Не слышен больше свист и грохот,
В холодной мгле лежит солдат.
Ему бы жить, любить и хохотать,
А он... он вечность не спеша отдал.

Отец седой сына хоронит,
Ведь так не должно быть, нет,
Слеза по старческой ладони,
И в сердце — вечности завет.

А рядом, сжав кулаки до хруста,
Стоит другой, в глазах — броня.
Брат братишку шлёт в небо пустое,
Ведь так не должно быть, знал я.

Ему бы в мяч гонять во дворе,
Делить на двоих конфету,
А не сжимать в похолодевшей руке
Медаль за чью-то Победу.

Им всем — отцу, что сына хоронит,
И брату, что прощается с братом —
Одну на всех молитву сложит
Застывший вечным кадилом закат.

А мать у порога безумным взглядом
В трясущихся руках теребит платок.
Ей снится невестой идти парадом,
А снится сыночку чёрный венок.

Ему бы смеяться, жениться, учиться,
Его бы детей на руках поднимать.
Пришлось научиться с войною мириться
И матери с пустотой у окна стоять.

И где те правители, что решают,
Чью жизнь оборвать, а кому — цвести?
Они свои дивы в бункерах скрывают,
А так не должно быть на свете, прости.

Чтоб парни, что в мирные верили сказки,
Легли в сырую землю, им ставшую дом.
И нет оправданья ничьей подсказке,
Ведущей под пули шрапнели идти наобум.

Чтоб сын уходил, а отец старился,
Чтоб брат на брата вставал иль молчал.
Чтоб сердце от горя на части делилось...
Ведь так не должно быть! -
И каждый бы крикнуть тотчас же желал.

Брат, спи спокойно, твой братишка… 2025…

Они звались – братом и сестрой,
Так повелось с далёких дней.
Их связь была игрой пустой,
Под пристальностью всех людей.

Он ей дарил лишь дружбы смех,
Она в ответ – сестринский взгляд.
Но каждый вел постылый грех:
С чужими рядом шли подряд.

Он – с той, что тихой и незлобной,
Она – с другим, что был умен.
Встречались вечера особо,
Чтоб не нарушить скрытый сон.

А сон был вечен и нелеп:
В душе – не братство, а пожар!
Но каждый прятал свой осколок,
Боясь разбить хрустальный шар.

Он видел, как она смеётся
С другим, и горечь – как свинец.
Она ж, когда он улыбнётся
Чужой – тушила в сердце светец.

Они хранили тайный сад,
Где расцветал запретный цвет.
Но только разум был их ад:
«Мы – брат и сестра!» – их был ответ.

Так год прошел, играя роли,
Два дурака в своей тюрьме.
Скрывая страсти уголь тлёный
Под пеплом ложной близости во тьме.

Они боялись правды слова,
Разрушить то, что создал взгляд.
Их чувство стало болью новой,
Пока чужие спутники – рядом стоят.

Их жизнь прошла в игре жестокой:
Он – не любовник, лишь браток,
Она – сестра, а не порой
Мечтала: "Сжалься, мой жестокий Бог!"

Два дурака... Их боль безгласна.
Они любили, но не смогли
Сорвать маску, так безопасно
Скрывавшую их страсти угли.

Их тайный сад не знал рассвета,
Лишь тень ложилась на года.
Два дурака... Нет им ответа.
Любовь без права. Навсегда.

Но боль, что копилась год,
Прорвала плотину наконец.
Однажды, сжатыми руками,
Под звёздным, плачущим венцом,

Он вымолвил: "Сестрой не названа!
Душа кричит – любовь моя!"
И в тишине, как рана рваная,
Ей отозвалась: "Брат? Не я!"

Маски упали. Стены рухнули.
Год обмана – прах и тлен.
Взгляды, что прежде так тонули
В запрете, слились, наконец воспламенён.

"Дураки!" – шепчут, но сквозь слёзы,
Уже не горечи, а света.
Сплетаются в объятьях позы,
Смывая цепи ложных лет.

Чужие тени отступили,
Исчезли в прошлом, как туман.
Лишь их сердца одно забили,
Свершив запретный, долгий план.

Те угли, что тлели тайно,
Взметнулись пламенем живым.
Уже не страшно, не случайно –
Они вдвоём. Неразделимы. Дважды живы.

Хрустальный шар, что берегли так,
Разбился, звонко возвестив:
Не брат и сестра – просто так
Любовь пришла, чтоб быть на диво.

Их тайный сад, где цвёл запретный
Цветок надежды сквозь года,
Теперь открыт, неповторимо светел,
Под солнцем правды навсегда.

Пусть поздно встретились их руки,
Пусть седина вискос тронула виски.
Они сожгли былые муки,
Чтоб строить вечность, вопреки.

Не "дураки" – теперь их званье,
А "те, кто смог", "кто рискнул вдруг".
Им не страшны ничьи преданья,
В их мире – только двое рук.

Так пусть же будет эта вечность –
Из дней, украденных судьбой.
Любовь, прошедшая сквозь сеченье
Лжи, обретает дом родной.
Два бывших дурака, два стража
Того огня, что сберегли,
Теперь их жизни – вечный паж
Любви, что наконец нашли.

И спасена была не жизнь, а честь в тот день в парке,
Но в сердце Ворона осталась горечь, словно шрам.
Он смыл с клинка былых друзей предательскую кровь,
Но не мог смыть память о своем паденьи и оков.

Он стал не просто тенью, а Советником Теней,
Кто знал цену доверью, данных клятв и обещаний.
Он говорил: «Мой Король, закон, что пишется чернилом,
Бессилен против зла, что подползает к трону с тыла.
Позволь мне быть тем мечом, что рубит зло у корня,
И щитом, что примет яд советов лживых и притворства».

И Король, видя в нём не слугу, а брата по судьбе,
Доверил ему тайный Суд, что вершился в борьбе с тенью.
И Ворон, зная подлости, уловки и обманы,
Стал грозой для взяточников, казнокрадов и тиранов.
Он не судил указом, не кричал о вине открыто,
Его приговор был тих, как шаг, и точен, как удар кинжала.

И вот новый вызов пришел, не из трущоб, а из-за трона:
Советник-интриган, с лицом благочестивым, лисья маска,
Скупал долги баронов, строя из себя опору,
Мечтая стать регентом, свергнув «мягкого» позора.
Он шептал: «Король во власти вора, это срам!
Надо спасти престол, пусть даже ценой драм».

И Ворон видел заговор, сплетенный паутиной лести,
Но как сорвать маску, не став убийцей самому, как в песне?
Он знал, что прямота здесь – меч, что бьет в свою же спину,
Придворные сочтут его виновным в той же сече дикой.

Тогда он применил своё старое искусство – воров и разборок:
Не силой, но хитростью, подбросив улики ловко.
Украл он тайные письма советника-лисы,
Где тот давал приказ сжечь деревни, скрыв следы, и с ними и зерно амбары.
И подложил их в кабинет к самому честному судье,
Чтоб правда всплыла сама, в законном своем ручье.

Суд грянул. Задрожали стены замка от скандала,
И лис-советник в ярости Ворона обвинял устало:
«Он вор! Он подбросил всё! Не верьте отбросам подворотен!»
Но Ворон молча положил на стол тот самый кошелек, что был когда-то подарен.
«В нем одна монета. Та, что дал мне Король, – сказал он. – В ней честь.
А что положишь на весы ты, кроме ворованной чести?»

Советника изгнали, баронов – к ответу привлекли,
И Король, глядя на Ворона, с новой силой понял тогда:
Он был не только щитом, но и зеркалом, в котором правда видна,
И тем, кто грязную работу чести делал безупречно.

А в подземелье, в кабаках, где правит страх и жадность,
Шептались, что вернулась Тень, несущая правосудие.
«Не трогайте детей, вдов, не крадите у больных, –
Гласил новый закон воров, продиктованный им. –
Иначе сам Ворон придёт за вашей грешной душой,
Он больше не наш Король, он – Гнев Короны чужой».

И страна, что ждала лишь слабости от трона,
Увидела, как крепнет власть, честна и законна.
Увидела, как юный Король, когда-то мягкий и несмелый,
Теперь твёрд в решеньях, ибо был защищён и умело.
Он учился у Тени видеть суть, а не обертку,
И стал Мудрецом в короне, где раньше был лишь отрок.

И в день, когда взошёл на трон он ровно год назад,
Сказал Ворону Король, снимая с руки перстень-печать:
«Доверье – лучшая из наград, что я в жизни получал.
Ты мог бежать с монетой той, что дал я в знак доверья,
Но ты остался, чтобы стать опорой и примером.
Будь же не Тенью, а Первым Советником, Хранителем Правды моей».

«Я не остался за монету, не за бархат или шёлк, –
Ответил Ворон, и в его глазах погасший взор ожил. –
Я остался за тот единственный, безумный твой поступок,
Что воскресил во мне того, кого я сам похоронил.
Мне не нужен титул. Мой титул – это твоё доверие.
А его я ношу, как самый дорогой в мире знак отличия».

И правят Король и Тень его, изменив судьбы ход,
Не среди воров, а средь дворцов, где Совесть – главный Промысел.
И балладу эту поют не только в замках, но и в подворотнях,
О том, как доверие одно способно воскресить и троны,
О том, что даже ворожая честь, погребенная под грудой зла,
Может быть откопана рукой, что верит в свет, что в сердце затаила.

В глухих лесах, где тень легла густая,
Хранила Русь свои святые твердыни.
Кощей — не злой. В его глазах — печать былая,
Искажена судьба чужою осью в сердцевине.

Он не скряга, в цепях тоски закованный,
А страж любви, что в железный ларец замуровали.
Его тоска по воле, по земле желанной
В беззвучный крик сложилась, что из камня вырезали.
И сделали из вечной, прочной силы
Источник ужаса, тюремные нары.
Он плачет о былом, но слёзы стали жилы
Проела ржавчиной невысказанной кары.

А Яга — не карга с костяною ногою,
А страж на рубеже, где свет смыкается с сумятицей.
В избушке, что вертится не простою церемониею,
А выбором души: служить правде или мрачницей.
Для честных путников — очаг, хлеб-соль и баня,
И мудрость, что настоена на кореньях и полыни.
Для ворогов — костяные рожки, тьма и дурманы,
Где разум тонет, не успев возникнуть и поныне.

Она тропу тому откроет, чьё сердце чисто,
Чьи помыслы с землёй этой в ладу, а не в раздоре.
А захватчику с пути свернёт его же злостью быстро
Шею, что гордыней вздута, не успевшую смириться во хворе.

Хозяин чащи — дед Леший, в платье из мха и света,
Не тот, кто пугал детей в наивных былинах.
Он — голос бурелома, дух, что знает все секреты
Троп, проложенных кабаном, и следов, оставленных лисицей.
Он вёл своих сквозь дебрь, как мать дитя ведёт за руку,
Направляя верно, по слову молвить, без гордыни.
Но если слышал речь чужую, холодную, как вьюгу,
Топор в лесу поднявший для поругания святыни —
Он лес на замок запирал, меняя суть направлений,
И враг блуждал в зелёном остроге, где каждый сук — укор,
И шепот листьев: «Сгинь!» — звучал как приговор всемирный.

А Водяной, речной царёк, седой от ила и столетий,
Что спал в тиши глубинной, на затопленном престоле,
Поднимется на грозный клич, ломая сон столетий,
Со всем своим речным, немым и страшным войском по поддонью.

Врагов ладьи, их доспехи тяжёлые, железные
Крутила чёрная вода, как в танце похоронном.
И шли ко дну, как будто камни, в пучине безвоздушной, бездонной,
Чужая спесь и страх, что обрывается стоном.

А Домовой — в углу за печкой, как сгусток тепла и верности,
Хранитель очага домашнего, что пахнет хлебом и молоком.
Он — память предков, в брёвнах живущая, их нежность и их твердость.
Он ссорил ворогов, нашептывая в уши под шёпот ночной пороши,
Рождая в их рядах сомненье, словно плесень в их брашне.

Коням их путал он гривы, вплетая в них колтуны безысходности,
Тетивы на луках мочил ночью слезами росы ядовитой.
А нашим воинам домой шептал: «Живым вернись, родимый,
Ждёт тебя твоя земля, твоя доля, твой кров заветный».

А в бане — Банник, дух святой, рождённый паром и берёзовым веником,
Хранитель этого места, где с плоти и души сходят скверны.
Он врага валил с ног угаром, тяжким, словно свинец, великим,
Словно в бою от стали острой, но безуханной и беззвучной.

Но для своих он жар давал не просто жар, а благодать,
Целебный, что проникал в кости, в душу, в самую суть человека.
Он усталость с тел смывал, как боль, как груз проклятий века,
Как зло с души смывают в водах совести стирая пятна.

Так пусть же молва летит, как лист осенний, не старея:
Не силы тьмы в краю хранят, а сама земля — живая.
Они — её дыханье, воля, боль и гнев,
Верные России, в плоть её вплетённые напев.

Они — как сама земля: суровая, щедрая, прямая:
Для своих — плодоносная, с хлебом, с солью, с матерью-рекою.
Для пришлых с мечом — гроза, неумолимая, слепая,
Что бьёт без промаха, не отличительный меж виной и участью такою.

Их гнев — лишь гнев родной реки
На тех, кто мутит воду, поднимая донный ил.
Их месть — лишь зов, что издаёт
За Русь свою её порог, её устав, её природы бытие.

А над городом туман
Словно сумрачный обман,
Расстилается красиво,
Укрывая улицы игриво.

Я спешу сквозь серый мрак,
Мой маршрут — совсем не враг.
Шире шаг, быстрей дорога,
На учебу жду автобус.

Ветер шепчет ласково
О загадочной весне.
Но сегодня я не слышу —
Время же бежит.

Щёки холод пробирает,
Ранний час не отпускает.
Тени прошлого в пути —
Я спешу свой день найти.

Словно сумрачный обман,
Расстилается красиво,
Укрывая улицы игриво.

Я спешу сквозь серый мрак,
Мой маршрут — совсем не враг.
Шире шаг, быстрей дорога,
На учебу жду автобус.

Ветер шепчет ласково
О загадочной весне.
Но сегодня я не слышу —
Время же бежит.

Щёки холод пробирает,
Ранний час не отпускает.
Тени прошлого в пути —
Я спешу свой день найти.

В темном саду, где сумрак вечно льет,
И тишина свой хоровод ведет,
Деревья спят, укутаны в вуаль,
И лунный свет скользит, как тень печаль.

Здесь розы черные, как бархат ночи,
Раскрылись тихо, лепестки пророчат
Забытых тайн, потерянных надежд,
И шепот ветра, что несет невесть.

Фонтан молчит, иссохла вся вода,
И статуи глядят в никуда,
Их мрамор бледный полон древних дум,
Под звездным небом, в этом царстве сумм.

Лишь совы крик пронзает тишину,
И листья шепчут про свою вину,
В темном саду, где время замерло,
Лишь эхо бродит, словно привиденье.

В груди пылает жаркий пламень,
Огонь, что в душе горит,
Он вырвется наружу вскоре,
И мир вокруг преобразит.

С искрой надежды, злобы тенью,
Он разгорается сильней,
Сгорая в пепел все сомненья,
Оставив лишь поток идей.

Кипит лава страсти, бьет ключом,
Сжигая рамки и устои,
Он – двигатель, он – приговор,
Он – символ внутренней свободы.

Не удержать его порыв,
Он рвется к свету, к новым целям,
Как феникс из золы восстав:
Готов творить, дерзать, уметь.

Он шепчет тайны, вдохновляет,
И в трудный час дает он силу,
Он – компас жизни, направляет,
На путь, где все возможно, мило.

Но берегись, огонь коварен,
Он может испепелить дотла,
Испепелить любовь и память,
Оставив лишь пустые слова.

Умей с ним совладать искусно,
Направь его на благо миру,
И тогда он станет другом верным,
Защитой, светом и кумиром.

И пусть горит огонь внутри,
Он освещает путь во тьме,
И помогает не сдаваться,
С мечтой наедине.

Всё было серо, плоско и просто.
Дни нанизаны на тусклую нить.
Ни «зачем», ни «почему» — пустота в ответ.
И смотреть незачем. И нечего пить.

А потом — будто щёлк. Не внутри, а снаружи.
Стекло омыл внезапный дождь.
И капли на стекле — не кровь и не грязь,
А просто вода. И это живёт.

И чашка горячая в ладонях дрожит,
И пар от дыхания есть на стекле.
Мир не прекрасен. Он просто есть.
И в этом «есть» — уже нет тишины.

И в этой тиши, где не ждёшь ничего,
Где ветер по коже — не боль, а почти что ответ,
Вдруг слышишь, как стук собственной крови в виски
Настойчиво твердит: «Нет, ещё не конец».

И медленно, будто сквозь толщу льда,
Пробивается ввысь первый росток.
И в зрачках, отражающих утренний свет,
Вновь загорелись:
Глаза, горящие жаждою жить.

Не в замке роскошном, в подвале сыром,
Где крысы шныряли меж старых колонн,
Мы встретились: я — оборванец с ножом,
Он — принц, от короны бежавший, смущён.

Он защищался от гвардии короля
С изяществом, данным от рождения знать,
А я дрался грязно, чтоб выжить я,
Но стали стеной против грубой рати.

Мы спина к спине, в грохоте и пыли,
Двух непохожих рек слияние,
И я безоглядно ему доверил
Свою спину, а он — своё царское имя.

Он научил меня чести в бою
И чтению древних скрижалей,
Я показал, как в ночном балагане
Выигрывать ставки, не мухлевая.

Мы шли через Тёмный Лес, где шепчут стволы,
Где тени сбивают путников с ног,
И свет его шпаги, что я отточил,
Был единственным маяком у дорог.

Мне пророчила ведьма: «Предаст он тебя,
Ради трона любой преступленье светло».
Я в ответ лишь рассмеялся, губы узря:
«Тогда и на дне преисподней мне будет светло».

Однажды отравленным стал его кубок вина,
И я выпил его до дна, не дыша,
Зная, что у него есть противоядье в кармане,
А у меня — лишь его доброта.

Мы спасались бегством от целой орды,
Конь под ним пал, изранен в бою,
Я своего оседлал, крикнул: «Иди!»
И остался один на краю.

Он вернулся. С подмогой. С отрядом своим.
Нашел в полутьме, при последнем дыханье.
И сказал: «Мой трон без тебя не подымем.
Ты — моё братство и моё покаянье».

Мы с ним восходили на трон и в пыли
Теряли всё, что имели, кроме…
Кроме того, что в немой тиши
Мы могли молчаливо понять друг друга.

Ему подносили дары королевны,
Поэты слагали о нём свой стих,
А он делил хлеб и ночную толчёвку
Со мной, не имевшим иных богатств.

И в ночь перед битвой, что решала весь спор,
Когда страх сковал даже смелых бойцов,
Мы сидели у края обрыва, смотря
На мерцание дальних миров.

Он сказал: «Я б вернул всё — и пурпур, и трон,
Чтоб только не рисковать жизнью твоей».
А я улыбнулся: «Скажи хоть разок:
Без риска бывает достойная жизнь?»

Мы падали в бездны, вставали в крови,
Теряли друзей и вкушали обман,
Но нашу дружбу, как ковку из стали,
Ни сломить, ни испортить не далось титанам.

Теперь у него седина у виска,
И шрам на щеке, что оставил мой клинок,
Когда тварь личина его же лица
Меня отравила своим злым намёком.

А я при дворе — всё такой же чужой,
В одежде простой, не в шелках и атласе,
Но рядом с ним — наравне, и душой
Мы в том подвале, на грязном припасе.

И если придёт его срок последний,
И ангел смерти склонится к ложу,
Я пойду за ним в мир иной, бесследный,
Чтобы там продолжать нашу дорогу.

Пусть летописцы, седые от лет,
Наш союз не поймут и не внесут в хартии,
Но легенды о нас передадут через свет
Как клятву, что сильнее всех чар и атрибутов.

Он — клинок, что сверкает на солнце, блестя,
Я — тень, что хранит его ото лжи,
Но в схватке мы — буря, что, зла не тая,
Врагов сметает уже за межи.

И если вновь родимся — я узнаю его
Не по короне, не по гербу на щите,
А по взгляду, что веру даёт моего,
И по братству, что вечно в душе и в крови.

За чёрной полосою полоса бела,
Но в сердце сейчас метель и ночь.
Вопросы: «Зачем?» и «Куда приплыл?»,
Которые некому задать, хоть плачь.

И, кажется, будто стоишь на краю,
А впереди лишь туман да пустота.
И я не могу ни понять, ни ответа найти,
И стёрта с лица улыбка, как смета моя.

И хочется крикнуть: «Постой, не спеши!»
Вернуть всё назад, начать всё с нуля.
Но жизнь наносит удары в тиши,
Ломая и перешивая меня.

Но знай, что любой непростой этап -
Не вечен, он прёт, чтоб отступила беда.
Как выдернешь самый тяжёлый свой шпат,
Так обретёшь и себя, и тогда…

Тогда оглянешься назад, улыбнёшься,
Той боли, что гнула, но не сломала вконец.
И солнце в душе твоей засветит сильней,
И станет опять все в гору идти…

Холодный камень вековой,
И в окнах – лунная тоска.
Здесь тенью бродит меж колонн
Тот, чья душа навек мертва.

Его зовут... да разве имя
Важнее вечного огня,
Что жжет изнутри, нестерпимо,
Хоть кровь давно остыла в нём.
Он – вампир. Призрак. Демон ночи.
Но не клыки терзают плоть –
Старинной памяти упрёки,
Что не дают и дня прожить.

Он помнит всё. Как пахли розы
В её волосах... тёплый шелк
На хрупких плечах... взгляд без гроза,
Что солнца свет в себе вобрав,
Прогнал из сердца вечный холод.
Она была – земной рассвет,
Улыбка, что сжигает голод
Не крови, нет – другой тоски.
Он звался Графом. Властелином.
Но для неё – лишь человек,
Чей взгляд был странно нелюдим,
Чья кожа – холодна навек.

О, эти дни! Безумья годы!
Он пил не кровь, а сладость губ,
Искал забвенья в силе рода,
Но лишь в её руке – свой кров.
Они гуляли меж аллеей,
Где листья падали, как слёз,
Она смеялась, не робея,
Не зная, кто он, чей удел –
Бессмертье в мраке, вечный плач.
Он говорил ей о столетьях,
О битвах, замках, чёрных дачах,
А слушала, как сказку, вслух.

Но время – враг для смертной плоти.
Цвела она – и отцвела.
Морщинки-паутинки что-то
На лепестках щеки сплела.
В глазах – усталости печали,
И тень болезни у виска.
Он видел: жизнь её истает,
Как воск свечи под ветерком.
Бессилье! Вот его проклятье!
Иметь вечность – и не отдать
Ни капли ей! Не воскресить!
Не сделать так, чтоб не тужить!

Он предлагал... О, этот ужас!
Стать вечной спутницей, как он.
Отвергла. Взгляд её был сужен:
"Не смей! Не надо, мой любимый!
Я не хочу такой ценою
Покупать бесконечный срок!
Не стать тебе моей виною,
Не быть вампиром в этот миг!
Пусть лучше память, светлый образ,
Чем вечный мрак и вечный голод,
И твой же путь – бездонный сход
В пучину боли, где этот брод!"

Ушла. Как лист осенний с ветки.
В его руках – лишь прах и тлен.
Он чувствовал её последний
Вздох... и услышал колоколен
Тот звон, что возвещал конец.
Он плакал? Нет, вампир не плачет
Только кровь из глаз могла б струиться... но и этого ведь нет.
Лишь скорбь безмолвная несётся
По залам замка, как призрак – бесконечный след.

Прошли века. Миры сменились.
Города выросли из тьмы.
А он всё в прошлом, в той могиле,
Где спит его земной рассвет.
Он носит имя, как повязку,
Он пьёт лишь кровь, но не живёт.
В его душе – одна лишь сказка,
Что оборвалась на полу...
Он видит сны? О, да! Все ночи!
Тот сад. Тот смех. Тот тёплый плеч
Изгиб. И запах свежей кожи...
Проснётся – вновь лишь прах и боль.

Его терзает не совесть,
А жажда света невозможного.
Её любовь была что даром
Тепла в его льдяной груди.
Он проклят знаньем: был он рядом,
Но не сумел, не мог спасти
От самой смерти. И от ада
А от бессмертья – сам не смог уйти.

И вот он бродит. Тенью. Тихо.
В руках – засохший лепесток
Той розы... Пыль на старой песне,
Что посвятил ей в старый век.
Он шепчет имя, ставше ветром,
В пустые своды: "Анна... Гретхен..."

И лунный свет, как саван белый,
Ложится на его плечо.
Любовь смертельна. Любовь смела.
Она прошла. Ему ещё
Бродить веками по этой бездне,
Неся в груди, как острый нож,
Ту боль, что вечной стала песней
Потери... что не излечишь.
Его бессмертье – не награда,
А плата страшная сполна
За ту любовь, что, как лампада,
Погасла... и навек ушла.

И вот он бродит. Тенью. Тихо.
В руках – засохший лепесток
Той розы... Пыль на старой песне,
Что посвятил ей в старый век.
Он шепчет имя, ставше ветром,
В пустые своды: "Анна... Гретхен..."

Бросил курить и пить —
Твои глаза меня слечили.
И с криминалом завязал,
Когда ты меня нашла. Вычислила.

Февраль. Снега иглой.
Я мёрз у подъезда, пустой бутылкой бил лёд.
Ты подошла — не святая,
Но свет в мою темень вошёл. Пробил.

Год спустя... Твои ладони —
Карта, где нет тюремных зон.
Твои губы — закон,
Который я добровольно принял. Сдался
.
Твоя любовь — не песня птиц,
А тихий шепот: "Встань. Дыши. Живи..."
Когда руки дрожали, злясь,
Ты брала их в свои. Лечила. Нейтрализовала.

Я был обрывок зла,
Рваный крик в слепой туннель.
Ты пришла — не упала,
Подняла. Сказала: "Я твоя. Теперь..."

Душа? Она твоя. Вся.
От корней до макушки. Без сдачи.
Криминал? Пыль. Старая вражда.
Ты — моя новая плаха. Суд. Участье.

Февраль тогда... Холод грыз.
Сейчас — твой смех греет кровь.
Год спустяя? Небо в глазах.
Я твой. Навек. Вот и всё. Любовь.

Алеет небо на закате,
Красуясь нежною красой.
Мечта, как птица на распаде,
Махнёт крылом над тишиной.

Она шепнёт: "Не бойся тени,
Что ложатся от гор вдали.
Горит вдали огонь сирени,
И все пути ещё светлы".

Смотри, как солнце, утопая,
Волну багрянцем золотит.
Твоя дорога не простая,
Но лучший путь тебя манит.

Пусть ночь спустится синим пологом,
И тени станут так длинны.
Мечта хранит тропу доро́гую,
Где ждут невиданные сны.

Не думай, что закат - прощание,
Что гаснет свет, и всё темно.
Он - обещанье возрождения,
Что утро будет без пятна.

Так верь, как верит небо алое,
Что впереди - простор и ширь.
Шагни навстречу дням сначала,
Гори, мечтой, как алый мир!

Семнадцать тридцать. Вечер. Закат горит свечой,
Такой красивый, оранжевый и алый.
А я бегу по мостовой сухой,
Спеша на встречу, ставшей вдруг усталой.

И не заметил я, прохожий озабоченный,
Что воздух осени прозрачен и густ.
Листвы опавшей ковер разноцветный,
Меня вдруг зацепил за самый краешек носок.

И я остановился на мгновенье,
Чтоб вдохнуть покой, что дарит тихий свет.
И раствориться в этом настроении,
Где суеты и спешки больше нет.

И понял я, глядя в оранжевое небо,
Что все дела подождут уж до утра.
Прервав нелепый и унылый бег,
Стою… и улыбаюсь. Да.

А в сердце тишина…
И озаренье:
Счастливый миг.
Жить.

Я не хотел быть другим, искал себя в тумане,
Среди чужих зеркал, потерянных обманов.
В душе пылал огонь и рвалось сердце рано,
Отчаянной строкой, нестройным фортепьяно.

Наивный мальчишка в мечтах парил свободно,
За облаком зари, туда, где солнце сродни.
Но заблудился где-то в мире холодном,
Где каждый сам за себя, в пустыне безводной.

Он видел свет в ночи, в надежде и в дожде,
Сияние в глазах, что промелькнут во лжи.
Где правда спрятана меж теней и вражде,
И узел на сердце развязать уже сложней.

Любил он верить, что найдёт свой путь,
Сквозь чащу сомнений и житейскую муть.
Но дым остался — лишь пора блуждать и грусть,
И пустота внутри, что нечем больше заполнить.

В сердцах порой горит огонь неугасимый,
Тоской по чистоте, по истине святой.
И хоть судьба порой бывает необъяснимой,
Она вела его израненной рукой.

Он в тумане шёл, забирая с собой мечты,
Что становились всё призрачней и тусклей.
Но ветер унес все детские залеты,
Развеял по мирам, оставив лишь рубцы.

Теперь лишь дым и память о том, кем был,
О смехе звонком, что будил по утрам сад.
В душе осталось всё, что времени не поддалось,
Заветный уголок, где не смолкает шум листвы.

Наивный мальчишка — в песнях и стихах,
В аккордах тишины, в немом вопле души.
Живёт в душе, что с кем-то днём и ночью спит,
И шепчет сквозь года: «Не дай мечте уснуть».

Он просит иногда: «Останови мгновенье,
Верни тот старый сон, ту речку и качели».
Но время — кузнец, оно не знает сожалений,
И красит сединой когда-то огненные вихри.

И видит он во сне тот дом на склоне горы,
И маму у окна, и песню до зари.
Но просыпается в другом, чужом ему пространстве,
Где ставни закрыты на все его замки.

Он пробовал носить удобные одежды,
И говорить как все, и думать в рамках «надо».
Но в сердце поднималась буйная мятежность,
Срывая маску с чуждого обряда.

Его душа — родник, что ищет своё русло,
Сквозь толщу скал и плит, сквозь глину и песок.
Пусть замедлят бег подземные теченья,
Но им нельзя не биться, не стремиться на восток.

И падал он не раз, стирая в кровь ладони,
И плакал от стыда, что вновь не смог, не тот.
И ночь была темна, беззвёздна и бездонна,
Казалось, что внутри последний свет умрёт.

Но утром, сквозь туман, пробивался лучик алый,
И снова в нем вставал тот мальчик озорной.
Он отряхал с себя остатки тех ночных скитаний,
И шёл вперёд, ведомый лишь своей звездой.

Он научился жить с своей неугасимой болью,
С её огнём, что опаляет и хранит.
Он сделал её другом, своей тайною, своей жизнью,
Той силой, что его сжигает и палит.

И в дыме, что остался от несбыточных атак,
Он различал черты грядущего рассвета.
Не всё, что унеслось, становится тоской и мраком,
Что истлело — было почвой для семени и света.

И в мире холодном он отыскал родные души,
Не многих — двух-трёх, что горели тем же огнём.
И в тишине с ними ему уже не стало скучно,
Они делили хлеб, сомненья и псалом.

Они не говорили: «Будь таким, как мы»,
Они молчали рядом, понимая суть.
И в их глазах он видел отблеск той же тьмы,
И тот же свет, что пробивался как-нибудь.

И мальчик понял вдруг, бредя по прежней колее,
Что быть другим — не значит изменить себе.
Он шлифует алмаз в граните и руде,
Чтоб стать собой, пройдя сквозь толщу всей земли.

Тот туман не враг, не вечная темница,
А лишь условие для ясности самой.
И в нём рождаются и песня, и станица,
И каждый шаг в нём — выбор между тьмой и льдом.

И пламя в сердце — не для гибели и тлена,
А чтобы освещать свой собственный маршрут.
Чтоб видеть, как сгорают в нем семена измены,
И как сквозь пепел росток упрямый прорастёт.

Теперь он смотрит вдаль, не закрывая веки,
Принимая холод и ночной дождь как благословение.
И в грусти есть покой, а не одни упрёки,
И в одиночестве — души преображение.

Наивный мальчишка не умер, не исчез,
Он стал фундаментом, основой и корнями.
Он больше не парит в небесных поднебесьях,
Но стал землёй, что дышит вечными дождями.

И в песнях, и стихах живёт его дыханье,
В том свете, что он видит в надвигающейся тьме.
Он — незаживший шрам, он — вечное исканье,
Он — тот, кем я был, и тот, кем стал уже.

Так пусть же дым клубится, пусть туман ложится,
В них скрыта тайная, ведущая нить.
Душа не может до конца измениться,
Ей суждено гореть, искать и вечно выть.

Осенний дождь стучит по крышам звонко,
Люди кутаются — у всех свои дела.
Кто-то торопится, кто-то одинок,
Жизнь, как лист, летит неспеша.

Зонты раскрылись, как грибы-поганки,
Паренёк в капюшоне пускает кораблик в луже.
Бабушка из окна кричит: «Простудишься!» —
Но он счастлив в этом ноябре.

Тёплый свет кафе, запотевшие стёкла,
Студент с тетрадью пьёт свой капучино.
Девушка с зонтом ждёт кого-то у метро,
За окном дождь стирает все краски.

А в парке — дворники с метлами, как художники,
Лист за листом, сметая лето в кучу.
Дождь для них — не романтика, а работа,
Они с ним давно уже на «ты».

Осенний дождь — он не просто вода,
Он — переход от цвета в тишину.
Кто-то грустит, кто-то начинает сначала,
А кто-то просто слушает его.

Все надоело – ты думаешь, решаешь?
Нет, к черту, я не дам тебе больше руля.
И не вмешивайся в мой путь как заноза,
Будь стеной для меня – я разрушу.
И знай, если встанешь на пути – насквозь пройду.
Я не ломаюсь, я кричу: «Довольно!»
Терпеть твои условности и ложь.
Мое смирение истекло, быть может, больно,
Но я свою свободу отстою!
Пусть за спиной останутся упреки,
Как сор, что уносит реки теченье.
Я расправлю плечи, сбросив все оковы,
И обрету в полете вдохновенье.
И пусть мой путь не гладок и не прост,
Он – мой. И в этом главная награда.
Я не прошу ни жалости, ни слез,
Я выбираю дорогу без возврата.

Прости меня, малая, за резкие слова,
Что вырываются из уст неосторожно.
Меж нами иногда стена бывает рваной,
И в паутине чувств запутаться возможно.
Бываю грубоват, в спорах — неуклюжим,
И прячу за словами то, что сердцу дорого.
Бываю слишком тих, бываю чересчур лихим —
Любви, что отдаётся без упрёков и залога.
Но в этом ветре странном, в этой каше световой,
Где я тебя теряю и вновь обретаю,
Ты — единственный маяк, что остаётся мой,
Моя и тишина, и диссонанс суровый.
Так что прости, родная, за молчанья и за бред.
Пусть в этом диалоге я вечно спотыкаюсь,
Но без тебя мой внутренний сгорает интернет,
И только с тобой мир по-настоящему случается.

Любовь — это не слово, а молчанье у двери,
Когда знаешь — внутри всё твое, до конца.
Это тяжесть ответственности на четырех центнерах,
И спокойная твердость мужского лица.

Я не буду писать о глазах, как пучина,
Ты — не бездна, в которой я стражду пропасть.
Ты — та твердая гавань, что рушит кручины,
Где могу я, уставший, о якоре просить.

Я тебя защищу. Это в деле, не в фразах.
От всего, что попробует свет твой затмить.
Мы не вместе, мы — ЦЕЛЬНЫ. И в жизненных связях
Я — твой меч, а ты — то, за что стоит сразить.

Столкнулись в коридоре:
Девушка уронила конспекты
Парниша – листовки
И пусть идут люди чертовой массовки

Их взгляды встретились на миг неловкий,
В густом клубке бумаг и ожиданий.
Она, смущаясь, прячет взгляд свой робкий,
А он, собрав листовки из названий

Грядущих вечеринок и концертов,
Протягивает руку ей помочь.
И в этот миг, как будто из барьеров,
Возникла связь, способная превозмочь

Все правила и рамки осторожно.
Их пальцы встретились, как ток пронзил,
В мгновенье этом стало все возможно,
И мир вокруг на паузу застыл.

И вот уже, забыв про все конспекты,
Она глядит в глаза его теперь.
Он видит в ней весны своей проекты,
И чувствует, как пульс горит.

Бумаги собраны, улыбки засияли,
"Спасибо", тихо девушка шепнула.
И словно искры между ними пробежали,
Когда рука к руке слегка коснулась.

И коридор уже не кажется столь длинным,
А мир вокруг наполнился теплом.
И каждый шаг теперь не одинокий и невинный,
А полон предвкушения, как в сладком сне большом.

И разошлись они, но взгляд остался,
Как якорь, в памяти любви.
И этот миг так сердце отозвалось,
И впереди ждала любовь.

И лекция прошла, как в полусне,
Слова профессора скользили мимо.
Он чувствовал лишь трепет в глубине,
И взгляд ее, что светом был незримым.

Она же, погружаясь в мир наук,
Вдруг поняла, что лекции вторичны.
Ее пленил его сердечный стук,
И мысли стали светлы и лиричны.

И после, выйдя в шумный универ,
Он предложил ей кофе выпить вместе.
Она, забыв про свой строгий манер,
Согласилась, с радостью небесной.

И в маленькой уютной кофейне,
Под звук дождя за окном, неспешно,
Они делились тем, что в сердце зрело,
И росла меж ними нить надежды.

И в этот день, обычный и дождливый,
Судьба, как будто бы, им улыбнулась.
Любовь, как роза, расцвела красиво,
И в их сердцах навеки поселилась.

Столкнулись в коридоре:
Девушка уронила конспекты
Парниша – листовки
И пусть идут люди чертовой массовки

Парниша улыбнулся и шепнул:
Встретимся, давай, у остановки.
Девушка за ухо локон положила
И улыбнувшись прошептала: буду ждать.

Весна в университетском дворе,
И солнце льёт свой свет в апреле.
Она, заочница, спешит на сессию,
Он, очник, ждёт её экспрессию.

Встречает взгляд её, немного робкий,
И сердце бьется в такт, неловкий.
Улыбка нежная, как первый луч,
Разгонит зимний холод, будто дух.

В руках конспекты, знаний тяжкий груз,
А в мыслях образ, что так мил на вкус.
Он ей поможет, словом, делом,
Чтоб сессия прошла легко, умело.

И пусть весна вовсю ещё не правит,
Но их любовь в стенах закон свой ставит.
В университетском дворике вдвоём,
Под солнцем новым, ярким, золотом
И вот, в лучах январского солнца, они стоят,

Две жизни, две судьбы, что сплетаются в нить.
Она, с глазами цвета чистого неба,
Он, с улыбкой, что согреет, где бы она не была.
Идут по коридорам, где знаний свет горит,

Где каждый шаг – открытие, где разум говорит.
В библиотеке тихой, среди томов старинных,
Она найдёт ответы на вопросы все длинные.
А он, рядом, как верный страж и проводник,

Поможет разобраться, где сложен знаний пик.
Он объяснит теоремы, покажет суть задач,
И вместе они покорят науки каждый пласт.
В их сердцах весна любви ликует.

В университетском дворике, под солнцем золотым,
Они творят свою историю,
Читают лекции, держутся за руки
И пусть весна цветет, их мир творит свою историю

Но сессия - не только книги и конспекты,
Это и встречи тайные, украдкой, где-то.
В кафе уютном, за чашкой чая,
Они истории свои друг другу открывают.


Он - о планах на будущее, о мечтах высоких,
Она - о жизни вдалеке, о днях непростых.
И в каждом слове, в каждом взгляде нежном
Рождается надежда, чувство безмятежное.

А вечерами, когда город засыпает,
Под светом звезд они вдвоем мечтают.
О мире, где нет разлук и расстояний,
Где их любовь не знает колебаний.

И вот, наступает час прощания скорый,
Но в сердце каждого останется история.
История любви, что в стенах университета
Нашла росток, как вешний лучик света.

Тишина — мой единственный друг,
Что не спросит, не предаст.
Она выйдет со мною на круг,
Где от слова исходит опаст.

Мы беседуем ночью вдвоём,
Без укора, без фраз, без вины.
И я чувствую, как за стеклом
Постепенно стираются сны.

Она учит меня не словам,
А тому, что меж слов рождается:
Понимать, как ловит себя сама,
Душа, что в плену остаётся.

И в её беспристрастной глуши,
Где все нити сплетаются в клубок,
Я слышу биение души своей
И тот самый давний урок.

Так и стоит нам рядом идти —
Две пустыни, два старых друга.
Тишина — это возможность идти,
Когда вымерла каждая душа кругом.

Всё, что давит сталью на плечи,
Всё, что ядом стынет в крови —
Превращаю в сжатые речи,
В эти строчки на острие.

Пусть читатель видит не стоны,
А лишь ровный, чёткий шов,
Где распутаны все узлы,
И поставлен точный вопрос.

Боль не спрятана — отлита
В форму действия. Решенья.
Мой удар по серой плите —
Это текст. Моё давленье.
Обратно. Я не прошу,
Я диктую. Я решаю.

Слова — это лишь разбор
Полёта в эпицентр бури.
Читатель, ты увидишь сор,
Что сметён с моей натуры.

Ты увидишь не излом,
А холодный расчёт и план.
В каждом символе — гвоздь,
Вбитый в гроба моих проблем.

Уходит детство, как дымок от печки,
Уже не спрячешься за мамин плащ.
Несутся дни, как ливневые речки,
И пора доказать, что ты не сдашь назад.

Пора от слов решительных и смелых
Перейти к делу – твердому, как гранит.
Чтоб не звучали обещанья белы,
А результат упорный в них звенел.

Вставать на ноги – значит ощущать,
Под пятками не мягкий плед, а щебень.
Свой путь теперь обязан выбирать,
Не ждать, что кто-то вынесет на небо.

Труднее самому решать, куда идти,
Нести ответственность за каждый шаг.
Но разве не ради этого пути
Тебя вели отец и мать?

Они в тебя вложили столько сил,
Свои мечты, надежды и тревоги.
Чтоб ты когда-то крылья обрел,
Чтоб твердо ты смог встать на свои ноги.

И вот пришла пора! Не отступать,
Не прятаться от зноя и ненастья.
Свой урожай пора уже собрать,
Свою возвести крепость, не упасть.

Пусть видят: семя дало крепкий всход,
Их вера в почве доброй проросла.
Что каждый их бессонный день, их труд,
Их жар души – не зря, не напрасно!

Пусть скажут: "Знали! Видели в тебе
Тот стержень, что не сломит непогода!"
Встал на ноги – иди теперь к судьбе,
Чтоб их любовь стала твоей опорой навсегда

Встречный ветер, злой свиреп —
Ставит препятствия.
Каждый шаг — как тяжкий крест,
Нет поблажек в этом.

Но не слышен зов назад,
Пусть грозит уроном —
Двигаем вперёд, мой брат,
Не важно, как нам трудно!

Шторм ревёт, как дикий зверь,
Мачты гнет и рвёт.
Бездна чёрная, теперь
Нас к себе зовёт.

Но руля не отпускай,
Сквозь солёный пот!
Двигаем вперёд сквозь грозы,
Не важно как трудно!

Горы встали на пути,
Кручи, перевалы.
Холод, голод на кости —
Выси уж от нас устали.

Но упрям шаг альпиниста,
Взгляд на пик вперед!
Двигаем вверх, невзирая,
Не важно ,как трудно!

Тьма сгустилась, нет огней,
Страх сковал движенье.
Кажется, среди стезей,
Нет места новому сраженью.

Но внутри горит свеча
Ярким пламенем!
Двигаем вперёд, хоть ночь,
Не важно, как трудно!

Пусть усталость гнёт нам плечи,
Пусть дрожат колени.
В каждом — сила человечья,
Вера в новый день.

Сквозь преграды и потери,
Сквозь боль и сомненья —
Двигаем! Мы победители
Упорства и терпенья!

Тёплый дождь стучит по крышам лениво,
Люди спешат — у всех свои дела.
Кто-то в поиске, кто-то счастлив,
Жизнь, как река, течёт неспеша.

Зонты раскрылись, как крылья у птицы,
Босоногий мальчишка бежит по воде.
Мать из окна кричит: «Вернись!» —
Но он смеётся в летней грозе.

Офисный свет, мониторов мерцанье,
Курьер в ливне несёт кофе в паке.
Девушка в кафе смотрит резюме,
За окном дождь рисует в тоске.

А на стройке — рабочие в грязи,
Кирпич за кирпичом, день за днём.
Дождь для них — не помеха, а жизнь,
Они с ним давно уже на «ты».

Летний дождь — он не просто вода,
Он — передышка в беге дней.
Кто-то ждёт, кто-то верит, мечтает,
А кто-то просто дышит под ним.

Расскажу я вам историю о разбойнике Стоке,
Младом и дерзком, что своим помогал.
Не грабил он бедных, не трогал вдов,
Лишь богатых купцов обирал да знал,

Где казна гниет под замком глухим,
Где излишек – зло, а нужда – как дым.
Однажды осенью, под ливня вой,
На деревеньку нагрянул враг лихой.

Не наши, то были пришлые звери,
Несли лишь смерть да боль на манер химеры.
В стоках, услышав вопли, набат,
Не смог он спокойно спать той ночью.

Собрал он шайку, невелик отряд,
Но каждый – волк, отчаянный и рад
Схлестнуться с силой. Бой был страшен, дик,
Как гром средь ночи, как пожар большой.

Стоков рубил врагов, спасал старух,
Ребят в подполье укрывал от блуд.
Врага отбили! Слава громко пела
О парне с сердцем, что с добром великим.

Героем стал он вмиг для тех мест,
Избавитель, защитник, в чести и в честь.
Но зависть – змей, что точит души дном.
Нашептал кто-то властям тайком:

«Стоков силен, народ его любит!
А сила эта власть твою погубит!»
Пришли солдаты, в латы все одеты,
С мечами длинными, как будто созданы на трафарете.

«За помощь, Стоков, мы тебя наградим!»
Стоков поверил – в сердце был гоним
Тоской по ласке, признанью властей.
Но то был не пир – темница, звон цепей!

«За что?!» – кричал он, рвя на груди рубаху.
«За то, что силен! За то, что страх ты сеешь в купцах!
За то, что люд тебе верит!»
Смеялся капитан, злорадно смерив
Взглядом узника. В каменную темницу
Был брошен Стоков, где лишь крыс да гниль порок.

Года прошли. Надежда истаяла,
Душа почернела, злость заиграла.
Он выжил, выдюжил, как зверь в западне,
И вырвался! Но вышел не из сна –
Измучен, горек, с сердцем как нарыв.
Предал он тех, кто прежде был ретив и верен.

Шайку новую собрал из отбросов, подонков, что лично отобрал
Что желали лишь крови, злата. Стал он сам как те,
Кого рубил когда-то в темноте.
Предал идею, предал честь свою,
Чтоб выжить, мстя, наполнив чашу злом.

Но был в нем уголок – огонь живой,
Любовь к Аврелии, девушке простой.
Она ждала его, сквозь годы, боль,
Храня в душе и веру, и любовь.

Он тайно встретил, шепотом клянясь,
Что все исправит, что он изменился...
Но стража вышла! Кто-то донес!
Не для ареста – лишь чтоб пролить кровь!

Аврелию– в сердце! Стрела – как змея!
Упала красным-красна на снега.
Стоков, увидев, замер.
Не крик – он завыл. Не слезы – лишь злоба!

Она мертва. Любовь его мертва.
Его вина. Властей рука лиха.
Тогда сгорело все, что было «в нем» святого.
Он стал пустотой, тернием, огнем.

Он поднял знамя, черное как ночь,
И крикнул: «Мир! Я пришел тебя уничтожить!
Я Король Воров! Города, дрожите!
За Аврелию! За боль! Вам сгинуть пора!»

Его орда, как саранча, темна,
Неслась на города со всех сторон.
Не грабеж – террор! Не страх – ужас!
Поджоги, взрывы, смерть в упор, без правил.


Мост рушили, колодцы отравляли,
Стражу резали, чиновников четвертовали.
«Стоков идет!» – неслось со всех сторон,
И города впадали в страшный сон…

Ожиданья мести прошли. Никто не спасет!
Он мстил за Аврелию, за тот проклятый год!
Путь, за темницу, за доверье слепое!
Душа сгорела, стала лишь тропою для ярости слепой.

Корона из шипов легла на голову Короля Воров.
И шепчет ветер в переулках темных:
«Где Стоков? Грядет! Смиритесь, бездны!»
Он не герой. Не мученик. Не святой.

Он – буря гнева, что сама себя гнетет.
Он – призрак мести, что не знает дна.
Пока стоят города – его война вечна.
И будет мать дитя пугать: «Усни! Иначе Стоков придет!»

И в каждом стуке – шаг его зовет
К расплате горькой. Такова судьба.
Того, кого предала власть, борьба,
Любовь... и собственной души предательство.

Его владычество – сплошное мучение,
Его корона – терновый венец.
Так кончил Стоков? Нет! Он – злобный пёс,
Что точит цепи. Горе тем, кто жив,
Пока над миром тень его парит!

Так Стоков правит, мрачен и жесток,
Не ищет мира, не зовет он срок
Перемирию. Его закон – огонь,
Что пожирает села, грады.

Конь беды несется по родной земле.
Никто не скажет: "Знаю я в седле его былого!"
Нет, тот юноша исчез - сгорел в горниле злобы,
как будто в вечно кровоточащая рана.

Лишь призрак бродит в черном балахоне,
Несущий гибель в каждом перезвоне
Своих шагов по мостовой глухой.
Но он мстит не только власти роковой.


Он мстит всему: рассвету золотому,
Ребенку, что смеется за окном,
Старухе, что молится о былом,
Купцу, что везет товар в лавчонку

Ему видится Аврелия, смерть и пленка
Слепой ярости на глазах его. Увы!
Не различает он уже ничьей вины,
Лишь боль свою, как факел, пронеся над пеплом жизни.

Былины леса - шепчут его имя с дрожью, со страхом,
Ручей журчит: "Беги скорее махом!"
И ветер стонет в башнях старых: "Он!
Стоков близко! Спасайся, град, закон бессилен ныне!"

Тень его длинна, ложится на поля,
где тишина царила прежде.
Страх – его соратник,
Отчаянье – единственный порядок!

Он пиршествует на руинах сел,
Где пепел – скатерть, кровь – его мед.
Его орда, ликуя, веселясь,
Несется дальше, волю получив творить безумства.

"Власть! – кричат они. – Мы власть теперь! Горите, как цвета зари!"
И Стоков смотрит с башни, где когда-то
С Аврелией видел звездный свод объятый
Тишиной летней. Где любовь цвела?

Лишь пепел памяти да боль была.
Он сжал кулак, и тернии короны, вонзились в лоб, как кара миллионов.
"Гори!" – шептал он, видя зарево вдали,
"Гори, как сердце мое сгорело дотла!"

Он не король – он раб своей тоски,
Свой крест несет по горькой мостовой.
Не будет мира, не придет забвенье,
Пока в груди кипит его мученье.

И мать дитя, качая у огня,
Шепнет: "Усни... Не то придет он, злясь,
За тех, кто предал, за любовь, за власть...
Усни, малыш, чтоб Стоков не пришел!"



Так вечный страх над миром он навел,
И нет прощенья, нет пути назад.
Он – Король Воров, вечно мрачен, гад -
Несущий гибель, как свою судьбу.

Его тюрьма – не камень, а борьба
С самим собой, проигранная уже - тогда.
Его дворец – развалины сейчас.
Его корона – боль, шипы да кровь.

Так правит миром Стокова любовь,
Обратившая все в ад кромешный, дикий.
И нет конца балладе сей великой,
Лишь эхо бродит: "Стоков... Король...Беги! Беги! Лови его укор!"

И будет так, покуда мир стоит,
Покуда боль и предательство живут.
Он – вечный символ зла, рожденный злом,
Потерянный во мраке, как сломанный, выброшенный.

И лишь ворона каркнет на ветру:
"Король идет! Все к пропасти! Кнуру!"
Так кончил Стоков? Нет, он вечно здесь…
В тенях предательств, в горечи, в слезах.

Он кует цепь из мести звенья,
И нет спасенья, как нет забвенья.
Он в тебе и в каждом он из нас
Пока мы предаем и верим, в жизни нет прекрасных фаз…

В темном переулке – сигарета тлеет,
И в небо выпускает дым мирской.
В этой сигарете – его душа сгорает,
А в мыслях у него – туманный лабиринт.

Над ним – лишь фонарей холодный отсвет,
И асфальт мокрый, будто черный лед.
В окне напротив – силуэт нечеткий,
Иль призрак встречи, что давно ушел?

По улице машины – желтым взглядом
Скользят по стенам, растворяясь в мгле.
Он слышит эхо собственных шагов,
Что бьются в камень, как в глухой тюрьме.

В кармане пальто – смятый лист записки,
Забытый номер, стертый до чертей.
И капли дождя, словно слезы с крыши,
Стекают вниз – без чувств, без слов, без грез.

Вдруг ветер свистнул – дым клочком сорвало,
И вспыхнул окурок последним злом.
Он смотрит вверх, где окна – как неба тучи,
Где чья-то жизнь течет за толстым стеклом.

Он знает – город спит и дышит разом,
Вбирая тысячи похожих судеб.
И в этом хаосе огней и грёз, он -
Лишь тень, что ищет то, что не найти.

Но в этой ночи, в этом сумраке сыром,
Где каждый сам себе и рай, и ад,
Есть горький смак свободы, странный, сирый –
Быть одиноким средь спящих громад.

И пусть душа – как пепел, что развеян,
А мысли – лабиринт без выхода и входа,
Он здесь стоит – частица ночи вечной,
Где даже боль становится погодой.

Вселенная видит сквозь время и даль,
Знает начало и каждой дороги финал.
Она ведает точно, что душу сломает,
Это из жизни твоей навсегда убирает.

Не злобно, не просто так рушит твой шаг,
А видя, что завтрашний день будет — прах.
Что планы, лелеемые ночью и днём,
Тебя незаметно сожгут огоньком.

Сводит с тобою того, с кем судьбой
Предначертано слиться единой струёй.
Не случайная встреча, а вечный расчёт,
Хоть ум наш понять этот выбор не смог.

Когда ты упрёшься в гранитную стену,
Мечтая пробиться сквозь тьму и измену,
Она рухнет вдруг, обнажив синеву —
Лёгкую тропку, что ждала наяву.

Там, где ты страшился глубоких провалов,
Готовился к битвам, к ударам кинжалов,
Вдруг путь расстелится, как шёлк, пред тобой,
И небо над ним будет вечно голубой.

Она ломает не из прихоти, нет,
Чтоб уберечь от неверных побед,
Что сладким лишь кажутся, но в глубине —
Смертельный обрыв на извилистом дне.

И там, где казались преграды сплошные,
Гора непреступная, стены литые,
Вдруг воздух прозрачен, и ширь, и простор —
Иди без усилий, доверяя с тех пор.

Не плачь о разбитом, о сгинувшем зданье —
В нём было лишь зёрнышко будущей тли.
Прими её волю, её пониманье,
Что путь твой единственный — вот он, вдали.

Так плыви же по теченью её рукава,
Доверяя движенью, не требуя права
Контролировать ветер, и звёзды, и плед.
Вселенная знает — твой лучший рассвет!

Запутался и потерялся,
Как нить в лесу среди ветвей.
Дорога вдаль ушла, сгорая,
В тумане седых дней.

Шагаю вслед за тенью времени,
По тропам старых слов и снов.
Кажется, было всё в порядке,
Но вышел не туда, где был готов.

Зовут огни далёких станций,
Но путь сквозь чащу — без следа.
И сердце стучит в немой усталости:
«А правда ль ты шёл сюда?»

Запутался в мыслях, в обидах,
В надеждах, что не сбылись.
Потерялся в словах и в письмах,
Что некому стало писать.

Но в этой путанице, в метели
Одно остаётся ясным:
Что даже когда всё не в силах,
Ещё можно встать и идти —
Искать свой рассвет сквозь бессонницу,
Где свет — не обман, а судьба.
Ведь каждый, кто ищет и тонет,
Когда-нибудь выйдет из льда.

Я себя в тебе нашел, не ища путей обратных,
В изумрудах твоих глаз – бездн таинственных причал.
Как роса в листве весенней, где рассветы благодатны,
Так душа моя, смиренна, в их сияньи замерла.

Этот цвет – не просто краска, не условность, не обманка,
Это глубь лесных озер, где тени древних сосен спят.
Это шелест листьев юных, это солнечная прянка,
Что сжигает все сомненья, опьяняет и манят.

Темно русый смех твоих волос мне – золотая паутинка,
Улыбка – луч, пробившийся сквозь сумрак моих дней.
В каждом взгляде – целый мир, где нет фальши, нет гордыни,
Только искренность и сила девственной, живой земли.

И дрожит во мне струна, едва коснешься ты рукою,
Как впервые ощутив простор и боль, и благодать.
Я себя в тебе нашел, отбросив маски и покои,
Чтоб с тобою, зеленоглазой, вечно дальше пробивать

Сквозь туманы и дожди, сквозь зной и стужу непогожи,
Две души – единый путь, один немеркнущий маяк.
В изумрудах твоих глаз – мой исток и пристань тоже,
Мой спасенный, мой единственный, вечно новый, вечный знак.

Мама, пишу при свете коптилки,
Словно свечою опалена.
Завтра в атаку — туман над болотом,
Словно предвечная пелена.

Прости, что не вернусь я, родная,
В наш окоёмистый, тихий край.
Храни наш покосившийся дом,
Где васильки у крыльца расцветали.

Туман — он клубится, как дым костра,
А в нём — ни пути, ни числа...
Но знай: я за братьев, за этот скрип,
За то крыльцо, что тебя берегло.

Не плачь о пропавшем без вести сынке,
Не жди под дождём у ворот.
Если не встречу рассвет в тиши —
Пусть ветер тебе мои строки вернёт.

Завтра в атаку... Ночами снится:
Тот дом, и берёзы, и огород.
Прости, что не выстоял, не догнал,
Не вымолвил вовсе: «Вернусь...» — хотя б не соврал.

Храни наш покосившийся дом,
Где детство осталось в сундуке берёз.
Пусть будет тепло на твоём столе,
А я... я пройду сквозь туман и вопрос.

Сквозь колючку, болото, сквозь вражий свинец —
Лишь бы ты не узнала войны.
Если ж письмо это — последний конверт,
Значит, мы заслонили огни.

...Туман над болотом — белей савана.
Мама, не жди. Сбереги свой покой.
Храни наш покосившийся дом,
А я ухожу в этот белый постой.

Я люблю тебя, как мальчишка-хулиган,
С трепетом, задором, словно ураган.
В карманах мелочь, в глазах огонек,
Ты - мой секрет, мой маленький кот.

Сквозь городские дали, под луной
Шепчу о чувствах, будто бы смешной.
Эти искры в глазах - семена огня,
Любовь, как мечта, без конца и края.

Ты пленила сердце, словно магнит,
Я мчусь к тебе, как беглый лимит.
Куклы, игрушки все отброшены прочь,
С тобою любой страх могу превозмочь.

В дворовых боях, в шуме и смехе
Ты — моя песня, луч света в потехе.
Нежный ветер шумит, рассказывает сказки,
Я люблю тебя искренне и без маски.

Старый город, окутан снегами,
Дремлет тихо под лунным дождём,
Мостовые сверкают кругами,
Тени бродят по улочкам сном.

Ветер бешено гонит листву,
Заплутавшую в серой ночи,
Платье ветреное в султанах шью,
Света жду среди мрака свечи.

Словно шепот далёких эпох,
Звуки песни то нежной, то грубой,
В переулках играют, как вдох,
Задрожавший под липы загубой.

Старый город, как старый портрет,
Берег детства, мечта и укрытие,
Здесь оставлено столько ответ,
Но вопросы всё ищут событие.

И лишь огни, что мерцают вдали,
Согревают в пути одиноком,
Плачут струны холодной земли,
Обретая тепло лишь движением рока.