Ведь под Седаном будет бойня,
но не хотел он воевать,
жена, семья, детишек двойня,
его просили убивать.
За что? Он не француз и немец,
иная в жилах течёт кровь,
среди людей он чужеземец,
нашедший в Франции любовь.
Зачем война? В покое жили,
хозяйство крепкое и дом,
как мигом обо всём забыли,
кричали на него: "Убьём!
Пособник ты врага, вражина.
Коль не за нас, тогда ты - враг.
Тебе, твоей семье - пучина.
Разрушен будет твой очаг".
Война быстра. Быстры и немцы,
к нему уже они пришли,
и, по-хозяйски, чужеземцы
его повинным так сочли:

"Пособник Франции? Француз!
Жена француженка, и дети.
Коль на себя взвалил сей груз,
ты за него и есть в ответе".
Пусть был он чужд для той земли,
приставлен к стенке вестибюля,
взвели оружие... и: "Пли!" -
его убила там же пуля.

03.12.2023

По грусти правда одна есть:
умом был невеликим явно,
глупцом всяк может меня счесть...
и может оскорбить подавно.
В лучах надежды с юных лет:
смотрели, думали - особен,
ни в чём не слушая ответ...
во многом к жизни не способен.
Противиться устал. И что?
Так каждый раз - опять и снова.
За дело брался... как никто,
не выразив отказом слова.
Пусть не умел, но начинал.
Глупцу доверили такое!
Я немощь знанием сменял,
из головы изгнав пустое.
И дело спорилось в руках,
да глупым был всё в той же мере,
ходил по-прежнему в глупцах,
живя по глупой своей вере.
А если слышу, сколь я глуп...
То осуждайте - ваше право!
Срывайте с раны сухой струп,
и обижайте величаво.
Уверен я: есть глупость в вас!
Обжечься просто не боитесь.
Быть может завтра, не сейчас,
своих ошибок устыдитесь.
Доволен тем, сколь есть ума,
мне больше не дала природа.
Но смело я иду - где тьма...
и знаний больше год от года.

27.11.2023

Какой в войне быть может прок?
Вчера оставили редуты.
Сегодня загнаны в мешок.
До смерти малые минуты.
Отдать врагу, уйти - приказ.
Мы бились за клочок напрасно?
Да разве это в первый раз...
И без того всем было ясно.
Который день бежим назад.
Встаём и бьёмся. Отступаем.
Никто из нас давно не рад.
Но за Россию терпим - знаем.
Отдали важное, и пусть.
Какие наши в этом беды?
Слезой уняли молча грусть
во имя будущей победы.

02.09.2023

Пояснение: другое название стихотворения "Шевардино".

Бывало прежде - бились боги,
забыв себя, друзей, врагов,
и не имел никто тревоги,
в разор вводили отчий кров.
Кто править станет небесами?
Кому вершить свою судьбу?
Того они не знали сами,
но затевали боротьбу.
За мир была меж ними схватка.
Одни держали крепко власть,
забрав её всю без остатка,
да суждено им вскоре пасть.
Потом придут другие боги,
вновь заменяя свет на мрак.
Для них ведь нет иной дороги...
Всегда так было. Будет так.

23.08.2023

Он человеком был из стали,
он не боялся пасть в бою,
он шёл туда, его где ждали,
он помощь нёс туда свою.
И победив, снимал он маску,
и слышал смех жестоких лиц,
и видел бесноватых пляску,
и падал на колени ниц.
Зачем живёт? Кого спасает?
От жара гнева таял снег.
С поры той в мире всё сжигает,
чего касался человек.

13.08.2023

Куда податься? Честно слово.
На деле ведь путей не счесть.
Писать про важное толково?
Обитель где свою обресть?
Всего прекрасней в мире скупость.
В словах нет правды, только ложь.
В пылу речей всегда лишь глупость.
Всё остальное уничтожь.
Не просто это, как не мысли,
когда такое жжёшь огнём.
Ты к мудрецам себя причисли,
и сложно думай обо всём.
Важнее дух, что человечий,
а люди очень часто врут.
Борись в пылу противоречий,
пусть прочие лжецы падут.
Что было, будет, есть на свете...
Сам свет в единое собрать.
И буду я за то в ответе...
А может просто замолчать?

16.12.2023

Однажды разом, без волненья,
с трибуны дико закричал:
"По воле рока и мгновенья
я загоню детей в подвал.
Мне хватит времени и срока,
покуда каждый не падёт,
начну, пожалуй, я с востока,
посею горе, страх и гнёт".
Так думал он, идя войною
в крестовый будто бы поход
той злополучною весною:
стоял четырнадцатый год.
А после отобрал он веру
и запретить велел язык,
подобный дале изуверу,
себя узрев среди владык.
Он думал: вот она - вершина,
достигнут им успех земной.
Но вот вокруг него руина,
развал грозил стране зимой.
Придался низменной он склоке,
не замечая бед вокруг:
воспряли силы на востоке,
в дыму пожаров скрылся юг.
Отныне - предводитель хунты,
кричал надсадно только: "Фас!"
Он стал давить нещадно бунты,
унять не мог народный глас.
Разбил страну тогда на части.
Во мыслях словно феодал,
он не заметил в жажде к власти,
как сам в зависимость попал.
Исторг он душу, вёл на плаху,
продав всё лучшее другим,
толкая к гибельному краху.
Наверно был он одержим.
Пять лет спустя - не нужен боле.
Он дал падению зачин.
На им взращённом произволе
другой воссядет властелин.
Что до страны? Арена битвы -
планеты общий полигон.
Там, впрочем, поле для ловитвы
всегда и было испокон.
Ничто не вечно, только это,
с две тысячи минувших лет.
Быть может в будущее лето?
Пока же счастья вовсе нет.

Сказал мне как-то некий воин,
презрение читалось на челе,
почёта, славы он достоин,
быть выше прочих должен на земле.
В боях, в терзаниях боролся,
во трудностях едва он выживал...
И вовсе в мыслях разошёлся,
меня презрев - смеялся, унижал.
Сказал ему: "Не прав, ты, воин!
Нам вместе право есть быть на земле,
и труд мой важен и достоин,
и варимся с тобой в одном котле".
Смирил тогда он спесь на милость,
уразумев насколько тяжек путь,
сменил браваду на унылость:
иначе жизни понял воин суть.
Мы расходились в дружбе миром,
пока осадок спеси догорал.
Пусть воин хвалится мундиром,
своих сограждан лишь бы уважал.

26.11.2023

Посредь кипящих мыслью струй,
не ценишь вовсе тишины,
для мира всё же ты холуй,
и не дадут тебе цены.
Ты думаешь - есть вещь в себе,
берёшься даже толковать,
да крест поставлен на судьбе,
тебя же будут унижать.
Ты - есть расходный инструмент,
пусть мнящий право на успех,
цена тебе, запомни, цент,
раскиданный притом на всех.
Быть может стоит выше стать?
Попробуй, выйди в господа.
Других ты будешь унижать.
Кругом узришь людей стада.
Быть может станешь человек,
порядок сможешь навести,
но не простят тебя вовек,
сойдёшь ты сам тогда с пути.
Жизнь - есть среда из наших бед,
и нет спасения ни в чём,
вне воли каждый - людоед,
себя во думах сами жрём.
Одно прекрасно на Земле,
забыл когда на миг слова,
и видно на твоём челе:
пуста от мыслей голова.

06.11.2023

Один и два, пять, восемь, шесть,
семь, девять, три, четыре,
но десять пальцев как бы есть,
и нету словно в мире.
В десятках мнится всё кругом,
округлость в идеале,
но кто бы думал о таком,
не зная о начале.
Пустое нужным стало вдруг,
сперва как точку брали,
и появился после круг,
но ведь тогда не знали...
Родится всё из ничего,
и начали судачить:
искали только отчего,
пустое стало значить.
Отныне ноль - за грань черта,
едва не бесконечность,
открылась мира широта
и покорилась вечность.

27.10.2023

По лесу как-то пошёл толк -
уж слишком громко воет волк.
Но в чём его была вина?
Светила полная луна.
Решили скоро запретить,
негоже волку громко выть.
И приняли в лесу закон:
кто воет - будет изгнан вон.
Всех прочих заяц голосил,
один из местных заводил.
А после тёмной ночью вдруг,
когда луна ещё не круг,
был совершён опять эксцесс -
весь содрогнулся воем лес.
Тогда назначен стался суд,
но был средь прочих заяц худ.
Повисли уши, поник хвост...
Его взводили на помост!
От горя ночью заяц выл:
жену, детей - всех волк убил.

06.10.2023

Воспламенилась всюду атмосфера,
спокойной жизни приходил конец,
я слышал вопли гнева Люцифера,
на Страшный суд его призвал Творец.

Я видел красным горизонт заката,
и видел порванным на клочья мир,
в обитель ужаса неслась Геката,
кровавый в жути продолжая пир.

Я слышал трубный глас от Исрафила,
провозгласивший оным Рагнарёк.
Так эра Кали-юга уходила,
мир сам себя на смерть теперь обрёк.

Воспрял Танатос, мёртвых поднимая,
с ним Ахриман, Саурва, Индра-див,
цепных собак рвалась пожрать всё стая,
и умерщвляя каждого, кто жив.

Пустым Ирушалем был предо мною,
всяк павший мертвецом бродил окрест.
Пришла пора мир привести к покою,
донёс я на плечах тяжёлый крест.

Мне имя Калки - гибели предвестник,
из всадников несущих смерть один,
я Брахмы ныне спящего наместник,
дам миру новому в сей час зачин.

... И воцарилась тишина во мраке.
Нет ничего - сплошная пустота.
Вновь сладко Брахма задремал на яке,
а мир несли всё те же три кита.

06.09.2023

Цвести вишня не стала,
затаились в грусти лоси,
громко речь когда звучала
Тоётоми Хидэёси.

По земле бежала дрожь
и сбивались птицы в стаи.
Была то правда, либо ложь:
зароптали самураи.

В слезах вскричала цапля.
Подвёл Сэн-но жизни итог:
по мечу стекала капля,
лежала голова у ног.

Вот весны середина,
в ночи прекрасна трель цикад.
Волю принять властелина,
свершить сэппуку только рад.

25.08.2023

Нас губят идеалы прежних лет,
борьба за право выжить предков.
Мы гибнем за оставленный завет
не жить среди чужих объедков.

Забудем прошлое. Гоните прочь.
Былое в будущем опасно.
Не сможет никогда ничем помочь.
Оно терзает нас напрасно.

Пустыни средь нам суждено навек
по краю пропасти, быть может,
взирать, как погибает человек...
Того никак не превозможет.

10.08.2023

В сенате речь повёл Катон,
и был речами он искусен,
сказавши, повышал он тон:
"Карфаген должен быть разрушен!"

"Красив закат, прекрасен храм,
но мой покой был вновь нарушен,
опять вещаю, люди, вам:
Карфаген должен быть разрушен!"

"Погрязли в роскоши! Устал...
Но буду к вам великодушен.
Прощу! Да лишь бы день настал:
Карфаген должен быть разрушен!"

"Поэзия мертва. Увы!
Слог прозы ныне непослушен.
Так будьте же достойны вы:
Карфаген должен быть разрушен!"

"Безнравственность меня кругом,
порядок снова Риму душен.
Оставим это на потом:
Карфаген должен быть разрушен!"

"Крепка аристократов власть,
но всё-таки народ послушен.
Вы не давайте Риму пасть:
Карфаген должен быть разрушен!"

Так жил и думал Марк Катон,
уж был он старостью иссушен,
но радостен предсмертный стон:
"Карфаген должен быть разрушен!"

В год смерти явлена война,
Катона пыл навек остужен.
Он Риму послужил сполна:
Карфаген станется разрушен.

21.12.2023

Шакалов слышал я, гиен,
боясь увидеть монстра гаже.
Рыча в ночи, бродил Ниен,
всё сокрушая в диком раже.
Молили люди небо: "Хоть
он наполняет кровью реки,
терзая души наши, плоть,
мы отдадим себя навеки.
Спаси сегодня, только раз,
ты усмири его - Ниена!
Лиши ушей нас, Небо, глаз,
проси, что хочешь, для размена".
Сверкнула молния, гроза,
и до утра не утихая,
терзало уши и глаза,
Ниена к ним не подпуская.

Вот с той поры, случись Луне
в ночи сокрыться раз последний,
китайцы будто на войне
смелей идут на край передний.
Хлопушек взрывы, фейерверк:
боясь увидеть монстра гаже,
покуда свет весь не померк,
всё сокрушают в диком раже.

Любое слово, всякий звук,
который есть причина мук;
чужая фраза, косой взгляд,
похожий действием на яд;
молчание, немой укор,
душе чинящие разор;
враньё, обман, навет и ложь,
до боли как по сердцу нож:
забыть хотел. Всё изменить.
Не как сейчас. Иначе жить.

С годами я не стал мудрей:
жесток излишне мир людей,
уходит время как песок,
ты будешь всё же одинок,
падёшь надменный, станешь слаб.
И в день последний жизни раб
пред встречей с холодом в ночи,
тепла искать устав лучи,
никто не вспомнит по тебе.

Так в каждого из нас судьбе!

19.10.2023

Сменилось время. Небо почернело.
Так грозен сизый цвет небес.
Моё нутро пекло. Оно горело.
Будь проклят враг людей - Зевес,
и эта птица, божеская служка,
чья воля печень поедать.
Была всегда как падальщица-мушка,
её хочу я истязать.
Но сгину в скалах, тут моя могила,
а после сгинет и Зевес.
Я верю - в людях скоро станет сила,
жить смогут вовсе без чудес.
А если уповать начнут на бога,
питать надежду на него,
им в пекло небытья тогда дорога:
цена тем людям - ничего!

27.09.2023

Случилась смута в государстве,
убит правитель Бердибек.
И самозванец был на царстве,
замятни начинался век.
Полгода срок на ханство было,
опять правитель стался слаб.
Орду предательством накрыло,
вставал на хана новый раб.
А на краю великой смуты,
где горло рвали за ярлык,
так и натягивали путы,
там всяк к тому уже привык.
Накинули ярмо на шею,
роптать хотели на царя,
шли на поклон к любому бею,
прося лишь только за себя.
Не ведали свободы право,
прикрыв позорные стыды,
просили ярлыка лукаво
поныне данники Орды.
Сил не имея быть при власти,
в сей миг такие же враги,
готовые порвать на части,
раздора сея очаги.
Но осознание настало,
не тот над ними властелин.
И дани он берёт немало.
Да был бы он такой один.
Супротив выступить возможно,
зарвался темник-беклярбек.
И стало на Руси тревожно,
замятни продолжался век.
Сошлись с ордынцами на поле
Непрядвы близ реки в бою.
Случилось то по божьей воле,
впервые шли в одном строю.
Им помогла тогда молитва,
спасли от бека города.
Не за себя, за царство битва,
а царством их была Орда.
Против царя пойти не смели.
Всего два года погодя,
они немало оробели,
когда хан бил их не щадя.
Утихнут крики от разора,
поедут вновь за ярлыком.
В том нет и не было позора,
продолжат в мире жить худом.

30.08.2023

Разбитый немощью старик,
он жил по прихоти судьбы,
от боли исходил на крик,
не слышал Бог его мольбы.
С мучением встречал рассвет,
закат с желаньем ожидал,
давно он проклял белый свет.
В надежде дьявола позвал.
Потухли свечи, настал мрак,
явился чёрт - служитель тьмы,
он шёл едва и кое-как,
большой неся клубок тесьмы.
"Наверно тронулся умом, -
подумал про себя старик, -
плохим должно быть это сном".
А чёрт к нему уже приник,
окутал старика тесьмой,
без слов связал и поволок,
он забирал его с собой,
для лютой смерти явлен срок.
В аду есть место старику,
отныне жить среди чертей,
его приставят к руднику...
От рая был лишь в паре дней.
Так незачем взывать, просить,
всему наступит свой черёд:
гораздо лучше в муках жить,
чем попадать под вечный гнёт.

20.08.2023

Я выразил в молчании укор
прогнившей леностью системе,
передо мною возвели забор,
не видя бед в моей проблеме.
Стучал напрасно, люди там глухи,
им надо меньше беспокойства,
сказали только: "Этой чепухи
не хватит дела для устройства".
Подумал после - коли это так,
быть может выкопать могилу?
Иначе не получится никак,
зачем растрачиваю силу?
Уже исчезла вера ко всему,
везде ты слышишь: "Не мешайте!
Пришли сюда напрасно вы! К чему?!
Проблема ваша??? Вы решайте!"
А ты устал, и тихо давишь стон,
воспринимая то коварством,
не зная, для кого тогда закон
был установлен государством.

Среди лениво плывших груд
потоков водных я стоял,
и думал - городок Убуд
меня недаром опьянял:
слонов пещера, водопад,
холмы и реки, парки птиц,
дворцы, качели, чудный сад.
Вдруг вижу... парень бледнолиц,
ногами нервно семеня,
рот в крике молча открывал,
упершись взглядом сквозь меня.
Я сам, признаться, духом пал.
Змея? Рептилия? Слоны?
Лангур яванский!? Крабоед!?
Не ждал я смерти со спины.
Взмолившись было... вижу, дед
лицом краснея, бросил круг.
И страх меня опять объял.
А после стало ясно вдруг,
куда-то вдаль его швырял.
Что там такое? Кто в беде?
Кого звала к себе река?
Ища глазами круг в воде,
я вижу... тянется рука,
прося спасенья из глубин.
Бороться человек устал,
и палец виден лишь один.
В досаде громко закричал:
"Спасите! Тонет! Как же так!?"
Никто не двинулся помочь.
Сказали только: "Сам дурак!
Коль плавать не под силу мочь".
"Надменны, лживы и горды!" -
их в сухости я обвинял,
в пучину бросившись воды...
но пыл я быстро растерял.
К тому был вовсе не готов:
боровшись из последних сил,
меня оставил без трусов,
на дно тянувший крокодил.
Охотился за мною за?
Он утопающим предстал?
Схватил за пасть, давил глаза.
Мне показалось, он устал.
И жизнь свою теперь ценя,
видать он зрение берёг,
обмяк, рванулся от меня,
на дно в злопамятстве залёг.
... Среди лениво плывших груд
потоков водных я стоял,
и думал - городок Убуд
надолго в память мне запал.

Однажды в дом забрался тать.
Стихи мои перебирая,
с упрёком крикнул: "Всем молчать!
Твоя поэзия худая.
Посыл какой? Скажи, юнец.
Зачем ты пишешь это диво?
Ты разве не стихов творец?
Тут смысла нет, срамное чтиво.
Хотел эмоций я накал,
желал духовных озарений.
Мне ветер, знаешь, нашептал:
образчик ты стихотворений.
А тут, прости... ни а, ни бе.
Я повторю - весьма срамное.
Уйду, оставлю всё тебе.
Не нужно мне, поверь, такое".
Вздохнул я после, дверь закрыв,
ему не дав ответом слова.
... За дверью был крутой обрыв!
Пусть с критикой приходят снова.

Держал в руках кольцо Всевластья,
мне так податлив стался мир,
но не познал тогда я счастья,
и с призраком повёл турнир.
"Дай волю мне. Имею право!
Лишь мне решать, кто будет прав, -
сказал, заведомо лукаво,
обманом сам себя связав. -
Имею право! Дай мне волю.
Стоять я буду на своём".
Творить хотел, что соизволю,
во гневе полыхал огнём.
"Ты говоришь - есть правда в мире.
Не спорь со мною - пустота.
Давай сразимся на турнире... -
в ответ раздалась хрипота: -
Скажу тебе теперь я честно,
забыл давно тот интерес,
когда с тобою стало тесно... -
хрипел надсадно чёрный бес: -
Ты говоришь про волю, право.
Тебя, ты говоришь, не трожь... -
уже не слышно, скрипом ржаво: -
В твоих поступках только ложь.
Преодолев все мира муки,
ты опустился ниже дна... -
почти затихли хрипом звуки: -
Запомни, правда есть одна.
Скажу простейшими словами... -
совсем уж было замолчав,
шептал застывшими губами: -
Ты никогда не будешь прав!"

Я думал, чем себе помочь,
все осознав печали мира.
Решил тогда прогнать их прочь,
идя дорогой из пунктира.
Вставал и падал, вновь идя,
не подавив в душе раздоры;
от снега я страдал, дождя;
я видел пропасти и горы,
людскую ненависть и зло;
добро я видел и надежду:
как разрушалось и росло,
и укреплялось людей между,
открытый горестей ларец
под крышкой запертого счастья
израненных в любви сердец.
И мог от мыслей этих пасть я.
Вставал и падал, вновь идя
дорогой той же из пунктира,
встречая беды от гвоздя
и пагубных вестей эфира.
Я выше голову держал,
изгнав все прочь себя печали,
к победе шёл через провал,
со мною как бы не играли.
Возвёл себе твердыню-скит,
поставил где мне надо точки.

... Пусть каждый сам теперь решит,
чем он наполнит жизни строчки.

Опять и снова... Что такое?
И сколько это повторять?
Творите пагубу. Дурное!
Вы продолжаете плутать.
Живите миром в наше время.
Зачем полезли на рожон?
Взвалили груз. По силе бремя?
Творите это испокон.
Но нет у вас уже свободы,
вы брошены на жернова.
Все ваши вольные народы
забыли истины слова.
Искали в ком вы гегемона?
Взирая в сторону равнин.
Вы - порождение дракона,
и он над вами властелин.
Забыли честь и славу предков,
когда-то разоривших Рим,
живя теперь среди объедков.
Вам это нравится самим?
Где вольный дух? И где решимость?
И был ли вашим Ришелье?
Вы только пестуете лживость
Вас растерзал бы д′Обинье.
Заходит солнце над горами,
так зримо близится закат.
Повисло страшное над вами.
И кто в том будет виноват?
Не стало Рима - вас не станет.
Разрушен будет предков дом.
Могущество навеки канет.
Подумайте сейчас о том...

Не те пути мы выбираем,
идём дорогою не той,
на зло себе мы поступаем,
и жертвуем всегда собой.
Одно лишь помнится мгновенье,
когда вела дорога в рай,
но одолело всё сомненье,
в душе оставив птичий грай.
С поры той в памяти засело,
как бился в мраке серых туч,
стремление к мечте сгорело,
исчез последний света луч.
Всю жизнь построив из внушений,
в печали падаем без сил,
идя дорогой из лишений,
о чём никто нас не просил.
Мы сами в том повинны будем,
по доброй воле взаперти,
мы обязательно забудем,
и не найдём уже пути.

Мир погрузился как-то в изолят.
Так надо - общество решило.
Сказали - силы внешние грозят.
Да что же их к тому склонило?
Стремились прежде сами во извне,
себя забывшие бы словно,
стоять хотели с ними наравне,
соединиться с ними кровно:
всё им по нраву, так все хороши.
Опять ведь общество забыло,
им не найти во вне своей души.
И вот тогда внутри заныло.
В оскале злобы, чуть ли не крича,
кругом их стало всё виновно,
как встарь решили рубануть с плеча,
пресечь желая хладнокровно:
"С подобным жить нам больше не в чести!
К стыду нас некое манило.
Пора нам это разом извести!"
Отныне только так судило.
Иначе как ему достичь побед?
Коль падает оно духовно,
само себе нажив изрядно бед,
смотря на мир извне любовно.

Сидел правитель в корчах боли,
хватал руками он живот,
безумный стал помимо воли,
казнил он лекарей пятьсот.
Желал спасения, молился,
конец предвидя скорых дней,
он с волей неба не смирился,
во злобе вызвал сыновей.
"С востока жду к себе я магов,
а вы встречать идите их,
мне нужен их совет и загов", -
сказавши это, он затих.
Три сына старших возразили:
"На небе яркая звезда.
Без колдунов мы прежде жили,
не пустим магов мы сюда!"
Правитель, в ярости воззревши,
лишь указал на эшафот,
и слуги, головы их вдевши,
решили дело без хлопот.
Входили маги в город после,
сюда влекомые звездой,
царя так стали они возле,
спросили: "Что же, царь, с тобой?
Болит живот! То всем нам ясно.
По воле это божества.
Тут промедление опасно!
Потребны нам для колдовства
златой предмет, смола и масло, -
добавив тихо, чуть дыша, -
пока на небе не угасло...
кровь непростого малыша,
чьё рождество на свет редчайше.
Пусти к нему для ворожбы".
Взглянул на магов царь строжайше,
грозя погибелью судьбы.
... Шли дни, царь становился злее,
а магов словно вовсе нет,
живот болел ещё сильнее,
погас звезды той яркой свет.
Велел тогда искать младенцев,
всем резать горло и топить,
встречая с кровью возвращенцев,
её бросаясь жадно пить.

Дурная жизнь пустого места
взыграла помыслами вновь,
он ожидал теперь ареста,
испив изрядно людям кровь.
Что взять с него? Кати по полю,
дырявый во штанах карман,
во мраке пожинал он долю.
Себя он сам вводил в обман:
куда б ни шёл - кусты крапивы.
Его неугасимый пыл
искал всегда себе поживы.
Гоним он отовсюду был.
И вот клониться начал к тени
закатной поступи своей,
вели к забвению ступени,
сгорал от ярости огней.
Был в мысли тягости погружен,
задал себе тогда вопрос:
"Куда идти? Кому я нужен?
Пустил напрасно под откос
стремления, мечты и цели.
Мне не обресть теперь покой.
Сгорю теперь я неужели?
Я всё разрушил сам рукой.
Моё всё жаждавшее око,
другим пересекало путь.
Я не просил, я брал жестоко,
а ныне начал я тонуть.
Дороги нет, я погибаю,
взирая в прошлое - назад,
как раньше шёл - иду по краю,
чему давно и сам не рад.
Один! Я словно брошен в реку.
Спасения по правде нет!"

... Сказать что можно человеку?
Какой нам дать ему совет?

Я расскажу, что в мире больше злит
любого, ставшего поэтом,
когда кругом сообщество "Дурлит",
и все идут к тебе с советом,
дают подсказки, каждая глупей.
Из добрых побуждений будто
хвалятся мудростью они своей:
"Не прав ты, слушай, потому-то..."
Считая лучшей это из забав,
тебе так скажут они снова:
"Не прав ты! Слушай! Всё же ты не прав..." -
иного не добавив слова.
А ты смекаешь - экие глупцы,
ума бы им для пониманья,
не замечают сущего - слепцы.
К чему тогда твои старанья?
... Сколь ты не думай, смыслы не крути,
найти не сможешь ты ответа,
во черноте по белому пути
идя дорогою поэта.

О друг мой славный, сядь, откушай,
питья медвяного хлебни,
о славных днях страны послушай,
где славные бывали дни.
Хлебни питья, и дальше слушай,
рассказу моему внемли,
о друг мой славный, мёд откушай,
сколь славны люди той земли.

Ты слышишь, друг? Рассказ мой годен?
Иль не по нраву питиё?
Поверь, рассказ мой превосходен.
Он превосходит в мире всё!
И чем тебе рассказ не годен?
Послушай разве лишь сейчас.
Увидишь, сказ мой превосходен.
О людях он - рассказ про нас!

Про край из городов послушай,
про славных за морем людей,
питья медвяного откушай,
покой дай удали своей.
Хлебни питья, и дальше слушай,
рассказу моему внемли,
о друг мой славный, мёд откушай,
сколь славны люди той земли.

Скажу я тихо, между нами,
да не услышит бог без глаз,
рассказ хотел начать с Сигрлами,
и славен будет мой рассказ.
Начну издалека - с Сигрлами,
нисколько не жалея слов,
а после все, кто рядом с нами,
про край узнают городов.

­Мне говорят: "Наш мир не мрачен.
Чудесен и прелестен всем.
Он красками богат - прекрасен.
И не ищи ты в нём проблем".
Им я в ответ: "Прекрасен!? Что же,
быть может подлинно красив.
Но не могу - мне так не гоже,
я вижу - безобразно крив".
И слышу: "Гнев смени на милость.
На мир иначе ты взгляни,
где видишь лишь упадок, гнилость,
к тому ты руку протяни".
Я говорю тогда: "Опасно!
Могу остаться без руки.
Поверьте мне - увы, напрасно,
к добру поступки не легки!"
Они подумали немного,
давая мне такой ответ:
"Смотри на мир не так уж строго,
ты различишь за мраком свет".
Подумал я, ответив: "Всё же,
и в том себе я не совру,
вокруг что есть - то непохоже,
как не стремитесь вы к добру".
... Ещё мне много говорили,
не меньше я им отвечал,
пусть доброе они творили,
а мир добрей так и не стал.

В печали мать встречала сына,
рыдала скорбью на плече,
и причитала: "Жизнь-судьбина,
погиб бы лучше на мече.
Пришёл зачем в чужих одеждах?
Зачем принёс ты мне дары?
Тебя ждала в иных надеждах,
и слёзы по тебе стары".
А сын молчал, немели руки,
он так давно не видел мать,
минули годы с той разлуки.
Что ей теперь он мог сказать?
"Судьбина-жизнь! Судьба-злодейка!
Я жизнь свою не так прожил.
Цена ей даже не копейка, -
и плача слёзы он давил. -
Я шёл по воле рока следом,
куда вела меня судьба.
Тот путь мне не был вовсе ведом,
стал там подобием раба.
Пришли и взяли, я смирился.
Тянули жилы из меня.
И с долей тяжкой вскоре сжился,
Христа пророком заменя.
Я стал другой с поры той веры,
не будь ко мне ты так строга.
Христову кровь я пил без меры,
любого бить ходил врага.
Моя душа навек в темнице,
не человек отныне - зверь!
Подобен лживой я лисице.
Во мне нет прежнего, поверь.
Прощай. Не свидеться нам больше.
Я не вернусь уже сюда.
Хотел, но не останусь дольше,
родная мне теперь Орда".
... Сын уходил, не обернувшись,
и отвернулась вовсе мать.
А после, до земли согнувшись,
так плач и не смогли унять.

Сказали мне однажды: "Ты начни
рассказ о бое том жестоком,
ребят помянем мы тогда Чечни
от нас ушедших ранним сроком".
Я вспоминал историю тех дней,
про парня, что боялся смерти,
он прежде видел лишь один дисплей:
там лабиринты, монстры, черти.
Он жил в иллюзиях, своих мечтах,
был слаб он телом и тщедушен,
а ныне слышал как велик Аллах,
и мир, казалось, стал разрушен.
Он не боялся раньше ничего,
спасало в жизни увлеченье:
респаун - возрождение легко.
Но жизнь одна на всё сраженье.
Он не питал надежды на броню,
там нет и тридцати процентов,
его подрежут сразу - на корню:
для сэйва не найти моментов.
Спасение, однако, всё же знал,
когда других срезала пуля,
он громче прочих словно закричал:
"Я жить хочу! И не умру я!
Пароль меня сейчас не подведи,
даруй бессмертие мгновенно.
Я заклинаю - Ай Ди Ди Кью Ди!"
Смотрели все недоуменно.
Он из укрытья вышел на врага,
вперёд шёл чем-то одержимый,
как будто жизнь ему недорога.
Гранаты взрыв, он - невредимый.
Минуты две отважно бился. "Лев!
А мы? Мы не поможем, что ли?" -
все рассудили, тут же осмелев,
читая нараспев пароли.
... Минули годы. Ты теперь поверь,
хоть это сделать крайне сложно.
Утихла бойня. Живы! Нет потерь.
И невозможное возможно!

Немало слышал прежде мнений,
сколь человек по жизни гнил.
И мне хватило впечатлений,
такое мнение сложил.
Я видел всякое, но чаще
заметны помыслы людей,
житья желающих послаще,
отнять кусок бы пожирней.
Хотят великого, и ноют,
и ищут, где ещё урвать,
а если их обидят - воют,
готовы в землю закопать.
Под грузом веса изнемогут,
простую истину забыв,
без человека жить не смогут:
живут, глаза на то закрыв.
... Бывает разное на свете,
не мыслим только лишь о том,
читал я в Новом то Завете,
мы все предстанем пред судом.

Из лучших дел и благолепий
у смерти отобрав улов,
сжимая посох, шёл Асклепий,
забывший чтимых им богов.
Куда он шёл? Не ведал вовсе.
Искал больных он и кривых.
И говорил: "Так отчего все
не могут быть среди живых?"
Хочу дознаться у Аида,
к нему отныне будет путь:
столь велика внутри обида,
на царство мёртвых мне взглянуть.
Но как попасть?.." "Ищи погибель! -
с небес ударила гроза, -
из дела извлекай ты прибыль, -
сверкали сизые глаза, -
лечи отныне только платно,
пожнёшь молвы ты вскоре гнев,
и будешь проклят многократно".
Стоял Асклепий, поседев.
К чему стремился? Всё в пучину
безудержных подземных вод.
Решил тогда он: "Ладно. В спину
мне пожелают пусть невзгод.
Всему противен станусь люду,
чем наживу себе проблем,
лечить бесплатно я не буду".
Десятки лет спустя затем,
когда кипели бурей грозы,
сражён был молнией, и пал.
Никто не пролил по нём слёзы,
монет наглазных не поклал.
Пред ним Харон, река забвенья,
дороги нет теперь назад.
Какие же найти решенья?
Без платы не пускают в ад.
"Как быть отныне? Что такое?
Смириться не могу с судьбой.
Пришло понятие простое:
я умер там, но тут - живой.
Куда идти? Был проклят всеми.
Наказан я грозой с небес".
"Отнюдь, ты проклят только теми, -
вещал во гуле бог Зевес,
к нему идя с ладьи Харона, -
кому спасения не дал,
чьего ты не услышал стона".
"Иного я совсем желал.
Спасать хотел. Спасая всё же!
Избавить каждого от мук.
Но голос повелел... О Боже!
За что я принял грома звук?
Как быть отныне? Встал на бреге
сих вод спокойных у реки,
смотря на уходящих в неге".
"Давай поступим вопреки.
Ты пал раскаянным пред мною,
пред смертью позабыл ты страх.
Я от тебя того не скрою,
хотел твой дух на небесах".
... Избавленный от тягот цепий,
сжимая посох, он воспрял:
среди богов воссел Асклепий.
Таков истории финал.

Путь к знаниям бывает долог,
но можно краткий путь найти,
скажи всем - я нутрициолог,
и можешь знания нести.
Неважно, что пока любитель,
понёс ты людям уже свет,
ты знаний верных есть носитель,
пусть не всегда найдёшь ответ.
Поверь в себя, и вера будет.
Не сомневайся, прав во всём.
Твоих стараний не забудет
к тебе пришедший на приём.
А если даже плохо стало,
иль результаты не видны,
и смотрит на тебя устало:
слова твои ему вредны.
А если даже стало ладно -
заслуженный тобой успех!
Одно лишь разве в том досадно,
коль за спиною слышишь смех.
Ты говоришь: орехи, рыба,
клетчатка, масло, рацион,
и от кишечника загиба...
Да разве не пустой то звон?
Твоя невелика наука,
сказать, что съесть мне на обед;
у авокадо и у лука
ты видишь пользу, знаешь вред.
И говоришь всем это сразу
согласно прихоти своей,
твердишь заученную фразу,
не видя пред собой людей.
... Быть может в чём-то ошибаюсь,
сказал в обиду это зря,
и в людях плохо разбираюсь,
ведь слушают они тебя.

В словах напрасна суета.
Из уст я источаю сор.
Как есть - так будет пустота.
К чему мне этот разговор...
В себя смотрю, и ничего.
Не то я говорю вослух.
И малой частью от всего
опять во мраке тонет дух.
К чему всю жизнь стремился я,
слагал о чём свою мечту,
в чём видел смыслы бытия,
всё погрузилось в темноту.
Так думал, понимая суть,
не мысли как и не живи,
пройти ты должен этот путь:
иначе вещи назови.
Неважно, сколько думал дел,
горел заботами в огне.
Гордись, к чему дойти успел,
довольно и того вполне.

Во мраке буйства плыли на плоту,
и с жадностью уже глядели,
едва теперь давили тошноту,
четвёртый день они не ели.
Напрасно дрались, прочих утопив.
Казалось, было мало места.
Голодные, на крайнее решив,
пошли с охотой - без протеста.
Сперва добили слабых, истязав,
терзая жилы их зубами,
а после падали на плот, рыдав,
прося прощения мольбами.
Взывали к небу - клятый капитан
жирует на брегу прекрасно,
срубил канаты, совершив обман.
Икает клятый ежечасно!
И ели мясо люди на плоту,
глаза с поры той не смыкая.
Теперь не знали вовсе тошноту,
лишь капитана осуждая.
Облитый кровью с головы до пят,
всяк пребывал ещё в надежде,
их оставалось семь и шестьдесят,
сто сорок семь их было прежде.
Усталые, боролись не с собой,
поклоны били истукану,
тогда не раз накрытые волной,
молились в страхе Океану.
Одни кричали - месть нам за Луи,
другие - за Наполеона,
в живых пятнадцать - их кончались дни,
и вот не слышно даже стона.
Без чувств лежали, воля высших сил,
познали жизнь, её невзгоды,
никто не плакал боле, не просил,
пускай тела поглотят воды.
... Тот плот нашли, спасли и тех людей,
спросить пытались про страданье,
и каждый честью славился своей,
о прочем - дружное молчанье.

Я на упрёки больше не смотрю,
вы упрекайте сколько захотите,
не против вашей воли говорю,
но коли есть желанье - возразите.
И важность речи вашей какова?
Чем ваш покой я столь уж сильно рушу?
Быть может есть достойные слова.
Скажите, что тревожит вашу душу.
Внимать готов я вашей речи весь.
Достойно говорите, уважая,
без грубости, запрятав гнева спесь,
умело аргументы предлагая.
Вы - человек, способный рассуждать,
не обделённая умом детина,
взялись раз интеллектом тут блистать.
Так почему в вас видно только свина?
Согласен, стался сам довольно груб.
За то меня, пожалуйста, простите.
Пусть не срывается и с ваших губ:
написанное сразу же сотрите.

Пришёл однажды на болото
из лепестков увядших роз
и видел, на меня там кто-то
наветы строил из угроз.
Он говорил, внушая веру
своих во знание основ:
"Твори стихи ты по примеру,
внемли поэзии отцов.
Даны навек хореи, ямбы,
о прочем ты сейчас забудь!"
Смутился я, ответив: "Вам бы...
вам написать бы что-нибудь.
Пока я видел лишь потуги,
наброски некие, штрихи.
Вы говорите про заслуги,
но вот молчат о том стихи.
Не вы один. Подобных много.
Урок хотите преподать...
Вы говорите мне - убого!
Да вам откуда это знать?
Читал подобных: всё дурное.
Там вместо смысла - пустота.
А рифма что для вас такое?
Иль вас сразила глухота?
Вам то не нравится, мне это,
порою даже до тошнот,
до глубины души задето.
Застряли посреди болот!
Поймите вы, нас выше слоги,
пусть каждый пишет о своём.
Не будьте так спесивы, строги,
по разным тропам мы идём".

­Казалось, в мире всё возможно,
и всё зависит от тебя,
но думать так, конечно, ложно,
немного правду поскребя.
Возможно всё! Иначе только.
Тебя как раз и не поймут.
Ты не оправдывайся сколько,
вперёд повинного распнут.
В том нет и не было секрета,
а ты наивно думал - прав,
и к торжеству рука воздета,
едва отчаянье сдержав.
Всё бьёшься, видишь справедливость,
не замечая вовсе лжи.
В тебе же видят лишь фальшивость:
возьми - другое докажи!
Не будешь прав... Правы другие.
Быть может после кто поймёт.
Прими условия такие,
сочти за неизбежный гнёт.

Когда я сел писать стихи,
в груди моей пылало.
Быть может помыслы плохи...
И всё напрасным стало.
Задумчив был. Тоска! Печаль!
Опасен путь поэта!
Писать? Да будет после жаль.
Себя сживу со света!
Пылает пусть... горит и жжёт,
терпеть хватает мочи.
Я подожду - и день пройдёт,
без сна пусть будут ночи.
А после точка - там конец.
Напрасные старанья!
Зачем стихи писал? Глупец!
Опять в душе терзанья.
Скажу: себе не прекословь.
Взгляну на мир устало.
И на рассвете встану вновь...
Напрасным всё не стало.

За веру смерть. За что же вера?
Достойный разума ответ:
всему положенная мера,
лишь воздержание, запрет,
отказ от радости и счастья,
во всём себя перебороть,
идти дорогой неучастья,
смиряя силой мысли плоть.
Но как быть тем, чьё явно горе?
Кто не чинил ни разу зла.
Кто вглубь смотрел, забыв про море,
откуда смерть к нему ползла,
сведя всё золото к латуни.
Ему кричали: "Хватит! Ложь!
Забудь ты Будду Шакьямуни.
Уйми ты трепет, тела дрожь.
Поверь в Христа! Ничем не хуже.
Такой же будешь ты аскет.
Смири свой нрав. Скорее! Ну же!!!"
Он не смолчал, ответив: "Нет!
Вы лгать способны. Ваша вера -
пустое ржавое ведро,
в котором разве только сера,
во пыль сожжённое добро.
Я вижу, вы - не люди. Черти!
Неясно разве вам самим?
Да знайте, после моей смерти
падёт бесовский ваш режим".
... Судьба сложилась из соцветий
отложенных навечно грёз,
в год бурных для Вьетнама летий
и пролитых в обиде слёз
была всем явлена картина,
в смирении сгорал монах
огнём охваченный бензина
с тирадой краткой на устах:
"Живите, люди, в правду верой,
других не трогая рукой,
довольствуйтесь той малой мерой,
которой хватит вам одной..."

На мир хочу смотреть я просто,
и видеть простоту во всём,
но на процентов девяносто,
я сложное увижу в нём.
Увижу кривизну дороги
и расхождение путей,
а если посмотрю под ноги,
увижу множество камней.
Я стану двигаться без спешки,
боясь утратить жизни след,
но слышать буду я усмешки,
мне в спину пожелают бед.
Чем помешал? Откуда злоба?
Ни в чём я не чинил проблем.
Идти под гнётом мне до гроба.
Опять спрошу я вас - зачем?
И вы надменно отвечали,
раскрыв своё тем естество -
двойные правила морали,
кругом живое вам мертво.
Бреду с поры той взгляд понуря,
не поднимая вовсе глаз,
на доброе смотрю - сощуря,
обманут и на этот раз.

Я крепок был, стоял, держался.
Я думал - верно поступал.
Я чуждой воле покорялся.
Я не перечил. Я молчал.
А вы мне твёрдо говорили.
Вы изливали жар из слов.
Вы убеждали и грозили.
Был я вас слушать не готов.
Я опустел. Я пал духовно.
Я продолжал в ответ молчать.
Я соглашался с вами словно.
Я думал, как вам возражать.
Вы пуще прежнего сердились.
Едва не слышал топот ног.
Вы наконец остановились.
Вам возразить так и не смог.
Пока меня обида гложет.
Хочу я это всё забыть.
Я знаю - время мне поможет.
Я продолжаю дальше жить.

Под Бетельгейзе ярким светом
утихли ночью фонари,
и пахло в воздухе прогретом
тоской погаснувшей зари.

Я думал, как они, частицы,
несли себя за сотни лет:
летели раненые птицы,
когда звезды их больше нет.

Казалось, что быть может хуже...
Обресть спокойствие посметь?
Или податься краем вчуже,
и гибель родины узреть?

Так я бродил в слезах, рыдая,
понять пытаясь мира злость,
куда ведёт судьба кривая,
когда ты в этой жизни гость.

Увидеть я хотел иное,
но Бетельгейзе таял свет,
внушая чувство мне пустое,
звезды и правда больше нет.

­Для непонятливых скажу сначала,
а там решайте - правда или нет.
Вам вечно мнится благо идеала.
И вами идеал всегда воспет.
К нему стремитесь, открывая двери,
уверенные в выбранном пути.
Идёте смело, не боясь потери,
его желая только обрести.
Не знаете - стремление опасно!
Вы оглянитесь как-нибудь назад.
До вас стремились. Разве вам не ясно?
Достигните. И всё пойдёт на спад.
Желали идеала в абсолюте?
Уже другие повернут всё вспять.
Они идти готовы к новой смуте:
добьются, чтобы тоже потерять.
... Вот потому спокойней жизнь не стала,
погрязли в мире пагубных затей.
Стремитесь, не желая идеала,
и не ищите обходных путей.

Разбитый пал - конец дороги,
а дальше - мрачный горизонт,
он подавил внутри тревоги,
в глаза смотрел ему архонт.
Смотрел надменно и смешливо,
в последний раз пришёл помочь,
он говорил красноречиво:
- Мою ты власть теперь упрочь.
Ты жил все эти годы вольно.
Стяжал ты славу и успех.
Служил мне верно... И довольно!
Возьми последний самый грех.
Даю тебе принять решенье.
Пусть будет выбор за тобой.
Твоих поступков искупленье.
Смирись с дарованной судьбой.
... Потух огонь тогда во взоре,
он в спор с архонтом не вступал.
И, приняв яд, он умер вскоре,
чего давно и сам желал.

­Я верил в мира единенье
и в помысел благой людей,
а после в краткое мгновенье
лишь только видел я зверей.
Как жил в подобной я надежде?
К чему все прежние мечты?
Куда смотрел, скажите, прежде,
ведь дни мои теперь пусты.
Печально всё! И мир ужасен,
жестокий снизу до верхов.
Он был и будет нам опасен,
принять таким его готов.
А если больно станет, худо,
угаснет к жизни интерес,
без веры в лучшее и чудо
не жду я милости небес.
... Пройдут года, минуют ночи,
когда-то радостный юнец,
терпеть не хватит это мочи,
вздохну устало. И конец!

­В досаде пал я, негодуя,
крича, рыдая и рыча,
всё думая - себя пожру я,
и кровь кипела - горяча.
Я думал - хватит мне, довольно,
изрядно сделал. И затих.
А на душе всё также больно,
и сел писать вот этот стих.
Быть может хватит? Ставлю точку!
Пожалуй, это не моё.
Но допишу я снова строчку,
и строчку новую ещё.
Как отказать, уйти... не знаю.
Стою я снова на пути.
К чему я это сочиняю?
Покой хотел бы обрести.
Решил иначе - в жизни сложно,
и как бы не был тяжек слог,
я буду делать всё что можно.
Пусть не другим - себе помог.

На плантациях Ассама
бродят вольные слоны.
Шумно бродят, много гама,
злой энергии полны.
Что им надо? Нет покоя.
Рвут на части они чай,
после плачут, тихо воя.
Отчего? Поди узнай.
Но однажды надоело!
Затаившись средь кустов,
порешили люди смело
разгадать секрет слонов.
Долго ждали, было тихо.
Обуял их дикий страх.
Пробудилось нечто. Лихо?
Что-то двинулось впотьмах.
Может быть рассудком пали,
видели они, как слон
призывал богиню Кали,
издавая трубный стон.
Он стоял пред ней недвижно
с меткой красной меж бровей.
Стало ясно, громко слышно:
"Убивать иди людей!
Для того настало время,
принеси голов мне шесть.
Тем спасёшь себя и племя.
Ради жизни будет месть".
Как же быть? Бежать опасно.
Кто придёт теперь помочь?
И решили все негласно
переждать спокойно ночь.
... Утром рано в рядах чая
обнаружили тела.
Знать судьба была такая,
не туда она вела,
не под тем родились знаком:
трупов шесть и нет голов.
Кто убил? Покрыто мраком.
Обвинили в том слонов.

Печали мира прочь гоните.
Гоните смело, хохоча.
И смысла в жизни не ищите.
Ищите лучше палача.
А после встаньте и просите.
Просите плаху и топор.
И смело палачу скажите.
Скажите: "Слушай уговор!
Ни в коем разе не рубите.
Рубите лишь главу в тот миг,
когда я вам скажу - простите...
простите, страх меня настиг".
Вы для себя теперь решите.
Решите - хватит ли вам сил.
Затем лишь палача зовите.
Зовите, коли свет не мил.
Теперь вы наконец поймите.
Поймите смысл выбытия.
Вы можете сказать: "Рубите!
Рубите! Участь в том сия".

Я жил в напрасных ожиданьях,
так часто исходя на стон,
но был разбитым я в терзаньях,
всё чаще забывая сон.
Я говорил - мне суток мало.
Хотел я более часов,
а после падал я устало,
к секундам лишним не готов.
Не понимал тогда я время,
его желал замедлить ход,
и сам я клал на плечи бремя,
не мог найти к нему подход.
Я стал тогда неторопливым,
отныне не хотел спешить.
Да не был снова я счастливым,
никак не успевая жить.
... Я отпустил дела другие,
пусть будет время как вода,
и все стремления благие.
Я не спешу уж никуда.

Он жил уверенно и смело,
и не боялся сбросить гнёт,
но утопили в речке тело,
борясь за право, кто толкнёт.
А не решив, топили вместе,
вязали руки, груз - к ногам,
толкая в торопливом жесте.
Подумают - топился сам.
Он падал вниз, не понимая,
избитый вусмерть перед тем,
но умирал тогда - прощая,
избавит прочих от проблем.
И верил - в этой круговерти
он не напрасно погибал:
борьба за жизнь ценою смерти -
её достойнейший финал.
... Его запомнили потомки,
ценили после как могли,
поставив памятник вдоль кромки,
и память долго берегли.

­А в жизни цели в самом деле нет!
Куда идти? Напрасная дорога.
Послушай, путник, мой такой совет,
он подойдёт получше некролога.
Что ты не делай, хоть к чему стремись,
какие не приложь к тому старанья,
быть может и достигнешь в жизни высь,
скажу тебе теперь для пониманья.
Твои стремленья канут в пустоту,
ты сам сочтёшь подобное кошмаром,
но не докажешь больше правоту:
всё извратят, поймут своим макаром.
Тебя забудут. Именно тебя!
Запомнив разве некое виденье,
совсем в тебе другое возлюбя,
в тебе найдя иное огорченье.

Смешали с грязью! Как же быть?
Печальное, пускай, мгновение.
Не можешь ты того забыть?
Послушай, друг, стихотворение.
Непросто в жизни всем порой,
и чаще взлёта есть падения,
но мир к тебе совсем не злой,
примись скорей за наблюдения.
Возьми цветок, что на окне,
весьма красивый к удивлению,
без дум живёт и в тишине,
не склонный будто бы к движению.
Забудь его, не вспоминай.
С лица надменным выражением
скажи: "Как хочешь выживай!"
Поставь на свет с пренебрежением.
Зачахнет вскоре без забот,
теперь нуждаясь в удобрении.
... А ты хотел наоборот,
упавший духом в огорчении.

Задвинут камень на печать,
могилой явлена пещера.
Спустя три дня пошли вскрывать:
крепка поныне в дни те вера.
Пришли к могиле - пустота!
"Где тело?" - дева возопила.
И прокатилась немота,
сколь велика в чудесном сила.
Стоят и стражники, молчат...
"Где тело? - их тогда спросили. -
Как вышел он из этих врат?"
Они же очи опустили.
Никто не ведал и не знал,
куда исчезло его тело.
Всяк бывший там теперь молчал,
один лишь молвил всем им смело:
"Внемлите вы! Воскрес! Воскрес!
Он говорил! Я помню это!
К нему они сошли с небес,
на каждом белое надето".
Упала дева на гроба:
"Воскрес! - она им всем сказала. -
Он говорил: его судьба
быть убиенным для начала.
Немало он творил чудес,
спасал всех нас во имя веры".
"Воскрес! - ей вторили. - Воскрес!"
Был рокот после, гул пещеры.

Под раскалённым жаром солнца
с креста взиравший с болью вдаль,
был предан он за три червонца,
во гное глаз давя печаль.
Простивший каждого, моливши,
не ведали ведь дел своих,
смотрели на него застывши,
он умирал теперь за них.
Взирая в даль, стонал чуть слышно,
и глаз не мог уже отвесть,
свисал, отчаявшись, недвижно,
не донесёт он больше весть:
"Услышьте! Умолять я смею.
Я погибаю за грехи.
А вы идёте так же к змею.
Ну почему вы так глухи?"
Он умирал, не давши мира,
его все извратят печаль,
и в головах родят кумира...
свою ничтожную мораль.