Он возник там, где кровь была движеньем,
где дыхание стало рекой.
Не имея ни цели, ни имени,
он жил только чужой судьбой.
Он не знал ни труда, ни созиданья,
он не знал ни начала, ни снов.
Он был формой пустого питанья,
он был жаждой без собственных основ.
И когда иссякали истоки,
и когда обрывался поток,
он глотал тишину, как пророчество,
и исчез, не оставив дорог.

Ночь распласталась над хатами —
каждая крыша стонет,
словно под тяжестью невидимых шагов.
Собаки воют не на луну —
воют на пустоту,
давно поселившуюся в людях.
Колодец глядит в небо,
и в его горле булькает тьма,
как будто сама земля
давится несказанным.
Кресты на кладбище качаются от ветра,
но ветер здесь ни при чём.
Шевелятся души —
не дожили, не дотянули,
и теперь не знают, куда им лечь.
А в стороне
тень скользит по изгороди —
не птица, не зверь,
а память о том,
что человек всегда опаздывает
в собственную жизнь.

Ты читаешь —
но слышишь ли?
Буквы бегут,
как поезд по шпалам,
а смысл —
остался на перроне.

Ты равнодушен, читатель,
и потому строки
бьют в пустоту.
Но пустота —
тоже ответ.

Я спрашиваю тебя:
кто из нас живёт?
Тот, кто пишет,
или тот,
кто молчит,
читая?

Я оставлю тебе лишь одно:
если слово не тронуло сердце,
значит, сердце
уже не твоё.

Букашка —
искрой в тишине,
шорохом против строя.

Она хотела быть слышимой —
и стала криком,
стала занозой,
стала провокацией.

Сапог навис —
но звук её
расколол молчание.

И даже в прахе
она звучала громче,
чем тысячи ртов,
согласных молчать.

Кто вспомнит имя, как золу,
Когда я кану в мёртвом сну?
Ворон каркнет — и в ответ
Лишь тень оставит мой портрет.
Мир пройдёт, как сон пустой,
И прах смешается с землёй.
Но в чёрной книге, меж страниц,
Останусь шёпотом гробниц.

Голгофа — камень, небо — тьма,
Толпа кричит: «Распни Христа!»
Гвоздь в ладонях, кровь в пыли,
Копьё пронзает — не уйти.
Завеса рвётся, гаснет свет,
Земля дрожит — прощенья нет.
Крест воздвигнут — приговор людей,
Но в страданье — спасенье детей.
Ветер воет, ночь глуха,
Смерть смеётся из праха.
Три дня — и мрак царит,
Камень сдвинут. Гроб пустой.
Стражи пали. Шаг живой.
Мир застыл. Закон иной.
Ад дрожит, предел сожжён,
Тьма рассыпана, как сон.
Слово — молот, свет — как сталь,
Жизнь взошла сквозь смертный зал.
Кости треснули в земле,
Трон рассыпался в золе.
Смерть повержена, как прах,
Вечность встала на костях.

— Мам, а папа всё не приходит…
— Он обещал вернуться. Значит, вернётся.
— Но я жду каждый день, а его нет.
— Я тоже жду, доченька. Мы ждём вместе.
— А вдруг он забыл про нас?
— Нет. Он носит нас в сердце, даже там, где тяжело.
— Я слышала его голос во сне… он звал меня.
— Это значит, он рядом. Даже если далеко.
— Мам, а почему он ушёл?
— Потому что иногда мужчины уходят туда, где нужно быть сильным.
— Но я хочу, чтобы он был с нами.
— Я тоже хочу. Каждый день.
— Мам, а если он не вернётся?
— Тогда мы будем ждать ещё дольше.
— А если ждать будет больно?
— Тогда будем держаться друг за друга. И верить.

Чернила стекают, как крови,
На пергамент холодных ночей.
И строки, рождённые в слове,
Становятся криком теней.

Скрипят подо мною ступени,
И дом отвечает в ответ.
В нём души, забытые, тени,
И каждый из них — мой поэт.

Ещё вчера я был ребёнком —
Смеялся ветру, верил в свет.
Сегодня — тень, и шаг неровный,
И в сердце — тысяча примет.
Я видел мир простым и ясным,
Но он обрушил свой обман.
И каждый взгляд стал чуть опасным,
И каждый друг — как тайный стан.
Вчера — игрушки, сны и сказки,
Сегодня — маски, шум и грех.
Я стал взрослеть не ради ласки,
А чтобы выжить средь утех.

Закат горит, как кровь небес,
В нём свет и тайна, шёпот лес.
Он дарит краски, дарит сны,
Но тьма в углах полна вины.
За алым светом — мрак встаёт,
И ночь свой холод принесёт.
Ты видишь блеск, но в нём — обман,
Ведь тьма рождает свой капкан.

Он рай оставил — свет угас,
Чтоб в прахе высечь первый час.
Из пепла вылепил он твердь,
И сам вкусил земную смерть.
В глазах его — тоска веков,
В руках — лишь пепел и оков.
Он мир создал, но в том огне
Сгорел и рай в его душе.