"Я тебя убью, моя красавица", - шептал он. И голос его был так страшен в своей жажде, в своем желании выполнить это. Он даже плакал от безумия и гулко ревел. Истерика сжала ему веки, перекосила рот и велела лишь: "Сильнее!". А он был рад этой воле, грохоча, исполнял дерзко реквием и басил.
Пронесся по земле, прильнул к ней с большим азартом. Целовал, поднимая пыль, пытался обнять... и шептал, шептал: "Я убью тебя. Я тебя убью"... и умирал сам.
Только лишь солнце с жалостью наблюдало за его кончиной. Так строгая мать наблюдает за арестом провинившегося сына или собака за тем, как забирают ее щенят на реку.
- Тебе его жалко, Солнышко?
Солнце молчит. Оно слушает недовольных больных людей.

Блекло светит окошко тьмы своим ласковым лунным светом.
По дырявому небу мы пусть промчимся сейчас кометой.
Пусть летят фотоны-огни по горячему нашему следу.
Пусть тебя щекочут они и меня облепляют светом.
И в особый момент (Молчи!) вспыхнем вдруг у окошка ночи.
И теперь по потухшей пыли изучать будут бывшие точки.

В тихой печали
Я слышу голос радости.
Говорю: "Молчи".
Она замерла рядом.
Стала моим жемчугом.

Так что, Вы довольны,
"Мой маг и избранник"?!
Я психам покорна; -
По нервам Вы странник...

Моя земля так странно призрачна,
Она пленит, пленит меня.
И голос тонкий, словно ниточка,
Запутает. В ветвях смотря,
Как ускользают через небо
Седые, серые тела,
Он вновь заденет тебя слабо
И не отпустит никогда.

Тот сладкий образ нового познанья
И маминой улыбки - всех дороже -
И странного веселого кривлянья
Пленял меня. И становился строже.

И много тропок возникало рядом,
Как будто снова познаю миры.
А чем грозить могло такое счастье?
Обидой ли, что это только сны?..

Я жду Вас снова, маг, избранник;
Но где Вы, милый мыслям странник?
Я Вам внимать готова снова
С утра и до ночи...

О, ново
Все для меня, что перед нами,
Нас чувства захватили стаей:
Нагнав, заставив замолчать,
И заболеть, и замечтать...

Но мы расстались. На минуту...
А я Вас слышу, вижу всюду!
Вы мой фантом, моя беда!..
Но я хочу, хочу к Вам... да.

Я тут. А легкие мои недвижны.
Темно. Иду к тебе и жизни.
За мною стелется животная тоска.
Я здесь. Я близко. Это моя мгла.

И жидко кроет голос чих и кашель.
Слюна природы капает. Не страшно?
Твоя ступня ударилась о доски,
Глаза синеют, яркие и броски.

Я жду. И чувствую, что не успею.
Мне помешает твой глубокий крик.
Я умираю. Видишь? - Коченею.
И петуха меня прикончит свист.

Так хочет ветер спать весной.
Набушевался, по лесной
Опушке столько раз промел,
Согнал снега — пушистой стон.
Озорно бегал за вдовой —
За тучной дамой боевой,
Что с верой впилась за плечо
Почти прозрачное его.

Любила милого она;
Забыв плохое, все гнала
Со смехом, живо. Так мила
В своей наивности; вдова
Без ветра в день и померла.

Так странно – все не понимаю,
Что это было, как же так...
Эмоциям тогда внимая
Я пропустила – это маг.
Как смертник, думая за гранью,
Ведясь на этом поводу,
Чуть подзабыла путь до края...
И как отсюда я уйду?

Я жду скалы, как исцеленья
На жизненной волне.
Быть может, разобьюсь о цели,
Но не сверну правей.
Мне скучно плавать здесь, на море,
Ищу ущелья вновь.
Я изведусь, но прикоснуся
К тебе, мой дивный кров.

Питаясь чем-то необъятным,
Душили чувства прошлый мир.
Воссоздадут его ли? - "Вряд ли", -
Ответил мне их старожил.

Мой странник, удача,
Я с вами знакома.
Мой маг и разбойник,
Мне с вами спокойно.
Не знаю, как чудо
Такое случилось.
Но кажется... точно.
Влюбилась. Влюбилась...

Тонко мысли заплетались,
Убиралася стена...
Пылко, жарко тени крались,
Им смеялася судьба.
Кровь стремилася под кожей
Пробежать полсотни миль,
Пальцы памяти по прошлой
Ворожили эту быль.

"Ты моя прелесть", - он щелкал ночами,
Брал ее космы и нежно крутил,
Звонко играл на ветру ей костями
Модную музыку нижних мерил.

И в Поднагробье влюбившись в чечетку,
Лихо плясал так в молочной луне.
Ритм не теряя, запрыгивал в травы
И, подвывая, кричал ей: "Ты где?".

Легкость владела желтеющей костью,
Ветер играл в их глазницах живых.
Сном закрывалась - нежной полоской -
Спокойных обитель - надгробий ряды.

Красное солнце над крошечным небом
Искрит, поражает зевак.
По перечню улиц, наскрябанных в карте,
Шагаю под зев их как в такт.
Сменяют просилы друг друга с домами,
Меняются тени столбов.
И лишь где-то дальше наземных простраций
Стоит под забвеньем мой кров.

В порыве от страха, сомнений, молчанья
Откинут назад капюшон!
И валится тело со криком от страсти,
От солнца ударов, в котел.
Нет силы дышать; я кричу лишь сильнее
И с кровью моей в унисон...
Мы гонимся в городе самом наземном
За тем, что зовем мы звездой.

Горячка пропала, затихла зевака,
И звезды другие идут.
И больно, и страшно мне вспомнить когда-то...
Но жду оборота вокруг.

В траве лежит карп.
Он выловлен, теперь труп.
Трава не шуршит.
Желта, считает ночь, день,
Тянет свое время в смерть.

А разве есть он, твой удел?
А ты над ним, прости, корпел?

(надо больше строк, чтоб пропустили, информация в этих скобочках больше ничего не несет)

Не больно ли стоять без клетки,
Что прилипала с давних пор?
Что без родительской опеки
Открылась странно, как-то вскорь?

Больно ли слушать хваленье толпы,
Когда неизбежно понятье, что ты
Такой же простой, и немой, и глухой,
Но только лишь в равной толпе, а не той?

Молчит, закрыв улыбкою мечтанья
Все тут: и явь, и сон, и тонкие метанья.

Его рука неслась по клавишам без стука,
Без сожаления, манерного сюртука.
В простой затряпанной рубахе,
Подаренных штанах;
Сидел и улыбался он,
И был чему-то рад.

Молчали клавиши, молчали голоса,
Казалось, замерла природа, лишь гроза
Неумолимо удалялась, тИхонько звеня...

Играли кисти с воздухом,
Играл озон с седым,
С улыбкою мечтанья,
С нахмуренным, больным...
Согнал в потехе мысль,
Хоть даже не хотел,
И, чутко понурившись,
В углу себе присел.

Взметнулась явь, угрюмо зазвучало «до»,
Зазвякал ливень, застучал в окно.
Куда-то улетучилась приятная мечта,
Заныло тело, запросило сна…

Угрюмо уходит урок,
Урчит уснувший упырь:
Устал умирать, урод.
Устал убегать, увыр.

Уснуло, устроилось ун.
Упырий «уть-уть» указ -
Увыры убрались. Уз...
Увырий укус угас.

Умытый углем угор –
Угода учителю. Ум
Уже удалился ужом.
Упырь упирается.
«Ун…»

«Учитель, убейте, уно…»
Устало уродец урчит.
Удар убогий. Умот.
Унынье ужо усыпит.


_______

1. Увыр - упырь, вампир
2. Ун - башкирское племя (само место действий - Башкирия, увыр - их и татарское слово)
3. "Уть-уть" - думаю, все знают, что так зовут уток
4. Уз - узы - оковы, кандалы (устар.)
5. Угор - холм, пригорок
6. Убогий - несильный
7. Умот - истощение
8. Ужо - потом, после

Нет печали, нет задора,
Нет ни криков, ни мольбы.
Потихоньку, по угорку,
Тащим судьбы мы земли.
От начала до начала:
Детство, юность и рассвет -
Все читали мы и сами
Расцветали в этот век.

Только кончилось мгновенье,
Что дарило нам цветы,
Только листья облетели
И на память полегли.
Мы отстали, мы присели,
Пот с нас капает ручьем.
Впереди идут другие,
Сохранив свой цвет и вой.

Мне говорили, что я умер. Я им верил. Собирал вещи, кивал на прощание... и какая-то тоска, такая тягучая и страшная, приезжала ко мне.
Ей не было особого дела до домашних - ведь меня нет. Ей не было дела до того, что ранее заботило меня - ведь не мертвому вспоминать о прошлом.

Мне просто показали, что я умер. Кивок?

Кусочки правды - белый сахар -
Пихают мне на диабет.
Спасибо, лживая бравада,
И за диагноз, и за бред.

О да! Давайте, возбраняйте
Стремиться нам к высотам тем,
Что раньше радовали вкусом
Вассалов лиры и земель!
"Зачем питаться своим сном,
Дрожать и в тон мечтаньям стон
С души срывать, когда давно
Все это вам сочинено?".

Консерв любитель да вина -
Вся эта блажь ему вкусна.
Приятен свет ушедших дней,
А новый повар в этом мелк:
"Дурацкий свежих блюд мотив,
И плохо вставлен прототип,
Не вижу здесь я брик-а-брак*...
Увольте, сударь, смысл иссяк!"


_____
*Брик-а-брак - старые коллекционные (или просто поддержанные)вещи, ценные только из-за своего возраста (одно из определений).

А кто мне скажет, где здесь сила?
Где лик достойный, где боец?
А умер он. Земля остыла.
Остался лишь народный льстец.

Холмы пристыженно умолкли
И понурили головой.
Трава прищурилась. Издохла.
А я хожу с хромой ногой.

И где-то там еще услышу
Как кони ржут и бьет народ.
Зачем вам это? Не остыли?
А я остыл. И весь мой род.

Уж долго тропка помыкает
И не ведет меня к ручью.
А что мне надо? Кто уж знает.
Мне все одно. Хоть я помру.

Я слышу песни. Тихо плача,
Их слушает со мною кровь.
Вот капля красная стекая,
Падет в седой, больной песок...

Мне нету сил. И нету рая.
Лишь только звук манит. Куда?
Быть может, скоро я растаю?..
И примет хлеба здесь земля.

Мне туго. И свою болезнь
Я всем передаю отменно.
Что сковывает? Скажешь, лень? -
Ну-ну, отнюдь... Прощай, неверный.

Мне грубостию пробит день,
И солнце светит все упрямо...
Прощай, хороший чародей!
Я так любил твои забавы.

Мне скучно - но пролечит вой
Твоей истерзанной гортани...
А через час все та же боль
Пофилософствует над ямой.

Что ж, «поиск "лиры"», понимаю,
У каждого настроен на свой красивый лад.
И каждый человек мечтает
О чем в свободный миг захочет — только так.

Утопия же, коренная,
Стоит нетронутая в наших девственных мечтах;
И приняли ее зачем-то
За весь фундамент уходящего в закат.

Я не прошу о счастье большем,
Чем бед не доставлять другим.
И все же знаю - я ничтожен,
Ведь не смогу прожить больным.

О, горек мир, но так солена тьма!
И мелко от ветров дрожит трава,
Поет кузнечик треньем, запахом - сосна,
И кажется... Я бабочка. Одна
Лишь закружусь в том мире, и у рва
Я мимолетом прикоснусь к воде,
Но навсегда останусь здесь, на дне,
Закрытая блистающей луной,
Что отразилась в луже... надо мной.

Что ты ждешь?
Кого ищешь, подлунный?

Не себя ли во тьме этой грубой?

Тираня больно, не поддавшись воле,
Так щедро обнажив клыки,
Душа поэтов лезет, раздирая
Бессовестные помыслы в стихи.

Знаешь, смешно оказаться на воле
Без боли и крови.
Без шибко какому-то чудику нужных
Посланий любовных
От матери, батьки, природы... Без соли
Застывшей вдруг мысли
И слова, что может заставить покрыться
Мурашками кожу.

Просто, безмозгло почувствовать в доле
Подкожного моря —
Слепых убеждений под черепом — словно
Бесстрашное что-то.
Смеяться безбожно, держать за скользящую грань
Пониманья, что рай
Уже близко — точнее, в тебе, в этом теле —
Полощет реальность.

Я метался по черной ленте,
Зло держал за скользящий шелк.
Скрепя сердце, просил о ветре,
Сбить отсюда который б смог.

Сном загребает быль
Грязный горячий полк...

Ветер над грязью выл,
Гроб собирая в срок.

Мне верить сложно: я чудак,
Скрываю мысли так и сяк.
Порой, скажу что невпопад
И жду ответа.
Да.
Вот так.

Когда-нибудь
С верха крыши,
Или горы, или с самого неба -
Не важно... -
Я полечу
И приземлюсь в нише,
Оставив пару строк
Потомкам
И корявое пятно дворнику.
Наверное, им это очень
Пригодится после.

Коробка о коробку:
Стучат, по трюму
Катятся.
В каждой, внутри,
Спрятана в тон им
Тряпочка.
Черная. Грязная, сок
Хранит бывшего
Главного.
Теперь, не нужная,
В бурю кинута
За борт. И
Мертвый матрос бездушно
Грустно машет ей
Шапкою.

Допустим, неожиданно,
Вдаваясь в далекие мысли,
Мы тихо мечтаем.
Мало -
Вокруг себя махая руками,
Грубо и неказисто так,
С любовью к хлебу и воде -
Снова и снова думаем:
"Хорошо быть богатым, черствым,
Любить немного мать, жену,
Есть нечто странное, вкусное,
Закутавшись в защиту и свет".
И,
Кончив этой мыслью,
Радостные,
Спешим зваться
Броско и гордо философом.

Ночи ходят угрюмо, и страшно
Лунный свет бороздит через стол,
Опускается в грязную вазу
И расходится бледным пятном.

Словно черти, встают занавески,
И, качаясь, танцуют вокруг.
Призывают вчерашние блестки,
Что остыли теперь на ветру.

Зачихает оконная рама,
Заскрипит от дворовых потуг,
И на стол, прямо в грязную вазу
Огни осени тихо падут.

Безлико заплясал под окнами немой,
Он все просился вверх ревнивой белиной,
К купели собственной, наполненной мечтой…
Он рвался ввысь, но оставался мной.

Устанет таскаться за ветрами
Пустая толпа из листвы.
Утихнут и лягут покорными
На тлен из тяжелой земли.
Угрюмо ворчать будет небо,
Пытаться устроить погром.
И все это внешне. А лето
Прогнется спасительным сном.

С ветвей листы в безумной браге,
Хватаясь жадно за хвосты
Лучей смеющегося солнца,
Растут и тянутся. Мальцы
Еще дрожат, их ветер гложет,
Они смеются - что за вздор!
И их весенний смех тревожит
Поэта красное лицо.

Темный лес.
Ночью здесь слишком тихо. Только издали раздается шуршание листьев под лапами. Спрятавшиеся в них когти будут рассекать добычу; шерсть ночной мантией защитит от врагов.

Он крадется по лесу, выслеживая свой ужин. И только по шелесту листьев понятно, где находится зверь... Только почему стало тихо?

Холодная, хлюпающая весна бодрила еще далеким солнцем и ветром. Последний, кажется, хотел кого-то прибить, или хотя бы свести в постель, или, может, просто толкнуть в грязь. Странный, плохой ветер… Но голые ветки весело танцевали с ним. А он ломал веткам пальцы, и под их свист и гвалт играл с открытой калиткой.

Калитка была вроде бы и не против, пусть она скрипела, пусть визжала порой и просила пощады, но все уступала ветру. И деревья ломанным голосом подбадривали ее: «Смотри, смотри! Ему нравится с тобою, точно!»…

И было так холодно, и так мерзко, и так грустно... Может даже, никто никого не подбадривал, и ветер просто вилял по земле так, как уж получилось в жизни. Может, просто была весна. Холодная, мерзкая, грустная весна…

Сладкие тучи купаются всуе,
Мягкий их снег подбирает метель,
И, как пророчество скрипнув с натуги,
Ветер качает их всю колыбель.

Снежные хлопья кидает, и стоном
Вновь говорит о жизни земля.
И в состоянье таком полусонном
Ей не подвластна вся эта зима.

Снова укутав продрогшие ветки,
Мирно дремает во сне ветерок…
А в раннем снегу проявятся клетки –
Неровные линии встречных дорог.

Гремели там пушки на радость народу:
Вставали как тени в ряды маляра.
Художник и малость народу танцпола
Их проносили туда и сюда.

Носились зеваки, и вились как пламя
В рабочих руках их злые клинки:
Вонзаясь в тенистую серую гамму
Ярчайшими красками белой зимы.

Слегка обезумев на почве раздумья,
Слегка отлетев от жизни простой,
Кружили танцоры по вьюге надутой:
Художник пускал их с какой-то игрой.

Лишь все улеглись и посапывать стали,
Лишь только ветра унеслись до зари -
Художник ушел заваривать чаю,
Своих маляров приглашая зайти.

«Да бред какой-то».
Какой-то бред. Все внутри всполошилось и как-то больно ударило в затылок. Бред какой-то. Но почему? За что реальность он обозвал бредом?
И снова звучал тот же странный диалог, будто с другим миром. И снова звенели аргументы в ярком отблеске инакомыслия и чуда языка, и странная, ободранная мысль пробиралась ближе к мозгам: «А вдруг он прав?». «А вдруг он прав?!», - щебетали возле нее клетки, подавая импульс… и разрывалась, гудела от этого голова.
«Но я же вижу!.. мы же видим, знаем! Это не так», - тоскливо раздалось там же. «Мы же видим, знаем!», - поддакнули ей клетки… Но он тоже видит и знает.
На миг вдруг стало тихо. Как после несдержанного крика, звеня, сыпалась тишина. И звон становился громче, яростнее, кровь грохотала ему навстречу, пытаясь сбить последнюю преграду. За ней здравый смысл рухнул в кресло и закрылся руками. Он не мог думать сейчас, не мог видеть, как дверь продавливается под натиском шума. Шума без смысла, скверного, грязного шума!..

Пока все спят
И часы поют для звезды
Африканскую странную песню,
Выйти
И сотвориться вместе
С красной улыбкой луны и черной стоячей водой,
Жужжанием близких точек
В безликую ночь.
Мерно ходить по свету,
Слушая старую
Африканскую песню
Дальних и ближних часов.