Мистическая Поэзия

Они в листвах затаены,
Под кожурой древесных сыпей,
В корнях – яслях земной коры,
В когтистых водорослях выпей
И слёзно просят – ты нас выпей...
Мы силой древней дарены,
Той самой, глазу что не видно,
А излакав такой слюны,
Провидцем грянешь сам великим.

Никто досель не близок к ним,
Вдали не сыщешь даже стана –
Их просто нет и... есть они...
Нельзя, хотя и можно... странно...
До граней тех скользнуть нежданно,
И полным жизни отойти
В миры иные под сопрано
Счастливой музы, где найти
Всё то, что было так желанно.

Зачаткам семя кладезь дан –
Нежнейший всход в красотах звуков,
И в красках свет обетован
Им – скрытым нам в обитель духов…
Он соткан, первоздан, окутан
Из высших сфер меридиан
И из глубин... там сильф не пуган,
А тихо зреет, как вулкан,
Который ждёт своей минуты.

И прекратит хожденья мукам,
Лишь только вырвется наружу.
Одним благим сияньем круга
Согреет всех, как солнце в стужу –
Подобно пламенному мужу
Или плечу большого друга,
Что будет вовремя... и тут же
Покажет истинность недуга,
И мы увидим – он не нужен.

К тому же станут плакать души,
Когда во взорах блеск узоров
Проснётся, и услышат уши
Напев столь редких перезвонов –
Их притяженье сладких стонов,
Шептавших – выпей-ка нас лучше,
Пока не пал в плену загонов
Хромых законов, чтобы мучить
Себя... а быть всегда спасённым.

Помню, как-то уснул я рано –
Лёг вздремнуть, но повержен был
Сном тяжёлым и очень странным,
Где лежал на исходе старым
И с собою в тиши говорил.

И уста шевелились вяло,
Да блуждали глаза, как дым.
Плеть-рука одеяло мяла,
А вторая совсем коряво
Пообвисла прутком косым.

И кому-то шептал невнятно –
Вот парнишке на стороне...
Тот склонился над телом рядом
И старался вникать изрядно
В мои доводы в голове.

Ведь сидящий юнец, что сбоку –
Молодой симпатичный я...
Не подвержен как будто сроку
И, внимая теперь уроку –
Дед воспитывал сам себя.

Мямлил – будто зря всё затеял,
Не использовал данных сил,
Прогулял их и в прах развеял,
Не ценил время, не лелеял –
Цикл впустую земной прокутил.

А теперь за свой срам жалею...
Слышь, сынок – он меня схватил
За ладонь и воскликнул – верю!
Я тебе, как себе и смею
Передать, чтоб ты жизнь любил.

Не теряй ни секунды даже –
Сделай то, с чем пришёл сюда.
А иначе в постыдной краже
Обвинён будешь и помажен
Перед совестью навсегда.

И старик, морща лоб, продолжил –
Дом построй, воспитай детей,
Сотни тысяч стихов пригожих
И ещё миллион не хожих
Добрых слов подари для людей.

Посади пятьдесят деревьев...
Если сможешь, то больше сей.
Беднякам помощь и доверье,
А унынью отдай веселье
И как ветер свободный вей.

Сон прервался на этом месте
Как-то быстро. И я вскочил.
Пальцы двигались в перекресте
От нежданных таких известий,
А вокруг другой мир царил.

Стены, окна и двери те же.
Вроде так же осталось всё.
Только лик мой был вовсе свежий,
И весь вид до того прилежен,
Словно скоро мне повезёт.

Мысли стали мудрить, как надо –
В них собралась мозайка зараз.
Без сомненья с такой наградой –
От старца кладом – полным блага,
Буду действовать прям сейчас.

О чём бы мы ни говорили
С тобой, лукавый изувер,
Всё это раньше проходили
На Патриарших с Пикадилли,
Но вот опять свернули в сквер.

Ты пригласил меня общаться,
Хоть я не твой приветный гость.
Наш разговор, быть может статься,
Сегодня суть изменит вкратце,
Но мне он словно в горле кость.

Щелчком привычной распальцовки
Когтей нарощенных с кривцой
Тебе не занимать сноровки –
Как в кресло сел, уж больно ловкий,
К тому ж с отравленной душой.

Ну что ж, начнём, свежо преданье –
Твои вопросы тоже знаю.
Ответь-ка лучше на мои –
Когда и где, в каких скитаньях
Ты был в своих воспоминаньях...
Бездарных сколько вех прожил?

Ах ты не жил... Зачем же мёртвый
Все десять тысяч лет подряд
Обряд творишь нелепо-кровный
И пышешь, весь злодейством полный,
Земных существ таская в ад.

Что, не пресытился грехами?
Тогда давай, скажи стихами,
Как Мандельштам и Фет, и Блок…
Ведь если честно между нами –
Коль ты могуществен словами,
То и разить бы рифмой смог.

Да и делами, видит Бог,
Нет ниже целей. Как итог –
Твой крематорий вскоре пеплом
Засыплет, и весь чёртов лог.
Не перешагивай порог того, где сам умом далёк.

Так подытожим, мистер дьявол,
Беседу эту тет-а-тет –
Уж начал ты признанья рьяно,
Но не сошёлся клином свет…
И вижу я один ответ –
Что душишь только души пьяно,
А больше проку в тебе нет.

Они приходят лунной ночью,
Когда спокойно люди спят.
Влекомые горячей кровью,
Вампиры стаями летят.

Нельзя впускать их на пороги,
Хоть слёзно будут умолять.
И если пригласите в гости,
То жадно станут убивать.

От вурдалаков есть спасенье –
Размять и засушить чеснок.
Посеет трепет и смятенье
Простой осиновый листок.

Креста боятся кровопийцы
И гибнут от святой воды.
Сгорают мерзкие убийцы
Под солнцем грудою золы.

Но снова тёмною порою
Придут живые мертвецы –
Из гробовых своих покоев
За плотью следуют гонцы.

И вновь без устали вонзают
В сосуды шеи два клыка...
Напьются крови, исчезают,
Забрав с собою на века.

Когда-то Дракула могучий
Запрятал злобных упырей
И схоронил в лесах дремучих,
В летучих превратив мышей.

Сродни он гному городскому,
Да в избах стареньких живёт.
И рад хозяину любому,
Который душу не гнетёт.
Поэтому придётся в дружбе
Бок о бок хлеб делить с малЫм,
Иначе станет он недужным,
Капризным духом, даже злым.
И не приемлет домовушка,
Когда в семье раздор и пьянь,
Начнёт чудить, чинить ловушки,
Выкидывать ночную дрянь.
И превратится в барабашку,
А может даже в полтергейст –
Порвёт хозяйскую рубашку,
Воспламенит на кухне смесь.
И зазовёт подземных гоблов,
Чтобы гулять, шуметь и бить...
Всё раскидают, испохабят,
Закончат лишь к утру крушить.

Таким бывает банник редко –
Прощает людям он грехи.
Готов хранить жилище верно,
Чтить вновь закон своей семьи.
И если в доме всё нормально,
То счастлив будет домовой.
Дурить закончит аномально,
Напустит благостный покой.
И только ночью в промежутках
Иной раз шорох проскользнёт –
Мохнатый друг зашарит в сумках
Или скамейку развернёт.
Но крепкий сон своих хозяев
Эльф не устанет охранять.
Любых незваных негодяев
Смельчак сумеет отогнать.

Сердце охотника бьётся осколками.
Звуков давно нет в шуршащей тайге.
Только сверчки потихоньку защёлкают,
Холод свербит в полу-призрачной мгле.

Полночь накрыла тревогой щемящею,
Издали вздрогнуло эхо земли.
Гул раскатился. Походкой кипящею
Шёл людоед, чтоб отведать крови.

Жутко буравят навыкат глазницы,
Ноздри раздулись, предчувствуя смерть.
Толстые пальцы в рогатину впились,
Силится монстр человека узреть.

Но он не знает, что сам стал добычею
Грозного воина серых равнин.
Старый солдат не боится обличия
Мерзкого варвара, хоть и один.

Стиснул рукой закалённую пику.
Лишь бы до сердца добраться его
И насладиться агонией крика –
Ждёт Ганнибала охотник давно.

Быстрый удар закончит трагедию,
Больше не тронет злодей никого.
Это последний хищник наследия
Самых жестоких из рода сего.

Косматый плут таится в буераках,
Владеет заповедным миром он.
Давно живёт в потусторонних мраках
И гонит всех из личной жизни вон.

Этот хмырёк, на первый взгляд негожий,
К тому ж дурною славой знаменит.
Такую нечисть лучше не тревожить,
А то шалить начнёт лесной бандит.

Все называют его просто – Лешим.
Коли учует странника в тайге,
То не пройдёт тот ни верхом, ни пешим,
И заплутает так, что быть беде.

Прихожему не будет снисхождений,
Замутит ясный взор до дурноты.
И завихрит мозги до наваждений,
Крутить начнёт до самой темноты.

А ночью вдруг завоет лютым волком,
Дрожать заставит уханьем совы.
Скитальцы побегут, не зная толком,
Где спрятаться от непроглядной мглы.

И это время не упустит лихо –
Подальше в глухомань дух заведёт.
Закружит по таёжным лабиринтам,
В которых сам чёрт ногу подвернёт.

Не помнят путники, что лесовик наделал.
Очнутся утром в пламенном бреду.
Глядят – в других местах лежит их тело,
А ноги отнялись и не идут.

Нагонит страхов изувер туристам,
Заставит биться бешено сердца.
И даже самым ярым атеистам
Признать придётся – кровь сошла с лица.

Но просто так проказник не отпустит,
Спектакль разыгран будет до конца.
На головы он седины напустит,
Чтобы запомнили насмешки подлеца.

Затмение грядёт. Притихли звуки.
Часы замрут с кукушкой на стене.
Ведун, шепча, проделывает трюки,
Колдуя в печке на большом огне.

Клинок из серебра свисает в ножнах.
Чеснок на шее. Крестик на груди.
Войну закончить эту невозможно,
И битве быть кровавой впереди.

Разносится вокруг вой оголтелый,
По ставням ярый скрежет от когтей.
Святой водой побрызгав хлебец спелый,
Идёт охотник бить шальных зверей.

Он не поддастся силе непристойной,
Не знает страха бешеных клыков.
Вооружённый, поступью достойной
Выходит на крыльцо крушить врагов.

Тьму озаряет факелом слепящим
И направляет вещий арбалет,
Заправленный стрелою трав смердящих,
В глазницу твари смерти шлёт привет.

Завыл мохнатый волк, задёргал лапой,
Упал на левый бок и заскулил,
Но мчатся старца рвать толпой кудлатой
Огромные чудовища низин.

И выхватив кинжал из твёрдых сплавов,
Ведун бежал навстречу диким монстрам.
Он вырывал с корнями причиндалы,
Мельчил на части оборотней кости.

Крестом святым отпугивал фантомы,
Заклятья слал, нечистых пригибая.
Горящим взором гнал зверьё в угодья,
Убитым морды смело отрубая.

Открылся диск луны, сменив затменье,
И озарилось поле битвы ярко.
Попятились назад, в тайгу, в смятенье
Безумные вояки, дрогнув гадко.

Оскалив напоследок жутко пасти,
Они ушли до завтра восвояси.
Но с новою луной начнутся страсти,
И снова ночь прибудет тёмной власти.

Сегодня бой охотника закончен,
Но не устал и двинулся он следом.
Клинок всё так же яростно заточен,
Руке карающей покой не ведом.

Дымок с трясины поднимался –
Болото чавкало, глотало…
И лунь глазастый удивлялся –
Куда же всё вокруг пропало?

Исчезли разом кочки, травы,
Кусты валежника расплылись.
И лишь вонючий смрад отравы
С мошкою в воздухе кружились.

А в стороне стоит сторожка –
Кривая, на куриных ножках,
И к ней, заросшая дорожка –
Вся в черепах, костях и рожках.

Мерцает свет внутри хибары.
Туман густой кругом клубится,
И в нём предвидятся кошмары –
В гробах лежат три кровопийца.

Те, что с краёв немного тощи,
И словно бледные поганки
Встают и движутся на ощупь,
Чтобы кормить свои останки.

А в центре живодёр упитан –
Недавно юшечки напился…
Весь мокротой ещё пропитан,
Зрачком багровым в спину впился.

Их путь лежит к ужасной топи,
Через тропу гниющих трупов.
Там будут жрать кишащий опий,
Аорты рвать стонущих хлюпов.

Болотным маревом застлало
На милю – ничего не видно.
В тиши зловещей ощущалось,
Как смертный час ползёт ехидной.

Долина смерти распакует схрон мертвецкий,
Настелет скатерти на мраморный каньон,
И обывателей начнёт будить дворецкий –
Костлявых, съеденных прожорливым червём.

И встанут трупы, восхищаясь минаретом
Навета тени мрачной, где приник крылом
Сам ворон чёрный под полупрозрачным светом
Глазниц глубоких, опоясанных бельмом.

Ночь чаш кровавых забурлит напитком алчным…
Воссядут призраки, пьянённые вином –
Каждый в своей могиле с чмоканием смачным,
С паршиво-злачным, дробью лязгающим ртом.

Ждут вер-тела нежнейших мяс и сухожилий,
Свежайшей юшки, вкусно-пахнущих мослов –
Суждённой партии ещё живых рептилий
Из человеческих созревших потрохов.

Красивых станов, ног, предплечий рук и бёдер,
Волос кудрявых и лоснящих длинных кос,
Частей хрустящих и налитых с верхом вёдер
Для влаги жертвенной, для орошенья рос.

Пир продолжаться будет трое лунных суток –
Князь тьмы и почести возьмёт, и похвальбу,
И душ проклятых омерзенье – прах их жуток.
Он всем насытится… накормит и гурьбу.

Прольются реки вязкой жижи с испареньем,
Где трупы станут исчезать в трясинной мгле
Низины приторной, гнилым пропахшей тленьем –
Долины сумрачной с Сатиром во главе.

На ногах неокрепших забреду полушатко
В заповедную зону иллюзорных краёв,
Где хранится извечная сплетен разгадка
За печатью запрета параллельных миров.

И в тоннеле помчусь на крылатом грифоне,
Озаряемый вихрем хвостатых огней,
Ощущая, как вьются и тянутся к кроне
Лепестки древа жизни могучих стеблей.

По закрученным ветвям стекают капели,
Отражаясь слезинками сочности льдин,
А на склонах пурпурных гарцуют газели,
Исчезая в сверканье алмазных глубин.

Впереди, раздвигая изумрудные горы,
Властелин корни вьёт, застилая проход –
Там граница двух лун и дупло в коридоры,
Где живёт первозданный эльфийский народ.

Вот туда и несусь, в релаксацию знаний,
Провожаемый сворой дозорных орлов,
И достигнуть хочу расы мудрых созданий,
Что давно отреклись от земных берегов.

В измерении новом забуду усталость,
И неведомой силой нальётся мой торс.
Из коленей исчезнет привычная слабость,
Кровь опять забурлит, как малиновый морс.

Распахнёт чародей вход изящною тростью
И укажет тропинку когтистой рукой,
Заперев следом дверь белоснежною костью,
Навсегда брешь закроет горбатой спиной.

К этой тайне стремился я долгие годы,
Исковеркав сознанье поперёк и повдоль.
А теперь в том дупле пью настой мандрагоры,
И алхимии учит меня древний тролль.

Не кривитесь в кривых зеркалах –
Они вас и так враз измордуют.
Не экстаз это... вскрикните – ах,
Борясь с ужасом в попятую,
Но с бельмом на глазах и вслепую
Вы споткнётесь и вкусите страх,
Растворяясь в кривых зеркалах.

Отражение зыбкое пасть
Всласть откроет, крикливо любуясь
Тем, спешит кто в забвенье упасть
И пропасть, зеркалам повинуясь,
Где, с уродством в красе соревнуясь –
Каждый первый пытается красть
Часть себя, понимая – в плену я.

Не кривитесь в кривых зеркалах –
Не смотритесь чарующе в бездну.
Искажение душ – это прах,
Что сосёт жадно в омут нетрезвый –
И останетесь там вы, любезный,
Навсегда, без любви, в холодах –
В извращённых кривых зеркалах.

Мой милый ушастый гоблин,
Когда ты ко мне явился,
Я думал – то сон приснился
Прекрасный, совсем незлобный.
Губами ж как только впился
В мои, что давно иссохли –
Меня превратил из рохли
В того, кто в тебя влюбился,
И сразу на бой решился –
Извлечь ту вторую сущность,
Так с внешностью несравнимой –
Нежнейшей, для сердца ранимой.
Но всё же влечёт беззвучность
В движениях, как пантомима –
Где мантра твоя нелюдима,
Покой пеленав в неразлучность.

По пыли зорь и по росе ночей,
Холодных троп и жарящих ключей,
Оков, опутавших стеснения очей
Лучом гасающим и мраком обелённым.
Без света свет, безо всего ничей,
Один для всех, и скальней, и мягчей,
Для добрых враг и друг для сволочей,
Ничтожно дерзким и велико скромным.
Нагой в тенях, невидимый при дне,
Всегда вверху и сразу же на дне,
На солнце тот же, что и на луне,
А на земле чужой и свой навеки.
Силён в ползках и слабый в топтуне,
От правды скрыт, открытый при вруне,
Горит в воде и топится в огне,
Как великан, но в образе калеки.
Не Он совсем и вовсе не Она,
И не Оно, и даже не душа,
Всё сохраняет за собой, круша,
И видит также безнадёжно слепо.
Смеётся с болью, плачет же смеша,
Мал, словно мир, стар телом малыша,
Стремглав к тому же очень не спеша,
И нет следа, но навсегда есть слепок.

От прелости замшелых луз,
От источенья слюнных желез
Крестил чертей трефовый туз,
Куная их в креплёный херес,
И метя крапом в масть – фореверс,
Давал понять, что значит вкус.

Да уксус растирал от язв,
И лопухи клал с чистотелом –
Омывши нечисть десять раз,
Он ставил в круг и, между делом,
Чертил им – козни белым мелом
В предначертанье лунных фаз.

О, мюзикл – веков конфуз
Играй фантами конфетюра,
И этот мощный перегруз,
Когда мал-мальски увертюра,
Блеснув, как новая гравюра,
Закрепит святочный союз.

Гитара-бас с виолончелью
На бис моднячего сопрано –
Не унитаз, где развлеченью
Остаток дня предаст спонтанно,
И будет лимфы драть гортанно
Ибис, отдавшийся креченью –

Не феромоня узость блуз,
Не возжелая тугость бёдер,
И не проникнув в тесный шлюз,
Где побывал когда-то Шрёдер –
Теперь там воет только ветер
И старый черепашкин блюз.

В нём ментальный разлом
Отражает гранит –
Рвётся с каждым узлом
Плоть, где тянет магнит.
И в проходах таит
Вкось, впритык под углом,
Клонов мечущий дом –
В зеркалах лабиринт.

Вязь прострации стен
Искажает в глянце,
Будто коконы вен
Жжёт игла на шприце,
И в распухшем лице
Мукой гнёт локон фен,
Изменив феномен
В лучезарном дворце.

И там каждый пиит –
Несуразный вдовец.
И нещадно фонит
По осколкам слепец.
Сам с собой под венец –
Это здесь не претит,
Заложить динамит
И устроить конец.

Гортанностью рыков трахеи бурлящей,
Когтями изящными сгибы раскрыв,
Горгулья стихией смертельно-крутящей
Крылами вздымает с земли камней взрыв,
И следом ударной волны шлёт наплыв,
Где в натиске слышится шеей хрустящей
Прощальный и чей-то ничтожный надрыв.

Бросок и удар, преломляющий кости,
И хваткой железной повержена плоть –
И криком души, убивающей злости,
В припадке ощерится нечисть-юродь,
Которая будет кромсать, рвать, колоть,
И где-то минутою позже прихвостни
Сбегутся, скуля, передранки молоть.

Ах, мощь птицы-зверя с кривою осанкой,
Ах, клюв, пробивающий толстый металл –
Резвишься не в меру большой хулиганкой,
И вовсе не так твой и страшен оскал,
И даже тебя бы обнял, приласкал –
Но в выси паришь неподатливой самкой
И всех мужиков ты разишь наповал.

Пусть буду последним твоим я героем,
Как рыцарем в шлеме и латах стальных.
Меня не возьмёшь на испуг резким воем –
Уже не боюсь в завихреньях седых,
И в возрасте этом не дам передых,
А сам поведу свой трофей под конвоем,
Когда после схватки останусь в живых.

Кромешной. Нет. Чернящей тьмою
Нависло небо над главою.
Кружу, дрожу, взываю слепо...
Деревья тянут криво плети,
Хватают, режут, держат крепко.
Не видно тропки под ногою,
Но бьёт на ощупь под стопою
Настил из черноземной тверди.
Проплыл в листве прищур лукавый
И камнепадом вслед скатился
С горы седого великана –
В больших стволах он притаился.
Прорвать грудиной прутья клети.
Уже всё ближе... за спиною
Притопот чмокающих гномов.
Бьют по лицу слова из веток:
«Возьми, прими, теперь ты – гений!»
И не понять то направленье,
Где ждёт, казалось бы, спасенье.
Но крутят мазаные черти
По тёмным закоулкам ночи,
Всё дальше леший вглубь уводит.
«Проснись», – шепнул змей подколодный,
«Держи его», – метнулся ветер.
Скребёт при выдохе, сжимает
Озноб в тисках, и пот холодный
По шее липким соком тает,
За горб крысиный смех цепляет.

Я постепенно превращаюсь в зверя –
В чудовище с архангельской душой.
Сквозь отведённое Всевышним время
Мчусь – судеб падших Агнец роковой.

Вместо лица – оскал клыков ужасный.
Покрытый шерстью с головы до ног.
А за спиной двукрылый горб злосчастный,
Несущий кару, боль и очищенья смог.

Земля – прибежище для низшего разврата,
Пункт пересыльный злыдней Сатаны,
Каморра демонов и далее расплата,
Где ангелы кромсают слуг войны.

Как долго не был в образе святоши,
Но помню чётко тот греховный плен,
Когда влачил армейские галоши –
Одним из тысячи попавших под расстрел.

И по проклятиям чистилища мотался,
Зависнув в небе между двух миров.
Прошедши ад и рай, потом вживался
В свой жуткий лик – дар прихоти Богов.

Теперь я сам Вершитель и Каратель.
Держу в когтях ловушку мертвецов.
И душ заблудших мрачный истязатель –
Таскаю их на плаху, как птенцов.

Уж скоро срок грядёт перерождаться –
Ступенью выше станет светлый сан.
И над убийцами придётся изгаляться –
Тех тварей брошу в огненный капкан.

Лечу... и глазом красным, как рентгеном
Зондирую гниль сущности людей.
Найдя грешок, его лихим моментом
Заковываю мерзостью своей.

Исполнен долг – одним Иудой меньше.
А сколько вот таких ещё казнить?
Но мне от этого совсем не легче –
Хочу опять жить, верить и любить.

Я медленно врастаю в облик зверя,
И нет пути в святую цитадель.
Мой дом – где палачей угрюмых племя
Вершит суд высший каждый божий день.

Мне снился очень странный сон,
Где демон чутко-поэтичный,
Когтём чертя сонет лиричный,
Как мой второй рождённый клон –
Склонился тенью над столом.

И он лукаво был двуличный
В своих стараньях неприличных,
Будто сводил в стремленьях личных
Со мной счета…
А мрак критичный
Не оставлял мне ни черта.

И между нами невидимкой,
Как пропасть, пролегла черта,
Где он – безмолвный сатана,
А я же – просто,
просто Димкой
Дышал от ужаса едва –

Лежал безвольно обездвижен,
И голос, что был еле слышен,
Всё громче тембром наливался,
Всё звонче в глушь уже вонзался –
Всё громче,
звонче,
больше,
выше.

Эй, Демон, кто ты? – я кричал –
И почему меня не видишь?
И почему совсем не слышишь? –
Ведь столько лет во мне страдал –
Тебя всегда ночами ждал…

Эй, Демон, как же твоё имя? –
Смотри. Смотри. Вот здесь – я, Дима,
Но он настойчиво пытливо вбирал
И внюхивал ноздрями вымя,
И взглядом стылым угрожал.

Кто ты, скотина? – я стонал
Сначала бережно-пугливо,
И снова в крик неумолимо
К сатиру чаянно призвал –
Так отзовись, глумной шакал.

Иль разорву тебя в мякину,
Как разношёрстную перину –
Но вновь в порыве сознавал,
Что дьявол сам меня ковал
К давно остывшему камину –
То был финал…

Финал. Конец, где всё зависло,
Затёрлось, смылось и пропало,
И моя сущность обнищала –
Лишь тот двойник в муре оскала
Водил лапищей так же быстро,
Из чёрных век бросая искры.

И было холодно и склизко.
И было муторно и низко.
И я дичал…
И вспомнил я о самом близком.
И понял, что был эгоистом.
И зарычал.

А Демон встал и поклонился,
Как будто только что явился
Из дальних стран.
И лик его преобразился,
И показалось – бес влюбился,
Но всё молчал.

И тут, как призрак, растворился
И прекратил,
растаял,
скрылся
Мой вещий сон.

Блуждает эхом ответ со смехом –
С противным смехом, обвитым грехом,
И в унисон –
Слова те слышу, что воскрешают
и вопрошают,
суть упрощают –
Не он тот Демон, а ты, Димон.

В залах грация порхала каруселью,
Возомнив себя принцессой, что ж,
И кутил смазливо вздох вельмож,
Подчинившись вздорному веселью.

Ах, лебёдушка, прощальный танец
Заметёт следы кухарен грязных.
Свежим веяньем убранств атласных
Дразнит щёчками, пьяня, румянец.

Как пришла без роз по зову сердца,
Всколыхнув знать королевой бала,
Лёгкой поступью звезду сорвала,
И янтарный трон открыла дверца.

Юный князь, не ощущавший прежде
Тех прикрас в роду дворянок званных,
Черт точёных и движений плавных,
Обезумел в страждущей надежде.

Полумраками лампад сусальных
Он ловил, в сомненьях отражаясь,
И в тенях красы младой купаясь –
Дуновенье страз шелков вуальных.

Кто ты, голубь, – молвил Гранд, терзаясь –
Будь со мной хотя б ещё мгновенье,
Не молчи, нет сил хранить терпенье –
Ей шептал он, сказочно влюбляясь.

– Когда месяц обогнёт круг Водолея,
Ночью той явлюсь твоей невестой.
А сейчас прости, мой принц небесный,
Жди. Лишь завтра расколдует фея –

Отвечала незнакомка ему смело –
И лучилась, и сочилась, и пленяла.
И за тканью блёсток жгучих карнавала
Тело девичье царевича пригрело.

В туманной пелене шуршали
Теней причудливых растленья,
И дивным звуком пасторали
Клубились мутные виденья.

Жевал болгарскую сигару
Обрюзглый дворник-закутошник.
Он вёз, бренча, в тележке тару,
Бормоча тихо в свой лапошник.

В дворах стояла непогода,
За щёки брызгая промозглость.
И шарф, как красный воевода,
Окутал шею, храня тёплость.

И было натужно печально
Да одиноко нелюдимо –
Лишь скрип изношенно-тонально
Скрёб по вискам неумолимо.

А мгла сгущалась и саднила,
И шелест листьев у дороги
Шептал – «Иди сюда, чудила,
Мы ждём тебя, брось эти дроги».

Он ощущал, как вратник неба
Тащил сырое покрывало –
Из уголков морось загреба –
На землю дождик выжимало.

И что-то плотное и злое
Накрыло голову и плечи,
Забрав метельщика с собою,
Неся его обрывок речи...

Оставив шарфик в переулке,
Что испарял ещё нагретость
В повозочке недавно гулкой –
Теперь с дымящей сигаретой.

Отвяжись беспутством, бледная маркиза,
Выйди из застенков отческих палат –
Вольной танцовщицей с таинством сюрприза
Отомкни застёжку нераскрытых врат.

Пусть слугой народа примешь подаянья
И в грехах нальёшься в персиковый цвет –
Сладостны порою будут истязанья,
Так же, как заманчив девственный букет.

Лёгок путь разврата в молодые годы,
Набожны свирели в золотых очах –
Пиковой подстилкой в стане воеводы
Картою краплёной молвишь при свечах.

Лунный камень снимет ведьмины запреты,
Обладавши силой семерых волхвов,
Постигаешь книгу тёмных амулетов,
Указуя сердцу предпоследний вздох.

И колдуя млечно в обнажённом виде,
Заплетаешь косы аспидом в руно,
Призываешь духов в плачущей молитве –
Суженного просишь в полночь всё равно.

Магия печали одинокой девы
Заклеймит страданья в пагубной душе.
И клинком занесшись из кленовой древы,
Разом развенчает заговор вершей.

Вырви мне сердце – сожри его с кровью.
Сдери с меня кожу – посыпь её солью.
Порви мои ноздри, воткнув в них два пальца.
А я только буду над этим смеяться.

Сними скальпель бритвой и голову сразу,
И члены от плоти отрежь, как заразу.
Прутом раскалённым глаза ещё выжги
И сбрось все останки с останкинской вышки.

Ломай кости палкой, коли тело пикой.
Ногами попрыгай в истерике дикой –
Размажь по асфальту, как мокрого слизня –
Тебе отдам с радостью тридцать три жизни.

Гудящей массою, дубравы шевелящей,
Как желчью ящера ползущей и живой
Иль изрыганьем великана спящего,
Из дупла сыплется, сбиваясь в тучи, рой.

Степенной похотью, кудрями развеваясь,
То разлагаясь, то взвиваясь ввысь
И снова медленно на кроны опускаясь,
Он словно лев в прыжке или лесная рысь.

И мановением неведомого зверя,
По чьей указке вспыхнет зревший бунт,
Неудержимой страстью раненого вепря
Задребезжат деревья, разрыхляя грунт.

Как три орды жужжащих и неистовых,
Сомкнувшись строем в вертикальный клин,
Взлохматят прерии чащоб раскидистых,
Несясь туда, куда прикажет властелин.

Ломая ветви силой необъятною,
Полк верноподданных осиного гнезда
Закроет небо селью первозданною,
Движимой курсом смерти в города.

Отторжение всего происходящего
Монотонным гулом откликается
И впивается от острия сверлящего
Червоточиной – там, где душонка кается.

Да стекает по канавкам жидкостью,
Наполняет алым выемку бурлящую,
Искушает подношенье милостью,
Разливая в чаши кровушку парящую.

Пир девятый сатанинских прихвостней,
Гром средь неба у застолья адова –
Кто проворством обладает пакостней,
И кусок тому обжорства гадова.

И кучкуются здесь птицы мёртвые,
Звери чёрные бегут, клыками клацают,
По углам садятся в стаи злобные –
Подаянья ждут да челюстями мацают.

Обретают силу перевоплощением,
От грехов людишек насыщаются –
Их карают, преподавшись мщением,
И злорадством бесовским прельщаются.

Свет на стенах Колизея дьявола
Вперемешку отражений пляшущих
Завихряет круг централа званого,
Выпуская смерч теней маячащих.

Он сосёт исток воронкой красною,
Расширяя жерло ненасытное,
Всё сметает мощностью ужасною
И в отверстие летит открытое.

Пир девятый из вулкана вырвется
И обрушится на землю полчищем,
Разорвёт нутро, что еле жиждется,
Кровожадным растоптав побоищем.

Зуб на зуб не попадает,
Я сижу в овраге стылом.
Надо мною уплетает
Кости демон опостылый.
Он меня пока не видит,
Занят чмоканьем злорадным.
Что мне делать? Как мне быть?
Нужно ноги уносить.
Тварь висит над головою,
Жрёт и каплет... прямо кровью.
Собираюсь с духом смело –
Рву галопом оголтело.
Оборачиваюсь взад,
Вижу, глазки там горят.
В мою сторону повёрнут
Злобный череп... каплет кровью.
Слышу – гонится скотина
С придыханием звериным,
Захотел гад свежачка –
За спиною в три скачка,
Лапой норовит убить.
Не до жиру – лишь бы жить.
И несусь, петляя юзом,
Чтобы демон не достал.
Вдруг, споткнулся и упал,
Покатился в яму пузом,
Как мешок с тяжёлым грузом…
И во сне я закричал.

С горящим факелом блуждая
Впотьмах сырого подземелья,
Почти на ощупь шёл, ступая,
Не сознавая, где теперь я.

Число ночей, что в заточеньи
Провёл, как свой греховный плен,
Не поддавалось вразумленью,
Незримо превращаясь в тлен.

Ужасным было осознанье,
Что проклят брошенным на век.
И двадцать лет моих страданий
Мне дали знать – я Человек.

И раз за разом, каждый день,
В цепях, стремясь освободиться,
Точил осколком острым звень,
Боясь – ума бы не лишиться.

И вот настал заветный час,
Оковы сброшены стальные.
Но тут бунтарский дух угас,
Я вспомнил тяготы былые.

Мой мрачный дом в тени Аида –
Хоть здесь невольником и был,
Стал счастлив, и прошла обида.
Молитвами терзанья смыл.

Нигде так душу не исправят
Ни храм святой, ни тёплый хлеб.
А только долгих мук закланья
Несут плоды в ущерб судеб.

Провинность, ставшая неволей
В безликой пагубной дыре,
Злосчастной выпадает долей,
Жизнь закрывая на заре.

Найдут мой след шакал и беркут,
Но вижу истинный свой путь.
И лучше звёзды пусть померкнут,
Чем сгнить и не успеть рискнуть.

Скольжу, взбираясь по костям,
Не передать тех ощущений,
Когда в глаза глядишь смертям
Под хруст останков поколений.

А вдалеке забрезжит свет,
Ползу из темноты утробы…
И мне не жаль пропавших лет,
Лишь бы вдохнуть глоток свободы.

Влекомый по волнам, я плыл приговорённый,
Привязанный к доскам озлобленной толпой,
Молился небесам судьбою заклеймённый,
Не веря, что вернусь когда-нибудь домой.

И призывая смерть в своё немое тело,
Готовился принять удел свершенья зла,
Но чудом ли, везеньем – уже не в сути дело –
Та роковая жуть мой облик обошла.

О, ведать бы тогда, что Самур сыграл шутку
И проклятой Ехидны послал безмолвный след,
То лучше бы сгореть, попавши в душегубку,
Но знать, что закопают в могиле мой скелет.

И чувством боковым иль зрением невольным,
В тумане серой мглы теряя здравый ум,
Увидел остров я и, счастьем окрылённый,
Стал бороздить ногами бурлящий Каракум.

Доплыть скорей туда, обнять комочек суши,
Хоть кисти туго связаны морским узлом.
Надежды не терял, знал – сгнить сухому лучше,
Чем быть разрезанным акульим плавником.

Всемилостивый рай встречал меня убого,
Внушая видом всем, что я – нежданный гость.
Не чаял мой герой собакой одинокой
Остаться здесь и грызть обглоданную кость.

И вот на берегу песчаном оказавшись,
Свалился в забытье провальным кратким сном,
С промерзшим станом, до чертей уставший,
Дрожал, как червь дождливый, зажатый в нервный ком.

В распятиях холмов, что отмель окружали,
Таилась неизвестность страшащих небылиц,
И суднам проходящим зловеще угрожали
Величия утёсов, склоняющихся ниц.

Сон тяжкий навевал волнения страданий
От прожитых страстей в борьбе за свою жизнь.
Никто не знал, что зверь на острове гаданий
Найдёт позорный дом, в котором правит слизь.

Тем зверем я и стал в совокупленье диком
С пещерою сырой, где от дождей, ветров
Скрывался много лет в смятении безликом
И жалко выживал, ценя холодный кров.

Подстилкою моей служили те же доски,
К которым был прикован, отправленный на казнь.
Верёвкой их скрепил и, сделав днище плоским,
Мог менее удобно прилечь, не влипши в грязь.

В расщелине горы быт скальной одиночки
Не оставлял желаний в заблудшей голове.
И годы напролёт, все дни свои и ночки
Терзал в воспоминаниях о прошлом на земле.

.......................................................

Да Бог с ней – с жизнью, если вы не цените её.
Главное – успейте сделать последние шаги не напрасно...

За тучей чёрной укрываясь,
Пронзая шпилем небосвод,
Дворец возвысился, сливаясь
С горой, объявшей горизонт.

Здесь нет ни путника, ни зверя,
А только камни и пустошь.
И не откроет замок двери
Ни в жар, ни в холод и ни в дождь.

Лишь синий ворон охраняет,
Летая в грозных облаках,
Да серый волк в цепях страдает
И держит кость в своих клыках.

Внутри на троне нет хозяев,
Последний маг и чародей
Убит был местным ротозеем,
Что дураком слыл у людей.

И ветер носится по скалам,
Перекрывая зычный вой.
А в залах бывшего вассала
Царит затишье и покой.

Но в полночь лунную цепями
В глубоких комнатах дворца
Усталый призрак за дверями
Напомнит повесть мертвеца.

Развеет тучи над прудом
Ночной шалящий ветерок.
Коряги кажутся спрутом,
Который в зарослях умолк.
Карась плеснётся в камышах,
И щука тот услышит звук,
Движенье плавников глуша,
Рванет, разрежет гладь вокруг.

Ликует месяц в облаках,
Красуясь в зеркале лазури,
И берег нежится в цветах.
Лягушки рожицы надули.
Царит вокруг тишь, благодать,
Кузнечики стрекочут вальсы.
И филин начал мышковать,
Кусты ему щекочут пальцы.

Невнятный лёгкий шепоток
Скользнёт словами упоенья –
Из леса духи шлют виток
Лихого светопреставленья.
Рассыплет звёзды небосвод,
Откроет волшебства виденье.
Среди трясины, в толще вод
Князь тьмы куёт своё творенье.

На дно святого водоёма
Посеял он зерно Гоморры,
Призвал ехидного Кулёму –
Развратника мятежной своры.
И под луною, в сердцевине
Восстанет древо расписное.
Ветвями вздыбится трясина,
Прибудет племя озорное.

А над болотной пеленой
Играть поднимутся русалки,
И вместе с ними водяной
Гоняет в свадебные салки.
Визжат кикиморы, резвятся,
Кидаясь илистою грязью.
Ведьмаки к озеру слетятся,
В когтях у них бутыли с мазью.

Шуршат в траве боровички,
На головах листы-панамки.
Бегут на бал лесовички,
Смакуя бледные поганки.
Змеюки, черви, псы, коты
Нечистой масти и породы
Из разных мест сюда пришли
Гулять в кругу своей природы.

Вся нежить к древу собралась,
Начался пир утех забавных.
Орали, выли, ели всласть
Князь и его верхушка главных.
А подчинённые внизу
На ветках призрачного дуба
Зазвали молнию-грозу,
Царицу огненного зуба.

Кишели праздною толпой,
Скакали, ползали, летали.
И клан чертей ушёл в запой,
Какого люди не видали.
Но всё кончается когда-то,
И с первым лучиком зари
Прикроется шабаш внезапно,
О нём лишь помнят пузыри.

Под воду скрылось древо бесов,
Исчезли в бездне упыри.
Покой окутает то место,
Где гулеванили хмыри.
Опять осока распрямится,
Закружат птицы над прудом,
И снова щука устремится
Ловить карасика – вдогон.

Коряги тут же пнями станут,
Стрекозы их окружат вмиг,
Лесные феи дня восстанут,
Озерный воскрешая лик.
Сияет солнышко вверху,
И ароматный бриз лугов
Прогонит в мыслях чепуху,
Навеянную сказкой снов.

Причуды кроются в светлице.
Ночные звуки домовых
Приходят вечером с зарницей,
Исчезнув в сенях теневых.

А в самый жуткий час полночи
Родится вновь великий страх.
Сожмутся зубы, что есть мочи,
Безумие блеснёт в глазах.

Шуршанье слышится повсюду.
То стук пройдётся по стене.
Не спится злому чуду-юду,
И монстры кажутся везде.

Деревья стонут за окошком,
Под хриплый хохот лешака
Вдруг опрокинется лукошко
От мягких лапок кошака.

Скрипят в подвале половицы,
И звякнет когтем об стекло
Позыв черноволосой птицы.
Даст знать, что времечко пришло.

Замолкнет всё в мгновенье ока,
А через несколько минут
Запляшет горница жестоко,
И бесы жадные придут.

Начнут искать живые души,
Курочить печку, стол ломать,
Порвут материю из плюши,
Обмажут дёгтем всю кровать.

И ведьма в дымоходе всхлипнет,
Залазя внутрь попотчевать.
Жаб, крыс и змей она окликнет,
Чтоб жарить их и смаковать.

По крыше дождь ударит градом,
Забьётся молния в ветвях.
Металла скрежет где-то рядом
Застынет в сорванных дверях.

Синь воронья покроет тучи,
Закружит в комнатах, горланя.
Ворвутся карлов серых кучи,
И вспыхнет гоблинское пламя.

Но ночь проходит, скоро утро,
За две минуты до рассвета
Разгром затихнет, и как будто
Нет в памяти следов банкета.

Лишь кот, у миски озираясь,
Зрачком вопьётся дико в угол,
И спину выгнет, задом пятясь
От колдовства коварных пугал.

Уж петухи трезвонят грозно,
И солнца отблески в водице.
А белены сухие гроздья
Всё тянутся к окну светлицы.

Ау – носилось эхо в коридорах,
Раскалывая трижды направленье.
Металось с ним неистово терпенье,
Заблудшее в диковинных разломах.

И серость поглощала непробудно,
А сырость утомляла мерзлотою,
Реальность растворялась пустотою,
В которой было пасмурно и скудно.

Но зов далёкий в переходах вечных
Тянул, казалось, выход предлагая,
Где, в полумраках путано петляя,
Терялся след уже вперёд ушедших.

Сомкнулись руки воедино цепью,
Хрустели звенья, словно сучья лавра.
И рёв, снующий в стане Минотавра,
Последней был отчаянною целью.

Луна по небу прокатилась,
Разверзся мелкий звездопад.
Девица в море появилась,
С волной играя в перекат.
Лучилась телом обнажённым,
Сверкала золотом волос.
Пронзая взором вспламенённым,
Неслась туда, где пел матрос.
Примчалась и, нырнув на берег,
Прильнула к твёрдому плечу.
Зашелестела, вызвав трепет,
Заплакала, вздохнув: «Хочу».
Обнял её чернявый юнга,
Прельщённый благами солей.
Теперь до утреннего гонга
Он навсегда пребудет с ней.
И губы в жарком поцелуе
Слились, промокшие теплом.
Сердечко девушки ликует.
Вдруг вырвался на волю стон.
Не стерпит расставанья муки
Дочь повелителя морей.
Взялась за бронзовые руки
И в пену увлекла скорей.
Толкнула нежностью в пучину,
Обвила тело моряка.
И вот опять пропал мужчина
В зелёных водах маяка.
А в лунном свете перелива
Хвостом русалочка взметнёт,
И песней в сумраке залива
Прекрасный голос поплывёт.