Огарев Николай - Е. Ф. Коршу

Из края бедных, битых и забитых
   Я переехал в край иной –
Голодных, рубищем едва покрытых
   На стуже осени сырой.
И то, что помню я, и то, что вижу ныне,
Не веет отдыхом недремлющей кручине.
   Я помню смрад курной избы,
   Нечистой, крошечной и темной,
   И жили там мои рабы.
   Стоял мужик пугливо-томный,
   Возилась баба у печи
   И ставила пустые щи,
   Ребенок в масляной шубенке,
   Крича, жевал ломоть сухой,
   Спала свинья близ коровенки,
   Окружена своей семьей.
   Стуча в окно порой обычной,
   На барщину десятский звал,
   Спине послушной и привычной –
   Без нужды розгой угрожал.
Я помню, как квартальный надзиратель,
Порядка русского блюститель и создатель,
Допрашивал о чем-то бедняка,
И кровь лилась под силой кулака,
И человек, весь в жалком беспорядке,
Испуганный, дрожал, как в лихорадке.
   Я годы, годы не забыл,
   Как этот вид противен был...
И после мы – друзей в беседе пылкой –
О родине скорбели за бутылкой.
   И вижу я: у двери кабака,
   Единого приюта бедняка,
   Пред мужем пьяным совершенно
   Полуодетая жена
   В слезах, бледна, изнурена,
   Стоит коленопреклоненна
   И молит, чтобы шел домой,
   Чтоб ради всей щедроты неба
   Сберег бы грош последний свой,
   Голодным детям дал бы хлеба.
   А мимо их спешит народ,
   Трещат без умолку коляски,
   И чувствуешь – водоворот,
   Кружение бесовской пляски...
   О ты, который упрекал
   Мой стих за мрачность настроенья,
   За байронизм, и порицал
   Меня с серьезной точки зренья,
   Поди сюда, серьезный человек,
   Отнюдь не верующий в бедство
   И уважающий наш век!
   Взгляни на лик, состарившийся с детства,
   На хаос жизни пристально взгляни,
   И лгать не смей, а прокляни
Весь этот род болезненный и злобный
И к лучшему нисколько не способный.

1856