Рыжий Борис - Маленькие трагедии

Нагой, но в кепке восьмигранной, переступая через
нас, со знаком качества на члене, идет купаться дядя
Стас. У водоема скинул кепку, махнул седеющей рукой:
айда купаться, недотепы, и — оп о сваю головой.
Он был водителем «камаза». Жена, обмякшая от
слез И вот: хоронят дядю Стаса под вой сигналов, скрип
колес.
Такие случаи бывали, что мы в натуре, сопляки,
стояли и охуевали, чесали лысые башки. Такие вещи
нас касались, такие песни про тюрьму на двух аккордах
обрывались, что не расскажешь никому.
А если и кому расскажешь, так не поверят ни за что,
и, выйдя в полночь, стопку вмажешь в чужом пальте, в
чужом пальто. И, очарованный луною, окурок выплю-
нешь на снег и прочь отчалишь.
Будь собою, чужой, ненужный человек.

*

Участковый был тихий и пьяный, сорока или более
лет. В управлении слыл он смутьяном, не давали ему
пистолет. За дурные привычки, замашки двор его
поголовно любил. Он ходил без ментовской фуражки, в
кедах на босу ногу ходил. А еще был похож на поэта, то
ли Пушкина, то ли кого. Со шпаною сидел до рассвета.
Что еще я о нем?
Ничего мне не вспомнить о нем, если честно.
А зажмурюсь, и вспомнится вдруг только тусклая
возле подъезда лампочка с мотыльками вокруг.

*

Хожу по прошлому, брожу, как археолог. Наклейку,
марку нахожу, стекла осколок. …Тебя нетронутой,
живой, вполне реальной, весь полон музыкою той вполне
печальной. И пролетают облака, и скоро вечер, и тянется
моя рука твоей навстречу. Но растворяются во мгле
дворы и зданья.
И ты бледнеешь в темноте — мое созданье, то, кем я
жил и кем я жив в эпохе дальней.
И все печальнее мотив, и все печальней.

1999