Чихнув, не думаешь о смерти.
И были долго невдомёк
Слова, что так тревожат сердце:
Болезнью посещает Бог.

Но год за годом ближе к бездне
Подходит немощная плоть.
И с каждым поприщем болезни —
Я знаю — посещал Господь.

­­­Лес полон блеска. То листва
Сочится солнцем. Может статься,
Захочешь вдруг листок сорвать, —
Так не запачкай солнцем пальцев.

Шмель мечется и кружит меж колонн.
Концертный зал молчит академично.
Кричать что-либо с места неприлично,
Пока смычок от струн не отлучён.

Но вот герой наш вылетел в окно,
Зло наказав и избежав расправы,
И зал взорвался в общем крике «браво!» —
Он затаил его уже давно.

И дирижёр, в усах скрывая смех,
Склонился, принимая обожанье, —
Одна минута быстрого жужжанья
Надёжно гарантирует успех.

А шмель летел сквозь бриз куда-то в ночь,
Живым укором, жалобно ворчащим,
Что музыку мы выбираем чаще
Способную развлечь, но не помочь.

Вот он, берег большой земли,
Где причалы с волною спорят.
Я сожгу твои корабли,
Чтобы ты не сбежала в море.

Ты забудешь бескрайность вод,
Выедающих солью душу.
В шторм, что комкает небосвод,
Лучше всё-таки быть на суше.

Будем счастливы мы с тобой,
Ты гляди веселей давай-ка.
И не слушай, что лжёт нам прибой
И пророчит глупая чайка.

Разбитые игрой весла,
Еще хранят, меня дразня,
Свет умирающего дня
Воды живые зеркала...

Посеребрённой тишиной
Зажата линия шоссе.
Смотрю из-за стекла, как все,
На чайку, что могла быть мной.

Кружить над гладью тихих вод,
Заката пить хмельной пожар...
Всё это — мимо: искры фар
Рисуют первый поворот.

История полна
Порохового дыма.
Её кумир — война,
И не проскочишь мимо.

Чья жизнь не коротка,
Услышит канонаду —
Сперва издалека,
А погодя — и рядом.

Главу ещё одну
В учебники допишут —
Про новую войну.
И не понять, как вышло?

Никто ведь умирать,
Наверное, не хочет,
Но рать идёт на рать
И эхо битв грохочет.

Но час придёт — и смерть
Достанет командиров.
Война устанет тлеть
И разрешится миром.

Скомкав губы, как лист бумаги,
Искривившись худым лицом,
Запишу себя подлецом,
Коль на большее нет отваги.

Если слаб за правду стоять,
Буду в слабость свою смотреться.
И услышу, как ёкнет сердце, —
Это значит – предам опять.

Снова жертва – и не восполнить,
Не наполнить дырявый трюм.
Так хоть помнить подлость мою,
Потому как – легко не помнить.

­Растворю витамин эмоций
В стакане неба.
И туда же немного солнца
Добавить мне бы.

Как глотнёшь, все плохи мысли
Пойдут на убыль.
Из слепящей небесной выси
Я слышу трубы.

Не минуют нас бремя правды
И час победы.
Только веру терять не надо
В житейских бедах.

­­­­Ослики — знаем, читали, — упрямы.
Да не тягаться с судьбой.
Тащишь повозку житейского хлама.
Тяжко. Прядёшь головой.

Думаешь: с каторжной этой работы
Быть тебе полным ослом.
Только помедлишь, встряхнёшься от пота, —
Тянет возок под уклон.

Снова рывок. В небе алой полоской
Светится туч окоём.
И невдомёк, что ты возишь в повозке
Крест на спасенье своё.

Есть Муза мелких буржуа,
Не славная размахом крыльев.
Она все дремлет, обессилев,
Хотя пока еще жива.

Я ей варю мясной бульон,
Ввожу порой глюкозу в вену,
Но видя жалкие катрены,
Боюсь дождаться похорон.

И то: чтоб силу обрести
Прописано пусканье крови.
Для Музы жить в комфорте внове,
И так её мне не спасти.

Бумагу тронет желтизна,
С годами выцветут чернила…
Что между мной и Музой было,
Лишь я один и буду знать…

Моя птица — не улетела,
Моё солнце пока не село,
Моё сердце сбоит, но бьётся,
Моя нитка ещё прядётся.

И придётся на эту нитку
За ошибкой вязать ошибку.
Снова беды, опять печали.
Их не больше ли, чем вначале?

Режет нитка на пальцах кожу.
Но тянуть я её не брошу.
Жизнь имеет разные масти,
Ведь на нитке есть место счастью.

Воздух — медь с серебром.
Колокольная сила
Бьется в окна хором,
Нашу косность круша.
Но Москве — всё не впрок.
Драгоценной шиншиллой
Спит, свернувшись в клубок,
Городская душа.

Жизнь бурлит. Теснота
На широких проспектах.
Всё — в рекламных щитах,
Магазинах, ларьках.
Этим город похож
На плохую конфету:
Яркий фантик пригож,
Да начинка горька.

Отзвонили... Зачем?
Всюду — то же бурленье,
Словно колокол — нем,
Словно грохот — не звук.
Знать, уже не народ,
А скорей населенье,
Здесь не то, чтоб живёт —
Изживает Москву.

Так нежно вышит полог неба,
Что замечаешь всё острей...
Какие краски вечер теплит!
Как ткань небесная мягка!
Сказали б греки: пеплос Гебы
Украл с Олимпа злой Борей,
Несёт его, победно треплет...
А мы же скажем — облака...

И тоже тайны не заметим.
Мир слишком очевиден, чтоб
За миллионом оговорок
Увидеть главное. Но ложь
Растает в бирюзовом свете.
И, чувствуя спиной озноб,
Поймёшь вдруг: небо — только полог,
И край тяжелый отогнёшь.

­Облачный крой
Засвечен.
Сердца покой
Не вечен.
Делим с тобою
Вечер —
Это рябое
Нечто.

Россыпь огней
По парку —
Танец теней
Насмарку.
Слово — ценней
Подарка.
Жду в тишине
Ремарку —

Это конец
Всей пьесе
Или случайной
Сцены?
Пара колец
На месте.
Разве печаль —
Измена?

О, приобщили! Частный капитал
И в русском заворочался кармане.
Запахло золотом. Россию пропитал
Дух века европейского. Над нами
Цивилизация простерла длань. И вот
Европа в нас вошла, как ножик в сало,
Срезая слой души – на бутерброд.
А мы вошли в Европу? – Верю мало.

Птенчик-младенчик, к нам залетевший,
Гнёздышко свил в одеяле...
Чтоб не погибнуть от чёрствости здешней,
Что там, в твоем арсенале?

Плач да улыбка — вот весь арсенал,
Чтобы родитель тебя понимал...

Будем надеяться, нету ошибки
В вверенных птенчику средствах:
Мир еще тает порой от улыбки,
Плач отзывается в сердце...

Но высохнут слёзы. Улыбка слетит.
Маленький, что же тебе предстоит?..

Несложно истину изречь,
И говорить ее приятно:
Она доступна и понятна,
Её в слова легко облечь.

Несу её к тебе домой,
А ты уж мне спешишь навстречу,
Чтоб сделать ту же ношу легче,
На пару разделив со мной —

Хороший способ сбросить груз.
Мы к истине привыкнем скоро,
Сведя ее до разговора
И тем ослабив тяжесть уз.

Известна истина века.
Её уж сколько обсуждали,
Но жить по ней начнём едва ли,
Коли не начали пока.

Недружба огненных светил,
Во избежание сопутствий
Стремящихся усердно прочь,
Поможет истину найти,
Сорвав покровы лжи искусной
И немощь духа превозмочь...

Дыша алмазной пылью звёзд
И в их узорах прозревая
Пространств и чисел фейерверк,
Мы пали духом, — вывод прост:
Вселенная не знает края,
И что в ней значит человек?

Себе не ведая границ,
Необозримый длится космос,
Струя потоки вещества...
Пади же, человече, ниц, —
Твой мир — лесной, рассветный, росный, —
Крупинка в вечных жерновах...

Не вздумай Бога умолять!..
Нам надобно забыть о Боге...
Не нужен во Вселенной Бог.
И мы смирились, что Земля —
Случайность малая из многих,
Что выбросил на зарах Рок.

А звёзды плыли в вышине...
И в их безмолвном строгом танце
Вдруг человек открыл себе
Дно времени, и там, на дне —
Начало звездных долгих странствий, —
Как тайный символ на гербе.

И, обретя миг рождества,
Вселенная вошла в границы,
Пространства заключив объём.
Когда же сила естества
К свершенью смыслов истощится,
Настанет и конец времён.

И эта тяга бытия
К финальности разит случайность
Стрелой Парисовой в пяту, —
Не прихоть с прихотью сведя,
А дав единую реальность
Всему, что пребывает тут.

Наш мир не может быть иным, —
Посрамлено воображенье!
Так постоянные легли,
Чтобы одно сошлось с другим
Почти в чудесном сопряженье.
И бусинка родной Земли, —

Песчинка в легионах масс, —
С разумно удаленным Солнцем,
Но не далеким от неё,
Как будто сделана для нас.
И что еще нам остаётся? —
Лишь Богу петь хвалу за всё...

Москвы он не любил. Ему всегда она
Казалась сонною. И лоб крестила рьяно.
Стрельцы Москвою были вскормлены, смутьяны!
И дурь боярская в ней укоренена.

Он от нее бежал на берега Невы,
Где чайки над волной, и — никаких традиций.
И город новый свой он объявил столицей,
Чтоб только умалить достоинство Москвы.

С тех пор прошли века. Был не напрасен труд:
Москва усвоила модели поведенья
Вполне петровские... И шлет благословенье,
Бросая тень вокруг, ей памятник Петру.

Пробираясь во времени — куда-то сквозь —
Думаю: я бы устроил привал,
Если бы вдруг встретить мне довелось
То, что когда-то себе намечтал.

Но нет мне привала: оценив эту глупь,
Бог спасёт тем, что не выдаст мечтам.
Потому и надо лезть дальше, вглубь,
Так узнаю, есть ли что-нибудь там.

Исцарапавшись, что и не вспомнить лица,
Отвожу колкие плети минут,
Мне нести — теперь уже до конца —
Новое знание: жить — это труд.

В утренних электричках
У девушек на ресничках
Едут ночные сны.
Чтоб не пропасть в толкучке,
Держат друг дружку за ручки —
Девушки и они.

Город, толпой запружен,
Мигом разлучит подружек, —
Сны разлетятся прочь,
Чтобы потом собраться
Всем в электричке обратной,
Той, что из города — в ночь.

Мы, оступившись, ждем второй попытки,
Чтобы блеснуть уже во всей красе...
Так миф возник о мире, склонном к пытке
На повторений колесе...

Но жизнь, увы, не любит перепевов.
Единожды нам ход событий дан.
Не будет новой Орлеанской Девы,
Хотя есть Новый Орлеан.

Железо холодит ладонь.
Снежинки понеслись вдогон.
Летит в сиреневый огонь,
На стыках дребезжа, вагон.

В дорогу претворяя путь,
Доносится издалека:
«Здесь ничего нельзя вернуть,
Но можно ждать. Пока… пока…».

В углах — пустынно. В центре — свет.
У света я сижу в середке,
Из коленкоровой обёртки
Глотая боль не наших бед.
Так проще думать не об этом;
Так хорошо под сенью слов
Не замечать, что в круге света
Уже пустыня из углов.

Январский день. Свет жидким серебром
Струится чуть под неба серый камень.
И в этом серебре там, за стеклом,
Снежинки вверх всплывают пузырьками.

И вместе с ними, так же не спеша,
Не нарушая общего движенья,
Восходит к небу звёздочка-душа,
Не веря в окончательность решенья.

Вчерашним днем, как злом, отягощён,
Я мню его в своём распоряженье,
Вчерашним счастьем опьянён ещё,
Но болен и вчерашним пораженьем.

Лелеет разум вкрадчивую ложь,
Не ведая, что всё уже иначе.
Пусть день сегодня сказочно хорош, –
Я о вчерашнем и смеюсь, и плачу.

Забыть его! Да можно ли забыть?
Ломтём отрежу, – прирастёт, как было.
И, вспоминая, забываю быть…
Так и бреду по жизни, пятясь тылом.

Года штурмуют замок мой —
Не отсидеться за стеной.
Наладит время требушет
И я паду под градом лет.
И, как на пахоту грачи,
Слетятся на меня врачи.
Я их готов собой кормить,
Но не вернуть былую прыть.
Не буду я здоровым вновь,
Хотя бежит в сосудах кровь.
Зачем же длится жизнь моя?
Затем, чтоб вечность принял я —
Как гостя, что пущу под кров,
Как чашу, полную Даров,
Как ношу на своём плече
И как присягу на мече.

Памяти кудель
Тянется:
Оттепель-метель,
Просинец.
Рукопись сгорит,
Да останется
След от давней при —
Проседью.

Дух блуждал, смущён.
Наартачившись,
Плакал, — и прощён.
Значит, вырвался.
Память же хранит,
Словно в складчину,
И порок, и стыд.
Спросишь — выдастся.

Строчки предстоят,
А ведь прожиты.
Застывает яд:
Тронешь — тянется.
Пусть же их сомнёт,
Смелет в крошево,
От греха спасёт
Немощь памяти.

Что-то мир сегодня странный —
Будто ходит на руках,
И строительные краны
Утро ловят в облаках.

Это удочки, а рыба
Не клюёт. Хотя постой —
Прирастает глыба к глыбе.
Небо дышит темнотой.

То ли мы поймать хотели?
Память, как порез, свежа.
Вдоль по улице — метели
Вместо добрых горожан.

Осы белые (осадки)
Жалят аж под воротник.
Надзирает за порядком
Полицейский-снеговик.

Он твоих не примет жалоб,
У него в утробе лёд.
За всю зимнюю державу
Он ответственность несёт.

Чтоб ни лужи, ни капели,
Чтобы двор в снегах уснул,
Чтобы птицы нам не пели,
Провоцируя весну.

Но, хотя мороз сегодня,
Улыбаюсь я в душе,
Согреваясь тем, что помню,
Что весна близка уже.

Серое небо, серебряный дождь.
Осень торопит серебряным звоном:
Тихая боль облетающих рощ
Может остаться не разделённой.
Можно забыть, что прожилки берёз
Тают как свечки в воздухе чистом.
Можно не думать, что это всерьёз
Мир замирает от явности смысла.

Если успеешь, то примешь в себя
Эту омытую светом прозрачность.
Небо струится, тайком серебря
Души — и те, что свернулись в калачик.

Вечереет. Огни.
Потому что зима
И короткие дни —
Всё ты знаешь сама.

Хоть не долго гостил,
Да пора уходить.
Чем обидел — прости,
Если можешь простить.

Громоздил громадьё
Разных планов и мечт.
Ночь придёт — упадёт,
Ничего не сберечь.

Всё рассыплется в прах.
Этот город — не тот,
Что стоит на ветрах
В перекрестье высот,

Где дороги прямы.
Дуют ветры, знобя.
Верю — встретимся мы.
Жду и помню тебя.

Лишь бы не жить сейчас и здесь,
Лишь бы не быть самим собою.
Неважно, каково другое, —
Оно уже не то, что есть.

Груз настоящего тяжел, —
Где силы взять нести так долго
И быть всегда в сознанье долга,
И душу не пускать в раскол?

Гораздо проще плыть в ином, —
И мысль, и чувство там крылаты, —
Как унесут — не жди обратно
Уснувших вдохновенным сном.

Так по-мертвецки крепко спят
(Хотя им кажется, что дремлют),
Что жизнь их не вернет на землю,
Чтоб здесь им подарить себя.

Печалит ум мирских забот
До края жизни вереница
(И тем, кто трудится, как крот,
И тем, кто отдыхает в Ницце),
Как будто Бог не дал суббот.
Как оградить от гнуса дум
Миротворящий день воскресный? —
Их комариный писк угрюм.
Мое внимание им лестно,
И только разжигает шум.

Блажен стяжавший Божий дар
Молитвы краткой и немудрой,
Способный низложить кошмар
Дух запятнавшей страстной пудры —
Как смертной тяготы загар.

Срывая пластырь немоты,
Мы лжём хорошими словами.
Они — повсюду, и — пусты.
У нас — почти соревнованье,
Чей слаще выдастся обман,
Кто больше светлых слов потратит,
Как будто сверху спущен план
И ждут отчёт к контрольной дате.
У лжи отменный аппетит:
Как ни корми, а нужно — больше.
А значит будет дефицит —
Нам недостанет слов хороших.
В них просто кончится добро.
Чтоб правда нас не раздавила,
Слова мы ставим на ребро.
Но не в словах, а в правде сила.

Я снова плачу. Споры слёз
Носимы в воздухе прозрачном.
В чеканном золоте берёз
Предел присутствия означен.

Столь ярки краски, что пожар
Холодным пламенем объемлет
Всего: дышу — восходит пар,
А пепел падает на землю.

И кажется: так тонок пласт
Того, что нам как мир знакомо,
Что думаю: случись упасть, —
Прорву его, как лист картона.

Заходит солнце — алый блеск.
Бегу, спеша пронзить картину...
Мир прочен: грудью бьюсь о лес,
Что с этой стороны холстины.

Из-под низкого неба, из серого сна,
От обнявшей за плечи осенней печали
Не сбежать, не укрыться в сиреневой дали,
Где, как кошка, о мол чешет спину волна.

Ни один самолет не поднимет багаж –
Да и разве возможно закрыть в чемодане
Этот лес золотой, утонувший в тумане,
Эту сетку дождя, эту серую блажь?..

…Выхожу на балкон. Влажный воздух тяжёл.
Не пойму, почему мне всё так незнакомо:
Так и чудится, что у соседнего дома
Пенный гребень волны набегает на мол.

Зима прекрасна и мертва.
Но прост ее секрет:
Скользит умноженный на два
Над белой гладью свет.

Он пал на снег и отражён —
И блёсткам нет числа.
Но не несёт с собою он
Ни капельки тепла.

Любую капельку мороз
Выстуживает в страз.
А из твоих случайных слёз
Получится алмаз.

С щеки скатившись, он легко
Исчезнет меж других.
А ветер — ледяной дракон —
Перебирает их.

В алмазной крошке прячет путь,
Всю нашу жизнь сломав.
Ты подожди: когда-нибудь
Закончится зима.

Черты холодной красоты
Пойдёт крушить капель.
И снова улыбнёшься ты,
И я вернусь к тебе.

­Печаль у неба на челе,
И облака, как подаянье,
Свои бросают очертанья
На грудь увянувшей земле.
Свершилось! Собраны плоды,
И красок буйная палитра
Затерта и дождями смыта,
И всюду грязные следы.

Величие небесных грёз
Соседство жалкое позорит, —
И облака темны от горя,
И льются, льются токи слёз.

Стихают краски к декабрю.
Я тишину перед глазами
Тебе на память подарю —
Как то, что не случилось с нами.

Мы уцелели в холода,
К друг другу прижимаясь тесно.
Под градом «нет» шептали «да»,
И не застыли бессловесно.

Пусть ветер свой вершит погром —
Он мстит нам за мечту о лете.
Осенний тусклый монохром
Нас до конца не обесцветит.

Когда уймётся круговерть
И снег, как белый саван, ляжет,
Мы будем яростно гореть
В слепящей белизне пейзажа.

Чуть облаков, подставленных лучам...
Огромный диск рыжеющего солнца...
По вкусу: ветер, шепчущий листам,
И по траве — кузнечиков трезвонцы...
А сзади — окон желтые червонцы.
Рецепт простой — попробуй сделать сам.

Себе лгать — упоительно и сладко:
Никто не скажет слова поперёк.
И, предрекая близкий Рагнарёк,
Ты мнишь себя апостолом порядка.

Надраены, как медь, твои сужденья.
Ты прав во всём, чего коснётся ум,
Но там, внизу, под палубой есть трюм,
Где на цепи во тьме сидят сомненья.

Их кормит втихаря твоя тревога —
Когда жизнь больно чиркает о киль;
И иногда, когда на море штиль,
Ты видишь их, спускаясь в трюм за грогом.

Для тех, кто трезв, мир скроен слишком сложно,
И прячутся в тумане берега.
…Себе, конечно, мудрено не лгать,
Но сомневаться всё-таки возможно.

Голову волка по сходной цене
С пастью оскаленной продали мне.

Надо покупку подвесить к седлу,
Чтоб угрожала вселенскому злу.

Вместе мы выжжем заразу дотла.
Веточка к веточке — будет метла.

Ставки большие стоят на кону —
Выметем начисто нашу страну.

Слыша под окнами топот коня,
Прячется тот, кто боится меня.

Прячься не прячься — получишь урок.
Правда известна, лик её строг.

Поступь тверда и священны суды.
Страхом пропахли добычи следы.

Вера в победу всё также со мной,
Плещет во рту она сладкой слюной.

Только улыбку таю от зеркал —
Они возвращают мне волчий оскал.

Осень не за горами —
Точёные стрелы ос
Над черничным вареньем…
Солнце вставало с нами,
Нынче — чуть занялось,
Топчешь длинные тени. —

Вот и ещё примета.
С осами осень скрестив,
Ищешь в созвучии смысла…
Пьющий вино рассвета,
Город ленив и тих.
Даже на рынках чисто.

Плещут золотом мелко
Лужи на мостовой,
С солнца взимая плату.
Словно оса над тарелкой,
Утро встаёт над Москвой —
Жёлто и полосато.

Игрушка мужчин — воронёная сталь,
Музыка — клацк затвора.
Кто-то погибнет. Искренне жаль...
Смерть прилетает скоро...

Кто без ствола — тому женский чепец, —
Будут ли ставки круче?
В каждом, кто носит в обойме свинец,
Брови топорщит дуче.

Игры в войну начинаем с детей —
Всходят драконьи зубы.
Мужчины — наёмные жала смертей.
За что нас женщины любят?

Тёплый ветер плотной вязки
Из пятнистых бурых листьев
Дарит чудо поздней ласки.
Завтра путь лежит гористей —

Где холодные, как пальцы,
Не согретые в подмышках,
Тени ночи ждут скитальца,
И душа скользит ледышкой.

Счёт закрыт последним летом,
Документ — с гербом бумага.
Пусть два шага до рассвета,
Но до вечности — полшага.

Это много или мало?
Травит страх меня, как стронций.
Но за жутким перевалом
Мне навстречу всходит солнце.

Когда я рисую планы,
Как дальше на свете жить,
Одну огневую рану
В себе не могу избыть.

И кажется — чай не сладок,
И книга скучна порой.
Мой жизненный распорядок
Опасно сквозит дырой.

Какое б ни взял себе дело,
Какая б ни ставилась цель, —
Истертой монетой тело
Однажды закатится в щель.

За эту конечность века,
За смертного часа груз
Не сделать из человека
Возобновимый ресурс.

Ценность каждого мига,
Каждого слова вес
Давят кругом, как вериги,
Плющат меня, как пресс.

Но под давлением — светом
Плачет душа. Потому,
Если не думать об этом,
Камушком канешь во тьму.

Я помню: когда-то мы жили в мире.
Четыре.
Но кто-то решил, что пусты алтари.
Три.
Люди — и жертвы, и подносят дрова.
Два.
Жаль, нет планеты другой про запас.
Раз.

Гриб, что в проёме окошка возник,
Завтра положит в лукошко грибник.
Мотивы его тривиально просты:
Он инфернален, нормален ли ты?

Ежедневность топорщит иглы, —
Чуть оступишься, ранят в кровь
Наши взрослые злые игры,
Наша маленькая любовь.

Год за годом душа скудеет,
И седеет за прядью прядь.
Мы искали в себе идею,
Завтра будем болезнь искать.

Выше ценность вещей и денег,
И желудку милей кефир,
И томительнее понедельник…
Если б тем и кончался мир,

Жизнь была бы дурацкой шуткой,
Каждый день повторяясь вновь…
Но за немощью нашей жуткой
Есть безмерная Божья любовь.

Синий отсвет рекламы
По стеклам размазан.
Ночью серы все дамы.
Ночью люди чумазы.

Теплят смутные тени
Сигаретные искры.
Перестук по ступеням
Убегающе быстрый.

Пьяной песни волынка —
Не поспать, не проснуться.
Ночь — щенок-невидимка,
Беспокойный и куцый.

Я часто слышал и согласен с мненьем:
Движенье — это жизнь, да только вот
Хотелось б цель иметь перемещеньям,
Чтоб понимать, что движешься вперёд.

Ведь бег без цели оскорбляет разум.
А ждать, когда постигнешь цель — простой.
…Так каверза нас ждёт за каждой фразой,
На первый взгляд понятной и простой.

Пусть нечиста,
Преступна и убога
Вошла Земля в преддверие крестин, —
Стоял алтарь
Неведомому Богу
Среди тщеты языческих Афин.

И этот знак,
Подобно знакам многим,
Предпослан был Иному в этот мир.
Почти пустяк, —
Так, камень при дороге…
Но мир, споткнувшись, облик свой разбил,

И, как яйцо
Проклюнувший цыпленок
Вдруг обнаружит синий свод небес,
Свое Лицо
Обрел среди потёмок,
Узнал в нем Бога, умер и воскрес.

А что же мы?
Оставив Божьи храмы,
Влачим себя, как козлищ, на алтарь,
Где слуги тьмы
Нас причащают сраму,
И наши души наполняет гарь.

Так что же Крест?
Была напрасной Жертва? —
Нам силятся сбить мысли набекрень…
Иных Небес
Отверста дверь, и света
Есть лучик в каждом. Длится Божий день.

­Дождь горстями
Бросает в окна
Спелые капли.
Было с нами:
Мы тоже мокли
Как серые цапли.

Нам казалось –
Дождь угаснет,
Лишь зонт раскроем.
Эта малость
Дарила счастье
Побыть героем.

А сегодня –
А вдруг простуда? –
Сижу и трушу.
Ветер гонит
Серые груды
Туч по лужам.

Мочит ноги
В них до колена
Веселый дождик.
Я в тревоге –
Тянут нервы
Меня, как вожжи.

Ноги – в бутсы,
Мочить коленки
Прочь из квартиры…
Но уткнулся
В стекло, как в стенку
Меж мной и миром.

На шесть веков нашествия не хватит...
Достаточно и трех. Была б татарской Русь,
Когда б не вера. Звались б мы — улус,
И нынче б обошлись без демократий.

Что ж... Не беда. Прошел угар экстаза,
И, если веру не сдадим с торгов,
Узнаем, сколько надобно веков,
Чтоб сбросить иго вторгшихся в наш разум.

В патоке тумана —
Сырость без обмана,
Прочему — не верь.
В сером интерьере
Город прячет двери,
Как же я теперь?

Небо крыши лижет,
Словно стало ближе.
Вечер — целый день.
Сдвинув все порядки,
Мир играет в прятки:
Разбери, что где
Может оказаться.

Любит всё казаться
И не любит быть —
Так намного проще.
Глупый разум ропщет
И смиряет прыть.

Патока опасна —
Можно стать безгласным,
Можно утонуть.
Огоньки мигают,
Но не помогают
Обозначить путь.

Их дрожащий танец
Лишь наводит глянец,
Сумерки рябя.
Только постепенно
Можно снять подмены
И найти себя.

Выйдешь из тумана
С ощущением странным —
Мир опять не тот.
Что-то я утратил
В этой сладкой вате,
Может, кто найдёт.

Стволы водило. Ветер бил
В тугую зелень крон.
Резной сумятицей рябин
Двор был заполонён.

Метались тени по земле
На привязи стволов.
А ветер был навеселе
И шляпы рвал с голов.

В зелёной этой мельтешне,
Вскочив на всем скаку,
Лихим джигитом на коне
Качалась на суку

Ворона, — чёрное пятно
В палитре всех цветов, —
Не ведая, что я в окно
Слететь за ней готов.

Да жаль — вспугну, сломаю сук —
Не вынесет строка:
Нет крыльев… Только пара рук
Да взгляд исподтишка.

Говорят, Паскалю иной раз было страшно встать со стула, поскольку он видел бездну, разверзшуюся у его ног.

Это страшно. Глаза закрыты.
Со стула в бездну встает Паскаль.
Навык, ныне почти забытый, —
Смотреть сквозь вещи, — не вблизь, не вдаль.

Было четко ему известно, —
Если б мир не держал Господь,
Все бы обрушилось в эту бездну,
И не спаслась никакая б плоть.

То, что цел до сих пор наш бренный
Мир, что хрупок, как горный хрусталь, —
Чудо, явленное ежедневно, —
Вот что в бездне видел Паскаль.

Одни делают ногти,

а другие — делают ноги.

Эти собой кормят вшей,

те — корм покупают для корги.

У некоторых всё хорошо,

тем — хорошо да мало,

С третьими плохо, а есть

четвёртые, которых не стало.

­Наша бедность скупа, а богатство нещедро.
Наша юность слепа, наша дряхлость бессмертна.
Наши краски скудны, наше слово бесплодно.
Мы ужасно вольны: даже совесть свободна!
Наша сила слаба, наша слабость любима.
Наша малость добра так легко истребима.
Наша святость — в музеях,
Наша правда — в продаже.
И глядят ротозеи,
Как мы губим себя же,
Как над собственной славой
Нам пристало смеяться...
Но за нами есть право
И из праха подняться.

Найдется миг закоченеть.
Мир кончит круговерть.
Ты не заботься умереть, —
Господь устроит смерть.

Найдется каждому своя
Причина, — и страда.
Даст Бог, найдется и земля,
А в море — так вода.

Найдутся те, кто в дальний путь
Нас проводить придет.
А нет — так что ж, не в этом суть,
Ведь встретит нас Господь.

Нельзя всего предусмотреть,
Отправясь на погост.
Ты не заботься умереть,
Как жить — вот твой вопрос.

­Меня не возьмут в гвардию
И не опробуют в деле —
Что-то с приставкой кардио-
Сегодня ношу на теле.

Теперь я испытан осенью,
А после буду — весною.
Опыт ложится проседью:
Сердце моё — не стальное.

Бьётся не в той тональности,
Зато откликается болью,
Когда в своде реальности
Вдруг возникают пробои.

Чувствуя в пальцах вечности
Как тело становится вещью,
Знаю секрет сердечности:
Сердце больное трепещет.