Холодный моросящий дождь,
Сорвал последний листик с клёна.
И на душе от смерти дрожь,
Он был как я, совсем зелёный.
Он солнца свет собой ловил,
Всегда надеясь на отсрочку.
Но дождь пришёл, траву прибил,
Поставив в жизни смертных точку.
Я знаю, вновь тепло придёт,
Воскреснет дерево от сна.
Растопит солнце дикий лёд,
И вновь на улице весна.
Зазеленеет чистый лист,
Росой порадует кристальной,
Мир снова будет светел, чист,
Но голос зазвучит печально.
«Заменят нас, никто не судит,
Всё было может и не зря.
Но только жаль, что это будет,
Не он, не ты, не мы, ни я.»

Я люблю тебя осень, я тебя ненавижу,
Клик по нервам, на зиму отлетающих прочь.
В прелых мусора листьях, подмёрзшую жижу,
Ту, что с треском стреляет, под подошвою, в ночь.
Мне приятна прохлада, что ознобом по коже,
Словно едким укором, оглянись, не успел.
Не успел насладиться весной, да и летом, что ж тоже,
Жизнь потратив на кучу беспамятных дел.
Больше времени стало, так с издёвкой погода,
Отсыревшею кашей, бьёт в пакета окно.
Самым лучшим и самым противным временем года,
По глазам бьёт из золота с грязью твоё полотно.
И печаль на душе, лишь забрезжит, немного, свобода,
От мельканья колёс, беспрестанной срочности дел.
Ты капризна, но что же поделать, ты женского рода,
Отнимаешь и даришь, в мгновенье, всё то, что хотел.

Так красивы из кожи сапожки,
От простого желания взмок.
Вместе сдвинуты чудные ножки,
И душа на амбарный замок.
За стеклом бежит непогода,
Дождь в окно бьёт сотней плетей.
Ты прекрасна моя недотрога,
В чистоте непреступной своей.
И пусть пыжатся гламурные фрау,
Макияжами в тысячи тонн.
Лишь тебе я готов пискнуть - МЯУ,
Покидая железный вагон.

"Окончен бал, погасли свечи"
Коньяк, допитый на столе.
Пустые лица , губы, речи
И смех затихший вдалеке.
Грусть и тоска во время бала
Сумятица из платьев и знамён
Секунда рядом и не стало
Не помню даже их имён.
Чума вокруг мы ж веселимся
Пытаясь, страх прогнать забавой.
Вокруг испуганные лица,
Закрытые, фальшивой славой.
Но лучиком твоё виденье,
Мелькнувшее всего на миг.
Мне дарит жизнь и вдохновенье
И я вновь молод, не старик.
Но бал окончен, гаснут свечи,
И по домам все разошлись.
И вновь уныние как вечность,
В душе моей с тоской слились

Мне говорят – ты слишком мало пишешь,
Но что поделать. Я не рифмоплёт.
И не люблю, когда мне в спину дышат,
В желанье получить красивый переплёт.
Я полагаюсь лишь на вдохновенье,
Что часто не желает по заказу, из под палки.
Терпение и только лишь терпение,
Чтоб с музой не поссориться, играя с миром в салки.
Пусть маленькое и невзрачное творенье,
Зато с душой, без злобы, кто кого догонит.
С улыбкой к солнышку, сравнив закат с вареньем,
И млея от травы, что шорохом тихонько чувства тронет.
Не напрягаясь от того, что нет признанья,
Писать лишь то, что пёрышком, по часто огрубевшей коже.
И не страдать от мирового недопониманья,
Я ЗНАЮ, ТЫ, ТАК ПИШЕШЬ ТОЖЕ.

До безумного жаль,
Посмертных героев становится больше.
Что хранят лишь присяге и Родине верность.
Отдавая себя без остатка.
Очень жаль и поэтому горше,
Что война продолжается дольше,
Обрекая солдат на посмертную вечность,
Души небо пронзают,
закрываясь от пуль плащпалаткой.
Смерти пофиг кого собирать,
В свой мешок из прогнившей дерюги,
Правым делом ты занят
Или чёрной заполнен душой.
Только ранит, сердца ожидающих ранит,
Тех, кто в этой бушующей вьюге,
Заблудившись в потоках, не вернутся обратно, домой.
Объясни, почему спор политиков,
что сидят у себя в кабинетах.
Разрешается кровью чужих сыновей.
Остающихся, в памяти близких,
да на бравурных строчках сонетов,
Что читают с презрением те,
Не желающих смерти своей.
Почему вся планета, охвачена ужасом этим,
Словно грязный вампир,
наслаждаясь текущею кровью.
Просто наша планета «Война»
и её мы своими жизнями метим.
Злом и силой решая дела,
а не призрачной чьей-то любовью.

Укол ножом, на рану пластырь поцелуя,
Чтобы на время кровь унять.
Миг счастья, и нисколько не ревнуя,
Пытаюсь вновь тебя понять.
Потом по новой, нервные упрёки,
И суета вещизма, и порок на стороне.
Та мелочность, что снова сердце ранит,
О сколько выдержать досталось мне.
Но я любил, пылало сердце «Прометея»,
Сжигая небывалую тоску.
И капало на землю, всё слабея,
Вбивая гвоздь, в закоченевшую доску.
Петля и нож, маячили порою,
Мне в зеркале, на дне влюблённых глаз.
И малодушничал, от вас ничто не скрою,
Стремясь со всем, навеки и за раз.
Но только то, что бьёт, то делает сильнее,
И вот окуталось в незыблемый гранит.
От шрамов стало твёрже и прочнее,
И кажется, что вовсе не болит.
Теперь мне пофиг, все мольбы и слёзы,
Всё, что питало нервную строку.
Лишь на мгновение, забывшись, снова грёзы,
Когда во сне, на левом, на боку.

Жара. Снова тридцать. Не тешится взгляд,
Обои от зноя рыдают.
В окне, нету женщин, толпа мужебаб,
Синюшною точкой виляют.
Мне жарко и страшно, в семейных трусах,
Мучения их представляя.
Солёный и влажный, распахнут, мой пах,
Что ж бедным ещё не хватает.
Дал бог разрешенье шотландцам и им,
Ласкать ветру голые ноги.
Им, это мало? Мужеподобный экстрим,
На пышущей жаром дороге.
Мне грустно за воздух, что трётся о ткани,
Не пустят к себе холодок.
Сопреет в дерюге, как в солнечной бане,
Возможно, прекрасный задок.
Я пялюсь в окошко в немом ожиданье,
Сжигая в стаканчике лёд.
Увидеть хотелось б на лицах сиянье,
Быть может и мне повезёт.
Мелькнёт и растает, как в дымке, виденье,
Край платья за душу в зацеп.
Но снова жара и унылое бденье,
Джинсою, как траурный степ.

Ты вся доверилась ему,
Отбросив стыд, сомненья, шёпот с подворотни.
Что честь девичья на кону,
Не парилась. Таких, как ты, не больше сотни.
Ты думала, что вертишь им,
И что захлопнула к грядущим бедам дверцу.
Но чувства просто стылый дым,
Не побрать, к замёрзшему от спеси, ключик к сердцу.
Эквилибрист под куполом рискует меньше,
Чем ты на тонкой нити желаний бытия.
И с каждым днём всё призрачней надежды,
И всё кошмарней, от потерь, любовь твоя.
И слёзы грусти от поруганной души,
Со временем скатились до истерик.
Не стала для него желанней ты,
А он не увидал в тебе Америк.
И вот уже висишь, вцепившись в край каната,
Как путник, что желает просто пить.
В глазах мольба, ведь ты не виновата,
Что не смогла ледышку растопить.
И взгляд пустой души навстречу,
В раздумьях. Отпустить свой край?
Поставив в отношеньях точку.
Как же знакома эта строчка,
Что разделяет ад и рай,
Обыденно. Так дурочек и лечат.

Я не прощал врагов своих,
Желая блюдо потреблять холодным.
Быть может к тому времени не годным,
К употреблению, как стих.
Сливая зло на чистую бумагу,
Сжигал в радушии, месть развевая пеплом.
Не становясь от процедуры светлым,
Теряя , из-за давности, отвагу.
Лишь позже осознание пришло,
Обида не стирается словами.
Лишь только грубыми делами,
Смывается, что в душу залегло.
Но время не вернёшь,
Оно не умолимо.
То зло, что пропускаешь мимо,
Ты к старости обратно соберёшь.

Сквозь бледное небо, не солнце, а копоть,
Потоки химических рек.
Разбитые башни и пыли по локоть,
О прошлом грустит человек.
У мёрзлого зева, трупп дохлой собаки,
И хочется с горя завыть.
Я ухожу, прочь из этой клоаки,
Я ухожу, чтобы жить.
Здесь злоба и похоть, на синих экранах,
Военный царит беспредел.
Ножовкой по телу, душа в рваных ранах,
Дают то, чего не хотел.
По нервам, политики, гул вертолёта,
И матом всех хочется крыть.
Из сумрака, ввысь, прочь от чёрного гнёта,
Я ухожу чтобы жить.
Не хочется быть Дон Кихотом, поверьте,
И с палкой на мельничный жор.
Но что то зовёт, за что мы в ответе,
Старается сгладить позор.
И вот уже снова, мы в замкнутом круге,
До счастья пилить и пилить.
Кричит, сам себе, затерявшийся в вьюге,
" Я остаюсь, чтобы жить".

В потоке времени мы крохи урываем,
чтобы сказать «Привет» и чиркнуть смайлик в смс.
И тут же, напрочь забываем,
На дружбе ставим жирный крест.
И вот такая же короткая записка,
Ножом по сердцу резко полоснёт.
«Ушла из жизни», да всего два слова,
А душу, словно пламя жжёт.
И комом в горле расставанья слёзы,
И горсть земли об крышку, жизнь перевернёт.
Да будет вновь весна и зацветут берёзы,
Но вот друзей, никто нам больше не вернёт.
Со временем утихнет эта боль,
Но каждый год, к началу мая.
Когда на рану горсти соль.
А на страничке, ты. Совсем живая.
Утрёшь слезу, что градус убавляя,
Стечёт на дно хрустального стакана.
И приглушённо, закрывая рот, рыдая,
Поймёшь, друзья уходят очень рано.

Мне жаль её, поборницу сомнений,
В стремлении всё разом охватить.
Со страхом сладости, решений,
Как у великих, «Быть или не быть».
Мне жаль её в простом стремленье жить,
Не замечавшей пропасти от счастья.
Что радость только в том, чтоб не внимать ненастью,
И срок своих грешений сократить.
Слеза из глаз в порыве всепрощенья,
И боль в груди от нежности к тебе.
Ты приняла неверное решенье,
И всё перемешалось по судьбе.
И в жалости, той, что не приемлет злости,
Я ощущаю воскрешение души.
И на шатающихся жизненных подмостках,
Прошу лишь об одном – подумай, не спеши.

Торопитесь любить. Жизнь не так долговечна,
Как весенние воды, что потоками вниз.
Торопитесь любить. Пусть легко и беспечно,
Только сильно и жарко, чтоб срывало карниз.
Торопитесь мечтать, они быстро выходят из моды,
Претворяясь в обыденный, будничный быт.
Торопитесь мечтать, помешать могут годы,
Там где в старости можешь быть всеми забыт.
Торопитесь погодой любой наслаждаться,
Там куда нас забросит, такого не будет вовек.
Торопитесь от счастья летать и смеяться,
Любоваться спокойным движением рек.
Разбежавшись, с обрыва, словно синяя птица,
В эти сильные воды, с головой окунитесь.
В миг полёта, чтоб вспомнить знакомы лица,
Не исчезнув в потоке, просто ЖИТЬ торопитесь.

Мне уютно в неказистых храмах,
Где витает добрая душа.
Лик святых, в простых репуссуарах,
На тебя взирает не спеша.
Здесь нет вычурности каменьев, злата,
Паучок, в углу, за мушками следит.
Но душой, душой она богата,
Чистотой тебя благоволит.
Слуга божий, не раздувшийся от жира,
На скамейку рядом сядет, помолчит.
И простая, деревенская икона,
Создаёт вокруг прекрасный вид.
Музыка древесного покоя,
Словно водопад омоет боль.
Здесь в немой глуши, нас только трое,
Те, что внемлют этой си-би-моль.
И когда покинешь ту обитель,
Смыв грехи и душу отпустив.
Снова в сумрак городской, как верный зритель,
Про себя ,поёшь ,негромко, тот мотив.

Ты понимал порочность слуг твоих,
Тех, что несли по миру волю.
И ощущался кожей каждый стих,
Стяжающих, огромной, зверской болью.
Их наказать ты не имеешь права,
Свобода выбора, цепями держит гнев.
Вот и сочится на тебя отрава,
Из уст того, кто ближе всех.
И ты с смирением оглядываешь дело,
Что ты, когда то, им вручил.
Что виски запивают «тело»,
Под просьбой, дать им больше сил.
Кресты златые тянут к низу,
Всё больше их вводя во грех.
Молитва стала им репризой,
Что дарит сытость и успех.
Но вера есть, стальной метлою,
Ты выметешь весь сор из храмов.
Дающий, лишь жирующим покоя,
Наполнив здания святою праной.
И станет Вера чистой и незамутнённой,
В преддверии прихода зла.
Когда рванёт вся нечисть тучей чёрной,
Защитою святою засияют купола.

Лишь закрою глаза ,вижу облик я твой.
Пусть другая семья, я душою с тобой.
Я любовь уберечь и спасти не сумел,
Были тысячи встреч, но тебя лишь хотел.
Потерялся вдали, той любви сладкий рай.
Душу мне обожгла, словно лёд, так и знай.
Я с тобой не сумел, без тебя не могу.
Рвусь, как загнанный зверь и кричу – убегу.
Словно раненый вепрь, гул гудка провожал.
Тихо скрипнула дверь – убежал, убежал!!!
Я сбежал от тебя, в дальний сумрачный край.
И другую нашёл, лишь назло – так и знай.
Но тебя позабыть, я никак не могу.
И в душе всё шепчу – убегу, убегу.
Видно доля моя, своё сердце сжигать.
Вспоминая тебя, от себя убегать.

Полночный зной персидской ночи,
Откинут напрочь балдахин.
И месяц нервно морду корчит,
Смеётся, что лежу один.
Ему ругать меня не сложно,
Труднее в душу заглянуть.
Затронув чувства, осторожно,
Мне, указав печальный путь.
И взбередив былую рану,
Высвечивая чудный лик.
Ломает жизнь, что шла по плану,
С усмешкой вслушиваясь в крик.
Напомнит о счастливой сказке,
Что кончилась на взлёте лет.
Прочь от любви и на пол маски,
И на стене блестит стилет.
Не понимая, нет замены,
Той, что украла мой покой.
Палатки полог, словно стены,
Мне давят душу карой злой.
А помнишь, мой ночной зевака,
Как прячась от тебя в тени.
Мы целовались сладко-сладко,
Лишь на мгновение, одни.
Как шёлк волос рука ласкала,
По коже бархата, к бедру.
Как ночи нам ничтожно мало,
Разлуки слёз, лишь ночь к утру.
Чтоб невзлюбив покорное светило,
В разлуке провести весь день.
До встречи с той, любимой, милой,
В ночи, вновь, прячась в пальмы тень.
Ты помнишь, светоч узколобый,
Тот роковой, для счастья миг.
Та, что клялась любить до гроба,
Ушла совсем. Мой дикий крик,
Гиен облезших распугал в округе.
Палатка пала под ударами кинжала.
Рассвет застал меня в песчаной вьюге,
Но этого ей показалось мало.
Ты с другом, что я тайны поверял,
Делился всем, как с кровным братом.
Двоих любил, двоих и потерял,
И злобы пульс, в мозгу тугим набатом.
О сколько я пустынь исколесил,
Недель провёл в безрадостном запое.
Всё продал, мир совсем не мил,
Гулял с другими, растеряв святое.
Та злая ночь случайно завела,
Меня под сень чарующего парка.
В объятьях друга млела и цвела,
В крови пожар, на сердце жарко.
Огонь моей поруганной любви,
Вулканом диким хлынул в душу.
Под пальмой, что уже считал своей, они,
Я задыхался, словно кит, что выброшен на сушу.
Никто в тот миг не мог помочь,
Я словно коршун налетел.
Сверкнул кинжал, две жизни прочь,
И я один, среди любимых тел.
Мой жуткий вой, опять тебе достался,
Правителю ночных потех.
Сбежал, в чужой дали скитался,
Пытаясь замолить свой грех.
И вот на старости вернулся,
Могилы занесло песком.
Кинжал, со стоном, в ножнах шевельнулся,
И прошлое одним кошмарным сном.

Заложник пищевой цепочки,
Тебе не вырваться никак.
Зол, добр, свят или порочен,
На всех стоит единый знак.
Свой край, тихонько поедая,
Слезу от скорби тихо льёшь.
И даже если мяса не желаешь,
Себе и богу просто врёшь.
Всё создано в цепи единой,
Кузнечик, птица и трава.
И ты сам в той цепочке длинной,
Стоишь в разделе меньшинства.
Чтобы с усердием насытить,
Траву, корову и себя.
И что ступеньки пропускаешь,
То против правил, естества.
Так что, питайся, чем захочешь,
Режим и меру соблюдя.
Мир так устроен, не воротишь,
Скрижаль написана не зря.

Бредут тихо, блёклые тени,
По кромке из серого дня.
Дождь вторит, унывному пенью,
В оконных осколках звеня.
Ни скарба, ни сумок привычных,
И из рубищ обычных прикид.
В тьме жуткой, рассветов столичных,
Унылый, безрадостный вид.
Та музыка, глоток охрипших,
Во всех закоулках слышна.
Живущих, когда-то, погибших,
Прекрасна, противна, страшна.
Лишь скроются за поворотом,
И схлынут, что вечный прибой.
И ты понимаешь душою,
В той толпе , мы, все вместе, с тобой.

Пакетик в чашку, по седьмому кругу,
Я заварю, в сомнениях, себе и другу.
Я знаю он, заполненный заваркою, не рад,
Вновь ощутить привычный Дантов ад.
Но что же делать, если не гроша,
В карманах, не дырявых, завалялось.
Казалось бы монетка – эта малость,
Но без неё и в чашке не шиша.
Мы пьём с товарищем подкрашенную воду,
Под разговоры про судьбу и про природу.
Встречаемся с тобою в памятную среду,
Закусываем дружбой под беседу.
Напиток, не столь важен нам при встрече был,
Нам главное, что друга не забыл.
Легко нам вместе, ты не прячешь свой смущенный взгляд,
Мы знаем, в том никто и никогда не виноват.
Стараешься не замечать, моей простонародной нищеты,
Живут так миллионы, так живёшь и ты.

Заберусь на крышу спозаранку,
Кинуть взгляд в шумящую толпу.
Что от площади, к немому полустанку,
Проложила из себя тропу.
Что рекою полноводной катит,
По асфальту, серую волну.
Оторвался я от них, всё! Баста! Хватит!
Ощущать безумья глубину.
Подо мною словно тараканы,
Спаянные мыслию одной.
Странен я для них, они не странны,
Ползающие только по прямой.
С виду, кажутся, они едины,
Одинаковы в своей судьбе.
Глядь, загнулся, остальные мимо.
В массе серой каждый по себе.
Неприметна им судьба чужая,
На других им просто наплевать.
Ничего вокруг не замечая,
Катит воды тараканов рать.

Свети солнышко, сквозь порошеньку,
Ярким лучиком, сними ношеньку.
Трепетала, чтобы сказкою,
Обними меня тихой ласкою.
Думы страшные, думы тёмные,
Нелюдимые, думы вздорные.
Разгони, развей силой светлою,
Чистой силою прорасти.
Силой доброю, ветра севера,
Разгони, развей , по ветру пусти.
Пусть схоронятся в царстве кривеня,
В тени деревца пусть найдут покой.
Мои бедоньки, ярким светочем,
Милым, ласковым боль мою укрой.
Позови меня в дальне полюшко,
Моё солнышко лучиком веди.
Снежной бурею, все дороженьки,
Все тропиночки белым застели.
Я по полюшку, босы ноженьки,
Свою кровушку, снегом остужу.
С чистой радостью, светлым утречком,
Рядышком с тобой тихо посижу.

Любовь и смерть, всегда в одном флаконе,
Ты за любовью, смерть за вами, в призрачной погоне.
Дарить тепло и чувствовать незримый холод,
Здесь нет тарифа, стар ты или молод.
В любой дали и даже непролазной чаще,
Ты встретишь ту, что заставляет сердце биться чаще.
Потом отринув всё, мирское и былое,
Ты окунёшься в чашу смертного запоя.
Нектар любви, что потребишь, лишь маленькая плитка,
Что бродит вечно по поверхности напитка.
А дальше сумрак вечности и горести разлуки,
Когда петля и нож накладывают руки.
И не со зла всё создано, в одном напитке, единожды, навечно,
Всё рядом, радость и тоска, ты скажешь, что бесчеловечно.
И брызжешь, от любви сгорая, спесью,
Отбросить к чёрту это равновесье.

Ты думаешь, что падших возвращают,
Что возвращают предавших любовниц, жён, друзей?
Что забывают их деяния, прощают,
И любят с каждым днём сильней?
Ты думаешь, что также сильны чувства,
Доверие, всего себя и без остатка?
А если и прощают, то искусство,
На сердце гнусно, тяжко, гадко.
Ты веришь, всё забудется и обойдётся?
Знать насмотрелась «мыльной» чуши.
Здесь только по поступкам воздаётся.
У тех, кто ПРЕДАН, запертые души.
Мечтаешь, голову на грудь,
От ласки он воспрянет и проснётся.
Но ты пойми, глупышка, суть,
Ушла любовь и больше не вернётся.
Лишь маленький любви кусочек,
Ворочаясь от боли и пуская кровь,
Напоминает, сколько в междометьях точек,
Напоминает, что была , любовь.

Ты думаешь, что падших возвращают?
Да возвращают. В качестве фантомов,
Заполненных тобой наполовину.
Лишь потому, что точно знают,
Не стоит подставлять под стрелы спину.

Мороз по коже тонкою иглой,
И ветер гнал домой, мне снег в лицо кидая.
Но я терпел, хоть был немного злой,
Букет под курткой, к телу прижимая.
Час ожидания давно истёк,
А ты не шла, с другими где-то зависая.
На что скажи, я сам себя обрёк,
Тебя на злобной стуже ожидая.
Дождался, проломился сквозь кусты,
Букет тебе, за это поцелуйчик в щёку.
Смеясь, сказала, что замёрзла ты.
Потом к себе домой, живёшь неподалёку.
Я с грустью, по инерции, за ней,
И у подъезда, в тающем сугробе.
Увидел то, что грел за пазухой своей,
Бил нервный тик, свой марш, в моей утробе.
Взял нежно, чтоб лист, замёрзший, не сломать,
Букет от снега отряхнул и грустно улыбнулся.
Ты не смогла любовь мою понять,
Она прошла как вешний сон, проснулся.
И дома перед вазою с цветами,
Роняя талый снег в пустеющий бокал.
Пил горькую, чтоб позабыть о даме,
В бреду бездумья лепестки считал.

Любовь, что так пылала ярко,
В миг, обгорев, сошла на нет.
И от чего мне было жарко,
Оставило морозный след.
И почернела сердца роза,
Покрывшись пеплом бытия.
И жизнь – обыденная проза,
Вершина лицемерия…

Мне говорят, искусство не горит,
Но я дошёл до крайней точки.
И знаешь, как внутри болит,
Когда взираешь на обугленные строчки.
Поэма всей, моей никчёмной жизни,
Подёрнулась чуть сероватым пеплом.
И клятва, от рождения до тризны,
В тумане окружающем поблекла.
Пишу и рву, поддерживая пламя,
Надеждами, несбывшейся мечтой.
И реет над тарелкой окровавленное знамя,
Очерчивая сумрак по прямой.
Шипит слеза, срываясь с подбородка,
И падая на золотистый край.
Душа мертва, моя душа умолкла,
И осень, резкими дождями, сменит май.
Потоки хлынут по прозрачному панно,
Смывая мир и зачерствевшую отвагу.
В том, что когда-то и давным-давно,
Перо само просилось на бумагу.
Устав кормить всепожирающего зверя,
Я тихо приоткрою мутное окно.
И ветер, счастью своему не веря,
Расстелет по столу седое полотно.

Мне нельзя в президенты, воровать не умею,
Так по мелочи тырить, чашки, ложки и блюдца.
Мне нельзя в президенты, я от власти хмелею,
Это стольких ограбить, и обратно на должность вернуться.
Вот простым депутатом, да с бессрочным мандатом,
Спать умею, на парах не раз засыпал.
В перерывах подраться, да облаять всех матом,
Пропиариться с шиком, нарвавшись на щедрый скандал.
Воровать не умею. Буду брать, раз дают,
Коль глава щедро делится пенкой.
И бояться как все, защищая домашний уют,
Когда старший, под зад, впечатляюще, двинет коленкой.

Помечтал, отдохнул, и на горб по тяжёлой болванке,
Мне до пенсии снова десяток не пройденных лет.
И что спорить с глухими, терзаясь в пустой перебранке,
Когда дома тебя с продуктами ждут на обед.

Ты не плачь, моя родная, жизнь окончится,
Позабудь, отринь навеки, имя-отчество.
Напугают, ждёт тебя там одиночество,
Но не верь, моя родная, в их пророчество.
Пусть кричат, покажут всем душу чёрную,
Открывая дверь себе обречённую.
Мы с тобою, вдаль уйдём без злословия,
Начиная с доброты предисловие.
По дороге синих звёзд, мимо месяца,
К краю млечного пути, снова встретимся.
Проведём мы краткий миг в ожидании,
Сохранив свою любовь в расставании.
Жизнь земную, словно сон удивительный,
Перескажем в поцелуе поощрительном.
И расправив пару крыльев, шёлком нежности,
Мы отправимся в полёт к бесконечности.

Платье, колье, ожерелье из бус,
Музыка, танцы, радости краски.
И кавалер, говорлив и не трус,
Дарит надежды и ласки.
И мишура оплетает одежду,
Нежно софиты сияют.
Ты не в раю, где-то рядом и между,
Капли, ресницы роняют.
В жизни, как в сказке, надеяться глупо,
Фея, не даст тебе оторваться.
Сбросит туман, резко и грубо,
Взмах всё исчезло, в двенадцать.
Мечты вдалеке миражами сияют,
Сброшены в полночи счастия маски.
Слёзы, подушки в себя принимают,
Как окончание сказки.

Красавицей она была,
От прелестей, мороз по коже.
Одним вниманием могла,
Свести с ума, накинув вожжи.
И вот обычным, серым днём,
Я на пути её случился.
И обожгло меня огнём,
И мир навеки изменился.
Мартышкой стал, а был поэтом,
Ракетой, хоть на край земли.
Вопросов не было при этом,
Зачем? Купить, на что могли?
Уже к концу второй недели,
Я исхудал, утратил спесь.
Я много пил, мы мало ели,
Притом, что и долгов не счесть.
Поэзия куда девалась,
Влюблён казалось бы, пиши.
Отняла разум, даже малость,
Оставил душу в запертой тиши.
Я подражать тебе старался,
Влюблённый в Розу, полюбил экстрим.
Всё продал, без штанов остался,
Она теперь целуется с другим.
А вывод был таков во всём,
Не будь парнишка ты ослом.

Не верь в напрасные надежды,
Ушла, с концами, не вернёшь.
И то, что будет как и прежде,
Всего лишь навсего обыденная ложь.
Ты говоришь, она тебя любила,
И заменяла солнце в темноте.
Ты не заметил, звёздочка остыла,
И возвращаются назад уже не те.
Чувств череда к тебе, не будет прежней,
И даже всполохи сочувствия редки.
Прошу оставь и не тревожь надежды,
Нет продолжения у прерванной строки.
И в реку жизни, что бурлит по венам,
Ты дважды никогда не попадёшь.
Слова , что талою водой по стенам,
Всего лишь навсего обыденная ложь.

Мы выпили немного, грамм по сто,
Чтоб поддержать неспешную беседу.
Вы, теребили край пушистого манто,
Внимая малозначащему бреду.
В лучах искрился край хрустального бокала,
И проспиртованные капли на столе.
Крик. Гомон. Ты внимала,
Моей пустопорожней болтовне.
Я соловьём, ты с жарким нетерпеньем,
Глаза в глаза, сквозь заходящее светило.
И в разговоре не кичилась мненьем,
Не комментируя, пусть даже что-то удивило.
Слова неслись обычным мирным фоном,
Ты больше слушала, я говорил.
Нам не мешал никто, застольным стоном,
Я наливал и вместе с дамой пил.
Потом кабатчик помешал, с полоской счёта,
Подозревая, что без денег тип.
Я заплатил, немного сверху счёта.
Владелец на мгновение залип.
Убрался быстро, не мешая паре,
Уединенье снова возвратив.
А гости, что в хмельном угаре,
Шипели свой заезженный мотив.

Уже луна край выставила, сбоку занавески,
Я, изливая душу, капельку устал.
И затухали медленно подвески,
Укутывая в тьму, чуть опустевший зал.
От грусти, чуть всплакнув, мне на плечо облокотилась,
А я, губами, серебро дождя ловил.
И мир, в котором нежность растворилась,
На миг от изумления застыл.
Мы встретились совсем случайно,
Раздвинув полотно парадного подъезда.
И искрой, занавеса тайны,
И маленькая позабытая надежда.
Мы знали всё, про вашу падшую работу,
Про мой дырявый и промасленный камзол.
Сердца стремились оказать заботу,
Амур, неряшливый, со смехом в спину кол.
Нам время, пролетевшее в беседе,
Не жаль, да что в том разговоре толку.
Я проводил прекраснейшую леди,
В свою, чуть застарелую каморку.
Картины вон, за шкафа дверцу,
Пюпитр на пол. На стол аперитив.
И вы открыли путь, к терзающему сердцу,
Меня к себе, так близко, подпустив.
Одежда прочь.
Но только утро встало,
Окрасив мир, прекраснейший явив овал.
Я сбросил с вас тугое покрывало,
Венеру,Афродиту рисовал.

Тяжёлый путь, нельзя свернуть,
И в порт уже видна небесная дорога.
Лишь островок, что виден чуть,
Немного обогнуть, совсем немного.
И в этот миг, нежданный крик,
За борт стремительной цепляется волной.
И парус вниз, и ветер сник,
И тянет судно к скалам, по прямой.
У края чудных берегов, замрёт душа, без лишних слов,
Две девушки прекрасных, пену разрывая.
Такой богатый, в щедрости, улов,
Тянулся к ним, их чресла омывая.
Все к шлюпкам, силен взмах весла,
И словно дьяволы в крови.
И скорость в сотни три узла,
Попробуй их останови.
В груди костёр, опасность байки, позабытый порт,
И оторвать свой взгляд от них, так трудно.
И вот они взошли на борт,
Их чуточку потрёпанного судна.
Добыча блеск, лишь флага треск,
Прохладный ветер вновь всем треплет нервы.
И каждый хочет, под незримый всплеск,
Остаться лишь единственным и первым.
В глазах туман, мираж, обман,
И делится в крови богатая награда.
И даже умница, спокойный капитан,
За нож схватился, словно он бродяга.
Огонь и крик, и парус в миг,
В огне купается, от юта и до бака.
Флаг с черепом скукожился, поник,
На друга друг идет в последнюю атаку.
И стали звон, последний стон,
Кровь орошает палубы надстройки.
Из ножен вон, последний гон,
Вгрызаясь в сердце, лучше землеройки.
Тела в огне, в дыму, во мгле,
Тяжёлый смог, что расстилается по палубе.
И в гробовой, застывшей в море, тишине,
Лишь шёпот, что к богам, в последней жалобе.
Молчанье разрывает смех.
Нет зрителей.
Какой успех.
Остаться вновь одним, не так уж трудно.
Две нимфы, созерцая грех,
Покинут борт, пылающего судна.
Корабль на дно, в душе темно,
И рынды плач. Так жутко, много звону.
И словно чудное, дельфийское вино,
Кровь моряков досталась Посейдону.

Бег времени не очень спор,
Скучают девы, две прекрасных юдины.
На фоне гор, ведущих спор,
Замрут в тоскливом ожидании посудины.

По каменной дорожке, солнцем освещённой,
Я быстрым шагом шёл к себе домой.
И окрик – Пашка - радостный и звонкий,
Как на плацу сыграл команду «Стой».
Я обернулся, Витька, крепкие объятья,
Молчание с минуту, прошло немало лет.
Мы были в школе словно братья,
- А ты всё также Витька, с пафосом одет.
На лавке нескончаемым потоком,
Лились воспоминания из нас.
Как жизнь сложилась, у кого, быть может, боком,
Про наш любимый, про десятый класс.
Наговорились обо всём, летело время словно птаха,
Витёк с улыбкой хитрой напоследок в ухо прошептал.
- Я встретил тут на днях «Монаха»,
Что эликсир любовный Светке продавал.
Она ж тебя на танцах опоила,
А помнишь, ты Маринку, так любил.
И на себе тебя, разлучница, женила.
Я хмыкнул. – Почему ты так решил?
Про горький лимонад, с фруктовою начинкой,
Я от жены позднее, после свадьбы лишь узнал.
Но я не пил его, поссорившись с Маринкой,
А просто понял, что не то я ставлю на семейный пьедестал.
Да я любил, она же не любила
И к свадьбе по расчёту нас вела.
А в Светкиных глазах такая сила,
Одним желанием владеть, с ума свела.
Через глаза за чувства ухватился,
И от ответного желанья улетел.
И что связал судьбу, женился.
За двадцать лет ни разу не жалел.
Я понял, что любовь не только то, что даришь, но также то, что дарят вам,
Пусть ты решишь, что Пашка - псих.
В судьбе любимых, делится всё пополам.
Её любви хватило на двоих.
Я знаю, Витька, мир, а вы сплеча всё рубите,
Когда к закату жизнь тихонько собралась.
Нельзя женится лишь на тех, кого вы любите,
Берите в жёны тех, кто любит вас.

Нам разрешили миг последней встречи,
За окнами стучали топоры.
До эшафота недалече,
И факела, что погребальные костры.
На грудь ко мне и просите прощенья,
Охранник за решёткою не рад.
Он, как и быдло, ожидает развлеченья,
Надеется на сказочный парад.
В его глазах, миг вашего презренья,
И воском обработана петля.
Моя душа в немысленном сомненье,
Погибну с вами здесь и я.
Простил бы вас, но строчка плачет,
Смывая стих нечаянной слезой.
Я б вас простил, но это значит,
Другому, вы нарушите покой.
И ожерелье из сердец разбитых,
Нанизанных на нитку бытия.
Вы снова спрячете в карманах глыбких,
Где доживает век, душа моя.
Томится в тьме неистовых стремлений,
Набатом бьёт по краю тёмных сфер.
Простил бы вас, но множество сомнений,
На службе государя, офицер.
Вам яд за поцелуй в награду,
Принёс я тайно вере вопреки.
На виселице, все вас видеть рады,
Мы вместе будем у Хароновой реки.
Вас отпустить я не имею права,
Ни как солдат, ни как обычный человек.
Поэтому принёс с собой отраву,
Мгновенье с вами, заменяет век.
Затушите свечу, в запрете поцелуя,
Закроете со мной свои глаза.
И я под ручку с вами, не ревнуя,
Туда, где будете навеки вы моя.

Лишь только гас на сцене свет,
И падала вишнёвая портьера.
Ты свой талант тащила в дом,
И каждый день с тобою был премьера.
Я чутким зрителем твоим,
Всегда один, трепещущий от скуки.
А ты, пуская в небо смачный дым,
В фальшивой страсти, вновь заламывала руки.
Играла ревность и любви покой,
На мою голову цитаты извлекая.
Со стороны казалась ты чужой,
Меня, как публику, неправдой развлекая.
Плохим поклонником и зрителем я был,
Угасло восхищение былое.
За что тебя, скажи, я полюбил?
Наверное, за сердце золотое.
Но сердца чистоту и глубину порывов,
Сменила на невзрачные подмостки.
И запертая клетка нервных срывов,
Манит искать любовь на перекрёстке.
Мы вместе и одни всегда,
Твой взгляд насквозь меня проходит.
Взор, устремляя сквозь года,
Где золотая Мельпомена хороводит.
Пытался изменить, но ты стояла на своём,
Даря любимому ещё кусочек боли.
Актриса, ты всегда во всём,
А я, с тобою, лишь оттачиваю роли.

Любовь не долговечна, словно срезанная роза,
Что лепестки теряет от мороза,
И устилает нежным ворсом быт.
Взгляд восхищённый быстро вянет,
В надежде ещё протянет,
Навеки позаброшен, позабыт.
Я нежно грею лепестки руками,
Кормлюсь прошедшими мечтами,
Что юность подарила мне.
Но мёрзнет роза на моей ладони,
Я потерял себя в той бешеной погоне,
Любовь сгорела в яростном огне.
И вянут жухлые, цветастые пластинки,
Прокручиваю в памяти картинки,
Чужих любовных расставаний, встреч.
Потом букет, с былыми сожаленьями, в корзину,
Натягивая на душу посеребрённую рутину,
В попытке кроху чувства уберечь.

Я не хочу ни с кем соревноваться,
В кругу пиитов мериться строфой.
И чуть натянуто кумирам улыбаться,
Фальшиво радуясь полемике чужой.

Я не пишу для праздности и злата,
Мне чужд рёв необузданной толпы.
Пишу для душ, что алчут плакать и смеяться,
Стараясь не искать проторенной тропы.

Что мериться, как складно и ритмично,
Слагаются пустопорожние слова.
Как будто сдал экзамен на отлично,
При этом стих живой едва-едва.

Поэтому и не хочу соревноваться,
Сдавать на очерёдность поэтичности посты.
Хочу лишь человеком оставаться,
Окутывая в рифму мысли и мечты.

Не прогоняй его не злись и не кричи,
Пусть бедолага грязен, жалок.
Он просто проводил тебя в ночи,
От счастья млея, в страхе ожидая палок.
Всего с минуту чувствовал себя в блаженстве,
В экстазе, как на пике Эвереста,
Что он кому-то нужен, « не бездомный я»,
Что тут его судьба, его здесь место.
Так не гони беднягу, не кричи
Дай капельку земного счастья.
Проводит и растает вновь в ночи,
Уйдёт туда, где голод и ненастье.

Удел слепой, отсчитывать года,
С рожденья и до самой тризны.
Но вспоминаем, лишь, когда беда,
Когда тоскуется душе капризной.
Не замечал минут, что полноводною рекой,
Неслись стремительно, мне принося покой,
Даря мгновения печали, радости и счастья.
И вот, у самого карниза бытия,
Стремнина стихла и судьба моя,
Мелькает прошлыми картинками, как капли по стеклу в ненастье.
Часы пустеют и легчает бег,
Как глуп, ты современный человек.
Перевернуть их просто невозможно.
Все навыки и опыт снова в яму бытия,
О, как жестока ты судьба моя,
Понять тебя мне просто невозможно.
Всю жизнь песчинками в песочнице играл,
О господи, как много потерял.
Теперь над каждой, мизерной крупицей,
В метаньях бьюсь израненною птицей.

Поэт сидел на стульчике в пивной,
Где между пивом пропускали по одной.
И взгляд в себя и дымка рвёт в оконце,
А он бормочет всё – Мороз и Солнце.
Солнце и мороз. Мороз и солнце…
Солнце и мороз – Смеясь над ним бродяга произнёс.
Поэт воспрял. Окинул мутный зал
И вновь ссутулившись, чуть слышно, проворчал.
«А знали б вы, немытые кумиры,
Сколь силы в двух словах, в объятьях лиры.
Здесь слышится и инь, и янь,
Здесь музы всплеск, здесь порванная грань.
Меж жуткой тьмой и яркой болью, нежным светом,
Здесь всё в одном. Привычным и в запретном.
Здесь сила духа и сцепленье уз,
Здесь лёгкость воздуха и непомерный груз.
Что давит тяжестью, всё лишнее срывая,
В одном потоке - жизнь твоя, чужая.
Вы вдумайтесь, как это глубоко.
Когда вам в тяжесть жизнь, но дышится легко.»
Поэт окинул смелым взором зал
И обыватель сник. Свет люстр дрожал,
Взбивая в кружках замутненных, пену,
И, закрывая шторами из грёз, немую мизансцену.
Минута тишины и шорохи из слёз,
Когда народ в пивной тихонько произнёс.
Мороз и солнце.
Солнце и мороз.

Я вирши посвящал любви,
А жизнь прошла, какая малость.
И в пламенеющей, на паузе, крови,
Смотреть на догоревшее осталось.
С огнём, в спокойствии, не выпитая грусть,
За строчкой строчка в пепле исчезает.
Всё пропадёт. Навеки. Пусть,
Всё то, что эту грусть питает.
Что тянет сердце за последнюю струну,
В попытке проиграть сонату.
И только вой на восходящую луну,
Что болью, за прошедшую утрату.
Где пепел, с треском , седоватую пургу,
Скукожив лак и край тяжёлой занавески.
Уничтожает то, что сам я не смогу,
Из целого, отдельные обрезки.
Рассыплет искры остывающей души.
Старинными, костями для гаданья.
Забросив ключ от счастия в глуши,
Чтобы навеки без признанья.
В тиши согреться тем, душу окрыляло,
В стремленье необъятное объять.
Но жизнь прошла. И сердцу тесно стало,
Когда любовь прошла. Не каждому понять.
Остался лист с последними стихами,
В упрямстве, не желающий, гореть.
Быть может знак, что поменяемся местами,
Не он, а я теперь, тихонько стану тлеть.

Спокойной ночи господа
Спокойной ночи.
С трудом преодолели день,
Что смерть пророчил.
Запьём все промахи и боль,
Не наливая.
Сухим портвейном, злую соль,
С души смывая.
Спокойной ночи господа,
Спокойной ночи.
Мы выжили и всё не зря.
Так, между прочим.
А завтра снова в жуткий бой,
С запретной силой.
Что отдаёт, почти всегда,
Гнилой могилой.
И снова ночь подарит нам упокоенье,
Закрыв на время от потерь, смазливой тенью
Но не сейчас, бутыль пуста,
Пусть век непрочен.
Спокойной ночи господа, спокойной ночи.

Брёл по песку, барханы вслух считая,
Когда ползком катился вниз.
И клял, что жизнь так жутко злая,
На пару, с солнышком, в стриптиз.
Зачем попал, куда не метил,
И даже мысленно не рёк.
В мир, где песок, так « чист и светел»,
Наверное, опять урок.
Мне жизнь так много их преподносила,
С наскока и не сосчитать.
Когда лелеяла, когда по морде била,
Не удосужившись и пары слов связать.
И вот сейчас, в разгар веселья,
Шар, что катал, рванулся в небеса.
Чтоб через сутки, пусть и не смертельно,
Корзинку об бархан, отключка в полчаса.
Потом два дня пустые догонялки,
С утра от солнца, вечером за ним.
Мираж, с усмешкой, с нами в скалки,
Надежда таяла, что дым.
Жизнь утекала, вместе с влагою по каплям,
Потрескавшимся камнем чешуя.
Но если рвёшь с надрывом, то находишь,
Ко мне ползла огромная змея.
Лишь жажда жить у нас, обоих,
Ей вёрткость, мне стремительности рук,
Наш танец многих бы устроил,
Победа. Ты обед мой друг.
Я мясо рвал с чуть задубевшей кожей,
Глотая истекающую кровь.
Дорожки слёз по грязной роже,
В аду, лишь выживание, ни крохи на любовь.
Потом до ночи, снова догонялки,
К утру желая отпущение грехов.
Поднять себя, не смог бы из под палки,
Шипение сменило негу бранных слов.
И в ожидании не меркнущей расплаты,
За то, что где то и когда то совершил.
В бреду, вдруг, замерцали чудны сонаты,
Я над песками духом воспарил.
Очнулся, как цветок, губами впитывая влагу,
Что до желудка так и не смогла.
Прохлада вечным сном в награду,
Опять надолго в негу увела.
***
Смех, полумрак, и взгляд, казалось б в душу,
Прекрасных, карих, сквозь тончайшие шелка.
Замри мгновение, дай насладиться. Я не струшу,
Да ради них, один против полка.
Вместо признаний непонятное шипенье,
И колокольчик смеха, что ничуть не раздражал.
О боже, дай мне лишь терпенья,
Чтоб голос мой ей пел и не дрожал.
Я десять раз проваливался в негу,
Немного отошёл, поправился насколько смог.
И разговор, на смену бреду.
И первые слова – «Прекраснейший цветок».
Смутилась, но улыбка, пусть и робко,
Надеждой отогрела душу.
Замолк в сомнении, всё слишком тонко,
Боясь, что убежишь, что всё порушу.
Ладонь на знойный лоб, обдал теплом прохлады,
Расслабился и улыбнулся ей в ответ.
Не ожидая от неё награды,
Желая вместе сотню, больше лет.
Судьба ж опять ко мне не несправедливо,
Понять её, мне не дано.
Вот только что, чудесно и красиво,
А через миг, что грубое сукно.
- Ты чужеземец, мне не пара.
И сердце враз, напополам.
Одним единственным ударом,
Надежд кусочки, по углам.
Улыбка с грустью и прохладой лоб,
На миг, прощальным поцелуем.
Взметнулся ворохом шелков сугроб,
И ты ушла, чужую боль пестуя.
И снова бред, растерзанное эго,
Хандрой, что снова в волчьей стойке.
Закрыл глаза, в мечтах увидеть небо,
Очнулся на больничной койке.
***
Шум от машин, за окнами больницы,
Обыденность, по старой колее.
Закрыты чудные страницы,
Как жаль, что всё приснилось, мне.
И голос твой, и этот чудный лик,
Томлением терзали долго сердце.
Не помогал из медсестёр цветник,
Мелькающий потоком , за стеклянной дверцей.
Я прогонял фантазии, подчас довольно грубо,
Скрипел от боли, унимая блаж.
Но всё по кругу – взгляд, улыбка, губы,
И снова, ослепительный мираж.
Потом года, что серостью по нервам,
Уколом в сердце, на мгновенье, лик.
Я запасался, отдавая предпочтение консервам,
И изучал по картам, тот песчаный материк.
Пусть знал, в одну воронку дважды,
Не попадёшь. И сам себя корил.
Но без тебя, я мучился от жажды.
Решился и верёвку шара отрубил.

Я не жду от жизни подачек,
Словно волк, добывая еду.
Этот мир для неслабых назначен,
Забывая про карму в бреду.
Ветер пылью кидается, тленом,
Словно сумраком обезумев.
И квартиры напористым пленом,
Начинают неспешный отсев.
Ночь, на время, даёт передышку,
Наблюдая, с усмешкой, за нами.
До рассвета, что пламенной пышкой,
Поднимает кровавое знамя.
И опять, по застывшему кругу,
Побредут, словно пыльные черти.
Подбирая по духу подругу,
От рожденья, до краешка смерти.
Чтоб под саваном ночи, таких же,
Настругать злому року в угоду.
Обещая им счастье в Париже,
Окуная в застывшую воду.
Не со зла, а лишь жизни в угоду,
Издеваясь над дальним и ближним,
Проштампуют, не глядя, породу,
Не желая последним и лишним.
Вот и рву жилы, без остановки,
Словно бредом чужим одержим.
Протирая до пыли подковки,
Понимая, что жизнь просто дым.

Полста ударов сердца, очень мало,
Поднять бокалы за погибших,
Слезу, на край седого покрывала.
Полста ударов сердца, согласись, немного
Успеть обнять жену, пред дальнею дорогой.
Но там, в бою, поверьте, время – это жизни,
Твоих друзей, соратников,
Что добровольно отданы отчизне.
Для них полста ударов сердца очень много,
Когда ствол пулемёта, жуткой недотрогой,
Кидает веером по полю смерть.
И надо за мгновение решить,
Тебе или бегущим рядом жить,
Что сокращаются в удар на треть.
Когда граната, рядышком, в толпе,
И застывает в мыслях, каждый о себе,
Секунды три даётся всем на размышленье,
И время патокой. Как хочется пожить,
Один вопрос, мне быть или не быть,
И грудью на болванку, поборов сомненье.
Когда бронёй из собственного тела, защищаешь медсестричку,
Удар ломает рёбра, хуже электрички,
Отбрасывая в сторону, на снежную постель.
Удара сердца на раздумие давалось,
И время, на мгновенье, потерялось,
Ты сделал выбор, уходя в метель.
Для них полста ударов сердца, было очень много,
Заплаченных, за нас, с лихвой, пред богом,
Чтоб мы могли без спешки жить.
Раз в год, не чокаясь, их подвиг вспомнить ратный,
Чтоб на секунду их вернуть обратно,
Минуту памяти, в молчанье, посвятить.

Холодный моросящий дождь,
Сорвал последний листик с клёна.
И на душе от смерти дрожь
Он был как я, совсем зелёный.
Он солнца свет собой ловил,
Всегда надеясь на отсрочку.
Но дождь пришёл, траву прибил,
Поставив в жизни жёлтой точку.
Я знаю, вновь тепло придёт,
Воскреснет дерево от сна.
Растопит солнце дикий лёд,
И вновь на улице весна.
Зазеленеет снова лист,
Росой порадует кристальной,
Мир будет светел, чист,
Но голос зазвучит печально.
Заменят нас, никто не судит,
Всё было может и не зря.
Но только жаль, что это будет,
Не он, не ты, не мы, ни я.