Как лист увядший, отрочество скрылось,
Не дав рукой взмахнуть на прощанье.
Сижу, ловя былые отблески,
Но воск свитков истлел в куреньи.

Сажал светила — двенадцать древес,
В чертогах стужных — одни хворостины.
Листаю пожелтевшие листы —
В параллельных мирах всё те же дети.

Река умчит ладью сквозь тысячу гор,
Пока поймёшь — весь век переплыли.
Смешно: сажал я небосвод цветной,
Но даже дня не озарили эти зёрна.

Чем жарче ждёшь, тем страшней ждать,
В ладонях — лунный пепел.
Рвался из клетки, но вновь
Волна грязи бьёт о колени.

Вот мальчик в белом меж цветов пройдёт —
Не я ль, не снявший шапку перед жизнью?
Если б переписать судьбы чертёж —
Была бы хоть строка золотая?

В конце концов, в горнило дней попадём,
Шелкопрядом в цикле утрат и вечеров.
Когда ж подслушаешь дождь у окна —
Поймёшь: зелёная пора весит как свинец.

Век мой, ладья, до каких времён?
Уйдёшь, как кит, в морскую бездну.
Звёздные костры на дне зрачков
Полуночным светом жгут магнолии.

Нынче я — тушечница нетронута,
Чёрная тушь — что иней на свитке.
Огни городов, реки и хребты —
Лишь комментарий к плаванию жизни.

Закат дрожит в сечевых ранах,
Степь хоронит златогривых коней.
Над Днепром прорастают обломки копий,
Словно свечи перед ликом Твоим.

Мы хранили византийский свет
В кольчугах, пропахших полынью.
Но латинский крест разорвал хоругвь,
Что реяла над святою Русью.

Ягелло в польской короне
Топчет клятву, данную у гроба.
А литовский меч, что был братом,
В спину бьёт у Карпатских склонов.

Три креста на нашей ране горят,
Три реки уносят последний вздох.
Но в снегах не умрёт эта боль —
Белым пламенем в славянской крови.

Листва рисует на окне узоры,
Иней расшил стены узорной пеной.
Притихли у воды под сенью ив простые дома.

Луч утра занавесь задел косую,
И дальние холмы в зелёной дымке
Сливаются с резным карнизом в ясной вышине.

Уж горы и вода мне будто бы знакомы,
А на отмельной глади — силуэты
Рыбачьих лодок, что застыли в медленной истоме.

Всё манит остаться: бамбуковый шелест,
Родник с хрустальною водою, скалы,
Что дремлют в дымке, опьянев от солнечного света.

Озёрный свет не скрыть ветвистой вербой,
Что осыпает вдаль и вширь летучим пухом,
Ивовым кружевом дрожит в прозрачной колыбели.

Вода и горы в нежной дымке тают,
Сливаются в лазурное сиянье,
Что ореолом чистым озаряет всё на земле.

Челнок скользит, волну слегка качая,
Среди камышей вдруг взметнулись в небо
С испуга стайки диких уток, скрытых зарослями.

А ночь? — Луна над головой сияет,
Серебряным потоком разливается,
И до краёв весь мир лазурным светом наполняет.

Когда ветра с востока шепчут шаманский напев,
И в дыме костра рождаются лики духов,
Я слышу, как эхо идёт сквозь тайгу и хребты —
Это предки зовут не в рай, а в путь.

Не для рая душа, а для вечного странствия меж звёзд,
Где олень золоторогий пьёт из озера-чаши зари.
Там Утку-Праматерь поёт у огня племя,
И в бубне время стучит, как сердце земли.

Не нужны мне врата из жемчужин и хрусталя —
Мой храм — это ели, склонившиеся над рекой.
Когда придёт срок, я стану синим оленем во тьме,
И уйду в глубины, где танцуют огни.

Взглянула обезьяна в синеву — и вмиг прозрела.
В детстве поры каменный нож наточив,
Пламя в медных котлах и железных треножниках взревело.
«Когда ж громовую стихию мы усмирим?» — вопросили их силы и крик.
Лишь сотни зим и знойных лет пролетели.
На земле улыбке редко найти уголок,
Войны тучи затмили светило, мрак без предела.
Но вот уж ночи край, и Млечный Путь — как поток.

Восстали рабы — громом грянул набат, содрогнулись утесы.
Царей божественность — обман, что путников ввел в заблужденье.
Сколько героев явило мощь и красу?
Разин, Пугачев — их имена прогремели, как гром.
Но Ленин воззвал — и рухнул трон, исчезло бремя гнетущих оков.
Еще не допета песня, а мир уже озарен заревом вновь.