Суп — огонь!

Горбушкина выгнала из дома жена. Сонечка. Та, которую он ласково называл Кнопочкой. И та, что в ответ величала его Пусиком. И вот Пусик оказался на холодной скамейке у подъезда, в одной пижаме и тапочках на босу ногу. Всего минуту назад ничто не предвещало катастрофы, а теперь он с тоской смотрел на освещённое окно своей кухни на третьем этаже.

Внезапно дверь подъезда открылась, и на улицу с мусорным ведром вышёл сосед Олег.
— Серёга? Ты что ли? — оглядел он пижамный прикид.
— Опять на балконе курил?
— Она меня выгнала... — потерянно ответил Горбушкин. Олег, многодетный отец и ветеран супружеских ссор, понимающе вздохнул.
— Понятно. Ну что ж, сиди тут, не уходи.
И, оставив ведро рядом с понурым Горбушкиным, Олег скрылся в подъезде. Через пять минут он вернулся со старым свитером и стаканом чего-то крепкого.
— Рассказывай, — сказал он.
— Но для начала надень и выпей. Горбушкин с рассеянным видом натянул свитер, взял стакан и опрокинул его содержимое в себя. Ноль эффекта. Спустя десять минут молчания Олег снова нырнул в подъезд и вернулся с початой бутылкой, вторым стаканом и парой шоколадных конфет. Он молча наполнил стакан Серёгин и свой. Они чокнулись и залпом осушили.
— Знаешь, что сердцу натужно, то нафиг не нужно, — глубокомысленно изрёк Олег. Горбушкин как-то по-бабьи всхлипнул – и плотину прорвало.
— Она сказала, что я... что я не мужчина, а так... И что её розовый халат имеет больше решительности, чем я! Олег согласно кивал, разворачивая конфету.
— Халат, говоришь? А ты в чём был виноват-то? Опять про тёщу что-то ляпнул?
— Да нет, ну... — взвыл Горбушкин.
— Я сказал, что она суп переперчила. А она его по рецепту своей мамы варила! Олег задумался, размазывая шоколад по пальцам.
— Тэк... Это стратегическая ошибка. Критиковать мамин суп — это как на минном поле танцевать. Надо было действовать хитрее.
— Как? — уставился на него Горбушкин с надеждой пьяного человека, уверенного, что сосед сейчас откроет ему великую тайну мироздания.
— А ты бы сказал: «Сонечка, суп — огонь! Но может, добавим чуть-чуть водички, чтобы его мощь немножко укротить?» И всё. И вот тут ты бы уже не маму критиковал, а мощь супа укрощал. Горбушкин смотрел на Олега с благоговением.
— Олег... ты гений.
— Я знаю, — скромно ответил сосед, наливая ещё.
— У меня же трое детей и тёща в соседней комнате. Я тут как разведчик за линией фронта. Выживаю.

Вдруг лицо Горбушкина озарилось новой гениальной мыслью.
— Я тогда сейчас пойду её этим супом... укрощать? Олег поднял палец.
— Нет. Первое правило укротителя — не лезь к хищнице в клетку, когда она в гневе. И когда ты в свитере с оленями и от тебя пахнет как от самогонного аппарата. Второе — будь мужиком, покажи характер. С этими словами он потянулся за бутылкой, но не удержал равновесие и плавно съехал со скамейки на асфальт.

Горбушкин уставился на него сверху.
— Ты куда?
— Я? — изрёк Олег с асфальта.
— Я, брат, никуда. Я — на оперативный простор. Иди ко мне. Здесь, считай, штаб.
Горбушкин послушно сполз со скамейки и устроился рядом. Два друга, спиной к холодной земле, молча смотрели в ночное небо.
— Знаешь, — философски заметил Горбушкин — а звёзды-то красивые.
— Это не звёзды, — хмыкнул Олег.
— Это у тебя в глазах от перца двоится. — Всё равно красиво, — упёрся Горбушкин.
—Лучше, чем твой суп. И они оба захохотали так, что загорелся свет в окнах второго и третьего этажей.
–Олежа, мы тебя заждались, – голос с балкона второго этажа был ласковым, но безапелляционным. Олег дёрнулся, перекатился на живот и встал на четвереньки.
— Всё, Серёг, пора. Может, к нам?
— Олег...
— Не, спасибо, друг, я ещё немного посижу, полюбуюсь звёздами. А ты иди.

После этих слов Олег расслабился и повеселел. Он зацепился за скамейку, подтянулся и встал.
— Ты, Серёга, главное, не робей. Не прогибайся.
И он поспешил скрыться в подъезде, оставив ведро с мусором стоять у скамейки. Горбушкин перебрался на скамейку. Он лёг на спину и уставился вверх. Смотреть было особо не на что — кусок ночного неба да тёмные прямоугольники окон. И всё-таки звёзды были красивые. Одинокие, как он сам. «Не прогибайся…» — эхом отозвался в голове совет Олега. А как не прогибаться, когда внутри всё сжалось в комок? Он отметил, что свет на третьем погас. Окно стало чёрным и пустым. Горбушкину стало ещё тоскливее. В горле встал ком, и он злобно сморкнулся в сторону ведра. Закрыл глаза, пытаясь уснуть, но холодные доски скамейки леденили бок, да и обида не отпускала. Он снова уставился в небо. В эту секунду над крышей соседнего дома прочертила небо и погасла маленькая точка.
«Вот и всё», — с горькой усмешкой подумал Горбушкин. Но всё же зажмурился и загадал самое простое желание.

Тихо скрипнула дверь подъезда. Он не открыл глаз. «Олег, — подумал он, — про ведро вспомнил». Но шаги были лёгкими, не мужскими. Пахнуло чем-то знакомым, домашним — то ли гелем для душа, то ли чаем с лимоном.

Кто-то присел на край скамейки.
— Сережа, иди домой. Замёрзнешь, — тихо сказал голос. Горбушкин открыл глаза. На краешке скамейки сидела Соня. В любимом розовом халате, в тапочках на босу ногу. И больше всего на свете ему вдруг захотелось не спорить про суп, а просто чтобы она осталась.
— Я, может, и вправду переперчила, — сказала она, глядя куда-то в сторону.
— Да я сам дурак, — выдохнул он.
— Идиот, — она наклонилась и потрогала его щёку. — Весь холодный. Иди греться.
— Подожди, я сейчас. Горбушкин схватил ведро, оставленное Олегом, и сходил быстро выбросить мусор. "Разведчикам ошибаться нельзя" — мелькнула мысль.