Макет оказался сильней

оПомниться от хмари не желаем,
оДеты как шуты, беда с едой,
пРошедших радостей не вспоминаем,
зАбылись радуги сами собой,
пОгрязли в Соловьях, да градус хлещем,
уЗнать сынам про дЕдов недосуг...
уШли на задний план простые вещи -
зАдуматься попробовать. А вдруг?
нЕльзя так жить - избитой стала фраза.
иНструкций нет, одна белиберда.
сЛомались понимания не сразу...
уЙти теперь нельзя. Да, и куда?
оВчаркам в холки впаяны погоны,
нА грудь медальки, да чины под хвост,
иНым "на всякий" выданы патроны -
аВось кто улыбнётся в полный рост.
нИкто не скажет "Я!" - уютно в хоре.
кАк свитер распустили здравый ум,
уЗнали о себе всё на заборе,
иДём впросак и дышим наобум.
_ _ _

(месостих)

Я - человек. - Судьбой записано в "Дано".
Я слышу фибрами - Вселенский Разум стонет,
что человечество давно обречено,
его несут к обрыву бешеные кони.

Не росомаха, не орёл, не Мимино,
я - человек, который чести не уронит,
через дефис как будто даже неговно
(ведь у меня оно и то - как камень тонет).

Я - человек. И мне позорно и смешно...
Смех истерический на реквиемном фоне.
При мерке письками, под бред "победных" снов
мы потеряли ум. А принцип домино
Помпеи всех амбиций в пепле похоронит.
_ _ _

Трусость спряталась за крест.
Трудно в латексе дышать.
С песней выдадут патроны,
но под роспись и не всем.
В исподнем белье спрячу трусость.
Зашью в воротник свою трусость.
Напялю балаклаву на трусость,
из трусости выдавив трусость.

А в перекрестье старой рамы окна,
точно в мишени,
проснулась утром, как обычно, страна
и ест пельмени.

Хрустом битого стекла
под скрипучим сапогом
растревожил тишь лесную
нездоровый дух конца.
Внутри отыскал мою трусость.
На свет с мясом вырвал всю трусость.
Занёс в протокол эту трусость.
Я струсил вступиться за трусость.

А в перекрестье старой рамы окна,
точно в мишени,
рыдала в сером небе тучка одна,
встав на колени.

Пыль в глазах, гарь за зубах.
В дефиците керосин.
Непутёвые дороги.
Неизвестный, длинный путь.
В квадрат возведя свою скудость,
на древко прибив свою глупость,
пою анекдоты про милость,
к тому ключ - бессмертная трусость.

А в перекрестье старой рамы окна
ничто не ново.
Я - беженец. Усыновила Луна
меня такого.
_ _ _

* * *
Есть Правда где-то за горами и лесами,
средь рек молочных и кисельных берегов,
где боги любят молоко и доят сами
своих довольных и упитанных коров.

И есть вулкан, дуй восемь раз и не остудишь,
который изрыгает лаву лжи;
полубогов здесь полуправду полулюбят,
почти привыкнув этой полужизнью жить.

*
Прибив корону гвоздиком к затылку,
гнилой божок себя уж богом мнит
и без зазрения, как джина из бутылки,
на волю выпускает аппетит.

Коровкам божьим в святости поклялся
и в том, что явит изобилья рог.
Он обещал и, обещая, улыбался,
на точки на спине введя налог.

Сманил коровок божьих кислым пойлом,
скормил из ящика всю из сусеков хрень...
А раз коровки - шагом марш все в стойло!
И молоко давать два раза в день!

Иммунитет забыв, пропив сноровку,
всем брешем и себе, что возросли.
Не божие - убогие коровки,
сгрудившись в кучки, ждём халявной тли.

Охрипли, блея сладостно: "Мы в/месте!",
но не конкретизируя - в каком.
На псевдорадостных субботах ставя крестик,
свой робинзона календарь ведём.

Терновой шляпой нас судьба венчает.
Венец хреновый брезжит впереди.
Кичимся тем, что нас е&ут, а мы крепчаем
и гордо рвём тельняшку на груди.

О, Небо! Русским жидки твои розги,
всех нас любя, дай по хребту трубой!!
Чтоб варежку прикрыть и думать мозгом,
не в этой жизни, так хотя б в другой.
_ _ _