Маленький мальчик,
Заболевший цветами
Он устал искать ключик,
Днями, ночами

Мальчик гниёт,
Среди черных прутьев
Страшен их гнёт,
Но не согнуть их

Гитара и водка,
Друзей больше нет.
Перец и ломка:
Все что есть на обед

Красный цветок,
Бежевый шарик,
По венам, как сок
У жизни есть график

Агрессии море,
На улицах бренных
Все мечтают о горе,
В стенах его серых

Бледный изгой,
Плачет в коробке
Проигранный бой,
В бессмысленной гонке

Взмолил о поддержке
Ребенок войны,
Повесился прежде,
Чем поняли вы

Красный цветок,
Бежевый шарик,
По венам, как сок
У жизни есть график

Я - сын порочного общества,
Но я посвящаю ему соннеты,
Такие мрачные как водка "Хортица"
Пускай временами нелепые

Я - сын порочного мира,
И я заблудился среди безрассудств,
Где ценнее цветов, лишь секира,
А Земля умирает от наших кощунств

Я - сын заразной темноты,
Что манит нас, как мух на огонь,
И сын проклятой конопли,
От которой такая ужасная вонь

Я - мразь для высокого общества,
Они пускают меня по кругу как мяч.
Для них говно - любой плевок моего творчества,
А слышу я только:"Всё будет хорошо, сынок, пока что не плачь"

Над религией мыслят так много людей,
Забывая о самом банальном.
У неё есть так много путей,
Что от части она аморальна,

Ведь любое дитё в наш век понимает,
Что забыто привычное виденье Бога:
Коль другое мышление - каждый рает
И пытается сделать тебя скоморохом

Но создание дэв, очевидно, за нами,
Ведь мечта и кумир - демиург.
Единит совокупности вер - искупленье слезами,
В противности - ад, или смерть в кругу центрифуг.

А причина тому - не обдуманный страх;
Конституция - куция,
Но меня интригует моральный устав,
А не жизнь как дистрибуция

Город поделен на части астрала
Для улиц вандал пишет поличия
Лабух печально поет для хачкары
Плесенью веет от жертвы полюции

Сотни дорог-носоглоток
Пачкают четверо лап
Рот-полиглот куртизанки
Затемно ищет свой кляп

Повесть Москвы удручает
Серость, тоска и размах
Пол населения - Массаи
Стержень души и размяк

Я обнищавший подросток,
Блудный гуляка страны.
Грязь и война - мой апостол
Мечты, лишь пошлые сны

Осень опять раскидала свои украшения,
Золото кинула, грязи назло.
Солнце хоть светит, но ждёт истощение,
Тучи угрюмые взяли в кольцо.

Изморось падает лезвием бритвы,
Грубо изрезав стены домов.
Капли рисуют тоскливые ритмы
Стуком по крышкам гробов.

Листья упали, остались дубины
Криво стоящим рядком.
Ласковый холод окутал квартиры
Гречневым колким щипком.

Птица летит, над людьми насмехается,
Небо покорно, сугубо, для них.
Стоя на грязной земле, вдохновляемся,
Небо для нас как триптих

Спасибо, крыша, ты научила меня жить;
Ты показала мне узоры мироздания,
Провела меня по городу как гид,
И прогнала все колебания.

Открыла ласковые окна горожан,
Но зановесила подвалы мертвых;
Проткнула душу ятаганом,
Запачкав стены борта.

Спасибо, крыша, ты многим подарила смерть,
Ускорив чувство ожидания,
Минув десятки глупых жерт,
И перебив дыхание.

Но крыша, ты меня спасла,
В живых оставив, буд-то небо,
И все мосты горят дотла,
Пока у нас с тобою репо

В ритме вальса скачет камень,
Опять испортив новый лист.
Кирпичный дух квартиры замер,
Исполнив мой ночной каприз.

Кракен светом вниз свисает,
Ругань мрака нам мешает спать.
Тень часов - старинный гаер,
Стуком ритма строит сонный гать.

Один лишь я и сотни нимф
Горят огнями небосвода.
Уродлив хим, на нем есть нимб,
Сто первый раз терзает до восхода.

Каюсь я, а всё одно же:
Грязный лист, полно грехов,
Ночь бежит клинком по коже,
Гуляя где-то меж усов.

Голоса в хрущёвских домах говорят мне: "пей",
Повинуюсь, без восклика радости полного чувств.
А потом электрический, желтый огонь фонарей
Удивляет меня как услышанный первый раз блюз.

Замирая испугом картины Эдварда Мунка,
Лицезрея себя по макушку в кровь земляков,
Утекая под землю своими кровавыми слюнками
Я способен сказать только несколько слов:

"Поэтичная рожа моя - не моя, что досадно"
Написать бы, конечно, мне строчку о тяжести наших деньков,
Но пока нужно выпить бутылку до дна
И не париться, думая над размером стишков

Гуляя по улицам, точным и ровным, до сблева,
Видя промышленный ужас, раскинутый вдаль.
Падала фреска с дома, как будто икона,
Я лицезрел ее бликом священный грааль.

Запахом старого чувства модерна в лёгких,
Падал коричневый, едкий осадок,
Павший на стены копчёной берлоги,
Между которыми синим упадком раскинулись сотни закладок.

Сколько же лет я не мог осознать Россию,
Пьянки, разврат, безработица, страх бытия.
Всю эту сложную перепетию,
Были все это лишь зеркала.

Крапалем изуродован куртки рукав,
Преисполневший ад позапрошлой зимой,
Столь холодной и снежной, что мутный мой глаз
Удивленно запрыгал черной дырой.

В кормашке глубоком остались следы,
Заточенные модною ветошью марки.
Там виднелись совсем уж другие миры,
Которые делали мозг мой огарком.

Замкнута лампа среди сыровато зеленых стен.
Прямо по центру коричневым бликом играет земля,
Павшая, гордо с ног в бою перемен,
Сильно израневшись, хрипло сипя.

Возле героя стоит табурет древесного цвета,
Связанный робкостью своей сущности,
Он понимает, что предки его это пара мамбетов;
Их же родителей сложно найти из-за кучности.

Пятнышки жира и грязи смотрят в спину,
Буд-то бы осуждают меня за проступки;
Словно в детском саду мочевина идет в штанину,
Ты в испуге пытаешься вспомнить, как унизить этих придурков.

Лампа погасла.
Больше не страшно.
Веревка сильно сжимает горло.
Грязь продолжает падать на пол.

(Посв. Вадиму Смирнову)

Вы можете представить сотни древ?
Цветы в узорах вечного страдания;
Напевы, ангельские сказки дев,
В которых есть мотивы внутреннего осознания;

Раскатистая ива у реки голубоглазой,
Что молча топит странников наивных;
И он... Уродливый, печальный, седовласый:
Хозяин сада, герой всех деструктивных;

Мужчина позовет всех нас с собой,
Но ты, мой дорогой, не соглашайся,
Ведь поведут тебя пустой дорогой затяжной
И бросят в землю по-хозяйски.

Есть сад другой, не пафосный, но близкий;
С красивыми цветами... Хоть простыми.
И пусть тропа имеет склизкий путь,
С препятствиями вековыми-ледяными.

(Посв. Ирине Сергеевне)