Видишь ли, проблема в том, что она мечтала,
задыхаясь в толпе, как пепел, падала и взлетала,
выходила на шоссе, вымощенное днями. Не знала -
она счастливее всех на свете в конце начала.

Они никогда не жили – медузовые приливы, отливы,
они всегда умирали и потому были иносказательно живы.
Она находила в их сломанных волнах чувства и силы
на краю Вселенной в сердце бездонной могилы.

Боль, ты сделала ее верующей в ее бесконечность,
она ушла до того, как Cолнце взошло в подвенечность
с Летом – в вереницах бабочек и струящегося сандала
на краюшке соскользнувшего в лазурь одеяла.

Видишь ли, ее счастье – в том, что она не знала
наперекор времени, отбывающего с перрона вокзала,
что звезды уйдут с восходом на дно рассудка;
она падала и дорожила каждой минуткой.

В саду летящих камней она пела птицей,
тех, кто не спит забирают "монстры". Cторицей
возвращается смысл, убивший себя в конце дороги.
Она не знала, что ее любили не только боги.

Блуждает пуля сквозь метели -
Не заржавеет, не умрёт.
Она мир держит на прицеле,
Не прерывая свой полёт.

Вонзится в хлеб и в детский лепет,
И в сердце матери замрёт.
Ей не нужны другие цели
Она сама тебя найдет.

Она летит туда, где плачут
У изголовья пустоты.
Где ждут, где память, не иначе -
Ночь траура и день весны.

Она живёт за каждым вздохом,
Она - в венках и у виска.
Она - разрыв, проклятья шепот
И стон пробитого листка.

Она впилась в кору березы,
Где вековой царил покой.
И засочились тихо слёзы:
«Зачем? Ты вызвалась войной...»

Ей не понять, зачем калечить,
А в каждом павшем – вся Земля,
Что пули зажигают свечи,
Где сына мать в ночи звала.

Она - в тебе. В твоём дыхании -
О чем ты помнишь. И простишь.
Как боль не станет воздаяньем
И без сирен уснёт малыш.

Блуждает пуля сквозь столетья -
Не умолить ее в беде.
За ее выбор мы в ответе,
Война кончается в тебе.

Мы все в одной реке, без вёсел и руля,
Нас тащит под луной теченье-поводырь.
А где-то там, вдали - холодная земля,
А в глубине застыл подводный монастырь.

Там рыбы-фонари качают головой,
Им виден каждый борт и каждый силуэт.
Они хранят покой, извечный и хмельной,
И знают наперёд, с кем свой разделят свет.

А мы глядим наверх, где россыпь хрусталя
Нам чертит млечный путь, предоставляя роль.
И кажется, вот-вот покажется земля,
Но берег - лишь обман, вода нам - суть и соль.

Надежда - дальний блик, случайная звезда,
Что отразилась в нас и позвала с собой.
Мы тянем к ней ладонь, не зная, что тогда
Она сведёт во тьму закончить путь земной.

И нет борьбы, есть путь. И нет конца пути.
Лишь погруженье в ночь, где гаснут имена.
Ты пробуешь грести, но можешь лишь уйти
В потоке бытия до помраченья дна.

И растворится крик в безмолвии седом,
И смоет твой ковчег незримая волна.
Мы все плывём домой, не зная, где наш дом,
В реке, что так темна и «звездами» полна.

Когда же вдруг опять влюблюсь
и скулы мне сведет от счастья,
и по обломкам тьмы безстрастья
галопом в небо понесусь?

Когда же пробежит искра
между избранницей и мною
и ночь покажется кратка
между губами и тобою?

Когда же в перламутре грез
от спазмов чудного мгновенья
генетика из всех желёз
подступит жаждой вдохновенья?

С Амуром миссию храня,
когда ж любовь, так безусловна,
как вирус вцепится в меня,
прижмет и "выпьет" хладнокровно?

Ну, что ж, печально облизнусь,
как кот на скусную сметану,
но вскоре точно увлекусь -
влюблюсь безудержно по плану.

Я найду тебя во что бы то ни стало,
Ты меня лишь с ветром позови -
Позабытого у старого причала
Заплутавшей в осени любви.

Средь опавших листьев я воспряну,
Вихрем по аллее закружа.
На закате пепельно-багряном
Встрепенется стылая душа,

Занемевши в безответной стуже,
Все надежды в звездах схоронив.
Намекни лишь, что тебе я нужен
И оттаю, и пойму, что жив.

Сквозь обиды лунною дорожкой
Я примчусь на огонек в ночи;
Может задержусь в пути немножко,
Помни обо мне и не молчи.

Вспомни, как бродили по задворкам
Чистой, да обманутой любви;
Целовались в рощах, на пригорках,
И сплетались страстью до зари.

Не забудь, как синеву туманов
Пили мы, студя любовный жар.
Чувства не отпустят так, чтоб раны
Не щемил тоски чернильный вар.

Я найду тебя во что бы то ни стало,
Хоть зови меня ты - не зови.
Слишком долго нам, так не хватало
Лета недоласканной любви.

Моя мечта — утерянный обоз,
что спит в тылу, укрытый тишиною.
Я — часовой, который к тьме примерз
в нейтральных землях за передовою.

Я сам себе — и маршал, и шпион,
и тот, кто чертит карты отступленья.
Мой друг и недруг — сокровенный сон,
моё забвенье и моё спасенье.

Он дышит мне в затылок молоком
парным, как детство, пахнущим туманом,
и кормит с рук имбирным леденцом,
отравленным надеждой и обманом.

Моя мечта — как выцветший витраж
в заброшенной часовне у дороги.
Я — сторож там, вошедший в тленный раж,
и я же — вор, стоящий на пороге.

Мне б выбить дверь одним ударом влёт,
забрать тот свет, что мне по праву даден,
но тот — другой, мой верный антипод,
шепнёт: «Не тронь, он хрупок и прохладен».

Он мне твердит: «Там воздух так велик,
что ты в нём сгинешь, будто в океане.
Здесь так привычно, здесь твой каждый миг
лежит в уютном плюшевом кармане».

Но где-то там, за проволокой сна,
где пахнет дёгтем выжженная карта,
моя мечта, как пленная княжна,
ждёт штурма страсти с пылкостью азарта.

Замёрз февраль, как мысль в пустой квартире,
прибитая к стене обычным днем.
Я в том дворе служил ориентиром
между качелями и фонарем.

Луна всходила бледною кокеткой,
я на неё смотрел сквозь провода.
Как будто вечность канцелярской скрепкой
сцепляла «никогда» и «навсегда».

Слетались звёзды к лампочке подъездной,
как мотыльки на тусклый огонек.
И тишина, застывшим криком в бездне,
делила с темнотой дверной порог.

Днем управлял всем дворник, бывший ангел,
он сыпал соль на ледяной асфальт.
Он по субботам свои крылья гладил,
варил компот и запивал гештальт.

В его шкафу, на вешалке из меди,
висело лето, спрятанное в плащ,
раскрашенные призраки трагедий,
и прошлогодний высохший калач.

Снежинки целовали подоконник
строфою о небесном бытии.
А город спал, как мёртвый подполковник,
от новостей и истин в забытьи.

А на балконе, в ящике со снегом,
уснул забытый осенью пион.
И пахло детством, вечностью и хлебом,
и кротостью забытых похорон.