Стихи на день работника культуры России

Что значит Бах, что значит совершенство?
Тоска, любовь, загадочность, блаженство,
иль душ незримых вечный диалог,
весь сотканный из прелести созвучий,
иль голос, что так радует и мучит,
как будто говорит с Голгофы Бог?

Не знаю, чем он тронул боль мою,
его душой я песнь свою пою.

Пой, гитара,- веселое, грустное,
хорошо мне с тобой говорить!
Ты своя, ты родная, ты русская,
как могу я тебя не любить.

Мне бы струны порвать серебристые,
чтобы сердце ты мне не рвала,
только вот на тебя, голосистую,
и подняться рука не смогла.

Ну, да что там? Играй, моя милая,
расплетай звуков звонкую вязь.
Переборов твоих с переливами
наконец-то душа дождалась.

И плыли звуки, так мягки,
рождаясь где-то,
бесполый голос пел стихи –
творенье Фета.

Он плакал у меня внутри,
рыдая даже,
просил меня: «в ответ гори!»,
он будоражил.

Вес мир насытил тот романс
нетварным светом,
ведь я познала резонанс
с душой поэта.

Из кувшина высунув головки
вперемежку с синим васильком,
дикие ромашки, как плутовки
нас зовут: «По лугу! Босиком!»

Заросший шерстью, угловатый,
совсем мужлан
сидит один в траве примятой
двурогий Пан.

Я нахожу немного жутким
его на вид,
и лишь глаза, как незабудки
(у ног-копыт).

Тоска, разлитая в закате,
свирель в руках,
и боль в его зверином взгляде –
потери страх.

Шуршат у озера тростинки,
бегут года,
его судьба - любить Сирингу
всегда, всегда.

Ожерелья водоемов,
песни птиц над сводом кущ,
на беседках потаенных
извивающийся плющ.

Средь невиданных растений,
кружева плетущих лоз
дух захватит от кружений
бледно-розовых стрекоз.

У подножий изваяний
древнегреческих богов -
позолотой начертанья
поучительных стихов.

Здесь замедленное время
превратит минуты в год,
чтоб десятки воплощений
ты изведал наперед.

В горностаях и в короне,
и в брабантских кружевах
будешь царствовать на троне,
стиснув скипетр в руках

В яркой шляпе с бубенцами
превратишься ты в шута
и священником во храме
будешь славу петь Христа.

Станешь ты пажом послушным,
подносящим веера,
соблазнителем пастушек,
тучным поваром двора.

То в карете выезжая
на роскошные балы,
то до блеска натирая
мозаичные полы,

то раскидывая карты
у цыганского шатра,
то пуская вверх петарды
для потехи до утра

ты познаешь цену счастья,
смысл жизни без невзгод,
славы, золота и власти
бесконечный хоровод.

Ты почувствовать сумеешь
фальшь галантную любви,
во дворцы откроешь двери
то в свои, то не в свои.

Среди вечных наслаждений
без волнений и обид
в карусели развлечений
жизнь беспечно пролетит

Первородное творение,
я кровиночка твоя,
угрожающим шипением
обдаёт меня змея.

Небоскрёбов глыбы мрачные
у тебя за головой.
Там, где окна непрозрачные-
спят рождённые тобой.

Спят убийцы и развратники,
клептоманы и скупцы,
хироманты и стервятники,
и лгуны, и подлецы.

Спят униженные, кроткие,
возлюбившие других,
милосердные и робкие,
врачеватели больных.

И в моей душе - намешанный
из добра и зла коктейль,
и идёт внутри нас, грешников,
бесконечная дуэль.

Ева, род наш человеческий -
твоя гордость, твоя боль,
потому и небо мечется
в час заката над тобой

Первородное творение,
я кровиночка твоя,
угрожающим шипением
обдаёт меня змея.

Небоскрёбов глыбы мрачные
у тебя за головой.
Там, где окна непрозрачные-
спят рождённые тобой.

Спят убийцы и развратники,
клептоманы и скупцы,
хироманты и стервятники,
и лгуны, и подлецы.

Спят униженные, кроткие,
возлюбившие других,
милосердные и робкие,
врачеватели больных.

И в моей душе - намешанный
из добра и зла коктейль,
и идёт внутри нас, грешников,
бесконечная дуэль.

Ева, род наш человеческий -
твоя гордость, твоя боль,
потому и небо мечется
в час заката над тобой

Вибрирует, сжимается пространство,
в сознанье – боли выраженный сдвиг,
и рвет накал пронзительного транса
взрывающий весь мир безумный крик.

Искажено, отвергнуто, разбито
само существование сейчас,
и вывернуты бешено орбиты
от ужаса ослепших белых глаз.

В ответ, крутясь, пульсирует природа
контрастным отрицанием цветов,
и в ритме окровавленного фьорда –
небесный хаос рваных облаков.

Внутри душа ломается и стонет,
и тело каждым атомом дрожит,
растоптаны, отторгнуты законы.
Ну, разве можно это пережить?

Яркий бисер рассыпало лето
изумрудами утренних рос,
на заре, пробудившей стрекоз
скоро вспыхнут они алым цветом.

В очень длинное платье одета
выйдет юная дева во двор
и на клумбах цветочный узор
разрядит, собирая букеты.

Кудри лентой блестящей схватив,
запоёт, как беспечная птица,
и в саду соловей удивится,
вдруг услышав знакомый мотив.

Музыкант, сколько звуков в картине!
Повтори же их на клавесине

Ты родилась в стихии древней,
во лбу – звезда,
о, бледнолицая царевна –
созданье льда.

В шелках расшитых твои плечи –
богат наряд,
и так красив нечеловечий
хрустальный взгляд.

Ты ощущаешь себя птицей.
Как ты могла
в Гвидона юного влюбиться,
сложить крыла?

Твой дом – холодные просторы
в подводной мгле,
тебя все время тянет к морю,
а не к земле.

Ты, несомненно, так похожа
на нас, людей,
но шея длинная и кожа –
от лебедей.

Ты будешь жить на тонкой грани,
миры дразня,
ведь Черномор с богатырями –
твоя родня.

Так где твое отныне место,
нельзя понять.
И суждено ль тебе невестой
для князя стать?

Наверно, ты его взрослее
на сотни лет,
и никогда не постареешь –
то твой секрет.

Уйди, пока еще не поздно,
смени пути,
к своим глубинам мрачно-грозным
скорей уйди!

Застыл покой в невероятной,
почти хрустальной чистоте,
и на ветвях березы статной –
сверканье страз, как на фате.

Лазурью вновь простор накачен,
деревьев светятся тела,
и купол неба так прозрачен,
как будто сделан из стекла.

Мороз силен, по-русски крепок.
Взяв гениальность у Творца,
февраль создал природы слепок
в покоях своего дворца.

Чтобы извлечь из тьмы безвестной
все то, что сотворил февраль,
палитрой пользуясь чудесной,
шедевр оставил нам Грабарь.

По дорогам, размытым дождями,
что от храма до храма ведут
он шагает с мешком за плечами,
и в душе херувимы поют.

Весь исполнен молитвою светлой,
сотни верст он проходит пешком
тихий, кроткий, почти незаметный,
от беды сбереженный Христом.

Его помнят стога на полянах,
что давали ночами приют,
ему щедрой рукой подаянье
с крестным знаменьем люди дают.

Его знают ручьи и колодцы,
как полуденной жаждой томим,
он воды серебристой напьется
и поклонится поясно им.

А в глазах его светится ласка,
непонятная скрытая грусть,
и живет в нем таинственной сказкой
вся святая великая Русь.

Раздумье свойственно любому,
куда идти, чего желать,
с судьбой в рулетку поиграть,
как это близко, как знакомо.

Мы часто выбираем путь
неправедный и тупиковый.
Мой витязь, разве Вы готовы
к прямой погибели свернуть?

Что ж, судьбоносность бытия,
пожалуй, многих подводила,
ломала, мучила, губила,
лишь обещаньями дразня.

Не отдавайся, богатырь,
на волю случаю слепому,
брось этот страшный незнакомый,
давно заброшенный пустырь.

Зачем тебе неравный бой,
исход которого известен,
так будь перед собою честен
и поворачивай домой!

Сивка-бурка молодой
хвост по ветру распускает,
он запущенной стрелой
к небесам легко взлетает.

Хоть высок тот царский терем,
конь парит орлу под стать,
можно в губы целовать
лучшую из всех царевен.

Наш седок красив и статен,
не сыскать такого враз,
с блеском ярко-синих глаз,
в дорогом заморском платье.

Хоть на капельку продлить
то, чего не может быть
нам, конечно, невозможно,

но мгновенье подарить,
волшебство остановить
смог талантливый художник.

И хороша, и не глупа,
но всё немило,
её столикая толпа
не рассмешила.

Она заплакана, бледна
и смотрит грустно,
глубокой горечи полна
на троне узком.

Глаза красавицы пусты,
унылы даже,
а скоморохи и шуты
поют и пляшут.

Царевна юная свежа,
но так бесстрастна,
болит и мается душа
в тоске напрасной.

Идут потоком женихи
в заморских платьях,
чтоб попросить её руки,
раскрыть объятья.

Зачем они собрались тут,
терпя напасти,
наверное, богатства ждут
и царской власти.

Но их невеста холодна,
о чём-то тужит,
она совсем не влюблена,
ей муж не нужен.

Идут уныло день за днём,
как год, недели,
и лишь хохочет за окном
в веселье челядь.

Ты, Несмеяна, приготовь
для счастья душу,
придёт к тебе ещё любовь,
печаль разрушив.

Зинаида Владимировна Миронова
Ещё не наступил рассвет,
дрожат слоистые туманы
река поверхностью стеклянной
поймала лёгкий лунный свет.

Чуть розовеет неба свод,
день очень скоро возродится.
Несет царевича с жар-птицей
ковёр, как чудо-самолёт.

Везёт ликующий герой
добычу, клада драгоценней,
нет птицы краше во вселенной,
такой, как эта – золотой.

Теперь - домой, вперёд, вперёд,
очнётся ото сна природа,
и сов, боящихся восхода,
вновь солнце яркое вспугнёт.

Топь болота, лес дремучий,
вязкий мрак,
за спиной во тьме колючей –
жуткий страх.
Лес безлиственный и древний
дышит злом,
только яблоня в цветенье
молодом.
Серый волк вперёд несётся
без дорог
в мир, где ласковое солнце -
в злат-чертог,
где с Еленою Прекрасной,
не один
будет очень, очень счастлив
царский сын.
А пока – везде опасно,
ночь глуха,
и невеста вся во власти
жениха.
За спиной у них – погоня,
царь Далмат,
у него, как птицы кони
и отряд.
Так, конечно, поступают
все отцы,
он разгневан, это знают
беглецы.
Зверь матёрый и волшебный,
он готов
обойти всех этих резвых
скакунов.
Обнял чудную красавицу
Иван,
драгоценный развевается
кафтан.
Но конец всему на свете
настаёт,
тучи все разгонит ветер
на восход.
Пусть хвалу слагают люди,
есть храбрец,
свадьба пышная разбудит
весь дворец.
Будут жить в любви, да в ласке
сотню лет,
лучше этой старой сказки
в мире нет.

На дереве жизни – две птицы,
две юные девы сидят.
Ах, как же похожи их лица
и как различается взгляд!

Одна - грустноокая Сирин,
она потемнела от слёз,
другой – жизнерадостно имя,
как арфы напев – Алконост.

Что ж, каждый из мира живущих
пернатых созданий встречал,
мёд радости, в душу текущий
и горечь потери вкушал.

Да, сёстры всегда распевали,
одна - о счастливейших днях,
другая – о скорбной печали,
страданьях, разбитых сердцах.

Мы все попадали под чары,
в их власти - годов череда.
Нельзя разлучить эту пару,
они будут рядом - всегда.

Ясно-солнце не сияет день-деньской,
лес стоит ветвями машет, как живой.

Осень – давняя подружка красоты
вновь рассыпала веснушки на листы.

На горючем камне девушка грустит,
в чёрный омут, прямо в глубь его глядит.

Помутнела в чистом озере вода,
неужели к ней опять придёт беда?

Закручинилась, склонилась головой.
Видно, брат её любимый неживой?

Деревца, дрожа, теряют свой убор,
словно плачет над Аленкой старый бор.

Не горюй о прошлом, девица-краса,
станут ясными однажды небеса,

разрумянится судьбы твоей заря,
в счастье новое ворота отворя.

Из глубин своих подземных,
проведя там сотни лет,
вышли чудные царевны,
чтоб увидеть белый свет.

Охраняют глыбы-горы
от людей несметный клад,
на красавицах уборы
и сверкают, и горят.

Сколько золота в наряде
самой старшей из сестёр -
с ожерельем ферязь-платье,
блещет вычурный узор.

Вся в каменьях драгоценных,
что любого поразят,
смотрит средняя надменно
в дорогой парче до пят.

Ну, а младшая скромнее
и милее всех лицом
статуэткою чернеет,
нарисованной углём.

Три волшебницы из сказки
стерегут дары свои
и не ведают ни ласки,
ни заботы, ни любви.

Вновь они уйдут в пещеры,
в свои недра, в вечный мрак,
где богатствам нету меры
и тоска звенит в сердцах.