Если ветер и снег соизволили без
Стука войти, можно с правдой вразрез
Соврать им, используя южную гос-
тепреимность, придумать вопрос
О здоровье, насчёт состоянья детей,
К чаю позвать, словно на юбилей,
Рассыпаться в просьбах, нести табурет,
Как будто рабочего дня в мире нет.

Дверь, у тебя не бывает закрытой душа,
Ты даже с замком на себе хороша,
С наивностью примешь любого в свой дом,
Будь вор то, и гость, совладают с замком.
Ты глазком пропускаешь задумчивый взгляд,
Чрез замочную щёлку о чём говорят
Слышно прекрасно. Закрытая дверь,
Ты стольких лишила в подъезде потерь.

Когда ты открыта – весь мир впереди,
Нельзя одиноким быть – нужно идти.
А что за тобой – прояснится чуть позже,
С облезлою краской стена, это тоже,
Перила, конечно, ступени с гранита,
Подъезд неделимой стеной монолита,
Но дальше, пространство познав абсолютно,
Встречается город, и люди попутно.

Дверь – ты граница миров таких разных,
От нежного снега, до тающих, грязных
Следов от ботинок, а коврик напрасно
Пылится нетоптаным, дальше опасно
Нести свою грязь, будет мучиться швабра,
Вступая в борьбу с непогодою храбро,
И стонет, и стонет с поверхности стула
Голос: «Закройте же, чтоб не продуло!»

Миры одиночества и единенье –
Вот твоей функции, дверь, ответвленье,
Закроешь тебя – тишина убивает,
Откроешь – толпа со дворов обгоняет.
Стенанья, угрюмость, депрессия, при-
обретение страха – вот, что внутри,
Посуда разбитая, пыль на комоде,
Пейзаж на стене – дар почтенья природе,

Ворсистый ковёр со следами от пяток,
Пропавшая без вести пара перчаток,
Удушье к дыханию воздуха жадного,
В зеркале облик лица безотрадного,
Клей на обоях, отставший со временем,
Комар, разогретый лампиным теменем,
Мокрая ванна, молчащие шторы,
Во тьме взгляд кота, словно лик светофора.

Дверь, вот тебя б открывать научиться,
От тесноты на подушке не спится,
Слышно, как сланцы в подъезде мотаются,
Руки к пакетам цепляя, встречаются
Люди на лестничной клетке, и глав-
ное – всё чередою, стремглав,
Летит, развиваясь, встречаясь, проснувшись,
Под шорох квартирный к тебе прикоснувшись.

О, металлическая, о, скважзамочная!
Ты не в догадках – ты самая точная,
Хлопнешь, и раз – изменилось событье,
С открытьем твоим и земное открытье
Случится. О, немощная без ключа,
Ждущая, что кулаки постучат,
Трепещущая от человечьих созданий,
Живущая от грубых пальцев касаний.

Дёрнется ручка – ты самая нужная,
О, входная, к квартире наружная.
Перед тем, как зайдёт кто-то в гости, домой,
Придётся сперва иметь дело с тобой.
К тебе подползают, влетают, вскрывают,
Тебя со ступеней глаза замечают,
И если б не ты, то и жить невозможно,
И верить в себя, покидая дом, сложно.

Дверь, после смерти, и после отчаяния,
Также стоишь, пусть одна, неприкаянная,
Даёшь некролог и свидетельство рож-
дения, видишь в людях и правду, и ложь,
Знаешь все страшные тайны жильцов,
Видишь проблемы детей и отцов,
В ссорах семейных, и счастье влюблённом,
Везде ты свидетельница в непреклонном

Молчании. Ты видела – кто-то сбегал,
Кто-то, стучась, и отчаявшись, ждал,
О, всевидящая, о, бессловесная,
В глубинах железа всё время ты честная,
И весь интерьер, да и в общем жизнь вся
Проходит, свой стан чрез тебя пронося,
Ты всех пропускаешь, замок твой щекочет
Ключ при вращении, входит, кто хочет.

Только лишь стены с боков твоих древние,
Наверно, судьбу твою знают, наверное,
И, разделяя молчание в гласности,
Хранят тебя в скрытой от всех безопасности.
Дверь, все уйдут – ты за старшую будешь,
На ручках от пальцев следы не забудешь.
О, открывающаяся, о, закрывающаяся,
По десять раз за день в портал превращающаяся...

Утром проснулся –
Комары соизволили улететь,
Можно ещё день без сетки в окне
Прожить.
В душ можно сходить не успеть,
Не то, что поправить скомканность в простыне.

Прыгнув в кроссовки,
Нацепив рюкзак,
Бежишь к выходу мимо комендантши.
«Доброе утро,
Валентина Дмитриевна! Как
Дела, и в общем здоровье ваше?»

На Щемиловке стройка,
(Уместно сказать – капремонт),
От дороги, до кукольного театра.
Погода такая,
Что я сразу забыл, где зонт,
Не придётся искать даже завтра.

Ну привет, Кострома!
Открывай закрома,
Принимай со стихами поэта.
Пусть твои
Всё не вставшие с ночи дома
Будут взором моим разогреты.

Если б я, Кострома,
Был как колокол звонок,
Моя песня бы громом блеснула,
И, звуча о тебе
Из заволжских колонок,
Мост второй над рекой протянула.

Кострома,
Даже если пройдут эти годы,
Я уеду раздавлен и кроток –
Будет оканьем звук
Извещать про свободу
Тени летней в колоннах рядов Сковородок.

Вышел на площадь,
Как коренной костромич,
Будто серой Москвой не изранен.
Глядит свысока
Иван Осипович
Сусанин.

Это раньше он шляхов
Водил в непролазные чащи,
Так, что стал нарицательным в русскую речь,
А сейчас,
В настоящем,
Его памятник – место для встреч.

Это раньше
Идти за ним – гибель вернейшая
(Был бы я иностранцем – бежал вёрст за тридцать
От него). Ныне –
Даже, если погода сквернейшая,
С ним рядом всё видно, нельзя заблудиться.

Кострома,
Вскинув веер по руслу речному,
От жары ты спасаешься точкой на карте.
Каждый день,
В магазин выбегая из дому,
Зима поджидает уж в снежном азарте.

Был бы кремль –
Москве была б конкуренция,
Но он не изволил для нас сохраниться.
Теперь ты –
Снегурочки резиденция,
Только зимою по снегу и скрыться

Можно от взоров чужих.
Кострома,
В сердце моём ещё строчек десять,
В тебе ж
Поэтичности этой уйма,
Можешь с моста и до стрелки развесить.

Если б текстиль твой
Летел всюду за реку,
Всем чтоб укутаться, принарядиться,
Ты бы,
Разбогатев по товарику,
Была б не иначе, как Волги столица.

А знаешь,
Твоей простоты здесь и хватит,
Застройки советской, застройки старинной.
Скоро зима
Снежным комом накатит,
С горки, и к той стороне равнинной.

Снежную шапку
Возьмёт каланча,
Стрелки часов повернёт усами,
А белая кисть
Владимира Ильича
Укажет начало тайги за брегами.

Воздушные
Взлетят над рекою шары,
Снизу – как чудо, пестрее финИста,
И будут глядеть
Студенческие дворы,
Взор поднимая над крышей ИГНиСТа.

Вернёшься в общагу –
Душ и вид из окна,
Обед, разогретый в старой кастрюле.
И останется лик
Пятилетнего полотна
За форточкой, замкнутой, чтоб не продули

Ветра.
Время вечером есть для стихов,
Хоть бы деревце чтоб описать у рынка,
И опять мимо наших
Жаждущих берегов
Пролетит дождливая туча-пушинка.

Кострома,
Какие ещё сказать тебе речи,
Выцветший, снова раскрывшийся го-
род.
Давай мне рюкзак на плечи,
И площадью меряй кол-во шагов.

Если вы
Устали от солнца Кавказа,
Если вам привязаться в Москве ни к чему
Не приходится,
Если Волга милее для глаза –
Добро пожаловать в Кострому!

Здравствуй, вечная жизнь! Я опять в сентябре стал взрослее. Где-то,
Чтоб на поезд попасть, люди картой и скоростью рвут турникеты.
Я ж ворвался в тебя, не бесплатно, но взяв под проценты
Пару радостных дней, и, в придачу, сто лет твоей ренты.

Здравствуй, бедность в окне... А точней, за окном, но не важно,
Все настолько сдались, и ссудили свой мир без присяжных.
Вот, рябина цветёт, это всё во дворе, что нетронуто страхом,
Беззаботен лишь школьник, забор проскочив одним махом.
Август был так горяч, что, дотронувшись пальцем кипящей кастрюли,
Не почувствуешь боль. Как на зло, насчёт осени не обманули
Синоптики, и, окромя холодов без того леденящего края,
Слишком холоден бег, даже если в поту всю толпу обгоняю.
Что до комнаты – так же разбросан весь хлам между полок,
Что касается дня – слишком мало, и всё ж изнурительно долог,
Удлинителей нет, чтоб тянуть электричество, дабы покрыть
Нужды общих потребностей, хоть бы и лампу для книги включить.

Молоко не прокисло (холодильнику слава!) Не уж то на завтрак будет
Каша из риса, и даже, по прихоти, кофе на треснувшем блюде,
Похудеть не получится, впрочем, весы выполняют работу, а чисто
По человечески, дельного не дадут. Vegan food продаётся за триста
Рублей, к сожаленью, убить слишком выгодно, а до реакции организма
Мысль не доходит. В попытках судить в направлении либерализма,
Среди светских бесед за политику, можно схватить ноль оваций,
И три осужденья. В основном, эти темы свершаются без реакций.

Здравствуй, кружка с водой. Что сегодня в качанье проплещешь?
Ты одна здесь под лампой, как робкое зеркало блещешь.
Вот, я с жаждой борюсь, а выцеживать дно – это после
Не иметь даже капли, и будешь пуста, как душа моя. Возле
Тумбы тапочки ждут грязных ног, чтоб бродить в коридоре без цели,
Как в мозгу бродят мысли, раскинув эмоций качели.
Я смотрю в календарь, и смотреть не хочу, потому, что по датам
Этот день даже меньше в объёме, чем крошечный атом.
Невозможно знать всё, но не узнано даже, что завтра случится,
Выйти ль раньше во двор, или стоит не так торопиться,
Не известно, что будет, и страшно, особенно, в облачном фоне,
Не знать ни минуты грядущего, кто будет править на троне,
Кто ноги протянет, заляжет на дно, залетит на удачу.
И знать ни к чему, всё равно в бесполезность потрачу.

Где-то слышится крик, точно стих Вознесенского... Нет, то на детской площадке
Дети дали всем знать, что с их детством пока всё в порядке,
Если с горки никто не скатился весьма неудачно,
Если милый малыш не умеет ещё мат разбрасывать смачно.

Здравствуй, русская речь! Где твой вымолвить слог... Разве в чате
Всем сказать добрых слов... В то же время, как где-то во МХАТе
Расписал сценарист монолог, чтобы женщинам слёзы пролить на сеансе,
А мужчинам уснуть, так сказать, содержать всё в балансе.
Не толковый словарь открывать здесь придётся, а что-то сложнее,
Чтоб одним только словом не стало на сердце больнее,
Там – листы из печати, что может быть проще на свете,
Особенно, если никто не желает нуждаться в ответе.

Я устал и смирён. Завтра лекций под сто, а бумага пропала,
Разошлась на стихи, на романы, что в мысль возвратились сначала.
Я устал, но не сдался, готов, дверь открыв нараспашку,
Выйти в вечер на улицу, причесавшись, накинув рубашку,
При параде. И слышится голос, зовущий дождливую юность,
То гул от звонков, шум Москвы, или музыки шестиструнность
Гитарная. Здравствуй, мой город, к тебе, наконец, подошла
Очередь, пусть даже облик укутала (время под девять) вечерняя мгла.
Вижу луну, в полный рост, в полный лик, правда, в пятнах пигментных,
Что, впрочем, прекраснее стана построек кирпично-цементных.
Мне уж столько лет, столько вёсен идут чередою.
Здравствуй, вечная жизнь! Хорошо, что теперь ты со мною.

Вот и встретились мы.
Сколько песен я слышал
Про тебя. Я теперь с Костромы,
Только кроем поволжским не вышел.
Вот и сдвинулись мы,
Здесь теперь осень тоже,
Так поход: от зимы,
До расцветки на коже.

Врёшь, когда течёшь вдаль,
Добрым людям ни слова,
Правда – только печаль,
В говор местный обнова.
Врёшь, зато не даёшь
Ожиданий напрасных,
Меж холмами живёшь
И источников грязных.

Отражаешь, зеркалишь
Монастырь у истока,
Луч, ослепнув, хрусталишь,
Нервно скрыв своё око.
Отражаешь. чуть красишь
Человечьи районы,
И водой своей гасишь
Всполыхнувшие кроны.

Нам с тобой ещё долго
Приживаться, родниться,
Чтоб в тебя, моя Волга,
Простодушно влюбиться.
Нам с тобой ещё годы
Распрямляться, сражаться,
И текстилей заводы
Брать в пейзаж, не бояться.

Сколько ж листьев в тебе,
Сколько тины клубится,
Им в церковной мольбе
Уж нельзя возвратиться.
Сколько ж мыслей людских
В тебя вложено ныне,
От домов Костромских,
До Каспийской пустыни.

Этот город связал
Твои руки мосточком,
Где в пыли я шагал
На тот край в одиночку.
Этот город твой стан
Сузил цепко клещами,
Водной глади экран
Показал под домами.

Спишь, когда я не сплю,
В день гуляешь девицей,
И в корма кораблю
Колешь согнутой спицей.
Спишь, когда кто-то злой
Всё плюёт в твою чашу,
И, глумясь над тобой,
Строит берег всё краше.

А вода твоя уж
Смрадной горечью дышит,
Даже свалочных луж
Влагу так не колышет.
А вода твоя лжёт –
Её месяцы сходят,
Лишь смешной теплоход
В одиночестве бродит.

Твоя лента взвилась,
Косы треплет России,
Глубины тёмной власть
Дом хранит от стихии.
Твоя лента – есть путь
От лесов до барханов,
Не свернуть, не спугнуть
Вечный путь средь туманов.

Ты видала все битвы,
Лицезрела кремли,
И спускались молитвы,
Гибли где корабли.
Ты видала и низость,
И величье кого-то,
Взяв лесов своих сизость,
Без мели и без брода.

Сколько ж ты городов
Напоила, умыла,
И вкатила снегов,
Льдом бочины схватила.
Сколько ж ты здесь живёшь,
Раздобревшая к шири,
И под небом течёшь
В шар затянутом мире.

Нет тебе счёта лет,
Нет длины первозданной,
Хранишь тайны обет
Своей вере туманной.
Нет тебе столько строк,
Чтоб в км. и в обхватах
Описать всё же смог
Красоту, вечность, запах.

Пальцем тронуть вдруг плоть
Твою, с чувством тревоги –
Невозможно: колоть
Будет руки и ноги.
Пальцем тронуть нельзя –
Брег и так слишком ценен,
Только петь, голося,
Как когда-то Есенин.

Вот и рядышком я,
Вся моя – в грусть, до грусти,
И с истока-ручья,
И до самого устья.
Вот и ближе мой дом,
А дойти невозможно.
Мы с тобой проживём
Этот век осторожно.

Моя Волга, река
Вдохновенных страдальцев,
И в лугах берега
Манят в вечность скитальцев.
Моя Волга, проснись,
Путь так долог, но ясен.
В профиль весь повернись,
Что под солнцем прекрасен.

Мама, пока я здесь, пока сентябрь блещет,
Пусть свет горит, в шкафу хранятся вещи,
дождь умоляет влиться в новый дом.
Здесь только сырость, тень в прозрачной клетке,
Покрытый пылью слог, оставленный в заметке,
И робкий след, упавший к корпусу лучом.

Нет больше зла. Здесь с площади Сусанин
Глядит с печалью. И асфальт уж изранен,
Во двор спускаться нужно временно со стройки.
Когда простишь мне все безустальные дни,
Заблещут пламенем фонарные огни,
Туман рассеется от лжи до школьной двойки.

Отец, остался звук со струн не выгулянных гус-
лей, и скрипит вдали, а мой не сбритый ус
Мотает правду о сомнительных скитаньях.
Я также чист, наверно, даже, в этом плане,
Всё вскрылось ясностью, и сидя на диване,
Уж не придётся зарываться в оправданьях.

Когда звучать устанут в голос все звонки,
Быть может, и подешевеют от тоски
Все электрички, расписания подстроят.
Наверно, пробки создал мост для интереса,
Чтоб в три часа без абсолютного прогресса,
Тогда к зиме его торжественно откроют.

Пока есть будни без билетов и свободных
Часов. Всех моих выездов рабочих и природных
Не хватит в триста километров уложиться.
Однажды, лето, тихий двор, и пруд с гагарой,
Машина с чуть подбитой левой фарой,
И круглый стол, чтоб смог впервые я открыться...

Я не слышал про звёзды, не видел их глаз отраженья,
Только лёд, голый лёд, и подошв протяжное скольженье,
Только свет в чей-то дом, проходящий с заброшенной плитки,
И дырявый забор, распростёртый взять в руки пожитки.

Это молодость мне напророчила гордость и вечность,
А на деле здесь грязь, и простых, тёплых дней скоротечность.
Что же город молчит? До меня никому нету дела,
Только светит мне в путь (для отчётливой галочки) стела.

Совершенно один, словно город уснул, или сдался,
Словно в вечность ушли все места, где когда-то скитался.
Предо мной миражи, в крайнем случае – голые стены,
И смешок с пустоты, подкатившийся к краю со сцены.

За помойным ведром, выносящемся перед прогулкой,
За забытым письмом, стёршим буквы под пыльной шкатулкой,
Скрыта долгая жизнь, упованье на скорую славу,
Скрыт не начатый дождь, подготовивший к стокам канаву.

А автобус ушёл, и шоссе оборвётся в начале,
Не дождётся весна, стоя с краю реки на причале.
Здравствуй, Нерехта, ты, может, примешь ещё в выходные,
Твой спокойный пейзаж защитит стук в груди от стихии.

К.Т.

Любимая, неповторимая, если пока что не поздно в эту
Ночь читать мои строки, то можешь потратить минуты,
Всё равно не увидимся, я ведь даже не с краю света
Другого, а совсем в пустоте одинокий, разутый.

Дорогая, желанная, как нынче град сталеваров светится?
Или также молчит монолитной стеною за МКАДом?
Если слово моё хоть с одной с его улиц отметится,
Значит – я не погиб, и бреду за тобой где-то рядом.

Золотая, хорошая, ты всё также прекрасна и счастлива?
Даже серые трубы сияют, как лес за рекою.
И промокшее лето взглянуло на дымку опасливо,
И решило уйти, увести меня в счастье другое.

Заводная, красивая, если снова в декабрь умрёт отопленье,
Ты заройся в конверты, что с Волги моей стаей птиц прилетят,
Когда встанет мороз, иль сойдёт уже снег на Сретенье,
Тебе будет теплей, чем в сгоревшей печи во сто крат.

Родная, единственная, без тебя здесь совсем не движется
Ни пространство, ни время, ни кисть, что бралась за твой стан,
И если любовь до конца так строкой не допишется,
То я сам прибегу с городов и закрывшихся стран.

Отпустило, прошло
Листопадом в сентябрь,
Захватило, снесло
Свечки воск в канделябр,
Всё распалось, и вниз
Ветер мчит с непогоды,
В равнодушный круиз
Собрались теплоходы.

Ветрено и темно,
В темноте одиноко,
Средь алей всё равно
Ни единого ока.
Даже если река
Поглядит мимолётно,
Не достанет рука
Время, что беззаботно

Приносилось во двор.
А теперь отчужденец –
Счастья час, он как вор,
Или спящий младенец,
Словом, речи нема,
Не дождаться покоя,
Костромская зима
Исчезает за мною.

Не хочу, не вернусь
В неприветные будни.
Лучше, завтра проснусь
В сто часов по полудни,
Выйду к белым рядам,
От Сусанинской вправо,
И дрожащим рукам
Не позволю отраву

Взять с объятий толпы.
Рассеку эти плиты.
Хоть, несчастья скупы
На уход, но убиты,
Если это не ми-
раж от зноя явился,
Если вновь не врут СМИ,
И во сне не забылся.

Мне бы век, мне бы веч-
ность знать, что там где-то
Льётся русская речь
У депо, у соседа,
На вокзальном табло,
И Россия, как солнце,
Сквозь туманное зло
На проспекты вернётся.

И Ипатьевский крест
Возвратится сияньем,
Тихий вечер сих мест
Не коснётся стенаньем.
И в сугробы с саней
Будут дети катиться,
Страх игривых коней
Бросит в таборы сбиться.

Никогда не прощу
Леденящего века,
Не убью, не пущу
Из души человека.
Через сотни зеркал
Пониманье объявится,
Золотистый оскал
Шведской гласности явится.

Никогда не умру,
Разве, свежесть отброшу.
Донесу на ветру
Терпеливую ношу.
День осенний стоит
Обветшалой берёзой,
И в сентябрь РусЛит
Впишет памятник прозой.

Наших жизней пути разошлись, пропустив перекрёстки.
В непрерывной черте появилось пространство для краски.
На сегодняшний день тома моих мыслей громоздки
Настолько, что, вырвав листки, они кружатся в поисках ласки.

Я запомнил тебя в очертанье балтийских каштанов,
Я запомнил тебя, потому, что построено планов
Было столько, что пыль в исполнении их поднималась,
Разлетаясь в закат, закрывая глаз аэропланов,
Песня детской любви, зафальшивившись, сразу умчалась.

Ты заводишь порыв, ты не брезгуешь жизнью публичной,
По открытым глазам надвигая слепящий лоскут.
Не вернусь потому, что не нужно утраты вторичной,
Всё равно в темноте за бесценок тебя украдут.

Дальновидный жених посвятит тебе труд ради блеска,
И кинжальный твой взор бросит бешеный миг, но не резко,
А с печалью одной о несбывшемся невском романе.
Подсекаясь рукой за крючок, что забросила леска,
Вновь окажешься здесь, в этом глупом, бредовом тумане.

Вроде как мы никто для касаний без спроса и стука,
Значит, с этим письмом нужно долго под краном возиться.
Не дотянешься кистью, с версты не прицелишь из лука,
Так, что можно сидеть в чужой комнате, не торопиться.

Эльвира, когда звук наяву твой услышится,
Вроде стука в дверях, или дрожи в глазах телефона,
Я прощусь, я вернусь, и, может быть, даже напишется
Что-то больше, чем боль, и тем боле мучительность стона.

Хорошо, что нашёл, хорошо, что не смог распрощаться,
Сохранил на губах недосказанный в слове порыв.
Почему ж теперь дверь не желает рукой открываться?
Только страсти и ждёт дребезжащий осколками взрыв.

Значит, правда я жив, раз могу ощущать ожиданья,
Словно стая собак, ожидающих, что ухватить у двери.
И слова о любви – это лишь, как мораль, назиданье,
Когда рушится мир. Говори это вновь, говори!

Можно смело сказать – идеальная жизнь наступила,
Всё на фоне разлук, и утрат, и несчастной зимы.
Видишь – скоро здесь снег, он как бабочка, но белокрыла,
Потому, что конец, или просто спокойные годы взаймы.

Ну и бог с ним. Устал. Я к ногам припадаю, сдаваясь.
И звенят кандалы, соблазняя собрать рудники.
Лучше буду сбегать, потому, что пройдёт всё, касаясь
Не теней с штукатурки, а неопытной в ласках руки.

Устаканено всё. Без тебя не уйду, хватит вздоров,
И со стройки забор будет смелым тому подтвержденьем.
Я привык уже жить лишь с тобой и чредой коридоров,
Так изменится всё, с новой осенью и исчисленьем.

Золотистый фонарь
Отзвеневшего к осени клёна
Полыхает листвой, распростёршись на вечное лоно
Необъятной земли, и когда он шуршит в отраженье,
Улетает листва, завершив назначенье в горенье.

А над пламенем ввысь
Поднимается облачным смогом
Путь к объятью небес, мимолётному равенству с Богом.
Нет бездонней широт самых синих, раскрашенных высей,
Только солнце спешит перекрасить свой луч в бледно-лисий.

И в такой красоте
Лишь одна неприметная точка
На Щемиловский спуск смотрит, как серый волк-одиночка,
И сверкают клыки, опасаясь за грязную шкуру,
Когти кинулись в рост, не обнять бы кого чтобы сдуру.

Вскрыты двери кафе,
На Текстильщиков ждут чьи-то руки,
И идти вдоль рядов, как ступать голой пяткой на муки.
Не дай бог комары захотят, наконец, поживиться,
На безкожной душе больше не за что им ухватиться.

Ты ведь тоже стоишь
Не понятно с какими словами,
Поглощая закат, пыль на старой, окошечной раме.
Череда голубей то и дело садится за хлебом,
И сбегает в асфальт, не умея проникнуться небом.

Волчий взгляд не ушёл,
Так же режет собой неизвестность,
А над ним старый дуб, потеряв всю свою интересность,
Взят в четвёртый обхват, так, что нынче во всём этом мире
Одиноки лишь волк, и закат на растянутой шири.

Словно счастья и нет,
Или есть, но в забытых былинах,
И с продажей разлук продаётся вино в магазинах.
Город-веер молчит, на другом берегу равнодушно
Смотрит спальный район. У причала по-летнему душно.

Во дворах злят коты
Взгляд бездомной, разодранной сучки,
Вдоль речных катеров кто-то ходит, сцепившись за ручки.
Неизвестный звонит, значит, горечь накроет реклама,
Разбивая в ушах звук слегка зазвеневшего храма.

Можно здесь помечтать,
И устами к тебе прикоснуться,
В горизонтную нить каждым робким зрачком притянуться.
Здесь и дом, и семья, и прогулочный в центр проспект Мира,
Здесь же крест для распятья, над шеей нависла секира,

Запах скорых утрат,
Привкус нового дня и изгнанья.
Слишком много надежд, им не хватит с годами вниманья.
Пусть закроют печать, распадётся теперь слово вовсе,
Это можно простить, так вскружила сознание осень.

За мою простоту,
За утраченный голос народа
Остаётся лишь страх, и для писем угрюмость комода.
Что-то слышно вокзал, как не слышался он раньше в жизни.
Что теперь говорить, забывая слова об отчизне...

Хорошо, что есть день,
Покачнувшийся солнечный остров,
Исчезающий сдвиг от теней копошащихся монстров,
Хорошо, что нет туч, не придётся спасать подоконник,
Только лишь ветерок, сентября неустанный поклонник.

Всё, что было – прошло,
Тому есть сотни тысяч предлогов,
Среди тихих бесед, и кричащих во тьму монологов,
Чтоб оваций схватить, обессмертиться, хоть бы и в пьесах,
Слогом Чацкого и всего, что в его интересах.

Чем гордиться теперь?
Тем, что в будущность зрят оба глаза?
Тем, что молод и жив, и когда-то приехал с Кавказа...
Всё идёт чередом, и никто не сказал – по порядку,
Только даты бегут, хронологию бросив в тетрадку.

Возвращаясь сюда,
На Щемиловский спуск, как в начале,
Где горела тоска, и её всё равно отвергали,
Захотелось вернуть сему мрачному месту дар речи,
Чтобы звуки сплелись в безнадёжной для всех сторон сечи.

От потерянных дней
Отказаться нельзя, но и скрыться –
Это как воровство, но в неволе нельзя измениться.
Пусть всё также горят небеса, я в стихах нарисую.
Ты пока не ушла? Дай ещё раз тебя поцелую.

Там, за дверью, шаги, уходящие в ночь,
Электрический свет в коридор по хлопкам
Подаётся с квадратов подвешенных ламп.
Шторы падают наземь, сон уносится прочь.

А на вахте горят турникетов огни, и
Пускают своих, на ступенях во тьму поглощая,
Прорезая глаза, можно мчаться, назад не взирая,
Чтоб не вспыхнула дрожь, если пальцы коснутся чужие.

Душ работает, но санитарных часов слишком мно-
го, а вода так манит потный взор с этажей,
Так, что даже окно не успеет задуть посвежей
Воздух с улицы, но грязным ногам всё равно.

Пропадает еда, деньги тихо уходят, в столовой
Не дают проступить по рукам проходящие вилки.
Весь ушедший бюджет на складные за шкафом сушилки
Лбом упёрся в машинку, что успела сломаться по новой.

От пожарных сирен пробуждались на лестницах крики,
Было вызвано всё, чтоб волну уходящих опять
Влить за дверь, и уйти, всего лучше лечь спать,
Но глаза у ночи сонно-манящие, т.е. двуликие.

Где-то есть и дома, по квартирным замкам
Проползающий ключ. Здесь же тень вечерами
Так уверенно мчит, рассекаясь полами,
И гостей можно вычислить лишь по шагам.

Вновь открылся путь к миру, когда дребезжаще–красный
Рассвет поднимается, дабы на время зашторить чашу
Медведицы; и, наверное, в жизнь разговор ненапрасный
Вывел первую страсть, как зенит, как осеннюю нашу

Дорогу к реке. Я не знаю волос, что шумят живее,
С затянувшейся бездной невинности, робкой гладью,
Чем твои. И чем пудриться утро начнёт розовее,
Тем хрустальнее взгляд рассияется в стыд над тетрадью.

Я так рад, что нашлись, кров небес журавлинно–бледный
Заставляет на миг приподнять чуть глаза, и оно
Того стоит, развивая ту мысль, что по – прежнему бедный
Мой карман на штанах, но вместить состоянье в душе не дано.

Когда просто глядишь, чёрт поймёт, где закончится робость,
Только пятый этаж рассекретит фонарь старых окон,
Видишь, даже сирены сегодня не крутят, как лопасть
Золотую волну, лишь качают в такт ветру твой локон,

Приземлившийся вниз, прицепившийся к краюшку тумбы,
Продолжающий путь по вспотевшему за день носку.
Если чётко сказать: красота – не беседки и клумбы,
Красота – это звук, отгоняющий дальше полярки тоску.

И теперь здесь есть всё, словно список пророчеством вышел
Так обласкан, как сон под торшером не спящим совсем.
Я спустился к тебе, и как будто к трибуне поднялся, и выше,
Отдаляясь составом в таёжную глушь из открытых проблем.

Неужели сбылось? Всё не сходится тут...
Разве в этом песчаном пляжу была ты?
Разве здесь я, боясь что тебя украдут,
Окружал тихий дом, заливая булатом?

Что в руках у тебя? Золотые весы!
Чаши вровень сошлись, разгружаясь.
По привычке ты так измеряешь часы,
На остаток ко мне сомневаясь.

Дорогая, а что теперь делать с мостами?
Мост один здесь, и тот без пробок
Не случается. Так зажги своими устами,
За собою неся поцелуи коробок

Панельных домов. Я то думал – ты дым,
Или искра, но связано в общем с горением,
Но одним лишь окном по – ночному пустым
Опровергла слова мои с предположением.

Вот и осень теперь, третья осень у нас,
И ещё таких сотни в стихах нарисую,
И когда ты примчишься в единственный раз -
Листопадом своим скрыв лицо, зацелую.

К.Т.

Вновь четыре стены, правда, Волга видна, правда, лето ещё,
Правда, больше с ума не сойду от румянца вокруг твоих щёк.
Теплоход у причала, как я, задержался, чтоб дальше не плыть,
Он как я и река, только мне здесь не плавать, а жить.
Как ремонт на мосту задержал на четыре часа за рулём,
Так тебя в своём сердце держу, и не сдвинуться в нём,
Мы как в ветер волна, только мы никогда не умрём.

А она разобьётся, да просто не сможет подняться под штиль.
Хорошо, что уж ночь, у свечи бесконечный фитиль.
И такой тут покой, в двадцать три по часам по МСК.
Правда, город закрыт, так бумагой гласят пропуска.
Время сборов на кухне, и после – под плед до утра,
Так подстроен здесь климат – в ночи не бывает жара.
Только полная тишь, сторожит чей-то сон каланча,
Как на душу бальзам, как совет молодого врача.

Извини мою даль, указатели врут, километры – стена,
Только Волги волна, та же самая Волги волна
Донесёт хоть слова, как с игрой в телефон – ну, нельзя распознать,
Хотя я не шептал. Утром выйду, конечно, гулять.
А пока я закрыт. Только я и тетрадь, как однажды в Санкт-
Петербурге с тобой, тоже наедине, а теперь здесь вот так.
Не обидься сравненью: что ты, что листы в дневнике,
Одинаковы – всюду стихи мои, только теперь уж в руке

Не ладонь твоя, впрочем, она навсегда поселила печать.
Как же всё возвратить, когда снова вернусь уже лет через пять...
Вновь четыре стены, я об этом сказал, и теперь навсегда
Мне запомнится август, чистая с виду вода.
Вновь четыре стены, и условия жизни, на радость, просты,
Вот ещё б прошлый год совместить с этой жизнью, где ты
Появлялась не раз. Знаешь, всё же прощай, только это прочти,
Потому, что доказано – меня без тебя не бывает почти.

Завтра двадцать девятое, хотя, ночью, время бессонницы,
Даты часто сбиваются, как советский матрас после стирки,
Что лежит на ненужной кровати. Уже крылья теряет лимонница,
Собирая галактику. Значит, я, как подопытный с тоненькой бирки,
Что по-другому возможно назвать вдохновеньем. Представь, в забвенье,
Придётся выжить с полночным сном, как младенцу в люльке,
Может к старости менее липкий, потому, что как мухи в варенье,
Не летят дни для отдыха. Зато, летят на прохожих сосульки,
Проклятья, пакеты, потому-то лицом подурнеть
Можно, пройдя по городу, а к зеркалу доверие отсутствует,
Зеркало – всего лишь рассадник эгоизма, и если смотреть
В нужный момент – красота в нём вообще отсутствует.

Как торжественно это писать, когда крошится пеноблок,
Посыпая всю голову, зная ж, что дело до водопровода
Никак не дойдёт, и рабочий проект нам составить не смог,
Когда приходил. Далеко идти до пруда у завода.
Ещё и овчарок выгуливают без намордников, правда,
Не то, чтобы страшно, но нежное сердце привыкло к порядку,
Пусть даже в отсутствии муравейного в стёклах ландшафта,
Зато, в том краю, где вскрытьем искусства не выполешь грядку.
А бессонница гложет. Даже страшно опять на время поглядывать,
Как и думать – можно будет ли снять за бесценок квартиру,
Желателен северный берег, потому, что с него угадывать
Не придётся – есть ли дорога назад, из заречного жира
С окраинных глаз. Слава богу, местами мосты заменяют
Ж/д переезды, меньше будет запас нецензурной брани
Из окон машин. Фары от счастья и днём сияют,
Дабы отсчитывать наличный процент от дани.

Прилёг – не могу, как будто я спал сто веков и боле,
Хотя – так и есть, и не мало, кто жаждал во сне за плечо потрясти,
Потому – час активности, и турник, что ржавел в антресоли,
Можно в стену вкрутить, не подтягиваться, просто приобрести.

И завтра кенты расскажут, как голых женщин, демо-
нов, призраков, прочие небылицы видели во сне,
Словно мозг, прокручивая плёнку, успевает демо
Записать. И опять столько завистей в мою сторону. Мне
Даже редко и вспомнится, что чем-то особым
Можно выделиться, развивая подобную тему с гордостью жить,
Но сейчас, чувствуя ночь, давящую звёздочным гробом, –
Победить бы бессонницу... Бессонницу победить...

Стены, окна, и я (нам кровать не нужна уснувшая) –
Такой мрачный союз, правда, с трудностями перевода, при всех
Продвинутых технологиях. Надеюсь, звезда блеснувшая,
(Что вроде бы гаснет), хотя-бы для строчек подкинет последний успех.

Когда ты вернёшься ко мне в нашей следущей жизни,
Приедешь в такси, проложив зовом сердца маршрут –
Лишь помни: на севере, здесь, природа капризней,
И мои батареи в квартире скорее всего не спасут.

Но это не важно. Ведь правда не важно? Какая же малость!
Причины любви всегда выше, чем холод зимою.
Прощаясь, я помню, ты видела только лишь жалость,
Как будто совсем ничего не добилась со мною.

А может быть, в следущей жизни я стану пылинкой,
Твой столик парфюмный заполню, к флакону кружась,
И если слезинку от грусти вдруг пустишь росинкой –
Пусть падает рядом, сотри же меня, не боясь.

Но вдруг, стану солнцем, катясь колесом неуклюжим,
Случайно тебя разбужу, потревожив со шторы...
Сгоню на работу тебя, подтвердив, что мы больше не дружим,
И будешь идти, ослеплённая мной, различая цвета светофора.

Когда ты вернёшься ко мне... А быть может, всё пусто
Окажется там, прибежишь, не найдёшь, развернёшься,
И холодным дождём разъедать будет памяти сгусток.
Виноградной лозой к новым окнам судьбы ты завьёшься.

Очертание личности клея
Покидает рулоны обоев,
И не выиграть в лотерею
Даже месяца, чтоб без сбоев
Программы жизни. Балкон
В новой квартире откроется
Наверное, с кухни, чтоб дым вышел вон,
И хозяйке не пришлось беспокоиться.

На хлеб заработать можно, воду
Сцеживать с шифера, если
Экономные дни; Подселить кого-то,
А самому перебиться на кресле,
И пакетики чайные в россыпь –
Можно оставить в банке,
Машину не брать, превратиться в особь
Ходячую, не платить штрафстоянке.

Ты, подруга, когда
Вздумаешь написать пару слов –
Помни, что города
Не связаны за счёт проводов,
И пусть лучше тебе будет груст-
но, что мы не вместе –
Это более лёгкий груз,
Чем, если б я стал «грузом двести».

Здесь всё есть – овощные палатки,
Любовные надписи в арках,
С освещеньем вполне всё в порядке,
Есть фонарики на зажигалках.
И присутствуют пляжи где-то
С купальниками в июне,
И не тают так быстро конфеты
В кармане с молнией в джинсах уни.

На наждачной бумаге ока-
зывается, тоже пишутся строфы,
И даже недурно, единственное – рука
Порою, в секунде от катастрофы.
В ноутбук печатать без перерыва
Не обязательно, вовсе
Не выделить эту мысль курсивом,
Даже за целую осень.

Я заметил, реклама в маршрутках (в смысле,
В тех, что остались), пожалуй,
Не менялась с момента, когда повисли
Первые объявленья. Алый
Закат оставляет достаточно сил
Работать, и мысленно, и руками,
Пока весь город исколесил,
Остановки забрасывая стихами.

Касаемо мух... Дело
Уже к холодам, а значит – плевать,
И это единственное, что задело
Меня ещё на пять лет оставлять.
Не знаю, где спрятаны документы
Мои, да и неинтересно,
Потому? что жизнь поделить на проценты,
Важно лишь то, что (вполне известно –

У поэтов свой вкус) движет пальцем
(только большим), указательным далее,
И пегасом, сим вдохновенным страдальцем
Писать строку длиннее Италии.
Там ещё острова. Не дай бог
Вторжение, под протекторат
Средиземноморье, и вот уже белый листок
Драгоценнее во сто крат.

Вот вся живопись, вот вся
Правда. Поэтому, приходя
В мой дом – первым делом умойся,
Чтоб как после дождя.
Закинув в сумки все шмотки,
Я вселюсь здесь надолго точно,
И будут вечером мне сковородки
Шипеть в такт строке. Всё же очно

Окончив весь курс, будет мало
Для следущих лет, если опять катаклизм,
Придётся развитие всё сначала
Делать. Когда-то пустой нигилизм
Очернил вид искусства, хотя,
Всё и так изжилось, и старость
Наступит, пускай и слегка погодя,
Но даст знать тебе самую малость.

Потому, надо действовать побыстрее,
И фото альбома, сроком
В целую жизнь, покажет острее,
Что я не подумал о многом.
Вообще, уже вечер, пора лечь в гамак,
Стать мясом для ко-
маров. И какой же дурак
Говорил, что всё это было легко...

Продолжительный звон от столовых приборов
Сменился на рёв рассекающих центр моторов,
Восемь тридцать, или законченная перемена –
Уже, как чудом исчезнувшая гангрена,
Маленький город в самом центре России,
Переходят буквы с ума в прописные,
На чёрные брюки, если что-то прицепится –
Станет как-то неловко. Земля всё же вертится,
Параллели не встретятся, логарифмы решаются,
Сердца гонят кровь в вены, а не влюбляются,
И известно, где Конго, а где Адриатика,
И ты не решаема, потому, что не математика.

Посмотри на набережную после
Дождя, и памятник возле
Моста – всё становится разом
Очертанием Волги, правда, плитка
Не то, чтоб река, но наступишь – жидко,
Сухое пространство не видно глазом

Невооружённым. А дождь сильнее,
Средняя скорость людей быстрее,
Ища козырьки, бесплатные бары.
Очередь в магазинах искусственная
И кто-то хотел уж сказать напутственное,
Увидев, как солнце пробило чрез тучу фары.

Но гроза неизменна, погода – обман,
Не зря же с небом сравнивают океан,
Оно повысосало всё, что мокро,
Теперь играется: стёклам – разводы,
Лужи как раз в пешеходные переходы,
Скрывая заката манящую охру.

Бедная птица – и так, и этак,
Уж лучше сидеть бы в одной из клеток,
Там всё-таки крыша, а мир без крыши,
А небо зря называют так. Дом
Вроде рядом, дверной есть проём,
Осталось лишь залететь – кто бы вышел.

Уже и ливень. Откровенно говоря,
Назначать сегодня свиданье было зря,
И зонт не поможет – насморк прицепится.
Беспросветное небесное полотно -
Тучи. Так вдохновляют, но
Днём нету солнца, ночью – большой медведицы.

Сколько же капель погибнет сейчас,
Столкнувшись с молчанием дачных террас,
С асфальтом, окнами, да всем земным.
И этих же капель соитие
Станет дорогой, промытой в ручье,
Таковых будет много с дождём проливным.

Как хорошо наблюдать из окна:
Дождь, Кострома, да и в общем страна,
И кажется, что в этих каплях даже
Отражается мир параллельный, то есть
Наш, где такая же пишется повесть:
Гибель по каплям в красивом пейзаже.

Хоть небу будет полегче, там то
Чуть поубавили массу Атланты,
Странно, что с юга звонят, про засуху,
Совершенно неведомую для этих мест
Говорят. Тут погода в один присест
Всю застройку жилую бросила ливню за пазуху.

Если горечь осталась – не в сердце она, а в тарелке,
С которой струя из под крана смывает подобье обеда,
Хотя, скорей всего, лапой пламени с газовой горелки
Выжгло всё подряд, так, что даже на чай не позвать соседа.

Гель предназначен для душа, но не для души, и усталость
Смыть невозможно, и причина не только в грязной воде,
А в отсутствии ванной комнаты, и всё, что вообще там осталось –
Показания счётчика, и звук сточных вод в пустоте.

За окном скоро будет рябина, значит, год не настолько голодный
Хотя бы для птиц, если, правда, погода сжалится.
Только август сейчас, как будто не месяц, а вовсе объект инородный,
Не выдержит травли погоды, и, с горя забывшись, отравится.

Сегодня так много чаек, слетелись в стаю над самым берегом,
С чего делаю вывод – природа не так мертва, как казалось,
Значит, если во снах я грезил с родным своим встретиться Тереком,
То теперь я проснулся, и от прошлого мало что в жизни осталось.

Друг мой, вижу тебя, в торгрядах, где машины скопились,
Ориентируюсь плохо ещё в этом городе, но по-моему,
Ты бежал на восток, где старинные дворики быстро сменились
Могилой веков. Ты услышишь мой крик – обустрой ему

Таковую зарю, чтоб домов покраснели панели,
Одинокие женщины спрятали взгляд под ладонью, а я
Проснулся опять, и чтоб серые койки успели
Заскрипеть, отпуская меня на прогулку. Края

Бесконечного севера, правда, не там, где медведи и льдины,
Но где летом во двор не выйдешь из дома в трусах,
Теперь уже здесь. И таблетку запив спирулины,
После завтрака, можно смотреть, как звенит в облаках

Колокольная башня. И старым крестом над районом
Пугает под вечер, и грозно глядит своим станом.
Завтра утром рассвет между улицей и стадионом
Доползёт в это место, и скроется в стройке, за краном.

Вот бы вечная жизнь каждый день представлялась иначе,
Чтоб не только поэт – а газетчик, торговец, и сторож на
Шлагбауме, перед въездом в завод. Тяжело, а тем паче,
Убийственно сердцу лишь в двенадцать часов осторожно,

Чтоб никто не проснулся, работать над чем-то великим,
Когда столько знакомых, не знающих книг, не считаю-
щих нужным искусство. И на той стороне, где за диким
Волжским лесом начнётся свобода – я кому-нибудь всё прочитаю.

Устали гореть фонари, качаются
С последними силами, клича зарю
Прилетевшими птицами. Лето кончается,
И с августом в душные ночи горю.
Нету звонков, можно выбросить в пропасть
Телефоны и прочую технику, если
Продолжит вращать небо звёздное лопасть,
Качая ветрами накидку на кресле.
Везде одиночество, хоть миллионы
Кругом, а в кругу пустота, и без лиц
Летят только письма, хрипят домофоны,
Для букв на бумаге и цифр таблиц,
Для многого, кроме души откровений,
А в зеркале холод, зеркало врёт,
Пока лишь средь тысячи стихотворений
Последнее слово в волненьи живёт.
Как хорошо возвращаться с работы,
Нести в рюкзаке непотушенный крик,
Пытаясь не сдаться. А завтра суббота,
И пыльного месяца летний язык,
Говорящий о прошлом, ушедшим за вёсны,
За тихую гавань в далёком краю,
Где в жарких степях прерываются сосны,
И выпили горечью душу мою
Несчастные дни. Как же здорово снова
Открыть ключём дверь с городской пустоты,
Как хорошо, придя в пол второго
Ночи домой, просто выпить стакан воды.

К.Т.

Солнце моё, я неплохо вполне обустроился,
Не хватает здесь лифта, отдышка приходит на третьем
Этаже. Вещи, о которых вчера беспокоился,
Остались лежать под кроватью. Как мне радостно знать, что на свете

Есть так много знакомых; одиночество, если придёт, –
Окровавится в частоколе на лестнице и спустится вниз.
У меня на шкафу стихи, «Карамазовы» и «Идиот»,
Может, будет достаточно, чтоб в пять лет закончить ИГНиСТ.

Будет время работать – не знаю, но местный театр
Нуждается в новизне, сцене тошно от древних пьес,
И если меня не посмеет теперь подвести навигатор –
Завтра страстная драма вытеснит ложь про принцесс.

Холодней, чем в Москве. А Кавказ мой родной далеко,
Придётся узнать, что такое тулупы и валенки.
Правда, снег будет чище, и если потрогать рукой –
Не придётся мыть с мылом. Если в Москве я был маленьким

Среди небоскрёбов, то здесь я вполне верста
Коломенская. Отказавшись от мяса, здесь трудно, но
Гораздо сложней, экономя прозрачность листа,
Написать тебе всё, чтоб как любишь – немного смешно,

Интригующе. Завтра пойду, посмотрю на здания
Позапрошлого века, прогуляюсь до Волги в вечер.
Как тепло мне от мысли, что ты, неземное создание,
Всего-то в трёхсот километрах, а в сердце – навечно.

Ночь. Костромские окраины дышат
Окурками брошенных звёзд.
Если там, за мостом не услышат
Мои строки - я вычеркну мост.

Ещё время одеться, собраться,
Выпить что-то от головной боли,
И уже до утра не расстаться
С пачкой рваных листов с антресоли.

Я всю ночь буду строчками тешить
Отблеск с улиц больных фонарей,
Коим свет уже некуда вешать,
Потому что все мчат до дверей,

И теперь стало слишком уж пусто,
Даже не с кем поспорить о взглядах
Политических. Лазить в капусту
Молодым людям нынче не надо,

Даже аистов выгонят в шею. Где же
Отыскать собеседника уровня вроде
Молчащего друга? И старые видятся реже,
Потому, что мы с двух разных родин.

Может адрес меняется чаще, чем я
В дни рождения, только на этом месте
Сохранится мечта вновь вернуться в края,
Где остался мой шаг не в отъезде.

Там будет Волга, и ходящие суда,
Причал речной, и мои лучшие года,
Там будет солнце, если лето, и зима
Чуть холодней чем здесь; там закрома
Старинных тайн, покрытых северным молчаньем,
Там будет мост, что бросит прежнее прощаньем,
И тихий пляж станет пустынным к сентябрю,
Там каждой улице стихи я подарю,
И будет день, и будет ночь, как и везде,
Тоскливым вечером буду идти, мечтать к воде,
И открываться станут дворики в тиши,
Там ровно в полночь под балконом ни души,
Там будут люди злые, добрые, как все,
С утра сандали станут шлёпать по росе,
И купола поймают солнца блеск,
Пугливой рыбы будет слышен громкий всплеск,
Там будет место вдохновению, порывам
Души, когда придёт чреда разливам
Весенним. Примет город всех, любя.
Да всё в нём есть, только не будет там тебя...

Закончилось время носить сандали,
Задыхаться, вращая велопедали.
Природу жалко, но школу вспоминая, –
Она бывает живая и неживая.
Живой сложнее. Как людям, впрочем.
Сами не знаем, но всё пророчим –
След от саней, и пугливая тройка
Под цокот копыт исчезает бойко.

Кота сегодня пугали собаки,
Залез на дрова, вспоминая враки
Про девять жизней. Согревшись в печке,
Пепел летел до самой речки.
Друзья в Анапе уже побывали,
Подруги выделывались, но не дали
Ничего, кроме взгляда. Молчала колонка,
Боясь на горшке потревожить ребёнка.

По матерным строкам в школе учат Есенина.
Птицы на площади изгадили Ленина.
В старом парке качались качели,
Пока бедолаге меж глаз не влетели.
Бездомный ищет подъезды для ночки.
Поэт не может вымучить строчки.
Вернувшись с курорта, кроме арбуза,
Сосед притащил укус от медузы.

Сегодня весь день косили газоны,
Пешеходов по зебре вели телефоны.
Подросток, почтовый ящик вскрывая,
Искал журнал про бельё из Китая.
В пятницу муж шёл к жене с работы –
Нет ни жены, ни спокойной субботы.
Первоклассник у мамы спросил от грусти:
«Мама, а может линейку пропустим?»

Чего теперь ждать? Второго пришествия?
Динозавров? Инопланетян нашествия?
Сейчас бы свернуть на север с хорды,
И в Осло, или на Фьорды.
Тактический знак различит Скандинавия,
Слоновьим хоботом в северное полушарие
Врастая. Хребет обовьют серпантины,
Вдаль унося, в бесконечные льдины.
Доставит в сохранности в порт «Аморелла»,
Или до Мальме с европейского тела
Мост. Озёра, озёра, озёра
Сразу встречаются. Строенья не скоро.

Что такое ночёвка в машине,
Когда мозг в дороге, а руки в бензине...
Быть может, редеющие лесопосадки
Позволят на час завалиться в палатке,
Пока лишь туман кругом настилает,
Слышно, как в зайцев ублюдки стреляют
В лесу. И, включив дальний свет в дороге,
Кто-то скорее делает ноги,
Точнее – колёса, мчась в новую область.
Над головою звёздная пропасть.
На утро будильник включать не придётся,
Сон, как рукой, шумом трассы смахнётся.

Завтракать можно, съезжая с обочины,
Пока небеса всё ещё обесточены.
Заправки искать по местности судя –
В Европе влить всё, в Африке их не будет.
Часов перевод обязательным сложно
Назвать, потому, что вертеть невозможно
В обратную сторону Землю. Лишь знать –
В Марокко под вечер выходят гулять,
В Венеции, если ночь простучала –
Не одного не видать канала
Под плав. средствами. В общем, каждая местность
Время вполне поставит в известность.

Деньги считая... Считать их не стоит, –
Взятки, вода, сувениры, построит
Глазки Француженка, и домой
Вернётся с долгами бюджет отпускной.
Машины не стоит грузить под завязку –
На польской границе не вскроешь запаску,
И, погружая в салон чемоданы, –
Всё запрещённое прятать в карманы.
Жизнь одна, и планета вроде
Тоже, и внешне, и по природе,
Поэтому, если закончится виза –
Она не поймёт путешествий каприза.

О чём ты шумишь, оса, закусывая виноград?
Тебя мучает ветер – преступник и конокрад.
Чёрно-жёлтой спиной приближаясь к объятиям пальцев,
Ты рискуешь, оса, стать убитой от ножниц и пяльцев.

Ты летаешь везде, в огородах, утопших в укропе,
По движению крыльев говоришь о погоде в Европе.
Люди думают: «Лучше комар, чем летящее чудище с жалом».
И шторма на душе ни с девятым, ни с тысячным валом

Не сравнятся. И только оконные рамы
Позволят спокойно допить чай, рыдая над драмой.
А как попадёшь, оса, между створками в зимнее время –
Станешь игрушкой, возбуждая учёное племя

И вскрытия интерес. Позволь, как под микроскопом
Сбегутся зрачки, чуть не всем миллиардным скопом,
Ты прославишься, может похлеще, чем даже
Талантливый гений. Лети на другие пейзажи,

Где горят небеса золотисто-румяным закатом,
Где опять есть покой, но не сытый одним виноградом,
Где без капельных вод ромашки стадами цветут,
Где тебя не убьют за одну лишь твою красоту.

Ты смотрела в окно?
Ты смотрела, как лунные блики
Провожали меня, мчась трусливою рябью в воде?
Может, слёзы лила,
Но ночной взгляд домов многоликий
Всё равно различить не давал твой этаж в темноте.

Наконец-то простил,
Наконец-то забыл наши склоки,
И в отчаянье ты вспоминать не решилась проблемы.
Наконец-то мы встретимся,
Нас же сведут эти строки,
И последние звёзды встанут в круг красотой диадемы.

Всё чужое теперь,
У торгового центра всё гаснет,
И бенгальский огонь лишь пугает детей в Новый год.
А закрытый киоск
Лишь глазами газетными дразнит,
Обещая не врать, возродить обещая мой бедный народ.

Электричество есть,
Значит, - в комнате повод собраться,
Раскатать пироги, и гармошкой звенеть на диване.
А сирень до утра,
От тепла похмелившись, качаться
Под окном станет ночью, и сломится в грусти по пьяни.

Можешь спать по ночам
Так спокойно, как совесть позволит,
И в руке простыню зажимать, как скалу у обрыва.
Если завтра тебя
Так с работы никто не уволит,
Значит, - выплачешь счастье в секундах от нервного срыва.

Я такой молодой,
Что реформы и митинги разом
Обошли стороной, оставляя пробел в хронологии.
И учебник истории
Сменит на камень свой разум,
Чтоб забвенье сбылось, поддержали его чтобы многие.

Мне один теперь путь -
Только север, и горы всё дальше,
И уже не звучит эхо песни от вольных полей.
Только север, мороз,
Графомания, нотные фальши,
И бездарные жесты простых театральных ролей.

Значит - прыгать в сугроб,
Значит - строить под снегом тоннели,
Чтоб как в детстве, никто, никогда ни за что не нашёл,
Только лишь снегири
И со страшными лапами ели
Будут знать, куда я по упавшим снежинкам ушёл.

Так я скроюсь совсем,
Не любя этот холод на самом
Деле. Даже весна для меня, как доносчик теперь,
Потому, что невольно,
Под солнечным в март океаном,
Вдруг заплачут снега, не считая своих же потерь.

Как тебя я любил,
Как люблю, и как планы меняю,
Это всё, почему Кострома не затянет петлёю.
Между нами окно,
Говорю, тороплюсь, раздеваю,
Понимая, что я никогда не увижусь с тобою.

Вечно гиблый район
Заметает следы у бассейна,
Не доживший до урны окурок глотает трава,
На скамейке лежит
Недопитый аналог портвейна,
А со школы летят непечатные с окон слова.

Как же будешь здесь жить...
Электричку будить прям со станций,
Уезжая туда, где дома окольцованы смогом.
Год двадцатый прошёл,
Почему ж до сих пор от дистанций
Не откажемся мы, только машем друг другу в дорогу...

Так трагичен финал,
Так несчастна вся дума о прошлом,
Лишь отстреленных псов у стены остаются следы,
Только книги в шкафу
О любовном признании пошлом,
Только мёртвый тюльпан, никогда не видавший воды.

Я, наверно, поэт,
Так кричали поклонницы в зале,
Так же Пушкин лежал на снегу, исчезая в бес-
смертии, и
По статистикам ложным в канале, -
Есть тоскливые дни, что замучил призванья прогресс.

Я собрал чемодан,
Твой портрет, поцелуй из помады,
Можно вызвать такси, пусть увозит теперь, и без слёз.
Ты в такой тишине,
Что шумящие ночью снаряды
Даже с тысячи вёрст пронесут звук над плачем берёз.

Мы теперь разошлись,
Так описывал Рыжий когда-то
Расставанья. И мне не придётся сказать много слов.
У тебя есть мечта,
И стремление к ней уже свято,
У меня есть судьба, и вступать с ней в дуэль не готов.

От тебя отказаться, зарыться в сугробы, -
Такая глава напросилась в роман.
И это не звук в черновик, и не пробы
Пера. Просто бьётся гранёный стакан,

Просто катятся волны, челнок прибивает
К другому обрыву над грязною тиной.
С тобой так возможно, с тобой так бывает,
Под горечь улыбки твоей магазинной.

Чем дышишь ты в небе? Где взгляд под землёю,
Когда я ищу, чрез асфальт пробираюсь...
И вроде, был облик, день пахнет тобою,
А всё таки так я один и скитаюсь.

Я выдумал строки, звонки с телефона,
Фантазией стал нескончаемый путь.
И если мечтала визжать от урона,
Что мне нанесла - можешь уст не сомкнуть.

А высушишь Волгу? Отстроишь пролёты
Мостов? Всё равно не найдёшь новый дом.
Не музыка в праздник - фальшивые ноты,
Когда отмечаешь закрытый проём

Дверной. Так не страшно, жалеть больше негде,
На сломанном сердце добру не остаться.
Стоишь вот, одна на дождливом проспекте.
Как просто забыть... От тебя отказаться...

Хоть бы кто-то простил... Ни к чему этот танец
На дискотеке. Я в глазах толпы как диссидент,
Или тень, или просто уже иностранец,
Потерявший и паспорт, и ночь уронивший в цемент,
Как рассвет, приближающий дым табака
На скамейке, с отблеском русского языка.

Только тень, твоя полночь крадущая тень,
С лифчиком на двери, чтобы помнить, что утром уйдёшь.
Можно спрятаться вовсе, но даже глаза закрыть лень,
Всё равно нету света, и в словах твоих бегает ложь.
А в квартире давно не стиралась и пыль, и обложки
Нечестных газет. В кружках с чаем ждёт гибели ложка,

Не увидев воды. А в карманах монеты
Ждут пустых магазинов, цветов, разлучённых с землёй
Для тебя. Если б мог писать наши портреты, -
Ты б цвела на холсте, совершенно не рядом со мной.
И поскольку ещё ни единой заполненной вазы, -
Можно только учить непривычно прощальные фразы.

Я пойду по асфальту, пусть дождь и ав-
томобиль, проезжающий мимо, оставит
На брюках мне грязь, но единственный раз буду прав,
Что оставлю как есть, хоть какая-то капля исправит,
Заметая следы, и прощая, прощая всех нас,
Потому, что июль, потому, что раскат грома спас

От моих слов тебя. Или наоборот.
Это было давно, это было в записках, и не-
сложно понять, как боялся, что почта уйдёт,
А моё оправданье - оставленный след простыне.
Это было давно, когда были смешными, - скупая мечта,
Не раскрывшая прошлого. Но всё равно пустота,

Всё равно ещё встретимся. Множество книг
Прошепчут историю, выставят правду легендой.
Только ты позвони, будет рядом огонь ли, ледник,
Позвони! Позвони! У тебя под полами в аренду
Сдаётся коморка, не страшно реветь в телефон,
Нас никто не услышит, не станет включать диктофон.

Эти чёрные дни до того неуютны, что, вот,
Всё закончилось правильно, правильно мчались часы.
И теперь я под звёздами, брошенный в дождь пешеход,
Представляющий лужи за летнюю нежность росы.
Скоро птицы отправятся в путь, ветки бисером вышьет рябина,
В Новый год разойдутся по детским рукам мандарины,

Снова будет февраль, череда чёрных дат,
В день рожденья твой розы цвести станут
Алой долиной, ты уедешь гулять в Петроград,
Полнолуния, грозы, все так же привычно нагрянут,
Говоря проще - год пролетит, и такой же
После него. Я ещё постучусь, но чуть позже.

Самолёты не ждут, расписание сложно подстроить,
Сложно вынуть конверты, заранее зная про то,
Что в них будет. И планы дальнейшие строить
Начнёшь в дневнике, надумаешь сбросить пальто
В новом доме, лишь бы возраст гулять отпустил,
Пока снова не встретимся. Хоть бы кто-то простил...

Снова встречает Машук, нацепив
На голову башню. Ромашки цветут
Под шум водопадов и звонкий разлив
Вод минеральных. Орлы лишь взмахнут

Крыльями, как очутятся в капкане,
Радуя столько бездушных сердец
Фотографией. Ветер на аэроплане
Облетит степь предгорья, свой тихий дворец.

Эти сёла, пропахшие в вечер кострами,
Эти ночи, когда на ладони млечпуть,
Оживают в глазах. Горизонт за горами
Хранит милый край. И нельзя обмануть

Мои мысли, и только проехав под стелой,
Уж вспомнилось, что моя Родина здесь.
Эльбрус, от скромности в снег нырнув белый,
Столько глаз притянул к себе с солнцем. И весь

День можно запахом пыльных акаций
Наслаждаться, сплетая бобовник к зиме.
Если в Бештау за июнь не подняться,
Значит - лето прошло бесполезно. В уме

Шумит вольный Терек, питая равнины,
Комбайны гремят, разбудив до звонка
Будильника. Можно ли бросить вершины
Дальних гор, и подумать про слово "Москва"...

Кавказ мой, за скалы готов уцепиться,
В Провале тонуть под родным Машуком,
Лишь бы снова с тобою мне не разлучиться,
Мой родной, неумытый под засухой дом.

И сияют поля твои золотые,
Простираются вдаль, там, где горы видны.
Если это не сердце России,
То что, сердца нет у страны?..

Какой ты была красивой, как помню тебя я с детства
Я столько страдал от горя, когда говорила "нет".
Сейчас, как услышу слухи, как вижу тебя, - согреться
От холода хочется, благо, ты "да" не сказала в ответ.

Ты стала совсем другою, и каждые выходные
С компанией незнакомой в квартире сидишь своей,
И слышен разврат и пьянство, глаза твои, голубые,
Наверное, стали самой страшной ночи черней.

Тебя видят в клубах и барах. Твои половые партнёры
Меняются, как недели в рутине привычных дней.
И все, кто тебя окружают, мне кажется - страшные воры,
Укравшие милое сердце невинности чистой твоей.

Недавно, идя в магазины, тебя я на улице встретил,
Ты шла, волоча свои ноги, уже не в себе с утреца,
И тут настиг меня ужас, когда ненароком заметил
На нежной руке твоей женской, совсем свежий след от шприца.

Я помню, как говорила, что скучно со мной. Слава богу,
Что был я именно скучным, тебя не привлёк ничем,
Зато, я не выбрал однажды, такую по жизни дорогу,
Как всё обернулось - не ясно. Представить не мог я совсем.

Ты раньше была такой милой, и может быть в детстве мечтала
Ты стать поэтессой, или на скрипке б учиться могла.
Что думать могу о тебе я... Тебя просто жалко мне стало,
Ты в годы свои молодые душою уже умерла.

Значит, было во сне - ночь, свидание под фонарями,
Значит я ещё спал, когда хлопнуло лето дверями,
В жизни - два коменданта, и с Ленским уже решено,
Умирает Лолита, и Лужин шагает в окно.

В жизни больше надежд, а слепой и обманчивый трепет, -
Это только игра, это всё поэтический лепет.
И поэтому я всё под тем же ночным освещеньем
В одинокой тоске не могу перестать возвращеньем

Грезить. Только часы не умеют скрывать, возвращаться,
Календарь на стене по утрам уж не в силах не рваться,
Даже бешенный снег, что заставит краснеть щёки раньше,
Чем сгорят от стыда, будет гнать годовой цикл дальше.

И всё тот же ковёр на стене разрисован узором,
Тех же бедных людей на могилах встречают с позором,
И плакаты в глаза дышат смертью, зовут безвозвратно,
И спокойной судьбе никогда не вернуться обратно.

Хорошо, что меня разбудили поющие птицы,
Хорошо что успел до открытья двери сжечь страницы,
И однажды все лица знакомы вновь станут, мир тесен,
А пока я ещё не за дверью, и неинтересен.

Может, правда придёт, этот день
Завтрашний... Снова запахла сирень.
Грозовое, такое знакомое небо вдали
Никогда не возьмёт мои длинные строки с земли,
Зато ветер возьмёт но играясь, всерьёз
Не возьмёт. А иначе пройдёт вместо слёз
Летний дождь, а вдали белые облака
Станут гладить его, словно мамы рука,

Успокаивая. Не упасть бы лицом
Сразу в небо, не в грязь, чтобы первым творцом
Разглядеть тот осколок, что глаз мой земной
Принимая за чудо, представил звездой.
А пока подождут. А пока за дверьми я,
На картинах природа, на карте Россия,
А стихи в голове, в общем, в жизнь претворить
Невозможно из этого ничего. Не забыть

Бы убавить огонь, чтоб вода не сбежала,
Это всё, что сегодня хорошего. Мало
Того, что цветы на окне уже зря
Стали пышно цвести, мало, что снег придёт с октября,
Я забыл про подъезд, где во всём мне сопутствовала
Ещё оттепель, а зима вообще отсутствовала,
Только был один день, только был один час,
Разделивший весь мир на двоих. И как раз

Если есть в этой памяти, сколько то места,
Можно вспомнить как раз в этом роде. С подъезда
Слышен стук был шагов, если б я был в сомненьях,
Вспоминались истории б о землетрясеньях,
Только в тот раз окончилось благополучно,
И скамейка пуста была. Стихи - это скучно
Там, где нету искусства как в энциклопедии
Определения. Да, как праздник в трагедии

Был счастливым кому-то. Теперь, из окошка
Слышны отголоски. И страшно немножко,
Но можно закрыть одеялами уши,
Не слышать раскатов под ливнем снаружи,
Но к счастью, давно одеяла отброшены,
Рубашки как в тысяче жизней поношены,
И пусть будет маленьким подвигом личным
Выйти ещё раз. Забор неприличным

Пусть словом, пусть знаком, но как-то обидит,
Но вот и знакомое зданье. И видит
Господь, я не счастлив, и грустным
Назвать меня сложно. Признанием устным
Теперь не останется брошенный ветру
Взмах языком, значит словом. По метру
Высчитав все расстояния, можно
Сказать, что вернусь. В стихах уж не сложно.

Я испишу тетрадь, оставив лето в озе-
ре, что днём так схоже с небом, облаками,
И об одном мечтать осталось, но не в прозе,
А где-то в космосе, чтоб не достать руками.

И всё-таки день завтрашний настанет,
И штора пожелтеет от рассвета,
И город душный петь машинами устанет,
Захочет выбросить квартирные куплеты.

В уставшем парке скоро сменятся причёски
Ещё зелёных клёнов. Видно жизни
Не хватит, чтоб увидеть как наброски
Чьего-то счастья станут былью на отчизне.

А значит жить придётся долго, может ради
Того, чтоб снова под ногами осень скрылась,
И я сегодня в шкаф заброшу все тетради,
Чтоб не писать о том, что ночью снилось.

Мне так знаком один подъезд, средь миллионов,
И может здесь однажды сон будет цвести
Реальной жизнью. И осталось, с листьев звоном
Обнять тебя ещё раз и уйти.

Не сложно, но вполне маловероятно открыть окно,
Чтоб при этом воздух не жёлт был, а с ним, заодно,
Прояснилось на небе, и зубы не чтоб скрипела пыль.
Я видел, как день свечой догорал, и его фитиль
Оставался нетронутым, а потом всё равно встречать
Очередные сутки, ладонью глаза от порезов лучей закрывать,
И только когда всё закончится, устаканится, войдёт в колею,
Я сыграю с тобой до победы, или любовь захочет ничью.

Всё равно будет слышно, как где-то порвётся струна
Гитарная. И останется бесконечно музыка на
Улице, ибо вряд ли найдётся, даже с дверью, открытой настежь
Помещенье для этого чуда. Ты гаснешь
Как раз, когда нужно расправить свои два крыла, что в пожаре,
Подобно мифическим птицам. Соседи сегодня в ударе,
Потому что кроме ремонта, шумных шагов, и что ещё не былО,
У них не закрылся кран, а с раковиной не повезло,
И всемирный потоп, о котором услышать нельзя не дрожа,
Начинается не с дождей, а с верхнего этажа.

Не скрывают зрачки этой лжи, только бровь
Опускается чуть, не желая ответственность
Принимать. Ты уходишь в свободное плаванье вновь,
Положение счастья изгнав снова в бедственность.

Чёрт с тобой. Есть закат, есть гитара в кладовке,
Летний дождь, и в грязи следы чьих-то детей,
А луна, не придумав причин для ночёвки,
Просто так мне в окно глядит, взглядом желтей

И песков, что в пустыне заносят странников,
И лучей, что не греют, - жгут новые плечи.
Когда в ночь будет шум из открытых предбанников,
Когда рядом цветы будут ждать новой встречи,

Может быть, ты взгрустнёшь, станешь что-то писать,
Если сердце умеет хоть что-то помимо
Того, чтоб стучаться в груди. Ты, кого покорять
Я пытался всю жизнь... С проститутками Рима,

С грешной свитой ещё неосужденных лиц,
С немытыми правдой тугими невеждами,
Убежишь, улетишь, уплывёшь, острых спиц
Не жалея душе, страх укутав одеждами.

У меня по-простому всё, свечка расплавится,
Воск белой смертью, слезами покатится,
Зато моя жизнь в эту ночь не отравится,
Как судьба твоя, нежность былая, развратница!

О, выйти сейчас бы к застенчивым нивам,
Берегущим покой свой, как ты не смогла
Сберечь чистоту свою. И пшеничным приливам,
Что по ветру текут всё равно - умерла.

Вроде ночь так приятна, и тишь, ни пылинки,
Только облик твой где-то, заблудший в грехе,
Чтобы завтра, с неудобством стула и спинки,
Вместо слов осужденья, простил всё в стихе.

Лето улетит, когда ему закружит голову
И листопад, и дождь, что станет тихо моросить.
Моя печаль не из железа, не из меди, не из олова,
Она расплавится и так, костёр не нужно разводить.

И пусть уйдёт когда-то лето и тепло,
Пусть кончится рассвет, придёт ночная мука,
Но для чего же вместо них к нам принесло
Беду, чьё имя страшное – разлука...

Деревья обнажатся, примет на себя наряд их прежний
Асфальт, и старая, давно уж пожелтевшая трава.
Всё будет пусто, станет холоден мир внешний,
Останутся теперь прощальные слова.

И на стекло машины упадёт листок,
Так одиноко подрожит и пожелтеет.
Да, я всё сохранить в душе своей не смог,
Как кто-нибудь другой с тобой наверное сумеет.

Лето улетит, когда листок календаря порвётся,
Когда на улице заставит ветер взять одежду
Теплее. И только в старом озере вода качнётся,
И заберёт тепло, не отразив в себе надежду.

Наверное, нельзя всегда делить скамейку,
И тихий парк, и вечер молчаливый на двоих.
И чтоб измерить счастье – больше не нужна линейка,
Как и тебе, наверное, не нужен этот стих.

Одна на весь мир, на всю мою голову,
Одна на строке, на странице, в романе.
Как ветер по полю осеннему голому,
Над жизнью моей летишь, в океане
Плывёшь по дну, снегом по городам
Заметаешь. Телевиденье и кино
Захватила в эфире, бабочкой по рукам,
Краской пастелевой на полотно.

А солнце меня ослепить не дотянется,
А облако свет его скрыть не распустится,
Чтоб видел тебя, и рука не дотянется
До выключателя, шторы не спустятся.
Дорожная пыль столбом не предстанет,
Горы не вырастут и чрез нити столетий,
Впадины в земле время грызть перестанет,
Чтоб я дошёл к тебе, хотя бы ответил

На звонок. И останется дальше вечности,
Ниже шахт земных, выше крыш и шпилей
Безответность, хоть твоей человечности
Хватит для любви. На автомобиле
Отвезу тебя, от проблем, от ножей, секир,
От ненужных плах, и ты вольной птицей
Станешь. Ты одна на страну, весь мир,
В каждой выжженной от любви странице.

Ток проводов, молчание поездов,
И вечная недосказанность в глубине голоса
Твоего, и я понял, что мне некогда, не готов,
Мне не нужно ни взгляда, ни упавшего волоса.

А ты думаешь про юга, про то, как волны лизать
Будут ноги твои, забыв гладить жёлтый песок.
Жаль, что рядом с тобой можно только постыдно молчать,
А для счастья - через море совершить марш-бросок.

А город такой невыветренный, твой последний погибший окурок,
Напоминает про губы, ссохшиеся от твоих привычек.
И пока кофе начнёт на плите выливаться из турок,
Ты будешь ругаться, что нет зажигалки и спичек.

И всё что останется - память о двух студентах,
Которые молча разъехались от Питера до Владика,
И твоя фотография, где ты серьёзней, чем на документах,
Уставши вариться в котлах домашнего адика.

Пусть протянется ночь не дольше, чем жизнь без слов,
Которые недосказаны, но в горле легли поэмой,
Всё равно убежишь за Неву, за дороги Пяти Углов,
Потеряв интерес, смежный с любовной темой.

Только осень может сделать прекрасным Обводный канал,
Кроме конечно же тихого по набережной стука шагов,
И я тебя не забыл, пускай в этот раз не догнал,
Пускай вновь ушла ты за море далече Котлинских берегов.

И если позволишь, гитара споёт не совсем лирическое,
А что-нибудь выше Лахты, если вдруг конечно ты птица,
Или просто гроза, что сверкнёт, озарив в ночи историческое
Здание Эрмитажа. И, наверное, ветви от листьев задумают освободиться,

Тогда станут дорожки желты, оранжевы, возможно, немного серы,
Твои, без того шаги лёгкие, станут совсем летящие,
А те дерева, что всё с листьями, будут красные, как эсеры,
Готовя последнюю стачку, от осеннего ветра дрожащие,

Лишь они сентябрём недовольны, и тогда были, и скоро,
Когда всё, что с тобой пережил в этом городе, возвратится,
Только, может быть, ты чуть изменишься, вместо катера и Авроры,
Захочешь увидеть поступки мои, чтобы было к чему стремиться,

Захочешь узреть мою искренность, и для этого мало дворцов,
Невских зданий, где с окон вылазят подростки добыть монеты,
Летящие из толпы. И чем меньше представится разводных мостов
В жизни, тем скорее сюда по Неве доберётся лето.

Вот и всё, даже в парках укатится речь продавцов
До следующего утра, пока дети не станут просить мороженное.
Можно было найтись быстрее, но у нас с тобой пять углов,
Пять разлук, и пять миллионов вокруг, только счастье одно, недомноженное.

Это снова не утро, а люди проснулись потому что боялись,
Что умчат поезда, и ни с кем не прощались.
Это снова не ты, просто здесь много лиц так похожих,
Слава богу, тебе не хватило билетов, мне тоже.

А когда-нибудь кто-то стихи мои сложит в красивые песни,
С гитарой на тех же вокзалах, чтоб было не больно но интересней
Прощаться. Сейчас незаметен я здесь, неизвестен нисколько,
У меня есть тетрадь, где лишь наспех записаны строки и только.

Это снова не ты, потому что улыбка твоя не так солнечна как
У многих людей, ты не смотришь в глаза мне с любовью. Здесь мрак -
Это снова не дождь, и не тучи закрыли последние солнца лучи,
Просто вдруг я почувствовал, что потерялись от дома ключи,

Потерялись следы, указатели стёрты, и город уже не знаком.
Это снова не сон, просто новая жизнь, просто взгляд твой родной под замком.
И когда стану книгой в руках чьих-то, каждый, кто будет читать,
"Это снова не стих" - скажет, - песнь о разлуке опять.

И собаки голодные ходят, всё так же запуганы, души пусты,
И в киосках газеты найдут эксклюзив для бульварных статей,
И я бросился б дальше отсюда бежать, но это снова не ты,
Без тебя же совсем не осталось заученных в жизни путей.

И уедут вагоны, а на переездах водители будут ругаться,
Что долго стоять, а кто-то ладонью касаться
Окошка. И может хоть станция помнить захочет, встав ближе,
Я ещё расскажу про тот город, что больше уже не увижу.

Под кавказской жарой, между самым великим хребтом,
И родиной новой, такой неоткрытой доселе,
Снова будет стоять виноградом покрывшийся дом,
Заросли в нём и окна, и детские крики. На деле

Это просто мечта, это памяти мчит киноплёнка,
Как последний звонок, и весёлый в слезах выпускной.
Но дом не простой - здесь когда-то родили ребёнка,
Который едва ли теперь уж вернётся домой.

Не молчал телефон бы, звонком зацепившись за душу.
Ты придёшь? Или просто от скуки звонишь?
Не я всё сломаю - города эти всё нам разрушат,
Потому что теперь до тебя уже не добежишь.

Только здесь всё по-старому, и вряд ли изменится скоро,
Здесь трупы животных, в бокалах ещё алкоголь
Украшают столы. Если я не решился стать вором,
Это лишь от того, что нет сил. Дорогая, позволь

В этот вечер молчать, как молчали мы всё под кнутами,
Я ещё не поэт, я ещё не воскрес в этих строках.
Я сегодня дышать не устану златыми полями,
Потому что теперь навсегда мне отсюда дорога.

Этот вечер останется с хмурым лицом, ты уже
Не звёздочка, а всего лишь метеорит в светящемся муляже,
И цветок на твоём окне на деле просто железный прут,
И выкинь все деньги на улицу, эту грязь твою не украдут.
А в подъездах, где двери уже от отсутствия жизни глухи,
Из ругательств на стенах будут в строки проситься стихи,
И души твоей жизнь, с одуванчиком в мае была одноразова,
И она будет долго ходить по мытарствам, как у Димы Карамазова.
И в этом городе, где ты не была, но видела во сне,
Люди обречены потеряться в дыму винстона, и погаснуть со светом в окне.
Сегодня нормально откроешь дверь, не споткнувшись под ней о подарки,
Подруги не будут тобой гордиться, не заметив парные аватарки.
Будешь с ненавистью смотреть на всё, на свою собачку, и спросишь почему
Она так просится погулять, а не обречена на судьбу Муму.
А я выйду на следующий рассвет, что будет красным, как щёки,
Когда ты скрывала обман, и, вымучив новые строки,
Останусь таким как есть, разве что не придется копилку разбить,
А за телефон не парься, мне ещё есть кому позвонить.

И комната не похожа на сады наслаждений, и прочие
Вещи, разбросанные по земле, не сравнятся ни с чем из того,
Что просто придумано. Правда, какие-то, очевидно, невидимые рабочие,
До сих пор что-то строят, и до сих пор нападают на хаос, двое на одного.
Детка, бриллианты - мусор, по сравнению с тем, что бывает
В голове у поэта, правда, если сегодня достаточно жарко,
И не видно, что он, насладившись собою, подряд всё сжигает,
Чтоб никто не нашёл, и не принял ещё за подарки.
Только стул, может, будет внимателен, да и тот ниже пояса,
Разве что ванная, которая принимала даже в самом несказанном состоянии,
Но сегодня не выпала карта, или северное сияние с нужного в севере полюса
Переместилось, заставив весь день провести с таблетками и в голодании.
Звуки извлекать можно, красоты ли ради открыта чуть форточка,
Только даже кусты, да и клумбы слегка могут взяты врасплох
Быть. И, присев у несуществующего камина на корточки,
(Если повезёт - у настоящего) стих издаст свой последний рифмованный вздох.

Жук в эпоксидной смоле,
Представляя, что жив на столе,
Плачет всей ядовитой смесью,
Позабыв, как давился в стекле.

Когда ветер, пускай не со зла,
Но окно распахнул, и была
Опечалена комната вестью,
Что чадить запах станет смола,

Совершалось природы явленье,
Со стола ветер стихотворенья
Сдул, чтоб больше не было видно
То, что может спасти, без сомненья.

А за окнами было всё старо,
Дышащие пылью бульвары,
И прохожим было обидно
Сгореть, попав в солнца пожары.

Лампа снова весь день горела,
Потеряв время сна, в клетке пела
Канарейка. Лицо жука
Из смолы, как прежде смотрело.

Свистом чайник вдали закипал,
И в стекло белым паром дышал,
Из конфорки в сто пальцев рука
Щекотала его, он дрожал.

Но когда в дверь звонок раздался,
Чайник сразу в огне затерялся,
И стихи, что весь день рождались,
Стали кляксой чернил. Шум поднялся,

И среди суеты, лишь в смоле
Жук спокоен был, жил на столе.
И глаза его не закрывались,
Насмотревшись страданий в стекле.

Ты любишь дождь, и он идёт. Смотри и помни
Лишь обо мне. Не станет мир огромней,
Если ты выплачешь печаль, сошьёшь платочек,
Чтоб в след махать. Возможно, вспомнишь почерк,

Когда порвёшь конверт. А капли строже
Стали смотреть со стёкол, твоей кожи
Касаться, щекоча, так, чтоб, подобно луже,
Лишь пачкала асфальт. И я не нужен...

И мчится поезд в край далёкий двухэтажный,
И за стекло листок цепляется отважный,
Жаль, что тебе не подарить уж описанья
Красот, которые преподнесли мне расстоянья.

Когда ты думала, что я сбегал, сдавался, -
На деле же не уезжал, а возвращался
Твоею болью. У разбитого корыта
Осталась ты. И прошлое разлито

Пустым дождём, что волновал так незаслуженно,
И долго небо громом кашляло простуженно.
Вагон последний скрылся за пределы станции.
От переулка до страны растут дистанции.

Напиши письмо, положи в конверт, и на марке
Нарисуй Париж,
Очертания старых домов, покой Триумфальной арки,
Посмейся с ближ-
ними надо мной. В моём доме не знается горе,
Но сегодня, с утра
Я буду думать, что ты даже не просто не в море,
А не дальше двора.

И вообще зима, и санки детей в снег роняют,
И режут коньки
Белый лёд. А твоих городов не бывает.
Толчки и пинки
Прохожих, что медленно ходят рядами сугробов,
Стали чаще встречаться,
Особенно, просыпаясь от редких кошмарных ознобов,
Но не надо бояться,

Для тебя и лестница безопаснее мягкой постели.
Меха и шерсть,
Согласись, тебя никогда ни от чего не согрели,
Но приду в шесть,
И придётся сбегать, несмотря на балкон и сонных соседей,
Потому что ты
Стала страшнее на слёзы, даже самых великих трагедий,
И записки пусты.

Вот и всё, что осталось - голубятня заброшенная, гаражи,
Страшно представить,
Что когда-то здесь бегали мы детьми. Расскажи,
Чем ещё править
Нужно тебе, кроме памяти с нашего времени,
Но ещё молодые,
Ты ещё не успела стать чуть умней, забеременеть,
Возродиться в России.

Этот дым от костра, по напрасно убитым
Животным радость, чашка с чаем ещё не допитым,
Всё сгустилось с закатом, что бронзой повис на груди
Небосвода. И лето ещё впереди,
Но журавлик, что в поле хранит в себе эхо колодца,
Понимает - едва в отраженье воды лишь останется солнце.

Белоснежных ромашек, что строятся, как на балете,
Крутясь лепестками, как в маленьких радостях дети,
Завтра уже не останется, разве что память, или гербарий,
Причём, в чернозёме, благо, если сейчас без аварий,
И топливных речек, как было уже, правда поле не помнит, оно
Уже было изрезано, и заново заведено.

Дрожащий ручей, как в больших городах, пострадавший
От непогоды, только здесь настоящий, от давших
Этой маленькой части природы воды почв, которые
Раннее предназначались для ржи. Теперь здесь скорые,
Поезда. и страшно сказать, какие ещё машины,
Да и звук здесь не птиц, - пострашнее, чем рёв зверей в спину.

Если кто-то хочет сравнить следы - станет горько рыдать в подушку,
Нет босых детских ног, только лишь сапоги. А в кружку
Не бежит из крана вода, из банки не льётся компот,
Хорошо ещё, если дождь её дно парой капель польёт.
Дом, крыльцо перед ним, должны были стать покрашены
В цветы, но теперь даже стены обезображены.

В книгах больше нет напряжения, фильмы не держат в страхе,
Трудно отыскать день, чтоб не шить след пореза в рубахе,
Если вдруг чей-то праздник, то вместо застолья, тоста,
Будет лишь мысль о том, как день завтрашний встретить просто.
Быть может, певчая птица, если научится чирикать по-людски,
Прилетит, и расскажет о счастье, и уронит перо от тоски.

Возьму на скаку коня -
Ветер то бишь, что вкруг меня
Скачет, подняв седло,
Обидчикам всем на зло,
Выскочу со двора,
Без вил и без топора,
И ночь украдёт свет дня,
Бессонницу и коня.

А мне предстоит ещё путь -
Был ветер, стоит вернуть,
Не мой он, гулящий, вид-
но, оттого и назад не спешит.
И я пробегу через лес
К равнине, где он исчез,
Лишь бы, пока я так смел,
Дух затаившийся не одолел.

По линии колосистой ржи,
Ночь выставит охранные рубежи,
Чтоб я совсем остыл,
Молодой потерял свой пыл,
А там, во ржи, до утра,
Резвиться станут ветра,
И чёрт его знает, какой
Мой из них, а который чужой.

Брошу, рукой махну,
Секунду (от пыли чихну).
Эх, завтра утром, наверно,
Почувствует солнце, насколько безмерно.
И даже если деревья все
Поднимутся к небу во всей красе,
Никто б и носом на них не подул,
Я ветер отсюда спугнул.

Разве зарядит гармонь
Вечером в доме, и конь
Сделает нам одолжение -
Вернётся в своё положение,
Станет нам пыль взбивать,
Над головой скакать,
Пустой положил пакет,
Секунда прошла - его нет.

Утро захочет забавиться,
То греть, то морозить - как ему нравится,
Видно, лишь строгая ночь
Гнала развлечения прочь.
Завтра темнее станет
Ещё. Если сон нагрянет -
То ночь украдёт меня,
И моего коня.

Пора вспоминать, как писать письма - вчера изволила непогода
Испортить жизнь проводам. Найти бы ключи от комода,
Где не только бумага, что служит розжигом для печи,
Но и та, которую прежде поэты пускали под строки в ночи.

Сегодня красивый рассвет, написать можно сидя на крыльце,
С отраженьем дымка из труб, и раздавленным комаром на лице,
А вокруг только знай - заборы, и любых разновидностей крыши,
Роса на траве, а в траве внутренности принесённой котом мыши.

С утра всё же прохладно, даже кот, отморозив хвост, просится в дом,
Забор, как на зло выше, в стороне, где сейчас наслаждаться теплом
Можно под солнцем. К магазину так лень прокатиться,
Лучше днём, если вообще он сегодня захочет открыться.

Обратить бы вниманье на облако, что в форме то льва, то лошади,
Но сейчас оно солнце на огромной небесной площади
Нашло место закрыть, будто синь ограничена где-то.
Мнётся лист на коленках, цвет меняет, подобно рассвету.

Можно было б сходить до соседней деревни туда и обратно пешком,
Или съездить на велосипеде, с наполовину спустившимся колесом,
Но вчера привезли щебень, нельзя далеко отойти от двора,
Неплохо б знать дело, только руки не думают, работать с утра.

Если почистить калоши - с них, кажется, упадёт половина объёма Земли,
Падала б и трава, но её вчера пламенем удушливым жгли,
И с запахом от костров, пятнами от ирги, проигрыш птиц оперетт,
Можно будет порадоваться за этот прекрасный рассвет.

Ты знаешь, так сложно говорить прозой,
Ты знаешь, стихами ещё труднее,
А ты так дорожишь подаренной розой,
Будто она даже слов важнее.
Слишком холодно в мае, чтобы мечтать,
Как к вечеру гроза позабудется,
В парке клён что-то звёздам сейчас загадать
Попробует, и замолчит, иль не сбудется.

И слышно лягушек в пруду, за двориком,
На радость цаплям берут октавы выше,
Как было сказано каким-то историком:
"Время меняется, повседневность не слышит
Будущего". Всё довольно-таки циклично,
Пастух погонит коров на пастбище,
И станут жевать они травы, как обычно,
Немного погнув заборчик на кладбище.

Ты от общества отдельно, Аляской,
Не слышишь, и не желаешь чего-то резкого.
Если лет через десять увижу с коляской, -
Подумаю, что ты украла соседского.
Пока за окнами крутится колесо
Обозрения, и кто-то дурной открывает двери,
Ты смотришь в окно, и ешь из банки рассол,
Зная, что я словам не поверю.

Грустное стадо страдающих от голодомора
Мух, пытается стать меньше оконной сетки,
Или найти дыру, а зима, надеюсь, не скоро,
И не выйдешь спокойно до старой беседки.
Я вижу в окне твоём свет, экономить лишне,
Скоро вообще по-другому всё будет, но слыша
Истории о том, как подруги и яблока с вишней
Не могут позволить - надежда становится тише.

А у меня во дворе вместо горок построят стоянку,
Сейчас автомобили люди предпочитают чаще,
Чем новые жизни. Тебе не придётся купить манку,
Чтоб слышать не в фильмах смех, а настоящий,
И если я правильно понял - всё не так
Быстро закончилось, вернее, хранится,
И сердце твоё затаилось, как страшный враг,
Зная, что по-честному с тобой не сразиться.

Так начнётся любовь, когда в августе холод придёт,
Станут ливни шуметь, и по крыше стучать хаотично,
Так начнётся любовь, когда школа детей заберёт,
И когда будет день чуть тоскливее, чем обычно.

Так начнётся любовь, когда утро застелет туман,
И в лесу ляжет заяц, который сбежать не успел
От людей. Я пойму твою тайну, обман.
Будет день, когда где-то застанет нас артобстрел.

Начнётся любовь в часы беспокойства и страха,
Когда кто-то из нас упадёт, карабкаясь в бездне.
В этот день нам двоим будет суд, и поставлена плаха,
В этот день, может мы разлучимся, сразившись болезнью.

Тебе обязательно нужна будет очень защита,
Наверное вместе мы станем жить в бедности, голодать,
Ты мне позвонишь, скажешь: "Машина разбита",
Я тебе напишу: "За квартиру мне нечем отдать".

Зародится любовь, как придёт испытаний дорога,
Когда станет понятно, что многое нужно отдать.
Ты скажешь: "Уйду", но воздушная снова тревога,
А в зале, под люстрой, лампа начнёт затухать.

На другой стороне будет крыши срывать ураганом,
Кто-то в гости захочет, но реки размоют мосты.
Так начнётся лишь день, чёрствым хлебом, разбитым стаканом...
Так начнётся любовь - с несчастий и общей беды.

Когда-нибудь ты родишь на свет прекрасного ребёнка,
И над моим потолком будет весь вечер нескучно и громко,
Росчерками пера я выведу на почтовом ящике,
Что он всё ещё ждёт писем, и настоящий, кем
Поставлена снизу печать, сообщает, что времени в
Обрез, если слегка, образ жизни не переменив,
Забыться в отчаянье, всё может кончиться не как в романах,
Хорошо если не потеряешься в пяти океанах,
Но ведь может и быть по-другому, сколько ты не прописывал диалоги,
Сюжетные повороты, ставил задачи и сроки,
В конце концов, из этого лишь начало не сменится точно,
Остальное же - пыль, вселенная не держится прочно.
Высчитывая звёзды, подумается, что путь предрешён,
Никто не погиб бесславно, от трона не отрешён,
А в конце может детством повеять в момент любой -
Школьный двор, и детей поток - моря прибой.

А вчера было солнце, читая прозу
Вспоминалось прошлое, небольшой набросок.
Я не заметил, которую занозу
Уже загнал, бродя по полу из досок.
Смотрел в окно - представлялись трубы
Заводов, что в городке дымили,
Где я жил в детстве, и скрипели зубы,
Когда хвосты от выбросов плыли.

Хотелось в кресло, но рифм голодных
Всё не хватало, чтоб насытиться всласть.
Я, слава богу, не ем животных,
А вот над вкусами строк не имею власть.
В кармане должен быть карандаш, это
Во-первых. Он не должен заканчиваться -
Во вторых. Потому, что не любят поэты,
Когда нечему, чтоб слог родить, подворачиваться.

И вот, я хожу по комнате шагом,
С которым Земля делает вид, что вертится,
Только она большая снаружи, знаком
Не подаст извещенье, что нужно встретиться,
У меня всё сложнее, я значительно меньше Земли,
Но внутри не вмещается много
Чего, например - паруса. корабли,
Всё, с чем сравнится строка - слов дорога.

Лампочка светит, как будто и нет
Её здесь, за окном, как на зло, время суток,
Когда лишь от звёзд ожидаешь свет,
И квартиры теснее собачьих будок.
Я буду записывать всё, что сможет
Восстановиться, образы, мир ос-
тановок, трамваев, и всё, что тревожит,
Или просто Россию, где однажды вырос.

Если станет ещё темней - выйду в сад,
Где проблема опять же осталась, но
Хотя-бы нет крыши. Когда-то закат
Стал красить, и бросил небесное полотно.
Сбивая с толку, ветер стучится
В калитку, заставляя думать, что гости.
А вчера было солнце... Сегодня не спится,
Лишь дрожит позолота вдали на погосте.

Здесь растут кипарисы, их рваная тень
Скрывает художника кисти небрежность,
Что бросил пейзаж. Тебе может и лень
Встать с кровати, но я не приму неизбежность.

Стрелки часов разучились нам лгать, -
Скоро будут открыты ворота; и зал,
Что придётся опять чрез толпу рассекать,
Станет местом, где я впервые устал

От тебя ли, от времени, от безделья,
Всё равно завтра всё обернётся в изгнанье
Тёмной ночи. А рядом в домах - новоселья
Гулянье. Мне уже нет оправданья.

Разучишься петь, танцевать, притворяться,
Забросишь уход за фиалкой у лестницы.
Если б роман мой не стал зарождаться
На первых страницах, то следуя вестнице

Горя, то есть - той птицы на проводе,
Я бы совсем стал тебя избегать,
И пока я живу скорее, где в молоте,
Занесённым над наковальней, опять,

Обнаружатся признаки металлолома.
Словом, всё уж готовится к новой судьбе,
А ты до сих пор думаешь по-другому,
И вряд ли получится перечить тебе.

Оно даже к лучшему, что в этой картине
Останется просто замазанный слой,
И только по этой одной лишь причине,
Мы не поместимся здесь и с тобой.

Моя милая, вместо письма, и вообще рукописных творений,
Я бы мог всё сказать и при встрече, если без всяких сомнений
Таковая возможна. Но годы работают как у станка,
Производят минуты, новый дом стал развалиной без чердака.
У деревьев напротив - чем дальше, тем роскошь сильней,
У поэтов, чем больше бумаги, тем строки длинней.
Почему-то закон, по которому всё должно только расти,
Часто вводит свои исключенья. Услышав "прости"
В сотый раз, ты по-прежнему заперта вновь
За дверьми. Если слышится слово "любовь"
Больше прежнего, то самой её трудно дождаться. И вот,
Я не знаю, что делать. С одной стороны эшафот,
А с другой - твоё имя, и единственный цвет у волос,
Тихий каменный двор, чёрный след бесконечных колёс.
Ты просила дождаться, просила помочь, проводить,
Если б день не кончался, смысл отпал бы вообще уходить.
Но он кончился. Это выдумки, насчёт нескучного продолжения,
Я даже не могу, не смеясь, дописать серьёзные предложения,
Потому что всерьёз не приму фонари, что должны ночью быть
Чем-то вроде хранителей счастья. Прошу извинить,
Если кто-то уж спал, я сейчас громко хлопнул дверьми.
Я роняю листки, всё запомни на них, подними,
Может завтра по радио, или что сейчас слушают, в
Общем, голос услышится мой. После браней и мысленных битв.
Моя милая, слово с тебя, что смогу рассказать тебе завтра
Всё лично. Не проспи чаепитье и завтрак.

Открывается май ненавязчивым стуком замка,
Лес зелёный густеет, посёлок стеною закрыв,
Небо стало б как море, но в нём корабли-облака
Покачнулись легко, синеву своим пухом размыв.

И над крышами бель от таинственных форм, очертаний,
Где-то в выси летел самолёт, как вдоль снежной, хрустящей тропы.
Скоро будут дворы здесь и множество маленьких зданий,
В палисадниках розы станут листьями прятать шипы.

Облака, одинокие, правда, в едином разбросанном стаде,
То скрываете солнце; обожжётесь - плывёте вперёд,
Если б были похожи на вас те листы, что я скомкал в тетради,
Когда знал уж заранее - строк моих боль ни к чему не придёт...

Здесь не стелют асфальт, и по грунту, на велосипеде,
Если ехать за вами, то ветер развеет тоску.
Облака, кто ж вы есть, кони ль в небе? Большие медведи?
Друг за друга цепляетесь, роняете в сини лоскут.

Я хочу посидеть, помечтать, посмотреть на вас снизу украдкой,
О, создания неба, влекущие к счастью навек.
Но вы рядом с солнцем, а я со своею тетрадкой,
Беззаботный полёт ваш уже не повторит человек.

Ты родилась чудесной малышкой,
В тебе души не чаял весь дом.
Ты играла с куклой и мишкой,
За мамой на кухню стремилась ползком.

Стала расти, посла в детский сад,
Собирала ромашки и васильки,
А несколько мальчиков, глупых ребят,
Косички трепали твои, дураки.

Ты плакала часто, нашла двух подружек,
Вместе гуляли, женихов искали.
Одной ели ложкой, с одних пили кружек,
И часто, сев на качели, мечтали.

В школе ты стала первой красавицей,
На все дискотеки ходила зимою.
Искала ребят, кому бы понравиться,
Грустила, когда не общались с тобою.

Окончила школу - смогла, поступила,
На первом же курсе знакомиться стал
С тобой парень один. Ты всё позабыла,
Когда на свиданье тебя он позвал.

Три года прошло - вы свадьбу сыграли,
Жизнь уж семейная, вся ты в заботах.
Стирку включаешь с утра, ну и дале,
Накрасив ресницы, бежишь на работу.

Вот и пришло забеременеть время,
Волнуешься слишком, хотя и нельзя.
Пусть это счастливое, но тяжкое бремя,
Такая твоя по жизни стезя.

Родился ребёнок, пропали все ночи,
Он плачет, на первый взгляд без причин,
Ты его кормишь, даёшь что захочет,
И нежно целуешь - любимый твой сын.

И так бесконечные переживания,
Когда подрастёт - тревоги за всё.
Из школы звонят: "Он пришёл с опозданьем",
Потом он гулять. Куда занесёт?

И вот, много лет проходит, однажды,
Появятся внуки, весь день у плиты ты,
Чтоб только в порог в приезд их каждый -
Они с тобой счастливы были и сыты.

Вся жизнь у тебя не проста, но справлялась,
Не впадала в отчаянье по каждой причине,
Ради детей, мужа, внуков старалась.
Ты женщина! Ты - всегда героиня.