Медный вечер окутывал город толпой,
Жёлтый свет разливался на улицы.
Этот воздух даёт мне понять, что живой,
Хотя ноздри забиты и сужены.

Вой железного змея, иль писк, или стон,
Что по рельсам тела перекатывал,
Разорвет мою связь с социальным холстом,
Что солярный свой глаз закатывал.

Мне ещё раз вдохнуть бы, увидеть отсвет
От окна, что растёт через улицу,
Но забрал кислород едкий дым сигарет,
И змея заставляет прищуриться.

Змей проглотит меня, растворит, убедит
В том, что времени много останется,
Но секунды в минуты, минуты в кредит,
И события дня размываются.

"Посмотри на меня, – мне прошепчет гигант, -
Мною карты давно все исчерчены.
Я – металл, монолит, скован я на века,
И не ранят на корпусе трещины".

"Но твой путь предначертан. Из стали кишок
Твоё русло, людьми обозначено.
Даже сталь без души имеет свой срок,
Это каждому в мире назначено".

"Мальчик мой, ты так глуп и так слаб, погляжу!
Я дарю жизнь поэмам и песням.
Человека увижу – его не щажу,
Пусть размазанный будет по рельсам".

"Ты смеешься над слабостью тела людей,
Ты величием собственным полнишься.
Вырастаешь среди людских очередей,
Ведь без них никому не запомнишься".

Я приехал на станцию, вышел во тьму
Из желудка змеи, что распорот.
Отдаю свою сущность в ночную толпу,
И мной вновь завладел целый город.

Шаг за шагом, панельки, фонарь, светофор,
И деревья под ветром шатаются.
Я иду, ощущая вселенский укор.
Это время мною питается.

Меняя боль на боль,
Чтоб избежать преград.
Как станет хуже некуда -
Тогда пойдёт на лад.

Я видел кто умер, и тех, кто остался.
Я видел кто бросил, а кто не сдержался.
Я видел комедию, ужасы видел.
Я видел отчётливо. Петька - не видел.

Но Петька увидит, спустя пару лет,
Как зубы гниют, и как рвётся пакет,
Как кровью из лёгких ударит в ладонь,
Как в собственном теле остынет покой.

Увидит как ложка сбегает из рук,
И как повернётся спиной лучший друг.
Увидит как в тридцать начнёт от стареть.
И, наконец-то, увидит он Смерть.

Человек, что был создан по образу божьему.
Руки и ноги, две пары конечностей.
Сядет в лесу и как раньше, по прошлому,
Думать о человечности.

Как Она улыбалась, и листья шумели,
Кошки скреблись от наигранной лестности.
Помнишь как в детстве играть мы умели?
Помнишь наивные месяцы?

Смеялись, кричали, чуть что - сразу к маме.
Разлук расстояние - две лестницы.
Взаправду искали сокровища в хламе
И хвост у Большой Медведицы.

Мне бы любовь,
Мне один лишь кусочек,
Что, на язык
Положив,
Рассосётся,
В секунду развеется
Пеплом.
Полем искал,
Перекопанным
Сотнею слов,
Для неё,
Недоношенных
Западным
Ветром.

Вот она!
Приторно-сладкая,
Терпкая,
Разная самая,
И ни рубля,
Ни копейки не стоит,
Дешёвка.
Может быть я
И хотел бы
Почувствовать вкус её
Заново,
Но отрубила язык
В прошлом мне
Мышеловка.

Можешь забрать все мои амплитуды любви,
Можешь собрать воедино всех чувств моих воск.
Если погасну, прошу, ты меня забери,
Запеленай мою душу в очей своих лоск.

Всё меньше удивляет амплитуда
С которой мир качается слепой.
И каждый день, как будто бы простуда
Овладевает тяжкой головой.

И что-то вдруг опять затихли мыши,
И до того отчаянно плюют
На произвол. И слышно как на крыше
Они слишком отчаянно поют.

Плевать, что наша жизнь, порой, убога.
Плевать, что пара дней и вновь запой.
И чёрт бы с ним, что нету больше бога
Ни в сердце, ни над головой.

Здесь серый дым – культуры извержение,
И доброта – не более, чем сон.
Здесь страшно присмотреться в отражение,
И в норме слышать ночью боли стон.

Закрыть глаза и, затаившись, мимо
Ползти, когда потерянных клюют.
Плевать, что наша жизнь, как пантомима.
Спасите наши души и уют.

Не мне решать что есть добро, что плохо,
Но сердце засыхает от тоски.
Нас всех ведёт прямейшая дорога
За солнцем вслед. Не потому, а вопреки.

Кругом враги, инакомыслящий – Иуда.
И слёзы каждый день текут из глаз.
Здесь каждый день летит в любовь посуда,
И искренность – губительный коллапс.

И что с того, что мы уж еле дышим?
Если нырять, то только с головой.
Но вот опять молчат на крыше мыши.
И кошки запоют наперебой.

Язык обеднел со старин,
Сложнее понять земляков,
И я достаю из штанин
Словарь иностранных слов.

Мне останется только пешком ковылять
В то место, где жили отбросы.
Я не буду бороться, не буду стрелять,
Не буду слушать вопросы.

И когда-нибудь солнце погаснет совсем,
И настанут извечные зимы.
Замёрзнут все краски, не сможет ничем
Художник писать картины.

И в заложниках длинных рубах рукавов,
Обречённый остаться на месте,
Никогда не познаю я тех берегов,
Что хотели увидеть вместе.

Мои руки синеют и воздуха жаль
Выдыхать из грудной пластины.
Я смотрю на людей, я не вижу их взгляд,
Лишь только замёрзшие спины.

Только лишь взор луны попадает в окно,
Распадаясь на лучики света.
На кого она смотрит — всем всё равно,
Все спят с самого́ обеда.

Один я наблюдаю, глаза не сомкну,
Сон смывая холодной водою.
Этот белый кружок греет душу мою,
Что того, глядишь, снова завою.

Если солнце мертво, но осталась луна
Значит это кому-нибудь нужно:
Бесконечная ночь, синий свет, полутьма
И Селена, что так равнодушна.

Я в какой-то момент потеряю свой дом
И лишусь доброты до конца.
Как бы ни было жаль, мы остались втроём:
Лёгкость, быт и я.

Свинцовым одеялом мы накроем свободу,
И блеск в глазах мы спрячем под двойное дно.
На наших пальцах время стерло позолоту,
И в голове большое пятно.

Наше прошлое - мутные пятна,
Что так любят во снах к нам являться.
Мы забудем, потом и стократно,
Но пока - продолжаем стесняться.

Мне спокойствия, ныне, не видно,
Я то здесь! А оно в Зазеркалье!
Было подло, нелепо, обидно,
И я бил по осколкам морали.

Несмотря на количество трещин,
Уверяю, не нужно бояться.
Да, я пробовал страшные вещи,
Но чтоб знать от чего избавляться.

И мне это смятение знакомо.
То - забытая богом страница.
Я у вас забираю слово,
Чтобы собственным горем напиться.

Я, стакан за стаканом лакая,
Избавлюсь от лести покрова.
Это всё моя жизнь, вот такая,
И, коль надо, пройду её снова.

Я слышал колокол в лесу,
Он в ссоре с тишиной,
Вгрызаясь в лесополосу,
Он говорил со мной.

Раскатным эхом средь берёз
Он распугал зверьё.
Он даже имя произнёс,
Но имя не моё.

В нём нету букв и нет слогов,
Лишь только громкий звон.
Мне нету дела до богов,
Но сердце рвётся вон.

А колокол, что бил в висках,
Всё продолжал звенеть.
Дрожа в божественных руках,
И разбивая медь.

Он восхвалял лесной предел
И сочность диких клюкв.
Он дифирамбы лесу пел,
А мне - твоё имя без букв.

И все они мертвы! Ты слышишь? Все!
Все те, чьи песни плакать научили.
Все те, кого включал навеселе,
И те, кто пел о том, как "жили-были".

Их слёзы были солью наших слёз,
А радость их дарила нам улыбки.
Они спасали нас от тёмных грёз,
И разрывали связки без заминки.

Под звонкий бой гитар летят слова,
Что эхом раздаются из колонок.
Их совесть и избита, и чиста,
А разум их - потерянный ребёнок.

В восторг мог привести один лишь взгляд,
Запечатлённый вечно в кадре плёнки.
Они уже на сцене не стоят
И не смеются матами в гримёрке.

За нотой нота, за аккордом - два.
Am, Em, что нужно для искусства?
Лишь только муза, сцена и слова,
Что даже мёртвого заставят верить в чувства.

А в окружении все твердят до одного:
"Ведь их так много, просто выбери любого".
Ну ладно мёртвые, им впредь не до того,
А ты попробуй довести до слёз живого.

При чём не песнями про грустную любовь!
Не просто вывалив на суд свои страдания!
Пытаясь выдавить хоть строчку, вновь и вновь,
Мы до сих пор способны лишь на подражание.

Забытый гений, обречённый вечно выть,
И своим голодом проглатывать динамик.
Когда порвётся та невидимая нить?
Когда перевернётся календарик?

И все они мертвы. Ты слышишь? Все.
Все те, кто жил, не зная чем заняться.
Все те, кто провисел на волоске,
Но, даже так, не забывал смеяться.

За сонмищем глупых проблем,
За снопом того, что болело,
Когда раскрою́сь я совсем,
Ты свяжешь мне новое тело?

Если долго смотреть в бездну - она посмотрит на тебя.
Значит ли это, что на тебя хоть кто-то посмотрит?
Потребность в саморазрушении появляется не с проста,
Ведь если ты испортишь себя - то никто другой уже не испортит.

Первый шрам на теле появился ещё в детстве,
Я тогда упал на лестнице и разбил колено.
Второй шрам появился, когда я ударил по ножу,
И навсегда в моей памяти застыла эта вена.

Но шрамы - признак зрелости, они украшают мужчину.
Во всяком случае, так говорят люди без единого шрама.
Я долго искал, но так и не смог найти причину
По которой люди ткут истину из обмана.

Но это всё случайности, неосторожные действия,
Ведь я никогда специально не наносил себе вред физически.
Но есть и другие, и таким образом, в последствии,
Один подсел на порошок и умер, практически.

Другой душил себя цепью, добытой где-то на мусорке.
Он просто не знал как иначе справиться с теми эмоциями.
Ещё один просто одумался и нашел утешение в музыке,
Хотя до сих пор не нашел своё место в социуме.

Ты разрушаешь себя когда всё и так разрушено,
Таким образом отдаешь дань каким-то былым страданиям.
Но это сомнительный вариант для поисков всего лучшего,
Зато он отлично сочетается с целями самопознания.

Вообще, если подумать, то самопознание - штука весьма интересная.
Философы всех времен пытались понять что нам с нею делать.
Теория Марка Аврелия самодостаточная, но пресная,
А эйдосы Платона слишком размыты чтоб о них ведать.

Я думаю так - познать себя - есть суть - умереть, как личность.
Я мыслю, следовательно, существую сказал один умный дядька.
Но что есть мышление, как не познание себя, запертое в цикличность?
Я живу пока где-то во мне есть хотя бы один элемент недостатка.

Неизбежность жизни заставляет ловить момент здесь и сейчас,
Ты живёшь потому что нет выбора, при рождении не спросили.
Задаваясь вопросом: "а что есть жизнь" каждый день, каждый миг, каждый час
Есть риск сойти с ума, так что не думай о чем не просили.

И всё таки, саморазрушение, это не только бритвы на коже,
Размышления о смысле бытия могут вредить похлеще порезов.
И если ты думаешь так же - значит в чем-то мы очень схожи,
Как минимум, нам не нужно посещать по эмпатии ликбезов.

Кстати о ней, эмпатия, ведь, ещё один вид селфхарма.
Возможно, даже, один из худших, ведь мы её не выбирали.
Эмпатам воздастся лишь только если существует карма,
В противном случае, останется лишь страдать за то, что страдали.

Наверное, нужен какой-то итог, какая-то суть этих строчек,
Но вряд-ли мне будет под силу найти пару семечек в этом ворсе.
Запомните только, что жизненный путь состоит из тире и точек.
Мы крошим себя, позабыв нашу речь. Мы - азбука Морзе.

Пишу письмо, поддавшись, вновь, испугу,
Ведь мы живём в столь хлопотном владельце.
Позволь взять слово не вредить друг другу.
От: Чистый Разум. Для: Товарищ Сердце.

Тяжёлым горем не укрыться,
Оно раздавит и металл.
Хотелось с тьмой в едино слиться,
Но громкий стук не позволял.

Он выдавал во мне живое,
Брыкаясь в лунной синеве.
Послушай! Что это такое?
То сердце билось в тишине.

Да, это сердце! Вот же! Дышит!
Гоняет мне по венам кровь!
Как в детстве, когда средь детишек
Искал друзей, врагов, любовь.

А что теперь? Я меланхолик,
Что бесконечно гладит шрам.
Но мне приятен смех до колик,
И даже грусть от старых драм.

Я помню жизненный отрывок,
Что кровью вклеен в переплёт,
Но сколько было в нём улыбок!
На много радостей вперёд.

Мне память врёт, и не краснеет,
Что жизнь - одна сплошная боль.
Но трезвость разума согреет
И разожжет в груди огонь.

Да, было множество моментов,
Что впредь остались тяготить,
Но из отдельных элементов
Я собираю слово "жить".

Я в детстве, отрочестве, ныне -
Один и тот же человек.
И в сердце, как в своей святыне,
Найду ещё один отсек

Для вас, для города, для леса,
Детей, что склонны к озорству.
Я верю, в сердце хватит места,
Оно большое, не порву.

Я знака ждал, хоть в паре сообщений,
Искал твой лик в толпе простых зевак.
Но время шло, и нет оповещений.
Ты не пришла, но это тоже знак.

Нет, не поймут благородные дамы и сэры
Ка́к сложно ждать нашей встречи с терпением Будды.
Думаю я, что, как раз, для того шумеры
Время придумали - чтобы считать секунды.

С тех пор, как стал с собою честен
Мне перестали сниться сны.
Мой хрупкий мир - он слишком тесен,
Его отдам за полцены.

Мне до сих пор претит всё злое,
Хоть нету чистого добра.
И нет давно того покоя,
Коим владеет детвора.

На место детского задора
Пришёл осмысленный расчёт.
И не осталось, впредь, такого,
Что крепко за душу берёт.

Хотя имеются явления,
Но безустанно жаждут кровь.
Их знают все, без исключения:
Наивность, искренность, любовь.

То - лжепророков добродетель,
Ведь нам сказали, что добро
Нужно как взрослым, так и детям,
Но взрослым ведь не до того.

Взрослые учат быть хитрее
И никому не доверять.
Коль есть возможность, то скорее
Себе побольше загребать.

И мы гребём! Машину, дачу,
Аспекты материальных благ.
И твоё сердце! Так, в придачу,
Чтобы воткнуть в него свой флаг.

Чтоб каждый видел - этот бедный,
Слепо влюблённый индивид,
Не просто есть в этой вселенной,
Он мне сейчас принадлежит!

Но вот закончилась фиеста,
И заберите этот срам.
На сердце нет живого места
От колотых флагшточных ран.

И эта злая беспощадность
Ежесекундно жрёт людей.
Всё наша алчность и жадность
В различных видах отраслей.

Но, что ж, тирада затянулась,
Пора и честь, пожалуй, знать.
Здесь правосудие поскользнулось,
Покой оставлен умирать.

Я буду кроток и любезен,
Остановлю поток из слов.
Кому тут будет интересен
Поэт без имени, без снов?

И пусть судьбой в изгнание сослан,
Но нас учили, что добро
Нужно как детям, так и взрослым,
Но им, увы, не до того.

Прости, мам, но твой мальчик вырос.
Не бойся, прошу, не скучай.
Все старые вещи - на выброс.
Прости, привыкай.

Ему бытиё интересней,
Что скрыто в осколках зеркал.
Прости его, мама, за песни,
Что он тебе не посвящал.

На вырост оформилась грубость,
И нету твоей в том вины.
Прости за надменную трусость
Сказать хоть бы слово любви.

Ты злобу с покоем встречала,
Пытаясь нести этот груз.
Он мог бы начать всё с начала,
Но дорог вид нынешних уз.

Ты, жизнь его оберегая,
Забыла про крылья свои.
И, может быть, не было б рая,
Если б не дом, где ждёшь ты.

Я не готов вновь простыть одиночеством,
Буду болезни лечить твои, каждую,
Только на веки стань моим творчеством,
Только улыбку дари свою гражданам.

И этот брод не пройдешь, не проскочишь, ведь.
Мне б полететь, но и крылья разорваны.
Из своих слов ты построишь помосток средь
Вод, что бушуют различными формами.

Если напьешься - пришлешь сообщение?
Или хоть буковку тонкими пальцами?
За свою трусость мне нету прощения,
Страхи давно стали здесь постояльцами.

В сердце эмоции кружатся, бесятся.
Искренних чувств все склады разворованы.
Мне на катрен выделяют два месяца
Мысли, что в миг обратятся воронами.

Кто-то съел свет твой, пропитанный слёзами,
Все твои шрамы сложив галереею.
Мне бы твоими насытиться грёзами,
Пусть даже спичкой, предаться горению.

Мне б осветить каждый угол заброшенный,
Вычистить дом, что завален снегами.
Если, конечно, твой голос взволнованный
Мне разрешит прикоснуться губами.

Ты извини, что я лезу без повода,
Ведь мы любовь обретаем в прощении.
Может быть ты и не чувствуешь холода.
Может быть я здесь нуждаюсь в спасении.

Пусть кровь надышится той болью,
Что выбрали, отнюдь, не мы.
Всё начинается любовью,
И всё закончится в любви.

Взгляд в родные глаза опущу,
В них я вижу стеклянную гладь.
Ненавидь меня, только, прошу,
Не смотри так, мне нечем дышать.

Я зол на современные порядки,
На чувство справедливости глупцов.
Я зол на своевременные прятки,
Искали сердце, а нашли засов.

Я зол на уподъездничьих старушек,
Чьи фразы рикошетили в висок.
На острые шприцы среди игрушек,
Закопанные пьяницей в песок.

Я зол на факт создания палимпсеста,
Что вычеркнул истории куски.
Я зол на проявления протеста
Того, кто не познает вкус тоски.

Я зол на грехопадничество в рясе,
На беспричинно вздёрнутый курок.
Я зол на беспорядочные связи
Того, кто в сердце вечно одинок.

Я зол. И только в этой злобе
Сжигаю свои страхи, как в огне.
Я разозлился, будучи в утробе,
И успокоюсь, лёжа на одре.

"Пей мою кровь. Если хочешь - всю выпей.
Выстрели в спину и выбрось с крыльца".
В этих иллюзиях и архетипе
Нету другого конца конца.

Седая ночь сверчков душила.
Не дать отпор, разгромлен фронт.
Ведь даже солнце завершило
Последний шаг за горизонт.

Тут слишком много траекторий,
И ты на каждой промолчал.
У не рассказанных историй
Всегда трагичнее финал.

На звук серены неотложек
Придёт сочувствующих рать.
А я смотрел на драку кошек,
Не зная как мне их разнять.

Наш мир, составленный из блефа,
Плевать хотел на третий Рим,
А тот, кто раз увидел небо -
Всенепременно стал другим.

И путь, что кажется фальшивым,
Не приведет к скоплению благ.
Мне стоит выбрать "быть счастливым",
И это мой последний шаг.

Моя кошка залезла в пакет от вещей,
А я одиночеством слеп.
Вокруг меня сотня надёжных друзей,
А у кошки лишь я и пакет.

Теперь время намерений твёрдых,
Достаточно клятв пустых,
Ведь мы жизни учились у мертвых,
А плакали из-за живых.

Лунный блеск твоих очей
Потухает на ветру.
Сколько искренних ночей
Забывается к утру.

Сколько сказанных мной слов
Разлетелось не впопад.
Этот мир, порой, суров,
Но жить в нём я очень рад.

Сколько ран в твоей груди?
Сколько денег на счетах?
Разотри и разорви -
Может быть отступит страх.

Сон зовёт меня вперёд
И бьёт тяжестью оков.
Сколько лет уж сердце врёт?
Сколько в сердце голосов?

О, как заманчив свет зари,
Но мне им не вздохнуть.
Я конь на поле три на три,
Мне некуда шагнуть.

Брошенный пёс, лежит, умирая.
Собак никогда не изгоняли из рая.
Любой человек имеет привкус подвоха,
А пёс был с тобой от вздоха до вздоха.

Зажатый стена‌ми и чувством вины -
Так маленький мальчик вернулся с войны.
Войны безоружной, без пик, без стволов.
В ней битвы из ругани, криков и слов.

Он слышит дыханье и чувствует жар,
И, вдруг, чей-то возглас, луч света, удар!
А после, беспечно: "Ты, что же, не спишь?
Какой же ты глупый... Не бойся, малыш".

А он не боится. Он дюже подрос.
Ещё не держал он в руках папирос,
Но, поданый жизнью, усвоил урок,
Он знает когда замолкать надо в срок.

Он знает когда стоит сжать кулаки,
И как различить чьи за дверью шаги.
Он смотрит за спину, он понял без слов
Глухие секреты панельных домов.