Мне кажется, лишь тьма понять способна,
Что грезится во снах поэту;
Где он придворно, но свободно,
Ведёт стихи зиме и лету...

И кажется, лишь тишина беззвучья,
Способна вникнуть в толпы слов;
Не так, как вы, от скуки, случьем,
Над краем Питерских мостов

Вникали мыслью, силой в строки,
Как будто они вам важны;
И под истомой, поволоки,
Разили, словно петухи

От рос перьишки отрекая,
В разноголосице утра,
Непостижимость ада, рая,
На птичьем с криком говоря!

Раздеться снова вам пришлось?
В воде одежда и сыреет,
Под этим затхлым камышом,
Когда вода под солнцем млеет...

И так, поэта проклиная,
Походкой нервной, вразнобой,
Возненавидьте берег рая,
И пыл у адской мостовой.

И бросьте взор последний в книгу,
Она, далёкая, в воде,
Не призовет, лишь под расстригу,
Монахом взмолится вовне.

Не сторонясь, не призывая,
Слова, слова, строка, конец;
И вы усмешку простирая,
Как белый, свадебный венец,
Поэта с женихом ровняя,
В реке кричите: "Вот подлец!"
Из вод тех книгу доставая...

Всполох краски, так дико, красиво,
Укрывает падение взгляда;
Отчего он так жадно, тоскливо,
В подворотне прекрасного сада,
У оград вьется тихо, спесиво?

Отчего в этом взгляде блукает,
Чёрной птицей, зрачок-наблюдатель?
Он, как знаний пророк-истязатель,
В своей тьме что-то ведает, знает?

Пусть хоть росчерком хищника красным,
Его выбьют из костной тюрьмы,
Всё равно будет диким, прекрасным,
Наблюдать из зияющей тьмы!

Не смотри на меня брезгливо,
Не пьяни серебристого взора;
Знаешь ведь, что поэт кропотливо,
Истощаяет бокалы позора.

Вот и я позабыл их мотивы,
Вот и я, в чужих взглядах, без звука;
Лишь под сенью, где плещутся сливы,
Не тревожа чувства и слуха,
Разыграются переливы...

Вот и ты, не в объятьях залива,
Не ощерив звериную морду,
Не смотри на меня брезгливо,
Я и пешкой отвечу лорду!


"Всем, кроме Нее"

Зелень, уставшая в глазах дикой кошки,
Расходится заревом, волчьим и желтым;
Багр, который вплетают девушки в брошки,
Видится мне кровавым, затёртым,
Как поцелуй и трепет сирени, и дикое пламя,
Средь чёрных руин;
Тусклый всегда тускнеет, как знамя,
Уже заменён он флагом другим;
И тот весь истлеет, коричневый, серый,
Крошится как память, как звук или вскрик;
Метнулся он к небу, где синий и белый,
В пеплище заката, весь сжался поник...

Средь тьмы круговерти, где ветром и утром,
Роса и гроза над полями звенит,
Рождён я единым, стихом-перламутром,
И там же единым я цветом убит...
И там же припал я к зачаткам пророка,
Что цвет или звук, мне, слепцу, говорит,
Как между цветов ущемленье порока,
И запаха тихая песня горит!

Какой же цвет ты? Сегодня... Вчера?
Нам быть неизменными в выборе красок?
Увидь, перламутром сочится заря,
Познает едва
Белесых ветров поцелуев и ласок...

Я вдохнул этот бесноватый, горячий воздух,
Что въется преступником, у подножия сизых вершин;
Спросил я у звёзд, какой у них отдых?
И что они видят в разлучьи пучин?

И что они знают, трепещут ли сном?
И боятся ли, падая?
Стереться у ила, окутаться дном;
Потому так, подрагивая,
Горят мне, как вышек надзорных очи,
Будто в последний раз, будто бы изо всей мочи...

Спросил я у вод, бледнеющих в цвете заката,
Кто самый суровый властитель, тиран?
И так ли луна виновата,
Что обнажает хребты их проснувшихся ран?

В разлуке спросил я у своего отражёнья в том,
Что неспособно меня отразить;
Оно отвечало, быть может и ртом,
Которым способно едва только выть...

И мне, понимая, неописуемость этой проклятой речи
Только, расставив руки, двигаться тихо
Навстречу...

О ты, великая людская скука!
К тебе их мысли и слова идут,
К тебе они так жадно припадут,
Не терпящие крика или звука.

Я, может, и молюсь, а может плачу,
Я чувствую тоску или удачу;
Не все ль равно метнувшемуся взору,
К величию стремиться иль к позору.

Ведь всё одно, и всё одним пребудет,
И даже троица, что рьяно меня судит,
Едва ли разделенной себя мнит…
О, грани лащатся, и цвет их – фианит.

Ты Мефистофель, ты безумец,
Но, погодите, я ль в вертепе лиц,
Опасливо взыскаю отраженье?
Страшась его, как демон пораженья.

Я ли кричу со всех углов и переулков:
«О род людской, засилье недоумков!»
Судить не мне и осуждать не смею,
Я мысль как фианит одну лелею!

Что равно всё, добро, коварство,
И даже зло…
Порой жеманство…

Кровь на мече, утопит жажду,
Так пейте же…

В суматохе новой, но такой старой войны,
Я снова закинулся и, кажется, плачу,
Не чуя во всем, хоть чьей-нибудь жалкой вины,
Не чуя, что я, хоть что-нибудь значу.
Мы слишком молоды, мы слишком стары,
Для убийства, для смерти, а жизнь – лишь глоток;
Нам страшно трепаться струной, от чьей-то гитары,
Нам страшно молчать, когда рядом дикий поток…

Любить одного – убить всех остальных!
Вот истина, не выщербленная на камне,
Но грезим порой, о руинах былых,
И о танцующей голой, за призрачным ставнем…

Так долго рождаться, и быстро умирать,
Безмернейше шляться, себя ублажать…
Вот выкрик в ночи, вот дрянь и порок,
И камни любви, убивают росток…

Я вижу так много, но знаю так мало,
Ведь всюду – черным черно;
И меня, будто что-то незримое сдало,
В тот каземат, где хладно, темно…

Вместо головы, отрубленному, пришили капусту,
Пьяному выкололи оба глаза, теперь он как Каин,
Читает узор, корчит рожи, поклоняется Прусту,
И на всё, даже на простой звук, как Гете твердит: «meine»

И меня считают порочным декадентом,
На себя посмотрите, ошметки бульварной улицы;
Вся ваша благость, продается одним карманным центом,
И ложится на ветер с ретивом дряхлой птицы!
В этом замызганном квартале Содома,
Вы стоните жалобно, поклоняясь неизвестным божкам,
И ждете, когда вас препарируют дома,
Когда, наконец ваша жертва/убийца, явится повинуясь невинным шажкам…
Хватит твердить о пороке и о грехе, вы безбрежное море
Черных вод, где даже ковчег Ноев
Потонет, и твари по паре другу друга грызут, вот счастье, вот горе!
Это аллюзия века, не серебро, конечно, но неплохо бы им запить стыд
Хватит плакать, утрите слёзы и отражайтесь в своей пустоте, отражайтесь навзрыд!

Я ведь умру, болезненно и дико,
И в муках расплескаюсь нагишом,
И лишь одним закончусь тщетным криком,
Повернутый к себе, в себя лицом…

Рокочут памятью, о каждом, ветви мира,
Струится жизнь сквозь камни и людей;
И лишь меня, струною, так красиво,
Не ведая пороков и страстей,
На откуп смерти даст печальнейшая лира,
И карт расклад, коварнейших мастей.

Так завершится лад, так я миную,
Окроплен кровью? Иль слезой дождя?
Я жив, но и сейчас, о жизни я тоскую,
Хотя… ведь смерть ещё не смотрит на меня?

Я развлеку себя небрежным сном,
На гвоздик я повешу полуслово,
И полудействие, мне это так знакомо,
Дрожанием сменю от глаз тайком...

И так обрубком этим буду наслаждаться,
Как нищий, в полноги, безлюдно всюду шляться,
И милости проситься вполруки,
В пальто своём озябшем под дождем,
С природою я буду вечно драться,
Я развлеку себя небрежным сном...

Я маска лишь, я только маска,
И мне, сквозь вырезы для глаза,
Сиянием сквозит сеченого алмаза,
Те грани, где воды любовь и ласка.

Мне верится - мой взор не узаконят,
Не будет сырых прутьев от решетки;
Не будет звона тех, кто лишь трезвонит,
О разделении нутрого от обертки.

Я знаю, что есть звон, а есть и тишь,
В болоте терпком, воздух вальс танцует,
И там, порою, дьявол мой пирует,
Между бокалов говоря: "я маска лишь"

Беспробудная поэзия, как пьянство
Всяк напишет, и запьет, закусит
Поэту всласть напитки и жеманство
Поэт порой дерется, порой трусит!
И образов святая камарилья
Прельщает, запятыми его текст
Не отличить, где солнце, а где гнилья
Несется в нос и в глаз из всех отхожих мест.

Я посмеюсь, потрескаюсь и вновь
На ветку себя шеей натяну
И к голове, с акцентом бежит кровь
Ведь ниже я, как видите, тону!

Два ткача плетут меня нещадно,
Каждый в прядь готов добавить свои ноты,
Зла и чистоты ветвящиеся соты,
Плачут и насмешками злорадны.
Песню дикую и нежную поют,
И гремят каменьями дороги;
Два проводника, с выправкой как боги,
Меня, согнутого, под плетьми ведут.

Нет у них иного назначенья,
Нет призванья больше, чем - творить;
Есть лишь нить, её как цепи звенья,
Маяком указывают - плыть!

Свет несчастен и страдает полумраком,
Тени, люди, новые преграды и мосты,
Поле, выцветшее терпким маком,
Над телами вверх шипастые кусты,
Вознеслись как шпили древних воинств,
Копья легионских, острых пик,
Нет у них пороков и достоинств,
И не разобрать, хоть грязный один лик!

Я вижу, как неистово вздымает грудь,
Мой брат, мой враг, убийца и жена,
Как соразмерно движется их путь,
В одном прекрасном теле она заключена!

Холодный камень трона, теснит проклятьем плоть,
И скалится истома, и криком не помочь,
Себя он ублажает, в неё ввергает пальцы,
Улыбка много знает, и лыбятся страдальцы;

И мечутся ретиво, как волны в хватке брега,
Их жизнь – всегда могила, ведь рождены от бега…

Трясет, вздымает посох и градом сообщает:
Гермеса сын и дочь, над миром воцаряет,
Истомный свой куплет, наивнейший сонет,
Я Афродиты свет! Я проклял целый свет!

Я бог того, что рядом, слуга того, что мерзость,
Змея, сочусь я ядом, воспел порок и леность!
Я апогей искусств, я Дориана – кровь,
Отвергнут я? И пусть, но знайте я таков!

Тогда улыбка дикая, рождается средь глаз,
И власть страстей великая, поныне… среди нас!

Я под покровом жадного Эдема,
В саду, где говор статуй слышен и знаком,
Увидел то, что созидает время,
Что шелестит ветрами меж высоких крон.

Я видел королей рожденных и убитых,
Им оды посвящал, как пламенный Вергилий;
Я видел демонов и ангелов разбитых,
Что ром со рта утерли телом библий!

В вертепе чудном… чудном и ужасном,
Меня привлек один единственный мотив:
Как к ветру тянется в порыве влажном, страстном,
Рука, увенчанная гроздью диких слив.

Как странно прогибается под ним,
Терзаясь в муке или в вожделенье,
И мы порой так сладостно парим,
Утратив скорбное и жалкое стесненье.

Руками мы проводим по другим,
Телам, что нас чаруют, привлекают,
Но знай одно – мы все прекрасно спим,
И кроме нас, тела те лобызают,
Проклятые наперстки сатаны,
Удушливые смерти скакуны;
Им тоже снятся трепетные сны,
И, как и мы, они наивны и глупы!

Роза увяла на шелковой ткани,
Лепестком окропила узор;
Чадит кровью, краснеющей рвани,
И чернеет, и чует укор…

Жизнь прекрасна и смерть окаймляет,
Её вздох – непрерывен и тих,
Её вздох – всякий дышит, страдает,
И за каждым лишь воздух, лишь лик…

Смерть касается крови цветка,
Черным серпом косы серебристой;
Грань его так же тихо-тонка,
Так же кажется тленной и чистой.

Глаз метнулся, почуял надзор,
Воспылал в буйстве красок, цветов,
И лишь роза, окропивши узор,
Почернела в обители снов.

Нам не спать, нам же – сна сторониться!
Нам от отдыха - снова пожить!
Но настанет тот час, поклониться,
И слетевши с цветка нам кружить!

Мне не верят, когда я кричу,
Мне не верят, когда я плачу;
Раб познаётся в покорстве бичу,
Пусть и хочет, во снах, дать сдачу...

Нет доверья слезе, на дрожащей щеке,
Нет её у улыбки, закрывшей оскал,
Только ненависть, повинуясь руке,
Безо лжи всем твердит, кем я стал!

Я шут, я выстрадал мотив,
И отыграл последнюю струну напева;
Я знаю, свет прекрасно-лжив
Сверканием, напоминая королеву!

Вы знаете, соитьем раны и ножа,
Расчерчена изнанка всех куплетов;
И без одежды плоть обнажена,
Как без речей моление заветов…

Я всё лицо - убийца, убиенный,
Стремглав отпущенный, преступник и судья,
Я свет свечи, её огарок тленный,
Я свист стрелы и мирный лязг меча!

Ты станешь мной! Лишь только прикоснешься,
К зеркалью мерному, как гладь сопящих волн,
Не спящих, может быть… сольешься?
Вразмен пустив и кавалькаду смеха, его надрывный звон…
И сонм бессчетных сил, беря на приступ
Вершину за вершиною, скалой,
Обвал, где так наивно походил на выступ,
Как говорливый, пусть иногда, немой…

Расплачется безумье безутешно,
Скользя от граней к граням,
Так поспешно?…
К ключу как припадая к новым ранам…

Я выдохнул… подайте снова струны!
Пророчат они мне, смеются, лгут;
И пусть… Пусть на небе встают в недвижьи луны,
Когда-нибудь они, под мою песнь, умрут!
Я буду их лицом и их заветом,
Строка сломается? И пусть, МНЕ не конец!
Я освещен, багряно-лживым светом,
И в этом свете вижу я… венец!

В затухших глазницах маски,
Лютни дикий, дрожащий напев;
Крови – ладан, треск льющейся краски,
Убивает себя, не успев;

Не распознав в себе лукавства, шутовства,
Бренчанье колокольчиков, приняв за церкви звон;
Обилие заменит – пустота,
А ласку смеха – тихий шепот, стон…

И всё расстанется с собою в этом бледном,
Подобии на смысл, на выраженье;
Расплачется в терзании бесследном,
Приняв наитие за темное стремленье…

На этом замолкает и сшивает рот,
Змеёй играет нить в оскале губ,
Нет больше песни, предсказаний и забот…
Лишь стон струны, пусть он наивен, груб…

Молчание к лицу Пьеро, пускай лицо – лишь маска;
Средь прошлых слов, была любовь, и зло, и ласка;
Теперь же – не осталось ничего,
Но, как и прежде, на свете радужно, красиво и светло…

Трепещет на полу, мной пойманная рыба,
Разверзя стоном пасть, пророчествует лживо,
И ей я внемлю, как брег – волне прилива,
Волны как злая весть, пространно и ревниво,
У неба отбирает синеву, падением звезды тоскливо,
То скалится, то веселит угрюмо и шутливо…

Среди незвучных слов, огранкой ювелира,
Сочится камень, одиночка среди лун;
Его укроют руки и голова прилива,

Начертаны песком, изгибы древних рун,
И лишь луна – владычица отлива,
Взирает с вожделеньем в темноту,
Где, в мраке, тихо властвует Сатурн…
Быть может, как дитя – она дарована ему…

Трепещет на полу, мной пойманная рыба,
Открыл я глаз, снимая наважденье;
Луна сошла, ушла напасть отлива,
Оставив в сетях камешек прозренья…

Трепещет на полу, израненное тело,
И перламутр играет в хватке рук,
И в гранях образов, рука так смело,
Вращает жертвенный котел горящих мук…

Сомнительный облик искусства,
Дыхание лживой натуры,
Ведь форма встаёт там, где пусто,
С величьем карикатуры.

С признаньем себя в мелочах,
Я Дьявол, я змей искуситель,
Я всё в тех великих вещах,
Как крест, проклинаю: «Спаситель!»

Очнись от неспешного сна,
Я краска, стекаю на холст;
Я так непристойно-ясна,
Смиренно держу я свой пост…

Эстетика! Грани в тумане,
С приличьем дешевой любви,
Покойся в блаженном дурмане,
Покайся в распутстве и ты!

Отстань от трепещущих трав,
Раскинься мостом через реку,
С бездушьем житейских отрав,
Склонись! Проклинающий Мекку.
Склонись предо мной, предо мной!
Одна лишь религия в мире;
Подобна безумству и лире,
Не ждет за грозою покой…

Эстетика! Руки коварства,
Расплачутся сиплым дождем,
Я в образах вижу богатство,
Из них исторгаю я стон…
И в них я тону, первозданный,
И первоубитый пророк,
Я вновь молодой, непрестанный,
Младенчества дикий порок!

Я льнущие губы к сосцу,
Познанье чрез белую кровь,
И снова эстетика, вновь,
Как маска, подобна лицу…

Лес, укрытый дерзновеньем тумана,
Ещё тихо спит, колышутся травы;
Его сонный вид, как трепет дурмана,
Собою себя обратит!

Статуя на темном пьедестале,
Так похожа на меня;
Взгляда сонные печали,
Тихо, томно теребя

Смотрит близко, смотрит в дали,
Сквозь и снова мне в глаза,
Вопрошает: "Кем мы стали?
Я похожа на тебя?"
Вспоминает мастерскую,
И художника порыв;
Возжелала жизни струю,
Говорит: "Меня укрыв,
Ты войди в мой терпкий камень,
Я попробую раскрыть,
Дай познать мне дикий пламень,
Тел соитие и прыть.
Окропи меня тем благом,
Что даровано живым,
Пусть во мне сгорает стягом,
Пока мы с тобой парим..."

Я вошел в неё, укрывшись,
От надзора бренных стен;
Мои руки крепко впившись,
Мяли форму сочных тел;
Чуял я объятья камня,
И извивы крепких рук;
Слышал стон, как скрежет ставня,
Возжелал я сладких мук...

Мы резвились и кричали,
В этом хладном труповодьи;
Ночь прошла, и мы устали,
Спали в мягком пресноводьи...

Утром, в брезжущих канавах,
Я у бога дар просил;
Ведь средь каменных развалов,
Помнил слово я: "Спаси..."

Канава чадит перламутром,
В оттенках болотистых нег;
Больным и чарующим утром,
Чей цвет неразборчив и пег.

Её я дыханье ловлю,
Вздымая оковану грудь;
Её я, как матерь, люблю,
И грязну лицом в её муть.

Отверженность диких сплетений,
Как в склепе - соитие тел,
Иду я границею терний,
В какой-то незримый предел.

В тот край,где печали и радость,
Как воды умоют лицо;
Где ангельский нимб и где гадость,
Друг другу родное словцо!

Демон златоликий,
Вдыхает дым свечей,
Молитвенные крики,
Скрещенных звон мечей.
И лики будто кроны,
Сплетаются кругом,
Златым чадят иконы,
Пыхтит избытком трон.

Демон среброликий,
Взирает с кромки храма,
Где всполохи и блики,
В соитии дурмана.
Играют переливом,
Оттенки и цвета,
Вознесены наплывом,
Распятия креста.

Демон бронзоликий,
Взирает в нищ притона,
Трущобные где стыки,
Зловонием дракона,
Взмывают к злату храмов,
Скребут тупым когтем,
В пророчестве изъянов,
Сгибаются кругом.

В дыхании нездешнем, постороннем,
Я чую моря трепетный мотив;
Средь городов и улиц, вижу я просторный,
Каскад волны, чарующий наплыв.

Я вижу Альбатроса в небесах,
Взмах крыльев и победный, будто, крик;
Утопших вижу, вижу я их страх,
И солнца на воде я вижу светлый блик.

И фонари здесь в царствие морей,
На Посейдона молятся, гнут спины;
И маяки глядя на них, горят всё злей,
Взывая к тварям сумрачной пучины.

Есть истина на суше под луной,
Но до глубин добраться ей сложнее;
И тяжесть дна там лишь вершинный слой,
За коим мрак и дальше всё темнее.

Там Бог – безбрежность, грозен, нелюдим,
Играет светом пламенных чертей,
И увлекает, мудрый господин,
Чредой безумнейших, опаснейших стезей…

Знаю, бегут по лицу эти капли,
Будто бы крови, но всё же – дождь;
Знаю, рыдает, не знаю – кем стали,
Раб пожилой и его младой вождь.

Знаю, пески когда-то украли,
Саван оазисов у плодородья;
Знаю, ведь у меня отобрали,
Запах воды, аромат пресноводья.

Скоро мне… скоро… так много осталось,
Но я завершусь, не точкой, на слове;
Путь завершится, жизнь дальше бы мчалась,
Навстречу любви и страху, и злобе.

Навстречу тому, что так ненавижу,
Чем дорожу, и что оставляю;
Знаю… быть может ещё раз увижу…
Дрожащей рукой слезу вытираю…

Смеюсь и рыдаю! О счастье! О мука!
И снова и снова Она за спиной,
Ведь жизнь для неё – одна лишь разлука,
И слово одно… и слово: «Ты мой!»

И так оборвусь, ничерта не успев!
И слов проронив последний каскад,
Твердя всё, твердя: это блеф, это блеф…
Под крики, объятья и пенье менад!

И взгорьем томясь мне волосы треплет,
Приветливый ветер и демон на нем;
И глазом мой череп подкошенный мерит,
И вместо воды дарует мне ром…

Чую гроза и тьма над тем градом,
Тушей своею, беснуясь, плывет;
И поступь чужая, ведомая адом,
Будто плащом укрыта, идет!

Платье заперто в тихом, угрюмом шкафу,
Сияет там белым, висит в полутьме;
Прокралась ты утром несмело к нему.
Как будет смотреться оно на тебе?

Как будут играть шелка между слез?
Как льнет к чистой коже пронзительный снег?
Ты крутишься в нем, в обличии грёз,
А время всё спорит и спорит свой бег.

Тебе так идет! Отчего так несчастна?
Так плачешь, венцом убивая себя?
Так быстро срываешь, терзаешь напрасно,
Себя обнимая, ласкаешь любя!

И нет больше платья, а слезы текут,
Хотят затушить ревущее пламя;
И утром часы, всё так же, идут,
Сжигая венчальное знамя…

Беззубые львы застыли на стенах храма,
Трепещут в порывах они? Или они устали?
Стеклом, съедая солнечный свет, оскалена рама,
Смотрит куда-то навзрыд, видя лишь дали?

Что созерцает ступенька, в ожидании тихого шага?
Как она отдыхает, под солнцем палящим?
Быть может, она ожидает, как ветер ждет крыльев взмаха?
Летящего Ибиса, лишь точка на небе, а был ли он настоящим?

Видение вкралось в голову сидящего монаха,
Изящная поступь первой, последней любви,
Быть может из робости, может из страха,
Он так обратил своей жизни летящие дни…

***

Быть может отвергнутым быть – лучшая из стезей,
Или ступенька уже окончилась пропастью,
И если жизнь хороша, даже жизнь без страстей,
То... что монаху, до своей детской робости?

Из пристани стылой, под нежным звучаньем,
Под ветром и звёздами, вышел корабль;
И тело его, прохудилось стенаньем,
И взглядом уперлось в незримую даль.

Фонарь на корме, скорее лампада,
По Стиксу живому тенями ведет;
Под рокот волненья, под натиск парада,
Волна за волною, солдат как идет.

Когда-то во тьме, на смену морскому,
Космический ветер на службу встаёт;
Тебя подобляя пучинному корму,
Во власти морей отдаёт!

Безумство стихии распорит камзол,
Надавит на глаз бесовским метаньем;
Впотьмах твоей рубки один только стол,
И карта на нем, и свет истязаньем.

«Ты всё ещё жив» прошепчут средь соли,
Тягучие (чьи они?) вкруг голоса;
Лишат тебя сна, лишат тебя воли,
И снова, и снова скрипят паруса.

И ветер, живой он? С гнезда вдруг сорвется,
И птицею хищной вопьётся в корму;
И тело твоё когда-то прибьется,
Кому оно в дань? Ответьте кому?

Там, где отъявленно танцуют кабаре,
Вас под уздечку, за плечики держа,
Вел молодой, под вид бесшовного кюре,
Ногой в туфлях отчаянно дрожа.

Когда померк весь свет, он ободрился,
И тихо прислонился к (вас)… губами;
И где-то там, он своего добился,
Ввергаясь низко похотливыми руками.

Вы прокляли уж кресел стройный ряд,
И быстроту его материальной страсти;
Вы до последнего так отводили взгляд,
Но, всё же, взгляд ничто для тела власти!

Мы корабли в миру без корабельных,
Рвут паруса разящие ветра;
Но мы идем, с ретивом преступленья,
Идём, как по наитию нутра.
Мы снова ни к кому, конечно, не прибьемся,
Не будет пристаней и маяков, и встречных глаз,
«Там водопад» - оповещает высший Глас
Туда-туда… и где-то в этом водном звездопаде…
Мы остаемся…
И только огонёк, в опаленной лампаде,
Помолится о нас…
И тот… и тот погас…

Вы так громко смеётесь мой маленький, глупый мальчик,
Растрепалось пальто в скользких объятьях притона.
Вы уже обронили последний допитый бокальчик,
Чтоб тянуться за ним в порыве изящного стона.

Вы отравлены Ею, в вертепе горящего тела,
И я знаю, что смехом своим прикрываете стыд.
И когда вы умрете, я вспомню - она для вас пела,
Вы смеялись в ответ, но смеялись навзрыд!
(И так неумело)

Так не смейтесь, не стоит, мой плачущий, тихий мальчик,
И в растрепе пальто насладитесь дыханьем притона.
Лучше снова налейте в надтреснутый, ломкий бокальчик,
Разбавляя порывы изящного смеха, плача и стона…

Птицы не улетели, остались зимовать
И через их обмерзлые тела
Мне переступать…
Дорога камнем устлана, вела
Прочь
День, ночь…
Куда-то туда, но отсюда, прочь…
Затих, сомкнувшись у леса, чей-то стон
Знаю, к лесному царю, кто-то идет на поклон…
Кто-то отдастся зверю ли, человеку…
Лишь бы тянуть и дальше лямку жизни и веку
Просыпаясь, сказать – спасибо, живой
Брезгливо летит строка, эстетично, но
На убой…

Дорогая очнись криком и стоном от моих губ
Рука звенит и горит на щеке:
«Ты всё ещё молод, так нежен и груб
Даже в касании к бьющей руке»

Я исступленно обернусь в твоё платье
Чтобы только тебя раздеть
Я завернусь в это ненастье
Прокричу, что счастье и месть
Одного поля ягоды, как и мы
Как и мы
Дрожит голос мой в разноголосице
И молчаньи печатной строки…
Платье сносится
Снова раздеться придется
И в объятия пленно бросится
Ветер… ему, как и нам, неймется…

Ему, как и нам, любить и ненавидеть
Говорить глазами и ничего, кроме себя
Не видеть…

В познании тела друг друга, мы ищем
Завершенность своих тел?
В стенании друг друга, мы дышим
Не зная, где предел
Этой порочной прелюдии…

Французский слог, изящный стан,
Не мужчины, скорее, но мальчика;
Но сколько в глазах заплесневых ран,
Дрожит движение пальчика.

Наполнены губы, какими словами?
Предвзяты, насмешливы и грустны;
Бредят ударами, бредят благами,
А поцелуи, как пламя страстны...

И все же не то... Любовь расстреляли,
С оскалом вскинутого мушкета,
И мы, где-то там, под дулом стояли,
С оскалом опавшего эполета!

Последнее слово, на любом языке,
Дыханием успокоит воздух,
Скажет дрожащей руке
О том, что уже слишком поздно...

В чадящем наплыве одежд
Как плоды открылись милые коленки
И под юбкой вульгарный насест
Лупит заспанные зенки

То там, то тут под бахромой
Оголится спелая, живая кожа
Поддернуть рукой за слоем слой
Грузить пальцы в заветное ложе…

Выпятив губки, лакая без рюмки
Изгибая под жаром спину
Тянут плечо облысевшие сумки
Цветом походя на осину

В подъезде глухом зашлятся струной
Согнуться под и возле стены
И снова ворочать слоем за слой
В согнутой истоме спины

Вновь проникать пальцем, рукою
В недра проторенных троп
И веселится, то доброй, то злой
Не думая про осину и (из неё) гроб…

Я плачу по кокаину! По расхлябанным барам и сборищам
Я не Маргинал, но… но… Как и вы, не ледовым был бит побоищем
Не был увит стихами, как и вы, как и вы… Не был, не был…
(Но что там с вами?) Пьяный корабль уплыл?
По одинокому танго окропленной Кокаинетки
Руки её, обвивают воздух, как деревья, пальцами пыша ветки…
По не смешному актеру, что пробовался в шуты
По воздуху звенящему, где между звоном всё ещё слышно: «И ты, (Брут) и ты!..»
Я помню в глухой комнатушке накрещенную на патефон пластинку, иглой судьбы
Где скрип всё ещё стонет: «И ты!? И ты?»

Серебро века лащется к коже, царапает, если не сказать больше
Если не почувствовать что-то ещё, кроме могилы
Как евреи в 39-й Польше
Мы под бомбежкой тихо и мирно застыли

(Секс с проституткой, горящий сифилисом цветок
И снова, и снова повторяя: «Нас убивает росток!»)

Какое-то детское лицо смотрит из глазницы фотоальбома
Черно-белое, истощенное синяками и бархатным вертепом светлого волоса
Представь, что эту девочку или мальчика уже сковала кома
Или кто-то там наседает сзади, ласкает и стонет в надрыве голоса…

Меха ввязываются и щекочут нагую грудь, сунутся между ног
Как любимый кот, что может лизнуть, дай только библию, и только понять
Что такое порок
(Кошачьему племени один только рок – мяукать и спать!)

Штыки вновь к небесам! Декабристы мертвы: «Мы никогда не умрём!»
Отчаянно кричу! О чем вы люди!?
Какие иглы, запутанные горящим стогом?
Какое мясо на блюде?
Какой ритм у стихов? Если везде больная аритмия
И вас лишь моя ревность так выводит? Одно к другому, я злится не устану
Когда-нибудь меня, убьёт чумы стихия
Тогда от этих строк и я… безвременно отстану…

Взлетят орлы с отрубленными головами, небо украсят прокисшим кармином
Петухи вскричат экзорцируя нечисть
Но некого уже, вера Тельцу склонилась клином
И думает, что уж она есть вечность!

Короны опадают по образу листа-самоубийцы
И разделяются между бомжей камнями
Судьба больше не нить, её сплетают спицы
И ткань ложится рваными слоями…

Меня вновь требуют в мокром пальто, на гитарном аккорде
Звук обезумел и шляется по углам, взрываясь в головах
Проститутки, что за напыщенный вздор, уже не в моде…
Как и игра в преферанс под портвейн на перекошенных скользких столах…

Дуэль уже, это стреляться с самим собой, за опороченную честь
Любовь к другому, так часто говорят, похожа на лесть…
Или на чью-то (зачем она нужна?) опаснейшую месть!

Зачем любовь? Зачем горят нам звёзды? И чувства, что такое?
Если не гормоны? Зачем мы дышим?
И вновь, и вновь, и вновь как в первый и последний раз, «Тебя люблю» услышим
Но поздно, где-то далеко, и где-то уже в поле…
Идя… идя вперед, погрязшие в грязи! И руки простирая
И крылья обнажая
Без перьев…
А там, в плену деревьев…
Там что-то умирает…
И так протяжно, нелепо и чарующе… вздыхает…

Я помню декабрь, я помню вокзал
И поезд там, тебя куда-то звал
Со мной… и от меня?
Не говорю, и не смотрю… виня…
Помню узоры на окнах и занавески
И город, салют, бегущие фрески
И отражение, тебя в окне
И мои чувства, море… на дне…
Помню январь. И поцелуи
Холодного ветра пронзительны струи
Петербург. Разговор, кто мы?
Ты для меня тепло зимы
Я для тебя? Стихи и…
На снегу следы и…
Молчание, за ним…
Мы не проснулись, но поспим…

Сегодня тепло и небо синеет,
Над странным взглядом моим.
Зимою оно, быть может, стареет,
Наводит седые слои.
Наводит и прячется текущими тучами,
Разводит стальные мосты,
Деревья мне кажутся невезучими,
Как постовые держат посты…
Весна же стремглав пронесется над
Скомканным, ещё не проснувшимся снегом,
И вытащит каждый скованный сад,
Своим поцелуем, своим оберегом...

Курю, снова под этим светом
Дым ложится на вуаль темноты
Каким-то чадящим цветом
Где-то, уже давно, скрежещут мосты…
Раскрывая навстречу руки
И звуки
Срывая… я не перечу… стуки
Поезда… шаг так далек
Ему невдомек
Как он далёк…

Всё обошлось и для меня
За ночью – ночь
Тихо звеня
Уходит прочь

Тень – я
Точь-в-точь
Та же, на рассвете марта
На закате декабря
Та же… со старта…

Я знаю, птицы снова летят
Скребут крыльями небо
Чего хотят?
Может кусочек хлеба?
Может лететь и просто
И просто…
Лететь
И так порой случается
Просто о чем-то пропеть
Точка! Строка кончается.

Если я болен, попроси, чтоб меня излечили
И я не буду уже с тобой
Если я цел, попроси, чтоб мне тело пронзили
И повесили где-то наверх
С запрокинутой головой

****** **** ******
**** **** ********
******* ******* ******
******* ******* *****
*** ****** *** ******
*** ***** ****** ******

За стихами уже ничего, забыл.
Академизм, роспись, дата, почерк
Я знаю, что воздух из лёгких уплыл
Своею рукой мне наставил точек…

Цвета все замолкнут, уйдут, распластавшись
На черном квартале года
Мне хочется плакать и растрепавшись
Думать… «Плохая погода!»

Дождь за окном, пляска тьмы в фонарях
(Я думаю, что ты… нет… ничего)
Пейзаж где-то там, в далеких краях
Где ветер зовет по имени – никого…

Так долго я улыбался, что и мне теперь
Настало! Настало! Время рыдать
Теперь, улыбаясь, я раненый зверь
И мне же пристало…
(Как ветер в далеких краях)
Кого-то… по имени… звать!

Ты мне сказала не-
хочешь-можешь-верь
Ты указала мне
Где для ухода дверь...

Ты мне сказала по-
стой-годи-шел
Беззвучно я плакал но
Со своего не сошел...

Ты мне сказала раз-
люби-озли-вернись
Я, за закрытием глаз
Тихо шепчу... снись!

Снова и снова, и снова
Я повторяю, дрожь
Снова, горю я, снова
Сердце, кричу, не трожь...

Поэта, кричу, не мерь
По серым будням и дням
Поэту, кричу, не верь
Скоро уйдет... сам...

Скоро завянет строка
Скоро, скоро, горит
Увидь... опадает рука
И эхо крик повторит...

Хочу раствориться в грозе,
Был и нет;
На выкрик мой, в вышине
Гром - ответ.

Хочу не познать себя
А если и... - вскользь
Хочу ненавидеть, любя,
Быть и не быть - врозь.

И трепет хочу срывать,
Скользящей звезды
Себя я хочу скрывать,
В раскатах грозы...

Век страданий и страдальцев,
День за днём и год за годом;
Век израненных скитальцев,
Устыженных небосводом.

Век распятых и распятий,
Ветки настежь раствори
И почувствую нож проклятий,
И, израненный, умри...

Он страдал, потом напишет
Сотню трепетных стихов,
Посмотрите, ещё дышит
И горяча ещё кровь.

Значит снова мы за дело,
Громким словом, наповал;
Сердце тихое задело,
Вкус стенания познал...

Век... Пороки опорочить,
Чистоту же - оболгать;
И стихами нам пророчить,
Ничего не знать...

Жизнь проиграна с рождения,
В общем-то, как и всегда;
Нет иного наваждения,
Чем разверстая душа.

Нет иного нам препятствия,
Чем от жизни, до конца
Обилеченное странствие
Постороннего лица.

Нет вокзалов, станций, пристаней
В винном погребе судьбы;
С каждым днём глаза всё пристальней
Вопрошают: "Где же мы?"

Ты слишком молод, говорит она,
И слишком чист - здесь привирает;
Я рядом, но, я так стара,
Увидят вместе - распознают.

И нас осудят и убьют
Любовь так просто осудить
Мне лучше не тебя любить
Хотя люблю, о том поют

Мои незрелые крыла,
Мои глаза, их закрываю;
Тебя я у тебя взяла
И никогда не возвращаю.

И, в общем-то, наверно, ничего;
Как и до этого и этот день минуло;
Весна. Быть может где-то и тепло,
Но небо снова серым затянуло.

Я чуял этот дождь, ещё на чистом небе,
Предвестник – запах, скоро он ушел.
На улицу из ресторана вытащили мебель,
Стоит и мокнет под окном.

Стоит и тихо распевает: весна! Весна идёт;
Вещь, очень может быть, так много знает,
И что-то в памяти своей несет,
И что-то скрипом ставен затевает.

Склоненная береза возле дома,
Распалась тихим шелестом ветвей;
Быстрее б листьев жадная истома,
Её сковала натиском цепей.

Скорей бы песен птиц заснувшая награда,
Вновь возродилась между криками людей,
И снова мне, в объятиях недремлющего сада,
Узнать, что там, за натиском цепей…

Жизнь такова,
Что нам скорее хочется закрыть глаза
Не наслаждаясь. Образность вещей,
Нам схожа с Янусом текущих дней…

Ветра преследуют ветра,
Не зная о тех призраках нутра,
Что в них, столь малозначно велика,
Как многозначность строк последнего стиха…

Я вижу облака,
Над ними то же, что и под;
Быть может и весна над небом такова,
Лишь только больше открывает рот…

- Я хочу исчезнуть и пропасть!
Он задумался в ответ, «что за напасть?»
- Не хотите чаю? Очень вкусный… вот чайник…
И закурил… - Говорят, что жизнь – предбанник…
И посмеялся… но задумчиво, протяжно
- А если так подумать… страшно!
Но даже дрозд поёт… Ему ведь тоже страшно…
Неважно…
Так или не так… какой вопрос
Вы знаете, на рынке как… товар ничто – важнее спрос…
Мигранты здесь, так вынуждены быть
А многим в голову влезает… Залезть в корабль и плыть
Как в старь… Но все цепляются за город, за дома и окна
За гарь…. Заводов…
А мне… (смеюсь) в кафе… подальше от тех улиц… в тепло и чай
Подальше от всех сводов
И как бы невзначай
Кого-нибудь касаться
И быть, а не казаться…
И с кем-то покурить… попить… с тобою… там остаться!
Поговорить… и от сего числа… и дальше…
Наслаждаться!
Как раньше…


Стих не греет! Это точно! Смотрите, случайно не согрейтесь!
Посв.

Я.
Не ваш
Не рядом
Посторонний
Дня
Этаж
Каскадом
Застекленный

В побегах старых деревьев
Меж крон и пороков, и слез
Отверженных средь селеньев
Краев обиталища грёз

Растоптан и взвит к небесам
Несет насмешливый крик
Средь полчищ, отец Авраам
Средь прочих один только Лик

Вне боя святой Люцифер
Опущен кропящий меч
Приглушенный всполохом зверь
Слова убивают речь

Стая дурная, птиц
Чует заветную плоть
Слёзы скошенных лиц
Губ разверстую злость

Старый Каин в углу
Прохудилось пальто
Говорит: «Я не лгу»
Говорит: «Я ничто!»

Люцифер со слезами
Бессознательных глаз
«Ты забудешься снами
Сон – лишь грани, алмаз…

Ты отвергнут, спасен
Снова в мыслях своих
Человечества стон
Убиенье двоих

Ты ничто, ты покров
Кожа, бледность змеи
Ты конец всяких слов
Удобренье земли

Пастырь или овца
Волк, оскалена пасть
Под надзором Творца
Всякий может упасть…»

Речи длит Люцифер
Насмехаясь шутя
Там оскаленный зверь
Ядом лживо разя

Улыбнулся, поник
Снова смех, снова грусть
Снова светит тупик
Снова слово: «И пусть»

Повелитель для мух,
Истязатель людей
Столько сложенных рук
Столько пролитых дней…

Вся мольба бесполезна
Не отмыть грязных рук
Зло, быть может, полезно
Средоточие мук

Зло чуть больше чем тень
От меча на земле
Ночь чуть дольше чем день
Мир подвластен зиме

Мир вообще без надежд
Скован, будто Тиран
Умных средь, и невежд
Уравнение ран

Боль одна, в неё вник
Люцифер и Пророк
Суд один, один Лик
И несущийся срок

«Не мудрее его
Не постиг я небес
Но, скорее всего
Человечества бес

Знает больше чем тот
Кто владыка вокруг
Как земли слепой крот
Я учитель и друг

Я тот свет, что сгорает
И несет собой ночь
Среди взмахов играет
Ветер шепчущий «Прочь!»


Философия зла
Изощренно легка
Лишь отведавший дна
Знает, небо – река

Лишь погрязший во мраке
Видит солнца лучи
Проигравшийся в драке
Видит где палачи…»

Снова меч вознесен
Снова пролита кровь
Кто-то снова спасен
Червь же роет свой ров

Снова смерть у доски
Катит кость по столу
Бренно ломит виски
Желчь подходит ко рту

Люцифер не умрет
Не сейчас, никогда
Ведь в дорогу зовёт
Опадая звезда

Ведь способно гореть
То, что мрак и что тень
Как костер может тлеть
Как закончится день

Как пробьется роса
И притушит угли
И займется гроза
В небе, где-то вдали

Только слёзы средь туч
Неуемно текут
Но пробившийся луч
Свобождает от пут…

Снова выкрик и бой
И Доре красок цвет
И диковинный рой
И созвездье комет

Снова павший горит
Обжигает дотла
А немой говорит
Лишь движеньем нутра

Снова глаз свой направь
На меня, Люцифер
И мечом ты восславь
Прохождение сфер…

Путник мерен твой шаг
Утопая в ночи
Проводник тоже враг
Говорит: «Не кричи!

И не бойся ступать
В Лимба хладный вертеп
Здесь отверженных рать
Хочет ввергнуться в склеп

Здесь горят огоньки
Шпилей мраморных гор
Неба тщатся куски
Посмотреть на простор

Это, холоден край
Это мрак, но здесь суть
Ведь не ад и не рай
Но иной, третий путь

Треть всегда посреди
Меж огнями и взором
И тебя, лишь пройди
Не обманет укором

Вот же пламя костра
Вот забвенье в груди
Вот обломки моста
Человека пути

Здесь останься, поспи
И постигни предел
Здесь не будет тоски
И бессовестных дел

Здесь лишь скука царит
И беседы в стихах
В небе гладко парит
Неизвестности страх

Здесь пророки кругом
Цезарь, Понтий Пилат
И гремит вдали гром
Вспоминая про ад

Но врата не дадут
Пути насквозь и от
Так и годы идут
Так и тащится год…»


Бог на старом кресте
Говорит невпопад:
«Сколько добрых вестей,
Скоро рухнет весь ад,

Скоро будет тот миг
Что сверкает зарей
…»
«Вновь раздастся тот крик,
Что терзаем Тобой!»

Люцифер перед ним,
Говорящий смеясь,
«Будет свергнут всяк Рим
И огромная пасть,

Поглотит и меня,
Поглотит и тебя,
Только в небе звеня
Серебрится гроза…»

Познай! Познай всех
Познай Адама и Еву
Познай первородный грех
Познай породивших химеру
Ищи святых и пророков
Под взором демона крыл
От истин, от самых истоков
До лжи, до тихих руин

Овец поднесенных в паству
Распятых на мрачном кресте
Познай склонных к тёмному рабству
Что тьма нигде и везде
Познай, где закончится смерть
И начнется убийство
Узнай, что благая весть
Темна и похожа на свинство

Увидь что точка в конце -
Начало новой строки
Узнай что демон в тебе
Только начало тоски
Узнай что ангел в тебе
Лишь ветер в согбенных храмах
Он тоже везде и нигде
Средь нас и во вражеских станах.

Не забывай о молчании
О тишине, о тепле
Душа не убита в страдании
Душа это всё… в тебе!

Местом больше, человеком – ниже
Звёздам дольше, государям – Ницше
Макиавелли морщится в углу
Пронзая нитку в стожную иглу

Я знаю, что политика безбрежна
В неё стихами даже не пролезть
Ма шер так поступите нежно
У вас под юбкой я утратил свою лесть

Унд мистер Фауст, перед вами на пороге
Я, трижды призванный, так мне войти?
К дверям, ключам ведут одни дороги
Но нам ни тех и не других, коль чуем – не найти…

Ключами вы гремите, слепой ключник
Но двери здесь от вас взмывают к небесам
Вы скажете Таро, отвечу – взбучник
Как Азаззело молитесь пескам

Крупа в пакете где-то в старой лавке
Есть нечто, что похоже на песок
Полегче, не прикреплена булавка
А значит, жизнь уже нажала на курок.

Среди руин дышать нам всяко легче
Среди того, что мрет, нам проще жить
Желание любить – так бесконечно
Как жажда тонущего, в последний раз, поплыть.

Я верю Фауст в Вас, но не в науку
Я вижу вашу ложь и вижу скуку
И гроб открытый пастью прямо к вам
Бог скажет – я вам это дам…

Бог это сумма или разность
Он чувство счастья, зла, и скуки
Он есть праздность
Агония веселья, плачь разлуки
И (по секрету) даже ада муки.

Везде и всюду, но чаще где-то на кресте
Так помолитесь и за мной, и с мыслью
О Христе…

Поэт не умрёт никогда
Хоть звёзды на небе погаснут
В душе любовь сохраня
Слова не звучат напрасно

Поэта… меня… тебе
Во власть потеплевших объятий
И раствориться в реке
От горестей и несчастий

Тебе говорю: «Люблю!»
И строки ползут ветвями
Я в сердце тебя сохраню
Укутаю теплыми снами

Поэту пристало гореть
И жаром своим помогая
Кто тлеет тому – пропеть
Иных больше слов не зная

Не зная ответов, стихов
Не в этом причина поэта
Но трепет от гроз и оков
С огнем, предвещающим лето

Устанет когда-нибудь он
Отверзнет себя от слов
И даже страдальческий стон
Уснет в обиталище снов

Но вспыхнет, придёт с весной
Строк новый, горящий порыв
Едва он услышит: «Ты мой!»
И снова гореть – не остыв.

Любовь это что-то вне
Вне рамок, стихов и книг
Так ярко он виден мне
Её непогасший лик!

Так ярко играют ветви
Созрели для листьев почки
Мы много ещё не успели
Чтоб скомкано ставить точки!

Мне так устало напевает, ещё не вставшая весна
Она средь облаков гоняет, колышет шагом небеса
Ветра чарующе пронзают, распахнутую ткань одежд
И счастьем вздох мой наполняют, и красят пьяностью надежд

Я снова в ветхом отстраненьи, среди непризнанной любви
Средь бури жалостном сомненьи, среди того, что дарит сны
Устал я тихо, невозможно, окинув взорами простор
Мне больно, трепетно и сложно, ведь ветер на расправу скор…

Я, может быть, любил, я, может быть, люблю, навзрыд
Упал, но вновь стою, и с этим ветром, может быть, я слит

Одной ослепительной вспышки, хватит, чтобы меня убить
Далекий свет на маячащей вышке, говорит кораблям подплыть…

Посвящается А.

Летит, золотится комета
Но долго не держит твой взор…
Ты снова – дорога без следа
Стоишь, созерцая простор

Полет – невозможно-легко
Воздух разряжен и стыл
Солнце всегда далеко –
Надежда Икаровых крыл

Лучи ловит шпилями храм
С бездушным смиреньем Паллад
Солнце где-то не там
Куда направляешь свой взгляд...

Мой бедный, несчастный Каин, ты так смертельно устал,
Ты мертв, изрублен и ранен! Зачем же так быстро встал?
Закрой свой проклятый сон, между горячим дыханием,
Тихий, ночной трепет-звон, не отвечает знанием;
Не суди других по себе, да не судим будешь,
Лучше нервно кури, хотя ты и так куришь…

Лучше звонко посмейся, как первый и самый последний бог,
И не молись, не надейся, за смертью не ждет эпилог;
Облики зла многогранны, сегодня ты стал рубежом,
Вздохи добра пространны, добро прикрывается злом!
Благое всегда на грани, природа – всегда Тиран,
И слово поднятой длани, наносит множество ран.

Росток всегда разрывает, покров, почву и плоть,
Душа человека – страдает, разум – рождает злость.
Разум всегда оскален, взмах крыльев – терпкий шиповник,
Холоден, будто равен, будто судья и виновник...
Мой бедный, несчастный Каин, всегда будет проклят твой дар,
Но мы то чтим, мы то знаем, ты просто ужасно стар…

Природа всегда вопреки, чувству, любви, дыханию,
Движение темной руки, нож это есть познание;
Ты первый кумир изгоев, брошенных и отвергнутых,
Ведь даже Ковчег Ноев, не помнит в пучину ввергнутых;
Ты помнишь их имена, помнишь крики оставленных,
Ростки убьют семена, рождая детей отравленных.

Ты первый рушитель закона, забудь Адама и Еву,
Преступник против престола, подвластен звериному чреву;
Кровь порождает кровь, костер созидает дым,
Во власти природных оков, Рим убивает Рим;
Отринув главный закон, презрев чудеса и меру,
Ты растянувшийся стон, породивший химеру…