Пархает снег .Тепло . Февральский вечер.
Белым бело ,на горизонте ночь..
Стою ...открылась дверь..иду на встречу...
Смотрю и как всегда по телу дрожь...

Приятная манящая улыбка.
С прищуром светлый яркий взгляд.
Стоит...,как нимфа.... я же ,как мальчишка,
Внутри от взгляда был слегка зажат.
Стоит она в сибирском одеянье
По зимнему укутавшись тепло
Готовая на долгое гулянье
О мона ми,ты как с небес сошло...

Идём....беседуем о прошлом,
О детстве, о давно минувших днях..
О том ,как не легко быть взрослым,
И что не нужно верить новостям...
О всём и не о чем,...о правде,
Перебирая в темноте слова...
Шагаем медленно по этой серенаде
В попытке поиска родства...

Снег падает....кружась над нами ...
Она чуть впереди я позади...
Признаюсь, тайно любовался вами..
Сгорая от стыда внутри...

Проходит время...ночь близка..
Мы вновь у твоего подъезда.
Прощанье, горечи тоска
И сердце не находит место.
Мы смотрим вновь глаза в глаза
И как сказать, увы не знаю...
И искру в сердце не гося
Обнял,прижал,...уже скучаю)))

Каков он, русский человек?
Душа, открытая ветрам,
Что прожила нелёгкий век
И не сдалась своим врагам.

В его глазах – озёрный лёд
И летней ночи синева.
Он верит, любит, терпит, ждёт,
И в сердце у него – Москва.

Он может в горе замолчать,
Сжимая в кулаке печаль,
А может в пляске закричать,
Срывая с плеч старую шаль.

Его размах – степная ширь,
Его печаль – туман седой.
Он строит храм и монастырь
Своею крепкою рукой.

В нём простота и глубина,
И удаль дерзкая живёт.
Порой доверчив, как дитя,
Порой суров, как зимний год.

Он примет гостя в скромный дом,
Разделит хлеб и тёплый кров,
И за накрытым им столом
Найдётся место для врагов.

Так пусть летят за веком век,
Меняя облик городов,
Но будет жив тот человек,
Что из мечты и из трудов.

В нём буря спорит с тишиной,
И смех, и слёзы пополам.
Он пахнет полем и сосной,
И ходит в свой бревенчатый храм.

Его душа — густой туман,
В котором прячется заря.
Он то ли мудр, а то ли пьян
От песен, что поёт земля.

Он может всё стерпеть, смолчать,
Нести свой крест, не зная зла.
А может саблю в руки взять,
Когда отчизна позвала.

В нём есть и нежность, и гранит,
И буйство вешних талых вод.
Он тайну древнюю хранит,
Простой и непростой народ.

Он строит, пашет, сеет рожь,
Глядит на звёзды до утра.
И ты не сразу разберёшь,
Где в нём игра, где не игра.

Его загадку не постичь,
Не взвесить на весах ума.
Он — вольный ветер, грозный бич,
И он — сама любовь, сама.

Когда гитара стихнет у меня в руках,
И догорит костёр моих дорог,
Не нужно будет плакать впопыхах,
Переступая мой простой порог.
Я буду в каждой песне у огня,
Что вы потом споёте без меня.
Я буду в шутке, сказанной в тиши,
Для самой настоящей, для души.
Оставьте песни, что я не допел,
Тому, кто ищет свой огонь в груди.
Я просто делал то, что я умел,
И говорил всем: «Слушай и иди».
Не поминайте лихом, если что,
Я не святой, я просто человек.
Но я играл со смертью в домино
И выиграл,пусть и короткий,но свой век.
Не нужно слёз и траурных речей,
Когда мой путь закончится земной.
Я был огнём средь тысячи свечей,
Я жил, пока был голос мой со мной.
Я пил всю эту жизнь до самого до дна,
Смеясь в лицо и бедам, и врагам.
И если в книге есть моя строка,
Я всю её оставил по слогам.
Не вспоминайте, как я уходил,
А вспоминайте, как я с вами жил.
Как мы смеялись, глядя в небосвод,
И как встречали солнышка восход.
Как спорили о фильмах и стихах,
Теряя счёт в минутах и часах.
Вот это — жизнь. А остальное — дым,
Останусь с вами вечно молодым.

Поставьте мне камень, когда я умру,
На нём всего три строчки, как завет.
Пусть ветер их читает поутру:
«Живее всех живых » на много лет...
Не нужно дат, не нужно лишних слов,
Пусть просто дождь смывает с камня пыль.
Я буду в шуме ветра, в ритме снов,
Я стану мифом, я не стану «был».

Вы говорите — здесь лишь прах и тлен?
О нет, взгляните оком просвещённым:
Здесь жизнь кипит, покинув смертный плен,
В траве, крестам покорно посвящённой.

Здесь в каждом камне — память прошлых дней,
Любовь и скорбь, что в вечности застыли.
Здесь ветер шепчет повести теней
О тех, кто здесь свой тихий кров добыли.

Берёзка слёзы-росы поутру
На холмик свежий молчаливо ронит.
И старый ворон, верный их двору,
Покой усопших бережно хоронит.

Здесь жизнь в цветах, что выросли из слёз,
И в тишине, что громче всяких звуков.
Погост — не царство смерти, но утёс,
Где души ждут своих детей и внуков.

Стоял туман, густой, как молоко.
А я копал. Не быстро, глубоко.
Лопата в глину входила со стоном,
Как будто вторгнувшись в мир затаённый.
Могила — новая. Для молодцА,
Не видевшего отчего лица
В последний час. Лишь пуля-дура злая
Его душа на небо провожала.

А рядом — свежие холмы, кресты...
И ленты трёх цветов, как маяки беды,
Трепещут на ветру, как будто души
Тех, кто лежит в земле, пытались слушать
Ответ на свой вопрос, простой и вечный,
Застывший в их глазах пустых, беспечных...

И я устало на черенок опёрся,
И взгляд мой на ленты те простёрся.
И думал я , не находя ответ:
«И сколько ж вас тут ляжет, сколько лет
Ещё вот так, под эти триколоры,
Свои прервёте жизни, разговоры?

Тебе, сынок, от силы двадцать было.
Тебя невеста, верно, полюбила.
И мать ждала, пекла, поди, пирог...
А ты лежишь у незнакомых ног
Моей земли. И для чего всё это?
Где та победа? Где заря рассвета?

Кричат с трибун про доблесть и про славу,
Про то, что вы — Отечества оправа.
А кто-то в это время строит дачи,
Считает барыши, куёт удачи,
И пьёт шампанское за тех солдат,
Что никогда не возвратятся назад.

Кому война — кровавая работа,
А для кого — лишь новые ворота
В хоромы, где и сытно, и тепло.
Им ваше горе — будто бы стекло,
Сквозь что взирают, сыто позевая,
На то, как мать рыдает здесь седая.

И нет конца... Ещё везут и будут...
А полководцы ордена добудут.
И скажут речи, звонкие, как медь.
А вам — лежать. А матерям — реветь.
И я копаю... Боже, дай мне силы...
Всё глубже русские могилы».
.
Я поднял ком земли. Земля молчала,
Она лишь молча принимала всех.
Она не различала генерала
И рядового. Смерть — один успех
Для всех чинов. И в этом чёрном лоне
Все станут перегноем и травой.
И кто-то на высоком телефоне
Отдаст приказ: «Ещё готовьте в бой!»
И снова поезд, пыльный и казённый,
Потащит их, безусых, на убой.
И будет каждый верить, убеждённый,
Что он исполнит свой священный долг.
Им скажут: «Там — враги! Там — супостаты!
Они хотят отнять у нас страну!»
И мальчики, вчерашние ребята,
Поверят в эту страшную весну.

А враг... он так же молод, так же дышит,
И так же мать ему письмо строчит.
И так же он приказы сверху слышит,
И так же пуля в сердце постучит.
И будут там, на той земле далёкой,
Такие же как я копать ряды
Могил для тех, кто с верою жестокой
Шёл исполнять чужденье правоты.

И я взглянул на небо. Серо, мутно.
Как будто Бог отвёл свой ясный взор.
«И как же вам там, парни, неуютно?
Какой ведёте с Ним вы разговор?
Простите ли вы тех, кто вас отправил
В сырую землю удобрять поля?
Кто вас в своей игре большой подставил,
Высокие слова про долг суля?

А долг один у человека — выжить.
Построить дом. Дитя своё обнять.
И эту землю не копать, а взрыхлить,
Чтоб колос мог из чернозёма встать.
А вы лежите... цвет земли, опора...
И прорастает сквозь вас горький мак.
И нет страшней и злей того позора,
Чем жизнь отдать... вот так... за просто так»
Я кончил свой печальный труд. Могила
Была готова. Ровна, глубока.
И тишина над кладбищем застыла,
Как будто чья-то скорбная рука
Накрыла мир прозрачною вуалью.
Но вдруг вдали раздался плач и стон.
Идут. Сюда. С последнею печалью,
Под колокольный погребальный звон.

Шла мать, седая, в чёрном вся платке,
Вела её под локоть чья-то дочь.
И нёс отец в израненной руке
Фуражку сына, с кем уж не помочь.
Их было мало. Не парадный строй.
Лишь горстка тех, кому он был всем светом.
И вот он — главный, страшный итог-бой:
Остаться в памяти. И стать портретом.

И я смотрел на мать. Её глаза —
Два высохших колодца, где ни капли
Слёз не осталось. Только лишь гроза
В душе гремела. Будто в сердце — сабли.
Она не выла, не рвала волос,
Лишь подошла и на колени пала.
И задала земле немой вопрос,
И горсть земли в ладонь свою набрала.

«Вот, — думал я, — вот истинный судья
Всем вашим войнам, маршам и приказам.
Вот эта горсть, что держит мать твоя,
Она дороже всех побед и стразов.
Она — цена. Она — и есть итог.
Не взятый город, не клочок границы.
А то, что сын вернуться к ней не смог,
И ей теперь ночами он лишь снится
Пройдут года. Забудутся слова,
Что с высоких говорили им трибун.
И прорастёт на холмике трава,
И стихнет в сердце боль сердечных рун.
Но эта мать... до своего конца
Так и проносит в памяти усталой
Черты любимого того лица,
Что смерть своей косой нарисовала.

И нет страшней на свете приговора,
Чем видеть взгляд такой вот материнский...
И нет бессмысленней и злей позора,
Чем строить славу на слезах и тризнах».

*********…*********
Вот всё и кончилось. Поставили кресты.
И разошлись живые по домам.
Остались только ветер, да цветы,
Да тишина, привычная гробам.
И я присел на старую скамью,
Достал кисет, набил цигарку табаком.
И думал, глядя на свою семью
Молчащих, тех, кто стал уже знаком.

«Вот ты лежишь. А где-то далеко
Такой же парень, твой недавний враг,
Лежит в земле. И так же нелегко
Его родным принять сей страшный шаг.
И что же дальше? Ваши командиры
Пожмут друг другу руки, может быть.
И скажут: «Мир! Кончаем эти игры!»
И станут снова торговать, дружить.

И ваши имена впишут в скрижали,
Откроют памятник из камня и с огнём.
И в день победы, позабыв печали,
Вам почестей высоких воздаём.
Придут другие мальчики, в пилотках,
Положат к монументу парочку гвоздик.
И в речах громких, правильных и чётких
Про ваш великий подвиг скажут вмиг.

Но кто им скажет правду? Кто расскажет
Про страх, про грязь, про тяжёлый плен ?
Кто им ту боль без пафоса покажет,
Чтоб не хотели новых перемен?
История — лукавая девица,
Она напишет то, что ей велят.
И вот уже сияют славой лица
Тех, кто послал на смерть таких ребят.

И через двадцать лет, а может, тридцать,
Когда быльём всё это порастёт,
Какой-нибудь безумец возгордится
И снова за собой народ пошлёт.
И скажет: «Деды наши воевали!
И мы должны! За веру! За страну!»
И снова матери, что слёз не знали,
Познают горе, холод, тишину.

Так и живём... От крови до забвенья.
И снова к крови. Замкнутый тот круг».
Тут я вздохнул. И в это же мгновенье
Услышал детский, звонкий смех, и вдруг.
За кладбищенскою оградой, в поле,
Мальчишка змЕя в небо запускал.
И этот смех, звенящий на просторе,
Был всем смертям отчаянный сигнал.

Что жизнь — упряма. Что она прорвётся
Сквозь смерть и боль, сквозь толщу горьких лет.
И тот мальчишка... может, доживёт
До мира, где войны и вовсе нет?

Я потушил цигарку о подошву.
«Пора домой. Дел много. Вечер близко».
И в сердце затаил надежду-крошку,
Склонившись к новому холму так низко.