Романс

Не говори, что нет души во мне,
Когда я тень её напоминаю,
Мне так легко забыться не в себе,
Душой своей к твоей душе слетая:

Любви я странник, ищущий приют,
Бродягою бреду от дома к дому,
Ни ждан, ни гадан, к сроку я приду,
Как тот больной, неся воды больному.

И никогда не верь, что я герой,
Что все снесу я муки у Любви,
Что за неверия в Любовь чертой
Не раздаю себя до нищеты;

Зачем душе из края в край земли
Лететь, как ничего нет без Любви.
Зачем душе из края в край земли
Лететь, как ничего нет без Любви.

Бумажных змеев в вышине
И птиц я помню в синеве;
И слышал я, как ты травой
Бежал за юбкою со мной…
О, ветер, мне поющий век,
О, ветер, звонкий, где ты, где?

Я видел шалости твои,
Но мной ты был неуловим.
Я знаю, ты со мной играл,
Неся в неведомую даль…
О, ветер, мне поющий век,
О, ветер, звонкий, где ты, где?

Промчав меня через метель,
Ты юн остался, поседел?
По долам и лесам бродя,
Неужто потерял меня?
О, ветер, мне поющий век,
О, ветер, звонкий, где ты, где?

И вот вам зал славы в замке родовом,
Украшенный коврами, и дорогим добром,
Оружием, гербами, и всюду блещет честь
Ко свадьбе несравненной леди Бесс.

И всякие там яства, заморское вино,
Грозили пир дать славный, какой заведено,
Олени, дичь, жаркое, да разве было съесть
Всего, чем стол ломился на свадьбе Бесс.

Вся Англия о свадьбе трубила, не соврать,
И потому под замок сошлась велика рать
От лордов именитых до знал их только бес,
Чтоб полюбоваться красоткой Бесс.

Под звон всех колоколен ступил жених в собор,
За ним вошла невеста подобием le fleur,
С таким кортежем леди, миссис и метресс,
Какого в Бетнал Грин не видывала Бесс.

И вплыли затем со свадьбой в пышный зал
Искусные танцоры и музыкантов вал,
И на пиру дворяне, и всякий из господ
На милую невесту смотрел открывши рот.

Когда роскошный ужин подразвязал язык,
Пошли тут разговоры, поднялся шум и крик
О дочери слепого, какой из нищеты
Горы золотые насыпал для четы.

И хохотали лорды: «Нас трудно насмешить,
Но где ж весёлый нищий, хотели б мы так жить!»
И покраснела Бесси, сказала: «Господа,
К лицу ли будет чести слепая нищета?»

«О, скромность украшает миледи, чёрт возьми!
И мудрость её речи вдвойне перед людьми,
Но за отца не бойся – в убожье нет стыда,
Когда за неё платит девичья красота!»

Но только прозвучали надменные слова,
Явился слепой нищий одет для торжества,
На нём был боннет синий, украшенный пером,
И он сказался пришлым бродягою-певцом.

Он не желал, чтоб Бесси признала в нём отца,
И обнимал он лютню – кормилицу певца:
«Хозяюшка, дозвольте, я пропою вам песнь
О честной, милой деве, миледи Бесс».

Струны его лютни скончали вокруг шум,
И музыка простая легла на грусти грунт,
Печалью сердца тронув, он отворил уста,
И полилася песня, как тихая вода:

«Жила-была девчонка, как месяц май юна,
Самой королеве в красе была равна,
И прыгала счастливой, хоть нищ её отец,
Который нежно звал её – малышка Бесс.

И был хотя он нищим с протянутой рукой,
Копил он по копеечке для дочки дорогой,
И горы золотые просыпал он с Небес,
Когда малышка Бесси невестой стала Бесс.

И если кто отважен смеяться тут над ней,
Её отец докажет, кому быть тут смешней,
И коль кому охота знать истинную честь,
Ответь тут предо мною за имя моей Бесс!»

Тут кровь, прихлынув к лицам сиятельных гостей,
Отхлынула, бледнея, пред мужеством очей,
И, наконец, признали все чести голоса:
«Любому в честь взять дочку такого вот отца!»

И дочка-невеста, краснея за слепца,
Кристальными слезами умылась за отца,
«Простите, лорды, папу» – взмолилася она –
«Его любовь слепая, и всё из-за меня!»

«Любви его отцовской от нас не утаить,
И в день такой счастливый нельзя суровым быть,
Но всё ж он благороден, неважно, что он слеп,
От рыцарей не спрячешь за нищетою герб;

И потому, товарищ, дозволь и нам прозреть –
Кого имеет честь здесь лютня твоя петь:
Откройся нам без страха, умрёт всё в стенах здесь,
Кем был ты до того, как появилась Бесс?»

«Так слушайте, милорды, ещё я вам спою
Песенку о нищем, но только вас молю,
Если в моём пенье вдруг прозвучит фальцет,
Не дайте мне ни пенни за жалкий мой концерт» –

«Когда наш король в правленья первый год
Во Францию за лилией отправился в поход,
Он подвигов свершил – их всех не перечесть,
Но не было ещё на свете моей Бесс.

И мужества было немало в тех боях
Рыцарей славных и лордов короля,
И юный Монфор искал там тоже честь,
Но не было ещё на свете моей Бесс.

В сраженьях Монфор не падал лицом в грязь,
Но встретил удар, лишивший его глаз,
Его жизнь, конечно б, окончилась в ту ночь,
Когда бы деву ангел не слал ему помочь.

По полю блуждал её надежды взор,
Ведь ангел сказал, что жив её Монфор,
Его она нашла под грудой мёртвых тел,
И рыцаря спасла l’amour мадмуазель.

Мы жили дорогой у милости людей,
Моля за Христа ради, тянули руки к ней,
И Англии добравшись насилу до святынь,
Остались подаянья просить на Бетнал Грин.

Благодаренье Богу, нас приютили тут,
Хотя в нужде, но жили, благословляя люд,
И в утешенье горя милостью Небес
Явилось ко мне счастье – моя малышка Бесс.

Приспело, милорды, окончить эту песнь,
И чаю не обидел я никого вас здесь,
Сорок зим и вёсен подбирал в грязи
Старый слепой нищий с Бетнал Грин гроши».

Грустнее той песни никто не певал,
Молчал сражённый ею рыцарственный зал,
Рыдали дамы горько от дев до баронесс,
Жалея слепого и дочку его Бесс.

Невесту целовали, и говорили ей:
«Не нужно, дорогая, напрасно слёз не лей,
Кто знает своё завтра – тюрьма или сума,
Тем более, что браки вершат все Небеса!»

Давайте же прощаться, и выпьем всё до дна!
Чтоб всяк был в браке счастлив отныне навсегда,
Как рыцарь благородный, любить имевший честь
Прекрасную дочь нищего – миледи Бесс!

То песенка о нищем, старом и слепом,
И дочке его нежной, как розовый бутон,
О рыцарях отважных, забывших про принцесс,
Как не было милее и краше крошки Бесс.

Но трижды распрекрасна, была она бедна,
И не было в приданом за нею ни рожна,
В отличье от богатых и знатных пудр-невест,
Чтоб принц какой свалился к бедняжке Бесс.

И вот в печали Бесси сказала как-то раз:
«О, папа, добрый, с мамой, хочу покинуть вас,
Искать по свету счастье, не ждать же его здесь».
И принарядилась хорошенькая Бесс.

Была Бесс самой чистой, невинной красоты,
И в платьице убогом растаяла, как дым,
Она мать с тятей кинув, ушла под вечер в лес,
И те, вздохнув, взрыдали о дочке Бесс.

И вот пришла голубка на Стрэдфорд-Боу в ночь,
Где было ей так страшно, и некому помочь,
В слезах она взмолилась, кляня свой тяжкий крест,
Кому б не стало жалко овечку Бесс.

Топтала она ножки до солнечного дня,
До тракта в город Ромфорд совсем-совсем грустна,
Где полк гвардейцев сразу влюбился в неё весь,
И пили все солдаты в корчме за крошку Бесс.

И месяц ещё мимо с того дня не прошёл,
Корчмарь с хозяйкой рады, и все-все-все, изволь,
Спешили с нею дружбу сердечную завесть,
Влюблённые по уши в очаровашку Бесс.

Ах, дождиком полились тут злато с серебром,
И песнями струилась любовь при том при сём,
Пылали страсти жарки, и всякий в драку лез,
Затем, чтоб улыбнулась ему красотка Бесс.

И всякий птенец в Ромфорд с мамина гнезда,
Летел в её объятья, она же не горда,
Любви ведь не убудет, к чему девчонке спесь,
Такой красивой, доброй, как душка Бесс.

Четыре кавалера пристали к ней с венцом,
И был ответ им скорым – не торопить с попом:
«Зачем вам, джентльмены, супружеский венец?
Когда всех четверых вас любит Бесс!»

Во славе и удаче к ней рыцарь молодой
Ходил под маской в тайне с вечернею звездой;
Другой сановник видный, имевший в свете вес,
Как вор, в окно стучался к малышке Бесс.

Негоциант богатый – из Лондона купец,
Звал замуж её статно, делец всегда делец;
И даже сын кабатчика из кожи напрочь лез,
Пасть в бою готовый за лучшую из Бесс.

«Когда, – сказал ей рыцарь, – согласна за меня,
Моею станешь леди, слугою твоим я;
Желаешь, сердце выну своё из груди здесь,
О, сжалься надо мною, голубка Бесс!»

Сановник робко молвил: «Миледи, плиз,
Брадой я припадаю к вашим ножкам ниц!
Парчу, шелка и бархат, карету и портшез,
Всё дам за ради бога, я крошке Бесс!»

«Ха-ха! – сказал ей важно торговый гость затем, –
Ты в Лондон переедешь со мной на зависть всем,
Куплю я с потрохами кого угодно здесь,
И корабли с дарами швырну под ноги Бесс!»

Ах как вздохнула Бесси! сказала шепотком:
«Я в воле мамы с папой, ступайте к ним рядком
За их благословеньем, и милостью Небес
Кому-то станет верной женою крошка Бесс».

Так всем она сказала, и радостью полны,
Наперебой спросили у Бесси женихи:
«Готовы мы теперь же им в ноги пасть, как персть,
Скажи же, где живёт отец твой, наша Бесс!»

«Его найти нет проще, на Бетнал Грин слепой
Есть старый грязный нищий – мой батюшка родной,
Он в милости у Бога сбирает каждый пенс,
С любовью вспоминая свою дочурку Бесс.

Отмечен он известно и Богом, и людьми,
Звонит он в колокольчик, и пёс шагает с ним,
Он дряхлый, глупый старец, убитый горем весь,
И я его кровинка, сердечко его, Бесс».

«Нет-нет! – купец отрёкся. – Я нищим не родня!»
«И мне тебя не надо» – ответ был корчмаря.
«Смутьяны все бродяги! – сановник поднял перст. –
Мне жаль, но я не пара бедняжке Бесс!»

«Как быть, – сказал тут рыцарь, – иль худо без добра,
Любовь, даётся даром, будь нищ ты, или граф,
И красота земная есть чудо из чудес,
И кем бы ни была ты, я твой на веки, Бесс!

Поехали со мною немедля в Бетнал Грин…»
Но выступил по виду суровый господин:
«Куда, брат, торопиться – оставь девчонку здесь,
Или простись навеки со своею Бесс!»

Но рыцарь не послушал, и на исходе дня
Украл свою подружку, угрозы все презря,
И бросилась погоня, едва ль не Ромфорд весь,
Влюблённых до безумья в крошку Бесс!

Они неслись, как ветер, с огнями средь равнин,
Пока Бесс не настигли пред домом в Бетнал Грин,
Тут рыцарь улыбнулся, взял меч наперевес,
И честь по чести бился за леди Бесс.

О, если б не поспело спасенье из беды,
Погиб бы рыцарь смелый от роковой любви,
Но кончилось сраженье, мечи поникли все,
Когда из дома вышел отец милашки Бесс.

И палкою своею сражался тот слепой,
Закрыв собою Бесси, он молвил со слезой:
«Пускай я стар и беден, и на груди лишь крест,
Но ангелы хранят мою малютку Бесс.

И если б гора злата свалилась вдруг с небес,
И пала перед вами за ради моей Бесс,
Она бы вам пропела святою трелью месс,
Что перед вами леди – дочурка моя Бесс?

Но прежде мне ответьте, и клятву дайте здесь,
Что золото ей купят у вас любовь и честь!»
И хором все вскричали: «Клянёмся! Так и есть!»
И нищий улыбнулся: «Вот мой платёж за Бесс!»

Он посохом ударил по крыше над собой,
И с неба вдруг пролился на всех дождь золотой;
И лишь не удивился тот рыцарь молодой,
И старый слепой нищий, довольный сам собой.

Капелью золотою, звеня, тёк потолок,
Текли ручьи сокровищ у них промежду ног.
И в ножны меч свой рыцарь, смеясь невмочь, убрал:
«Дай пять, весёлый нищий!» – и он перчатку снял.

«Ты твёрдо держишь слово, как меч в честном бою,
И дочку свою Бесси тебе я отдаю,
Но только, умоляю, – шепнул слепой отец, –
Тут вот сто фунтов, невзрачно платье Бесс…»

Все господа под звуки монет «динь-динь-динь»
За животы держались над нищим с Бетнал Грин;
А те что подъезжали с женитьбой к крошке Бесс,
Волосья себе драли, оставшись Бесси без.

И рыцарь распрекрасный поцеловал здесь Бесс,
И вдруг все в ней признали высокой леди честь.
Великолепней дамы никто из всех мужчин
Не зрел, как дочь бродяги с Бетнал Грин.

О свадебном кортеже и пире на весь мир,
О благородных лордах и дамах, мон плезир,
Поведаю я после, за чашею второй,
Когда из башки выйдет дым хмельной.

Теперь же, бога ради, спешу на Бетнал Грин,
Где жил допрежде нищий, а ныне – господин,
Допета эта песня, её продолжит песнь,
Где свадьбу воспою я леди Бесс!

Романс

Устав, молила только смерти я,
Чтоб зреть пустыню божью, не кляня
Ни смеха мерзкого ничтожества,
Ни веры чистой в горе забытья,

Ни чести у бесчестия в долгу,
Ни чистых дев позорящего блуда,
Ни верности в предательском плену,
Ни сильного во власти у недуга,

Ни языка искусного пред властью,
Ни знания безумного вранья,
Ни извращенья жизни истин ясных,
Ни лжи во благо для цветенья зла:

Устав всего, хотелось мне уйти,
Но у любви покоя не найти.
Устав, всего хотелось мне уйти,
Но у любви покоя не найти.

Чтоб не пустить в ход злого языка
И тайн не выложить всех о любви,
С моим концом сваляй ты дурака,
И в вазе всем ночной меня яви.

Добавь, коль ваза будет не полна,
Побольше, чем лежалое моё,
Для веса моего под крышкою (…),
Чтоб не купилась правда на враньё:

Чтоб истинной любви не быть в горшке,
Не дай болтаться ей на языке,
Мои прах с именем зарой в песке,
Чтоб ни тебе, ни мне не быть в (…)

Язык не может даже говорить,
Что ни тебе, ни мне не полюбить.

Что лучше, больше рассказать вам сможет
Признанья: «Ты один на целом свете…»
Чей взор бывает в мире всех дороже,
Способный молча тем же вам ответить?

Того и тоньше воздуха перу
Не передать ни толики стиху;
Но если кто в стихах шептал: «Люблю!
Тебя!» - то слава вечная ему.

И стань он тенью музыки твоей,
Лишь выделяя органично соло,
Прославит скоро он среди людей
Неподражаемый в любви свой голос.

Слова любви не терпят суеты,
Их в тишине храни ты от беды.

Романс

Не ты ли мне свой образ тайно шлёшь
Моим очам усталым по ночам?
И сны мои из ревности крадёшь,
Меня к своим не подпуская снам?

Иль, может, дух твой, мной томим, летит
Так далеко за тем, чтобы следить
У одиночества мой стыдный вид,
Из ревности и в снах готовый мстить?

Увы! любовь твоя не так сильна!
Моя любовь меня лишает сна,
Моя любовь играет за меня
Твою любовь сама с собой одна:

И я смотрю в сне образ дорогой,
Где он далёк, и близок не со мной.
И я смотрю в сне образ дорогой,
Где он далёк, и близок не со мной.

Чьим сном ты соткан, в чьих очах возник
Твой лик в игре теней всех таинств разом?
Где всякому для чувств дан только миг,
Ты все их вдруг являешь странно глазу.

Адонис облик твой с своим сравни,
Ушёл бы в тень твою к стыду навечно;
Елены образ, чтимый искони,
Ты б в греческих чертах затмил конечно,

Звуча твореньем осенью весны;
И только в ней ты появись на миг,
Твоих щедрот ей снятся вьяве сны,
Таинственность каких лишь ты постиг.

Во всей красе своей даёшь ты греться
Тебе безмерно преданному сердцу.

Романс

Что ты о ней, не обо мне жалеешь,
Беда, но я в беде той не одна,
И лишь нести её мне тяжелее,
Под плач Любви, что мной омрачена.

Меж двух обид в Любви я вас прощаю,
В твоей ко мне, ты всё же мной любим,
И хоть любовь меня за то ругает,
Несу её, как светоч над больным.

И если вдруг тебя я потеряю,
Иль ты её – Любовь во всём найдёт,
В её находке, за двоих страдая,
Возьму я крест святой за муки тот:

И, аллилуйя! – я с тобой в разлуке,
Средь грёз любви терплю сладчайши муки!
И, аллилуйя! – я с тобой в разлуке,
Средь грёз любви терплю сладчайши муки!

Ответь за всю мою любовь! За всю!
Твоя молчала что, чего ждала?
Щедрее нет любви, что я несу –
Я всю себя тебе в ней отдала.

Любовью за любовь ответь сполна,
Любовь к любви не может быть нема,
Но берегись обманывать себя:
Любовь без сердца – на душе зима.

О, я прощу тебя в ней, сладкий вор,
Но укради мою больную душу,
Любви ль не знать, смертелен ей укор
Злой ревности, заткнувшей горем уши.

Пусть в сладострастии ослепну я,
Паду в грехе, когда я не твоя.

Что скажет музы мне потерян взгляд,
Когда на лиру льёшь ты сладкой влагой
Свой шёпот, и неповторим твой такт,
Хоть всю покрой пером в стихах бумагу?

О! если ты найдёшь во мне созвучье
Ответных глаз, себя благодари -
Возможно ли смолчать во взоре жгучем
В твоем творенье пламенной любви?

Десятой Музой ты пленишь скорей,
Чем те стихами старые все девять;
И сила та, что на твоём пере,
Пусть будет вечность бесконечно сеять!

И муза хрупкая моя в ней вспой
С мольбой, дарить ей счастье под тобой!

Романс

Ну что ж, пускай – отныне мы не пара,
И хоть любовь у нас с тобой одна,
Мне боль разлуки остаётся карой,
Где одиночество не знает дна.

Пусть равен взор любви соприкасанью,
Какого не разнимет жизни зло,
Но у любви один враг – расстоянье,
Где чаянье крадёт восторг её.

Я не смогу тебя уже увидеть,
Чтоб боль в очах тебя не обрекла,
И не ищи взор ласковый мой в свите,
Сама тебя не позову пока:

Ах, нет, не так – в любви ты мой навеки,
О, распахни свои мне, милый, веки!
Ах, нет, не так – в любви ты мой навеки,
О, распахни свои мне, милый, веки!

Когда тебе я умиротворённым
Предстану у могилы сам не свой,
Взгляни с улыбкой прежней благосклонно
На бедный лик любви своей былой,

Пускай слова святою станут ложью,
Скажи, что и в гробу лежу красив,
Ложь во спасение всего дороже
Любви моей, а не красивых рифм.

О! лестным удостой меня словцом:
«В сём веке Муза шла за сим поэтом
Из-за Любви его прекрасной в нём,
Чтоб, как цветы, он ей дарил сонеты.

Но коль он мёртв, пусть пишут нам поэты
Свои сонеты, но не про любовь!»

Романс

В твоей душе вселенная любви,
И тот, кто ею брошен, умер словно,
Среди влюблённых узников живых
Я слышу по себе звон похоронный.

О, сколько слёз святых крадёт любовь
На свой алтарь отверженных влюблённых,
Чтоб иссушить до смерти, выпить кровь,
И бросить их живых, как будто мёртвых!

Могила ты! для мертвецов живых,
В дарах святых, кто был тобой обманут,
Ты часть меня из слёз и мук моих,
И всех влюблённых над тобою саван:

И я бреду с влюблённою толпой,
Где ты и я, в могиле все одной.
И я бреду с влюблённою толпой,
Где ты и я, в могиле все одной.

Песня

Есть добрый ангел у меня и злой,
Два духа везде следуют за мной:
Один хранит меня в беде любой,
Другой повсюду с горем и бедой.

За женским счастьем следуя беда,
Смеётся злобно доброму в глаза,
И чёрной зависти ко мне полна,
Плюёт на крылья белые со зла.

И добрый ангел мой уже не бел,
С мною вместе за двоих чернел,
И каждый мучая меня в борьбе,
В аду любви со мной сгореть хотел.

Мой чёрный ангел мне же на беду,
Но веря белому, я счастья жду.
Мой чёрный ангел мне же на беду,
Но веря белому, я счастья жду.

Романс

Смахнув сон с век, встречаю хмур я день
С презреньем всем в очах к нему,
Но лишь твой образ я увижу в сне,
Мой ясен взор торопится во тьму.

И там твой призрак в сумерках плывёт
На крыльях света за спиною алых,
Так, словно утро, крася небосвод,
С восходом солнца слепнет в очах впалых!

О, как бы я желал очам своим,
Узреть тебя в тот день благословенный,
Когда ночь долгая уйдёт, как дым,
И сон её останется нетленным!

И нашей встречей в ярком ночном сне
Живу я ночью словно в светлом дне.
И нашей встречей в ярком ночном сне
Живу я ночью словно в светлом дне.

Романс

Ах, осень! право, надо ли ей жить,
И в тленье грешном ярко догорая,
Стремиться красоту свою затмить,
В цвета весны обличье обряжая?

Зачем ей красть портрет у мертвеца,
Фальшиво в нём изображая живость?
Зачем красе увядшего лица
Заместо розы на лице фальшивость?

Зачем ей жить Природы подаяньем,
Расходуя до капли кровь из вен,
В чьём кошельке одни воспоминанья,
Негодные и нищей на размен?

О, осени даёт она затем,
Чтоб у Любви знать цену перемен.
О, осени даёт она затем,
Чтоб у Любви знать цену перемен.

Пойдём за грань,
И прикоснёмся к белым крыльям,
К последним в осени усталым журавлям,
Упавшим с неба от бессилья.

Какие грустные глаза,
Они нам всем с тобой родные,
Над полем, слышишь голоса,
Зовут они к тебе, как вестовые.

Они вестят о счастье в небесах,
В огромных городах за облаками,
И мы, без крыльев жить устав,
Им отвечаем больше чем слезами.

И не случайно осенью в разлив,
Разлив всех чувств великой скорби,
Мы ждём, вдруг журавлиный крик
Окликнет нас отчаянно и больно.

Они посередине дня всплывут
Торжественны над зыбью поля,
И закурлычут, позовут
Внезапно из небес с мольбою.

Рванутся крылья с песней на простор,
Последней и высокой внемля,
И долго с клином полетит наш взор,
Роняя слёзы, покидая землю.

Город мраморный из солнца
в луже плещут голубки,
брызжут огненные кольца
в потемневшие зрачки.

Уже полдень, или только,
милосердия не ждёт
от жары под тенью тонкой
изнывающий народ.

Дождик в радуге над лужей
с белых крыльев голубей
на ладошках очень нужен
только девочке ничьей.

В голубых горохах счастье
под колоннами высоких ног
пляшет в радости глазастой
с пятки снова на мысок.

Рассыпается горошком
на базальте яркий смех,
обещая день хороший...
Жалко только не для всех.

Не для всех мир нов и ласков
в жаркий полдень городской,
из толпы глядят с опаской
на веселье в летний зной.

Не грусти, что день не светел,
за окошком льют дожди,
мы молчим, без разговоров
остывая по пути.
И мы едем, едем, едем…
С верхних полок смотрим вниз,
провожая на перроне
чьи-то встречи, взгляды, жизнь...
Тяжелеют наши взоры,
тонет в рельсовый уют
перестуков, переборов
ожиданье, что нас ждут…
...что на станции «Свиданье»
солнце в тонком летнике
раздает цветы с лучами
всем, кто верит по весне
в тихое, как поле, счастье
на двоих и без разлук...
Где любовь! Ты помнишь это,
не могла без наших рук
встретить радужное утро,
просыпаясь ото сна
на моей ладони грубой
в кудрях света и тепла!
Не грусти, что день не светел,
за окошком льют дожди...
Хочешь! мы с тобой уедем
в ожиданье впереди
долгих лет без расстояний
до превратностей судьбы,
где себя в ее печалях
отыскать бы не смогли...

Расставаясь со мной, не грусти,
Не грусти, обо мне вспоминая,
Только ты обязательно жди,
Встречи "вдруг" очень часто бывают.
Обязательно в майские дни
Новый мир распахнётся – я знаю.
Не гони птиц его, не гони!
Это праздник весеннего света!
Звуки, запахи все обними,
В платье новое солнцем одета!
Пусть играет небесный салют
Твоих глаз ослепительно ясных,
Удивляя все краски вокруг
Блеском в них сумасшедшего счастья!
И за прошлое тихо прости,
Как когда-то прощала так часто,
Забывая о нашей любви,
Что не всё у нас было напрасно.

Печаль в молоденьких берёзках
Созвучна русской красоте,
Я слышу в них источник отголосий
Высокой грусти о земле,

Где на ветвях у рук могучих
Всё небо в шум заплетено
Зелёных листьев между сучьев,
Природы ткущих полотно.

Оно кричит, и эхо повторяет
Сто тысяч раз великое – Люблю!
И каждый в том себя не чает,
Но только Родину свою!

Лежит кудрявая – упала,
Лежит всем телом, ровная, бела…
Присядь, погладь, и не жалей ни мало –
Она в тебя сквозь землю проросла.

Перед тобой пожертвовать собой
За взор один готов охотно,
Но если сжалишься ты надо мной,
К стопам твоим я ниц паду,

И ниже - к своему стыду…
Покорно расстелюсь ковром
Из пряных трав, душистым сеном,
Пред тобой! Рабом смиренным!

Рассыплюсь бисером!
Я прахом ссыплюсь!
Тропою лягу из росы
К неистовой,
Как волны бурные, любви!

Увы! Всё минуло, оставшись в прошлом...
Душа, изношенная, осторожно
На грёзы вешние глядит,
Но утонуть в них невозможно.

Только птицы поют над бедой невпопад,
С сердцем в такт всегда попадая,
Но не пробуй встроиться в певчий их ряд,
Эта музыка, нет, не такая.
Погоди, помолчи-помолчи,
Слушай миг неповторимый,
Как ручьём в переливах
Жизнь в небе звенит,
На свет душу из мрака вдруг вынув.
Словно солнце одето прозрачной весной,
Когда птицы в ладони слетают,
Небо кружится над головой,
В хоровод над землёй обнимая.
Улетай, обо всём навсегда позабыв,
Пой, как птицы, волнением сердца
Нестерпимый земле беспредельный мотив,
Из груди вырвав струнами нервы!
Ты не первый очнёшься потом не в себе,
Судьбе больше не веря,
Только песни твои летят по земле,
Будто птицы разбившейся перья.

Опять на цыпочках зима
Жалеет холодом убогих,
И нежная касается едва
Упавших листьями под ноги.

И боль, и слёзы, и любовь
Услышит, может быть, Всевышний,
Как мало им сказать осталось слов,
Что всё вокруг паденье листьев.

Люби иль ненавидь - не жди
От жизни жалкого прощенья,
О, грустно знать, что впереди
У прошлого прекрасные мгновенья.

Как больно слышать хруст листвы,
Раздавленной предзимними шагами,
И узнавать в минутах роковых
Себя с счастливыми глазами.

Пусть снег скорей обрушит свод,
И станет взор немного выше,
По чистому любовь опять придёт,
Пока её никто не слышит.

Дано ль забыть, кто так давно
всем сердцем был любим?
Полнее лей, мы вспомним всё,
все минувшие дни.

Припев

За всё, что было, друг ты мой,
за всё, чего уж нет,
До дна мы выпьем за любовь,
какой уж больше нет.


До дна из чаши выпьешь ты,
я за тобою вслед!
По кругу пустим чашу мы
за всё, чего уж нет.

Припев

Мы вспомним берега реки,
И на лугах цветы,
И как блуждали до зари,
И пели песни мы.

Припев

Как расставались горячо,
и не могли уйти…
И как, с тобою разлучён,
я море слёз пролил.

Припев

И жив я был надеждой лишь,
Увидеть тебя вновь,
Что ты ко мне, как я, хранишь
Забытую любовь.

Прощай, тюрьма, и цепи звон,
Прощаю трижды вас,
Макферсон рад, хоть с чёртом в ад,
В петле пуститься в пляс.

И жёг, как бог, его смычок,
Играл с души, аж в дрожь,
И джигу бил, не чуя ног,
И смерть не чуя тож.

Фью! Смерть! Ей пью! не просвистеть!
Я кровью ей в бою
В глаза плевал не раз, я и сейчас
Опять в неё плюю!

Любовью девы предан я
На смерть – всё чепуха!
Дала в окно мне плед она –
Любовь не без греха.

То лэрд О’Грант из Хайленд Санд
Меня застал врасплох,
И Питер Браун оболгал,
Чтоб Макферсон подох.

Когда б не стан и не тартан,
И будь палаш со мной,
Хотя бы с таном был весь клан,
Меня б не взять овцой.

Я жил татьбой и вёл разбой,
Не будучи лжецом,
И здесь, клянусь, жестоко месть
Воздать своим смычком.

Меня повыше им бы вздеть,
И скрипку взять мою,
Но ей не петь отныне впредь,
Не плакать никому.

Взрыдала скрипка больно вдруг,
Разбитая в щепу,
И он сказал: «Прощай, мой друг,
Видали нас в гробу!»

Ох, мама бедная моя,
Зачем сыночка родила,
Чтоб обвила его петля,
Качала бы ветла.

Прощай, земля, и будь светла
Под небом голубым!
Пусть трус дрожит всю жизнь, клянусь,
А я умру живым!

Пристал к пирсу в срок бриг-гроб*,
Но мёртв Макферсон был,
Его казнили раньше, чтоб
Он в море не уплыл.

Какой сквозняк, аж дрожь берёт,
И пусто в церкви, холод, чёрт,
И не согреешься с попом,
И деться-т некуд, как в пол лбом.

As cauld a wind as ever blew,
A caulder kirk, and in’t but few;
A caulder preacher never spak; –
Ye’se a’ be het ere I come back.

Речь Роберта Брюса к шотландцам перед битвой

Шотландцы!
Кто с Уоллесом лил кровь,
Вместе с Брюсом бил врагов,
Я позвал вас сдохнуть вновь,
Или победить!
День настал и пробил час:
Драться насмерть, или в грязь
Перед Эдуардом пасть...
Чтоб свиней кормить!

Чей тут зад уже в дерьме?
Кто тут заяц на гоньбе?
Кто готов ходить в ярме?..
Провались добром!
Кто Шотландии тут сын,
Меч из ножен с Брюсом вынь,
И сражайся, иль умри,
Вместе с королём!

Звон цепей нести позор
Сыновьям шотландских гор,
Лучше пасть в бою за то,
Чтобы жить свободным!
Глотки вражьи режь, пока
Всей не выпьем у врага!
Здесь, сейчас, и навсегда...
Победим, иль сдохнем!

Жила-была лошадка,
Жила себе не сладко,
Шла-шла и брык касатка
Дороги посреди.

Припев:
Старушка сдохла старика,
Кобылка бедняка,
Издохла кляча старика
За милю от Данди.

Была худа коняшка,
Спина, и круп, и ляжки,
От старости бедняжка
Скопытилась в пути.

Припев

Был пьяненьким хозяин мой,
И гнал кнутом домой
И в хвост и в гриву, и-го-го!
Пока не погубил.

Припев

Издохла кляча старика,
Кобылка бедняка,
Издохла сивка, вот беда,
И чёрт её дери.

К ПОЛЕВОЙ МЫШКЕ, ЧЬЮ НОРКУ РАСПАХАЛ МОЙ ПЛУГ

Малышка, сжалась вся в комочек,
Дрожишь осиновым листочком!
Да погоди, постой, дружочек,
Не убегай, глупышка!
Я не злодей, бежать по кочкам,
Скребком убить чтоб мышку!

Прости, прости мне человека,
Врага природы, раба века,
Когда смогу своей опекой
Содеянное мной
Исправить, делясь своим ночлегом
До гробовой доски с тобой.

Не бойся, знаю – ты плутишка;
Что ж? Жизнь нас балует не слишком!
Ерунда, из-за пригоршни ржи
Батрак не обеднеет –
Бог даст, с мышкой
Зиму мы преодолеем!

Твой домик всё равно разрушен!
Погибло всё, куда уж хуже!
Земля мертва, и глад снаружи
Лишь на ужин!
Не пережив декабрьской стужи,
Отдашь ты Богу душу!

Смотри – поля округ все голы,
Зима близка, и ветры стонут
Холодные в низине дола…
Чёрт! твою нору
Перепахать меня неволил
На горе и беду.

Пропали зря труды велики
Несчастной мыши-горемыки,
Судьба-злодейка одним чихом
Сравняла всё с землёй,
И не поможешь в нужде криком
Холодною зимой.

О, Мышка! - ты не одинока,
Кто обречён злой воле рока –
Сильнее нас с тобой жестоко
Он сёк под корешок,
И скорби боль с тех пор там только
Росла корнями за порог.

Ну-ну, дружок, ты в лучшей доле -
Не видишь горя носа боле!
О! Сколько я отведал боли,
Спроси былое!
Но ничего она не стоит
За могильною плитою!

Подай мне лодочку, дружок,
Я еду в гости к Чарли,
Полпенни вот, на бережок
Свези-ка меня к Чарли.

Мы по морским с тобой волнам
Поедем в гости к Чарли,
Нажми на вёсла, жить ли нам,
И умереть нам с Чарли.

О, только Чарли позови,
Трепещут пусть враги,
Чёрт не уйдёт от нас живым,
За Чарли отомстим!

Луной и звёздами клянусь,
И солнцем утром ранним,
Имей я двадцать жизней пусть,
Отдам их все за Чарли!

Всех сыновей я потерял,
За мир в бою все пали,
И всех бы снова я отдал
Сражаться насмерть с Чарли!

Песня входит в сборник «Якобитские реликвии Шотландии», составленный Джеймсом Хоггом в 1817 году по заказу Лондонского Общества Хайленда. Многие песни в сборнике были написаны или адаптированы Робертом Бёрнсом.

Уходит лето на зиму,
Дни смотрят на закат,
И реки тёмные к дождю
Под тучами гремят.

Пусть буря плачет и ревёт
В свой самый жуткий рог,
Спокойной ночи, день придёт
С восходом на порог.

О, всю Шотландию пройди,
И вдоль и поперёк,
Дороже мне в ней не найти,
Чем вересков цветок:

Среди холмов и долов он
Во все глаза влюблён!
Пора прощаться нам с тобой,
Спи, радость, сладким сном!

Ты мне дарил себя в пути,
Куда бы я ни шёл,
О, сколько песен мы сплели,
Родной лишь помнит дол.

И если я обидел зря
Тебя когда-нибудь,
Прости меня, я не со зла,
Усни, и всё забудь!

Честь рыцаря не подвиг ратный в сече,
Хотя за правду стой он в ссоре с кем,
А там, где правде защищаться нечем,
Он с поднятым забралом держит шлем,
Но милосерден меч его меж тем:
Не славы для его он к бою вздел,
А правды ради и достойных дел.

For knighthood is not in the feats of warre,
As for to fight in quarrel right or wrong,
But in a cause which truth can not defarre:
He ought himself for to make sure and strong,
Justice to keep mixt with mercy among,
And no quarrell a knight ought to take
But for a truth, or for the common's sake.

Легко уходят чисты души,
Дыханье испуская вмиг,
Им долго свеч друзья не тушат,
Как будто спит их светлый лик.

Вот и мы не будем плакать,
Простимся тихо и без гроз;
Любви своей друзьям никак мы
Не отдадим на милость слёз.

Довольно в мире зла и боли
Людских за праведной молвой,
Одна у нас с тобою доля -
Нить тонкая меж нас с тобой.

Темна луна души влюблённой
Невидима для взора глаз,
Но и в любви неразделённой
Нельзя не видеть с светлой связь.

О, грань любви легла меж нами,
Легко её переступить -
Любовь границ не отличает,
Её всем чувствам не явить.

Неразделимы наши души,
И от тебя я вдалеке
Души единства не нарушу,
Не разорву его в тоске.

Куда б ни шла ты, за тобою
Я стрелкой компаса иду,
И под полярною звездою
Огнём души мерцаю льду.

И пусть я к центру не приближусь,
Но чувствуя тебя издалека,
Люблю ли я, иль ненавижу,
К тебе тяну свет маяка.

Центр моего ты притяженья,
И я вокруг тебя бегу,
И круг за кругом во вращенье
Я не вернуться не могу.

Громче, ветер, громче пой,
Вырви горя стон!
Бей, буди ночной покой,
Похоронный звон!
Небо, рухни всё в слезах,
Лес, трещи, внушая страх,
Мир накрой бездонный мрак –
Плач великий стой!

P. B. Shelley
A dirge

Rough wind, that moanest loud
Grief too sad for song;
Wild wind, when sullen cloud
Knells all the night long
Sad storm whose tears are vain,
Bare woods whose branches stain,
Deep caves and dreary main, —
Wail for the world's wrong!

Я шёл однажды в белом сне:
И на ладонь, тепла желая ей,
Я взял снежинку… смертный грех,
Невинность истекла на снег.

I walked abroad on a snowy day:
I ask'd the soft Snow with me to play:
She play'd and she melted in all her prime;
And the Winter call'd it a dreadful crime.

Тигр, тигр, зрак огня
Вперил лес ночной в меня,
Вышней волей, иль в очах,
Жизнь в тебе и смерти страх?

Бездн сокрытых, иль небес,
Взором ты пылаешь здесь?
Чьих ты крыл не опалил?
Кто огонь рукой схватил?

Сила чья, и чьё уменье
Удержало б сердцебьенье?
Чьи б не задрожали ноги, руки
В скачках сердца от испуга?

Каким молотом? какие цепи?
Каким огнём объят был мозг,
Где ковался смерти пепел?
И кто кого сильнее жёг?

Когда дождём летели искры,
Небо звёздами гвоздя,
Улыбался ль светом чистым,
Агнца он в себе творя?

Тигр, тигр, зрак огня
Вперил лес ночной в меня,
Воля свыше, или страх,
Жизнь и смерть зажгли в очах?

Кролик встретился с ослом,
И подумал он: «Похоже,
«Это маленькая лошадь
С длинными ушами!»
И Осёл подумал тоже:
«Это, верно, белый кот
С длинными ушами,
Он, как я, траву жуёт,
Только, где же его хвост?»
Были вежливые очень
Кролик умный и осёл,
И каждый молча
Из них своею дорожкой пошёл.

Нашу свинку зовут «Милка»,
У неё в глазах смешинка,
Розовый живот и спинка,
Хвост крючком, бела щетинка –
Наша Милка, как картинка!

Дзинь, дзинь, скок,
Грошик в щелку между ног!
И все бросились гурьбой,
Кто с лопатой, кто с киркой
За грошовою ценой
Всех давя, как мог.

Джек, Джолик и Джамбори
Под баньяном шли на море.
Они влезли на макушку -
Видят лишь друг дружку
Джолик, Джек, Джамбори.

И решили эти трое
Влезть повыше для обзора.
Джек залез на высоту
Зацепившись за листву,
Джолик на плечи ему,
А на них залез Джамбори,
Чтоб увидеть сверху море.
Только вот какое горе –
Нет обзора, нет опоры,
Наверху баньяна трое.

Усмехнулся Джек тогда,
И запрыгнул на Джамбори,
На Джека Джолик без труда,
А потом, опять Джамбори,
Чтоб увидеть свысока
Как садится солнце в море.
Но внизу лишь облака!

Я стану свирепым пиратом
Скитаться по синим морям,
Под чёрным на мачте флагом
Я буду нестись по волнам.
Пиастры, дублоны в карманах,
Пистолеты, пушки, ножи!
Я стану твоим капитаном!
А ты мне матросом служи!

Мы будем незлые пираты,
И драться не будем ни с кем,
Иначе, отшлёпает папа,
И сядет корабль наш на мель!
Плохих от нас слов не услышат...
Деньги на бочку! Гроза мы морей.
Пушки к бою, мальчишки!
Якорь вам в глотку! Сто чертей!

Мокро-сыро дождь унылый
Моросил, и лил, и сыпал,
Хоть бы солнышка чуть-чуть,
Чтоб в слезах не утонуть.

Дождик-дождик – кап-кап-кап,
Не наплачется никак,
Наши слёзки по стеклу
Тоже в лужицы текут!

Дождик-дождик с нами плачет,
За окном наш дворик мрачен,
Тучи на небе кругом
Ползут хмуро день за днём.

Нам бы солнышка немножко,
Улыбнулось чтоб окошко...
Только дождик льёт и льёт,
Так и лето утечёт.

Маргарет, что грустна ты
В карнавале листопада?
Осень и люди в печали
Очень похожи, узнала?

Ах! сердце день за днём
Всё чаще бьётся о былом,
Сколь ни жалей, а всё грустней
Бродить по листьям, и больней
Вздыхать о юности своей.

Не думай, кроха, ни о чём:
Так всё всегда везде во всём.
Души и сердца знать нельзя,
И не сказать, зачем и для
Чего им плакать больно,
Как ты, дитя, невольно.

Детки, вы пока ещё малы,
Неуклюжи и глупы;
Если хочешь стать большой,
Не будь куклой заводной.

Доброй надо быть, хорошей,
Кушать надо, что предложат,
От плохих бежать друзей
В круг порядочных детей.

Цвет здорового лица,
Отличает молодца…
Тот, кто слушал бабку с дедом,
Вырос умным и умелым.

Ну а тот, кто любит ссоры,
Непослушен и обжора,
Не видать тому удачи,
И пускай потом не плачет!

А кто гадкий и сопливый,
Плакса-вакса, гусь болтливый,
Не бывать тому хорошим,
И семьёй он будет брошен.

Поют птенцам в деревьях птицы
Над гнёздами в листве;
Поёт матрос, когда не спится
Качаясь в гамаке.
В далёкой Японии деткам поют,
В Испании тоже, ко сну;
Шарманщик с шарманкою мокрые льют
Мелодию грусти дождю.

Горой из стульев наш корабль,
Покинул порт и мчится в даль,
Среди подушек по волнам
Не укачаться морякам.

Мы взяли гвозди и пилу,
Запас воды – всем по ведру;
И Том сказал: «Без куска пирога
В море плохая игра» -
И нам его хватило с Томом
До чаепитья дома.

И плыли мы с ним день за днём,
И были счастливы вдвоём,
Но повредил коленку Том,
И я поплыл один потом.

Втроём по траве луговой мы плывём,
Нам нипочём шторм в корзине.
Ветер весенний рулит кораблём
В море зелёном, как в синем.

Куда нас забросит сегодня судьба,
Мы сбились со звёздного курса?
Может быть в Африку, иль в Малабар,
К индейцам, или к индусам?

Полундра! Чужая эскадра по полю гребёт!
Рогато-копытные звери!
С визгом несёмся от страшных их морд,
В саду за калиткой наш берег!

Луна, как часы, кругла на стене,
В дырку забора ползёт в полутьме
С домами на поле и с молом в порту,
Птицы на ветках умолкли в саду.

Но мышки-норушки, коты-певуны
Ждут с псами восхода на небе луны,
Летучие мыши, любя днём покой,
Летают всю ночь напролёт под луной.

Чей солнечный день и свет впереди,
Летят под луной к нему по пути -
Дети во сне закрывают глаза
До яркого утра, смотреть чудеса.

Вкусите, о, бедные ножки!
Хлеба сказочной дорожки,
Тут, у входа в старый дом.
Насладитесь-ка, ребятки,
Вербы запаха глотком,
Тенью хвои сладкой;
А потом в покое ласки
Мы расскажем наши сказки.

Пастух и рыбак (Две истины)

Жил на свете пастушок, овец гонявший в поле.
«Ах, был бы лучше я рыбак, ловил бы рыбу в море!
Поставил парус бы, и шёл под ветер среди волн…
А тут лишь овцы да баран, и злой большой козёл!»

«День за днём одно и то ж - с утра и до заката,
Как на привязи, брожу я за овечьим стадом.
Надоели мне холмы, и я устал от поля,
Мне бы в море рыбаком, забыть пастушью долю!»

Каждый день ходил рыбак на лов по морю в лодке:
«К чёрту всё послать бы мне, и волны, и селёдку!
Бродил бы лучше пастушком я на зелёном поле,
Забыл бы качку, соль и пот, и всюду злое море!»

«Кругом, куда ни глянь, одни лишь плещут волны,
О, лучше бы овец я пас в зелёном чистом поле!
Меня тошнит уже от рыб, и я устал от моря,
Когда б я мог, был пастухом, забыв рыбачье горе!»

Шёл берегом домой рыбак, неся улов в корзине,
И встретил часом пастушка, что гнал овец с долины,
Друг другу кланялись они - угрюмо, бессловесно…
Хоть солнце улыбалось им трижды разлюбезно!

I

Табак вождя и сух, и горек;
День к ночи, а счастье к горю;
Кровь - вода, и у костра
Знай сиди, кури табак.

В клубах дыма над тобою
Видно всё за суетою,
И плыви по облакам,
Знай сиди, кури табак.

И злых духов с души грязь,
Мало-мало накурясь,
Выбей с трубки - всё зола,
Знай сиди, кури табак.

Пепел, сыплясь из трубы,
Мрачно скажет:"Погоди,
Умирают и вожди» -
А ты знай себе, кури.

II

Заплачь, запой Сирокко в стужу,
Подвой ему зима позлей,
Грачи, вороны, галки дружно
Встрещи с морозами, мне нужен
Добрый эль!

Эль саксонский вырви глаз,
Чтоб старуху полюбить!
Чтоб хлестала честь из нас,
Лира голая рвалась
Всё пропить!

Эль, где бой идёт незримый,
И маршируют барабаны,
Шведов строй неодолимый
Валит во славе прошлой ныне
С кличем брани!

Эля! Чтобы сердце пашца вспело,
И выпив тост пред троном,
Сказал он всё, что накипело,
И прям в кости, заснул он смело
Пьяный дома.

Эй, вакханка, дочь Цереры!
Друг, ты мудр в нетрезвом теле!
За всех нимф от пива до мадеры
Выпьем мы до дна! Эй, холера,
Дай мне эля!

Кто на свете меня выше,
На макушке вишни?
Ствол обняв руками, я
Смотрю в дальние края.

Вкруг меня белы сады,
Деревья в цвете и кусты,
И столько дальше расчудес,
Небывалых сроду здесь.

Ручей играет в облаках,
Небо синее в струях;
Дорога в город вся в дали
В клубах кружится пыли.

Влезь на дерево повыше,
Чем торчат градские крыши,
Я увидел бы просторы,
Корабли на море, горы

Великой сказочной страны,
Где у всех мечты одни,
И обед там ровно в пять
У всех маленьких ребят.

Когда луну и звёзды прочь
Зло гонит ветер во всю мочь,
Когда ударит дробью дождь,
Я слышу - всадник мчится в ночь.
Куда он к чертям, где не видно ни зги,
Хлестая коня, очумело летит?

То страшно вдруг оглушит лес,
То корабли обрушит в море,
Несётся он, пригнувшись весь,
В галоп конягу шпоря.
Поднимет пыль, проскачет мимо,
И вихрь за ним взметнётся злимый.

Кой прок от власти, коль томится царь
Что в очаге огонь, камнями заперт,
Горит заботами жены, в глуби
Своей смиряя бешеную ярость
Для сна, тепла, еды, как раб в неволе.

Как не вернувшийся из странствий,
На дне покоя жизни вижу в прошлом я
Своё единоборство с бурным морем,
Забросившим меня за стойкость
На брег по звёздному дождю Гиад,
Бездною непобеждённым, гордым человеком!

Чьё сердце зрит теперь в тоске
Минувшие стремления, удачи, грады,
Стран обычьи и природу, народ, царей,
Средь коих честью был я не последним;
Где был я пьян в строю с друзьями битвой,
И слышал стон упавшей наземь Трои!

Весь мир гляжу во мне сокрытый,
В врата которого стучит иной,
Неведомый, незримый и слепой,
Куда на веки вечные я скоро попаду.
Как глупо ждать в покорности конца,
Без пламени горя, без света догорая!

Как будто вечна жизнь. Будь сто их –
Мало, а тут всего одна, и та уходит:
Каждый час всё ближе безмолвье вечности,
Громада тьмы неотвратимая грядёт;
Зачем калить в себе три солнца даром,
Чтобы открытий дух и жажду знаний,
Как ту звезду, во мраке утопить,
За краем человеческих страданий?

Мой сын, мой Телемах любимый!
Ему я оставляю трон и остров –
Он прозорлив, умён и осторожен,
Ему нетрудно будет мягкостью смирить
Строптивых, и уговором диких подчинить
Для добрых и полезных дел.
Достойней нет его служить для блага всех,
И чище, чтоб не снискать взамен меня
Благоволения заботами, усердьем
И молитвами богов, хранящих наш очаг.
Он справится, когда я отплыву.

Вон в гавани корабль ставит парус
В даль неведомых морей...
Мои матросы, друзья в советах и делах,
Всегда мы вместе делили пополам
И радости, и горе...
Грома и бури, злое солнце закалили
Наши вольные сердца и лица, старые уже,
Но годы не лишили мужества и сил;
Пусть смерть грядёт, но нет конца
Пути дорогой славы, пока идут к ней
Храбрецы наперекор богам!

Закат коснулся скал…
И долог день уходит, луна ползёт наверх…
Довольно вздохов тяжких, други,
Ещё нас ждёт безвестная земля!
Толкайте на воду корабль,
Мы вспашем вёслами нехоженое море!

Курс на закат по безднам звёзд,
Пока я жив. Пускай проглотят они нас,
Когда мы островов Счастливых не достигнем,
Где ждёт Ахилл великий нас с друзьями,
Где в песнях нас лишь не хватает;
И пусть к земле мы не вернёмся с неба,
Себе мы не изменим:
Одно у всех у нас героев сердце,
Одна на всех пред временем судьба –
Вперёд, искать, не отступать и не сдаваться!

Испанская баллада

Взирает дон Родриго и видит смерти рок,
Как косит беспощадно рать дона враг жесток;
Восьмой день бойцы бились, пока все не легли,
Из боя дона вынес конь из последних сил.

В крови, безумен, в пене, исполнив долг, конь пал,
Король, слепой от горя, в слезах пред ним стоял.
Ужасен был и жалок Родерика лик,
Шатался он без мочи, как смертно ранен бык.

Весь буро-алый с боя, в крови весь и грязи,
Горя огнём, Родриго мечом зло слеп разил;
Был плащ его разодран, и с вмятиною шлем,
Порублены доспехи, и рана на челе.

Он с боем взял вершину высокого холма,
Откуда поле битвы узрел он без ума.
Знамёна и солдаты его мертвы лежат,
Повсюду крики мавров победные гласят.

Он помнил всех идальго Испании в лицо,
Они теперь средь мёртвых, в живых нет никого!
Искал он их напрасно, кружит лишь вороньё
Над их телами в поле, и возрыдал тут дон:

«Я только прошлой ночью был грандов королём,
В великолепных замках пил с ними за столом,
И сто пажей служили по слову моему,
И кто теперь я ныне, приказывать кому?

О, горе мне! Будь проклят день и час,
Когда над всей Испанией звезда моя зажглась!
Так пусть она не выйдет в сегодняшнюю ночь,
О, Смерть! что медлишь? Бежишь от дона прочь?»

В Любви у юности невинных нет:
Кто не познал её в рожденья муках?
Так дай мне снова в них переболеть,
И протяни ко мне больные руки:

О, обвиняй меня, признаюсь я
В изменах, телом всем своим невинна,
И вся душа в руках твоих моя
В огне любви растает, пав лавиной;

Но вновь Любовь моя взлетит во мне,
Крича счастливою в твоих устах,
И я с небес паду на грудь тебе,
Раскинув крылья, юная чиста.

О, на двоих невинных вин приснись,
Взлетать и падать сверху вниз,
О, на двоих невинных вин приснись,
Взлетать и падать сверху вниз.

Нет, не молись любви моей, как богу,
Нет, мой любимый не был божеством,
Как просто пела в песнях я тревогу
О нём, одном, и снова всё о нём.

О, мой дружок, какой ты нынче милый,
И как красив ты утром, как всегда,
И потому я в песне той счастливой
Не изменю словам в ней никогда.

Ты мой родной, единственный и верный,
И тут, и там, и в этом ты хорош –
И в том секрет мой счастья совершенный:
Три слова лишь, которые ты ждёшь.

Ты мой, один, и навсегда любимый,
Нигде, ни в чём, никем неповторимый.
Ты мой, один, и навсегда любимый,
Нигде, ни в чём, никем неповторимый.