Длани
Существуют для дани,
Особенно, если есть что-то в кармане,
Будто бы я не бывал в океане,
И знаю, что можно сбежать и в цунами,
Это меньше, чем ночь, что гуляет над нами,
Даже зная, что можно ногами,
Прикрыв наготу в пижаме.

Летом
Я стал для кого-то не то соседом,
Не то кошмаром, граничащим с бредом,
Жаль, что не в местной газете главредом,
Путь мой тернист, и ещё не изведан,
Знаю, что делу всей жизни предан,
Знаю, что трупы не ем, ибо веган,
И дар стихотворца с рожденья мне дан.

Остального
Не видно, пока есть частица живого,
Ты видеть меня не привыкла другого,
И на Земле не дано второго,
Устами и так можно гаркнуть слово,
И всё вдруг исчезнет, явленье не ново,
А если утро на подвиг готово -
Можно к тебе подойти, что рисково.

Твой локон
Заменит весенний пейзаж из окон,
Ты искала повод, чтоб жил я, и вот он,
С готовности слушать мой голос соткан,
Вцепился в тебя, и не важно, что там
Решишь; я б заплакал, но кроюсь потом,
Давай не стоять в одной точке с комодом,
Здесь жёг я стихи перед новым годом.

Ацтека
Больше в душе, чем нового человека,
Я крупнейший поэт двадцать первого века,
Храню не меньше, чем библиотека,
И что, что не видел белого снега,
И что, пусть Эльбрус я не брал с разбега,
Но в этот момент окрыляет нега,
Способная вырастить альтер эго.

Обнял,
Всё, что надо, и прежде сказал,
Жаль только, что раньше тебя не встречал,
Бродил, как изгнанник, в плену у скал,
Расчувствуюсь больше, глазам не дам
Проверить на стойкость, пройтись по снам,
Зря что ли плыл я к твоим берегам,
В пустоте одинокий, дай бог, не Адам.

Волос
Твоих ждал, как ждёт в море утёс,
Когда волны пойдут на него вразброс,
Пока приближался, в пространстве рос,
Не знаю, что бережёт от слёз,
Сегодня бежал от тысячи гроз,
Жаль, что обычно бываем мы врозь,
Это проблема не зим, и не роз.

Неба
Не хватит под облик Феба,
А выше поднять - для лучей не треба,
Ибо без них, как в пиру без хлеба,
У нас же с тобой, если будет беседа,
То я, несмотря на потерю обеда,
Уйти не посмею теперь отседа,
И это моя небольшая победа.

Образцовый поклонник, почитатель движений и взгляда,
Смотрю на тебя, убегаю, хочу тишины,
Крадусь незаметной походкой, бесшумно, ногой конокрада,
И вновь исчезаю, возникнув в самом сердце страны.
Красота твоя не изучена, руки хранили тайны,
Не смею вернуться к истокам, к взаимности тяготею.
Молодым остаться непросто, тем боле - уйти случайно,
Стараюсь тебя порадовать; всё рушится. Не умею.
С тобой бы уехать на остров, застыть, океан разглядывая,
Мечтать о тебе, о книгах, что, в сущности, и сбылось.
Лежу, смотря в потолок, о будущем не загадывая,
Скорее всего - быстрее кто-то сдвинет земную ось,
Чем в глазах твоих стану красивым, рассыплюсь, цветы доставив,
Сменю свою должность в жизни, останусь навеки здесь.
Ты будешь такой же доброй, ошибку в тексте исправив,
Прочтёшь что-то слишком прекрасное, подписанное для Л.С.

Так во мне, несмотря на мусор,
девяносто процентов тебя.
(А. Вознесенский)


Время обогнать нелегко,
Можно к бессмертью приблизиться.
Ты скажи, что я высоко,
И мой голос немного понизится,
И не буду я петь о любви,
О тебе ни единого слова.
А прошепчешь губами: "Живи!",
И я стану таким же снова.

Нет ни страха, ни лишних дел,
Воскресенье равно отсутствию.
Ведь меня никто не жалел,
Когда ждал назиданье, напутствие.
Девяносто процентов... Читала
Ты последнюю правду в том слове.
Только я слов бросаю мало,
Когда ты не отводишь брови.

Есть дома за рекой, я же в центр,
Неспеша, не боясь заблудиться.
И те самые десять процентов
Просят сильно за правду не биться.
В человеческом... Что осталось то...
Даже, казни боясь, не солгу.
Ты прочти те стихи, пожалуйста,
Я прекрасней сказать не смогу.

Мы проходили через дверь
Железную, теперь, вот, в коридоре.
Слов не придумано, чтоб выразить, как ты
Сейчас мне дорога, хотя-бы, по причине
Простого разговора, не бывавшего со мной
Уже неделю.
Наверно, я совру,
Когда скажу, что в первый раз волнуюсь,
В последний точно, ибо, если ты уйдёшь -
Не будет ничего, совсем,
Меня особенно.

Как хорошо, что в выходных представить нас
Вдвоём совсем уж трудно.
Да и не только, на неделе тоже,
Это есть прогресс в поэзии; красивых слов
Я никогда ещё не знал, в кафе и спальне
Не выражалось многозначней ничего.
Хоть раз бы написали для газет,
Но нет гитары - значит, нет души.
Надеюсь, не поверишь в сплетни про меня.

Что ж, ты сейчас сбежишь.
Не думаю, что снег от плача тает,
Возможно, хочет превратиться в океан,
Фасад, хранящий корпус В вдруг станет
Тем островком,
Где будем жить вдвоём.

I
Я не воспринимался всерьёз никогда,
Ходил по родине, как по чужбине,
У меня текла из крана вода,
Оставляя руки чистыми на половине,
Всё, что писал, оставалось бездной,
Сгорала бумага в огне беззвучно,
Ни одна строка не стала известной,
Ни один стишок не читался не скучно.

II
На меня смотрели внимательно, в то же
Время совсем не чувствуя интереса,
Я был для окон невзрачным прохожим,
Театр не принял дебютную пьесу.
Мне подпевали разве что капли,
С бокалов нестёртые горлом сытым.
Наступал не раз на те самые грабли,
Когда голос взлетал уже в небо убитым.

III
Нелюбим, не пожалован в тёплые залы,
Отброшен ветром на встречную полосу.
Есть новые мысли, но их слишком мало,
Чтоб стать подобным примерному колоссу.
Мой плащ извивался не хуже змея,
Обласкан дождём, и немного грозою,
Я был бы для бедных, как та Медея,
Пусть даже закрывшись от света стеною.

IV
Печальная Волга, как капля вечного,
С примесью льда для портрета мороза,
Сбегала, оставшись в плену человечного
Взгляда на жизнь. Пускай даже не проза,
Но несколько слов, не дошедших к эфиру,
Сброшенных в хрип, и смех радиостанций,
Вот, что взывало гулять по миру,
Смотреть на устройство Италий и Франций.

V
Если всмотреться - в городе сухо,
Влажный февраль в описанье не входит.
На правду настроены оба уха,
И правда их с тем же отрывом колотит.
Адрес знаком разве старым табличкам.
Благо, что в общем-то есть он, здравствует,
Он же один не спешит к электричкам,
Толпой многоликой в потёмках не властвует.

VI
Мало ли что притянулось к забору,
Ждёт оправданий начерченным фразам,
И солнце в глаза взгляд подводит, как к вору,
Не зная - жалеть, иль накрыть медным тазом.
Моё отраженье хранится во льдинах,
Зеркало шутит насчёт нечистой,
Комната спит при любых причинах,
Зная, что утром предстанет лучистой.

VII
Грош не цена, но признание были
Дружбы и с мороком, и с прочим, что ласки
Может безмерно дарить. Уплыли
С ним же в двух томиках старые сказки.
Волненье приходит не ради гнева,
Скорее, пускает тепло к подошвам.
Ведь где-то живёт же святая дева,
С лицом покрасневшим мечтая о прошлом.

VIII
Всюду отчизна бежит к просторам,
Сердце прося принимать смиренье,
Дорога сцепляет пути моторам,
Забрав отчаянье в день взросленья.
Так и стою вровень крыше дома,
Ниже травы, изгвоздившей поляну,
Не знающий смысл метана и брома,
И братом для многих уже не стану.

IX
Был горный край, но и он умчался,
Ногтей не хватило в хребты вцепиться,
Бешеный скач неспроста задыхался,
Не зная - всё бросить, или молиться.
Пол в ухабах покой искало,
Устремившись стать точкой для отправки,
И неделя к неделе жизнь собирала
Повод стать прежним, ворвавшись без справки.

X
Совершенно не ясно, где звёзды кончатся,
Природы дар выставив, как неурядицу.
И милого облика видеть не хочется,
Покуда зимой до конца всё не сладится.
Космос не скажет обидных раздумий,
Взглянет - разве что жалостью мучаться.
В порыве ушедших к закату безумий,
Штору задёрнуть для сна не получится.

XI
Однажды я стану великим поэтом.
Однажды. Сейчас говорю не об этом.

Здесь нет тебя. Молчанье деревень.
В окно, конечно, светишь,
Но это меньше, чем с плиты от газа тень.
Ты не приедешь.
Не звал, не вспоминал и не прощался,
Бежал к платформе.
Я никогда ещё волной не разливался,
Как море в шторме.

Всё вспыхнуло лучами на заре.
Я не вернусь,
По крайней мере, в этом январе.
Когда проснусь -
Не будет ни снегов, ни Костромы,
Ни спуска к Волге,
И мои книги, вместо тронутой зимы,
Сгорят на полке.

Как хорошо, что ты не лёд,
Молчишь, не таешь.
И лишь сирень в саду поймёт -
Ты не скучаешь,
Поймёт один сырой овраг,
Что наша встреча
Настолько ж реальна, как
Беззвёздный вечер.

Ты не приедешь. Это пусть,
Печаль не в этом, -
Стихи, что знаешь наизусть,
Сожгутся светом,
Я не погибну, но, как сон,
В уме растаю,
Что, собственно, как смерть. Сторон
К тебе не знаю.

Что пожелала в дальний путь?
О чём мечтала?
А может, ты, не вникнув в суть,
Совсем не знала,
Что от реки и до реки
Не хватит взгляда,
Что мне, кроме твоей руки,
Тепла не надо.

Я не вернусь. Одна минута, сорок,
Всё стало тише.
Ты, как на зло, о том, что дорог,
Мне не напишешь,
Даже в ответ на сотни слов,
Что сочинялись,
Пока по лужам средь дворов
Мы разбегались.

А вдруг, ночей не будет позже,
И пусто станет,
А вдруг, мне новый шрам на коже
Мороз прибавит...
А вдруг, и вовсе я оставлю
Дом, милый с детства,
Ты не найдёшь ни в Ярославле,
Ни по соседству.

А вдруг, у нас могли быть дети,
Дворец у моря,
Но ты ушла, а лампа светит
Лишь в коридоре.
Представь, я стал бы знаменитым,
Да кем угодно.
Но, с чашкой чая недопитой,
Сижу голодный.

Ты видишь слабость, беспросветность,
Что, впрочем, верно.
Душе ранимой безответность, -
Как нож, примерно.
Ты остаёшься спать в квартире,
Закат не встретишь.
Я далеко, но в общем мире.
Ты не приедешь...

Рассказ малозначим без части речи,
Взгляд на страницы пока не вечен,
Даже если голос привязан
К каждому с сотен движений. Обязан
Прийти в эти сутки закат особый,
Простить не иначе, чем перьев пробы,
Попытки придать красоте огласку,
Нарушить молчания цепкую связку.

Мы тоже теперь не встречаемся часто,
Всё реже по поводу радости. Насто-
ящий мой мир не открылся пока,
Пока ты спокойна, как в зиму река.
Уходишь с пустых кабинетов от темы,
Бросаешь не отблеск, считай - диадемы,
Обрушив и странность и всю поэтичность,
Меня раскрывая во-первых, как личность.

Так мало минут рассужденьям... Не спорю,
Сегодня не стал самым лучшим, и морю,
Что наспех смывает остатки снега,
Стало волнительней с всплесков побега.
Уверенность мало добыла рассудка,
Меж снежных осин также бродится жутко,
Обняв, со ступеней спускаясь, перила,
В потёмках не видно - река, иль могила.

Не слишком доверчив, чтоб бросить пальцы,
Мешая познать телефон. Лик страдальца
Пока не идёт на портрет для зала,
Пока о прощанье зима не сказала.
Раз нету травы, значит - день без полива,
Даже без снега, что в местности диво,
Зато, благодать для бесцельной походки
От душной плиты, до причальной лебёдки.

Взгляд твой похож на какой-нибудь летний
Месяц. В пространстве его не последний,
Что радует также, как колет догадкой,
Откуда дорога представилась гладкой.
Я начал с того, что часы назначил,
Ради трёх обедов как раб батрачил,
А живём здесь уж долго, опять именины
Встречаем в глуши среднерусской равнины.

А вдруг, мои стихи умрут...
Не я, - стихи.
Им не дадут
Жить за грехи.
Сгорят все книги,
Причём, невольно,
Поэт на пике
Славы был довольно.

Редакции их не возьмут,
Бумага специально
Кончится. Они умрут,
Как рифм и строчек тайна.
Погибнут ранее,
Чем я, чем старый очерк,
Напрасны кажутся старания
Исправить почерк.

А может, не умрут, - убьют?
Распнут прилюдно...
И в жизни больше не найдут
То, что подспудно.
Так умирали в прошлый век
Все строчки гениев,
И следом, каждый человек,
Отец творения.

Стихи умрут - это совсем
Не так обидно, но
Умрёт и всё, что с вечных тем
Уже описано.
Невский проспект, Москва, Кавказ,
Страна родная,
Сиянье чьих-то нежных глаз,
Любовь земная.

Умрёт добро, и сок-
ровенность, две мечты,
Умрёт и море, и песок,
А следом я и ты.
Не станет голоса
В тиши лесной,
Не будет колоса
В пыли степной.

Ну, в добрый час,
Пока есть стол, и есть
В далёкой местности Парнас -
Найдётся, что прочесть.
Да, пару строк найдёшь плохих,
Потом рассудим.
Но если вдруг умрут стихи,
Где жить мы будем?

Я забыл твой ноябрьский цвет волос,
Но помню вокзал, приближенье колёс,
Как уехал в более тёплый край,
На подобье того, где творил Абай.

Хорошо, что имя твоё на устах,
Хорошо, что опять я в знакомых местах,
Возможно, в лице твоём что-то есть,
Чего ни в одной из книг не прочесть.

Лицо оставляет следы от конфет,
Я по-прежнему твой молчаливый поэт,
Обгоняющий время, и что-то между,
Носящий под климат простую одежду.

Я тебе говорил пару фраз, но часто
Закрывал замок, скрыв от глаз участок,
Ты была скромнее, чем лик смущенья,
Изначально мечтая уйти в помещенье.

По бордюру считать можно весь убыток,
Недосказанность в почерке зимних открыток,
И вообще старания быть отдельным,
Сделав вид, что занят бельём постельным.

Ты придёшь на звук монотонных чтений,
Обыграешь всё, вплоть до чуждых мнений,
Хорошо, что я не привык сдаваться,
И устройство двери позволяет стучаться...

Дворы пусты,
Взяла во льды
Зима все улицы, мосты.
Из красоты
Лишь снег и ты
Остались в мире.
Площадь шире
Была, пока я не вернулся,
И вновь проснулся
Таким же южным,
Отчасти, нужным,
Чтоб стих оставить.
Но представить,
Что в этом городе сейчас
Есть ты, сиянье твоих глаз -
Равно отсутствию покоя.
Я не устану жить тобою,
Ты - и печаль моя, и радость,
Души лирической ты младость,
Ты - первый лучик января,
И знаешь, честно говоря,
Тебе одной благодаря
Есть что-то нежное во мне.
Ты - нежный шорох в милом сне,
Ты - незаметность расстоянья,
Мысль об отсутствии изгнанья,
Ты - это повод быть счастливым,
Ты - это что-то о красивом.
Вот всё, что требу-
ется, полёту в небо,
Подальше от тоски земной.
Я разрываюсь в час ночной
От пустоты в пространстве взгляда,
Не жив, когда тебя нет рядом.
Кругом лишь холод,
Приволжский город.
Снега. Вид с окон. Не дышу,
Имя твоё произношу.
Ты - как рассвет, что полон ласки,
Ты - волшебство, творенье сказки.
Зима, мороз царит в избе,
С печи сбегает дым в трубе,
Снежинки тают на губе,
Пока я жив, и ум в себе -
Все мои мысли о тебе.

Я не спал в эту ночь,
Ждал возможности выйти наружу,
Убедиться, что я
Хоть кому-то по-прежнему нужен.
Мне слепила глаза непонятная лампа на полке,
Мне мешало идти острие обронённой иголки.

Как там город живёт?
Два часа не бродил между зданий.
Я останусь ни с чем,
Так не дав никому обещаний.
А автобусы жгут чьё-то топливо, бросившись к трассе,
Я смотрю изнутри, оставаясь на голом паласе.

Не сходить в магазин -
Все продукты касаются ночи,
Не заполнить балкон -
Снизу смотрят недобрые очи.
Кто-то сел на кровать - это, видно, печаль без наряда.
Добрый вечер, печаль. Ничего, если рядом присяду?

Мы способны занять
Интересной беседой друг друга,
Ожидать февраля,
Или дня, когда взбесится вьюга,
Впрочем, разницы нет, всё равно скоро будет три года...
Добрый вечер, печаль. Лучше ты, чем дурная погода.

Город долгой зимы -
Это место, где ум мой окрепнет,
Поседеют виски,
От фонарной стены глаз ослепнет,
Это место надежд, что касаются близости кожи,
Есть и профиль один, но с душою стихи не похожи.

Это город снегов,
Гололёда, и центра как в сказке,
Город новой любви,
И от правильных мыслей отмазки.
Мы сидим у окна, словно мысли по стенам скребёмся.
Поднимайся, печаль, мы вдвоём этой ночью пройдёмся.

А на улице мрак,
По-отечески горькая стужа,
Теснота отошла,
Наконец-то мы вышли наружу.
Ни людей, ни машин, только в окнах мелькают фигуры,
Это лучше, чем пыль неухоженной архитектуры.

Кто удержит меня,
Не позволит средь ночи сорваться?
Кто попросит ещё
В этих милых просторах остаться?
Иль ненужный я здесь? Невидим с переулка за сквером.
Среди ночи брожу в одеянье бесчувственно-сером.

Лишь подруга-печаль
В каждом шаге прогулки со мною,
Лишь она примирить
Меня сможет с родною страною.
Для печали не враг, не предательски дышащий Каин,
А всего человек с заводских и панельных окраин.

Всё снежинки летят,
И хрустят под ботинком осадки,
Не закрыт ещё дом,
Значит, - жизнь пока в полном порядке.
Развевается шарф, шапка голову прячет, вцепившись.
Я надеюсь, зима не уйдёт раньше срока, приснившись.

Путь проложен к мосту,
Что повис над рекой, изгибаясь.
Перепрыгнуть сугроб
По дороге к махине пытаюсь.
А глаза говорят - я брести буду вечно обратно.
Ты со мною, печаль? Одному погибать неприятно.

Город долгой зимы...
Над проспектом украшена ёлка,
Она смотрит туда,
Где нас ждёт заболевшая Волга,
Угнетённая льдом, непохожая с южным теченьем,
Остаётся смотреть на реальность пейзажа с сомненьем.

Здесь есть целый район,
Что судьбу воссоздаст по осколкам,
Исцелит мою боль,
Объяснит, в чём несчастен я толком.
Я к творенью его без волненья не делаю шагу,
Образ будущих дней с предсказаньем вношу на бумагу.

Мне не хватит пера,
Словари очутятся под пылью,
Опишу чудеса,
А не то, что окажется былью.
Не поверит никто, если кто-то вообще всё узнает.
В этот город меня простота из мечты не пускает.

Вот и центр ночной,
Наизусть все строенья уж знаю.
Ты довольна, печаль?
С полуслова тебя понимаю.
Не продать за гроши в ста трудах порождённые бредни.
Нас терзает зима, норовя оказаться последней.

Реставрация шла
В близлежащих постройках успешно,
Наблюдаю зрачком,
И немного душою, конечно.
Нет, свяжите меня, или просто мне детство продлите!
Лишь бы я не терялся. Держите ладонь! Как хотите.

Слишком поздний январь
Для покупок с прилавка терзаний,
Был бы предан совсем,
Но осталось пол сотни заданий.
Значит - пусть идёт снег, больше нечему падать под ноги,
Больше некому выть о терзающей сердце тревоге.

Здесь два берега есть -
Два крыла, улетающих с юга,
Есть луна над рекой -
Потайных совещаний подруга,
Есть мой голос ночной, призывающий спать беспробудно,
Только нету меня - я живу в пустоте многолюдной.

Надзиратель-рассвет
Хочет глаз приоткрыть на минуту,
Прилетевший мороз
Сеет в тающих улицах смуту.
Мне пора на кровать, укрываться от бешеных дат,
Что гласит о смиренье, ведущем тропою назад.

Город долгой зимы
Будет долго казаться знакомым,
Принесёт в руки дом,
Хоть не видно за вьюгами дома.
Вот и всё, ухожу, видно, есть очертание крова.
До свиданья, печаль! К сожаленью, увидимся снова.

"Выйди со мною в ночь!"
"Я погулять не прочь,
Но ржавый замок в избе
Не пустит меня к тебе".
"Давай же сломаю замок!"
"Вижу - ты в дождь промок,
И вместе с убитым замком
Вольётся вода в мой дом".

"Давай растоплю я печь!"
"Нету здесь дров, чтоб жечь".
"Давай наколю дрова!"
"Нет пней, тут одна трава".
"Согрею тебя в мехах!"
"Но ночь мне вселяет страх -
В тулуп меня завернёшь,
И связанную украдёшь".

"Позволь лишь в глаза взглянуть!"
"Я глаз не могу разомкнуть,
Веки мои опустил
Сон, и поднять нету сил".
"Пойду я, в реке утоплюсь!"
"Топись. А я утром проснусь,
Поплачу за гибель твою,
И дверь, наконец, отворю".

Я коснулся тебя руками. Стань нежной.
Фотографии завтра сотрутся, а память умрёт.
Остался один лишь город, таинственный и прибрежный
По отношению к руслу, и он наш покой не вернёт.
Мы здесь вырастим молочай, или похожее,
Главное - жизнь продолжать, а просить
Он будет только воды, и то, если душно в прихожей,
Когда в домофон нам некому для кофейных бесед позвонить.
Браслеты упали на пол, к вещам взывает машинка,
Не зря же тепло давали в пустой пищевод батарей.
Тебе сейчас важен стул, точнее - одна лишь спинка,
Чтоб не упасть от счастья, или от шока скорей.
Ты станешь моей женою, и лампочка брови сдвинет,
Штора взлетит без ветра, скрывая начало дня,
Кошмар ночной захлебнётся, квартиру под утро покинет,
И станет всё слишком весело, если ты не сбежишь от меня.

С запахом патоки
В кухонном столе,
С бледно-жёлтой звездой
На чёрном челе,
Зима отступает украдкой,
Потому, что сосед
Не метёт сугроб,
Потому, что снежинки
Не падают в гроб,
Сцепившись в метелиной схватке.
Здесь пол деревянный
Со скрипом живёт,
Сюда никогда
Никто не придёт,
Тем боле верхом, как встарь.
Торшер догорит
Для уставших глазниц,
Что попробуют вычитать
Вечность страниц,
И не сгинуть в январь.
Можно было замок
Не ломать ружьём,
Можно было кому-то
Остаться вдвоём,
Безопасности для.
Но здесь столько ботинок -
Попробуй следы
Разгадай по подошвам.
Особенно льды
Так скуют, что сотрётся земля.

От усов прибывает
Солидности, но
Здесь не совсем,
Как в обычном кино,
Только с крыши капели ждёт тазик.
В этом месте,
Куда указателя ни
Одного не стоит,
Свои лучшие дни
Коротает будущий классик.

Дмитрию О.

Месяц январь, знаешь, как месяц странников,
Когда видится блеск в поездах подстаканников,
Когда плечи болят от нагруженной клади,
И без дела никто не вскрывает тетради.

Иногда говорим так, как будто нам сорок,
То ли дело писать без цензурных затворок,
Получать и кресты, что как шрам во всю спину,
Для сжиганья трудов взять канистру бензина.

Но сейчас снова дома. Бегу взглядом в ленту
Последних событий, что не нужно студенту,
Скорее, совсем обречённому критику,
Да и просто узнать пару слов про политику.

Поздравление принял. Был праздник приятен,
Рубашка цела, не прибавил нос ссадин,
Впрочем, молодость мучает; есть что-то в буре
Близкое к сельской архитектуре,

И потому, здесь случались подъёмы
Всеобщего гнева. Бил дверные проёмы
Кулак мужиков, и крестьянских орудий,
Иных данной местности не было судий.

Привет тебе с юга! Жди новых заметок,
Кроме сказок про снег, что и вовсе здесь редок.
Слушай про жизнь, где под солнцем всё вертится,
А не где Волгу лёд заковал на три месяца.

Там, где дворцы не скошены,
И ливень не чествует лица,
Там, где страницы в печь брошены -
Пиита молодость мчится.
Гости по праздникам редки,
Глаз не заряжен картечью,
Идут разговоры в беседке
С ломаной русской речью.

Зло полоскает журналы -
Ищет в печали наживы,
Но если приснятся мне скалы,
Значит - детства пейзажи все живы.
Нет, не помогут в молитве
Строчки, хоть были бы правы,
И если я выстою в битве -
Не смогу обрести былой славы.

Отдыхает на коврике пепел,
Догорают в руках переплёты -
То не реквием в полночи встретил,
Просто, с клетки сбегают ноты.
И никем я не стану с одною
Обожжённой рукой. В этой жизни
Не нажил я врагов за стеною.
Так откуда ж взялись в отчизне?

Как хочу что-то бросить на звонком,
Чтоб как встарь - струны сердца запели.
Вот бы так и остаться ребёнком,
И спокойно уснуть в колыбели,
Вот бы снова с отцом читать книжки,
Пропуская охапки страниц,
На дверях щёлкать пальцем задвижки
Под вечерний стук маминых спиц.

Есть только улица где-то,
Всё, что зовут её частью,
Не пройдутся по ней поэты,
Предпочтя запятую счастью.
Мне не запахи снятся клевера,
Хотя, вряд ли он тешит ладони,
А скорей - холод русского севера,
И мольба о гроше на картоне.

Всё, что было дано - потрачено,
От пегаса лишь шерсть клочками,
И неделя ещё не оплачена -
Значит, ждёт наказанье стихами.
Нету ни сил, ни паники,
Радость уходит по горстке,
Тепло остаётся в предбаннике,
И зимой, как в родном Пятигорске.

Завтра трубе останется
Жить на январь, и хватит,
Иней к тетради потянется,
Чернила на холод потратит.
Спят на заре великие
Люди, чьи буквы в пособиях,
Как леса - в неизвестности дикие,
Только сердцем в несложных утопиях.

Восемь звонков не отвечены,
Прёт телефон за ударника,
Цифрой на карте отмечены
Адреса для душевного карлика,
Не найти по гудкам парадных,
И открытых дверей не прибавится,
Всё равно на людей нарядных
Никогда и никто не оглянется.

Так проходит вся жизнь, всё планами,
Чемоданы от тряпок ломятся,
Сделав вид, что обжился странами,
Всё по прошлому взгляд беспокоится,
Хорошо, что он не был картечью.
Биография напрочь забыта.
И, мешаясь с восторгом и речью,
Молодость мчится пиита.

I
Зимою Кавказ не бывает заснеженной лодкой,
Здесь голая кожа с блестящей и скромной находкой.
Скольженье во имя покрытья соблазнов пока не критически
Меняет и климат, и берёт за уста героически.
Под гул вертолётных выходок проложен был путь на родину,
Как хорошо, что на севере вяжут руки Ливонскому Ордену,
Откроется дверь на горы – лучший из всех вариантов,
Двум молчаливым махинам, взявшим бедственность от дуэлянтов.
Так давно не был дома, что и дом давно годен под снос,
Снежный вид не представится, если слышен всегда сенокос,
Я уже заезжаю. Стела с облезлою краской.
С лицом моим северным, и душой совершенно Кавказской.

II
Любе

Мне кажется, люблю тебя я каждый день по-новому.
Не меньше и сильней, а в состоянье – по здоровому,
Жаль, что сейчас ты не увидишь край мой милый,
Я не забрал тебя ни нежностью, ни силой.

С вершины Стрижамента разглядеть тебя непросто,
Ты слишком белоснежна, и сугробам не по росту,
Хребет идёт всё дальше, превозносит мои горы,
К тебе, и вновь сюда, всё покорить мечтаю скоро.

Готовь улыбку, вдохновенье. Часть Эльбруса
Я привезу, чтоб затушить ту искаженность вкуса,
Что помешает прикоснуться к твоим пальцам.
Примчусь не горцем на коне, всего - страдальцем.

III
Есть в ставропольских сёлах просторечье,
Звук дряхлых тракторов, и что-то человечье,
И в скрежете лопат по снегу с чернозёма,
Рассвет до корки заключён, когда проснётся Тёма,
Василий, Зорька и вся живность, что на клички
Стремится бешеным порывом электрички,
Что рассекает родину вторую. Безымянность
Ушедших лет провозглашает в стёклах странность,
Колхозных линий, перечерченных на призму,
В скупых полях, под стать ручью-капитализму,
И громких песен, чуть задумчивых, весёлых,
Вот всё, что теплится поныне в данных сёлах.

IV
Городок ещё жив. Запустенье. Вычищен лик Георгия.
Здесь низин нет в помине, но в мыслях спускаюсь с заснеженной горки я.
Кофейня не тронута, место для крошек подвинуло центр,
Та самая точка на карте, что страдала с нажатья на enter.
Парк притянул целый век, и уже записан в учебнике,
Всё знакомо от пихт, до тех птиц, что живут, как нахлебники,
Отреставрировать дом – так вместить рождество спасителя,
Напечатать для СМИ имя самого известного жителя.
Жаль, что нечем раскрасить фасады – здесь взлетела бы бабочка ввысь,
И любой горожанин, вместо гнать кота с криками «брысь»,
Приводил бы любимую, или просто встречную первую
Посмотреть на рисунок, если б та не прославилась стервою.
Здесь была давно крепость, но остались въездные ворота,
Здесь есть памятник дьяволу с незапамятного переворота.
Проходя мимо площади – можно проникнуться лаской
Города, что не умер, и не встал под строительной каской.

V
Поздней ночью есть мысли, что мешают проснуться с утра,
Хорошо, если мы все вместе, и пытаемся сесть у костра,
А иначе не будет музыки, и вообще настоящих подвигов,
Перешедших в чужие руки, наплевав на исход веков.

Сколько будут стоять здесь горы, столько смерть не отыщет щели
В деревянных полах, оставляя свой след на панели.
Только речки с вершин охлаждают двойные стандарты –
Я совсем чужеземец, с торчащей из пояса картой.

Ни в долине Юцы, ни в ущербном разрезе Дарьяла
Не найдётся зацепки. Я прожил здесь не то, чтобы мало,
Но всю жизнь, что мне помнится. Прозрачен и ясен план –
Покоренье вершин обернётся ныряньем в стакан.

VI
Я вернулся в горную местность, дай бог, всё на глаз узнаю.
Как три года назад из воздушки банки не пересчитаю.
Жара под навесом не кажется странным явленьем творца,
Но становится явно печальней дневная окружность лица.
Я знаю здесь каждое дерево, тем боле, их здесь не так много,
То, что крыто забором, деревянным ли, всё не убого,
Скорее стало особенным. Окровавятся губы черешней,
Истопчутся ноги не жизнью, но картиной достаточно внешней.
Никто меня не любил, и все ждали, что стану я близким,
Качались мне вслед акации, становясь всё более низким
Субъектом, что может значить отказ от съеденья скотиной,
И ладно здесь будет пыль, а не липкая масса с глиной.
До сих пор есть места боёв. Нужно в будущем взяться за повесть,
Воспеть всё настолько, сколько эхом откликнется совесть
В горной ложбине. И если б я здесь не родился,
Русский язык в местный говор вряд ли б сгодился.

VII
Существующий день, окрыляющий бедственность
Положения дел, движет в дом непосредственность
Панорам горизонта, кои днём померещатся
Как облака, что вдоль неба проплещутся.
Минеральной воды не почувствуешь вкуса,
Не просверлишь глазами горбатость Эльбруса,
Пока неморозный январь подивится
Весенним пейзажам, в туман заклубится.
Эти бедные земли заменит мне разве
Северный путь, но как встарь, недоразвит,
И покуда я буду уметь ногами
Шевелить, – взгляд мой будет обласкан горами.


VIII
Гулять выходил под вечер, когда лёд, несмотря на южность,
Стал поверхностью озера, поверив, что градусник прав,
Прошёл вдоль печальных дворов, составляющих вместе окружность
Среди бесконечной степи, в пустоте человечий анклав.
Не хватает танцев с республик, что и в местной культуре схожи,
Особенно, если праздник оставляет голодными куриц,
Гусей, и прочую живность, и выносит стол из прихожей,
Если лето – то под навес, когда зима – всё равно. КрУг лиц
Знаком по песням на свадьбе, сложенным пальцам в крещенье,
И просто канистрам бензина, вылитыми за «спасибо»,
Только здесь веет Азией, отсюда идут опасенья,
Одеялами прячут солнце. Работа кончается либо
Во время атаки звонков, либо вовсе теперь нескончаема,
Поэтому, здесь людей даже меньше, чем света над глазом.
Переход никого не волнует, что было вполне ожидаемо,
И пройдя здесь тысячу раз, не отречься уже от Кавказа.

IX
Родной мой Машук стал смотреться иначе,
Раньше он был во степи падшим воином,
Теперь (когда нож под ногами не прячет),
Покрывшись фундаментом, дышит спокойно,

Как брошенный зверь у железной дороги,
И кроличьим ужасом схвачена шея,
Чуть простудившись, пустил он истоки,
Раскинув над парком в садах галерею.

Ни тепла, ни пощады, ни древних трамваев,
Лишь бывшее имя спустилось, а в гладкой
Поверхности стало названье. С апрелев и маев
Несётся последняя песнь по канатке.

X
Я жив потому, что вижу всю местность как на ладони –
Ближе к тучам врисованы горы, а в предгорье гуляют кони,
По казачьей земле идёт праздник, с солнцем сливаются храмы,
Куру рассекают лодки, оставляя недолгие шрамы.
Поскольку я здесь родился, этот край прогремит на все страны,
Громче, чем третьего дня на застолье звенели стаканы,
Сливаясь со звуком гармони, будет долго эхо дурачиться,
И туча смотреть на Бештау, пока, наконец, не проплачется.
Я влюблён в эти дивные степи, что легли у подножья хребета
За то, что на всё отечество только здесь представлял я лето,
Когда там, на севере, постучатся в окно снежинки,
Во сне беспокойном я стану вспоминать путь с Минвод до Невинки.

XI
Прощай, Кавказ, быть может, ненадолго,
Меня ждёт милая, град северный, и Волга,
Прощай, единственный мой край, с тобою связан
Я цепью гор. Меня любить ты не обязан
Как человека. Как поэта полюби же!
Чем стан Эльбруса никогда не стану ниже.
Когда лицо моё забудется в России,
К тебе приеду снова чрез стихи я.
Прощай, Кавказ... Не надо. До свиданья!
Всегда я возвращаюсь с опозданьем...
Но, поменяв сто городов, пройдя путь скользкий
По вечной жизни, помню – твой я, Ставропольский!

Это я был убит, когда белый букет растоптался,
На окраине дождь по песчаным холмам пробежался,
Целый мир стал глухим, не считая посланий Венере,
Я остался ни с чем, одинокий, в октябрьском сквере.

Ты стояла спиной, не сказать, что грустила, но горе
Пробиралось в кустах, не осилив баланс на заборе.
Что ж молчишь ты как тень? Так и ждёшь моего пораженья,
Будто, завтра тебя не настигнет болезнь в отраженье.

Кто б увидел печаль... Но я брошен любым человеком.
Отгоняю всю злость, сам кончаю путь медленным бегом.
Ну и пусть я один, без страны, без руки на подмогу,
Пусть иду в пустоте, предпочтя видеть спящей тревогу.

Есть осенний листок, он остался никем не замечен,
Пусть в душе не поэт, но под грудой подошв всё же вечен,
Городской тротуар мы вдвоём пресечём, отщепенцы,
Проходя до угла, позабыв от дождя полотенце.

Интересен мне взгляд немигающей с башни рекламы,
Он свидетель и встреч, и до слёз нескончаемой драмы.
Жаль, ни с кем по душам невозможно раскинуться речью,
Я иду под зонтом от центральных домов к Черноречью.

Напечатать страниц не получится в силу запрета,
Так же, как и вернуть плодотворное к радостям лето.
Больше нечего ждать, остановка хранит разве к смеху минуту.
Это я был убит, как отъехал автобус второго маршрута.

Здесь сетка крепостью зовётся,
Соседи не бывают правы,
Зимой не умирает солнце,
Вдали не видятся дубравы,
Листва по осени осталась,
Нагая, не прикрылась снегом,
Лоза с навеса разыгралась,
Когда промчал ветр лёгким бегом,
Теперь до слёз здесь всё пустынно,
Кирпич в стене стареет быстро,
Лишь паутины спят невинно,
И от костров витает искра,
Журналы ждут по шифоньерам
Печальных рук, иль взгляда печки,
Листок с заброшенным примером
Плывёт сквозь годы, как по речке,
Хороших книг большое тело
Раздулось, бросившись по полкам,
Поленница, что так не спрела,
Ждёт ног шаганья по обломкам,
Вишнёвый сад давно червивый,
На пасеке кружатся пчёлы,
Тот год, что мог бы быть счастливым,
Остался самым невесёлым,
Собака на цепи не скачет,
Петух не будит от безделья,
И мальчик маленький не плачет,
Познав взросленье,
Здесь мысль не о великом мучит,
Скорей, по прошлому гуляет,
Частицу долг едва получит,
Если борьбу не проиграет,
Фонарь кольцо не освещает,
С сарая боров пал бесчестно,
Последний взгляд здесь навещает
Едва не умершее место,
Молчит гараж, мотор не слышен,
Ржавеют молотки, стамески,
Цветочный уголок не пышен,
В траве вредитель без отместки,
Нет ни тепла, нет ни мороза,
Лишь виснут куртки по над шеей,
Про конец света здесь угроза
Казалась лучшею затеей,
Весь мусор под окном скопился,
Где жил однажды палисадник,
И кто сюда не возвратился -
Не посетит уж сей рассадник
Тоски, хандры, воспоминаний,
Мышей меж банок во сарае,
Здесь, во дворе кирпичных зданий,
Героев прежних вспоминают,
Чердак, подвал, всё спит в поре
Благополучного соседства,
И, вместе с жизнью во дворе,
Уходит безвозвратно детство.

I
Любовь,
Так вышло, что три дня мы не знакомы,
Всё выставлено на продажу.
Как говорят в окне пейзажи –
Уже не важно, здесь никто не будет дома.
Прочтёт
Известный номер вдохновенные посланья,
Когда стекло не выльется в осколки.
Хочу остаться мальчиком в футболке,
Быть неизвестным, выполняющим заданья.

II
Мы встретимся, Любовь, когда от песен
Останется лишь звук,
Ни слова более.
Здесь нет травы,
А крымские магнолии
Непоняты природой. Интересен
Бываю я, когда шучу на тему
Несчастных сплетен, безразличных предпочтений,
Это известнее моих стихотворений,
Чуть не создав официальную эмблему.

III
В дороге сложно спать,
Мечтать сложнее.
Напрасно фары представляют в полдень ночь.
Предвиденье сломалось, хоть пророчь
Такое небо, чтобы грело посильнее,
Что важно по пути из городов.
И указателям давно никто не верит,
Хоть лучше них пространство не измерит
Никто; даже мой глаз
К такому не готов.

IV
Меня всё чаще мучают догадки
О том, где может
Поджидать вход на покой,
Уж точно не в ларьке
С сушёною треской,
Каких вдоль трассы возросли под солнцем грядки.
Неважно, только слишком любопытно
Предчувствовать, когда
Чарующий конец
Заглянет в душу,
Пригласит встать под венец,
И так же сгинет, не торжественно, но скрытно.

V
И сто веков года мои продлятся,
А будет мало – впишем новый договор,
Судимость совести забыта, я не вор,
Нет повода
От подписи скрываться.
Как мчит машина вдаль по автомагистрали,
Так мчу и я, душа за мной, стихи со мной,
Подмышки мокнут, пропотевшись под сумой,
Вздыхает дом,
Куда меня не звали.

VI
Окно вверх-вниз бежит без перебоя,
Возможно, даже
Ощутить и пыль дорог.
Всех впереди летящих беспокоя,
Откроется и свет,
Что я добыть не смог.
Сбивая кресла до удобства, и до сна,
Чуть ближе станет километр за поворотом,
Покуда говорю не по слогам, – по нотам,
Не просто возвращенье, а весна.

VII
Любовь,
Наверно, в городе твоём есть где прибиться,
Заночевать,
Чтоб на пять лет вперёд остаться,
Конечно, в дни безделья возвращаться,
Де-факто же с учёбою возиться.
Кто знает,
По тоске автомобильной не поймёшь –
Сейчас
Начнётся множество строений, или лес,
Я всё равно для сотен глаз уже исчез,
Меня то с полки, лишь моргнёшь – тотчас смахнёшь.

VIII
В стране, где сотни километров – только миг,
Есть смелость говорить о трёх неделях,
Пока одни продолжат нежиться в постелях,
Другие вдоль дорог
Продумают блицкриг,
Чтоб взять быстрей и счастье, и усталость,
Нехватку нежных чувств, как кислорода,
И то, если позволит непогода,
Хотя-бы туча,
Дождь. Такая малость!

IX
Должно быть, сильно вырасту, в два метра,
Забуду в паспорте сменить своё лицо,
Спокойно съеду, уступая, на кольцо,
И вновь, забывшись,
Мыслей вскрою недра.
Придут же времена
Забывчивых и сильных,
Люди расстанутся с причиной, что пора,
Даже тогда им заиграют до утра
Огни, уже не фар автомобильных.

X
А мне тем более.
Не главный, но забыт
Как деревнями, так и чем-то покрупнее,
И тем упрямей,
Вовсе не скромнее,
Несу три голоса, чтоб мозг остался сыт.
Предугадать событья
Сложно, но не
Совсем уж невозможно, как не бейся. Я,
Поскольку,
Всё не выбрана профессия,
Сочту за грубость предложенья, что не понял.

XI
Представь себе, Любовь,
Тут километров двадцать,
Рукой подать до рук твоих, но этот мост,
На первый взгляд, покажется, что прост,
Только к тебе не позволяет мне добраться.
Хотя, рассказ мой и не так реалистичен,
Скорей похож на фэнтези о мире,
Где мы увидимся часа через четыре,
И где посыл мой
До невинности приличен.

XII
Вернусь то я героем, самым честным,
В конверте
Фотография придёт,
Меня никто, конечно, не поймёт,
Тем боле,
С механизмом пятиместным.
Все сводки чем-то скучным пополняются,
Дорога, где моя
Душа пока что есть,
Заставит о другом уже прочесть,
Не страшно,
Но всего остерегаются.

XIII
Так продолжается моя поездка в вечность,
Кто знает обстоятельства отъезда...
Возможно, брошенность,
Скорей – нехватка места,
Но точно не улыбки безупречность.
Неси меня, автомобиль, повсюду,
По городам, что платят сбор твоим колёсам,
Ведь даже
Оставляя все вопросы,
Я снова о пути обратном думать буду.

О, как я ждал зари с румяных щёк,
Мгновенья бабочки в цветущем палисаде.
Мне под ногой шептал о празднике росток,
О нежном слове, появившемся в тетраде.

С небес по арфе опустился плача звук,
Спугнул синиц, клюющих посыпь у ограды,
Упал в траву, боясь коснуться пальцев рук,
И тонких линий, что в судьбе ему не рады.

Нельзя мне выразить ту мысль, что родилась
В проклятых муках; и ни что с ней не случится,
Она состарилась, но в поле понеслась,
Где гладь земли пронзили шагом кобылицы.

Боюсь движений, здесь так тихо, что рассвет
Крадётся медленно, сцепив в испуге плечи,
И лишь шоссе глядит в знакомый силуэт,
Что прибежит сюда, к невымученной встрече.

Последний луч ласкает окна на правах
Седого странника, просящего о доме,
И, отражаясь в самых преданных глазах,
Он убегает, чтоб вместиться в водоёме.

О, как всё искренне, от трав, до крон в саду,
Заря набросилась на тучи над полями,
Я, не дождавшись завершенья, упаду,
Чтоб никогда не тронуть счастие руками.

Ты тянешь к моим пальцам ладони,
Идёшь за мной, боясь заблудиться,
Твой взгляд ищет снежинки на кроне,
Спеша зиме холодной открыться.

Держи меня до признаков ночи,
А хочешь - мы не станем прощаться.
Идя по краю молчаливых обочин,
Я знаю - нам нельзя расставаться

До первого снега, до первого лета,
До первых дождей, и волшебных рассветов,
До первых судов, рассекающих Волгу.
Ты остаёшься со мною надолго.

I
"Вы живой, или памятник?" - "Нет, не из кожи, не каменный".
Ближе к зверям, из чьего-то оружья израненный.
Знаю столько историй, и молчу, потому, что нет повода,
Потому, что жилец совершенно безлюдного города,
Где вода для того, чтобы чайки, набив животы, улетали,
Корабли лишь затем здесь стоят, чтоб их волны качали.

II
"Вы живой?" - "Мало сказано". Не прошло двадцать первого века.
Всё в ушах школьный бал, в новогоднюю ночь дискотека.
Далеко до серьёзности. Губы замкнуты, значит, не шутки
Опускают они, чтоб смеялись враги, бездельники, и проститутки,
Просто, солнце сегодня такое, что принцип покорности сложен.
Я ведь правда, как лес, слишком молод и наг, не ухожен,

III
Коли дело зимой. Жив настолько, что выход из дома бывает
Нагружен следами моих отпечатков. Не то, что гоняет,
Но просит покинуть, когда красота доставляет неловкость стенам,
И сердце назначенной дамы всё ещё тяготеет к изменам.
Представить сложно иначе мой день от часов до тревожности,
Скованный приступом льда, и весельем настигнувшей прыти безбожности.

IV
Даже если и памятник? Не способен протягивать руку к людям
С нечестной идеей. Это всё не о том, мы, конечно, обсудим.
Подражать, значит - плавать в незнание, в рамках цветов и зданий,
Больничных проездов, знакомых в разбитых коленках скитаний,
Хранящих запах десятых годов, с оттенками многолюдства,
И та же жара внутри куртки, гул машин, и немного распутства.

V
Соответственно, стук должен быть изнутри, не снаружи,
Тут такие же белые люди, лес дремучий, бывают и лужи,
Ощущенье счастливой поездки пропадает на первой заправке,
Ибо, в предназначении, стул равняется уличной лавке,
Оставаясь на нём, возникает и гром, и всё, вплоть до шаровых
Молний, и вообще всех явлений, как таковых.

VI
Так откуда ж взялась неизвестная выдумка, взяв деградацию,
Как курс, изменяющий поступь шагов, и вообще, репутацию...
Просто, синее небо не может бесплатно работать барьером,
Делать больше улыбок, говорить много, но не о сером,
Долго не будет ясным, причём, в двух значеньях из Ожегова,
Время отведено, в основном, для принятья непрошенного.

VII
Где-то разбилась ваза, слышен крик предсмертный фарфора,
Это громче, чем плач, скажем, сердца в глуши коридора,
Тем более, голос не может сравниться с тем, что и есть
В мире, но в облике изображает скорее лесть,
Чем горькую правду. Никогда не смирюсь с осколками, ждущими
Мановения веника, и, дрожа под ногами, живущими.

VIII
В трагедии есть некий принцип, вершащий судьбы великих.
Кто-то сидит и плачет, смотря, как в телах безликих
Никак интерес не появится, о признанье и речи не стоит.
Человек написал лишь о том, что его беспокоит,
Совсем не смешно, соответственно - не актуально.
Смысл нынешних денег. Даже, немного нормально.

IX
"Вы живой, или памятник?" К сожаленью, есть нечто гранитное,
Например, вдохновенье, под одеждой по скромности скрытное,
Спасти можно всё, правда, проще губить языками,
Проще врать про улыбку, чем гласить на весь город стихами.
Голова - не пространство словарных запасов, тем паче
Философии большей, чем в том пароходе. Пустырь. Не иначе.

X
Даже было бы имя на красиво покусанном камне, пред входом
В красивый дворец культуры, всё равно здесь никто не сольётся с народом.
Страха нет, страх - отчаянье всех высших стадий,
Он сложнее, чем приступ замешательства с выкриком: "Радий
Распадается в воздухе!" Столько пришлось пройти,
Что даже мороз по коже не способен отвергнуть пути.

Россия начинается с вокзалов,
С громадных чемоданных площадей,
И после, вдоль связующих каналов,
Есть то, что станет встречей для людей.

Здесь нету возвращений, расставаний, -
Один лишь путь, стучащий чрез леса,
И глаз, не измеряя расстояний,
Глядит то в поле, то в глухие небеса.

Звонки окончены, все письма разошлись,
В районный центр не стремится груз известий,
Десятки рук узлом ветвей сплелись,
Чтоб мчать в просторах километров двести.

Тугим баулам пропускают в ноги место,
За хлеб и соль молитвы, как за пир,
Стоп-кран молчит, как будто, до отъезда
Существовал другой, ненужный мир.

Остались позади друзья, подруги,
Кто был влюблён, тот вместо сердца - стук колёс
Услышит в полночь, и запомнит эти звуки
На всю оставшуюся жизнь. Будь то мороз,

И лето, без оглядки поезд мчится,
Перекрывает переезды в городах,
Пути приводят из провинции в столицу,
Для развлечения в таких же поездах.

Нигде нельзя измерить ширь просторов,
Как из окна летящего вагона,
Деревни, чуть смущаясь скрытых взоров,
Стремятся к речке, простираясь между склонов.

От провожающих наполнятся вокзалы,
Прольются слёзы, что пролились в эти годы,
Такси захватят неприметные кварталы,
Город откроется с перронного прохода.

Я уезжаю. Ты мне всё уже сказала.
Теперь другие ожидают города.
Россия начинается с вокзалов,
Всю жизнь в ночи стучатся поезда.

Неужели с тобой зимним вечером встретимся снова?
Неужели увидишь меня абсолютно живого?
Что, и правда фонарь обещает увидеть твой профиль,
И невзрачность души, за которую вступится Нобель?

Неужели твой лоб станет тёплым от губ моих в зиму?
Неужели события будут подобны созданию Рима?
Я не верю, что жить остаётся мне больше, чем миру,
Мускулистый палач не вздымает над шеей секиру.

Это точно мой город, где остались нестёрты картины?
И шаги мои здесь до сих пор остаются невинны.
То, наверное, сон, или просто виденья остались.
Неужели то мы у ларька на углу обнимались?

Сколько лет нам двоим? Не считал, и, пожалуй, не надо.
Что знакомо - деревья, бредущие строем с парада,
И цветы подо льдом, что на лето опять к нам вернутся.
Слушай, если то сон - позвони, помоги мне проснуться!

Электрический свет, привокзальный район по соседству.
Неужели я здесь провожал молчаливое детство?
Что ты скажешь в ответ? Почему всё явилось былое?
Как решила судьба, чтоб мы снова шли вместе с тобою?

Я искусный борец за права на владение страстью,
Неустанный игрок, вызов бросивший даже несчастью.
О, как ты хороша при янтарном свеченье от стёкол,
Это больше, чем жизнь, я опять неземное потрогал.

Или, наоборот, всё идёт чередом, всё как надо,
А приснилось другое - что не был я рядом. Услада
Раздумий таких обернётся потерей покоя.
Давай просто идти, ни единого плана не строя.

Безусловно, я жив, подтверждение - жесты руками,
И задумчивый взгляд, догоняющий свет за домами.
Неужели уйдёшь? Неужели часы пронеслись?
И опять не смогли навсегда мы с тобою сойтись.

К.Т.

Мы не виделись целую вечность, точней, четыре
Месяца. Не скажу, что области стали шире,
О тебе мои мысли теперь не минутами, разве - часами
Исчисляются. Я так отвык твоё имя устами
Шептать, будь то повод, иль просто разминка речи.
Я смирился, что ныне с утра твоим взглядом не встречен.
Волненье касается пальцев, когда сообщенье рождается
В порыве безумия. Благо, что чудо случается.
Стал старше на цифру, но чего не боюсь совершенно -
Что в толпе не смогу различить. Мы живём, постепенно
Приближаясь к пространству, где точек окажется более,
Чем одна, разорвав параллельность волей-неволею.
И не верю - пройдёт лишь два дня, как услышу твой голос,
Может, даже на куртке останется тоненький волос,
Я бреду до вокзала, зная - есть и любовь, и прочее,
Но всё станет не важным, когда вновь увижу тебя воочию.
Может, зря вернусь, но когда опять в темноте ночной
Ты всплывёшь во сне, я решу, что ты за моей стеной,
Словно вновь люблю, как в предзвёздный час в прошлый год сказал,
Словно никуда от своей любви я не уезжал.

Я вернулся в свой город, объятый трубами,
Преисполненный летом и детскими звуками,
Поравнялся с его головою русой,
Встретился с той, что бывала музой,
Я бродил по местам, что, казалось, снились,
Взгляд кидал к витринам, что совсем сменились,
Здесь стихи писались совсем иначе,
Был упрям во всём, меньше стар тем паче.

И теперь, когда по скамейкам прыгать
Перерос и мозг, и чем может двигать
Необъятный нерв, я одет красиво,
По сравненью с небом, что сто лет дождливо.
Здесь бывала стройка, и тут же смылась,
Лужа-океан под ногой сребрилась,
По-другому только слышны синицы,
Потому, что вовсе не слышно. Взвиться

В небо можно, даже идя по крыше,
Говорить друзьям чтоб смеялись тише,
Объясняясь в трубку насчёт отсутствий.
Мне никто не давал никаких напутствий,
Но былая стела, скучна что с виду,
Подтверждает, что всё сбылось. В обиду
Не дадут меня ледяные стёкла,
И рубашка, что в семь потов промокла.

Здесь гулять придётся в сырой погоде,
Это слёз привычней. Стояли вроде
Тут деревья; ныне свернулись в брёвна.
Старый дом с колоннами так же ровно
Возвышает крышу, как рушит краску.
Не любим никем, и не знает ласку
Опустевший парк, где мечте случиться
Не пришлось вчера, и сейчас промчится.

Я, бывало, книги читал при свете
От нагретых солнышком туч. Соседи
Пытались всей силой поймать известность,
Хотя бы настолько, чтоб славила местность.
Но прославились разве в дворах собаки,
Да и то без чести, сцепившись в овраге.
Постранично в историях врать не станут,
Особенно, если с утра восстанут

Бульвары, скамейки, и пункты выдачи,
Глазами никто возмущенье не выточит,
Останется время для общих разборок,
Решенья вопроса насчёт книжных корок,
Что могут открыть бесполезные тексты.
Хорошо, что пока не подался я в бегство,
И могу ходить здесь без капли гордости,
Ощущать всю землю слегка по твёрдости.

Я стал более северным, даже слишком,
Предпочтенье в дверях отдаю задвижкам,
А не стёклам при входе. Забыл, что шапка
Может быть в кармане. Со рта прилавка
Не всегда течёт старина традиций,
А мороз бывает не краснолицый.
И когда в домах что-то шепчут печи –
То не значит просьба греть стул и плечи.

Я вернулся в свой город, такой же новый,
Как посудный отблеск в плену столовой.
Не сегодня мне в ностальгию въехать,
Я забыл, как говором местным шпрехать.
Трудовыми днями был сбор фольклора,
Речевой запас исходил с забора,
Отказали в кино, и, возможно, в театре,
Посадили жить в местном инкубатре,

А теперь я здесь... Вновь в годах немилых.
Здесь есть двор один, что как место силы,
Дом стоит с тех пор, как уже случалось
Воспевать в стихах. От него осталось
Оли-(выражаясь, взяв строгий язык)-цетворение
Счастья. И вечно бы это строение
Затемняло собой все машины и дверцы,
Не назвавшись мечтой, лишь велением сердца.

Здесь так много сейчас паспортов незнакомых,
Тихих чаяний, с виду совсем невесомых,
Невозможно узнать, с кем теплом обменяться,
От кого партизаном по лесу скрываться.
И пускай до утра мне осталось два века
Назад; я сойду до ушедшего брега.
Я прослыл разгильдяем, немного изменником,
А теперь же для памяти стал диким пленником.

И быть может, в последний раз вижу я эти
Кирпичные стены. Кенты больше не дети,
Разве только в речах; всю ответственность в шею...
Муза всё та же, ещё хорошеет.
Нет необходимости даже портрета
Моего. Если снова однажды приеду –
Руку пожмёт мне воздух что разве,
Больше мой культ в сём пространстве не развит.

Зимою темнеет так рано, что свет
Невозможно запомнить в лицо. Столько лет,
Отведённых под жизнь этаже на четвёртом,
Заключается в очерке, ныне затёртом.
Автобус не ждёт, чтобы дольше прощаться,
Всё равно больше повода нет повстречаться.
Бойся, тетрадь, и тоски и тревоги,
Летите, мои бесконечные строки.

Стихи рождаются, обыкновенно, ночью,
Летят по комнате, всё разрывая в клочья,
Не чуя жалости к подсвечникам с огнями,
Но я сижу спокойно, без припадков,
Не находя у вдохновенья недостатков.

Гора одежды не исчезла с камнепадом,
Всё затаилось, как природный мир под градом,
Склонив колено, и робея пред стихами.
И в доме нет ни лестницы, ни шкафа,
Словно погибшее в годах именье графа.

Косая тень умеет в дом вмешать тревожность,
Создать для лиц в печали противоположность,
Поймать по радио прогнозы о беде.
Надеяться осталось, что минуты
Пройдут тай быстро, не было как будто.

Ушли все гости - вешалка осталась,
Пуста, как древо в январе, и не умчалась,
Поняв, что больше места нет нигде,
Ждёт капюшонов, и подобных сострадальцев,
Одежды, сброшенной с замёрзших тел скитальцев.

Окно открыто. Сетка вовсе не спасает,
В разведку живность регулярно залетает,
Облюбовав сей дом, как люди не смогли.
Простынет след от мимолётного желанья,
Когда сто тысяч жизней - есть жужжанье.

Стихи рождаются не так, чтоб стать достатком,
Развить мечту о трёхэтажном, дивном, сладком,
Очередном пятне на темени земли.
Зато, в стихах есть речи без запинки,
И те ж улицы, но с телом без пылинки.

Сидеть, и ждать ответа - слабость точная,
Известность публике не может быть заочная,
В противном случае года уйдут бесследно.
Конверты созданы, чтоб прятать правду белым,
А не затем, что написать дано лишь смелым.

Когда родятся сын и дочь, и скрасят местность,
В последнем месте в ряд замкнётся интересность,
Звучанье голоса на деле станет неприметно,
И это будет жизнь. Не до, и не
После утраты сил; спокойствия - вдвойне.

Стихи рождаются под голод в жарких странах,
А не под Моцарта, когда всё слышно на диванах,
Пусть то не принцип, но деталь во всём устройстве.
Но благо - умереть нельзя достойно,
Тогда и жить придётся честно и спокойно.

Всё видится с холма, не с высоты московской,
Особенно, где стать деревни допетровской,
Несломленной в своём миролюбивом свойстве.
Трагедии здесь нет, иного не предъявишь,
Когда сойдёшь с ума, иль выход в свет объявишь.

Ведь был же тихий час в плену ночных гостиниц,
Последний поцелуй, доеденный гостинец,
Что в совокупности вело перо направо.
Сейчас же нет тех стен, и даже Петербурга,
Лишь пущенный трамвай, и на плечах тужурка.

На одеяле нет следов совокуплений,
В часах поставлен ход на искренность мгновений,
Крадётся новый день, лучи его не правы,
Условно, можно спать, возможно, даже петь,
Но успокоиться к утру нельзя успеть.

Стихи рождаются, когда закрыты шторы,
И за стеною стали пеплом разговоры.
Цвет штору взял в полон, глядит, как багровеет,
Но незачем скучать, перила распадутся,
И ради трёх ступеней не впервой переобуться.

Кричит и просит вечность устремляться без оглядки
Обратно, в старый двор, где все играют в прятки,
И кто-то плачущее личико жалеет.
Но нету чуда, значит, вечность отменяется,
И ничего уже сегодня не рождается.

Когда я стану пеплом на твоём столе,
Когда я стану каплей на твоём стекле,
Когда я стану бабочкой в твоих руках,
Когда я стану отблеском в твоих счастливых снах,
Когда я стану облаком в глазах твоих,
Когда я стану грешником в плену святых,
Когда я стану листиком в кругу цветов,
Когда я стану улицей трёх городов,
Когда я стану деревом в осеннем парке,
Когда я стану краской на старой арке,
Когда я стану солнцем на исходе дня,
Тогда, быть может, и полюбишь ты меня.

Лечь, может, спать... Но рано.
Спеть что ли песню... Нет музыки.
Нету листка для плана,
Чтоб сбежать коридорами узкими.

Так и сижу с коленями
Выше души. И просится
Глаз пренебречь растеньями,
Чрез них сквозь пространство броситься.

Сказки устали взвешивать
Правду во лжи, с отчаяньем,
Первые слёзы смешивать
Вместе со снега таяньем.

Нету людей в окружности,
Как бы не ширились дуги,
И старый ботинок в ненужности
Лежит, убежав от вьюги.

Как же не рвать, не вздрагивать,
Слыша мгновенные звуки,
Руку сквозь холод протягивать,
Хоть то показалось от скуки.

Время летит, всё движется,
Даже фонарь состарился.
Что-то роман не пишется,
Фразой с крылом не разбавился.

Небо давно не видится,
Тучи, как зонт от млечного.
Скажешь "прости" - обидится
Эхо, что мчит до вечного.

Стать бы большим в движении,
Голос пускать с обочины,
Но всё так лежит в забвении,
И провода обесточены.

Где-то тупик, жизнь скошена,
Ноги бегут без цели,
Трава, что ещё не ухожена,
Скрывает, чтоб мы уцелели.

Завтра четверг. Различие
Только в названии. Впрочем,
Даты изменят величие.
Лечь, может, спать... Нет ночи.

Мы смотрим в небо, и в облака, что существуют
После тоски от строгих пальцев с гладкой кожей,
Завтра я обниму тебя, как будто за рекою
Стихли машины и тревоги жёлтых окон.
Нет, теперь тебя нельзя терять,
Пока сгорает утро.

Жизни не хватит, чтоб смотреть, как ты смеёшься,
Даже пускай всё будет за десятком стёкол,
Завтра я подойду к тебе, как будто мы знакомы
Столько, что можно целовать без разрешенья.
Главное - не выронить слова,
Ты видишь - плачет утро.

Шрамы ещё остались, и зашьются разве
Смертью, что отстраняется, поскольку, всё в порядке.
Видишь, я счастлив только если ты не знаешь
Правду, и всё, что связано с её примером.
Согревай, но только невзначай,
Пускай нас встретит утро.

Итак, я счастлив. Можно не звонить.
Не обязательно бродить здесь одиноким.
Меня не прочитать, не объяснить,
И солнцем не разжарить длинноногим.
Чернее полночи тревожащий мой взгляд,
Я подхожу к чернильнице по делу,
Все будут долго слушать, но навряд
Ли проплывут и дождь, и Амореллу.

Зерно неправды заключается в горсти
Красивых сплетен о падении Гоморры
В моём уме; и смысл не есть после шести
Найдёт частицу оправданья. В коридоры
Прольётся свет, что называют «лунный путь»
На языке распутства, и по сёлам.
Не зря хотел свечу во тьме задуть,
Пытаться спящим стать, но не весёлым.

Предчувствовались танцы на виниле,
Звёзд затемненье с защищённого контакта,
Однако, все, кто в чём-то, да винили,
Причастны ныне к срыву искреннего акта.
Возможно, к лучшему. Душа не пожелала
Повиснуть на гвоздях, как учат в школах;
И потому, стремясь в полёт Марка Шагала,
Четвёртый срыв прошёл уже без валидола.

Итак, всё тихо. Адрес на калитке
Вдруг вспомнил, что зима родится ровно
Чрез два шага. Зло измеряется по нитке,
Но в вывод просится, осев здесь поголовно.
Стук не раздастся, нет в табличке катастроф,
Когда она сорвётся – пусть забудется.
Здесь в декабре мороз откажут от мехов,
И, может, страшное несчастие рассудится.

Ходить с улыбкой тяжело, если основа
Пуста, как празднество, лишь воск набит под ткань,
И благо, что неискреннее слово
Пока не может бранью бросить длань.
Не улыбаться – лик нечистоплотный
Облает нежность, и что связано с людьми.
А я сегодня непричёсанный, не модный,
Бегу за радостью, опаздываю ми-

нут на десять. Хорошо, что не смеётся
Никто над выходкой. И пройден сей отрезок.
Разрыв так тяжек, что и выбор попадётся –
Меж огнедышащим станком и Марсельезой.
Сказать по-честному: пусть будет каждый шаг
Равен обратному, в уме взяв исчисленья,
Мне в пору не Парнас забрать – филфак,
Возможно, что без музыки и пенья.

Грядёт известность, как внезапный сход лавины,
Сияет надпись назначенья на челе,
Шумят часы, ключи в замке, и лимузины,
И прочий мусор, что таится на земле.
Минуты вольности отходят по порядку,
Пусть нету повода, зато есть слов запас.
Пока в экране не падёт в обрыв зарядка,
Я буду знать, что стал воинственней, и спас

Любое слово, что дороже нашей муки.
Не тот есть человек, кто в очи лжёт.
Осталось жить не в пустоте, а по науке,
Надеясь, что как я, любой спасёт.
Не будет в городе рассветов и прогулок,
Шаги зачислятся во списки на уход,
И вместо тихого в кафе съеденья булок,
Свернув с народа, этот звук запрыгнет в рот.

Не станет линий на волне, и чаек пляжных,
Всё растворится в наступившем налегке.
И хорошо, если в глазах, теперь отважных,
Сотрётся вид крючка на потолке.
Нет повода сокрыться от сомненья,
Сказать лишь правду – в этом вряд ли ныне властен,
Особенно, под плач стихотворенья.
Итак, я счастлив... Нет, конечно я несчастен.

Рассекаешь волну под шёпот лодочных вёсел,
Слышен лишь возглас: «Ах, он меня бросил!»
Утки пугаются, рыбами стать возжелав,
Ищут тень камыша, что глядит, как дракон во сто глав.
Мы не на острове, просто воды в мире более,
Чем расползшейся суши, со всей её территорией.
Разум захватит истина, ей не бросают вызов,
Всё равно судьба и черна, и бела, как душа метизов,
Это то, что заставит смириться. Спать будешь дома, покуда,
Ты в самом неласковом виде, даже ещё не обута.
Минус тридцать, и стёкла погибнут; напрасно за ними скрываться,
Непривычно видеть пустынность, непривычно совсем не бояться,
Как под плач твой; и пусть то не есть производство в Крымских
Виноградниках, но слаще наклейки из букв латинских,
Из-за того, что жалеть... Можно жалеть на правах
Незнакомца, учесть мой нескромный размах.
Мешает не пепел с углями – привычка лежать под звуки
Железных изобретений, не сняв даже грязные брюки,
И вообще не мысля разумно. Пускай рыба плещется дивно,
Чай, не то, что в стремленье спастись от ножа. Аж противно.
Опозоренный век, зарплата, вокзалы, маршрутки,
Всё это вернётся, но, как минимум, через сутки,
А может быть, вырастить племя, дичиться в лесу, как шакалы,
Не пускать никого, стрелять из лука во что попало...
Наверное, в этом мире, ты опять не продашься невежде,
И мужчины тебя станут видеть только в одежде.
Утки опять нырнули, должно быть, сегодня день лова.
Я продолжу смотреть на тебя, будто ты станешь радостной снова.

Над милым отечеством дым догорает украдкой,
Летит по разливам, по водной поверхности гладкой.
Шуршит одеяло под стать неспокойной неделе,
Срывается снег, нелюбимый пространством доселе.

Когда циферблат остановит мечом беспокойство,
Дела обернутся ничтожеством, если полезное свойство
Раздумает руки разжать, и лететь вольным соколом.
Я приеду не скоро, к двенадцати, иль того около,
Мы расчистим пейзаж, убедимся, что движется стройка,
Промчимся в машине, ибо сгинула русская тройка,
И помашут нам вслед облака, что сгустились в единство,
Руки вымоют в небе, дабы спрятать свинцовое свинство.
Неприметная местность давно разучилась беречь чьи-то губы,
От того здесь не лес, а гниющие в изморозь срубы.
На поверхности дня чей-то зов успокоил расколы,
Что грозились держать до победы в руках частоколы.
Тело древней земли мирно спит, потеснив полушарий
Симметричный покой, отразив все набеги с Булгарий,
Неужели во сне будет видеться южное лето,
И ошибка всех дат на цикличность придумает вето.

Собираясь в поход, башмаки высыхают у шкафа,
Чуть румяный рассвет ищет долг бездорожного штрафа,
Пустота налицо, и придётся не смазывать лыжи,
Не беда, так мороз закуёт чьи-то плечи, и ниже.
Праздник выдумал лень, а без лени идти не придётся,
Упадёт сон в обрыв, и, кончая полёт, расшибётся,
Судьбоносный покой промолчит, оборвёт три струны.
Не подействует взгляд, мы от старости стали юны.

А дым всё летит, непонятно, где он, а где тучи,
Убегает прохожий, на верность стихий невезучий.
Никаких деревень - это просто дома у истока
Разбросались, как дождь, чтоб с черёмухой жить одиноко.
Дым летит к детворе, попытавшись украсть чей-то мячик,
За погостом, вдали, волей случая, солнечный зайчик
Думал кинуться вниз, но звезда не поймала возможность.
Это что за картина? Иль просто гуляет тревожность...
Паруса не видны, не хватило художнику взмаха,
Лишь свисает с кормы, зацепившись за выступ, рубаха,
Разразившись, как гром, в брег врезается грозное судно,
Оставляя всех спать, доставая всё то, что подспудно.
Грохот чёрных кабин в путешествие собран до нитки,
Неизвестный к рукам выпускает с рекламой визитки.

Всё безмолвно, как пыль, ночь угрюмая слишком затаскана.
До утра спит земля, что в стихах у меня не обласкана.

Посередине, на льдине, в плену коридора шагаю,
Не выставлю день на пять красных, равно - проиграю,
Одним взглядом больше, и меньше, усталость на слепке,
Бывал здесь и ветер, он мальчик в потрёпанной кепке.
Не стоит гореть, не в аду мы, всего лишь в каштанах,
Где стены - есть крепость, и книга о двух капитанах.

Давно это было, в те годы на сфинксах не плавилась плесень,
Шутливо стучали колёса вагонов от песен.
Актёр, но без слов, просто, стая зверей была к битве готова,
Я выпустил карты, совсем не сказав абсолютно смешного.
Гуляешь ты, ветер, пока в белых льдинах сочится вода,
Всё равно умирать молодым, а тебе - никогда.

Я влюблён и опасен, не зря ставят стёкла от пули.
Сахар вызвал тревогу, расплавившись плиткой в июле,
Звонки не слышны, иногда, правда, что-то срывает
Полутора-вечный покой. Мне никто не мешает
Остаться в толпе, наступив на башмак, извиниться,
Бежать строгим шагом, рассуждая, что надо побриться.

Я на лестнице знаю ступени почти поимённо,
Количество выпавшей краски считаю прилюдно и сонно,
Случись наводненье, здесь реквием взвоет за рубль,
По данным расчётов учёных, стук двери стремится на убыль,
Назначив здесь главным строительных щепок кострищем,
Что в пространстве ином представлялось стервятникам пищей.

Потерял всё именье, забыл, где валяется паспорт.
Вслед за судном последним проходит теперь мимо нас порт,
Очевидно, что море стремится во гроб, в краснокнижные,
И часы капитана теперь не сказать, что престижные.
Не с последнего этажа эхо воинственной качки,
Воды нет вообще по законам декабрьской спячки.

Некрасивы узоры, но лучше, чем прочность оскала,
Чем пугает луна, и она так давно не сияла,
Как в час месяца-жизни, в четвёртом ряду, у куста,
Где рядом тепло, и рукою подать до моста.
Лучше, чем ночь, не найти что-то в списке друзей,
Собакой голодной помчится сквозь тьму до дверей.

Внутри пустоты гореть страшно, особенно, если штормит,
Когда телефон обиделся, и вряд ли уже позвонит,
Не ради культуры стояли здесь краны, была стройка века,
Но на тысячный год здесь случилась душа человека.
Слабенький очерк трясётся за право на существованье,
Искусные плечи, и всё, что пройдёт, не нарушив сознанье.

Рубашка разорвана, благо - не лес, не насытится хищник,
Корявым пером разве образ создаст чернокнижник,
И правда не страшно, провинция свята, как воды в купели,
Красуется бедность, и мы не расходимся - песен не пели.
Держать тяжело, и не то, чтобы небо, но схоже с массой.
Если выпадет снег - не покинет груз плеч, будь хоть крытой террасой.

От комода до точки, и так, по челночному, взяв эстафету,
Грядёт незнакомое, просит расслабиться, бросить конфету.
Пегас обманулся - не он вечный символ, и не был им с тех
Пор, как монета в кармане сулить порешила успех.
Грей, грей, бледный провод, в названье твоём есть печаль,
Как две электрички туда и до сюда. Не жаль,

Не в последний раз чудится стан у покрова,
Фотографии в профиль, и осень, и русское слово
Начертанным в пыль электроники, там, где с района
Расслабиться. Если тоска, то пошли и её на...
А я в пиджаке, на отлично, касаемо лжи не обученный,
Иду, словно тень. Тротуар задрожал искаблученный.

Больше не тесно, не грустно, свидетелем будет отра-
жение в стёклах, что нагло исчезнет с утра.
Замысел больно велик, потому отмечают историки
Место прошедших утрат, или просто невзрачные дворики.
Деревья в чулках, и не им дожидаться цветенья,
Что-то здесь будет, за названье взяв местоименье.

Разве усталость, но нет объективности, даже в романе.
За глаза не полюбят, а за то, что налито в стакане.
Узнал прошлый день, и он завтра вернётся не тронут,
О скромности ли, иль напротив, что с радости стонут.
Так и будет весь год - с остановки до универмага...
Я ещё не писал о любви, но в тетради скончалась бумага.

Посвящается Любе


То не двое влюблённых в аллее,
То деревья вдвоём, чтоб теплее,
Чтоб казаться под вечер такими, как мы
Станем после, и даже не летом,
Не июльской жарой, но об этом
Буду думать серьёзно лишь после зимы.

И опять предо мной Волга стонет,
Заморожена льдом, и не тонет
Корабль, который однажды пустил в голове.
Ни единой души у причала,
До закрытья дверей время мало,
Равнодушный очаг не единожды гордых кровей.

Ты не спишь, потому, что так рано,
В зимний вечер погода обманна,
Здесь есть сотни домов, и один из них в стенах
Хранит твоё сердце, спокоен
Я от этого, только расстроен,
А горячая кровь возбуждённо плескается в венах.

Здравствуй город, и вовсе не дикий,
На углу ни единой гвоздики,
Кудри скучных огней раздувают пыл на берегу.
Если б только представить сумели,
Что дворы, отблеск звёзд и метели
Навсегда, или вдвое того в этот час сберегу.

Ни единой души... Слушай, холод,
И причал, что до дерзости молод,
Слушай, кошка, хранящая сотни монет по рублю,
Слушай, клён, замороженный снегом,
Слушай, ласковый вечер над брегом,
Все вы слушайте, слушайте стих, как я сильно люблю!

Ты, что снегом закутал бульвары,
Ты, окно, что ласкаешь дом старый,
И скворечник, манящий синиц, не дающий грошей,
Ты, фонарь, перекрёсток, дорога,
Все вы, что понимаете много,
Есть ли чувство у вас, что сравнится с любовью моей?

Я стою. Не дышу, не пылаю,
Каждый взгляд твой дневной вспоминаю,
На ресницах снежок, и разбавленный голос мечтой.
Ни руки, ни ноги, ни насмешек,
Ни шагов осторожностью пешек...
Это всё что осталось, с минутами в холод с тобой.

Красота. И на мост, как к Парнасу
Залетают машины от трассы,
На другом брегу созерцает меня древний шпиль.
От скамеек не веет уютом,
Тротуар принимает обутым,
Зябкий шорох ветров задувает губами фитиль.

Магазины закрыты в двенадцать,
Фонари на морозе слезятся,
Ледяные дорожки хотят развлекать башмаки.
В декабре жизнь пошла по другому,
Не зовёт город вылететь с дому,
Только тешатся ложью летящие вдаль огоньки.

Небо знает, небом проверено
Всё, что за горизонтом. Потерянно
Ровно десять минут, разрываясь по нотам в ушах.
Не признаю победу взросленья,
Не сложу руки в плащ на мгновенье,
Хочет вечность сыграть, и уверенно делает шах.

Ты же любишь? Бежишь озираясь?
Счастье видишь своё, возвращаясь?
Не доказаны рифмы, доказано, что я исчез.
Так читай эти строки, чрез восемь,
Через сотни лет, даже пусть осень,
Дабы стало понятно – сейчас в голове тёмный лес.

Благодарен за то, что терпела,
С равнодушьем в глазах не смотрела,
Окрыляла судьбу успевающим птицам на юг.
Ты скажи – сильно мучилась? Долго?
Также долго, как есть в мире Волга?
Значит – след от ухода всего лишь обычный испуг.

Вечер, вечер... А знаешь, ты, вечер,
И град севера, так же что вечен,
И карманы, в которых улыбку на завтра коплю,
Если б знали вы, тихие парки,
Крыши, снег, триумфальные арки,
Если б знали вы, бились в догадках о том, как люблю!

Твоё имя со спиц, широтой вольных птиц,
И мой след на снегу, когда падаю ниц,
Если скажешь: "Прощай!"
А деревья зимой спят молчанием львиц,
И не слышно синиц, только шорох страниц.
Тишину не включай!
Я родился средь лиц, что в цветенье пшениц
Понимают всё с детства, с нападок куниц,
И вернулся в твой рай.

Ты мила, как мой сон, и не важно, что он -
Это чахнущий звон, мы не выбросим трон,
А продолжим мечтать.
Говорит каждый день несмиренный уклон -
Проживу я лет сто, а в цепях - миллион,
И с тобой ровно пять.
Может так заметёт, что не будет сторон,
А не выгонишь вон - соберу стадион,
Чтобы просто молчать.

Хорошо, что умчал, и не всё рассказал,
Хорошо, что тебя в темноте не ласкал,
И теперь как герой.
Для тебя - остановка, мне же - дивный привал,
Я, отвыкший от скал, здесь брожу, как шакал,
Иногда ты со мной.
Ты не хочешь, чтоб врал, и я бросил бокал,
По сугробам, по трём деревням ускакал,
И догадок не строй.

Ради бога, дай сил, пусть тебя не просил,
Это всё, что хочу, окромя твоих крыл,
И задумчивых глаз.
Поумерить бы пыл, но боюсь, что забыл,
Как ошибся навек, и себя не простил,
Так прощу в другой раз.
Мы однажды пойдём на прогулку, где ил
Белизну утопил, но не зря ведь я жил
Под покровами ваз.

Как уйду на восток, словно в шляпе милок,
Просто знай - всё тебе, если видишь росток,
Для судьбы это новь.
Я несчастный игрок, но скажи, что всё ок,
И, быть может, тогда позабуду замок,
Строго выпучив бровь.
Здесь за семьдесят лет не исчез водосток,
А розеточный ток всё поймёт с первых строк:
Ты не сон, ты - Любовь.

Между небом и вечностью, как в заснеженном переулке,
Там, где ящик почтовый не думает открываться,
Дребезжит тихий звон, то ли от отблеском от прогулки,
То ли рокотом ставни, коей нужно бояться.
Я ещё не познал уголки все в отчизне,
Что рожала детей в предварительный вылет.
Вот он дом, где живёт любовь всей моей жизни,
Под невидимой ветвью, цветущей почти лет
Шестнадцать. Зачем утюги и обложки
Журналов, растущих от саженцев искушений...
Не хватает обоев и брошенной кошки
От скрипа пера, что не вымолвил гений.
Заводящий припев сыну ястреба с горной скалой,
Виноградовым замком пышущим в воскресение,
На плач лет полутора с просьбами "Ну постлой!",
Заброшенным корпусом завода машиностроения.
Наскальная живопись тоже была культурой,
Кровожадные зубы текли не под стать капели,
Из оружия пуля оказалась совсем не дурой,
Когда тот обречённый радовался, что не смотрели.
Сквозная дыра в заборе - есть профилактика
От самых нечестных рук в глазах контролёров.
Карман однажды был жив, и, как показала практика,
Становился красным в такт огням светофоров.
Проникнуться речью, что играла с зелёной коробки
(Дай бог, не подводит память), мешает цветок из подручных
Материалов, и стенд, убиенный от кнопки,
Выслушал много пошлостей, а любовь здесь была для скучных.
Не шарф соблазнял на страшное, а брошенный стул в проходе,
Особенно, если форточка сама по себе привлекательна.
Я даже могу не теряться, звезда не под тучей, и, вроде,
Горит огонёк под рёбрами, замкнутыми старательно.

Видишь, как улицы гибнут в бессилье!
Я не звезда, но могу подсветить.
Спасибо, что кончился рог изобилья!
Спасибо, что в разных мирах будем жить!

Нет, я не сдамся, всё тихо, покуда
Плачут снежинки; из грязи к штанам.
Для них я - поэт, для кого-то - паскуда,
Живущий, где дьявола в двор пустил храм.

Не уж-то я дома... Что нужно берёзам?
Скажи, что я спал. Умоляю, скажи!
Не в жизни все глупости мчались обозом,
Мечтая разрушить мои рубежи.

Укутай теплее. Разрушь и укутай.
Зима будет долгой, не только зимой.
В часах уже сколько? Я сбился минутой,
И целый квартал душит крик бахромой.

А если неправда? Не если, а точно,
И завтра нам станет ещё тяжелей.
Я стал слишком долго, оставил цветочный,
Всё, всё позади. А декабрь белей.

Ты думаешь, счастье таится за дверью?
Не дай мне господь распахнуть рот окна...
Лежала подушка, уснувшие перья,
Теперь здесь остаток от совести. На

Горизонте несётся корабль великий,
И сто пассажиров, как сто мертвецов.
То было не летом, со вкусом клубники,
То было всегда в переломе веков.

Меня полюбили скамейки у сквера.
Я проиграл, к сожаленью, не в карты.
Это был день, или в полночи вера?
Лучше, как завтра - молчащие парты...

Ты, что музой зовёшься в уме, и когда с него сходят,
О моих привычках жалея и не догадываясь,
Ждёшь белого снега и того, кто его воротит,
Дабы стены снести, что дрожат, не раскладываясь.
Замкнутость думает - подружится, обессилит,
Возвращая письма, досками заколоченные.
И ёлку в лесу дровосек не спилит,
Покуда крадутся отблески напророченные.
В городе пусто, как в комнате под матрасом,
Ждут люди автобусы, ради столпотворения.
Убив две минуты, играясь над часом,
Бродит пластмассовость искусственного взросления.
Посмотрю тебе в очи - огни большого театра
Распахнут окно, чтоб проветренней,
Потому что, пока мы не встретимся завтра,
Стану нежным я в голове твоей.

Я рыцарь без чести, седьмого колена, и эта таверна
Омоет мне руки не ядом с бокала; я счастлив, всё верно.
Вы видели степи, когда вороной путь проложит копытом?
И старый мой дом оказался на грани, но не пред корытом.
Прекрасная весть - отражение лат, но стоит на повестке
Косая стена, замышлявшая долго об этой поездке.
Мой бедный народ никогда не гуляет, где угол наклона
Повёрнут обратно, и это ужасней, чем смерть Вавилона.
До старости лет проживают не зубы и длинные ногти,
А возглас страданья, что в годы ребячества мог Ти-
бет покорить, если б только неварцы не крали с палаток
Котлы для шулюма, и мёд райских пчёл, но не маток.
В последних доспехах, ища, где Венеция схожа с петровым
Твореньем, находится только вода с чернобровым
Плесканием неба. И нынче копьём не проткнёшь, как в тунгусе
Водную гладь, доставляя обед, не молясь "Гос. Иисусе!",
Ибо даже теперь есть тотемность у замка,
Как будто чрез поле сожрёт весь наш полк ненасытная дамка.
Часы по-немецки презрительно точны, и, бросив перчатки,
Ножа не тая, потому, что и так глаз вельможских сетчатки
Готовятся к казни, пожав злые руки, пора выйти клином
На ста лошадях; ещё нету машин, и не пахнет бензином.
Святые холмы, что вблизи - град червей, остаются за флагом.
И кони идут, ибо землю топтать им дано только шагом.

Как мне тебя терять? Утром солнце бежит к реке.
Как мне тебя терять, если снова рука к руке...
Можно оставить всё, теряя повод жить,
А можно дождаться дня и вновь тебя любить.

Как мне тебя терять, если нету для нас разлук,
Если жизнь нас сведёт всё равно, потому, что - круг,
Если звёзды, и небо, и моря прибой,
Всё дышит, живёт, всё пропитано только тобой...

Пение птиц летит, чтоб будить на заре дома,
Нет, не проснёмся мы, свет погасит в глазах зима.
Значит, весной, или летом, не важно - когда-нибудь
Проснётся любовь, и не будем жалеть мы ничуть.

Вновь задрожит свеча, как огонь твой горит в глазах,
Лист, где была печаль, обернётся в прах,
Нет, не прощу себе, что не сразу к тому пришли,
Значит, не врали нам, объясняя про шар Земли.

Как мне тебя терять? Выбрось фразу с обрыва скал,
В нас же таится блеск, как от двух зеркал.
Неясность, терпенье и боль, всё возможно в душе понять,
Но подумать мне страшно порой - разве можно тебя потерять?

Распадается, теплится, ночью томится
Частица на стуле,
Не уснуть, не закрыться, не остановиться,
Пока не продули
Ветра от стрелы до руки Ильича,
Посланники мяса
Тех самых проулков, где ждёт каланча,
Чтоб скинулась ряса.

Кому рассказать, разве ножкам, да дверце,
О том, что убитый,
Упав с батарей, что питались от сердца,
Лежит дух забытый.
Не знаю, ни шагу не сделаю к аду,
Где спит рукомойник,
Пытаясь догнать скорый ход циферблата,
Что в деле - покойник.

Меня позабыл Пятигорск, и, наверно,
Куст золота в ниве,
В дороге не встретит ни столб, ни таверна,
Лишь звёзды в приливе.
Послушать о чём говорят злые чайки -
Сверкнуть чешуёй.
Осина, девицей, что вышла без майки,
Прикрылась рукой.

Печально по ящикам брошены вещи,
Посланцы торговли.
Как радостно знать, что я больше не вещий,
И думать о том ли...
На самой вершине парадного входа
Заждались осколки.
Лишь лестница бросит зубами урода
Улыбку с иголки.

Молчать - не бояться, но пачкаться мелом,
Смотря не на внешность,
Скорее во внутрь, хотя вместе с белым
Шепнуть про безгрешность.
Стал небом сейчас потолок бы, но тучи
В него не влюбляются громом,
И взгляд, самый правильный и всемогущий
Путь кончил разгромом.

Не помню, когда путь на берег закрылся,
Задвинув качели,
Он был так взволнован, что даже не снился,
Играл на апреле.
И белые руки беседки тянулись,
Врасти чтоб корнями.
Четыре вагона сюда не вернулись,
Распались путями.

Прошёл сарафаном несбыточный ужин,
От ламп разодетый,
И чайник на скатерти больше не нужен,
Ничем не согретый.
Одни только шорохи возле акаций
В углу южном дома
Живут, как без грязи, без пепла, без санкций,
И всё незнакомо.

Совсем ли один? Неужели проектор
Горит для отметки...
И самый таинственный заданный вектор
Качнул в парке ветки,
Как будто в снегу не умрут злые липы,
Что вышли на почерк.
Вчерашние данные стереотипы -
Не в облаке очерк.

Ходить до последних шнурков, не проситься
К коленкам на стуле.
Нельзя больше думать, под стать возвратиться
К озёрам в июле.
Запомним двенадцать, запомним тринадцать,
Но этого мало.
И после зимы по грязи буду клацать
Уже до вокзала.

Как сложно простить неразборчивый возглас,
Особенно эхом.
И мысленным жестом мозг так же сберёт вас
С подобным успехом.
На ватмане снега, расписанном грязью,
Письмо распадётся,
Как будто с мозолью, не смазанной мазью,
Ходить не придётся.

Итак, стало тихо. А шёпот не в моде,
Экран стал бесцветен.
И чьи-то глаза были сказочны вроде,
Но взгляд безответен.
Опять, нацепив и пальто, и ушанку,
Пора выдвигаться.
Касания ветра исправят осанку,
Зрачки прослезятся.

Висят объявленья: "Кто хочет быть счастлив?"
На лицах с асфальта.
И ропот пурги стал настолько опаслив,
Что делает сальто.
Никто не желает? Но надо быть тише, -
Проснётся морозность.
И боле никто в этот час не опишет
Мою одиозность.

I
Я рвал в ночи любовь и одеяла,
Мне было тошно, слишком жарко, было мало,
Пока луна от страха затемняла
Стада из туч, и всё, что создавала.
Я думал, это, так сказать, начало,
Когда мелодия Шопена заиграла,
А лодку всё кидало и кидало
К пустынным водам вдаль от твоего причала.
II
Ты умерла, когда шёл снег; весной взлетела,
С тобою облако, посыпавшись, белело,
Ты сонным ликом в телефон чужой смотрела,
Как будто там слова твои и тело.
Синица пела, подарив нам a cappella,
Светило солнце, но гордиться не велело,
А если я метался и без дела -
Лишь от того, что приказать мне не успела.
III
Смотри, как трон расписан волей за плечами,
А это значит - нету времени над нами,
Тебе же - женщине, супруге, даже маме,
(Конечно, в будущем), не предстоит гореть очами.
Ты будешь здесь, а я, наверно, за горами,
Где щемит дождь меж европейскими дворами,
И если будет проводиться временами
Ремонт почтовых голубей - письмо на раме.
IV
Ты не глупа, замечу справедливо,
Шагаешь тише океанского прилива,
Как звон гроша в ларьке, где льётся пиво,
Изображаешь радость. Здесь красиво,
Хотя, поэту сей пейзаж давно не в диво,
Зима заметна, холодна, но молчалива,
И козырёк склонился так учтиво,
Как будто слышит ныне мёртвые мотивы.
V
Любить тебя совсем... Но если б ныне
Жил за экватором, в примкнувшей половине,
Страдая родиной, ломаясь на чужбине,
Идя в публичные дома не по причине,
Да даже шёл за караваном по пустыне,
Стоял с подносами в иранском магазине,
Все мои письма, что расписывал б на глине,
Иль на песках, всё было б с подписью - "Карине".
VI
В вечерний миг, когда чёрт жаждет свистопляс,
Летает ведьма, обогнув "Триумф-Палас",
Прохожий вдруг, спросив, который час,
Бежит к полуночи, безликий ловелас,
То просто ветер, что погнал, как листья нас,
И если просишь описать всё без прикрас,
То вспомни запахи сирени, школьный класс,
И недомолвка, что сказалась и сейчас.
VII
Моя любовь, и всё ж к обеду не явилась,
Последним топотом в залеске раздавилось,
И солнце, если ныне закатилось,
То это не игра, и так всё сбилось.
А мне сегодня одиночество приснилось,
Как будто утро с простыни не изменилось,
Ты на диван своей спиной облокотилась,
И это всё, что в день сегодняшний случилось.
VIII
Я слишком молод, чтоб сходить с ума с газет,
Читать в них то, чего на самом деле нет,
Но если дашь ты положительный ответ,
В них заверну я малостоящий букет.
Моих шагов не будет чувствовать паркет,
Передо мной ломает руки турникет,
А подмосковный, с леса вышедший квартет,
Способен всё сыграть за пару лет.
XIX
Тебя не слышно. Но твой голос будет литься,
Когда минута для меня освободится,
Меня захватит дрожь, но буду биться,
Мне не под стать сейчас под пледами укрыться.
И если завтра электричка не примчится,
То значит - не смогу я возвратиться,
И потому, чтобы навек с тобой проститься,
Я буду жить всегда, чтоб снова влиться
XX
В твой милый дом, словно малёк средь синих вод,
Я всё устрою лет на тысячу вперёд.
Балкон холодный, старый дуб - в ночи урод,
Всё это то, чем я закончу свой поход.
Да, я в узде держать не в силах даже год,
Он распадается на время и народ,
Но если берег встретить твой, пройдя путь вброд, -
Ты снова будешь там, царевна од.

Мне бы жить и смотреть, как стоишь ты у берега Волги,
Или просто уходишь, но главное - жить. Всё не важно.
Видишь эти леса - там гуляют голодные волки,
И страдает земля, и слышны её стоны протяжно.

Там идут корабли, если вижу их, значит - остался,
Всё равно скоро снег, и проложенный путь на санях.
Заиграл где-то дым, и подобно Христу он поднялся
В это синее небо, чтоб плач раздавить в деревнях.

От твоих тёмных улиц так часто и страшно и скучно,
Купола на холмах говорят, что распалась тюрьма
Под надзором всех тех, кто здесь идола собственноручно
Возвёл рядом с храмом, как будто ослепла зима.

Да, конечно же жить. Для поэтов других путей мало,
Невозможно узнать, что ты сможешь хранить в назиданье,
Ты так стала стара, что нельзя возродить всё сначала,
Только каменный мост, и глядящие с площади зданья...

Одинокий взгляд - не твоя война,
Он глядит на жизнь, как в бокал вина,
Рассыпает снег, как цветы к ногам,
Гладит пальцы рук неприличных дам.

Был погост в лесу - больше не имел,
На ночь глядя он прочитал "Расстрел".
Ну и шут с ним. Пусть рубит правду сон,
Набирает люд во цепях в полон.
Не хочу шелков, только в знойный день
Это всё, что нас дразнит словом "тень",
Это всё, что стул на плечах не мнёт,
Это те места, что нейдут под гнёт.

Я тушил свечу, потому, что дождь,
Я писал статьи, когда умер вождь,
Ко мне в профиль встал самый старый дом,
Не меня пугал чердаками гром.

Ты возьми и встань на Семи Ветрах,
И хозяйка дома тебе скажет: "Ах,
Этот рваный дождь разбросал бельё!"
Это место слёз, и оно твоё.
Не хочу я лгать, но язык к столбу
Прилипает сам. Написав на лбу
Своё имя, и, что-то с черт лица,
Можно ждать людей, или лай скворца.
То не клеть для пыток, а зал гуляний,
Будто праздник здесь потайных восстаний.
Я хотел на мост, но, сливаясь с тенью,
Превращался в рябь, проиграв теченью.

Раньше здесь цвели золотые вишни,
Я был слишком мал и казался лишним,
А теперь, когда ни одна сорока
Не летит в мой стан, меня слишком много.

Ни один палач не закроет уст мне,
Ни один жилец не силён в искусстве,
И скорей меня подготовят к сносу,
Чем ударят в глаз, или по доносу...
Но не важно. Цвет в молчаливых окнах
Так похож на бледность детей в уроках,
И пока меня будут помнить люди,
Разобьюсь я разве стеклом в посуде.

До свиданья, дождь. Будто ты не нужен,
Будто ты для всех всё равно наружен.
Я услышал шаг, подбежал кот к миске,
Значит, скоро счастье, и утро близко.

Мой язык, мой единственный русский язык,
Над безгрешною правдой слезится твой лик,
Твой качнувшийся штиль утомлён и встревожен.
Мой язык, жгучий свет, ни на что не похожий.

Мой язык, простирающий вольность до моря,
Мой язык, переживший великое горе,
С твоим словом погибнут, проводят, родятся,
С твоим словом деревни дымами клубятся.

Тобой лгут, признаются, прощаются, верят,
Никогда по оси твой обхват не измерят.
Ты видал слёзы радости, плачи несчастья,
Ты смирялся с любой воцарившейся властью.

Ты гремел за победой боями в отваге,
Живым мертвецом закалялся в ГУЛАГе,
Тобой звали толпу, ты ковался в истории,
Собирал на вокзал, потеряв территории.

Мой язык, рисовал ты в садах черносливы,
До тебя тихий брег катил волны сонливо,
Тобой сказки внимали от мам наши дети,
Исчезал ты, не встретив друзей на планете.

Ты поёшь даже там, где вулкан пустил лаву,
Из тебя кто-то злой может сделать отраву,
Ты и шёпот, и стих, и театр, и крик,
Мой язык, мой единственный русский язык.

Если снега не станет завтра над городом,
И твой дом потеряет зренье от штор, о том,
Что сегодня исчез я не вызвонит колокол,
Оставляя пейзаж головою князей на кол.
Ты не знаешь стихов, ты расстанешься с бездною,
И во славе людей прослывёшь неизвестною,
По статьям, по редакторским очеркам, книгам,
Продаваясь совсем пустословным интригам.

Если свет фонарей серебрит эти хлопья,
Что хрустят под ногами; зиме, из загробья
Настала пора превращать всё в разлуки,
Где кончается ночь, твои смелые руки.
Всё равно ты не скажешь, что жаль, что не рано,
Всё равно я, забывшись, не встану с дивана,
И когда турникет моргнёт стуку двери,
Это будет неискренне. Нет, не поверю.

Мне хотелось весь вечер смеяться над песней,
Но сегодня я стал чем вчера неизвестней,
Таковое абсурдное дня окончание
Утром прольётся в слезах совещанием.
И так холодно может, но нынче бесчувственный
Разум, а кожи покров, он искусственный,
Как всё, что в июнь, при жестоком зное
Не поливалось, и сохло в покое.

Под кроссовками плитка то же, что слякоть,
Не едва ль от бессилья лягушками квакать.
Жду свободной розетки, т.к. её искры -
Это что-то быстрее, чем в спорте есть быстро.
Совершенно не знаю... Слог книг, как проклятье,
Ты же тоже не ходишь в коротком платье,
Светофоры, ряды, место, где можно скрыться -
Это всё-таки выдумка, дабы проститься.

Одеяльные вывески могут утешить,
Возможно, восставших раздумают вешать,
Не каменный дом станет клубом для ядцев
В пронзённом стекле, а ещё тунеядцев,
И это есть жизнь, что идёт по науке.
Ребёнка ругают за поступь на люке,
С балкона слышны вести года от Вёрстки,
И я всё это слышал на одном перекрёстке.

А ты просто дома. Ты просто в постели,
На самом краю. Тебя волки не съели,
Дай бог, и мошкА не оставит болячку?
Хотя, они бросились в зимнюю спячку,
Чтоб, только весна к нам придёт ниоткуда,
Проснуться им, и умереть за минуту,
И только цветок, лепесток белокрылый
Раскрыв от тепла, для них станет могилой.

Меня завтра, вчера, и сегодня не взяли
На работу, на паузу номер бросали.
И если женюсь на тебе я однажды,
Мы мучиться будем на свадьбе от жажды,
Средств не найдя. Есть развлечение,
Вроде света включения и выключения,
Что может стать знаком, что кто-то здесь есть,
Или просто для птиц будет как злая весть.

Драгоценное слово, что скажется через
Лет десять тысяч, повысится вереск,
Бессонная ночь не разбудит, вернувшись,
В мой дом станет можно входить не разувшись.
Пустыня в душе - ад, где есть Мефистофель,
Особенно, если сидишь ко мне в профиль,
А если посмотришь - мой ужас оплачивать,
К кресту сам себя я пойду приколачивать.

Когда всё закончится, степь станет снова
Обилием ржи, не налезет обнова
На плечи мои - в это время в наш номер
Зайдёт робкий май, если нынче не помер.
Что до кнута и спины в жгучих шрамах -
Это то, что алеет при отблеске храмов,
Поэтому, грозы, из слова Островского
Останутся прахом житья немосковского.

Дом ещё маленький, честно - песочный,
Зуб не успел пока выпасть молочный,
И, тая под признаком первого снега,
Он катится в стороны, став частью брега.
Всё, что осталось - наш след у причала,
Мы никогда не начнём всё сначала,
Имея ввиду, что, списав с анатомии
Вечную жизнь - всё идёт с экономии.

Можешь идти. Постою, помечтаю,
Я всё равно никогда не растаю,
Особенно, если дыханье в гортани
Становится льдом вместе с теми снегами.
Грустно, когда раскаляется в кухне
Плита за плитой, и вот-вот чудо рухнет,
Разбежаться - и снова упасть в эти годы,
Когда твоё счастье не вышло из моды.

Тебя цветы в полях скрывали. Небо
Не различало, где ромашки, где твой взгляд.
За тихим столиком, с крошащегося хлеба
Игра теней упала в детство. Говорят,

Что в нашем городе растёт великий гений,
Ты поддаёшься этой лжи. Склонила плечи.
Во мне живёт десяток слов и тьма сомнений,
Что тишина в ночи несчастья лечит.

Пойдём со мной... Нет, не на час, не надо,
И миллионы лет на пару - мизер.
От завитых волос... Нет, от расклада
В твоих глазах зрачков посыпался вниз бисер.

Ты слышишь песню? Нет, конечно не услышишь,
Конечно, это не двоим, конечно, поздно.
Не станешь равнодушной, ты напишешь.
Вольёшься в ленту новостей. Так грациозно

Глядят печальные осколки, пыль обочин.
Я не вернусь... Вернусь! Какой мне повод?
Мотор, вгрызающийся в вены, обесточен
Мне ласки нужно, стука в дверь, а сердцу - провод.

И пусть закрыт я в карцере холодном,
В котором вынужден делить судьбу с другими,
И не тебе всегда пишу, о чём угодно,
Уже привык. Но если слышу твоё имя...

Это утро, или отсутствие темноты,
Непонятно, когда от бессонницы ты
Становишься хрупкой, хрустальной и нежной,
Стремишься на кухню, шагая небрежно.
Редким шагам есть замена из фальши,
Стало больше дверей, как нам жить с этим дальше...
Это не море шумит за стеною -
Рвётся напев, захлебнувшись струною.
Нет, я не буду рассказывать сказки,
Петь детский текст про анютины глазки,
Просто уйду, будь то хоть репетиция,
Хоть страшный сон, с коим ночью нее спится. Я

Забыл, что ты тоже плакала громко,
Пока нависали за шторой потёмки.
Как всё завершается схожестью, былью,
Сгоняя звезду с окон автомобилью,
Чтоб даже, когда все друг с другом сдружились,
За стол в тесной кухне они не садились.
Вот и тихо. Спасибо за горсть добрых слов,
И печкой съеденье поленицы дров,
Не зря же всю зиму бежал без тулупа,
А снег просто таял, чтоб выглядеть глупо.
Я жив. Не тебе благодарность, но с лаской
Мой слог заиграет не сохнущей краской.

Это чувство, или ребячество на душе,
Неважно, когда все движенья в гроше,
Тут не расплатишься, кассы живот
К последней монете не доживёт.
Может скромности, может алчности не хвати-
ло на правду, хоть масок к лицу ассорти,
И если твой кафель за сцену сгодится,
То легче, плавнее на свет полетится.
Я пишу для театра, доскажут колонны,
У ступеней пред входом глаза как у Мона
Лизы. Естественно, я пройду мимо,
Ты не дом на Котлах, не гора в сердце Крыма.

О трамваях представить не мог до поры,
Когда жажда бежать пропустила дворы.
Ты знаешь, как плохо по формулам бродится,
Особенно, если подмоги не водится.
В первом же поезде встречусь с просторами,
Ты первым же утром закроешься шторами.
Борьба в голове полотном Васнецова
Окончится, правда, не то, чтобы ново...
Всё посл. Давай поцелую и выйду,
Поднимут, иль выбросят в пропасть цветы дух...
Дай слово; в заметках осталась неделя.
Убери батареи. Они нас не грели.

Тёмная ночь. Гул машин. Фонари.
Ты такой грустный! Смотри, не умри!
И ты не умрёшь, потому, что иная
Ждёт тебя с верностью, но не желая.

Что до вина... Ты сегодня не пьёшь,
Смотришь куда-то, отчаянно ждёшь.
Нет, не случится. И только лишь чудо
Оставит обломки, немного посуды.

Нет больше правды. Врёт лик в образах.
Тебя не полюбят за честность в глазах.
Разве, когда вновь качнёшь колыбели,
Слетятся все птицы. Забудь! Не успели.

Где на бумагу возьмутся станочки?
Где тебя кликнет глас сына иль дочки?
Только труба заводская, дымящая,
Вздохнёт вслед за поездом. Она настоящая.

Где же найти тебя будет в метели?
Где же следы ты оставишь в апреле?
Заря для кого? Всё равно не проснутся.
Послышатся речи, тебя не коснутся.

Вольная воля окована цепью,
Ты наливаешь в стаканы отребью.
Тысячи строчек лежат, запылились,
Они никому ещё не полюбились.

Тёмная ночь. Лик звезды. Из окошка
Видна твоя тень, а тебя здесь немножко.
Как хорошо - её голос всё слышится,
Как хорошо, что стихи ещё пишутся...

Бессонница, уж тысячную ночь бессонница,
Даже деревья, засыпая, книзу клонятся,
Ночная лампа прожигает блеск стола.
Из сообщений, вроде "Здравствуй! Как дела?",
Выходит чувство возбужденья и покоя.
Чреда раздумий восклицает: "Что такое!"
И очередь из снов в постель стучится,
Но ничего сегодня не случится.

Крест месяц снял, и покачнулся над водою,
Почуял лёгкое волненье пред бедою,
Окно открыто, пепел пал на подоконник,
Его единственный товарищ и поклонник.
Когда не выдержат краны воды напоры,
И лёгкий шум собой разбудит коридоры,
Сигнализация начнёт звенеть напрасно -
Настанет утро, будет солнечно и ясно.

Но на мгновение. Минуты до расправы,
Всё это стало из игрушечной забавы,
Напрасно было прятать руки в можжевельник,
Ибо отныне ты сообщник и подельник.
Мы проживём круговоротом, разворотом,
Листом бумаги и придуманным зачётом,
Сжимая горсть земли в руках холодных,
Ладонь становится объектом инородным.

Но нет чудес. А значит, мы устанем
Творить гипотезы, и утром мы не встанем,
Штаны натягивая, время не натянется,
Лишь острым пальцем для приличия поранится.
Да нас ведь тоже нет, всего лишь тени
Бегут, скрываются с возможных преступлений,
Но далеко до февраля грехам обычным,
Что к нам приходят, людям жадным и приличным.

Теперь здесь небо, как зима на Ставрополье,
Такое жалкое, теснится лишь в раздолье,
И, отражаясь в лужах... Лужи эти
Скорее ждут, когда стопой накормят дети.
Нельзя дышать, чтоб покачнуться не успела
Пылинка в облаке. И всё-таки стемнело,
Наверно, для того, чтоб запах стока
В забытой раковине таял одиноко,

Чтоб одиночество по комнате ходило
Так одиноко, как уже однажды было,
И, заражая своим взглядом одиноким,
Стучалось в двери. К сожалению, к немногим.
Вот друг единственный. Предательство не в счёт,
Как хулиган поставлен на учёт,
Блуждая от кабинки до кабинки,
Наматывает вечность на ботинки.

За сотни глав уйдут романы и чернила,
Как ропот в сердце, что любимая дарила,
Не так важны предательские речи,
Как монолог в лицо, что не замечен.
И хорошо, что нынче ветви засыхают,
И люди, кроме магазинов, не гуляют,
Сжигая лица под октябрьским ненастьем,
Можно пропасть, и не в общаге в одночастье.

Моя бумага ещё ждёт, что будет скрежет,
Но голубиный говор уши нежит,
Забыв, что всё равно пора сдаваться,
В четыре буквы над заглавьем превращаться.
Шум, гул, и ураган, что беспокоят,
Опасны лишь для нот, когда расстроят,
По обоюдному согласью, встав чуть ранее,
Совместно образуем очертание.

Не распогодится, теперь, наверняка,
Скрыв звёзды, тучи не позволят огонька
Взять для ненужности дурной макулатуры,
Что лет шести копилась. Может, хмурый,
Но до сих пор красивый взгляд мой прожигает
Тень в потолке. Меня пока никто не знает,
И эта тайна будет долго за туманом
Скрываться ночью, слившись в стройке с краном.

На воцарение спешит район суровый,
Трагичный почерк воспевает, но не новый.
Позволь сказать ещё про счастье... Нет, напрасно.
В кругу бессонницы гласить небезопасно.
На всё готов, конечно, кроме сновидений,
Я никогда не напишу стихотворений
Печальней, чем, которое распалось,
И в нужный час в уме станка не появлялось.

Сказать, что грустно... Но трава, что затаилась
Под снежным именем, конечно, удивилась.
От батарей немного душно, впрочем, сказки
О безответности, рыдают без огласки.
Я жил посуточно, и сверх того минуты,
Забыл и проклял неизвестные маршруты,
Заброшенные зданья, что не прочны,
Востребованней стали. Только ночью.

Остались в прошлом ледяные все походы,
Как разлетелись в мир торжественные оды.
Попробуй, расскажи про гениальность -
Это не то, что почитают, как реальность.
Подъём не вымышлен, давно рассвет зачах,
И все ненастья остаются на плечах,
Труба дымится потому, что в общем фото
Она должна задеть за ум кого-то.

Бессонница... А музыка играет,
Две робких тени очертания ласкают,
Матрас молчит, но все ругательства видны.
Письмо напишется в другой конец страны,
И завтра будет сон покрепче клети.
Остались несколько сообщников в планете.
Свети же лампа, освещай в ночи обои,
Здесь только мы вдвоём живём с тобою.

То, что я скажу тебе, ребёнок,
Пусть будет голос не как в молодости звонок,
Но это всё важней, чем гром за лесом,
Когда объятьями сошёлся ангел с бесом.

Ты спишь в кроватке, и тебя волнует мало,
Ну разве только погремушка, или мама,
Тогда как нашим всем поступкам оправданий
Не насчитаешь в пальцах без стараний.

Я не умру не завтра и не позже,
Тогда как сердце станет биться, но без кожи,
И в этом смысле всё конечно поэтично,
Но говорю с тобой стихами, а не лично.

Ты знаешь, маленький, что мы гораздо ниже,
Как будто волны, что утёс над пляжем лижут,
А потому, когда мозг костный разовьётся,
Прибрежной пеной больше море не коснётся.

Если заплачешь – бросит в зависть, не иначе,
Я так давно не плакал детским плачем,
И ты не знаешь, что рыдать можно не только,
Когда желаешь молока. Не знаю, сколько

Бумаг испишется пред тем, как всё случится,
И твой отец на книжных полках сохранится,
И ты поймёшь, что лучше, без сомнения,
Жить просто жизнью, а не смертью гения.

Трава заиндевела под ногами. завтра холод,
А между тем, я обаятелен и молод,
Жизнь непрерывна, как и снег, что будет позже.
Орёл кавказский - птица гордая, но ныне
Белеют крылья по естественной причине,
И оперенье не даёт согреться коже.

Я вышел к площади. Фонарь горит ревниво,
И слышится река. Её приливы
Не говорят о половодье. Всё иначе.
Какое счастье - жить под небом, если птицы
Летают с этой местности в столицу,
Не обязательно в неделю мы батрачим,

Можем гулять, покуда носят ноги,
И не ботинки жмут, а поджимают сроки,
Тогда печать макулатуру станет тешить.
К чему огни, и так в глазах сиянье,
В пробежке есть причина, оправданье,
А не лапшу великим людям к слуху вешать.

С утра, в проснувшихся без прений "Ч"
Большая в слове "Человек". "Как там Евгеньич?" -
Послышался вопрос. Гудит пространство,
А между тем. на завтра чемоданы
Собрали многие, но не в другие страны,
И это есть у молодых непостоянство.

Деревья - то же, что голы. На батарее
Бельё просохло, и меняется скорее,
Пока осенняя погода снег не просит
Скрыть мусор с глаз. Убрать пора уж сетку,
Опередить со стиркою соседку,
Сказать серьёзное, пока с мороза нос гундосит.

И если в мире вещи есть несовместимые,
То это две руки непримиримые,
Что мучает терзанье, но сомкнуться -
Ужасный грех, как будто будет выстрел,
Как будто поровну сойдёт между людьми стрел,
И не дай бог им на лету переобуться.

Так скучно потому, что воскресенье,
Так сложно спать, ибо гуляет сила тренья,
Идя по кафелю на босу ногу в холл.
Как хорошо, что не вернутся выходные,
И не дождутся на работе чаевые,
Ведь во мгновенье взмоет в заросли щегол,

Что по другому в словарях зовут минутой.
Живи как раньше, но фамилию не спутай.
Меня найти - как обнаружить в списках ноль.
Пусть укоряют, избивают, но словами,
Хоть за столом, когда всё тихо вечерами,
И договор о дружбе важен, но не столь.

Итак, я выходец из гор, певец равнины,
И житель города, где ездят лимузины
На свадьбах, где валюта пляшет пого;
И патриот последних мест на оболочке
Большого глобуса, и сыну или дочке
Берущий вечность, но единственный немного.

Здесь не бывает целых вен; порою, окна
Зашторивают от греха. А ноги мокнут
Ради простуды и хронических инфекций.
Нельзя сказать, что всюду траур, правда, флаги
Бросают в лужи отражения в овраге,
В те лужи, где протоптан путь до лекций.

Тетрадь лежит без целых мест, без понимания,
А где-то на земле царит Испания,
И выход к Африке пока что обеспечен,
Но, в общем, там-то наши мысли и грудятся,
Мы тех земель не видели, но снятся
Заместо пошлостей. И свет пока не вечен.

А завтра холод. Это всё, к чему стремимся,
И не мечтаем, не сгораем, не боимся,
Коснись перила - и уже другая дата.
Но осень стонет, потому, что золотая
Была; от преступлений - не святая,
И глаз не спустит вниз. Она не виновата.

Егору М.

Дрожащая улица не говорит об искусстве,
Скорее, о вечности, и десятом чувстве.
Покуда в рядах будут лампы погашены,
Мы будем жить, и немного раскрашены.

Ну и что, что в империи... Чай, не наганы
Приземлятся с полёта на свежие раны,
Не в угол горох насыпать придётся,
Разве февральскому... Но он не вернётся.

Для девушек много бывает поводов
Метаться в доверии полётом оводов,
Сегодня, стирая со стен послания,
Я посылаю к чертям обещания.

Раньше мы в правду играли со многими,
Такими же древними, каплю убогими,
Вот и остались здесь. Нечему сбыться.
Колёса в грязи не умеют катиться.

Пол под ногами был - плещется лужа,
Ещё не схватила меня ваша стужа,
Увидимся в шубах, верхом на печке,
Сугробом, сугробом к замёрзшей речке.

Я вечером в сон - и концерт гремит джазовый,
День пролетел как всегда одноразовый.
Дверь приоткрыта, достаточно света...
Будут сегодня любить двух поэтов?

Дмитрию О.


Я не слышал полдень, но видел числа,
К тому часу за челюстью было кисло,
К той минуте со мною хотели спорить,
Я писал стихи, чтоб чего-то стоить.

Слышен расстрел сизых звёзд, что бесятся
Глубоко под тучами. К концу этого месяца
Ожидается праздник, то бишь застолье,
И храп до утра, будто мерина в стойле.
Но не надо бояться, всё это закончится,
Затихнут ветра, провода обесточатся,
И в кармане не станет звенеть монета,
Мы закроем окна – ещё не лето.

И ты знаешь, друг, что, когда в позоре
Прохожу шаги, пусть и в коридоре,
Литосферных плит не грозят расколы,
Как под тридцать семь отменилась школа,
Для того зима, чтоб заврались даже
Трубы с чугуна, и они не скажут,
А улыбка из одеяльных сплетен
Не грозит шпионить. И как снег ты бледен.
Мы теперь живём, как для бюрократов,
На бумаге слог из под устных матов,
Через пять минут я ещё успею,
Чай, не поиск лжи о Гиперборее.

У нас взгляд бывает серьёзней музыки,
У нас часто речь не идёт по-русски,
И, давясь от кальция, чтоб замолкли доски,
Мы однажды скажем, что живём на плоской...

Но зато не надо бояться сети,
Разве страх держать, что тебя заметят
С неприличным лозунгом, даже близко,
Даже если девушка ждёт записку.
Я опять, как тень. Я поставлю чайник,
Я опять услышу, как врёт начальник.
Если паспорт вырос – зайди с хорошей
Новостной строкой. Подожди в прихожей.
У меня по плану царит уборка,
У меня в глазах ледяная горка,
И под скрип ледянки летя в овражье,
Попаду в сугроб, будто в цепи вражьи.

Убивать словами не то, что сталью,
Убегать за саблей своей в Анталью,
И, мечтая взять ледяную Плевну,
Под подошвой турка звереет евнух.

Нас не тронет время, будь ты из истфака,
В подворотне нас не сожрёт собака.
Я хотел остаться, окончить пьесу,
Но на сцене принц разлюбил принцессу.
Разобьём стекло – значит так велели,
Пролежим всю жизнь пустотой Емели.
Нет, не знаю слов, чтоб свести все счёты.
Мы ещё споём, мы разучим ноты.

Слава богу, что я не Бог,
Хорошо, что я выжил и смог.
Выбирая из веток дорог,
Пала та, что колышет до дрог.

Не дожди, не гроза, не снега
Не отменят жару и юга,
Пробираясь из стана врага,
Предстают вновь цветы и стога.

Шлют привет мне с путей поезда,
Рассекая ромашек стада,
Покидая свой дом навсегда,
Проливается к сёлам вода.

Слава богу, что жизнь нелегка,
И покуда бегут облака,
И впадает в горб Волги Ока,
Сохранится она на века.

Не пустых тополей это грусть,
То края, что учил наизусть,
Когда было сложнее, и пусть
Весь октябрь проплачется Русь.

Вот и нету хребта за спиной,
Вот и нет тебя рядом со мной,
И когда лес дрожит под луной,
Всё сливается в облик ночной.

Хорошо, что вставать не на...
Всё же надо, но не со сна,
А с утра, хоть зима, хоть весна,
Всё равно нам гремит война.

Можно всё переждать, но нет,
Нету стольких мгновений и лет,
Улетают машины в кювет,
Рассыпаются стол и паркет.

Скоро будут друзья звонить,
Незнакомые мысли входить,
И пред тем, как звездою светить,
Будем жить, пресмыкаться и жить.

Зазвенят в тишине стихи,
Пусть они станут после плохи,
Пусть деревья к ним будут глухи,
Времена пролетят, что лихи.

Я устал. Скоро будет гром,
Прикрывается крышею дом,
Наваждение красным углом
Разбивает, как град за окном.

Да простит меня мой Кавказ,
Да простят меня слёзы из страз,
И, вернувшись сюда в сотый раз,
Понимаю, что всё не для нас.

Вот и нету страны в степях,
Вот и солнце уснёт на днях,
И, решая судьбу на пнях,
Проплывает вся юность в очах.

Я не Бог, не святой. Ура!
Скоро лето придёт, жара,
И, гуляя всю ночь, до утра,
Не возвратная блещет пора.,
Хорошо, что я выжил и смог.
Выбирая из веток дорог,
Пала та, что колышет до дрог.

Не дожди, не гроза, не снега
Не отменят жару и юга,
Пробираясь из стана врага,
Предстают вновь цветы и стога.

Шлют привет мне с путей поезда,
Рассекая ромашек стада,
Покидая свой дом навсегда,
Проливается к сёлам вода.

Слава богу, что жизнь нелегка,
И покуда бегут облака,
И впадает в горб Волги Ока,
Сохранится она на века.

Не пустых тополей это грусть,
То края, что учил наизусть,
Когда было сложнее, и пусть
Весь октябрь проплачется Русь.

Вот и нету хребта за спиной,
Вот и нет тебя рядом со мной,
И когда лес дрожит под луной,
Всё сливается в облик ночной.

Хорошо, что вставать не на...
Всё же надо, но не со сна,
А с утра, хоть зима, хоть весна,
Всё равно нам гремит война.

Можно всё переждать, но нет,
Нету стольких мгновений и лет,
Улетают машины в кювет,
Рассыпаются стол и паркет.

Скоро будут друзья звонить,
Незнакомые мысли входить,
И пред тем, как звездою светить,
Будем жить, пресмыкаться и жить.

Зазвенят в тишине стихи,
Пусть они станут после плохи,
Пусть деревья к ним будут глухи,
Времена пролетят, что лихи.

Я устал. Скоро будет гром,
Прикрывается крышею дом,
Наваждение красным углом
Разбивает, как град за окном.

Да простит меня мой Кавказ,
Да простят меня слёзы из страз,
И, вернувшись сюда в сотый раз,
Понимаю, что всё не для нас.

Вот и нету страны в степях,
Вот и солнце уснёт на днях,
И, решая судьбу на пнях,
Проплывает вся юность в очах.

Я не Бог, не святой. Ура!
Скоро лето придёт, жара,
И, гуляя всю ночь, до утра,
Не возвратная блещет пора.

Ты коснулась окна, и деревья покрылись золотом,
Ни единого облака, солнце нагое и жаркое.
Метанье в углах, будто меж наковальней и молотом,
Остаётся осадком над терпкой, остывшей заваркою.

Ровно три комнаты, идти коридором налево,
Вот цена расстояньям, смешавшим понятья о чуде,
И если ты выйдешь с гордостью, как будто бы королева,
Все слова мои данью улягутся в бронзовом блюде.

Не знаю, не помню, и что в голове моей выжженной
Может остаться, ласкаясь всё чаще со зрительной
Памятью. Вот, я вижу – где куст распускается стриженный,
Летит тихий шёпот, немного в сознанье волнительный.

И если так каждую осень – деревья пусть будут нагими,
За шиворот дождь кладёт всех своих мертвецов,
Зато, будешь ты. Значит, мы не уйдём молодыми
Из робкой повозки больших повестей праотцов.

Мы можем сидеть с тобой рядом, и восхищаться друг другом,
Пока ещё тихая свечка невольно трясётся, горя,
Не оставив нам тень. Если ты заразишься испугом –
Всё вернётся к истокам, о будущем не говоря.

На миг показалось, что воздух как будто майский,
Когда я ещё и представить не мог, что ты есть.
Я учусь на ошибках... А ты хочешь учить китайский,
Чтоб стихи мои даже с Россией вдвоём не прочесть.

Ты видишь пожар, кто-то бросил в траву окурок,
Беги и кричи: "Что ты сделал, придурок!"
А траве всё равно, она здесь, наверняка,
Бессмысленней, чем возгласы Бурлюка.
И листва золотая на деле не золото, нет,
Такой же пожар, только принявший вид, силуэт,
Наступишь - считай, что уже лишился ботинка,
Остыл, догорел, говоришь: "Эй, Зинка,
Нечего пялиться! Иди в магазин сама".
И Зинка идёт, как плывёт по вокзалу сума.

Превосходство такого пейзажа разве что в ясности
Безжизненных сил. На всякий, для безопасности,
Сегодня останемся дома. Долой введение
В педагогику. У нас осеннее обострение.
Не душны мои речи, душно, когда носочный
Запах не выйдет из щели замочной,
А форточка недосягаема по одной причине,
Что её замкнутость погодою движима ныне.
Выйдешь из комнаты - совершенно обычный испуг -
Убран ли борщ, и остыл в полной мере утюг.

Не время для звона по бунту, тем боле - набата,
Юность ушла, и сама была виновата,
Платья снимались, и также невинность снималась,
Был вольный смешок, и его на устах не осталось.
В законах луча, что знакомы ещё с геометрии,
Есть бесконечность, особенно, если безветрие,
И может для этого, чтоб радости час был не резок,
Кто-то был счастлив, придумав однажды отрезок.
Понятно в нём всё - деревья, цветы и листочки,
Одно не прописано - сойдутся когда-нибудь точки.

Теперь идёт дождь, и облако так виновато
Опустило глаза, приняло вид Травиаты,
Остаётся сидеть, от вечности целой закрыться,
Смотря на тебя, не покинуть надежды, не спиться,
Потому, что твой номер - для денег. Звонки не прорвутся.
Вот бы быть молодым, сил не взять, чтоб судьбе обмануться.
Обмануть себя мало. При осенней погоде, мой
Язык - перелётная птица, взлетев ввысь над родиной,
Превращает гнездо в вернейшую гибель птенцам,
И повод к внезапным речам молчаливым лжецам.

Как легко потерять, если всё в мире мелочь, к тому же,
Великанский оскал не заметен, скорее, не нужен,
И о чём теперь думать, о чём говорить, и кого
Замечать, если сердца стучит здесь никак одного
Не более. Этого ради блестели всегда купола,
Ангелы виделись, как будто у них два крыла,
И слова "Не убий" заставляли кричать из купели.
Был широк взгляд испуга, и всё-таки недосмотрели.
Кто изгой - прав во всём, кто звезда - это чудо мгновенья,
Словно хлеба краюха, и липкость на пальцах варенья.

Вот так вот уйдёшь, и закончится сказка народа,
Нам выше не нужно, хотя-бы достать небосвода,
Скрепки, прищепки, заколки, лежащие в куче,
Мешают ступить босиком. Свет сегодня не включат,
Пресмыкание ног до железной двери не аукнется
Счастливым стареньем, бокал, закачавшись, не стукнется,
А скатерть, вчера ещё мыслящая, как самобранка,
Украла путь к трапезе. Слышно, как автостоянка
Шумит к выходным. "Нельзя ли потише?" Но,
Кричи не кричи - из кастрюли сбежало пшено,

А машины уехали, как лето умчалось в повозке,
Ребёнком легко в колыбель, с рукавом вместо соски.
Хотите, спросите окна, когда мечты все
Полягут так же, с закрытым глазом, с ухмылкой лисьей.
Ведь окна всё знают, вчера, до двенадцати ночи,
Мы мчались вдоль них, что есть мочи,
Они и смеялись, и плакали, даже немного грустно,
Что не любишь меня ты. Смотри, как здесь весело. Устно
Я бы сказать не додумался, столько желаний.
Прости, и запомни - в несчастии нет оправданий.

Дождливая осень молчит, напрягла оба уха,
Метается в полночь, как вечно голодная шлюха,
Пытается стать поэтичной, но ей не дано,
Лишь солнце висит, как последнее в небе руно,
И столько с ней связано, с осенью двадцать четвёртого,
был виден сентябрь, с привкусом несколько мёртвого,
Всё изменилось, когда крыльцо, рассекаясь с градом,
Напомнило, чтоб сегодня не близок был с ядом,
Пусть круг уж не первый, всё напомнит повтор и вторичность,
Но это подвиг - если изменится одна личность.

Обстрелы, прилёты, тревоги, всё будет позже,
Не в этом веке, хотя, не сказать по роже,
Что он стал мягче, но нельзя назвать отрицательным
О чём волновался, и взглядом смотрел сострадательным.
О, ночь без постели, когда же мне включат лампу,
Чтоб я повзрослел, и выпустился по штампу,
Говоря о Лооконе, Дале, немного истории,
Идя по ступеням, как по заданной траектории,
Если ты не обидишься, девственный плач, то пойми,
Тебе слёзы ещё лить и лить. Широтой возьми.

Хотел бы сбежать. Беговая дорожка на месте,
И ветер цепляется, как будто фата к невесте,
Спор вдруг возник о том, что такое свобода,
Какое она предпочтёт время года.
Но был взмах руки, и все разговоры сдулись,
Горбы на мостах под тяжестью груза прогнулись,
И стало так тихо, как будто в могильном камне
Слилась симфония шёпота. А нам не
Привыкать, часы пробивают двенадцать,
Самое время, чтоб более не бояться.

Молчи, ночь, молчи. оправданья уже не серьёзны,
Движенья обманчивы, но всё равно грациозны,
Дверные проёмы не пустят. Пора оставаться,
Ждать чайника пар, или просто с тобой не ругаться,
Всё будет, но после. Я что-то сказал о пожаре...
Планета молчит, она тоже сегодня в ударе.
Беру микрофон, рассекаю пространственность вида,
Именем строчек, и писавшего их индивида.
Уснём ли сегодня? Да что засыпать, если после
Будет что-то такое же, слишком похожая осень.

Ты с ангелом имеешь по две буквы,
Спустились с неба, не разнявши рук вы,
С губами красными, не в крови, а от клюквы,
Что в зиму происходит постоянно,
Анна.

Когда, простившись с красотой твоей, все ночи
Лежат в машинах, закрывая разве очи,
То звёздный круг острее карт сюжет пророчит,
Пытаясь скрыться в затемненье, как ни странно,
Анна.

Какое чудо – жить с тобою плитка к плитке,
С углов пылящихся собравши все пожитки,
Мчать вновь на кухню, как извозчик на кибитке,
Что, впрочем, радостней небесной даже манны,
Анна.

В живых глазах, живых, как первый снег,
Рисуется волна, шумящий брег,
Под незакрытым небосводом сонных век,
Что могут спрятаться, закрыться так нежданно,
Анна.

Вот всё, что есть... Не всё, и будет позже,
Падёт вино со стула, с пола тоже,
Есть мир мой рядом, только он ничтожен,
Смотря, как облик твой цветёт здесь первозданно,
Анна.

Лелеет волосы сквозняк; до жалюзей нам
Сегодня не дойти. В прямолинейном
Пространстве, словно взяты в цепи Рубинштейном,
И я вхожу сюда, пускай пока не звано,
Анна.

Я вижу сотый день. Мороз. Отчизна.
Дома стоят из колыбели модернизма,
Цветы растут, но в них смотря – стеклится призма,
И не пришедшее по-прежнему туманно,
Анна.

Петь песню о тебе – подхватят птицы,
Писать стихи – садами взвеются страницы,
Забудутся все даты, время, лица,
Лишь твоё имя на стене будет желанно,
Анна.

Ты вышла в вечер, и скамейка у Щемилы,
Как будто место скрепощения и силы,
Дабы сажать все одиночества на вилы,
А дальше – два часа телеэкрана,
Анна.

Ты где сейчас? Одна тетрадь и строчки,
Тебе посланье не имеет больше точки.
Дрожит всё с пальцев ног до уха мочки,
Кривятся биссектриса, медиана,
Анна.

Дорога пыльная, но ты пока важней,
Пока живу я, становлюсь слегка живей,
Луна осветит путь, и ночь ещё не с ней.
Но мы ведь сможем жить без расстояний?
Аня...