Мей Лев - Вечевой колокол

   Над рекою, над пенистым Волховом,
   На широкой Вадимовой площади,
   Заунывно гудит-поет колокол.
   Для чего созывает он Новгород?
   Не меняют ли снова посадника?
   Не волнуется ль Чудь непокорная?
   Не вломились ли шведы иль рыцари?
   Да не время ли кликнуть охотников
   Взять неволей иль волей с Югории
   Серебро и меха драгоценные?
   Не пришли ли товары ганзейские,
   Али снова послы сановитые
   От великого князя Московского
   За обильною данью приехали?
   Нет! Уныло гудит-поет колокол...
   Поет тризну свободе печальную,
   Поет песню с отчизной прощальную...

   «Ты прости, родимый Новгород!
   Не сзывать тебя на вече мне,
   Не гудеть уж мне по-прежнему:
   Кто на бога? Кто на Новгород?
   Вы простите, храмы божий,
   Терема мои дубовые!
   Я пою для вас в последний раз,
   Издаю для вас прощальный звон.
   Налети ты, буря грозная,
   Вырви ты язык чугунный мой,
   Ты разбей края мне медные,
   Чтоб не петь в Москве, далекой мне,
   Про мое ли горе горькое,
   Про мою ли участь слезную,
   Чтоб не тешить песнью грустною
   Мне царя Ивана в тереме.

Ты прости, мой брат названый, буйный Волхов мой, прости!
Без меня ты празднуй радость, без меня ты и грусти.
Пролетело это время... не вернуть его уж нам,
Как и радость, да и горе мы делили пополам!
Как не раз печальный звон мой ты волнами заглушал,
Как не раз и ты под гул мой, буйный Волхов мой, плясал.
Помню я, как под ладьями Ярослава ты шумел,
Как напутную молитву я волнам твоим гудел.
Помню я, как Боголюбский побежал от наших стен,
Как гремели мы с тобою: «Смерть вам, суздальцы, иль плен!»
Помню я: ты на Ижору Александра провожал;
Я моим хвалебным звоном победителя встречал.
Я гремел, бывало, звучный,– собирались молодцы,
И дрожали за товары иноземные купцы,
Немцы рижские бледнели, и, заслышавши меня,
Погонял литовец дикий быстроногого коня.
А я город, а я вольный звучным голосом зову
То на немцев, то на шведов, то на Чудь, то на Литву!
Да прошла пора святая: наступило время бед!
Если б мог – я б растопился в реки медных слез, да нет!
Я не ты, мой буйный Волхов! Я не плачу,– я пою!
Променяет ли кто слезы и на песню – на мою?
Слушай... нынче, старый друг мой, по тебе я поплыву,
Царь Иван меня отвозит во враждебную Москву.
Собери скорей все волны, все валуны, все струи –
Разнеси в осколки, в щепки ты московские ладьи,
А меня на дне песчаном синих вод твоих сокрой
И звони в меня почаще серебристою волной:
Может быть, из вод глубоких вдруг услыша голос мой,
И за вольность и за вече встанет город наш родной».

   Над рекою, над пенистым Волховом,
   На широкой Вадимовой площади,
   Заунывно гудит-поет колокол;
   Волхов плещет, и бьется, и пенится
   О ладьи москвитян острогрудые,
   А на чистой лазури, в поднебесье,
   Главы храмов святых, белокаменных
   Золотистыми слезками светятся.

1840