Ну здравствуй, старый добрый друг.
Скучал ты вряд ли, ну а вдруг?
Представь, как убивалась я,
К тебе стремясь и странно на других глядя.

Я уж забыла, как беседы здесь ведут,
Хотя заучивала их и там, и тут.
Но от восторга еле как себя держа,
Спрошу банально: "Как дела?"

Ах, Петербург, роднее нет тебя,
Ты мучаешь, не оттащить себя.
Я захлебнусь видом Невы в потёмках
И ноги изотру в прогулках.

Нутро твоё пугает неизвестием,
А верх приветливо гоняет по созвездиям.
Тогда лишь, в темноте ночной,
Станцуем вальс и мы с тобой.

Красоту всех подземелий,
Мчащих поездов скрежений
Не представлю без тебя,
Мой милый друг, отец любя.

Ты – город сказок, город мыслей,
Ярких красок серых жизней.
Ты быть наследием рождён,
Москвой нечестно обделён.

Идя по улице спокойно,
Однажды встречу я тебя.
Остановлюсь я беспокойно,
Тебе в глаза сквозь мрак глядя.

Во рту разлились незаметно
Слова и буквы нежных строк,
Писались что тебе, не зная слово "больно",
И пожалев об этом, как растоптанный цветок.

Но ты уходишь вновь не оглянувшись,
А я стою и холодно рукам.
Останусь так стоять я не очнувшись,
А позабыв, продолжу путь в астрал.

И вовсе нет к тебе привычки,
Это всё - ненависть, ведь так?
Обманом ты себя лишишь не стычки,
А к людям ты лишишь меня доверия, теперь уж навсегда..

Nous sommes les enfants de la nuit
Et notre maison est l'obscurité
Dont tu ne sortiras jamais
Tu vas te perdre dans l'obscurité des champs de maïs

Alors écoutez notre musique secrète
Qui n'est pas accessible à tous
Et quand tu nous révéleras ton secret
De notre robe tombera un as

Si tu entends des cris,
Rappelez-vous que c'est votre avenir
Tu dois sentir la tendresse,
Avec laquelle nous détruisons votre âme.

Apprendre les pensées vicieux de notre façon
Tu ne peux pas.
Tu vas mourir d'anémie,
Et nous continuerons à vivre longtemps.

Давно стоял на берегу реки я,
Смотрел на бабушку мельком,
Что в лапы мокрые стихии отдавала
Мешок с пищащим, крохотным зверьём.

Тогда не мог в толк взять, что же там было?
Зачем визжало, как растоптанный щенок?
И почему с водой соприкасаясь
Мешок тот окончательно замолк?

Но сквозь пару недель я наконец-то понял.
То было грустно, долго я рыдал.
Винил себя за то, что я не помер,
Когда моменты горя вспоминал.

Пошел к реке я, закатал штанины.
Полез искать кричавший тот мешок.
Но я нашёл лишь грязь от тины,
Что спутывалась, словно мой стишок.

Мы танцевали вальс в лесу.
Кружились, будто мы в изгнаньи.
А после падали в траву,
Чтоб поглядеть на звёзды в их сияньи.

Не знали мы, что есть война.
Не ведали о смерти, о самокопаньи.
Мы знали только – существует тишина,
Покой, любовь и дружба, искренность в созданьи.

Как в старых сказках, как в библейском мире,
Где были счастливы с тобой,
Мы, несмышлёные, любили.
Любили тишину, покой.

Ещё любили мы друг друга.
Сходили попросту с ума.
Смотрели ровно в глаз, как в Бога.
Как два друг другу преданных щенка.

Тогда и звёзды наблюдали
За нашими сплетёнными в устах
Словами, что не забывали,
О наших преданных, сияющих глазах.

Фантастическая бледность.
Нагнетает тишиной.
Не пойму, то неизвестность,
Или радостный покой?

Может быть, не стоит думать
О таких, "других" вещах.
Но представился мне случай,
Упускать не в силах я.

Вглядываясь в моря местность,
Диалог веду с собой:
— Здравствуй. Как тебе словесность?
— То хтонь, то жуть, само собой.

Вечер, полный звёзд небесных,
Слов таких и нет прелестных,
Чтоб его мне описать.
И не зря – тебе подстать.

Чувствовать твоё внимание –
Высшее благодеяние.
Надо б руки лобызать,
Иначе боязно соврать.

Мир Достоевского фатален
Как буря вязкая с дождём,
Как мгла, слепящая ножом.
И этим он сакраментален.

Герои на страницах пожелтевших,
Страдающие в бедах нежных,
Заставят сердце обомлеть,
Сгореть, пылая, снова оживеть.

Ничто не будет родно той печали,
Что в глубине всегда живёт и бдит,
Как опьяняющая душу скорбь морали,
Давящая на каждого, кто не побит.

Кто не побит общественною плетью,
Кто не поддался их, чужим словам.
Кто будет жить и ждать со всем смиреньем,
Когда разрушится стереотипам храм.

Тогда мы будем бить нещадно
С размаха топором по головам
Тех мракобесов, кто внушил всем нам
О вынужденном социальном возвышении.

Отчего-то грустно на душе.
И в животе мерзкое чувство горя.
Как-будто и не избежать скандалов мне,
И действиям моим не знать покоя.

Внутри — щемящая дыра,
Зияющая пустота,
Не проглядеть и чувств огней
В проклятой бездне той моей.

Я убиваюсь, я стремлюсь,
Пытаюсь, делаю, смеюсь,
Но ни одно движенье век
Не всколыхнет моих побед.

Фантастика! А сколько раз
В порыве чувств, о Боже, жутких фаз,
Не знала я, куда бы деть
Все накопившиеся боли тех недель?

Нет ничего страшнее тишины,
Что оглушает все мои мечты,
Что топит, душит, губит, мстит,
За что — неясно, вот вердикт.

И всеобъемлющая мук рука
Захватывает, мчит на небеса,
А я не знаю: плохо, хорошо?
Мне то до жути душно, то свежо.

Быть может, стоит прославлять,
А может, яростно всё отрицать,
Но нет сомнений лишь в одном пророчестве —
Мне суждено погибнуть в одиночестве.

Каменные лица статуй
Сохраняют вечный сон.
Неподвижные сонаты
Тихо шепчут в унисон.

Утонуть бы в том затишье
И поддаться эгоизму,
Чтобы в миг счастливой стать,
Чтобы жить, как время вспять.

Я так хочу не спать всю ночь.
Не потому, что тяну время,
Не потому, что мне невмочь,
И не из-за сплошной своей мигрени.

Не спать, общаясь по душам,
Стирать в мозоли кожу пальцев о экран.
Не слышать вечный монотонный гам:
"Молчи. Закройся. Не показывай им ран".

Как жаль, что я так не умею.
И, только написав лишь пару строк,
Замкнусь и на века остекленею,
Не в силах не смотреть на тошнотворно белый потолок.

Тоска напала, душу гложет,
И боли тело рвут, рвут изнутри.
Сегодня я умру, но может,
Кто-то осветит томный мир.

Залить бы раны теплым чаем,
Он, безусловно, исцелит.
Всё это мы давно уж знаем,
Не раз сбивали зубы в кровь о слов гранит.

И как бы мы не повернулись,
Вокруг всё тьма, лжеблагодать, И мы оттуда не вернулись,
Похоже, что несдобровать.

Бескрылые птицы - природы насмешка,
Танцуют вальс смерти земной.
Богам поклоняться? - пойдёт пересмешка,
Тон грубый, воздушный - дурной.

Ведь Боги поймут ли творений печали,
Что отреклись от небес?
Над тем, вином предревним упиваясь,
Смеялся даже грозный бес.

Пусть птицы не верят, обижены небом,
Однако надежда жива.
И, каждый день со скал срываясь с гневом,
Взлетает на мгновенье с ними вверх она.

Я стою от безумия в шаге,
Я смотрю ему прямо в глаза.
Податься ли к острой шпаге,
Будто то Купидона стрела?

Ведь пронзит она вмиг моё тело,
Внутренности изорвёт,
И кто будет исправлять дело,
Если меня найдёт?

Стекло чужих глаз янтарных
Разобьёт точно мой хрусталь.
И звон разольётся в кровавых,
Густых, режущих слух шагах.

Я буду лежать неподвижно,
Думать, трястись, желать,
Буду теперь одержимо
По безумию вечность скучать.

Вот стоят два друга старых,
Один из был прилюдно оскорблён.
И добрые сердца тех разговоров славных
Задели гордость, словно крышу клён.

Смотрит он в глаза другого,
Взгляды их острее слов,
"Только это всё напрасно!" —
Прослезится кто в платок.

Вражеские револьверы
Рвутся порохом мольбы:
Нужно ли стрелять без веры?
И нужно ли друг другу в лбы?

Время есть ещё для разговоров,
Побеседуй, истолкуй.
Но осталось мало споров,
Так терпи и не брезгуй.

Нежданно в тишине звучало роковое
"Господа, к барьеру!",
Тут вспомнится событие ночное,
Когда не знаешь колким словам меру.

И пуля, устремившись яро,
Пронзит ударом сердце, может быть.
А ты, одним своим ударом,
Убьёшь не только друга, но и перестанешь другом быть.

И увезут минуту сквозь бездыханное тело,
Что раньше было преданно тебе,
А ты уйдёшь гулять без дела
По окровавленной твоими чувствами земле.