В этом городе по стенам до сих пор гуляют тени,
Ходят – стонут, бродят – воют, опускаясь на колени
Снегом жажду утоляют, снегом утоляют голод,
Ко всему они привыкли. Не привычен только холод.
Непривычен, необычен. Эти тени – это годы,
Это щепки, это крошки кровью добытой породы,
Что, переправляясь в печи, становилась драгметаллом,
И звучала чистой медью, лунным никелем сияла…
В этом городе, по стенам в полусумраке снуют …
От того-то нам порою, долгой ночью не уснуть…

Нет. Я не устала. А просто довольно.
Уже не обидно, не страшно, не больно,
Уже не противно, уже не досадно,
Что сердце работает тупо-надсадно.
Уже не утрата (уже потеряла),
Ужели расплата за счастье настала?
Уже не надежда, уже не спасенье,
Уже, все что будет, несет опасенье.
Уже и не весело мне и не скушно…
Уже Ра-в-но-душ-но…

- Самолёт, самолёт,
Забери меня в полёт!
- А в полёте пусто,
Звёзды светят тускло.
- Всё равно забери,
Радость неба подари,
Чтобы два крыла огромных
Дар поющих и влюблённых,
Развернулись за спиной.
Чтоб Луну достать рукой....
Отвечает самолёт:
- А в полёте жар и лёд,
Там, у нас на небесах
Жуткий страх.
Нервы и волнение,
И головокружение.
- Что же, всё как на земле.
Сердце в адовой петле,
Как в холодном феврале,
И нервы, и давление,
И головокружение...
Забери, же, забери,
Радость неба подари.
Пусть земные огорченья
Улетят, как снегири.
Все сомненья, отреченья
Просто небу подари.
Слышишь?..
Добрый самолёт
Не берёт меня в полёт

Я хочу как в детстве, спрятаться,
Чтоб случайно не обидели,
Чтоб нарочно не обидели,
Чтоб на людях не расплакаться...

Неприветливые дворники,
Старый лед слоистый, ломики;
Алкоголики, дальтоники...
Мне не важно. Я то - в домике.

Оловянные солдатики,
Целый мир на подоконнике.
У других сестренки, братики.
Я одна. Но я то в домике.

Детства старенькие дворики.
Ты не тронь меня, Я в домике...

Технократии невольники,
Подневольные любовники,
Жизнь- то полосы, то ромбики.
Отпустите. Спрячусь в домике.

Карты, кофе, кости, сонники...
не мешайте. Таня в домике.


Дверь запру рукой иссохшею,
Я-ослепшая, оглохшая.
Не стучитесь, не открою вам.
Не откликнусь, и гроша не дам,

Вам героям дня и хроники.
Створки дней плотней смыкаются,
Мудро жить не получается.
Всё равно... Я дома. В домике.

Он смеется над одноклассницами,
выкладывающими в сети
подчищенные фотографии;
но кое-где, в бытовых
не приукрашенных снимках,
виден и целлюлит,
и мощный второй подбородок,
и складки на сморщенной коже.
Он ехидно смеется над ними,
стряхивая пепел на клавиатуру,
немного в бокал жигулевского пива,
и немного себе на коленки.
Жадно читает в статусах:
«разведена», и, «в поиске».
А ещё веселее – «всё сложно».
Он лайкает знойных красоток,
забегая на mamba тайком,
пока жена в магазине,
или гуляет с собакой.
Он выкладывает фотоснимки,
где он по пояс в море,
где он сидит в машине,
в бейсболке, или ковбойской
широкополой шляпе,
с бокалом портера или
толстой солидной сигарой,
но никогда с детьми,
но никогда не дома,
но никогда с женой.
Он, ёрзая чешет проплешину,
он заправляет футболку
в старые мятые шорты,
он поправляет чресла
и сыто-довольно икает.
Потом:
Он почти засыпает
в сальном продавленном кресле,
но успевает войти
на браузер Gamer-Info,
когда жена, заглянувшая в комнату,
на кухню его зовет.
Еще покурить перед сном в туалете,
роняя пепел теперь на плюшевый коврик.
С экранной заставки, двойник его,
иствудским взглядом,
прищуром киношным
посмотрит ехидно.
В контакте
его одноклассницы томно
вздыхая, конечно посетуют,
о том, что такого парня
нет с ними рядом в жизни.
Напишут ему, пожалеют,
а может и позвонят...
Во сне он позволит многое
всем тем, кого видел в сети.
И не услышит, спящий,
как в тишине супруга,
роясь в его телефоне,
шлет эсэмэски злые
редким его визави.

* * *
И провожая на войну,
На долгий трудный бой,
Сказала сыну своему:
- Сынок, вернись домой.
Война седа, коварна, зла,
И вера не спасла.

И парня пуля догнала
И в грудь его вошла…
ОН под дождями долго мок,
И стал он «ничего».
И вырос синий василек
Меж пальцами его.
Но теплый ветер над травой
Пронес напев родной.
Прошелестело над землей:
- Сынок, вернись домой…
И встал боец –
Истлевший прах, -
Почти что «ничего»,
Шел, повергая встречных в страх,
Туда, где ждут его.
И он пришел туда, где сруб
Сгоревший вкруг печи.
Сорвался вздох с истлевших губ
И смолк в пустой ночи.
И горсткой праха он, в пыли,
Над ним зола, как дым
Прошелестела: «К нам пришли?
Сейчас поговорим…»
И простонала: «Ты, сынок?…
(горсть праха над золой,
в том месте, где стоял порог)
Вернулся ты домой…

Осенней дорогой, осенней порою,
на поезде жёлтом, несущемся вечность
путями осенними. Радость я скрою,
и сетовать стану на дней быстротечность,

на вечную-вечность...
лихую беспечность...

Оранжево шпалы сияют на солнце
закатным лучом отливающим медью.
Мелькают деревья, деревни в оконце,
И маленький столик, заставленный снедью

на стыках качает...
и сон навевает...

Осенняя грусть на лице проводницы.
Осенними листьями падают даты.
Здесь каждый спешит не заснуть, так напиться.
И замуж зовет её каждый девятый.

всю ночь колобродит...
наутро выходит...

Я сяду в оранжевый поезд. С тобою
уедем туда, где не ссорятся люди,
нет места обидам и грусти, с тоскою
там листья лежат на воде, как на блюде.

там вечная осень... холодная просинь...
Мы там ни о чем друг у друга не спросим.
Застынем в тепле рук горячих сплетений.
Пусть в лето увозит нас поезд осенний...

***
Задыхаюсь от солнца, глотаю ветра,
злюсь уловкам судьбы многоопытной стервы,
и сквозь слезы шепчу себе, я не права,
это - нервы.

Брось, - себе бормочу я. - Эмоций не прячь!,
Не "шашнацать" тебе, этот случай не первый.

Но дышать не могу, слишком воздух горяч.
Да и нервы.

Да и сердце. В грудине, по-центру печёт.
Жизнь то чёт, а то нечет, то бубны, то червы.
Всенародный позор, местечковый почёт, -
Сердце. Нервы.
И вот тогда
по ночам бессонница,
и вот тогда -
перед сном - шампанское,
будоражит душу
черная затворница,
что в груди моей
жжёт, как мушка шпанская.
исчерпала силы я,
к чёрту нервы,
не последняя любовь
и не первая.

* * *
Я любила тебя, вероятно,
Только выпита сладость вина.
Мы в разлуке, и сердцу приятна
Не тяжелая наша вина.

Я любила тебя, вероятно,
Только пуст старый дом, одинок.
В темном небе луна незакатна.
Я сплетаю нехитрый венок

Из мелодий любви вероятной.
Как непрочен и зыбок наш свет.
Только в памяти болью невнятной
Остается расплывчатый след –

Вероятность любви непрошедшей?
Я одна. Это даже занятно.
Ты меня называл сумасшедшей.
Я любила тебя, вероятно.

Ave весна!
Ветром, взметнувшимся к небу,
В город ворвался седой синеглазый апрель.
Нам не до сна,
И по талому серому снегу
Сыплет капель золотую свою канитель.

Аве апрель!
Разбудивший застывшие души
Солнечный луч свой затеплил сквозь сон облаков.
Хнычет капель,
Ты послушай, ты только послушай,
Город гудит, переполненный властью стихов.

Аве любовь,
Закружили стихи и музыка,
Жизнь, как подснежник разбужена этой весной,
Слёзы. И вновь
я тобою любимый узнана,
И переполнена ветром, апрелем, тобой.

Дворники захлёбываются снегопадом,
Весь Питер похож на большую смятку:
Вот машина елозит в сугробе задом...
Вот прохожие падают «по порядку»
На колдобинах скрытых под кашей снежной.
Реагентами круто приправлен снег, -
Оставляет на кожаной обуви нежной
След коррозии.
Властелин-человек
Задыхается в снежной купели зимней
и царапает наледь шиповкой шин.
Ну, а с веток деревьев, нежнейший иней
Осыпается от движенья машин…

Ночь. Подвожу итоги февраля
Итожу ночь. Итожу жизнь. Итожу
свои победы и ошибки. Зря
сегодня груду писем изничтожу.

И за спиной, и за стеною ночь.
Полярный мрак без солнечного света,
Я не ищу разгадки, иль ответа,
Я не пытаюсь холод презвозмочь,

Не плохо мне, не пусто, не печально.
Я нынче замороженный статист.
Мой взгляд по детски трепетен и чист,
Мой светел нынче дом необычайно

От света звёзд, и от ночного снега.
Мне снегом светят млечные поля.
Смотрю в окно. Вот Лебедь. Вот Омега.
Итожу жизнь чертою февраля.

Припасть к твоим ногам, и думая о небе,
подошвы целовать усталых пыльных ног,
а после говорить о молоке и хлебе,
чтобы уже уйти ты никуда не мог.

Дышать твоим теплом, и жить одной бедою
когда беда настигнет, и подвести итог,
чтоб пыль усталых рук, смыть ключевой водою,
и чтобы ты уйти не захотел, не смог.

Любить тебя всего, и рядом и в разлуке,
не думать ни о чём, жить облаком на небе.
И ночью целовать твои глаза и руки,
а после говорить о молоке и хлебе...

Ночью пришла, но будить не стала,
посмотрела на тебя спящего,
поправила одеяло,
погладила рукой по волосам
поцеловала в плечо,
как делала это прежде,
подержала ладонь на лбу,
пальцем провела по губам,
улыбнулась твоей сонной гримасе...
Посидела на краешке кровати...
Хватит.
Спи. Не стану тебя тревожить.
Мой ёжик…
Мы с тобой как два оголённых контакта -
искрим.
Поём в унисон, из-за такта,
не можем быть рядом,
и тоскуем расставшись.
Спи. Не стану тебе сниться.
Не стану мерещиться каплей дождя на стекле.
Не буду ветрами в окно твоё биться...
Прости за то,
что моё имя шепчешь во сне.

"Вернулся с неба, принёс гостинцы.
Вот это людям, а это детям.

А это птицам. А это, видишь,
Себе обновку на небе справил.

Плету корзинки, конверты клею.
И умираю, и не умею..."
(Веня Дркин (Александр Литвинов))

Я сегодня прилетела с неба,
Просто птицей с облака спорхнула,
Просто лёгким агелом лоскутным,
Серым - небелёными крылами
Вымела тропинку вдоль по полю.
Намела себе сухой полыни
И вдыхала нежный горький запах
Блеклого полуденного неба.

Я сегодня прилетела рано.
На небе и зорька не проснулась,
И лучом рассветным не коснулась
Куполов заброшенного храма.
Только старый инок седовласый
Осенил меня крестом устало,
И, упав с ним рядом на колени,
До темна неистово молилась.

Я сегодня прилетела поздно.
В тёмном небе уж сияли звёзды.
Ты с другою у окна вечерял.
И твои закрыты были двери.
Я не билась об стекло крылами,
Не гремела в двери кулаками,
Я влетела мотыльком, и к свечке.
И пылинкой в пламени сгорела.

А сегодня я живу на небе,
Не спешу спуститься, жду вас в гости...

"- Потому, - ответил иностранец и прищуренными глазами поглядел в
небо, где, предчувствуя вечернюю прохладу, бесшумно чертили черные птицы,-
что Аннушка уже купила подсолнечное масло, и не только купила, но даже
разлила."
"Мастер и Маргарита" М.Булгаков

Ах, Аннушка, радивая хозяйка,
Копилка липких сплетен,скупердяйка,
Одним движеньем, смаху, сгоряча,
Конечно, верю, это ты случайно,
Поскольку торопилась чрезвычайно,
Бутыль разбила, масло пролила.

И поздно, господине, суетиться,
Мостить мосты, судиться иль поститься,
Покуда солнце не зашло в зенит,
Свершилось всё, чему должно свершиться,
Светилу гаснуть, голове катиться:-
Трамвай гремит по рельсам и звенит.

И нас с тобой неведомая сила
В одном пространстве вдруг соединила.
Впредвверии разлуки и конца
Разъединить пытаюсь два венца,
Всё, что судьбой в кольцо тугое свито.
Но масло, старой Аннушкой разлито...

Вдох...
Выдох...
Вход...
Выход...

Вдох...
Как коленями на горох
Опускаюсь,сканирую боль,
Губы сохнут, коростой - соль
Проступает, а я смеюсь.
Я сегодня тебе приснюсь.

Выдох...
Короткие встречи - не выход,
Я счастлива тем что есть
возможность с тобой присесть,
возможность с тобою быть,
и счастье тебя любить.

Вдох... Выдох...
Ни в чём не каюсь...
Задыхаюсь...

Губ твоих солёных горечь
я попробовала в полночь,
Рук твоих горячих жарость -
знобкой памятью осталась,

Был ты Тихим океаном,
я была твоим туманом.
Пряный запах обладанья
разбудил огонь желанья.

Словны в волнах океана,
Помутневшее сознанье,
были мы друг-другом пьяны,
пахли мы друг-другом пряно.

там на берегу вселенной,
оставались,уплывали
города, народы, зданья...

Океаны и туманы
так опасны мирозданью.

Мимо стула сажусь, и подолгу беззвучно сижу
глядя прямо в глаза фотографии на мониторе.
сделать фоном, рабочей заставкой сегодня решила,
потому что одна, и никто не увидит, никто
любопытствуя нос свой пытливый не сунет,
и не спросит меня Это кто? Это Он?! Расскажи!
Эту тайну мою, мой родной, никому не доверю.
Я роняю в прохладу постели уставшее тело,
прижимаю подушку к лицу, представляя тебя,
словно ты ещё здесь, вот, секунда, и руку протянешь,
и положишь на грудь, и горячие пальцы твои
не дадут мне уснуть в эту долгую знобкую ночь...
Будут губы твои отвечать на мои поцелуи,
из бессвязности слов ты сплетёшь свою крепкую сеть,
из которой как птице не выбраться мне до рассвета.
Забываю поесть, и стараюсь украсть хоть мгновенье
хлопотливого дня, чтобы думать опять о тебе...

Мимо суетных суток, дождей, компромиссов, туманов
уплываю в твой мир на придуманном мной корабле...

Обращаюсь к тебе,
Невозможная нежность моя.
Обещал написать. Не пиши мой хороший, не надо.
О! мне хватит и памяти самого тихого взгляда,
Той, что ты подарил, обернувшись на миг, уходя.

обращаюсь к тебе,
добрый свет моего очага.
Обещал не гасить золотого огня первой ночи,
погаси, а иначе, погасит любой кто захочет,
просто, пОходя,глупости ради,а может со зла...

Обращаюсь к тебе,
Невозможное счастье моё.
Обещал мне звезду, да и пару галактик в придачу.
Подарил целый мир, я не плачу, мой милый, не плачу,
Но склевало все звёзды прожорливое вороньё.

Обращаюсь к тебе,
Обращаю лицо в пустоту.
Мне не надо подарков и писем мне тоже не надо,
Хватит шёпота самого тихого, нежного взгляда...
Вот и счастлива я. Вот и жду тебя. Жду тебя. Жду...

от тебя до меня сорок ангелов печальных,
От меня до тебя пятьдесят дождей плаксивых...
между нами плывет звон колоколов венчальных,
между нами встаёт раскаленное светило...

у тебя для меня - боль разлуки и потери,
у меня для тебя - нежность пролитая в вечность,
между нами лежит холод ледяной постели,
между нами блажит ветра визг и вой метели.

вместо нас лёгкий снег упадёт под полог звёздный,
вместе нас звёзды в пыль притяженьем разметают,
и вселенская глубь нас вместит, о нас не зная,
слышишь, руку на грудь положи, пока не поздно...

Полярный день, поблекший небосвод,
И солнышко вращается по кругу.
Я не могу позвать мою подругу,
Моя подруга, трубку не берет.

Комар и гнус, и пыль и духота,
Не освежает холодок с Норилки,
Я изучаю камешков прожилки,
Мне пофигу покой и красота.

Я в поиске, я ветер, я метель,
Я спутанная перекати-поле.
Срываю дверь с проржавленных петель,
Беснуюсь ураганом на приколе.

Хочу знобящей свежести зимы,
Чтоб воздух был морозами расколот,
И с улицы внося туман и холод,
В мой теплый тихий дом ворвался ты.

и когда взорвутся все звёзды
в галактической темноте,
верю я, что не будет поздно,
помолись-молись обо мне.

помолись-молись обо мне.
я грешила, ведь я живая,
я грешила греха не зная
в первозданной ночной черноте.

в молодом виноградном вине
кровь мою разгадать не сможешь,
ветра запах, как запах кожи,
мудрой памятью не стреножишь,
но! молись. молись обо мне...

Простимся.
Пью последнюю ночь.
По глотку поцелуя на дыхание,
в такт биению сердца.
Я тебе благодарна
за нежданное счастье, мой ветер.
Мой седой горностай,
неожиданно нежный и тихий.
Я запомню тепло твоих рук
и отчётливый шёпот
всё-видавших столетий,
подглядывающих в окно...
Выдох-вдох, всё у нас пополам,
не-раз-дель-но...
Я целую мой милый
уставшее сердце твоё.
Подари мне ещё два глотка
чтобы выжить...

Разговариваю с подушкой, прижимю её к себе,
Ах, она ещё сохранила, терпко-мускусный пряный запах
милых нежностей, что шептал ты ещё позапрошлой ночью.
ты шептал мне, что пахнет кожа - свежим выветренным бельём...
ты шептал мне, что я смотрю, так беспомощно- виновато...
ты шептал, что нежней не видел, многих знал, но нежнее нет...
ты шептал мне, что я, сравнима с молоком морского тумана -
обволакиваю любовью...так шептал позапрошлой ночью.

разговариваю с подушкой, разговариваю с тобой.
я шепчу ей что ты прекрасен, что как ангел небесный светел...
что твои огрубевшие руки легче ангельских нежных крыльев...
что тепло твоих жарких ладоней, всё ещё на себе ощущаю,
и одна на груди полыхает, а другая горит на спине,
у меня прорезаются крылья, засыпаю, как ввысь взлетаю,
засыпаю в твоих ладонях, чтоб увидется вновь во сне...

Разговариваю с подушкой. Я шепчу ей: "Спокойной ночи",
Я была бы подарком Фрейду, или Юнгу не всё ли равно.
написали бы пару книжек, а быть может милейший Чехов
прописал нас с тобой на пару в жёлтом доме, в палате шесть...
И никто бы из посторонних нас не видел, не знал, не слышал,
А врачам и медсёстрам толстым, им конечно же всё равно...
Вот бы мы с тобой оторвались... засыпаю в твоих ладонях...
разговариваю с подушкой...

распластала тонкие руки
распростала белые крылья

растрепала длинные косы
разорвала длинные бусы

раздала медяки бездомным
порвала батисты на ленты

тихо плакала от бессилья
и кромсала хрупкие вены

истекла голубой водою
стала речкой рекУ по гальке

о тебе чтоб никто не понял
чтоб никто никогда не отнял

стала ветром, чтоб не догнали
стала верой чтоб не отняли

стала пульсом твоим дыханьем
чтоб любить тебя сквозь столетья

Седым водопадом стекает желание ночи
в ладони зимы, и солёный декабрь, истекая
морозным дыханием, празднует тайну рожденья.

И бремя тяжёлое полной луны, остывая
всё смотрится в вечность затихшая от наслажденья,
И звёзды холодные жмурят пытливые очи.

Но запахом пряным наполнена песня полёта,
и пена написанных песен опала на плечи
покатых отрогов, и в замяти жаркого круга

осела. И звонким, недолгим разрядом картечи
лёд лопнул, не выдержав силы негромкого звука.
И тает в ладонях зимы тишины позолота...

Твой идол ангелов моих
терпеть не может,
Касанье пальцев - легкий штрих -
озноб по коже.

Тепло руки, тепло плеча,
и как ваятель
снимаешь слепок, как с ключа,
с меня. Создатель

ста тысяч самых жёстких слов
и горьких истин,
я твой сегодняшний улов,
иду под выстрел.

Не страшно, нет, не горько, нет.
Ночным туманом
впитаю твой полночный бред
и Океаном

меня обнимут волны рук -
озноб по коже.
Твой идол спрятать в щёлку губ
печаль не сможет.

Губ твоих солёных горечь
я попробовала в полночь,
Рук твоих горячих жарость -
знобкой памятью осталась,

Словно в волнах океана,
помутневшее сознанье,
были мы друг-другом пьяны,
пахли мы друг-другом пряно.

Там на берегу вселенной,
оставались-уплывали
города, народы, зданья...
Океаны и туманы
так опасны мирозданью.

- Что тебе подарить?
Ты, подумав, ответил:
- Ноябрь. -
И я подарила.
Тридцать дней и ночей,тридцать глупых смешных ноябрят...
Тридцать дум о тебе, и три тысячи триста касаний,
Три мильона дыханий что слились в дыханье одно.

Тридцать глупых смешных ноябрят подросли, оперились и встали,
Поднялись так легко на крыло, будто вечность летали,
Но морозным дыханьем декабрь опустил их на землю,
И они опустились на снег и сугробами стали,
Между мной и тобою на долгую вечную зиму.

Тридцать глупых смешных ноябрят... их за пазухой грела,
я вливала по капельке жизнь в их открытые клювы,
и они оживали, и мокрые перья обсохнув, дали силу полёта
птенцам и они улетели...
- Что тебе подарить?
Ты подумав, ответил мне:
- Жизнь.

Я тебя, как птенца, из клюва
напоила своим вином.
Я из блоков бетонных и нашей постели
свила родовое гнездо.

Стерегла, всю ночь не заснула
над твоим беспокойным сном,
белой птицей, от чёрной метели.
Берегла. Низкой нотою "до"

ветра гул бормотал о раскаяньи.
Я, прижавшись к тебе, дремала.
Я тебя, как птенца согревала,
и не думала о прощании.

И не думала о прощении.
Просто знала ты - есть, ты здесь.
Ветер нёс снеговую взвесь...
Ты - мой берег. Моё спасение.

Питер. Днюха. Гитара по-кругу.
Салаты исчезли, как не бывали.
Кто-то увёл чужую подругу.
Выпили всё, что и не наливали.

Удивлённое небо смотрело в Окна
Кто-то дремал на полу, на кухне.
Уже тихонько серело-блёкло,
Давно уже фонари потухли.

Как все обаятельны и речисты,
Искали камушки по карманам.
И пели тихо, перкуссионисты
Шептали пальцами по барабанам.

И кто-то стихи писал на салфетке.
Интеллектом измученный, гуманоид-
- Борисов читал наизусть нимфетке
Трактат "Патология сперматозоидов"

Апрельская ночь выползает из ночи.
Как медленно за окном светает,
Грустит Ацетон, Надинка хохочет
День начинается. Все засыпают...

У Седиковой Сабины* болеет Куриный бог.
И Седикова Сабина, буквально валиться с ног.
Помыть, постирать, прибраться... Засолены огурцы...
В окно поглядеть, остаться... кладбищенские кресты
За стеклами хороводят, что делать, такой район.
Два самых любимых друга - E-mail и почтальон.
Кот и больная мама. Только это не в счет.
Её азиатские скулы сибирский румянец жжёт.
Седикова Сабина ночами пытается спать,
Небо горит огнями... трудно... мешает дышать
Листик лаврушки в горле. Тянет тяжёлый сип...
"Не-ет, всё в порядке, в норме... - думает, - "Это грипп"
Писать анамнЕз стихами, сердце зажав в горсти?
Седикова Сабина... прости его, отпусти...
Бог твой давно хворает, беден и одинок,
Сабина лекарство знает: на старый седой шесток
Насадит горшок дырявый, а камушек - на шнурок
Повесит. Скажет упрямо: - Живите, Куриный бог!

мы летели, да не туда
мы б стучали, да некуда.
всюду линии-провода,
и вода вкуса ржавчины. да

вместо голоса сиплый хрип,
вместо музыки ржавый скрип,
снова ржа - без нее никак
и застыла ладонь в кулак.

выступает на лбах, как пот,
на рожон рыженою прет,
проступает на солнце как
пятна крови, как тайный знак,

обжигает сталью ножа,
по брусчатке штыком визжа...
и на душах, как знак рубежа
прорастает наглая ржа.

дно стаканов - место её,
взгляды мимо, в пятнах белье,
пьяных слез и стихов туман,
и лакейских посулов дурман.

для чего и зачем эта ржавчина
словом "исповедь" обозначена?

Время сломалось, замерло, умерло...
Умеренно билось сердце. Звенел зуммером
Ветер в окнах, не переставая.
А как же, времени не стало.
Всё постепенно останавливалось, замирая,
И только ветер, странник вечный
Сдувал пески и пел свои песни,
Пока мир исчезал, таял
Прахом все вездесущее становилось.
Время остановилось...

Ты можешь летать выше взбитых, как пух облаков;
Ты можешь мечтать; шить из джинсовой ткани котов;
Ты можешь читать Достоевского, Гоголя, Сартра;
Гадать на бобах, и на гуще кофейной, и картах;
О, ты можешь любить, и творить и добро и грехи…
Но ты пишешь стихи. Ну, зачем же ты пишешь стихи?
Зачем обнажаешь ты душу, и кожу и плоть?
Зачем обрекаешь себя НА заклание сплетен,
Пересудов и толков. Но тяготы не побороть,
И ты пишешь стихи, отпуская их к солнцу на ветер.

пишу из морозной весны норильской
тебе в промокший и слякотный Питер
как там твой наглый кот монастырский?
Ах, он не наглый? Ну, извините!
хочу на пенсию, на Мальдивы,
кота пушистого, чтоб не гадил,
читать Набокова, Розу мира,
пускать кораблик по водной глади,
чтоб утром лакомиться инжиром
и пить шампанское на веранде
а вот, в моем бытие беспечном
порой на сердце грустней и гаже.
все чаще думается о вечном
ты знаешь что там? ты мне расскажешь?

Знаете, Ида, цветы полюбили вальс,
Мазурку отплясывать ночь напролет готовы,
Поэтому вянут, печаля, порою нас,
Невесты-цветы, и девчонки-цветы и вдовы.

Роняя в тяжелый песок с лепестков росу,
Идут из садов и теплиц на последний бал свОй
Ромашки и розы. Фиалки несут бирюзу,
Чтобы плакал рояль и напевал гобой.

И восковая красавица - вам не чета,
Что она может, кукла стеклянные глазки,
Песенки петь? Сочинять стихи или сказки?
Разве согреет кого-то её красота?

Смотрите же Ида, цветы поутру умрут.
Последнего танца не выдержат эти созданья.
Вам скажут, завяли? Конечно они соврут.
Жизнь за ночь отдали они.
Волшебство - за страданья.

Клип: песня на это стихотворение в исполнении великолепной Дарьи Шейн называется ЕСЛИ
https://vk.com/video218894958_456239153

Учусь дышать, и через раз с усилием дышу.
Ломая ребра вдох растет и выдохнуть никак.
Учусь писать, и по стеклу промёрзшему пишу.
В ладони грею, чтоб к стеклу прикладывать, пятак.

Кружок протает и в него я посмотрю на снег -
Застынут губы и душа. И я, как оберег
Всё грею, грею пятачок, чтоб приложить к стеклу,
Чтоб льдышкой сохранить свой вдох не отданный теплу.

И если чуть-чуть горчит на губах, то это полынь-роса.
И падает, нецелованный снег в зацелованные небеса.

Учусь дышать. И жить. Дышу. Замерзшая душа.
Перекроить и снова сшить:
Решить как жить, любить, грешить,
Чтоб сердце не опустошить. По лезвию ножа

Ступать, не злобясь на людей.
Шепчу себе: Владей собой,
И в скоробеге будних дней
Пой, дорогая. Пой.

А если чуть-чуть горчит на губах, то это ветрА степей.
Их полною чашей, пока ты жива, пей, дорогая, пей.

Сколько мне было? Девять? Нет, восемь.
Мы с пацанами играли в войнушку.
Славка соседский ловил за косичку
Меня, прижимая к стенке,
И не отпускал.
Не понимая чего ему надо,
Я билась, кусалась, ругалась по-детски.
Славке то было тогда... точно девять.
Сильный и ловкий, не справиться, нет.
Как я брыкалась и громко ревела,
Как я его не любила.
Детство. Косички. Веснушки. Качели…
Я иногда перед сном вспоминаю
Славку, как он прижимал меня к стенке
И замирал,
Ни за что не желая сделать мне больно,
Но слушал как бьется сердце мое.
Через год он уехал.
Мне безразлично и как он, и где он.
Но греет тепло изнутри: был на свете
Один человек,
Ему было довольно
Слушать, как бьется
Сердце мое.
Вот и всё.

Мы играли в мафию.
Я и Светка были мафия.
И мы просто так, без причины
Убили Кирилла.
И смеясь, сочинили ему эпитафию,
И придумали на постамент фотографию ,
И потом, когда город проснулся,
мы изображали кручину.
Ах, Кирилла убили, убит Кирилл,
И кто ж его падла, убил...
Мы играли, прям по-настоящему.
Кирилл смешно лежал в позе трупа,
Жители города весело искали убийц
Бросали бумажки с голосами в картонный ящик,
А мы со Светкою улыбались тупо,
И розовели круглые пятна
заместо лиц.
Нас не изобличили. Не угадал никто.
Мафия победила, ну, это же, как всегда:
Мафия завоевывала города,
Мафия пела Кино и смотрела кино,
И уже луна заглядывала в окно
И темное небо резали провода.
И стало немного грустно и печально.
Наши друзья-покойники
переговаривались негромко.
И только Кирилл все лежал, как упал изначально,
И струйкой крови стекала, тонкая лента с его запястья...
И Светка сказала, вдруг, ах, какое несчастье,
Столько людей погибло, в живых никого не осталось...
Вот ведь жалость.
И заплакала. А мы засмеялись.
... Сколько минуло лет. Нет Кирилла, и Светки нет.
Кто то затерян в пространстве и времени,
Кто-то в Японии, кто то в Америке.
Каждый по-своему счастлив, и время вообще ничего не значит.
Но иногда, я вспоминаю тот вечер, как мы играли,
И, самое странное,
Я вспоминаю, как Светка плачет.