Я искал разруху в небесном свете,
находил печаль, где её не ждут.
Забирался в горы и ломал предплечья,
поднимая ввысь мне ненужный груз.

Обливался ядом, наслаждаясь зверством.
И цеплялся в землю, пробиваясь сквозь
безобразных чудищ. мне всегда хотелось
жить безбожно, раз уж мне так жилось.

Я лежал и плакал где-то на утёсе,
сочинял стихи — всё о том, что знал.
Я хотел найти то, о чем не спросят
то, о чем не пел, но всегда искал.

И проснувшись рано, я пошел на солнце.
На рассвете дня замирает мир.
Растворяясь, время незаметно льется,
растворяя в прошлом незаметно дни.

Я дошел до края голубой планеты,
свесил ноги вниз, на краю земли,
я узнал у жизни все её секреты —
все её истоки прямиком к любви.

И я начал видеть красоту пространства,
все её изгибы, острые черты,
все причины моих постоянных странствий:
что любовь, по сути, это только ты.

Пришла зима – как будто стало
дышать свободней в духоту.
Мне больше ничего не надо,
я больше никого не жду.

Тугой мороз румянит кожу,
березы, как старик седой.
Тут белый снег неосторожно
укрыл всю землю пеленой.

Тут слышно запахи свободы
и хруст, таившийся внизу,
на каждый шаг, подобно нотам,
играет зимушка в зиму.

Быть может, это волшебство,
подобно ангельскому взору.
Иль внеземное существо,
запрятав сущность там, где холод

блуждает вечностью вокруг
и год за годом разбегаясь
по остриям холодных губ,
с людской судьбой сливаясь.

Я ждал того, что суждено,
и потому теперь,
раз ты со мной, прошу одно -
не исчезай вовек.

Мне больше сочинять стихи
не нужно впредь,
ведь я могу тебе, смотри,
хоть молча спеть.

И ты поймёшь, как никогда,
прижмешься в грудь
с улыбкой яркой, без труда,
забыв всю грусть.

Сверкая взглядом, как маяк
в пучине вод,
ты помогала день из дня
держать свой ход.

Я смело шёл, оставив страх
в былых разрухах.
Но теперь держу тебя,
целую в губы.

Ловлю твой хрупкий аромат,
дыханье слышу.
Я возношу тебя в сто крат
до звезд и выше.

Я воспеваю о тебе.
Ты – диво ока.
Ты что-то более, поверь,
не из земного.

И в то же время ты везде:
в рассветах солнца,
в траве, в деревьях, в вышине,
где небо льётся

по горизонтам всех сторон
своею краской.
Ты пение птиц со всех времён.
Ты всё, что в сказках.

Ты королевы, короли,
что жили раньше.
Ты всё, что горькое внутри
и всё, что слаще.

Ты вся вселенная в себе.
Ты больше! Больше!
Ты всё, что было на Земле
и будет тоже.

Ты параллельные миры
и всё, что в них.
Все те же люди, даже мы,
и этот стих.

И всё, что там, то суждено:
и дождь, и снег.
И ты со мной,
прошу одно —
не исчезай вовек.

ложиться рано, просыпаться поздно.
ловить твой взгляд, говорить про осень.
что она противна не потому что сыро,
а потому что чувства уже остыли.

Было дело. Я точно. Помню.
походил на степной пожар
и пылал. Подрожал солнцу,
обжигая внутри хрусталь.

Я не помню. Когда. Но было.
То ли ветер сдувал нас с ног,
то ли яд. Поцелуй. Накрыло,
и по венам пронёсся ток.

Я забыл. Тихий голос. Имя.
Холод губ и румянец щёк.
Я не помню. Но точно. Было,
как пожар перешёл в огонёк.

Я не знаю. Ты кто. Напомни.
Обещал позвонить вчера.
Меня нет. Я наверно. Помер.
Потухает моя свеча.

Темень. Холод. Уже погас.
Помню только одно мерцание.

Спичка. вспыхивает. раз.
Остальное — догорание.

Вы помните, как ясна и легка
была любовь, в которую я верил?
Сейчас у вас на Севере пурга,
а здесь тоска суровее, чем Север.

И знаю я, что вам давно не нужен,
да и когда был нужен — я не знаю.
Я видел, как горят чужие души,
и видел, как они же потухают.

Да я и сам похож теперь на труп —
вы представляете? Печаль моя бездонна.
Я чувствовал десятки женских губ,
и только ваши хорошо запомнил.

А что стихи? Безжалостно плюёте
на строчки все, а я пишу, как псих.
Я все слова истратил за те годы,
а вы даже не слышали о них.

Я собирал всю боль в остатки строф
и разбирал себя на мелкие кусочки.
Теперь я пуст, мне не хватает слов,
и не выходит ни одной хорошей строчки.

Уже даже забыл, когда я улыбался
и как пылал беспечно наш закат.
Я сотни раз в любви своей всем клялся,
но только вам был верен, как солдат.

И боль была моя куда страшнее,
чем смерть и гробовая тишина.
Теперь мне ад стал ближе и роднее,
чем вы когда-то были для меня.

Демон кружится в танце дома
среди смятых листов бумаги,
на которых слова — истома,
и которых поймёт не всякий.

Демон бьётся об стены или
крушит стулья, столы и окна.
Это всё проходило мимо —
этим всем я в «поэты» вогнан.

Демон шепчет, что ищет выход —
людской мир ему так наскучил.
Нервы к чёрту; без нервов — тихо
среди психов и людо-чучел.

Демон — я. демон — он. как промо
об одном повторю во мраке —

демон кружится в танце дома
среди смятых листов бумаги...

Безмолвная пустыня глаз пронзает тело
лезвием холодных, сладких губ.
Весенний ветер, ты — тепло апреля,
под рёбрами заполнив мою глубь.

И мне теперь дышать гораздо легче,
но вру себе, искусству и стихам,
где я с тобой прощаюсь каждый вечер,
чтоб по утру опять вернуться к "нам".

Я лгу себе, ведь так, поверь мне, проще
остаться на страницах и устах.
...Ты мой любимый слог, где троеточие
сменяет слово «милая» в стихах.

И мы не рядом — чувствую, как вечность
пугает своей грустью день за днём.
Мне всё равно, глупышка, буду честен —
я так боюсь остаться не с тобой.

Я так боюсь сгореть, но не согреться.
Сквозь города по-прежнему близки.
Прошу тебя, — останься вне сей текста.
Прошу тебя, — согрей, а не сожги.

по осколкам меня собери на заре —

я всю ночь разбивался об слово
на старом, запачканном чернилом столе,
в переплётах молчания снова.

сквозняком проникала ладонь декабря
и хрустальными пальцами в кожу
въедалась как ты раздробив два ребра
добиралась до чувств моих тоже.

Холодный снег упал на мои плечи,
и я упал, как он, в неясность дней.
И если честно, каждая из женщин
не стоит даже искорку огней
её души. И всё, что между нами
сожмёт внутри себя банальный стих.

Но раны заживать, поверь, не станут,
пока рифмуя ковыряешь их

клубком из слов в листах — сплетенье судеб.
Судьбе ответ теперь — щенячий рык.
За крылья ангела схватил, но, а по сути,
дьявол обхитрил, загнав в тупик.

Подставив своё тело с пустотой —
я видел в нём хрусталь ночной любви.

Я лучше жизнь потрачу для чужой,
чем для родной я вновь стану чужим.

Я такой никчёмный,
когда влюблён.
Вечность взглядом пронзает страницы
моих недописанных
грустью стихов
о какой-то "любимой" девице.

Снег шагает по небу,
бросаясь в лицо,
и несчастно растаяв на коже,
мне напомнит о том,
что я жив всё ещё,
хоть совсем на жильца не похожий.

Как дурак, разбросав
свои строки на всё,
к чему прикасался однажды,
остался ни с чем.
По итогу — засох.
Пожалуйста, друг мой, вмажь мне

хорошенько, серьёзно,
уже наплевать —
боль моя заменила привычку

в безнадёге кромешной
отчаянно ждать
"свою перелётную птичку"

твоя любовь стала
привычкой.
и на признания
дам ответ —
трави других
своей улыбкой,
ведь у меня
иммунитет.

Геометрия чувств, арифметика душ.
Космос — любовь, звёзды — сердца.
Только всё это ложь, отражение луж,
лишь искусные выдумки сверху творца.

А поэзия — просто слова на словах.
Я безжалостно брошен ей в ноги.
Ну давай же, давай. растопчи, растерзай
и выкинь в окно к дороге,

что уходит на убыль, как мысли мои
исчезают, сгорают и тонут.
Вот посмотри — я
три ночи тоски,
но об этом и строчки
не сложат.

Вот посмотри — только кости и тело
прокурено.
дружит с депрессией.
— Ваша поэзия, кажись, заржавела.
— Да бог с ней,
с этой поэзией.

Нет толку кричать в пустоту,
а затем утверждать,
что действительно лучше
исписать всё до боли в груди,
между тем,
что бы нагло забыть,
что так душит.

Дорогая моя, не кричи, я прошу.
Мне сегодня немного грустно.
Я пишу о любви
только лишь потому,
что она в сто раз лучше искусства.

Что она нас на цепи зацепит
и вновь
никогда не позволит
вернуться.

...Любимая,
если ты образ из снов,
то я предпочту
не проснуться.

Нет, не люби. Не надо.
Просто являйся часто;
Просто побольше рядом.
Хоть даже
не навсегда.

Переплётами книг, словно
ты и сюжет, и слово.
Ты моя радость ровно
так же, как и
беда.

Нет, мне не надо тела
обнажённого на постели.
Ночь за окном смотрела,
как говоришь
со мной.

Перекрёстками звёзд, будто
родинки наши чудом
разлетались по небу, чудясь
людям и нам
с тобой.

Нет, мне ответ не нужен.
Лучше меня послушай.
Может, привык, а хуже
просто нет смысла
ждать.

Я исписался, веришь?
Я превратился в тень лишь
слов посвящённых, через
столько ночей.
Опять

я потеряю ночь всю,
дабы успеть. Впрочем,
ты не достойна строчек,
написанных мной
тогда.

Но будь ты смертельней яда,
а сердце одна стекловата —
всё же побудь рядом.
Пожалуйста,
навсегда.

И я бредил любовью, лишь чтобы
выловить слог.
И я видел искусство в объятиях,
пронзающих тело.
Хоть и выдумал всё, только сам я
поверить не смог
в эти хрупкие чувства, живущие там,
где болело.

В этот ангельский взгляд,
в эту дрожь
от ключиц до колен —
буду честен, я память бы сжёг,
но только:

ты — глаза,
ты — слова,
ты — сплетение вен,
ты везде,
но всё так же

нисколько.

Я вижу твою тень и
слышу голос,
и этот бред, как с явью,
проживал.
Я помню ту, которой очень болен;
забыл всех тех, которых
целовал.

Не от любви, по сути,
по ошибке,
и клялся богом, что не кину впредь.
...Но бога видел только
на картинке,
а бес уже устал со мной сидеть.

И потому
мой чувственный покой
давно истратил преданность и силы;
я слишком молод, чтоб писать о той,
кому готов отдаться
до могилы.

Никто не вечен, ничто не вечно –
всё пройдёт, растворяясь в мечтах.
Мне часто снятся твои предплечья
и слышен голос в бесценных снах.

Помнишь улицу, руки, вкус –
не устану об этом писать.
Жаль, не ведал, что лезвие чувств
может душу мою растерзать.

Пьяный город, луна, фонари –
пусть поэзия стала банальна;
я был слабым, поникшим, а ты
научила бороться с печалью.

Если б знал я, что смерть моя – ты;
немота представляла удушье,
но сквозь крики желания просты:
"затяни, дорогая, потуже."

Это лучше, чем быть разбитым –
скрежет песен и звон стихов.
Раз любить, значит быть излитым,
но излит от дворов до дворов.

Моя лирика низшего сорта:
дым глумится изрядно, да пусть
остаётся молить только чёрта,
ведь я бога уже не дождусь.

Если б сразу сказали про это,
я б ушёл, легкодумно смеясь.

Ведь тогда и не знал, и не ведал,
как калечит любовная связь.

Меня заново любовью опоило —
я перестал о счастье молчать.
Бежал за правдой —
ложь меня топила,
и я не смог всё это избежать.

Всё слишком поздно,
поздно для признаний,
и чувства просят
истину познать —
ты не запомнишь нежность
всех писаний,
и я уже не в силах их писать.

Я обещал отныне не влюбляться.
И был любимым
и был…
влюблён.

Сердцу не прикажешь подчиняться,
заставляя думать о ином.

Эй, милая, давай не будем
говорить о серьёзно-грустном
и про всё навсегда забудем,
ну хотя бы
на вечер наш.

У друг друга ладони грея,
как рябины
от слов краснея
и от жгучей любви пьянея,
создавать в голове
кураж.

Под берёзой
смотреть на небо,
облакам создавая небыль
и стремиться туда, где не был
ни один человек
на земле.

Сквозь туманы, леса, горы;
проплывать
и моря, и озёра;
и ценить наши все разговоры
и доверие в том числе.

Бегать в поле —
кружиться, падать;
все ромашки в карманы прятать,
ну и солнце с луной сватать —
они тоже хотят
любви,

как и мы;
ну давай, давай
разгадаем загадки тайн,
доберёмся на самый край
на основе своей
главы.

Ну а после
придём домой,
ты – другая
и я другой,
но согреты любовью той,
что поймали,
считай,
невзначай.

И теперь уже точно не будем
говорить о серьёзно-грустном
и про всё навсегда забудем;
эй, милая, давай?

А я пленён твоей красой,
что однозначно солнца ярче.
И всё равно зову родной,
хоть для тебя ничто не значу.

От слова вовсе — хоть убей —
молчать уже довольно сложно.
Мне думать о тебе больней,
но вот не думать —
невозможно...

Я загоняю горький спирт —
ведь так быстрей
пройдут все чувства.
Я так же быстро был забыт,
сломав все кости от безумства.

И всё же жду, когда поймёшь,
хоть и давно
меня не слышишь —

тоску с печалью не пропьёшь,
а боль стихами
не опишешь...

Не влюбляйся, дура, не влюбляйся.
я таких, как ты, видал не раз.
"От меня подальше затеряйся" —
так сказали многие из вас.

Ты прости, что целовался ложью.
Раздеваясь, падали в кровать.
Я такое не зову любовью,
а ты звала... (хотела называть).

Были ночи, такие ночи,
что на утро хочется плясать.
Затем твердить:
когда мы всё закончим
и начнём друг друга забывать?

Я понимаю, я – пустое место.
И я топлю в холодном сердце вас.
"Пьяница, скотина, даже бездарь" —
кучу слышал, подобно этим, фраз.

Не влюбляйся, дура, не влюбляйся.
Я таких, как ты, видал не раз.
От меня подальше затеряйся
и, желательно, скорее торопясь.

А мне б коснуться её губ...
Как мёд, как Питерская ночь.
И без любви
одно лишь – труп,
и без тебя мне жить
невмочь.
А мне б услышать сердца стук
хотя бы парочку
секунд.
И без тебя, без твоих рук
не жизнь,
труд.
мне жизнь — а отдых — Нам звёзды все пересчитать,
и горы все
перевернуть.
Я так устал,
устал скучать,
но не устал любить.
Ничуть.

Цвет очей твоих глубокий,
звонкий отблеск юных лет.
Мне упал на сердце лёгкий,
распрекраснейший букет.

Что рассказы о мечтах,
то взахлёб писать стихи.
Это песня сочетаний
угнетающей тоски.

Корабли наши уплыли,
поезда давно ушли.
Что-то помню: «жили-были...»
Что-то знаю: «не смогли».

Что ж теперь, довольно муки.
Не взахлёб пишу стихи.
Эти песни шлю от скуки
утекающей любви.

И не чувствовать боль, как раньше.
И не видеть, как ходишь, скрипя.
Я запрячу свой страх подальше,
лишь бы только
убить тебя.
Путь далёкий, но есть ли силы?
Я с тобою, собою, как тень.
Я забыл, что меня приютили
голоса
искалеченных стен.
Всё летает, и мысли тоже.
Книга падает прям на пол.
Кто-то долго стоит в прихожей
и твердит,
что он очень зол.
Что ты ходишь вокруг ночами?
Скалишь зубы, глаза леденя.
Я запрятал свой страх в начале,
и теперь
я убью тебя.

меня не смутит молчание
ведь даже красиво
молчишь.
тебе признавались ранее,
что выглядишь как
Париж?

я забрал бы тебя к себе
и даже истратил волнение.
когда ты ругаешься мне-
слышу спокойное
пение.

я схватил бы твою ладонь-
загорятся глаза. знаешь,
ты порождаешь огонь.
даже солнце, наверно,
питаешь.

если спросят
о чем же я думаю
отвечу без фальши, увы:
"я угождаю безумию-
думаю лишь о любви."

и наверное, ошибусь,
но ни капли
не жалею.
я душою расплачусь,
что бы ты
была моею.

хоть и выгляжу глуповато,
но а ты-
безупречность.
побудь со мной рядом,
хотя бы
на вечность.

Не ты виновата, а чувства мои.
Для тебя я себя не сберёг.
И теперь изливаются кровью стихи,
оставляя на сердце ожог.

Волочила меня
от любви до любви
ледяная, морозная мгла.
Знаешь, кто-то излечит
свежие швы,
проклиная за это меня.

Пусть они ненавидят, смеются в глаза.
Я приму эту адскую гниль.
За тебя, дорогая,
пойдёт вся страна,
за меня — алкоголя бутыль.

Расцветай, умоляю,
иди за звездой,
и вся грубость станет нежнее.
Прощенье просит
теперь уж чужой,
но любимый когда-то
Асеев

теперь уже
скажу о том-
твоё вниманье ядовито.
корми других
своим теплом,
а у меня нет аппетита.

я безумно желаю
лишь одного-
тебя увидать поскорей.
я люблю одиночество
больше всего,
но тебя я люблю сильней.

с улыбкой вдоль судьбы,
не замечая свой недуг.
скажи, а ты плясала бы
когда на сердце сотни мук?

Над головою белый флаг.
Сижу я с пистолетом.
Поэт ли я? или дурак?
А может, то и это.

На стул откинув свой пиджак
я пьяный жду рассвета.
Поэт ли я? или дурак?
А может, то и это.

Повсюду бродит вечный мрак.
Сгорает сигарета.
А жив ли я? или иссяк?
Скорей не то, а это.

Я теперь не стану прежним,
я хочу быть с тобой нежным.
Без тебя я был мятежным,
и немного груб.

Губы сладки, как черешня.
Встреча наша неизбежна.
Без тебя умрёт надежда.
Без тебя я труп.

а я пленён твоей красой,
что однозначно солнца ярче.
и всё равно зову родной,
хоть для тебя ничто не значу
от слова вовсе – хоть убей –
молчать уже давольно сложно.

мне думать о тебе больней,
но вот не думать – невозможно...

я загоняю горький спирт –
( ведь так быстрей
пройдут все чувства )
я так же быстро был забыт,
сломав все кости от безумства.

и всё же жду, когда поймёшь,
хоть и давно
меня не слышишь –

тоску с печалью не пропьёшь,
а боль стихами
не опишешь...

опять стихи накрыли пеленой.
жизнь – тварь,
без головы бегущая.
я бредил утром, вечером - тобой,
за строчкой вниз строка
блюющая
на грязный пол.
и я, как грязь, за нею падал,
стекал со стен кровавым буднем.
я бредил утром, вечером
я плакал.
горели звезды, тянущие руки
к своей мечте.
теперь мечты - остаться.
памятью ворошиться во мгле
изысканных стихов
напрасных,
скомканных без жалости
в столе.
я бредил утром, вечером, вчера-
замыленные взгляды, лица.
пугающая кровь
на горле от шнура
и голоса манящие убиться.
я бредил завтра. умер -
только что.
стены раздробили мои кости.
я выходил с ума, а рёбра -
решето
в которых ты вбивала
свои гвозди
волшебные, а я под словом
нелюдь
был признанный сгорать
быстрей комет.
я умирал раз триста за неделю
и каждый раз встречал
новый рассвет.

я закрылся. спрятал разум.
люди чужды - в сердце камень.
я владею, кстати, сразу
грустью тошной ста слоями.

город стих. кромешный холод
проникает внутрь. тело
истощено ищет повод
оставаться в жизни целым.

но ни капли не находит.
строки острые. я плачу.
больно очень, но и вроде
мне не хочется иначе.

и при свете луны, и печали
обещай позабыть навсегда.
не того твои руки ласкали,
не того «дорогим» назвала.

глаза тихие, лживые тоже.
мне не больно и знаешь всё ты
при морозе холодным до дрожи
не цветут никакие цветы.

я забыл, что любовь не такая:
не забава, не игры судьбы.
ты ,как будто бы, вьюга ночная
у которой глаза голубы.

быстро мы друг от друга сбежали.
быстро я догорел дотла.
не того твои руки ласкали,
не того ты «родным» звала.

всё проходит судьбою весёлой,
только плачет сердечко всю ночь.
обещай, что забудешь мой голос.
обещай, что пошлёшь меня прочь.

...мне не понять своей душой –
ну кто ж создал тебя такою,
что лучше плакать
в близь с тобой,
чем улыбаться
не с тобою.

в доме полно зеркал,
домом владеет тьма.
руки твои сжимал.
руки твои — тюрьма.

песни горят костром,
рифмы из под могил
вылезли и потом
я их опять убил.

ночь здесь теперь всегда
прячется, как зверёк.
только ль моя вина
в шествии пьяных строк?

все, как всегда, правы
только лишь я не прав.
руки твои в крови
прячутся за рукав.

руки твои — тюрьма,
руки твои сжимал.
домом владеет тьма,
в доме полно зеркал.

руками хватаюсь за воздух
горьких и жгучих утрат.
в этом мире
всё очень просто -
я тире
между двух дат.

и, прощаясь с собою
прежним,
руки тянутся сами вверх.
я не верил всевышнему
прежде,
но теперь я смотрю
наверх

и всё что могу
это только
шептать, словно мантру, - спаси.
в тощем теле,
пропитанным болью,
сочинялись больные стихи.

Мне б хотелось расправить плечи,
только тесно. И голос твой
очень вреден, ничуть не лечит,
да и я не совсем больной,
чтоб лечить – я плевал на муки;
вся любовь ведь от дня до дня.

...Но всё так же я помню руки
и холодный изгиб плеча.

Но смотря на тебя я тоже
не любуюсь, а только лишь
понимаю, насколько может
притянуть от вершины вниз
это чувство. Уже не скрою –
любовь бьёт – я и знаю сам.

...Заплатил бы любой ценою,
дабы впредь не встречаться нам

где то там под луной на аллее –
сердце дрожью метает, но
всё звучащее с определений,
что как камни целуют дно
и не выйти им впредь на волю,
не увидеть мерцание звёзд –

...я твой голос мешаю с кровью,
собирая остатки слёз.

Я жизнью скован, очень слаб,
и нечему остаться больше.
Лишь только боль, такая как
тупым ножом по нежной коже.

И небо чёрно надо мной —
я кровью бархатной стекаю.

Как человек — ещё живой.
Зато как личность умираю.

Дорогая, перестань посещать мои сны.
Разорви на части, на лоскуты.
Оборви, как грязный рекламный лист,
и сожги наконец.
Не ленись.
Дымкой мерещиться перестань,
кровью сочиться из моих ран,
запахом быть в моей квартире,
не согревай в морозные
зимы.

Перестань трогать моё плечо,
ночами гладить заросшее лицо.
Ты не бываешь, ты только пыль
моего сознания, рифмоплётства стиль,
гул в голове, червь нутра.
Не приходи ко мне.
Ни-ко-гда.

Голосом, шелестя листвой,
не притворяйся во мне живой,
не меняй на своё у прохожих лиц.
Ты свободная, без границ.
Уходи далеко, где пылает закат,
где слова про любовь не горчат,
где не страшны обрывы вниз,
только мне, чёрт подери,
не снись.

Мне так больно держать тебя на уме,
шептать твоё имя вечно во тьме,
слагать постоянно плохие стихи,
вспоминая наши минувшие дни.
Перечитывать каждый снова и снова,
въедая под кожу каждое слово,
запирая твой облик в своей груди.

Я прощаюсь с тобой.
Уходи.

Я буду читать тебя между строк —
от переплетов до городов.
От всех созвездий до твоих глаз.
От зябкой грязи до милых фраз.
От жгучей боли до той любви,
в которой верно погрязли мы.
От всех деревьев
до твоих рук.
И снова сделаю новый
круг.

Я буду читать тебя между строк —
От "отойди" до губами "чмок".
От нашей песни любимой до
"подожди-ка, милая, это кто?".
От взглядов всех мимо людей
до нескончаемых полей,
в которых в тишине
без слов
дарю букет
полевых цветов.

Я буду ждать тебя вопреки
всех загонов своей судьбы.
И буду смело шагать вперёд,
зная, что
меня кто-то ждёт
за поворотами, за дверьми.
Где-то после часов восьми
я приду.
Завари мне чай.
Милая, больше так
не скучай.

Я буду слушать, ты не молчи.
говори мне, милая,
говори.
А я, читая тебя между строк, —
соберу все реки в один клубок,
заплету созвездия в узелок
и сложу всё в этот простой
стишок.

Я между строк обойду тебя,
где "ты навеки" —
"навеки я"

Я пишу тебе, моя милая Марта.
Апрель заменил тоскливое небо марта,
и солнце теперь лежит на моих ладонях.
Его принесу тебе, обжигая себя до крови.
Только скажи мне — нужно оно тебе?
Видишь ли ты меня в этой большой толпе,
среди безликих масс, вечно идущих вдаль,
срезая пути, топчущих диагональ?
Вечно спешат куда-то, даже на выходных,
забывая про мир и то, что ещё в живых.

Я пишу тебе письма, моя дорогая Марта.
Был на Кавказе, и в поезде — плацкарта,
вырывал листы из купленных газет.
Представляешь, Марта? Я теперь — поэт.
По крайней мере, так говорят друзья.
Я писал на газетах стихи про тебя
и про то, как мир без тебя опустел.
Дни пролетают быстро и я уже не успел
захватиться за них, смело шагав вперёд.
Всё равно меня там больше никто не ждёт.

Знаешь, Марта, эта осень была противна.
Я проклинал за боль всех проходящих мимо.
Курил очень много, дым запивая ромом,
а стихи не писались — комом стояли в горле.
Марта, ты знаешь, как прошлое режет грудь?
Ничего не лечит. Даже нельзя уснуть.
А тишина теперь бьёт по вискам, в макушку,
и мысли, как смелый охотник,
меня загоняют в ловушку.

Я писал тебе много, Марта.
От тебя — ничего. Но сим-карта
у меня до сих пор всё та же.
Я просто сказал, Марта — это совсем неважно.
Даже неважно то,
что я всё ещё болен нашим
любовным, так можно сказать, миражем.
Последние письма, кстати, сжигаю...
Вот только жалко — память никак не сжечь.
И это письмо, Марта… пообещай прочесть.

Я расписал тебя от головы до пят,
по сути, сделав образ чем-то явным
в ином мгновение. Милая, болят
уже стихи, как собственно и автор
болеет чувствами. Чувствам вопреки
я улыбаюсь зеркалу, а значит —
твоя любовь не стоит и строки,
твои слова совсем ничто не значат.

Но даже так всё видимое впредь
останется невидимым навеки —
...Над нами звёзды начали тускнеть,
а наши взгляды наподобие элегий
наполнены печалью, ведь теперь
я для тебя невиданный писака.
Наверно, ты из ангельских кровей,
а я иначе — выбранный для ада.

Я расписал тебя от головы до пят —
как жаль, но только чёртов образ.
И каждый волос, родинку в стократ
я воспевая прятал в клетку рёбер.

Теперь я знаю, насколько глубоко
в твоих глазах морского изумруда —

...ты создала пучину для того,
чтоб я уже не выбрался оттуда.

Мне кто-то в детстве сказал,
что мир жесток.
Не поверил. Ведь он — беспечен.
Мне 20,
и нравится в жизни то,
что она не вечна.

Где-то осенью, в ванной,
шло всё к концу,
и от крови горели трубы.
Мне с рождения
крест надели на грудь
и сказали, что Бог всех любит.

Только где эти «все»?
Алкоголик-сосед
мне ответил почти философски:
если Бог полюбил одинаково всех —
значит,
не любит вовсе.

И добавил в конце:
— А вообще, Его нет.
В мире зверства в Него верить —
глупо.
Сейчас алкоголик сидит на войне
и считает друзей своих —
трупы.

Лет в 13 проснулся
от криков отца —
он кричал, что не видит Бога.
Я подумал сначала:
вот это да!
Ведь отец был
давным-давно мёртвым.

С тех пор я уверенно падаю вниз
и пишу всем родным
в столбец:

мне
ненавистна
эта жалкая
жизнь.
Когда там
уже
конец?

Когда внутри, как
тонкой леской, режет грусть,
дрожат колени, череп, раскаляясь,
вот-вот взорвется. Сяду, улыбнусь,
пока в душе бушует вечный хаос.

Не слыша запаха свечей и треск икон,
я представлял черешней её губы
и как несу в груди, словно огонь,
тот поцелуй
манящего Суккубы.

И как шептал
над ухом, усмехаясь,
не голос мой, не Бога — Сатаны:
«Когда стоял над пропастью, у края —
чьи руки оттолкнулись от спины?»

Как ветер голосит, слогал левит —
мне не спастись ни верой,
ни отвагой.
Ведь сколько б ни было во мне любви
всегда дрожал измученной
собакой
и умирал, стихами истощаясь,
скулил зверьём и утихал, как выстрел.

Когда стоял над пропастью, у края —
я никого сзади себя
не видел.

затерявшись в границах речи
вам читал наизусть изученных
восемь строф о тоске и вечности,
и о том, как устал я мучится.

я бы мог, изливаясь былью, вам
рассказать о тропинках липовых.
только вы, моя нежная, милая,
не услышав, взмахнете крыльями.

вот читаю вам, с сердцем тягостным,
на губах заплетая трели.
вы смеётесь так ярко, сказочно
словно ветер качает ели.

и в конце, пробежав над нами,
тишина остановит вечер.

почитаю ещё? — глазами
вы шепнёте. и станет легче.

Проснулся рано. Всё та же осень
мне за окном поёт
про грусть,
и громкий гул усталых сосен,
и в небе утренняя просинь
стекает мёдом
с моих уст.

Мне видно,
как за горизонтом —
сонливы отблески луны.
И как, качаясь в небе, солнце
напоминает
о любви.

И теплотой осенней страсти
я, укрываясь, сочинял
всю нежность губ, чуть
ало-красных,
которых страстно
целовал.

ты сочинялась из грехов,
и из разломов всех империй.
я отрекался от богов,
что бы в тебя сильнее
верить.

теперь измученным сердцам
я обречен узнать всю цену.
ты – крест мой,
ты – вне сущий храм,
и образ всех моих
творений.

Мне снится во снах опустевшая осень
и глаз твоих яркий блеск.
Как в небе с утра проявляется просинь,
как в море озлобленный плеск
кричит о своём скоротечном, и снова
разбиваясь об острый утёс,
раз за разом встаёт, как великое слово,
которое я преподнёс.

Которое я бы сказал всему миру,
но ты ведь и есть этот мир.
Я слышу и чувствую, милая, вижу
сквозь тысячи миль
между нами, сплетаясь дорогами или
полями, морями, и мне
сниться, как будто мы рядышком были.
Как будто не только во сне.

Пробегающий ветер за собою влечёт
ароматы осенней разлуки.
Ты стоишь в лёгком платье,
приоткрыто плечо.
Я держу твои бледные руки
в руках у себя — я согрею, смогу,
отпускать и не думаю даже.
Я держу тебя крепко, но сильнее хочу
отдать тебе всё, что нажил.

И вот я проснулся, и всё, что таил,
расписал, чтобы снова признаться —

я поклялся тогда, что тебя позабыл,
но я снова не смог сдержаться.

Я ждал в тебе
расплавленных рассветов,
сквозь стекла, где покоится огонь.
Я ждал, что ты
разрушишь всё без следа,
прижав к лицу холодную ладонь.

Я ждал, что ты — как шторм,
без снов и брани,
сорвешь мне душу, как гнилой гранат.
Я ждал тебя
в пророчествах и ранах,
Я ждал тебя, как ждёт весны солдат.

Я ждал, что ты — как взрыв,
как исступление,
как поцелуй, бросающий за край.
Я ждал твоё святое
разрушение,
Но получил — спокойствие.
И май.

даже если с карты мира
исчезнут все страны,
если солнце, как мяч, выпрыгнет
из вселенной —
я запомню нежность твоих касаний,
проносящиеся по телу
лёгкой нотой весны,
где лишь имя твоё дышало
вместо лёгких моих, разрывая
замки хомутА.

ты являешься пением, что прозвучало
с губ выцветающего Христа.

словно Сирин звучит над
твоими плечами —
ты меня, убивая с каждым шагом,
влечёшь.
я зову тебя вымершими языками.
может, на них придёшь.

и, лаская меня,
высадив в сердце цветы,
прорасту своей болью, стану
немного чёрств.
я уже полумёртв,
раз пишу про тебя стихи.
если
уже не мёртв.

Всё кончено, а искренность убита
МорЕной, развалившись на Земле.
Одни слова. Одни стихи пиита
и мраморные слёзы на щеке.

Всё кончено, нас боги не услышат
под зов ракет и чередой стрельбы.
Так много строк, расписанных про это,
так много зарифмованной мольбы,

что стало тошно. Глупо, безрассудно,
как мантру повторять, упав без сил.
Так много лиц вокруг, но так безлюдно
среди еще не высохших могил.

Мы слепы... Что же будет дальше?
Горящий мир. Разруха. Грязь и пыль.
И только ива, приклонившись, плачет.
И только ветер шелестит ковыль.

Вечность любил и вечность созерцал
своей любви бескрайние пространства
от нежных губ, как
эль ирландский,
и до души, словно
Байкал.

Звенел в ушах, как ветер в поле воет,
холодный голос. Ладаном дышал,
прижав к груди твой лик,
и целовал,
пока созвездий россыпь
небо кроет.

А сонный шепот шелеста берёз
под лунным светом утихал невинно.
И только билось сердце на
глубинах
любви моей, бросая тело
в дрожь.

ветер рвёт мои лёгкие в клочья,
пыль дороги горчит на губах.
я искал тебя в каждом пророчестве,
в каждом боге, в чужих мольбах.

сердце хрипнет, дрожат сухожилия,
взгляд мутнеет, стирается свет;
я веками искал тебя, милая, —
а тебя всё равно нигде нет.

я кричал, только воздух ссыпался,
только небо сжималось в кулак;
мне бы… капельку выспаться
средь таких же, как я, бродяг,

что тропой, в изувеченной памяти,
всё шагают, истратив сил.

я три века живу от случайности,
что когда-то тебя полюбил.