И такою чистой
Не была роса...
...Стук колес неслышный,
Людские голоса.

Вслушиваясь в слабый,
Нежный шум ветвей,
Поджидают бабы
Мертвых сыновей:
В старости опора
Каждому нужна,
А теперь уж скоро
Кончится война.

Смысл? А если нет и смысла?
Ни дороги, ни таксиста,
В этой странной кутерьме.
Что же делать то тебе?

Только не ищи ответы,
Не гадай и не тоскуй,
Не читай чужих советов
И судьбу не атакуй -

Правды нет, мой странный друг.

Правда вырвалась из рук,
Дымом в небо растворилась,
Эхом в пропасти разбилась,
Тенью скрылась среди вьюг.

Правды нет, но мы живые.
И приходится решать -
Быть слепыми, как другие,
Или зрячими страдать.

Выбор прост и выбор страшен:
Видеть боль и весь абсурд.
Мир не нами разукрашен,
Но нас ждут на божий суд-

Счастья нет, и мы не дети.
Вот и надо выбирать --
Или жить, как все на свете,
Или тихо умирать.

Тринадцать лет в снегах Монреаля,
И вернуться пока не дано.
Клены красные на горе Мон Рояль
Стали домом моим все равно.

И покой франкофонного града,
Гул метро, и кленовый сироп...

Но поет петербургская правда
Сквозь февральский озноб,
Что забытая юности клятва
Все равно исполнится вновь.

И бульвар Сен-Лоран не заменит
Невский в одеяньи из белых ковров,
И Старый Порт никогда не изменит
Память питерских старых дворов.
Монреальская вьюга не сменит
Петербургских метелей покров.

И когда-нибудь в час предрассветный,
Когда снег над Невой полетит,
Я вернусь в этот город заветный,
Где душа моя вечно горит.

Две зимы во мне спорят упрямо,
Два мороза сжимают виски,
Ну а монреальская драма,
Научила печатать стихи.

Как печально -- тайным знаньем,
Редким знаньем обладать,
Понимая, что с молчаньем
Унесешь его в кровать.

И не просто промолчишь ты,
Истину в себе храня,
Но еще за то заплатишь
Всеми днями бытия.

В отблеске света вечернего
Тихо мерцает покой.
Нет ничего совершенного
В бледном сиянье его.
В омуте неба безбрежного
Нет ничего безмятежного,
Прочного нет ничего.

Душу околдовали
Сумерки, дождь и трава.
Белые снежинки упали,
Белая встала луна.
Белые тени отплыли
В серую мглу навсегда.

Только осталась усталость
В зеркале пасмурных дней.
Тихая, светлая жалость
К памяти прожитых лет.
В холоде утра немого
Нет ничего от былого,
Вечного больше нет.

Снова плачет ночь без звука,
Свет погас на склоне дня.
Это мука, это мука,
Это мука жжёт меня...

Где рассвет? Его не видно,
Только тьма да пустота.
Так безмолвно и обидно
Умирает красота.

Звёзды смотрят равнодушно,
Месяц прячется в тени.
Стало холодно и душно,
Не приходят больше сны.

Дни сливаются в туманы,
Ночи тянутся рекой.
Эти раны, эти раны
Не дают найти покой.

А над миром — вьюга, вьюга,
Пепел кружится, как снег...
И уносит вдаль разлука
Всё, чем жили целый век.

И метёт в слепую вьюга
Жизнь, как белый, белый прах.
Всё, что грело нас, подруга,
Растворяется в снегах.

Опять ночь, всё таже скука,
Та же боль и тот же я.
Это мука, это мука,
Это мука жжёт меня...

­­Дремлют под сводом шатким и мглистым
Звонко-холодные яркие мысли.
Страшными, зыбкими снами опутаны,
Призрачным пламенем нежно окутаны.

Шепчют беззвучно, укрыты полуночью,
Ветром плывут, безцветными шхунами.
Сжаты, связаны, смяты, сложены,
Хохотом призрачным заворожены.

Мчится, струится причудливой пляскою,
Рожденное древнею тайною сказкою,
Липкими мифами, жуткими красками.
Четкое смазано, а смутное ясно нам.

Порезано шрамами, иглами льдистыми,
Слито-размыто очами-волнистыми.
То закружится, а то замирающе
Эхом колодезным тень отражается.

Вплавлена, вытканна звездными искрами,
Стянута мглистыми горами скалистыми,
Смочена росами, травами спящими,
Духами бледными, в сумрак летящими.

Медными гулами, светом изломанным,
Шепчет дыханием зимне-истомленным.
Небо растеряно прячется облаком.
Сплетено, спрятано, стиснуто, сломлено.

Расплескано, разлито лунным маревом,
Окутано туманным едким варевом,
Просрочено жидким, текучим видением,
Дрожащей рукой и навождением.

Сковано льдинами, струнами тонкими,
Встречено-скомкано взглядами ломкими.
То растворяется, то возрождается,
Знойной пустыней душа отражается.

Вьётся, кружится узорами дикими,
Создано древними, странными ликами,
Томными песнями, снами размытыми,
Зримое спутано, тайной великою.

­­­Мне кажется, что я не покидал России,
И что не может быть в России перемен.
В ней также все в кромешной литаргии,
В ней множество бомжей, и цепь тюремных стен.

Всё та же грязь дорог. Весь гоголевский морок.
И жив унылый взор у чеховских селян.
По-прежнему в уме Толстого каждый шорох,
И вновь к земле приник печальный стан.

Мне кажется, что я не покидал России,
И что не может быть в России перемен.
В ней тот же снег летит на купола златые,
Всё тот-же самый метрополитен.

И властвуют, как встарь, бояре над народом,
Всё так же свысока взирая на людей.
Меняются лишь лица, не природа,
И новый царь кует замок из старых же идей.

На сотни вёрст кругом идут обман и тяжбы,
На тысячи – пошла извечная беда.
Шуршат пустые, как листва, слова и кляксы
И льётся кровь рекой. И слёзы – как вода.

Мне кажется, что я не покидал России,
И что не может быть в России перемен.
В ней те же миражи убитого мессии,
В ней тот же скрежет душ и скрип тугих колен.

Друг друга отражают зеркала,
Взаимно искажая отраженья.
Я верю не в величие огня,
А в пепел на моменте разрушения.

Я верю не в господство темноты,
А в слабый свет единственной свечи.
Не в правду громогласных откровений,
А в шёпот, что рождается в ночи.

Я верю не в завещанную власть,
А в хрупкость добровольного смиренья.
Не в множество несбывшихся надежд,
А в искренность минутного забвенья.

Не в радость бесконечного пути,
А в горечь неизбежного предела.
Друг друга отражают дни и сны,
Дробясь в осколках памяти несмелой.

Я верю не в торжественность прощаний,
А в тихую печаль разлуки кроткой.
Не в горизонт далёких ожиданий,
А в берег, что находится под лодкой.

Я верю не в значение венца,
А в тяжесть неоконченного круга.
Не в вечность улетающих часов,
А в миг, когда мы узнаём друг друга.

Я верю не в таинственность судьбы,
А в простоту случайного стеченья.
Не в замыслы всевышней высоты,
А в случай, что не требует значенья.

Друг друга отражают зеркала,
В плену своих бессмертных заблуждений.
Как будто ищут выход из себя,
В круговороте вечных искажений.

Город, значится, наш — Питер,
Кварталов, считай, не счесть.
И тот, кто сапоги об него вытер,
Навек влюблён в его честь.
Богаты мы глыбой гранитной,
И студеная течет в нас Нева,
И крыши над нами с плиткой,
И в дымке — мосты, купола.

Не лезем мы в кресла да в звания,
Но в каждом — своя боль и свой звон.
У нас со дворов наши знания,
Ведь двор — это вечный притон.
У каждого — чайник скрипучий,
Да «Ява» в кармане на раз.
Но что-то, родное и жгучее,
Сжимает в кулак порой нас.

...И вот — на Крестовском, в скверике,
У Петроградки — весна.
Звенит чья-то юность на велике,
Вдруг что-то шепчет: «Она...»
— Привет. Не узнала тебя в этом свитере.
— И ты, я вижу, жива.
— Давно не была я в Питере.
— Давно тут не был и я...

Она — в очках, и модном мундире,
С глазами почти как в кино.
Когда-то — смеясь на квартире,
Мы с нею делили вино.
— Ты знаешь, тогда, в нулевых,
Когда всё летело в кювет...
Ты говорил о годах золотых,
А я получила — декрет.

А что ты?
— Писал. Бездомный.
Ходил по ночам как волк.
Теперь вот, как ты, — лишь знакомый,
Да постепенно умолк.
— А я — по учебе в Праге.
Потом был муж, и разрыв...
— А в сердце?
— Не знаю даже.
 Тогда ты был так красив...

— Ты знаешь, я слышал
В чужих городах — свой Питер.
Я видел в кирпичной вышке
Твой профиль, а в небе Юпитер ...
— Прости, что тогда не вышло.
Я просто жила как могла.
— И я. Я не знал, что бы вышло.
Вся жизнь — будто тень от крыла.

Молчали. А день остывал.
На улице — фонарь и аптека.
Город дрожал, как вокзал,
А в голове фонотека.
— Ну что же, прощай...
— Постой-ка,
Ты знаешь... всё это смешно.
Наша молодость — просто прослойка
На фоне чужого кино.
— Давай же, нужно быть стойким.
— Конечно, уже решено.

Прошёл я обратно по Мойке,
Сквозь мрак и витрины аптек.
Всё — то же. Всё те же помойки —
Потухший, и умерший век.
Прошли и пустые прилавки,
И рэкет ушёл под сукно.
На месте ларьков — заправки,
А вместо кафешки — бухло.

Хотя всё цивильно вроде,
Убрали ненужные доски.
Но свет этой новой «свободы»
Холоден, как и подростки.
Встречаются всё реже лица,
С которыми пил ты и жил.
И каждый, казалось, стремится
Забыть, кто и кем тогда был.

Стареет и город, и память.
Но что же не сходит с лица?
Во сне продолжает мне Таня
Громко кричать с крыльца.
Я в Питере — в эту весну,
Сквозь пыль двухтысячных лет.
Все тайны ушли в тишину,
И мрак затмил былой свет.

Смотрю на Неву, и строки Блока,
Вспоминаются, как встарь.
И голос звучит — без упрёка:
«Аптека, улица, фонарь».

Бродят уныло
Тени былого
В мгле городской.
Солнце остыло,
Нет больше слова
Песни живой.

Медные звоны
Листьев опавших
Стелют ковёр.
Осени стоны
Из красок угасших
Ткут свой узор.

Где-то далёко
Музыка снится
Юных времён.
Грустно и одиноко
Память кружится,
Как листьев звон...

Призраки лета
В парке забытом
Тают, как дым.
Песня рассвета
Эхом разбитым
Плачет над ним.

Серые птицы
Кружат тревожно
В небе пустом.
Память томится,
Сердцу так сложно
Жить под дождём.

Призраки лета
В сумраке тают,
Гаснут, как свет.
Нету ответа,
Листья вздыхают —
Лета уж нет...

На остывшие ограды,
На пустые променады,
На асфальт и на гранит
Дождь осенний моросит.

Столько раз я это видел,
А потом возненавидел,
Но сегодня тот же звук
Вдруг избавил от разлук.

Это сам я в час минувший,
В бездну мрака заглянувший,
Переплавил навсегда
Мир, державшийся года.

И вот в этом мире строгом,
Непривычном и убогом,
Наконец-то выпал дождь.
С вашим он совсем не схож.

Темно. И впереди дорога,
По ней бездумно я иду.
От завтрашнего дня немного,
Вернее -- ничего не жду.
Давным давно не верю в Бога,
Не верю в райскую мечту.

Так пилигримы по пустыне
Бредут из ниоткуда в никуда...
...Мне ёж показывает спину,
А я киваю: "Да, беда."

- Как поживаете, собрат мой?
Вы тоже бродите впотьмах?
Что в мире холоднее злата,
Светлее истины в словах?

Вы убежали из капкана?
Вы -- вольный зверь. А я -- червяк
В нелепом положенье пана
Без панских грамот и бумаг.

Без привилегий. Без надежды.
С любою нечистью "на ты".
Плюются в душу мне невежды,
Кусают руки мне коты.

Пускай кусают и плюются,
Мне это безразлично, но --
Мне счастье поднеси на блюдце --
Я выкину его в окно.
Стихи и звезды остаются,
А остальное -- все равно.

Стоит ли петь о всемирных глупцах,
Что судьбу поколений сжимают в тисках?
Говорить о подонках, в могиле лежащих,
Но в истории мира как будто парящих?
К чему? Тишина над рекою царит
И какое мне дело, что завтра хранит.

Стоит ли кричать о безумстве системы,
Что мелет людей, превращая их в тени?
Обличать лицемеров в сияющих тогах,
Что о мире вещают с кровавых порогов?
Зачем? Москва не верит слезам,
И какое мне дело до завтрашних драм.

Перечислить всех тех, кто на троны взошёл
По ступеням из крови, предательств и зол?
Осудить палачей, что в шелках и мехах
Утопают в награбленных миром дарах?
Для чего? Лишь туман над уснувшей водой.
И какое мне дело, кто будет герой.

Вспоминать имена всех забытых творцов,
Не вписавшихся в хроники наших отцов?
Восставать против лжи, что в века пролегла,
Словно мрамор надгробий, тверда и бела?
Для чего? Слой листвы на вечернем песке.
И какое мне дело о завтрашнем дне.

Пусть история катится в бездну веков,
Пусть сильные правят игрой дураков.
Я один у реки, где закат догорает,
Где вечность с мгновением тихо играет.
В этом мире иллюзий и призрачных схем
Моё дело — быть ветром. И больше ничем.

В карманах ветер да труха,
Но не иссякла чепуха -
Пишу стихи, спасаю мир,
Хоть сам живу на хлеб и сыр.

Гниёт эпоха, как капуста,
В душе темно, в кармане пусто,
Но рифмой склеиваю швы
Больной и грешной головы.

Пускай богатые смеются,
Пока их денежки куются,
А я латаю словом тьму,
Хоть сам не знаю почему.

В дырявом старом пиджаке
С огрызком ручки в кулаке
Строчу спасение земли -
Лорд, только веру сохрани.

Во время гнили и распада,
Где правда прячется от взгляда,
Поэт, как древний чародей,
Находит свет в душе своей.

Пусть говорят, что он смешон,
Что мир уже приговорён,
Но рифмой острой, как клинок,
Он режет времени поток.

И пусть смеются над поэтом,
Считая блажью все при этом,
Но он-то знает: каждый стих
Спасает души у живых.

И может быть, один куплет
Оставит в будущем свой след,
И кто-то, строчки прочитав,
Поймёт, что был я в чём-то прав.

­­­­Коснулась тьма лица золою —
Мне светлым утром не дышать.
Одна надежда злой волною
Велит последний стих писать:

Твори, твори свои проклятья
Отравленным пером судьбы,
Чтоб жгучей горечью распятья
Сжигать людские лбы.

Я знаю — смерть стоит за мною,
Но прежде чем уйти во мрак,
Хочу обжечь весь мир виною,
Оставив свой кровавый знак.

Лей, лей свои стихотворенья
Отравой горькой в души городов,
Чтоб яростью и отвращеньем
Будить уснувших мертвецов.

Пусть каждый стих, как выстрел в спину
Самодовольной пустоты,
Пусть каждый звук взрывает мину
Под башнями слепой мечты.

Пускай узнают, как мы тлеем,
Как догораем на ветру,
Как ненавидеть не умеем,
Но и не любим поутру.

И если сердце ещё бьётся
В груди хотя б одной души —
Мой яд до цели доберётся,
Чтоб мир очнулся от глуши.

Поэт забытый и усталый,
Мечтатель, сломленный судьбой,
Напрасно жизни путь опалый
Стремишься озарить мечтой!

Напрасно ты стихотвореньем
Жаждешь страданья усмирить.
И, полный светлым вдохновеньем,
Желаешь верить и творить!

Судьба еще не раз погубит
Минуты светлых дум твоих,
И веру сердце не разбудит,
И смолкнет голос струн живых.

Но все же будешь ты в бессильи
Искать забвенья в вещих снах,
И расправлять больные крылья,
И петь о звездах в небесах.

И до последнего мгновенья,
Пока не смолкнет сердца стук,
Ты будешь верить, что творенье
Разрушит замкнутый твой круг.

Когда ж, изношенный годами,
Прокляв напрасный, долгий путь,
Уйдешь ты вместе со стихами,
Тебя забудут помянуть.

Ты, в лучах рассветных
Голубого клёна
Пела тихо песню
У ручья влюблённо.

Мать смотрела долго
На тебя сквозь зори,
Говорила: — В песне
Спит душа истории.

Ты, в лучах рассветных
Голубого клёна,
Шла тропинкой звонкой,
С книгой, отрешенно.

В платьице цветочном,
Босиком по росам,
Мир тебе казался
Сказочным вопросом.

Первый раз познала
Взгляды, раны, горе —
Так в тетради детства
Входит слово «воля».

Ты, в лучах рассветных
Голубого клёна,
Плакала над книгой
На пороге дома.

Ты, в лучах рассветных
Голубого клёна,
Ступая аккуратно,
Шла к нему в короне.

Он шептал: «навеки»,
Ты — «не отпускай же»,
А в листве мелькали
Свет и нотки фальши.

Ты, в лучах рассветных
Голубого клёна,
Матерью качала
Сон младенца Йона.

Пела: «Засыпай же,
Мир пусть будет светел…»
Ястреб пролетавший
Был тому свидетель.

Муж ушёл, как листья
С клёна в час прощанья…
И оставил в сердце
Боль и расстоянье.

Ты, в лучах рассветных
Голубого клёна,
Всё ждала, что вспомнит
Он слова былого.

Он забыл. А клён твой
Шелестел, как прежде —
О разлуке, лете
И былой надежде.

Всё уходит, знаешь,
Всё уходит, слышишь,
А ты всё мечтаешь,
Но ему не пишешь.

Ты, в лучах рассветных
Голубого клёна,
В старости глядела
В стену из бетона.

Мир ушёл, как парус
За закатным краем,
Как ушёл Икарус
Солнцем согреваем.

Ты, в лучах рассветных
Голубого клёна,
Тихо спишь под небом
Без обид, и стона.

И, в лучах рассветных
Голубого клёна,
Плавно исчезает
Тень твоя — Алёна.

Ты же под землею,
Без тревог и спора,
Со своей семьёю
Спишь под сенью бора.

Клён стоит как ране—
Страж и утешенье,
На твоём кургане,
Жизнь ведь лишь мгновенье.

Мы вышли из залы туманной
На воздух дрожащий и пряный;
Смотрели толпой безымянной
С террасы ирисы багряные.

Звенели вечерние дали,
Рассыпался звук по воде.
Вдвоем мы долго блуждали
По мокрой пустынной земле.

О, шёлк Вашей шали воздушной —
Так призрачно, бледно-жемчужный,
Как дым над белой свечою,
Как вздох над забытой мечтою.

В лучах угасающих бликов
Мерцала вечерняя медь,
И в танце теней многоликих
Хотелось растаять, сгореть.

Качались игривые ивы,
Туман поднимался с аллей,
И были мы так молчаливы,
Как статуи древних царей.

Заката лиловая манна
Истлела, растаяв во мгле...
И стало прохладно и странно.
Мы — скрылись в оконном тепле.

В награду за мои грехи,
За стыд и плутовство,
Вдруг появляются стихи —
Вот так... Из ничего.

Не знаю, кто их мне дарует —
То ль ангел, то ли бес,
Но каждый раз меня волнует
Сей сказочный процесс.

В тумане улиц и домов,
Среди чужих историй,
Слагаю музыку из слов
В осенней меланхолии.

Быть может, это благодать
За боль и за утраты,
Что позволяет мне писать
Духовные трактаты.

Священник крест
Поднял к небесам.
Это твой арест,
Приговор ты сам.

Утром — соловьи,
Розы да вино.
К ночи — звон цепи,
Каменное дно.

"Народ угнетён!" —
Кричал в толпе мужчина.
За правду — полон,
За слово — гильотина.

Три шага. Поворот.
И опять тупик.
Сквозь тюремный свод
Тусклый лунный блик.

Шаг вперёд. Два назад.
На камнях — следы...
Где жизни маринад,
Юность и мечты?..

Каземата свод,
Мокрая стена.
Не грусти, милорд,
Участь решена!

Палача топор
Блещет на заре.
Тухнет разговор
На сыром дворе.

Барабанный бой.
Площадь. Горький смех.
Встретиться с судьбой —
Это не для всех.

Колокол бьёт.
Звенит набат.
Кто-то слёзы льёт,
Кто-то даже рад.

Вот-вот — эшафот,
Вечность, как стрела!
Помолись. Восход.
Кончилась игра.

В подъездах спертый дым, на стенах письмена,
В холодных комнатах лампа да луна,
Обшарпанных домов слепые переулки,
Где воют по ночам голодные придурки,
И стены в копоти, что въелась, как печать,
Калеки у дверей, что просят им подать,
Разбитые окна, заклеенные газетой,
Крысиный писк, смешавшийся с рассветом,
И улицы, где лужи через край -
Вот какова моя дорога в рай!

­­­Сквозь муки тайного прозренья
Поэт находит свой язык,
Чтоб выразить одно мгновенье,
Что стоит тысячи других.

Он различает в шуме моря
Напевы древних голосов,
И в звуках южного прибоя
Он слышит музыку богов.

В обычном шорохе деревьев
Он слышит древние слова,
Что не постигли поколенья,
Что позабыла вся земля.

Где тучи хмурятся сурово,
Он различает письмена,
И обретает силу слова
Его бессонная душа.

И в каплях утренней росинки
Он видит космоса размах,
И в белой маленькой снежинке–
Вселенной мимолётный взмах.

Ему одна звезда мерцает
Особым, тайным языком,
И только он один витает
В закатном небе золотом.

Так одиночество поэта
Есть дар особенных очей —
Увидеть то, что скрыто где-то
За тьмой непройденных ночей.

Когда безмолвствуют пророки,
И мудрецы не говорят,
Черпает он святые строки
Из света солнца и лампад.

Лишь взгляд поэта проникает
За грань обычных серых дней,
Где время медленно стекает
С небесных золотых ветвей.

Он видит то, что скрыто прочим
За пеленой привычных дел,
И в полночь, бархатною ночью,
Ему открыт судьбы предел.

Другим незримы эти тени,
Что за плечом его стоят,
И звуки странных песнопений
Лишь в сердце у него звучат.

И потому его посланье
Непостижимо для других —
Оно есть высшее познанье,
Не помещённое в язык.

Дар уникального прозренья
Как крест – и радость, и беда:
Увидеть мир в одно мгновенье
И не забыть уж никогда.

­Расколота тишина,
Развеяны мечтания.
Между нами теперь стена
И горькое непонимание.

Растворились в толпе чужой,
Расплескали свои надежды.
Обернулись друг к другу спиной,
Стали дальше, чем были прежде.

Рассечённые времена,
Растерзанные обещания.
Не дождётся весны зима,
Не услышу твоё дыхание.

Разлюбили, наверное, мы,
Разрубили все нити надежды.
Расплатились сполна за мечты,
Раскроили на части одежды.

Расцветает вдали новый день,
Разгорается в небе заря.
Расскажи мне, куда ушла тень
Размытых снов января?

Рассеялись, как в небе дым,
Расписанные нами планы.
Я стал тебе совсем чужим,
Раскрылись зажившие раны.

Разлука — как острый нож,
Распахнуты настежь двери.
Расторгнуты клятвы, и что ж?
Разрушено всё, во что верили.

Разбросаны осколки слов,
Расписаны маршруты расставания.
Между нами – дыра без основ
И холодные воспоминания.­

Россия, снова ты больна,
Снова метели воют.
Народом правит сатана,
А бесы козни строят.

Всё те же рожи по ТВ,
Всё те же речи с трона.
Все те же люди во главе,
Лихие - вне закона.

И снова страх сковал уста,
И снова ложь - святая.
Россия, как же ты пуста,
Глухая и слепая.

Опять в подъездах страшно петь,
Опять в глазах тревога.
Опять детей учат терпеть
И верить в злого бога.

Опять герои - палачи,
А жертвы - виноваты.
Опять все лучшие умы
Бегут из этой хаты.

Скоро вернуться холода,
И вновь вернется голод.
И смотрит власть из-подо лба,
Как вымирает город.

И дети, что растут в золе,
Однажды спросят прямо:
За что мы преданы стране,
За что убита правда?

Россия, ты еще жива,
Хоть раны глубоки.
Но прорастут еще слова
Сквозь мертвые стихи.

Я помню тихий вечер декабря.
Снег мягко падал под светом фонаря.
Ваш профиль был прекрасен при луне,
Как будто было то во сне —
В холодным сне средь гаснущего дня…
Ваш профиль был загадочен — под светом фонаря.

И ветер стих, и улица пуста...
Я замер — у старого моста.
В полуулыбке губы чуть дрожали,
А руки крепко трость сжимали,
И было страшно — был ли то кошмар?
И падал, падал снег на тротуар.

Сегодня снова сумрачная ночь,
И тот же снег, и так же не помочь
Ни вам, ни мне — и так же мёрзнут губы,
И взгляд пропал — и ничего не будет,
А сердцу снова так невмочь
Увидеть вас в такую ночь.

Не о мечте пишу, не о луне пою,
И только ты одна поймешь тоску мою.

И разве мог бы я, о, посуди сама,
Увидеть этот дождь и не сойти с ума.

Обыкновенный день, обыкновенный двор,
Но почему весь мир ведёт со мною спор,

И звёзды днём горят, и в тишине — гроза,
О, почему молчишь, закрыв свои глаза?

И разве мог бы я, о, посуди сама,
Твою печаль познать и не сойти с ума.

И если б знала ты, как холодно в груди,
Когда часы стоят и некуда идти.

Не говорю — поверь, не говорю — услышь,
Но знаю, ты сейчас на тот же дождь глядишь.

И за спиной твоей стоит любовь моя,
Глядит на серый мир, в котором ты и я.

­­­­­Нет человека – исчезла проблема,
Так процветает фальшивая схема.
Деньги даруют безмерную власть,
Как мы смогли в эту пропасть упасть?

Совесть потеряна, царит лишь монета,
Цифры опутали душу и гетто.
Жизнью людской управляет банкнота –
Вот она, суть современного гнёта.

Искусство старо, нужна лишь цена,
Миром управляет цифровой сатана.
Мораль забыта, важна лишь бумага,
Во истинну быта, для всемирного блага.

Тех, кто не с нами, кто думает шире,
Ждут лишь большие дырки, как в сыре.
Смотрит система на давний позор,
Радуйся, если не взят под надзор.

И избежав ты звериного плена,
Помни, здесь лужи уже по колено.
Маски срывая с парадных фасадов,
Видишь изнанку фальшивого града.

Правда упрятана в мёртвых архивах,
Мысли закованы в цепи нарративов.
Долго молчали – теперь не до крика,
Горло сдавила стальная улика.

Выхода нет из порочного круга,
Власть и богатство – надёжнее друга.
Только проснувшись от сладостных грёз,
Нужно ответить на главный вопрос.

Тонем в болоте кровавого рынка,
Каждый наш шаг – серая дымка.
Толще бумажник – спокойнее спать,
Как мы смогли далеко так упасть?

­­Россия — тень. Россия — вздох.
А, может, только горький смог.
И над Москвой не плыл вечерний дым,
И Гумилев не падал молодым,
И нет ни храмов древних, ни полей —
Лишь бесконечность белых пустырей...
Метель, метель, метель... И путь далёк,
И не найти заветный огонёк.
Метель, метель, метель... А ночь глуха,
И эхом отзывается строка.
Молчанье, холод, мертвенная мгла
И песня, что в безумие ввела.

Россия - боль. Россия - стон.
А, может быть, Россия только сон.
Молчанье, холод, беспощадный свет
Над тем, чему названия в мире нет.
И нет ни храмов древних, ни полей —
Лишь вьюга, вьюга, белый плен степей...
Лишь вьюга, вьюга... Ночи нет конца,
И никогда не встретятся сердца.
Россия - пыль. Россия - плач.
А, может быть, Россия - лишь палач.
Решётка, голод, ледяная тишь,
И песня, от которой ты не спишь.

­Есть час восторга для поэта,
Когда нежданною волной
Душа внезапно в нём согрета
Как будто молнией живой.
Горят глаза от откровенья,
Могучей силы грудь полна,
И льются вольно песнопенья,
Как полноводная река.
Но есть поэту час мученья,
Когда предстанет в тишине
Вся пустота его творенья
В неизречённой глубине;
Когда в груди его родится
Вселенная из грёз и снов,
И новый мир на свет стремится,
Взывает к форме, ищет слов.
Но звуков нет в устах поэта,
Молчит окованный язык,
И луч божественного света
В его виденье не проник..
Напрасно бьётся исступлённый;
Ему не внемлет божий дар,
И гибнет замысел рождённый
В груди безмолвной, как кошмар.

На старой картине -
Гляди - чудесный сад:
Фонтаны и беседки
Недвижимо стоят.

Не видно, но наверно -
Там девушка идет,
В корзинке, под платочком, -
Черешни сладкий плод.

И есть там, несомненно,
Печальный музыкант,
Что помнит звук виолы
И первый свой романс.

И верно - есть садовник,
Что любит по утрам
Росу стрясать с жасмина
И кланяться цветам...

И я, в ладони вечной,
Средь суеты земной, -
Такой же, как садовник
В той дали голубой.

Быть может, в этот миг,
Присев на старый пень,
Он смотрит сквозь беседку
И видит - этот день.

И знает он, что где-то
За гранью бытия
Все наши сны и грезы -
Единая струя.

Что все мы - только тени
На вечном полотне,
Где Кто-то пишет повесть
О мире и войне.

А старая картина
Висит в пыли веков,
Храня в себе дыханье
Несказанных миров.

На старой картине -
Взгляни - все тот же сад:
Фонтаны и беседки
Сквозь времена глядят.

Хотел бы я рассыпаться в просторе,
Хотел бы с ветром в небе петь,
Росою в предрассветном поле
На лепестках цветов блестеть.
Хотел бы рябью я стеклянной
Играть в бездонной глубине
Или лучом зари румяной
Скользить по плещущей волне.
Хотел бы с листьями кружиться,
Дождём стучаться в гнезда сов
Иль снежной вьюгою носиться
В немых объятиях лесов;
Жить ласточкой под небесами,
К цветам ласкаться мотыльком
Или над дикими скалами
Носиться дерзостным орлом.
Как сладко было бы в природе
То нежность в души разливать,
То в грозах, бурях, непогоде
Величье неба воспевать!

Брали села, и брали страны,
Брали жизни и курганы,
Взяли воздух, и взяли воду,
И судьбу взяли у народа.

Взяли небо, и взяли почву,
Взяли дни, и взяли ночи,
Взяли правду, надели маски —
Брали много, но без огласки.

Взяли недра, и взяли дали,
Взяли больше, чем им давали,
Больше рек, морей, и суши —
Взяли в плен сердца и души.

Взяли солнце, и взяли тучи,
Взяли горы, и взяли кручи,
Только слышится шёпот дней —
Мир захвачен горстью людей!

­Я видел сон, что будто я поэт,
И что поэт — священное призванье,
И что в поэте наше мирозданье
Хранит божественный завет.

Я видел сон, что будто я поэт,
И под пером моим рождались строки,
И были те слова, так дерзки и жестоки,
Что зажигали в душах тайный свет.

И как в пустыне жаждущий родник,
Так стих мой утолял сердца людские;
В нем трепетал и вечности язык,
И образы то добрые, то злые.

Но смерть пришла. Меня земля укрыла,
Умолкли губы в ледяной тиши;
Но из той тьмы, из праха, из могилы,
Звучала песня трепетной души.

Столетья шли, и новые народы
Взрастали там, где прах поэта спал;
Но не умолкли вещие аккорды,
И голос вечный в небесах звучал.

Я видел сон, что будто я поэт,
И что поэт — священное призванье,
И что в поэте наше мирозданье
Хранит божественный завет.

Мы прячемся от утреннего смрада
И греемся у тусклого огня,
И слушаем, как умирает дня
Последняя лиловая отрада.

То северного моря серенада
Доносится сквозь сумрачность, звеня,
То видим мы в мерцании окна
Забытые закаты Эльдорадо..

Да, сыро здесь, и печка не горит,
Поскрипывают тяжко половицы
Дрожит свеча, и тень по стенам мчит.

Но дух наш все стремится за границы
Убогих стен, где нам не суждено
Испить свободы пенное вино.

Если бы забыть, что я иду
К смерти семимильными шагами,
Может быть, увидел бы звезду,
Что горит над тёмными домами.
Там бы я остался навсегда —
В том краю, где время не считают,
Где течёт живая, как вода,
Вечность, что поэты воспевают.

Если бы забыть, что я иду
К смерти семимильными шагами,
Я бы растворился в том саду,
Где цветы беседуют с богами.
Там бы я остался навсегда
Меж теней акаций и платанов,
Где не существует никогда
Ни часов, ни дел, ни планов.
Где луна качается в пруду,
Словно лодка меж волнами.
Если бы забыть, что я иду
К смерти семимильными шагами.

Но увы — я помню наяву
Каждый вздох, отмеренный судьбою,
Каждый час, что медленно плыву
Между небесами и землёю.
Я вижу сны, где я ещё живой,
Где руки матери ещё не отпускают.
Где дождь весенний, тёплый, затяжной,
И где меня по имени взывают.
Но просыпаюсь — и опять в аду,
Под южным солнцем, с северными снами.
Если бы забыть, что я иду
К смерти семимильными шагами.

­­­­
Уж тени длинные ложатся на траву,
И день уходит в дымке синей,
Я больше не ищу свою мечту
В огнях витрин и в блеске линий.

И не манят меня пустые голоса,
Ни споры шумные ночные,
Ни золота слепящего краса,
Ни страсти волны роковые.

С печалью тихою встречаю я рассвет,
Что тенью падает косою...
Зато слова: туман, цветок, сонет -
Звучат во мне живой водою...

Задумчиво я начинаю наблюдать,
За тихим танцем листопада,
И сердце наполняет благодать,
И больше ничего не надо.

Было в квартире полутемно.
Где-то негромко стучало окно.

Ветер качнул фонари на столбах,
Кто-то прошел и изчез во дворах.

Луч промелькнул, половица вздохнула,
Черная тень по ступеням скользнула

Словно рука протянулась к двери,
Словно шаги затаились внутри.

В комнате пусто, лишь эхо живет,
Память по кругу, как маятник, бьет.

Счастлив, кто может забыть имена:
В мире пустом ему не нужна

Правда о том, что случилось вчера -
Лишь этот миг да колодец двора.

Видит поэт сквозь серый дым:
Серые стены, и сцена под ним -

Снова актеры забытых времен
Входят в его полуночный сон.

Серая сцена, и призрачный свет,
Где-то звучит позабытый сонет.

Видит поэт в полумраке ночном:
Рыцарь скачет доспехе стальном

Мчится на мельницу, ветру навстречу,
Мчится, копье вон — и в сечу.

Крылья скрипят, словно стонет земля,
Серая пыль покрывает поля.

Бьется он с призраком прошлых веков -
Тенью гигантов и грозных врагов.

Только лишь ветер да скрип жерновов,
Только безумие рыцарских снов.

Но не сдается безумный боец -
Может, мудрец, а может - глупец.

Серое небо над серой землей,
Бьется с ветрами усталый герой.

Видит поэт: на исходе пути
Некому славу его вознести.

Серые камни, пыль, и зола -
Вот что великая битва дала.

И наверно понятно вполне:
Рыцарь и мельница - оба во сне,

Оба - дым в пустынной зале,
Лишь отражение в бокале.

Было в квартире полутемно.
Где-то негромко стучало окно.

­­­­­­Где нет греха — там нет и искупленья,
Где нет огня — там нет и вдохновенья!

Так нагрешил я в молодые годы,
так накутил на этом свете я,
что черти уже ждут у входа
и греют сковородку для меня.

Грешил я столько и так страстно,
Баал готовит мне котёл.
И даже если ад — лишь сказка
туда билет я приобрёл.

Но знаешь, дьявол, по секрету:
Мне рая их совсем не жаль.
Ведь там, где нет запретов,
теряет вкус и радость, и печаль.

Праведники райской братии
молятся от зари и до зари.
А в аду тусуются поэты и писатели,
философы и бунтари.

Рембо там варит эль с Вийоном,
Бодлер читает "Цветы зла",
а Эдгар По под старым клёном
ворону шепчет: "Никогда!"

Там Байрон с Лермонтовым спорят,
чья участь тяжелей была.
А Маяковский громом вторит:
"Эй, черти, подкиньте ка угля!"

Так что готовь, товарищ дьявол,
мне самый жаркий уголок!
Я столько правил переплавил,
что заслужил свой котелок.

Лучше гореть в огне страстей,
Чем тлеть среди святых теней!

Листья падали, медленно падали,
Устилая останки дорог,
И от запаха тлена и падали
Задыхался последний цветок.

В небе тучи сходились армадами,
Закрывая последний просвет,
И текли по стеклу водопадами
Отражения прожитых лет.

Ветер выл, словно пёс над могилою,
Где зарыты остатки весны,
И луна своей бледною силою
Освещала кошмарные сны.

И звучала мелодия странная
Из разбитых настенных часов,
Словно память моя окаянная
Заблудилась средь мёртвых лесов.

Паутина дрожала на ветке,
Как последний привет от тепла,
И казались нелепы и ветхи
Все слова, что любовь берегла.

Где-то пела сирена тревожная,
Возвещая конец бытия,
И казалась такой невозможною
Эта осень без края и дна.

И качается маятник времени
Над бедной, распятой землёй,
Засыпая остатки от племени
Беспощадной осенней золой.

Листья падали, медленно падали,
Устилая останки дорог,
И казалось, что ангелы плакали,
Провожая людей за порог.

Я в тишине ночной блуждаю тенью,
Где каждый звук напоминает боль.
Душа моя объята вдохновеньем
Играть в любви трагическую роль.

В груди моей неугасимый пламень
Тревожит душу призрачной мечтой,
И память, как могильный камень,
Хранит навек твой образ дорогой.

Прошу тебя: когда настанет вечер
И я уйду в безмолвие теней,
Пусть памяти погаснувшие свечи
Зажгутся в честь забытых дней.

Не нужно слов, не нужно обещаний,
Лишь вспомни взгляд, что был тебе открыт,
И пусть среди земных моих скитаний
Любовь моя бессмертием горит.

­Николай сидел у окна,
Сжимая в руке карандаш,
Вокруг разливалась луна,
У него не писался пассаж.
Дрожащий листок на столе,
На нём — неживые — слова.
Сжимая виски в тишине,
Поэт растворялся сперва
В безумии лунного света,
В мерцании звёздных огней,
В них не было больше ответа,
Лишь эхо минувших ночей.

Звучала старинная песня,
И ночь превращалась в рассвет —
Поэт растворялся в созвездьях,
Оставив последний сонет,
В котором лишь трепет дыханья
Ломает молчанье системы,
Последнее в мире признанье —
О нашей жизни поэма.
Одна из которых — эта,
Размытая, как память о рае,
Когда не будет поэта,
Останется стих Николая.

И снова у России жалкая роль,
Судьба опять насмешливо играет:
В тронном зале кремлёвская моль
Четверть века уже как порхает.

Мне жаль злых алчных стариков,
Что кличут нас в новые окопы.
Но грязь, что поднялась до их зубов,
У них не вызывает рвоты.

Безумие — единственный здесь разум,
А трезвость — признак помешательства.
И Бог, взглянув на русские проказы,
Махнул рукой на это издевательство.

В России мы друг к другу липнем
Не от любви и не от братства —
А просто, чтобы не погибнуть
В мясорубке государства.

Все тропы на Руси ведут в болото,
Все клады здесь зарыты под крестами,
Все планы здесь — сплошная чья-то квота,
Ну а мосты — украшены цепями.

Смешны учёные с их формулами точными,
Пытаясь высчитать российский путь.
В России логика всегда порочная:
Здесь надо умереть, чтоб отдохнуть.

Историю здесь пишут на костях,
А будни тонут в алкоголе.
И только в песнях да в стихах
Живёт мечта о воле.

Разграблена, унижена, разбита,
А гимны всё поют о красоте.
Россия — это бабка у корыта,
Сидит, мечтает в бедноте.

В России смех всегда со вкусом слёз,
И радость пахнет тленом и золою.
Поэтому Господь её занёс
В лист стран с особенной судьбою.

И те, кто ненавидел всей душой,
Служили ей вернее всех влюблённых —
Лишь ненависть здесь может быть святой,
Любовь — уделом обречённых.

­Мне больше не страшно. Мне странно.
Я плавно из забвения всплыл,
И вашей России туманной
Давно в своём сердце не чтил.

И не вызывают волненья,
Знакомой юнцовой тоски
Просторы с полями сраженья,
Берёзы, срубы, пеньки...

Ни храмы в закатном сияньи,
Ни говор старушек седых,
Ни детства глухие преданья,
Ни песен напевы простых.

Я словно на грани покоя,
Где память не ранит, не жжёт.
Свобода от боли былого—
Безмолвный, бесстрастный полёт.

Мне больше не нужно ответов
На вечный российский вопрос.
Я выбрал иные приметы,
Я наконец-то подрос.

Я больше не ваш. Я — ничейный.
И только в безмолвии снов
Плывут корабли по течению
Меж питерских островов.

Сквозь муки тайного прозренья
Поэт находит свой язык,
Чтоб выразить одно мгновенье,
Что стоит тысячи других.

Он различает в шуме моря
Напевы древних голосов,
И в звуках южного прибоя
Он слышит музыку богов.

В обычном шорохе деревьев
Он слышит древние слова,
Что не постигли поколенья,
Что позабыла вся земля.

Где тучи хмурятся сурово,
Он различает письмена,
И обретает силу слова
Его бессонная душа.

И в каплях утренней росинки
Он видит космоса размах,
И в белой маленькой снежинке–
Вселенной мимолётный взмах.

Ему одна звезда мерцает
Особым, тайным языком,
И только он один витает
В закатном небе золотом.

Так одиночество поэта
Есть дар особенных очей —
Увидеть то, что скрыто где-то
За тьмой непройденных ночей.

Когда безмолвствуют пророки,
И мудрецы не говорят,
Он черпает святые строки
Из света солнца и лампад.

Лишь взгляд поэта проникает
За грань обычных серых дней,
Где время медленно стекает
С небесных золотых ветвей.

Он видит то, что скрыто прочим
За пеленой привычных дел,
И в полночь, бархатною ночью,
Ему открыт судьбы предел.

Другим незримы эти тени,
Что за плечом его стоят,
И звуки странных песнопений
Лишь в сердце у него звучат.

И потому его посланье
Непостижимо для других —
Оно есть высшее познанье,
Не помещённое в язык.

Дар уникального прозренья
Как крест – и радость, и беда:
Увидеть мир в одно мгновенье
И не забыть уж никогда.

­­­­­­­­Опять не сплю. Окно в ночи —
Как бездна, без следа.
Скользят по стенам миражи
И капает вода.

В глазах — усталый тусклый свет,
В душе — ни снов, ни слов.
И кажется: предела нет,
Ни цепи, ни оков.

Вдали мерцает чей-то свет —
Наверно, тоже ждёт,
Что скоро ночь сойдёт на нет,
Что утро вновь придёт.

Кто нынче бродит по земле,
Кого терзают сны?
Кто шепчет рифмы в полутьме
И гаснет, как огни?

И где-то там, в краю ином,
Быть может, кто-то тоже
Не спит и думает о том,
Что нас обоих гложит.

И я всё так же в час ночной
Смотрю в окно, туда,
Где в темноте царит покой
И капает вода.

Одни смеются до утра,
Другие ждут весны...
А ночь всё та же — как вчера,
И замерли часы.

И кажется — вот-вот пойму,
Что шепчет темнота,
Зачем иду сквозь эту тьму,
Куда течёт вода.

Но всё прошло — ни «да», ни «нет»,
И не зажечь огня.
Лишь лунный свет, лишь лунный след,
Поэзия и я

Сижу один среди тиши,
А в ней, как и тогда —
Скользят по стенам миражи
И капает вода...

Одна мне осталась отрада:
Глядеть в темноту до утра.
Светает. Мерцает ограда
В туманном дыханье двора.

Бездомные птицы прижались
К окнам промёрзших домов.
Молиться — одно мне осталось,
И слушать биенье часов.

Я вижу — ночные морозы
Укрылись в колодцах дворов.
Но капают первые слёзы
С карнизов остывших домов.

Озябшая муза прижалась
К холодному камню стены.
Забыться — одно мне осталось,
И ждать наступленья весны.­

Вечерний город выдыхает дым,
И люди льются серою рекою –
Течёт поток безликий и немой,
Где каждый шаг отмерен роковою,
Невидимою режиссёрскою рукою.

Они идут – усталые рабы
Квартирных клеток, офисных темниц,
Несут домой обломки той судьбы,
Что продали за горстку единиц
В рядах компьютерных таблиц.

Смотрю на них с моста – и вижу сны:
Как тени марширующих солдат,
Как метрономы вечной тишины,
Как стрелки, что по кругу лишь скользят,
Идут—качаются вперед—назад.

Бредут они – живые мертвецы,
Между церквей и золотых дворцов.
Где гении ваяли образцы,
Теперь лишь тени бродят вдоль торцов
Забытых храмов и могил отцов.

О, страшная гармония шагов!
Симфония покорности и страха,
Где каждый – дирижёр своих оков,
И каждый – пепел собственного праха,
Идущий в урну каменного мрака.

Куда спешат? В бетонные гробы,
Где ждут их телевизоры и стены,
Где одинаковы дворы,
Как одинаковы их перемены –
От колыбели до финальной сцены.

Кольцо существованья тесно:
Как все пути приводят в Рим,
Так нам заранее известно,
Что всё мы рабски повторим.

И мне, как всем, всё тот же жребий
Мерещится в грядущей мгле:
Опять — любить её на небе
И изменить ей на земле.

Опять встречать рассвет с тоскою,
Опять терять в закате дня,
Опять идти одной тропою,
Где ждёт всё та же западня.

Мы пленники своих желаний,
Рабы извечных, ветхих грёз.
И круг бессмысленных скитаний
Ведёт к истоку наших слёз.

Но что, если разбить оковы,
Что душу держат на цепи?
Что, если выучить основы
Иной, неведомой любви?

Где нет измен и нет прощений,
Где нет небес и нет земли,
А только вечность откровений
В душе, что вырвалась из тьмы.

И снова я увижу эти очи,
Услышу голос, нежный, как струна,
И снова буду клясться среди ночи,
Что эта клятва — навсегда одна.

Но утром, когда солнце встанет косо,
И мир проснётся в суете земной,
Я снова стану тем, кем быть так просто —
Предателем с усталою душой.

Кольцо существованья тесно, тесно,
И нет путей из этого кольца.
Лишь музыка звучит — она чудесна,
Но у неё всё так же нет конца.

­­И снова кажется - ты здесь,
Твоё дыханье рядом веет,
Мы все оставили, как есть,
А сердце всё равно немеет.

И снова кажется — ты тут,
В сиянье позднего заката,
Но тени прежние нам врут,
И боль звенит, как звон набата.

И снова кажется — ты здесь,
Стоишь в тени зелёной ели,
Но тщетно ждать благую весть,
Когда мосты давно сгорели.

И снова кажется — ты тут,
Так близко, что нельзя не верить,
Стою один я словно шут,
Тоску мою нельзя измерить.

И снова кажется — ты здесь,
Но это только наваждение,
И эта горестная смесь —
Моё и счастье, и мученье.

И снова кажется — ты тут,
Как будто вовсе не прощались,
Деревья, звезды, темный пруд
Свидетелями нам остались.

­­­Я жил, как пьяный на вокзале,
Теряя дни в стекле витрин,
Слова бросал в пустые дали,
Стихи — в пылающий камин.

Когда-то рвался к мирской славе,
Не ведал страха и вины.
Месил мечты, как грязь в канаве,
И пил отраву тишины.

Судьбу я клял за все утраты,
За каждый шрам и боль борьбы.
Теперь в руках сжимаю карты
И движусь по стопам судьбы.

С годами жар угас в зрачках,
Но взгляд стал зорче и острее,
Я слышу истину в речах,
И люди стали мне роднее.

Но не пронзит меня улыбка,
Не соблазнит внезапный зов.
Мечта, как золотая рыбка,
Лишь горький отблеск прежних снов.

Я сам себе — и враг, и пастырь,
И пёс, и вор, и часовой.
Где молодость вонзала астры —
Там след от пули боевой.

Что не успел — того не надо.
Что потерял — то не моё.
Мне ныне скучен гул парада,
Мне ближе дождь и вороньё.

В закате вижу я начало,
В ростке — прощание с весной.
Так в жизнь вползает небывало
Суровый вкус любви земной.

Теперь — сижу. Молчу. Вдыхаю.
Не лгу. Не верю. Не прощаю.
И даже тем, кого встречаю
Лишь по привычке я киваю.

Я знаю: мир — всего лишь сцена,
И каждый — сам себе паяц.
Моя здесь роль второстепенна —
Шута посмертный грим и плац.

Я не молю о тишине —
Она давно во мне гнездится.
И одиночество во сне
Довольно часто стало сниться.

Теперь я тщателен, как нищий,
Срываю свет с чужих примет,
В копилке дней — вода и пища,
И много слов, но смысла нет.

Была душа — как рвущий порох,
Теперь же — пепел в закромах.
В полночный час встречает Молох
Меня на выжженных холмах.

И я не жду уже спасенья,
И не боюсь конца пути —
Когда костлявое мгновенье
Придёт — я сам скажу, "Войди."

Я был — и значит, всё не зря.
Пускай ни плана, ни побед,
Но в мире гаснущего "Я"
Останется незримый след.

­­С утра гляжу на мир привычный,
На всё, что дорого и мило,
А смерть идёт походкой сычьей,
И каждый день проходит мимо.

Одна мысль меня удручает,
Сильно так, что прям атас.
В мире ничего не исчезает,
Ничего не исчезает, кроме нас.

Судьба мне яму роет сбоку,
Я чувствую — земля дрожит.
Не хочется мне быть пророком,
Хочу обычной жизнью жить!

В героях слишком много пафоса,
А в обывателях — покой.
Пусть лучше буду серой массою,
Чем яркой, но погибшею звездой.

Лишь на краю, у самой бездны
Мы понимаем, что живём.
А до того — всё бесполезно,
Мы просто спим и водку жрём.

Когда судьба стоит на перекрёстке
И думает, куда ей повернуть,
Не бойся незаметно так, но жёстко
Коленкой в нужный бок её толкнуть.

Подземный гул всё громче с каждым годом,
Душа всё чётче слышит гром.
Харону не управится с народом —
Придётся покупать паром.

Он строит флот для переправы массы,
Готовит вёсла, мачты и канат.
А мы всё пьём и думаем, как классно
Что нас не ожидает ад.

Хоть все мы знаем, что финал печальный,
И каждый путь ведёт в могилу,
Но наш маршрут универсальный
Полон событий и текилы!

Моё живое естество,
Что дышит, смеётся и страдает,
Однажды станет веществом —
Землёй, что розы удобряет.

Слепые маршируют строем к бездне,
А зрячие стоят и плачут в стороне.
И кто из них окажется полезней —
Решать, конечно же, не мне.

Мы сеем семена напрасно —
Что вырастет, решает только Бог
Цель жизни так туманна и неясна,
Что не морочь себе мозги, дружок.

Метаться и искать ответы лень,
Да и не будет пользы всё равно.
Мы всё надеемся на светлый день,
А Бог махнул рукой уже давно.

Он видел всё: войну и голод,
ГУЛАГ, Освенцим, Хиросиму.
И понял — этот мир расколот,
А склеить уже нету силы.

Но ведь нужны и боль, и страх, и слёзы,
Чтоб жизнь имела вкус и цвет.
В раю, где существуют только грёзы,
Живого места нет.

Едва ли кто из мудрецов решился
Додумать мысль до самого конца:
Что вся земная жизнь и то, что снится —
Лишь способ самопознания Творца.

Одни считают Бога всемогущим,
Другие — что он давно ослаб.
Но все мы заблуждаемся по сути,
Не зная, что Творец — такой же раб.