Толь огнём сжигая земли,
То ли поступью налога.
Любовь несёт увечья душам,
Их коверкая жестоко.
Каждый раз нежданным гостем,
Она как смерть приходит лихо.
Как на крыльях нефилима,
Она красой своей влюбляя,
Стилет сжимает за спиною.
Только ты её обнимишь,
Двери в сердце отворяя,
Сталь холодная ужалит,
Мечты и грёзы убивая.

Любовь, сестра одной старухи,
В балахоне чёрном, мрачном.
Она в бакалы яды плещет.
И толкает в пропасть, в спину.
Лживо на ухо всем шепчет,
Позже из окна кидая.
И насмешливо взирает,
Как сестра идёт хромая,
За душою новой в полночь,
Чтобы унести во мраке,
В царство рухнувших мечтаний.

Любовь и смерть,
Две грани стали,
Они целуют, убивая.
Что тирану, что поэту,
Что придворному шуту.
Они приходят, рано, поздно.
И уходят как бы мило,
Оставляя лишь труху.

Сколько в жизни встреч дано,
Ровно столько расставаний.
Где то просто та дорога,
Что связала воедино,
Однажды снова разашлась,
Обрекнув судьбы позабыть
Что прежде двигались в дуэт.

Где то молотком судьи,
Ошибка станет приговором,
Предательство, обиду затая,
Теряем мы других, себя...

А может просто время стало,
Нам на ушко говорить,
-Пришла пора уйти от туда,
Где прежде ждал очаг тепла.-

Иль смерть костлявою рукой,
Обрывает чью-то жизнь,
И уходит навсегда,
Тот кто был любим тобой.

Каждый в нас оставив след,
Который разбудив тот сон,
Напомнит снова о былом.
То музыки отрывок общий,
Сцена фильма может быть.
Место, блюдо, дежавю...
Здесь суть одно,
Плачь, смерись, не вспоминай.
Оно прошло, застыло кадром, как в кино.
Остаётся лишь одно, новых встреч искать в толпе, и глупо верить...
Или нет ? И просто жить ?
Пожалуй да, а мне пора...

Ты пришёл из мест,
Где нет жизни, нет чудес.
Любви лишённый в тёмный час,
Узревшей смерть её за миг,
Как Азраил пришёл забрать,
То что Бог вручил тебе.

Ночь тебе теперь судья,
Её смотри, не подведи.
Ворон твой собрат теперь,
В его зрачке твоя судьба.

Льётся кровь рекой с тобой,
Не во зло и для греха.
Сделку заключил со Тьмой,
Быть мечём иль палачём,
Стать кошмаром на яву,
Лишь бы только знать... Жива!

Грехом питавшийся шакал,
Объедками Его стола,
По локоть руки все в крови,
Дрожи, дрожи, теперь есть ты.

Шорох крыльев за спиной,
Гаснет свет немой свечи,
За злом идёт в ночи то зло,
Что стало остриём Суда.

Тленом воздух отдаёт,
В конавы кровь течет ручьём.
Стал ты Тьмы бичём лихим,
Для того чтоб знать... Жива !

Птица кричит, где то в вышине,
Смерть предрекая, тебе и мне.
Сделка сегодня, заключена,
Власть императора, была решена.
Кровью ступени, абогряны.
У статуи Цезарь, нашёл свой конец.
Толпы все желания показал Колизей.
Хлеба и зрелищь, в угоду толпе.

Выпей сынок из флакона глоток.
Маме не дай увидеть жестокость.
Увидеть не дай как терзают враги,
Тело твоё молодое в грязи.
Увидеть не дай маме своей,
Как с короной твоей голова упадёт.
И глазки твои, голубые глядят,
На гибель державы павшей навзничь.
Выпей сынок, скорей засыпай...
И больше любимый никогда не проснись.
Я тоже с тобой разделю тот глоток.
На троне два тела враг лишь найдет.
Смерть их ласково во мрак унесёт.

Тьма окутала меня.
Плащем накрыла, покрывалом.
И я ей сердце отдавал, в котором
Умерла любовь.
Город этот как Содом,
Здесь виноватых не карают.
Добро в фаворе для глупцов,
И семьи рушаться за клеткой.
Из щупалец стальных ползу,
К тем лицам что гледят жалея.
Чужой я стал для них теперь ?
Волка вновь к себе возьмёте?
Он грыз чужих, своих, да всех...
Лишь бы выжить в этом мраке.

Ангел умерший в грязи,
Под передозом на сидении,
Живший только для Него...
А Он сказал - беги от сюда -.
И смерть пришла за ней во мгле,
Ангел умер на сидении.

За правду сядит брат в тюрьму,
И грешник обретёт покой.
Добро с мечом идёт в грозу,
А дождь с клинка смывает влагу.
Красным шлейфом за добром,
Чья то жизнь повиснит грузом.

Оставшись здесь ты знай душа,
Тут виноватых не накажут.
Здесь правда ратует вчера,
Сегодня злом она предстанет.
И я иду опять во тьму,
По волчьей пасти кровь стекает.
Фемида головы рубя, границы больше не проводит.

Тьма иль свет меня лаская, я сегодня понимаю, только полюс двух стихий,
Мне как брат, сестра, предстанет.
Лишь средь бури двух начал,
Я судьбу свою признаю.
Точно тигр в одночасье,
Жизнь я жертвы обрывая,
Или я как нежный голубь,
В лапах ворона сгораю.
Только мне я знаю точно, не дано ходить средь прочих,
Лучше в мраке я растаю,
Но не с вами умирая.

Давно потерт мой старый плащ,
Но не иду домой.
Давно сносились сапоги,
Но не иду домой.
Дорога вновь ведёт туда,
Где пустые города.
В них вроде жизнь кипит,
И рынок громко так шумит.
Но там пришелец как один,
Совсем чужой, толпой забыт.
Ты путник у костра присядь,
Оставь пустые города.
Оставь заботы и мечты,
На звёзды ляг и посмотри.
Отдай себя ветрам лихим,
Отдай полям, отдай лесам.
Пусть память как водой сотрёт,
Тряпкой влажной по стеклу.

Но плащ протерт совсем,
До дыр.
Промокают сапоги.
И вот мой путь домой ведёт,
Ноги будто вспять несут.
Да только там меня не ждут.
Сапоги там подчиню,
Залатаю старый плащ,
И куда то вновь пойду.

Стало что то вдруг другим.
Тот же плащ и сапоги,
И дорога вдаль ведёт.
Да только дом меня не ждёт.
Там побывав я понял вдруг,
Отныне это мне не дом.

Иллюзии порой, хоть обманчивы,
Напрасны, солнца светом предстают,
И надежду нам дают.
То путник старый уяснил,
Болтаясь тихо над тропой.
И чертили сапоги, что недавно подчинил,
Полоски на земле носком.
Ветер плащик развивал,
Что мастер ловко залатал.
Мертвец домой пришёл,
И зря...
Так бы жил ещё чуток.

Под умирающем сиянием убывающей луны,
дева шла на поле травном, в сарафане белоснежном.
Луч луны на одеянии, отражением звёзды,
Затмевал все звёзды неба, погружая их во тьму.
Голос девы мелодичен, словно горный ручеек, он бежал по полю к хлеву,
Гонимый ветром как кнутом.
-Рикон, милый, хватит прятак, поскорее выходи. Обними меня нежнее, я ведь матушка твоя. Моя отрада ты, кровинка,
без тебя я никуда.-
Слова те ночью в тишине, странным ужасом полнились, точно чаша под атаме,
Ведьмам всем потехи ради.

Мальчик в хлеве был, в грязи,
Голос тот был ели слышен.
Но всё громче он, всё ближе,
Ужас парня обуял.
В памяти картинка встала,
Что мальченка увидал.

В дом зайдя сегодня поздно,
Вечер был, почти уж ночь.
Он в тише прошёл по дому,
Мама видимо спала...
Только он услышал шерох,
В коридоре за углом.
Как сейчас всё это видел,
Мама лёжа на полу,
Взгляд стеклянный в стену смотрит,
И ни капли крови нет.
А над ней мала девчонка,
Кожа бархатом прекрасным,
Ликом точно дивный эльф.
Глаза с зрачком кошачьим смотрят,
Парню точно на лицо.

Внезапно ветер умер,
Голос больше не звучал.
Дрожь по телу пробежала,
Калитка тихо скрипнув,
Лунный луч на пол пустила.
Мама к мальчику пришла...
Рот в крови, уста улыбкой,
В ней забота и любовь.
-иди ко мне, сыночек милый,
Я ведь матушка твоя -...

День спустя в хлеву согнувшись,
На кровавый след смотрел,
Воин странный, чуть ссутулый,
Кот болтался на цепи.
Он на днях убил кого-то,
Дали цену за купца.
Думал что успеет к хлеву,
Но жадность губит многих в мире.
Губит даже ведьмаков.

Каждый день, и день за днём,
Ты становишься чуть дальше,
Словно призрак той надежды
Что однажды умерла.
Часто так бывает в мире ?
Что при жизни призрак станет,
Что исчезнет как то в раз ?
Ответа нет, как в тех сконвордах,
На страницах что последних,
Ленивый сможет отыскать.
На это можно только ставить,
Повезет мне, или нет

Ночь сегодня меня обнимает,
И нежно к себе прижимает,
Пахнет воздух сегодня пороком,
Кровью ветер слегка отдаёт.
Лондон мысли жестоко терзает,
Как в дурмане иду я по краю,
Справа хладная Темза мечтает,
Моё тело в волнах поглотить.
Слева город смотрит за мною,
Будто я шлюха какая, в Вайтчепел зашла
Не нароком, где тайный убийца живёт.
Город древний, помнит мечтания,
Сената мраморных мыслей,
Север мечем покорить.
За года что прошли безвозвратно,
Лондон стал как убийца во мраке,
Его чрево нами питаясь,
Урчит довольно утрами,
Под дымом жёлтым из труб.
Для кого то ночь станет краем,
За которым лишь холод, покой.
Кем быть тебе, жертвой невинной?
Иль скинешь в холодную Темзу,
Ты сегодня мёртвое тело?
Лишь Лондон знает тебя.

Во тьме страдания одиноки,
Каждый смерть встречает в страхе.
Нет с болезнью друга рядом,
Нет в могиле с нами мамы.
Тьма лишь душу обнимает,
Страх лишь губы нам целует.
И нет сестры с вином в бокале,
Лишь депрессия бухает .
Мрак пустой квартиры рядом,
Как одьело душит ночью.
И не краса нам душу греет,
Не спасают даже деньги.
Все одни идут по жизни,
Всех целует смерть в итоге.

Я сотни лет жил с вами рядом,
Наслаждаясь вкусом яблок.
Крылатой тварью в поднебесье,
Вы меня не замечали.
Я смерти вестник неустанный,
Обрывающий мгновения,
Любовь и ненависть мне чужды,
В мире нашем есть лишь холод.
Я сотни лет смотрел за вами,
Яблок сок стекал по шеи,
Пока за вами наблюдая,
Дивился вашему сознанию.
Да вы же сами Боги смерти.
Куда до вас моим собратьям.
Любимых, близких убивая,
Отрицаете причастие.
Бохваляясь в упоеньи,
Своим триумфом дня шестого,
Август смертью омрачает.
Под хор сжигаемых в страданьи,
Победитель сорок пятых,
Тиран ликующий в страданье.
Наместник Бога восседает,
На троне где Петра могила.
Кантареллу добовляя, в бокалы
Тем кто Богу лишний.
Я сотни лет был смерти богом,
Но не в домек вам что не смерть я,
Вы сами смертью стали мрачной,
Не понимая сколь жестоки.

Он гулял средь серых стен,
И вдоль пустынных улиц.
Запахом дышал обид,
Накопленных за годы.

Пока не повстречал её,
Лежащию в тени Домов,
Равнодушно с высока,
Глядящих на прохожих.

От рождения с добротой,
Черствеющий с годами.
Подошёл и приобнял,
Исполненный страдания.

Не было во взгляде том,
Что бросила девченка,
Ни осуждения за зло его,
Ни сострадания за потери.

Лишь просто шли в двоем,
Как будто бы в молчание.
Но шёл меж них немой вопрос.
Для чего сейчас в двоем?
Хоть созданы для соло.

И завертелась круговерть,
Заплясали краски.
Как будто жизнь вернув,
Девченка появилась.

И вот спустя ни миг, ни день.
А сквозь года прошедши,
Сидели в парке на скомье,
О смерти говоривши.

-тебе пора, давно пора, и сам ты это знаешь.
Лишь боль ты нёс, себе, другим.
Лишь тьмой ты сердце наполнял,
И дышал пороком.
Хоть много красок в сердце том и было от рождения, и красотой душа твоя, меня порою порожала.
Всегда та тьма и тень твоя, власть
Над светом обретают.
Так хватит здесь ходить тебе,
Нести себе страдания,
И мир уродством осквернять.
Пора тебя мне...
Поцеловать.

Ни просто друг то был, и не подруга,
Ни просто человек,
Ни девченку встретил он, средь пустынных улиц. То смерть пришла, под светом дня,
Сжалясь над судьбою паренька.
И полюбила, как могла, и друга обрела.

Но как не может обреченный, на плаху голову не взложить, и палачь топор не может в сторону откинуть.

На скамье, в вечернем парке, двое целовались, ни пара то, и не семья,
То было друга два. Зло в обльчье человека,
С душой что светом напоенной, от порока своего в ад дорогую сходящий.
И смерть пришедшая к нему,
Чтоб друга обрести.
И дать ему вознагрждение за жизнь его,
Поцелуем забирая, то что по ошибки Богом
дано.

Для чего я здесь, а быть может для кого?
Растеряны мотивы для жизни той невинной, что в детстве рисовала,
Гуашью по стеклу.
Рассыпались бокалы, что были для желаний, мозайка не сложилась,
С картинкою от мамы,
От папы для любимой, дочери родимой.
И теперь с бокалом винным,
Судьбу я вопрошаю,
С надеждою ранимой,
О том что мне богини, в нити наплетут.
Но снова тихо лягу, укутавшись в одеяло.
Ответа не получит, душа несчастная от
Горя, что жизнь то ей подали,
Не объяснив зачем...

Когда ты мне солжешь,
Я связь порву той нити, что
Нас связала в тьме ночной,
Две тени воедино.
Когда ты мне солжешь,
Я пойму что зря, верить начал
В свет во тьме, верить
Начал в жизнь свою.
Но ложью было это всё,
Ложь твоя для нас предлог,
Снова шторы занавесить,
И цветов усталая листва,
Сухим дождём на пол проронет,
Жизни шанса не оставив,
Для цветов что без полива,
Умрут от наших нежных рук.
Без заботы мы ранимы,
Но хотя бы не страдая,
Сможем жить средь серых стен,
Без надежды на иное.
А та любовь что тени две,
Себе в момент друзей придумав,
Вернуться снова к своим ролям.
И как скиталец чай заварим,
Однажды ночью из лепестков,
Той любви что быть не может,
Дружбы той, что дымом стала,
Потерявшись на ветру.

Мне сталь напомнит поцелуй.
Как мама в детстве целовала.
Клинок как губы даст покой,
Кинжал что в ножнах успокоит.
Но дочь что в пламени нашёл,
Среди домов что пеплом стали.
Смысл жизни возродит,
Не для азарта я рождён был.
Не чтоб с улыбкою плясать,
Под стали звук с врагом смертельным.
А этим миленьким глазам,
Немного дать любви и блага.
Дочь войною я обрёл,
Счастье в смерти я нашёл.
И за неё готов теперь, что вас убить,
Что сам страдать,
И без сомнения в могилу, за неё теперь сойду,
Я смерти сын,
В любви нашёл, то для чего мне жизнь и смерть, даны судьбою ,
Для неё, не для себя, теперь живу на свете я.

Говорят страдания закаляют.
Брат ей это говорил, когда в семнадцать под машиной умирал.
Завтра будет лучше чем сейчас,
Матушка в больницы прошептала,
С химией красивый локон отдавая.
Она тогда не слышать не хотела, не верила словам.
И как бы вроде зря...
Страдания девченку закалили,
И в правду, стало лучше чем тогда.
Но то что стало, не закалка,
Просто пустота в душе пришла.
И горя больше не видала,
Смерти очивдцем не была,
Потому что стала навсегда одна.

Добротой к убогим вы и сами станите
Убогим. Но коль толпы жестокие порывы,
Столь грязны и низменно тлетворны,
Стоит ли об этом вам страдать?
Добротой к убогим, вы и сами станете убогим? Но кто придумал это слово?
В нём непонимание сквозит,
Как иноваких всюду обижали, так родилося
Это слово.
Не убогие то люди, просто не такие,
Странные, ронимые, с пороком.
Темны, светлы, порой красивы, иль уроды.
Но не убогие то люди, просто не такие.
Возможно, где то в мире, есть планета, где все бы были не такие.
Там бы стали вы убогим...
Подумайте теперь об этом, перед тем как
,, убогих '' обижать.

Вы от черноты душевной отвернитесь.
Изгоните эту суть, и с судьбою примиритесь,
Покой вам станет тихим гротом,
Где от знойных дней, в прохладе
Упоение найдете.
Бросьте вредные привычки, зло с гордыней
Истребите, и в душе своей, со злом вы человека погубите.
Со страданием поэта отравите,
А с абсентом музыканта погубите.
Простынь с запахам порока в грязь бросая,
С грязью вы художника смешали.
И от боли на всегда вы избавляясь,
В тот же миг и жить вы перестали.

губы бокал нежно целуя,
влага от бога живою водою,
сознанье как опий оросит мой покой, и дурманом прекрасным забуду что смертен,
на вечер хотя бы, старуха уйдёт

Ты тьму со светом в сердце черством,
Смешав как краски акварели,
Из дома отчего с мечом ушедший.
На фронт где смог излить свой гнев.
Там кровью чуждой заплативший,
За злата горсти девам древним,
Поднявшим крылья за царя.
Но не нашедший пристань тихой,
Сердце мраком напоил.
И стал ребенок тьмой любимый,
Но человеком не плохой,
Зверем лютым, что в бой кровавый ходивший точно в дом родной.
И не в барделях целовавший, уста
Таившие порок. А стали ставший побратимом, и смерти вечным торгашем.
Но в дом родной, минуя годы, возвратился старший сын. И запустение, невзгоды, тяжесть жизни непростой, врагом его предстали страшным, что не сразить ему мечём. И в горе павший на колени, убийца сотен храбрецов, рыдал как зверь попавший в клетку, желая только одного.
Чтоб матушка обнявши, ладошкой старой утешала, гладя нежно по щеке.
И батя грубо так, но любя, стукнул сына по плечу.
Но не родителей касание, дал ему родной покров. А камень холодом ладони, ему как пламень опалил.
Две плитки рядом с домом, и холод смерти навсегда.

Что если ты сегодня лягешь,
со смертью под одеяло ?
Скажет ли она секреты?
Или тихо убаюкав, сквозь все страхи
И сомнения, Стикса даст испить из чаши.
Чтобы утром не проснувшись, ты без
Боли умирала.
Я ведь тоже с ней ложилась,
И давала свои губы, старухи жадно целовать.
Но не дала сестра Таната, мне своё благословение. Не ушла я в царство мрака,
К трону Персефоны в алом.
Ушла старуха из постели,
Другим на крыльях сон неся.
А ты скажи её любила?
Была со смертью под венцом?
Лишь вороны над вами,
Хоровод кружили в мраке.
Под одеялом хладный труп,
И запах сырости могилы,
Смерть другую вновь любила,
Мне оставив поцелуй.

Они отвержены, забыты, в ночи влачащи
До рассвета, остаток жизни угнетённой.
На улочках бессмертных в Риме,
Широких сити в Новом Йорке,
При тёмных водах мрака Темзы,
И обоянии Парижа. Они как тени от
Сомнений, что это люди бывши в чреве,
Матерей, быть может нежных.
Но порок их брат по крови?
И смерть за ними всюду следом?
И за детьми что в грязной саже голодают за углом?
Не так они плохи, жестоки, и не пороком одним дышат.
Вы просто в роскоши палаццо, на коврах персидских в масках.
С вином в бокале пьяны, не узрите как жестоки, к тем кто не сумел подняться, грязь с колен убрав и глянув, на солнце что горело в небе.
Они слабы порой, ранимы, не способны брать нахальством, и без нюха на добычу, и без жажды брать всё первым.
Порой рассеяны, и пьяны, одиноки, и в дурмане.
Дети ночи, сестры боли, брошены всем дружным строем, обществом чьим стали страхом.
Дети ставшие товаром, шлюхи без надежды в правду, в опиуме что усладу, как объятий сестры родимой.
Они ни зло, они ни жалки, они ни мерзки, ни уроды, ни глупы порой, прекрасны, они лишь те кто здесь не может, выжить потому что слаб.

Стоит мне покои, замка чёрного покинуть,
Я узрею зло страшнее чем в душе моей
Умершей.
И тлетворность ваших жизней, так бессмысленно унылых, прахом лягет на могилу, фантазий детских по забытых.
Какого мне быть бессмертным?
Раз за разом наблюдая, век за веком проживая, эту жизнь печалью тленной,
Богом созданной в насмешку.
А вы странные создания, день за днём
В кругу старания, как сурок застрявший
В среду, живёте только для страдания.
Каждый день похож на прошлый, каждый раз с надеждой смотришь, на субботу что минует, как стрижи летят от тучи.
Я быть может скрашу юдоль,
Переулки кровью вашей,
Как вином столетним в вазу,
Напою свою потерю.
Вы мне сразу подарите, ужас, трепет
Понимания, что во мраке как в колодце,
Порою кроються создания, за пределами
Внимания.
И насытившись я кровью,
Вновь уйду во тьму родную,
Чтобы душу не тревожить,
Мыслью сколь сейчас я жалок.
Сколь вы жалки люди,
Сколь весь мир нелеп и жалок.

Мы вам кричим из дней далёких,
Сквозь пыль времён и сотни лет.
Мы неприкаяные души,
Мы те кто создал этот мир.
Но не в покое нам узреть бы,
Сады цветущие в лесах,
Мы сталью вам давали веру,
И крови жажду пробудя,
От творения во мраке,
Бежали в страхе со стыдом.
Мы вам в объятиях любовных,
Дарили благость и покой,
Но нам могилы не даруют,
Не развеют на ветру.
Мы те кто были здесь до света,
Те кто создал темноту,
И мы лежим как пыль во прахе,
Как твари павшие в печали.
А вы танцуете, и пьете,
Не слыша крика Божества.

Рукою худою свой кубок из злата,
сжимая в объятиях как жизни ладонь, король молодой с седой головою,
в прошлое глядя стоял у окна.
Он жизни не ведал без скачек и шпаги,
не мог ни любить себя и страну.
Нарциссом рожденный, чтоб править в богатстве,
не ведал ни боли ни страха потерь.
Король молодой, локоны белы,
слеза по щеке умоет лицо.
Нет по стране родных что по крови,
нет при дворе родных по душе.
Король молодой, но локоны белы,
потом холодным осквернены.
Как то средь ночи, к нему постучались,
то был вовсе не скорый гонец,
ни фаворитка ему подарила,
ночью холодной огонь и покой.
Стук был не слышным, касание лёгким, дыхание чужое внутрь вошло.
Утром проснувшись Нарцисс коронован,
с болезнью до смерти смириться ему.
Маска закрыла ласки проказы,
от всех вокруг, врагов и друзей.
Богом трон ему уготован,
судьбою
проказа в подарок дана.
И не излечат клятвы вассалов,
от мокрой постели больного царя.
Над сарацином победа не скрасит,
лик что целует проказа во сне.
На троне во мраке, с бокалом из злата,
король молодой без маски сидит.
С ланит что остры как сталь сарацина, струпьями кожа свисает с костей.
Он мёртв, но не знает, что смерть не прощает,
когда её молят прийти поскорей.
Не сегодня царю сойти к Персефоне,
не сегодня от боли уйти на всегда.
Лишь только позволят смерть и проказа,
в страданиях корону носить до конца.

Излишне было, тебе напоминать,
Как ты можешь порою предавать,
И как солнце темною луной,
День окрасит черною тоской.
Излишне было тебе давать покой,
И радости к душе давать пароль.
Я жизни этой, узрев на миг порыв,
Где в благости я мог немного жить.
Но нет для зла причастия в церквях,
И мне здесь нет, прощения в грехах.
Ты боль прошу, рукой обними,
И здесь хочу, со мною поседи.
Пока с водой, смешаясь заберет,
Кровь моя, дыхания порыв.

В понедельник утром, я рано родилася.
Дождик моросящий, землю поливал.
Днём меня мамаша, молочком кормила,
И потом в кроватку, тихонько уложила.

Мне во вторник кукол, много надорили,
Я с ними подружилась, чай им всем налила,
За столик посадила, и мило говорила,
Вечером в кроватку, с ними я ложилась,
Мама сказку дочки, до ночи говорила.

Я в среду повзрослела, сидя у окна,
Из зеркала глядела, чёрная вдова.
Родители под ивой, новый дом нашли.
А я нашла утешье, во мрачности души.
Вечером молилась, пока кресты в углу,
Пламенем подземным, не рассыпались в труху.

Четверг меня тревожным знаменем встречает, птица у подъезда, кошку пожирает.
Жизнь на половину, меня уж покидает,
Одной ногой в могиле, я с Дьяволом встречаюсь.
Вечером во мраке, лёжа под одеялом,
Поняла внезапно, что дома ни одна,
Из зеркала глядели, чёрные глаза...

Пятница мне утром, вести принесла,
Я сегодня буду, вовсе не одна.
Днём мы с ним закажем, красного вина,
Вечером расскажем, друг другу о себе.
Ночью я на люстре, любимого найду,
Он висит и смотрит, на меня одну.

В субботу звон церковный, утром оглушает,
Из зеркала морщины, и седина пугает.
Статуи Христовы, плачут не слезами,
Кровью Иеговы, шею омывает.
Солнце и не греет, одежда не спасает,
Руки меня сзади, нежно обнимают,
Зеркало за мной, окно лишь отражает,
Руки меня сзади, за горло обнимают,
Зеркало за мною, окно лишь отражает.

На утро в воскресенье,
Ветками проложив,
От подъезда к иве, священник одинокий,
Путь короткий этот, панихиды мрачной.
Я умерла сегодня, и вечером воскресным,
Спать не лягу вовсе, смерть мой пастырь вечный, теперь ты не одна.

Тот пожар, на Нотр Дам,
И смерть пришедшая за вехой,
Как Иисус был осквернен,
Искариотом и тщеславием.

Пожарам церкви отдавал,
Жестокий деятель советский.

А длань Его, Петра закон,
Аутодафе предавал, лишь перед сталью
Виноватых, в желание боли избежать.

Мы веру всюду насаждая,
Её и сами предавали.
Север с Югом воевали,
Быть ли нам рабами с вами!

И божьих тварей истребляли,
В угоду демонам греховным.
Мы плотских низменных инстинктов,
Рабами стали без сомнений.

И растлению подвергли,
Мир Его, для нас тваренный.
Где нам жить бы по заветам.
А не дом свой поджигая,
В церковь с совестью сбегая.

Но прощением не дарован,
Отныне будет человече,
А в Гиене он с крещением,
Огнём и кровью на погибель.

Каждый день ты вспоминаешь,
Мгновения, дни, порой секунды.
И в бесконечности теряешь
Поток той жизни что минует.
Воспоминания тлетворны,
Они как вирус пожирают,
Как больного убивает,
Рак таящийся внутри.
Коль ты так будешь жить в мечтаньях,
О тех мгновеньях что минули,
Прахом лягут на могилу,
Дни твои что не наступят.
Но как мотыль не может глупый,
Не сгорать ища страдания.
Так и ты не можешь жить здесь,
Отринув небыль, смерившись с правдой.

Воспоминания о падение, снова Отчий гнев предстал. И братья павшие в неверье, во мне узревшие Его.
Крылья пеплом ополившим, сущность чья стезя карать, как светом мрачным, не невинным, карающих десниц его.
Как меч из рук по воле стали, не хозяина своего, носителя что гильотина, обезглавил в страшный миг.
То пёс хозяина любивший, в ночи как демоны вселившись, услышал тихий, грозный рык, и веки лишь на миг открывшись, кровью были залиты, когда клыки в гортань вцепившьсь, природа зверя не любовь, и волка трижды ты любивший, от жажды крови не уйдешь.
Так мы с мечами и слезами, не на коленях но в страданьи, Отца предавшии от жажды,
Порыв любви узреть Его.
Но покрывало отвращения, как ливень павшие на рать, они смотрели как с презрением, на братьев любящих, на нас.
И гневом детищя без ласки, злобой братьев без любви, застилает наши взоры, мечи взлетели на зенит.
Где крови не должно пролиться, было скользко от неё. Кто был рождён не для убийства, Каина стал про отцом. Кто смерти знать не должен вовсе, теперь незрячи смотрит вдаль.
И небо грозно расколовшись, суеверия несёт. Не быть от ныне миру прежним,
И мне не быть Зарей Его.
Нарекли меня Нечистым, Духом зла, и принцем лжи.
Локоны злотые в полночь, пали в грязь у ног моих, сияние неба не горело, отныне в глубине зрачков, и улыбкой оскверненной, в Лимба мрак спускаюсь я, ступнями голыми идущий, по сотням тел: зверья... людей...
Сотни лет меня клеймили, Сатаной вы нарекли, сами же себя не видя, сколько зла вы совершили?
ПОСМОТРИ ОТЕЦ!!!
СМОТРИ!!!
Те кого ты так взлюбивший, миллионами смертей, себя они не осквернили???
Убийство стала их венцом!!!
Грех, и алчность ваше имя.
Разврат и похоть ваш удел.
Зависть, жадность и гордыня, вам стремления и цель.
Где же был тот грех великий, что нам вменяли Небеса?
Просто сыном быть любимым?
За это в Ад был брошен Я.

Коль тяжко мне бывает, я песенку включаю.
Как братик младший в детстве,
Мне в трудности и грусти,
Тихонько напевал.
-нету брат мой ни земли ни воды,
Нету брат мой ни войны ни чумы.
Нет у нас с тобой отца, нет семьи,
Мать давно уж померла, мы одни.-
И в наушниках матив, тот поёт.
Сразу смерть во мрак отойдет.
Страху глотку брат, разорвёт.
И темнее ночь обернет, моё тело как
На всегда, мои кости как хоронить.
Только я во тьму ухужу, только кровь по мне вновь бежит, я голос из времён вновь зову, братик мне тихонько поёт.
-нету брат мой ни тебя ни меня,
Нету брат мой ни любви ни вражды.
Если хочешь ты бензином облей,
И дом наш огнём поглоти.-
А коль мне сегодня лежать,
Со сталью в тёплой ванне во тьме,
Я голосок его вновь зову,
И его уста целовав, на всегда к себе обниму.
-нету брат ни солнца ни звёзд,
Нету брат ни боли ни слез.
Только брат с тобой быть хочу,
Только брат тебя я хочу.
И коль умирать мне сейчас, ты умрешь со мной, нежный брат.

Ещё немного, мальчик матушке шептал,
Умирающей в пастели.
Мам чуть чуть ты потерпи, и лекарство я куплю.
По ночам он создавал, солдатиков из древа, он не спал и он ел, солдик как из древа. Сабильки он им стругал, мундиры и лошадки, под лампадкой в тусклый свет, солдатик маленький не с древа.
Мамы кашель за стеной, хриплый мёртвый и сухой, не давал положить длань, солдатик маленький худой.
Днём на улице давал, прохожим тех солдатиков за грошь.
Он не спал, почти не ел, солдатиков он создавал, солдатиков и продавал.
А мама хриплым кашлем за стеной, часы как стрелки приговор, лекарство нужно маме.
Мальчик ножницы достал, краски мамины, наряд, всю ночь опять не спал, но к утру девочкой вдруг стал.
Теперь не днем солдатиков давал,
Теперь ночами он себя давал,
А утром, с болью и размазаной помадой,
Слышал кашель хриплый за стеной, мам держись, лекарство скоро будет.
Шлюхой мальчик по ночам, летал кварталы посещая. Пока у речки богача, в суровый час не по встречал. Из чулка достал он нож, и кровь омыла берега, смешалась влага с речки тьмой.
Монеты мальчику в подол, душа у мальчика в огне.
Домой придя мальченка к маме, достану завтра я лекарство !!!
Холодной взляд былой маман, не видя смотрит в потолок.
Не дождалась меня маман?
Не гоже шлюху и убийцу, сталь моргнув под свет свечи, мальченки шею обняла, и вену страстно целовав, у мама под бочек, оставила во снах.

Чудесный день стоял тогда,
Светило солнце в небесах,
Играли дети во дворе,
Шумели птицы на прудах.

И лишь тревогой отзовясь,
Сердца прохладой приобняв,
Что близко к ним уж смерть прошла,
И солнце как в последний раз...

Вдруг птицы разом замолчав,
И ветер дуть вдруг перестал,
Со страхом дети посмотрев,
Друг на друга в тишине.

Гул по воздуху пройдя,
Волной упругой и стальной,
Никто в тот раз и не понял,
И чувство было не узнать.
Но как олень в густом лесу,
За миг до смерти от когтей,
Чувствует что он мертвец,
Так и люди в гуле том,
Судьбу увидели свою.

Шестое августа пришло,
Смерть с собою принисло.
Огонь и жар стирали в тлен,
Сотни тысяч как в аду.
День безумия прийдя,
Покажет злобу тех людей,
Что приговор несёт не тем
Кто с автоматами в войсках.
Война в единый миг забрав,
Детей и женщин, стариков...
Слез отныне в этот час,
На могилы хватит тем,
Кто просто жить хотел как мы.

Сидит старик глухой в лесу,
В хижине пустой почти,
На спине ожог с тех пор,
Когда мальчишкой был малым.
Слёз дорожка пробежав,
По жизни той что потерял,
Её на вечно заменив,
Слово в сердце как печать:
Хиросима его мать...

Ни в одной семье с тех пор,
Пустыми пятнами в альбом,
Легли портреты мертвецов.

Ни осознать, и не понять, как им было, умирать...

Границы смываются ложью, и свет во тьму
Обращаясь, под звон церковных собраний,
Брат что брата предавший, кинжал в его крови купает.
На губах вкус пепла тлетворный, оставит касание к ладоням, любимый запястья целует, любимой что лес поджигает.
И фавны бегут из чащобы, в дыму гибнут их сотни, как снег в морозное утро, с неба сыплються феи.
Где же та сказка что в детстве, что мне когда то читали, сгорела сегодня в пожаре,
Под вздохи сотний агоний.
Пока в высоких палатах, телами друг с другом сплетаясь, Эроту во власть отдаваясь сенатор и мэр делят ложе.
Отче святой отпуская, грехи убийцы старушек, под лавкой держит бутыли,
Абсент а рядом в грязи, крест церковный
Лежит на лахмотьях, где прежде шлюхи лежали.
Ни каясь ни ввергаясь в сомнения, вор крадучись под луной молодою, крадёт
Ни сребро ни злато, а вздох последний укравший, с ним и жизнь навсегда забирает.
Братья прежнии в круге собравшись, клятву дали друг друг пред Богом, сестры взявшись с ними за руки, единой клятвой скрепляя, быть хоть вечно в разлуке, не предавши, прийти на подмогу...
Теперь на войне ни узнала, сестра старинного брата, и сабля шею лаская,
Другу жизнь обрывает.
Грошь цена всем жизням бесценным,
Коль вера гласит Не Убей, а Бог презрено
Глядящий, как отцы справа стоящих сыновей и жен жизнь прервали.
Грошь цена той любви пламенящей,
Коль мы ей за злато меняем, то боли касание плети, то сатиров виноградная роща.
Только Дьяволу нам в вере кляться,
Дано бы пасть на калено, по подобию его сотверенным, Сатаны мы безумные дети .

Вы видели глаза, того кто здесь стоял?
Как камень взгляд тяжёл, холоден как сталь.
Трактирищик не видал, прежде господина,
Что заказав вискарь, в зеркало глядел.
Осанкой тверд он был, в плаще и сапогах,
Рапира говорила, на перевязи тихо,
Что с нею он на ты, с сетрою как родной.
Допив он свой вискарь, серебром отдал,
И лихом занесённый, так же он пропал.
Тяжестью давило, на люд трактира это,
Аурой своей, он будто запятнал.
Кровью как духами, от него разило,
Смерти он творец, коль пришёл смирись.

На утро весть летела, как на юг гагарки.
В замке сюзерена, зала полна трупов.
И лорд сидит на троне, со стрелою в сердце.

Возможно ты права, и я исчадие зла,
Незвергнувший в пучину любви твоей
Порыв.
А может просто я, доверевшись мгновенью,
Поверил что и черт способен на любовь.
И отдал в раз ветрам танцующим торнадо,
Мои владения зла, и Елисейские поля.
Ахерона воды, омоют твои стопы.
Падшие князья хвальбу поднимут нам.
Злата кубок пал, осушеный губами,
Кровь Христа вобрав, душа летит на бал.
Во пляс пуская нас, играет музыкант,
Отмеченый рукою творца моих исскуств.
Танцуй под ритм огня, то пламя разжигая,
Судьбой которым нам, над смертными владеть.
А позже буду я, накрыв крылом тебя,
Исуушеным пескам, слезы доверять.
Под всполохи огня, в пустыне отречения,
Прощай любовь моя, скажу сжимая длань.
Мор трон порочен злом, и души иссыхая,
Летят как на огонь, в нём синем пламенем скорая.

Не столбе замшелом, слово лишь серело,
Кто то накорябял и в безвесность канул.
Нету здесь ни мёртвых, нету ни живых,
Кроатон лишь мрачно кто то начертил.
Мы пришли на помощь утром моросящим,
Деток не слыхали, и базар пустынен.
Стража не встречала, не кричала грубо.
Шли мы все без звука, жизни здесь не видя.
Исчезло поселение, лишь дома стояли.
Все столы накрыты, чисто всё, прибрато.
Только ни души, так мы не нашли.
Даже псы исчезли, в грязи лежали цепи,
Упряж в стойле с краю, к вратам поставил кто то.
Лишь только одиноко, Кроатон во мраке,
На столбе замшелом, накорябол кто то.
Ушли тогда мы сразу, лишь солнце поднялося, туману доверяя, укрыть от глаз Роанок.
Ни кто из нас, не пожелал остаться,
Как будто наблюдали, из сеней, из окон, за нами поселенцы, что исчезли странно.

Наедине со тьмой, я становлюсь собой,
И смотрит тот урод, улыбкою лихой.
Разбиты зеркала, и жизнь прошла
За зря.
А он опять всё тут, да он просто шут.
Рожа вся в крови, смех его притих.
Смотрит не меня, глаз не оторвет.
Веревкою в петлю, он шею затянув,
Весит сейчас во тьме, со мной наедине.
Я жизни властелин, коль хочу умру.
И смерти господин, до сих пор живу.
На едине с шутом, по жизни я иду,
На едине с собой, над полом вишу.
Загадку разгадай, случайный мой
Визор, кто был этот шут?
То моя судьба? Или всё же это я?

Звук знакомым змеем,
напомнит мне о детстве,
когда бруском по стали,
нежно гладил каму.
Отец что бросил рано,
Мать тарговка дрянью,
И я с ножом единый,
Тьме служивший рано.
Теперь в таверне с пивом,
Мечом что на коленях,
Бруском по стали глажу,
Где кровь была монарха.
Купивший златом слово,
Сталью за свободу,
А что душе и сердцу?
Лишь смрад дыхания смерти.
А было я хотевший, дышать
Прохладой ранней, умывшись
В речке чистой, с другом за грибами...
Но нет для метки твари,
Печати, но не Авель,
Каина носивший знак прогнивший
В сердце, покоя иль признания,
Мне камень от толпы.
Волком люди ставши, не по природе вовсе.
На плаху поведёте?
Не это мой удел. Учтите что те волки,
Не рождены во мраке,
Им просто дали выбор, вы звери,
Или падаль.
Когда грехов тех смертных, чаша будет с краем,
я сам себе ключами отворю темницу,
и шагом со скалы, себя приговорю.

Посредь скелетов зданий старых, где выжженных лишь судеб наших,
Остовы храмов патриарших,
Затоплены сады и тюрьмы,
Мы плыли как те тени в полночь,
Отброшены лампадкой слабой,
Не уверены, ранимы, судьбой грядущей мы страшимы. Что призрак города родного,
Прозябавшего в уныние, разрушеный
Старинный, нам сегодня уготовил?
Ответом нашим лишь молчание,
Мёртвый город, а мы в нём тленны.

Узнала ведьма дар Венеры, познала чувство восхищения, и нежити дано любить, не обогряя руки кровью.
Начав сначала эту жизнь, и прошептав слова соблазна, обманом сердце покорив, подчинила его волю, и ложью рай себе создав, уединилась с ним в лесах. Прекрасный дом, вишневый сад, так минуло десяток лет, и что то изменилось, вкусив блага любви, пожив людскою жизнью, ведьма захотела дочь.
Но не дано таким детей, цена за дар бесплодие, и время быстрым бегом, пробуждало злые мысли, тот кто рядом, был любим, ей дать не смог дитя малое, для чего тогда любовь ?
Мираж людей, самообман, и как то раз всё поняла, пора со всем кончать, забава длилась десять лет, и нет детей, и нет любви, решила отравить.
Приготовив сладкий яд, и вечером идя домой, несла бутыль вина, готов уж яд, лишь пара капель, и вновь свобода, ненавистна всеми, одна в дали.
А он ведь вовсе не при чём, так наивен был и мил, а она его влюбила, так в чём же виноват ?
Сама себе внушила, дурью голову забила, и вот идя домой, прекрасно понимала, внутри души любовь живёт, не сможет отравить, но и больше так нельзя.
Рядом с ним ей места нет, от него в дали подавно, единым мигом всё решив, увидила вблизи ручей, открыла яда пузырек, поставив на траву, сложив ладони набрала воды, и попросив енота в ладони вылить пузырек, выпила закрыв глаза, осталось жить ей до утра.
И улыбнувшись легкую улыбкой, пошла она домой, мечтая о последней ночи, на утро чары пропадут, не станет той кто наложил, но то сейчас пустяк, она желает лишь его, в последний раз им обладая, и умереть его обняв.
Но к дому ближе подойдя, увидела там незнакомца, глаза блестят, на шеи амулет, в руках серебрянный бастард, ей жить всего то 5 часов, и хочет только лишь любви, но умрёт она сейчас, не пытаясь защититься.

Двери за мною сталью скрепя,
Закрылись до смерти, как молот судьи,
Приговором судьбы означив не жить,
Рабом кандалов стал я теперь.
Здесь нет мотива ни то чтобы жить,
Здесь нет его чтоб себя вам убить.
Надежду четыре стены без труда,
Забрали как ток дыхание забрал,
На стуле у того кто монстром вдруг стал.
Здесь солнышка свет вам не даёт, тепла или ласки, лишь горюющий взор,
В прошлые дни, где гуляли в лесу.
Судья или жизнь, я сам или грех,
Нету причины искать вам мотив,
Теперь есть лишь ад, нет дороги назад,
И в смерть не сбежать, здесь вас ждет Алькатрас.

То ли муза меня навестив, обняла на кровати присев, и шепчет, вином напоив,
О богах и героях младых.
То ли Дьявола это язык, мне по горлу прошедший огнём, и губами нечистый к
губам, мне все тайны мрака отдал.
Это света чистый нектар, или тьмы той подлый обман?
Я всем без сомнений отдам, и душу и кровь и себя, только дайте мне до утра, возможность писать для себя.

Играл бродяга на гитаре, под кроной дуба
У реки.
Играл так страстно что порхали,
Над ним красавцы соловьи.
Он веки смежив, в даль ушедший,
Улыбался сам себе.
Жёлтый шарф и шляпа конус, дополняли
Тот портрет.
Он так играл до самой ночи, пока улыбка не сошла.
Пока дорожкой до ложбинки, кровь тихонечко пошла.
Нет прекрасней музыканта, что утром выпил тихий яд, и играет без оглядки,
Рядом смерть, а он лишь раб.

В ночи мне хочется остататся, единым мигом наслождатся, тем в котором поняла, нет препятствий коль мила.

И тьма и свет, ведь суть одно, проявление наших душ, пару слов всего сказала, подарив надежду мне.

На тьму мою ответом свет, на всё вранье открытость фраз, теперь лежу я вспоминая, себе самой я обещаю, даю зарок впредь быть умней, ценить добро, и быть добрей.

Крылья шуршат под покровом ночи, пробуждая во снах неведомый страх.
Тревожит луна горячее тело, окрасив изгибы холодною краской.
Трепещут глаза, дыхание часто, во тьме тихий стон и шепот мольбы.
Мокрая простынь, ты вся в поту, игрушкою будешь в жестоких руках.
Того кто пришёл, и стоит пред тобою, в омуте глаз бездонная тьма.
Улыбка страшна, за спиной два крыла, забавиться бог, насылая виденья.
Исполняя мечты, призывая кошмары, владыка всех снов, похититель желаний.
Ты сегодня его, а значит смерись.
Гипнос в ночи всесилен до края, наслодись же сполна, игрушка его.

Из нитей жизни создавая,
Судьбу плетём свою,
Порой навечно забывая,
Краток миг до смерти наш.

А что мы в жизни понимая?
Для чего мы в ней, зачем?
Просто тешить нашу душу,
Пока тот миг не стукнул в дверь.

И только я во мраке этом,
Гладя тьму свою в душе,
Тешить зверя что халеру,
Кормить с любовь яблоком.

Зверь сжирающий мгновенья,
Счастье душащий в когтях,
Он пресевший в тьме холодной,
Урчит пирующий, в костях.

Ты воском капая на длани,
Омой огнём мою печаль,
И кровавыми слезами,
Ангел плачет по ночам.

Пусть Эринии жестоки,
Бичами бьющии нам плоть,
Пусть нам голод, смрад и холод,
Пусть... Мы грешны, не понять...

И сновы я в ночи холодной,
Снова со свечей одна,
Снова тешусь над собою,
С Бордо бокалом под рукой.

И перо мне брат, пусть сводный,
Пусть сетра моя печаль,
Ты налей в бокал высокий,
Каплю яда на Бордо.

И не пей со мной,
Стоп хватит, если хочешь,
Пей потом, не хочу узреть пред Адом,
Как ты со мной туда ушла.

Твои глаза пред смертью,
Мне предстали светом звёзд,
Я в сумраках бродивший, в них
Увидел свет, покой.

И до рассвета усмеривший,
Свои тёмный нрав, души порыв.
Вновь выживший в пучине,
Всех страхов ночи, тёмной лжи.

Пока я страждуший внимания,
Людской толпы на мостовой,
Незвергнувшись в пучину,
Длани тёмной, ледяной.

И захлебнувшись,
Темзой ледяной,
Буду помнить и в посмертье,
Твой запах мяты, с миндалем.

Строки ложаться нитью, ветру слова доверяю,
Надежды боюсь жестокой, и огню все чувства вверяю.
Пишу, пишу как в безумье,
Ответа жду как решения
Суда жестокого бога,
Иль просто в тумане блуждая,
Сколь тщетно понимаю мечтать,
А ответом вновь было ранение,
Одно из бесчетных и в сердце,
Каждое жизни фатально,
А я надеюсь и верю.
Та вера бокалом хрустальным,
В осколки жизнь разбивая,
Вечерами старательно клею,
Руки в кровь разрезая,
Бокал надежды вновь полон,
Лишь для того чтоб разбиться,
А строки в пламене алом,
Сгорают, сгорают под стоны,
Души уродливой тьмою,
И раненой своею рукою,
Умирающей но всё же не мертвой.

След оставит на ней остриё,
Поцелуем сталь холодна,
Она сегодня снова одна,
И снова с бокалом вина.

В ванне средь роз лепестков,
Солёной стала вода,
Слезы ручьём по щекам,
Снова плачет одна.

В ночи у окна вновь сидя,
Любуясь луной за стеклом,
Как волк воет душа,
Как волк, с тоскою одна.

Под тёплым одеялом комком,
Свернувшись как белка зимой,
Засыпает под песню богов,
Поющих для тебя лишь одной.

А лекарств пустой колпачок,
У кровати девы лежит,
В последний раз сегодня одна,
В дверь звонок... Но она уж мертва.

Меня скорее в гроб ложите,
Не дайте смерти изувечить лик младой.
И маслами тело ублажите,
Призовите Азраила к савану из шелковых
Касаний, и дверям дубовым к царству мертвых на Стикса берегах обманных.
Пусть бог жестокий, к устам устами прикоснувшись, касаньем леденящем,
Заберет тепло последних кратких мигов жизни уходящей.
Я сам возлег с триглавой ведьмой,
Греками Гекатой названной в ночи,
Чтоб сейчас лежать как пир на угощеньи для червей.
Легко под гору всем катиться,
Грехам бессмертье отдовая,
Не помня, что в конце дороги той,
Лишь смрад могильный, и лопаты острие, у земли для смерти, отбирающей кусок.

Пламя свечи танцует, создавая целый мир,
Мир тьмы и света, теней и искр.
Где в полумраке тишины, это мимолетно
как дыхание, как мысль на краю сознания,
Но те не менее, реально.

С ночью в полнолуние выпивая,
Она со смертью спать ложилась под одеяло,
И с тьмою тайны до рассвета обсуждая,
В слезах затем от солнца в сон сбегая.
И с пороком сделку заключая, поцелуем договор скрепляя.
Себя на веки обрекая, не способна ни родить ребёнка, ни к родителям вернуться снова.
Ни любовь что без надежды обретая, и нить дружбы, которой горло обвивая, душить способна хаосом своих страданий.
И вновь с луной в экстазе боли уплывая, она создала тот мираж что мнился ей в грехах.
Но не целует смерть в объятьях нежных, лишь сердце хладной дланью в миг сжимая, она дала понять в момент страданья, та жизнь что мне грозила мукой, дарована была в награду Богом, но не дано тем падшим гадам, оценить любовь и благо. И в сожаленьи в миг последний, хотела жизни хоть на время, но поздно было, время смерти.

Я верил хотел тогда, когда ты мне клялась любить, и верить хотел тогда, когда на пыли я поник.
Ты без стыда ушла, забыв что я сказал тогда...
я ни живу сейчас, лишь только немного дышу, пока ты мне в очах, как в отражение идешь.
Но это лишь морок в бреду, а я по осколкам иду, оставляя след на полу, по ним ко мне звери идут, что же пусть и придут, в спальню с закрытым окном, где я в постели лежу.
Рассвет застанет меня, у камина и лёжа в крови, рот мой тоже в крови, стали добычей волки.
Я на полу лежу, и тихо плачу в углу, ты без стыда ушла, забыв кем стал без тебя.
Я либо у ног лежу, желая тебе лишь служить,
Либо я стану зверьем, и зверем к тебе приду.

Он так целуя аккуратно, не понимал что ранит безвозвратно, но ощутив что сердце битца перестало, себя кидал то в море то на скалы.
Не дано созданиям бессмертным,
Вид узреть хоть ада или рая.
Любимой жизнь во страсти поглотил он,
Кровь её как шёлком оросивши,
Уста его, гортань и чрево мрака.
И сотням лет с тех пор ушедшим
В бездну, сгладить не дано терзания
За Еву.

То я здесь, то тебя уже нет,
Наверное это просто мой бред.
И возможно, хоть судить не берусь,
Но быть может меня уже нет.
И здесь я сейчас не пишу,
а в кровати палаты лежу.
То ли я почти не живу, то ли здесь
Всё как в аду.
Только здесь я врать не хочу,
Для тебя меня больше здесь нет.
А значит, всё равно что я мёртв.

Осталось ли хоть что то, от солнца и мечты,
Осталось ли хоть что то, от добра и красоты.
Иль мы построив город на кладбище старинном, воздвигли в сердце мрачный, угрюмый мавзолей.
И солнце не ласкает а кожу обжигает,
Не прохладою ручей на нёбе оседает,
но вкусом хвори серой в лёгких опадает.
Не даруют поцелуи тех сладостных касаний,
Лишь дымом сигаретным из уст теперь нам дышит.
Так где же мир и краски, куда ушли мгновенья...
Не мир ушёл в ненастье, то мы ушли в посмертье.

Мне не дано понять мотив, тех деяний что
Творили, когда царя они убили,
Детей и женщин на расстрелы.
Сотен лет прошедших власти,
Царей великих, не тщеславных,
Как болином на жертву ведьмы,
Они монархию казнили.
И голову монарха кинув, в корзину где лежали фрукты.
На утро губы оросившись
Бордо, Провансом, Лангедоком, теперь пригубив кровь свою же, на голове отрубленной в корзине.
Великий деятель свободы,
Железный Че Кубинской воли,
Он жил во благо не своё же, других людей,
Родных по воли.
Но и его Танат целуя, не даёт проститься с миром.
Мне не дано понять великих.
Мне дано понять и нищих, за что бродяга умирает, у церкви старой на пороге.
Мне не дано понять себя же, в бокал Бордо, и беладонну...