Послушай свой пульс.
И в людском многоцветье
Всплывет лишь одно сокровенное «я».
И стук повторится, и сердце заметит
Незыблемость скреп твоего бытия.

Живи и сумей
На росстани желаний
Устроить свой мир так, как хочешь лишь ты.
Послушай свой пульс.
И в житейском тумане проявится облик
Свершенной мечты.

***

Снежный дым струится между окон
Печка-ночь растоплена давно.
Словно глаз туманных поволока,
На экране - старое кино.

Серый цвет, расплывчатые дали
И кустов небрежный силуэт…
Что-то мы похожее видали
В глубине своих ушедших лет.

Сны седые горше всех бессонниц,
Да и эти кадры, как тоска.
Вьются вокруг сердца будто горец
И сорнячат мысли у виска.

Прочь давно ушедшие виденья!
Погашу экран своих тревог.
Благостное утро- воскресенье
Скоро ступит и на мой порог.

Баллада о бомже
Как-то раз на вокзале зашел я в буфет-
Выпить кофе. Людей было мало.
Вдруг за столик ко мне чуть подвыпивший дед,
Не спросясь, подвалился устало.

Он в тряпье был одет и немного дрожал.
Видно маяла деда простуда…
Пот рукой вытирал и натужно дышал-
По всему, старику было худо.

Что ж, вокзальных бродяг нам хватает пока,
Значит жизнь показала им спину…
Чтоб не вышло чего, я ногою слегка
Свой багаж от бомжа отодвинул.

Он взглянул на меня и с усмешкой сказал:
- Не боись- воровством не мараюсь!
Хоть уж стар я и сед и в обноски одет,
Но по-честному жизнь проживаю.

-Натерпелся сполна,-мне старик говорил,-
Всю войну отбабахал в пехоте.
А потом еще год я бандеровцев бил
На Волыни, в тринадцатой роте.

Сорок лет проработал в колхозе своем,
Дом построил, водилась скотина…
Трех детей сотворили с женою вдвоем-
Дочь постарше и два младших сына.

Но случилась беда-я жену схоронил-
Померла прошлым летом старуха.
Аккурат в сенокос самый старший мой сын
На поминки приехал-Петруха.

Помянули. И начал мне сын говорить:
-Продавай-ка ты хату, папаня!
Будешь в городе жить, будешь внуков растить.
Вот клянусь-тебе хуже не станет.

Да и кум подсказал-коль зовут, что мудрить…
В общем, продал и дом, и скотину
И к зиме переехал к Петрухе я жить.
Деньги отдал ему-на машину

Так и жил бы у них и с внучонком гулял,
Но не вышло у нас с сыном мира.
(Видно я надоел, видно я помешал)
Попросил он меня из квартиры.

Барахлишко собрал и к второму сынку:
«Принимай на постой меня,Паша!»
"Да ты что, очумел!? Погляди, как живу!
Шел бы к Зинке ты лучше, папаша…"

Я у дочери прожил коротких три дня,
Но и тут что-то сильно «заело»:
Все пыталась Зинуля спровадить меня
В Новоусманский дом престарелых.

Я ушел, и с тех пор ни кола, ни двора,
Не уйти от судьбины-злодейки.
Стыд до хвори берет-подвела детвора,
За душой ни гроша, ни копейки…

Стало жалко бомжа-старика мне, ей-ей!
Ни за что терпит горькую муку,
Из бумажника вытащил триста рублей,
Силой сунул в открытую руку.

Что случилось потом, трудно мне описать:
Скомкал деньги старик,бросил на пол.
Наклонившись к столу слез не смог удержать
И, упав головою, заплакал.

Горько стало в тот миг, и, не зная, как быть
Я от деда бежал поскорее.
Только годы прошли, а бомжа позабыть
До сих пор не могу и не смею.

И навек зачеканил я в сердце своем,
То, что трудно держать на приколе:
Никогда не старайтесь измерить рублем
Глубину человеческой боли…

Когда они вернутся, дай-то Боже,
Солдаты, не сгоревшие в войне,
Я думаю, а кто же им поможет
Не сгинуть в этой нашей тишине?

Когда они вернутся после боя,
Где смерть как сучка вертится у ног,
Где жизнь порою ничего не стоит…
Как пустят их на мирный наш порог?

Когда они вернутся, и не скрою,
Возможно, без ноги и без руки…
Как им помочь, чтоб снова стать собою?
Подумайте об этом, земляки!

Джим

Козырный валет бьет пиковую даму.
Над карточным столиком дым сигарет.
Всё-проигран кон! Но с задором упрямым
колоду тасует известный поэт.

- Ну баста, Серега! Остынь уже, Вятка!
Ведь самое время налечь на шампань…
Он сдвинул со лба светло-русую прядку
и свистнул, внезапно воскликнув: «Мамань!».

Из залы соседней, (там кто-то хохочет),
неслышно ступая сквозь сизый туман,
явился вдруг отзвуком дня среди ночи
смолистый по масти живой доберман.

- Здорово дружище, поди сюда, милый! -
Есенин в два счета покончил с игрой.
Обнял животинку и с нежною силой
На низкий диванчик увлек за собой.

За пару минут остроухий пришелец
Вошел будто в круг его лучших друзей.
Молоденький пес ворковал как младенец
и лез целоваться… Смешной дуралей!

Потом из театра вернулся хозяин.
Знакомству с поэтом был искренне рад.
Актер знаменитый, такой полубарин,
Но в доску-то свой, как у нас говорят.

И долго сидели они за полштофом,
Читая стихи, вспоминая о том,
как часто галопом неслись по Европам,
всегда возвращаясь в Россию, в свой дом.

А рядом лежал, им беззвучно внимая,
породистый пес с яркой кличкою Джим.
И думал, наверное, тайно вздыхая,
что новый приятель давно стал родным.

Не знал этот пес, что пребудет он в славе,
совсем не на жизнь, а на множество лет.
И лапу его бесконечно прославит
Не просто приятель - ВЕЛИКИЙ ПОЭТ!

***

Снег покрыт собачьими следами.
Рой ложбинок от намерзших лап
Кучно пропадает за холмами,
Словно их погнали на этап.

Но куда умчалась эта свора,
Отчего собак беснует страх?
Нет для них судьи и приговора.
Только наша злоба на словах.

Не пугайтесь, милые, проклятий
И тем более смертельных плах.
Мы же с вами на земле собратья.
Разве что стоим на двух ногах.

Людям тоже жизнь этапы множит.
И удел для каждого он свой-
Кто-то вечно в кандалах острожит,
Кто-то побирается с сумой.

Есть и те, кто тешится в достатке,
Но они, собачки, не в чести.
Главное- в божественном порядке
Совесть по этапам пронести.

Парнас
-Антоним к поэзии-трезвость.
И если стихи хороши,
То значит проявлена резвость
Твоей опьяневшей души…

Вот так утверждал мой знакомый,
Филолог до мозга костей.
Чтоб вызнать его аксиому,
Я коротко буркнул: «Налей!».

Глотал как зеленую грушу
Бодрящий полночный «Анри».
И резвость заполнила душу,
И сердце сказало: «Твори…»

Присев в уголок атаманки ,
Я вирши выписывал час.
И следствием творческой пьянки
Явилась поэма «Парнас».

Наутро, когда из постели
Уволился смачный Морфей,
Я, самый решительный в деле,
Собрал на мальчишник друзей.

Поэму читал с вдохновеньем,
К какому еще не привык,
И ждал с нетерпимым волненьем
Приятельски честный вердикт.

-Вообще-то в стихах я не дока,-
Представился Гриня - сосед.
-С одной стороны и неплохо,
Но с третьей - по-моему, бред.

Филолог застенчиво бросил:
- Чуть резвости надо поддать.
А лучше пиши-ка про осень,
Отсюда Парнас не видать.

Но точку поставил Алеха-
Судейский и в прошлом моряк:
- Стихи,может быть, и не плохо,
Но лучше хороший коньяк.

***
Сожалений больших не питаю,
В общем также как тщетных надежд.
Журавли за теплом улетают
В облачении белых одежд.

На перроне бескрайнего неба
В криках птичьих прощальных минут.
Я составлю заздравные требы
И крылатые их понесут.

Вдаль, туда, где поют «Харе Кришна»,
Где усердно хлопочут вайшьи.
Над зеленой индийскою вишней
Разметаются требы мои.

Пусть заздравных молебнов не будет,
И не буду я в том виноват.
Лишь бы благостно жили там люди,
Лишь бы птицы вернулись назад.

Детство
По стежке запорошенной
Бегу зимой взъерошенный
И чувствую, вот-вот я упаду.
А в небе горностаевом
Резвятся птички стаями,
Скользя по нежным тучкам
как по льду.
На горочке заснеженной
Стою, малыш изнеженный,
И маму с папой жалобно зову.
А рядом чьи-то мальчики,
Как темные калачики,
Летят на санках в мерзлую
траву...
Да, детство шаловливое,
Наивное и милое
Теперь приходит разве что во сне.
Давно годами скошено
И в памяти заброшено.
Так как же вновь туда
вернуться мне?

Хворостань

С полудня непогодица бушует,
Возможно, кто-то молит: «Перестань!».
Мне наплевать, и налегке спешу я
На речку, на родную Хворостань.

Пурга давно тут рыщет как волчица,
Сметая снег с припаевого льда.
Урёма спит, и только вереница
Холщовых тучек движется сюда.

Все ближе-ближе серенькие перья.
Скрипит под ветром мерзлая трава.
И с каждым вихрем стылые деревья
Вразлет бросают ветви-рукава.

Завечерело. Свой покров холщовый
Развешивают тучи над рекой.
Пурга ушла, но снегом сыплет снова,
Пухляк растет, изнеженный такой.

В урезе мерзнут желобки осоки.
В зимовье дремлет рак -поди достань.
Весь берег в полусонной поволоке…
Усни и ты, малышка Хворостань!

Как ни крути, но мы с тобою пара,
Люблю тебя уже который год.
Ты продержись, река, до белояра
А там весна, а там и ледоход…

Дивногорье
Рассвет не наступил. Темны глаза озер.
Туман в обнимку с онемевшим Доном.
Лишь только звездных стражников дозор
Свой караул несет над небосклоном.

В урочный час для мирного покоя
Столбы-останцы грезятся как сон.
От Малых Див над Тихою Сосною
Плывет до устья нежный перезвон.

Ступаю кротко по камням «голгофы».
Пещерный храм одернул капюшон.
Душе моей ни хорошо, ни плохо,
Но мыслей рой гнетет со всех сторон.

И чудятся в холодном полумраке
Видения давно минувших дней:
Аланы в городище и монахи-
Не нашенских, а греческих кровей.

Явление иконы над столпами.
Рождение святого родника.
И первая обитель за холмами.
Богатая селявкою река.

Татарские набеги в Диком поле,
Крестьяне-однодворцы на Черте.
Гулящий люд, кочующий на воле,
И трудники в извечной маете.

Тут юный царь, наведавшись в обитель,
С монахами делил нехитрый стол.
Тут много позже разинский воитель
С казачьей вольницей расшатывал престол.

Все пронеслось как по степи бураны,
Весь свод событий канул в глубину.
Одни останцы да кусты бурьяна
Сторожко охраняют тишину.

Стою один среди столпов белесых,
Прохлада мнет распахнутую грудь.
Стрекот цикад как перекличка леших…
Пора, однако, отправляться в путь.

Как Дон, текут минута за минутой,
И вот уж свет забрезжил вдалеке.
Спускаюсь вниз по тропочке, разутый,
С молитвой, с белым камушком в руке.

Кусочек края Дивных Гор на память,
Осколок этой вечности земной.
В нем солнца свет, родного снега замять,
Сердечное волненье и покой.

Во мне душа поет! Как эта птичка,
Что из лугов приветствует восход.
Так хорошо!
Но скоро электричка.
И новый день, и новый круг забот.

Завет

Ну вот опять мне ставят в укоризну,
Что не исполнил творческий завет.
И что приходит время править тризну
По всем стихам. Держать за них ответ.

Да, признаю, что не дружил с хореем,
А ямб был мне милее во сто крат.
Но никогда, друзья, не пожалею,
Что я в поэзии простой солдат.

Возможно и придет такое время,
Когда в разгаре декадентских ссор
Я соберу стихов отпетых бремя
И положу в безжалостный костер.

Подхватит ветер ворох слов и мыслей,
Поглотит их прожорливый огонь.
И реквием над огнищем зависнет,
И боль пронзит вспотелую ладонь.

Костер погаснет. Искорки кромсая,
Умчится ветер дальше, на восток.
И побредет моя душа босая
По головешкам выстраданных строк.
Но не в приют усталого скитальца,
Мой дух еще и молод, и богат.
Пока держу перо в надежных пальцах,
Я до кончины лет поэт-солдат.

-Я себя поставил пред тобою.
Ты прости меня, прошу тебя, прости!
Сколько лет помечено судьбою,
все стерплю, но ты НЕ СМЕЙ УЙТИ.
Ты не смей меня жалеть, не надо.
Вот он я, какой и был, и есть.
Мне тебя терпеть-уже награда!
Мне тебя любить- такая честь!
… Глянула в глаза с усмешкой стылой.
Указала взглядом на порог:
-Я ведь ЖИЗНЬ. И ты запомни, милый-
я уйду, когда накажет Бог!

***
Только зорька проснется несмелая
и побудку как песню споет,
стайка птиц - быстрокрылая, белая
с гулким шумом сорвется в полет.

И взлетят они все в поднебесье,
все туда, где привольно живет
в бирюзовом бескрайнем поместье
облаков крутолобый народ.

Где с утра в золотой колеснице
славный Гелиос зрит в окоём.
И своею лучистой десницей
управляет покладистым днём.

А когда свечереет, как водится, -
к нам на землю с небесных палат
возвратится крылатая вольница
и умчится в леса, на закат.

… Ночь откроет во сны все оконца-
до утра, до побудки, до солнца…

***
Облетела береза у дома.
Все, старушка, - пора на покой…
Как давно мы с тобою знакомы,
сколько лет неразлучны с тобой!

Нелегка наша общая старость,
только разница кроется в том,
что в корнях твоих боль и усталость,
у меня же - на сердце своем.

Что с того, все одно- одиноко
нам двоим. И тоскливо-ей-ей!
Вдруг зима подкатила до срока
с холодами бессонных ночей.

И приходят унылые думы,
что так близок погоста порог…
И снега не белы, а угрюмы,
и все больше тоски и тревог.

…Облетела береза у дома,
так и мне облететь выйдет срок.
Затерялся в ветвях невесомый,
пожелтевший последний листок…

Летние сны
Ветер листья ворошит как мысли.
Свет июньской бронзовой зари
льется в улицы-там гроздьями повисли
жаждущие ночи фонари.
Блёстки стен, как зеркальца в порталы
тех миров, где зарождают стих.
И дома - безмерные причалы
всех твоих родных и неродных.
Напиши на зеркальце настенном
томною помадою слова,
чтобы в тех чужих мирах нетленных
у стиха вскружилась голова.
Только он, прорвавшись из портала,
словно ветер вырвется в июнь,
в клюв его подхватит запевала
бронзовой зари - седая лунь.
В сумерках сквозь окна просочатся
строфы обессилившей весны.
И увидят наши домочадцы
летние затейливые сны.
… А поэт за звездною вуалью
сны творит. И шлёт. Из Зазеркалья.

Гремит гроза над горестным июнем.
В огне пожарищ целая страна…
Прости, мой друг, но вряд ли потяну я
всю память, что в наследство нам дана.

Я только свой кусочек этой ноши,
что в миллионах теплится сердец,
храню как крест, который не заброшу.
Его как оберег мне передал отец…

В ту ночь везде действительно гремело…
от изобилья школьных выпускных.
Но в воскресенье горе прилетело
и всех, кто жил, ударило под дых.

И мой отец, в своем десятом классе
для всех девчонок лучший друг и брат,
уже к полудню на дорожной трассе
ловил попутку, мчась в военкомат.

- На фронт? Нет, парень, дело непростое.
Сначала поучись, и будет толк…
Так в Горьком батя мой постиг науку боя,
и под Москву- в артиллерийский полк!


Потом был Харьков, Киев, Умань, Яссы…
Ранение, контузия - не в счет.
И радовался одному, что дело ясно:
Победа скоро. Ну и он живет!

И жил еще потом, еще полвека.
Учил детей. Растил меня, сестру.
И с памятью такого человека
теперь и я живу как наяву.

…Но тут опять июнь приносит грозы,
и небо вкось пронизывает град…
Прости, отец, что снова льются слезы,
И кто-то вновь спешит в военкомат.