Вам, играющим за партией партию,
Не помнящим игр матерей и отцов.
Как можно сравнить всю консольную братию
С поколением ПК-шных молодцов?

Вам ли, рабам консолей убогим,
Рассуждать, как играть на ПК?
Сейчас в «Батлфилд» оторвало ноги
У неопытного игрока.

Если бы он, приведённый на убой,
Вдруг увидел израненный,
Как консольный игрок, увлечённый игрой,
Целится на геймпадине!

Вам ли, поклонникам «Сони» и «Бокса»,
Игры пилить в угоду?
Пусть разрабы лучше обдолбятся коксом,
Работать идут на заводы!

Осень уйдёт, как всегда, по-английски,
Не перекинется даже словом.
Слишком недолгой была прописка
Наша в этом краю суровом.
Ветер нам шепчет, что холод близко.
Прахом мы были и станем снова.

Помню, весной распускались почки,
Мир расцветал и рождался с нами.
Осень расставит над «i» все точки,
Нас погребальных костров ждёт пламя.
Пусть графоманы напишут строчки,
Осень прославят дурными стихами.

Мне не нужен хамон,
Только чашечка чёрного кофе,
Чтоб лежал на столе неисписанный чистый листок.
Я в России рождён.
Я с рожденья готов к катастрофе.
Мне не нужен хамон. Мне бы чёрного кофе глоток.

Жизнь учила народ:
Сыр испорчен, раз выросла плесень.
И что «Дружба» вкусней и полезнее, чем пармезан.
Кормит нас огород.
Говорят, будто голод полезен.
Это было проверено в штабах лесных партизан.

Кот сидит под столом,
Он не любит норвежскую сёмгу,
Не знаком ему вкус европейских копчёных колбас.
Он играет с хвостом
И без страха блуждает потёмках.
Мне бы так научиться… Это будет не лишним сейчас.

Можно ли устрашить
Ростом цен тех, кто рос в девяностых?
Неизвестность страшит. Нищета — лишь обычный шаблон.
Просто хочется жить
И не думать о глупостях просто,
Чёрный кофе сварить. Размышлять над тетрадным листом.

Вы мне рассказывали сказки
О том, как мир несправедлив.
А я лишь мило строил глазки
И подливал аперитив.

Вы говорили, что загадкой
Любая дама рождена.
А я кивал и вам украдкой
В бокал всё подливал вина.

И вы сказали мне, что лично
Встречались с некою звездой.
А я вам подливал «Столичной»,
Я создавал коктейль взрывной.

В такси всё время вы болтали
О том, что мир жестоким стал.
А я, мы тронулись едва ли,
Вас сразу тихо приобнял.

«Мужчин к себе не приглашаю», —
Услышал шёпот у дверей. —
«Ну, разве что на чашку чая…
Пойдём уже ко мне скорей».

А утром вы сказали: «Парень,
Ты нужен был мне лишь на ночь».
И я ушёл, душой изранен,
Доволен телом, к бару прочь.

Эй вы, коты, живущие в домах,
Я обращаю к вам свой манифест,
Кого детишки носят на руках,
Как на плечах Атлас нёс груз небес.

Вам, неженкам, кастратам, невдомёк,
Что значит в подворотне ночевать,
В холодный гадить снег, а не в лоток,
Искать зимой на чердаке кровать.

Питаетесь сметаной, молоком,
Гурманы в тюрьмах городских квартир.
Но жизни вкус лишь тем котам знаком,
Кто на помойках пил консервный жир.

Несчастные, вам незнаком кураж,
Диван и кресло — ваших жизней крест.
А вы смотрели на градской пейзаж,
Взойдя на трёхэтажный Эверест?

А вы плевали с этой высоты
На головы букашек-горожан?
Несчастные домашние коты,
Вместившие весь мир в один диван.

И пусть порой бегу я от собак,
И пусть бываю голоден порой.
Но я счастливей, чем любой дурак,
Пленённый лживой ласкою людской.

Несовершенство в мире этом —
Закон негласный бытия.
Кто может жизнь прожить, поэтом
Оставшись… Может быть, и я?

Жизнь скоротечна. Символ смерти —
Пыль от опавшего листа.
И я, раз все мы божьи дети,
Единокровный брат Христа…

Порою дамы принцев ждут годами,
С конём, деньгами и ларцом чудес.
Забыв о том, что между прочим сами,
Давно уж не похожи на принцесс.

Сняться в эпизоде? Спорно!
Что об этом скажут люди?
Тяжела актрисы доля…
И тогда решила Люда,
Что пойдёт сниматься в порно,
Но, конечно, в главной роли.

Мои стихи не скальпель и не меч,
Я не Хаям и не пишу рубаи.
Я не пытаюсь истину извлечь
На божий свет. А лишь напоминаю,
Что истина пока ещё жива…
Хоть ей уже и вырыта могила,
Написаны прощальные слова,
И воздух фимиамом от кадила
Пропитан, будто ядом наркоман.
Но верю я, как дурень, в справедливость,
Что в мире, где господствует обман,
Для истины надежда сохранилась.

Ты на сердце своё надеваешь замок,
Ты прекрасна, как первый весною цветок,
Что расцвёл в кущах нами забытого рая,
Там, где солнце рождается, там, где восток.

Красота не одна лишь с цветочком роднит.
Как цветок, ты увянешь, и юность сгорит.
Красота мимолётна. И вот уж другая
Взоры юношей манит к себе, как магнит.

После брачной ночи Ираиде
Стало окончательно понятно —
Чехов врал. И что ни говорите,
Краткость — не всегда сестра таланта.

«Талант не пропьёшь», — говорил мне поэт,
Он музу искал в вине.
Скажу по секрету, спустя много лет
Он жизнь закончил на дне.

Работы его не продашь и за грош,
Всю боль измятой души.
Судьба посмеялась: «Талант не пропьёшь?
Но потеряешь во лжи».

Триста лет в пруду жила Тортила,
Но пришли однажды рыбаки,
Бросили с моста кусок тротила…
Папа Карло жарит шашлыки.

Черепашье мясо на мангале,
Ах, какой чудесный аромат.
На столе — бутылка граппы, сало
И из свежей зелени салат.

Карабас привёл с собой Мальвину,
Все хотят откушать шашлычок.
Догорая в печке, Буратино
Говорит: «Оставьте мне кусок».

Не был Кашпировским Колобок…
Если был бы Колобок провидцем,
Он бы знал: путь будет недалёк.
Он бы знал, что ждёт в лесу лисица.

Он бы взял у старика ружьё,
Заменил в патронах дробь гвоздями
И промолвил бы: «Ну что, зверьё?
Мне в лесу не по пути с чертями».

Он бы волку зайца подарил,
Прежде сдобрив тушку цианидом.
И с медведем лясы не точил,
А устроил Мишке панихиду.

Встретившись с плутовкою в лесу,
Не пристал бы к ней наш друг с приветом.
Он бы усмехнулся и лису
В рай отправил, выстрелив дуплетом.

Но из песни ты не вынешь строк,
Он закончил путь в кишках лисицы…
Не был Кашпировским Колобок…
Не был Колобок, увы, провидцем.

Пришла весна, растаял снег.
И нечистоты прут наружу.
И гадит пьяный человек
В заполненную грязью лужу.

В той луже будет детвора
Плескаться радостно, не зная,
Что у апостола Петра
Для них открыты створы рая.

Ведь был непрост засранец наш,
Подлец, что вёл себя, как свинтус.
Болел проказою алкаш
И разносил коронавирус.

Уж время подходило к ночи,
Будил соседей дикий стон.
Она ждала, когда он кончит,
Он доедал восьмой батон.

Женитьба не какая-то забава,
И помнить нужно всем один урок:
Что с сексом постоянным на халяву
Идёт в комплекте крепкий поводок.

Неплохо порою быть белой вороной
Среди чернопёрых сестёр.
И шапка обычная лучше короны
В гостях у заснеженных гор.

Я прошу, говорите немного тише,
Я прошу вас, поменьше в речах отваги.
Наш протест — это писк испуганной мыши,
И наш флаг — просто белый листок бумаги.
Мы сгорим, и наш пепел развеет ветер,
Словно не было нас никогда на свете.

В нашем мире главенствует власть мундира,
Здесь простак никогда не бывает правым.
И слепая да злая, как вошь, сатира
Защищает лишь сильных, но бьёт по слабым.
И посты не пишите, прошу, в «Фейсбуке»,
Вижу я, что вокруг стукачи да суки.

И поймите, борьба наша — лишь забава
Для богатых, для тех, кто купили силу.
Времена те, когда Николай Кровавый
Свергнут мог быть народом, давно остыли.
Не ходите на митинги. Для ОМОНа,
Словно музыка, ваши от боли стоны.

Главный бой мы давно уже проиграли!
Даже если собьём с короля корону,
Кто до края доски доберётся, едва ли
Станет новым ферзём, уж скорей драконом!
Весь протест, вся борьба наша — бег на месте,
Но прошу вас, хоть в пекло, друзья, не лезьте.

Под жёлтым, расплывчатым солнцем саванны
Собрались весёлой толпой павианы.
И к небу, как знамя, подняв красный зад,
Они про свободу и выбор кричат.
Их радость понятна, ведь ходит молва,
Что грифы увидели мёртвого льва,
Лежит его труп у реки на поляне.
Ликует народ жаркой жёлтой саванны,
И Страус-отец восклицает: «Сынок,
Мы головы больше не прячем в песок!».
И радостно зебры кричат: «Вместе с гну
Свободной мы сделаем нашу страну!».
Гиены, приличия нормы презрев,
Сквозь смех завывают: «Издох старый лев!
Пришло наше время, теперь заживём.
Не падаль, а свежее мясо — наш корм!».
Они были рады, они понимали,
Что жизнь антилоп станет лучше едва ли,
Их просто гиены бить будут теперь.
Раз есть травоядное — будет и зверь.

Жирафы листочки срывают с акации,
Шакалы речами срывают овации.
Всё больше зверей привлекают слова
Шакала про низость погибшего льва,
Что падальщик был, и на водопое
Тиран не давал травоядным покоя.
Что сам ел траву, что у малых телков
Под ночи покровом украл молоко.
И не было видно охоте конца,
Что время пришло растоптать мертвеца.

И звери топтали… и звери давили…
И только в реке среди рыб крокодилы
Смотрели спокойно, их разум рептилий
Подсказывал им, что животные, силы
Потратив на мёртвого льва, дураки,
Напиться воды захотят из реки.
И бросив стервятникам львиную тушу,
Они поспешат к крокодилам на ужин.

Кровавое солнце клонилось к закату,
Поляна окрасилась в красный. Когда-то
Пугал лев животных, живьём мог их съесть,
Теперь же вершилась их странная месть.
И вдруг что-то стало с безумной толпой,
Услышали рык. Над высокой травой,
На холмике возле глубокого рва
Краснела фигура высокого льва.
Он просто смотрел. И все вспомнили вдруг,
У них много дел, и сейчас недосуг.
И все разбрелись поскорей по делам.
Известно давно, только умершим львам
Пинка можно дать. А живого врага
Не тронь, если шкура тебе дорога.

Люблю я по осени водку глушить,
Бухать до потери сознанья,
Теряя с реальностью тонкую нить…
Ах, осень… Пора увяданья…

Из разных закусок мне мил огурец,
Закусишь — забудешь страданья.
От пьянки синею совсем, как мертвец…
Ах осень… Пора увяданья…

Я утром спешу в алкомаркет скорей,
Разносится благоуханье.
Пускай перегар разгоняет людей…
Ах осень… Пора увяданья…

Непьющие люди — почти что враги,
Понять неспособны желанье
Напиться в дождливую слякоть с тоски.
Ах осень… Пора увяданья…