135 км.

Листвою непролазной лес завален
и ввысь простёрт сумятицей ветвей.
А дятлов дробь с древесных наковален
звучит укором праздности моей.

Не ряскою, а золотом затянут
озёрный клин. В просвете полыньи,
воззрясь на мир, небес двуликий Янус
скорбит под листопадом проливным.

Взгляд ненасытен неоглядной далью
и, испещрённой тысячью копыт,
дорогой. Всё, что паковыми льдами
не раздавил в нас ледовитый быт,

здесь дышит грудью полной. Перекликом
былинным, враньим небо крестит дол.
Закрой глаза - и, кроны сердоликом
увенчанный, цветёт рябины ствол.

И не обресть пристрастнее и чище
чистилища, чем осень к октябрю
склонённая, когда все костровища
черны тоской безмерной по огню.

125 км.

Подростком, сном бредущим детству вслед,
меж спинок койки сгорбившись привычно,
воскресный день вмещается в просвет
от утренней к вечерней электричке.
Как обезлюдит стоптанный перрон
и светофор, смутясь, свой взгляд потупит,
когда толпой густой со всех сторон
повалят сосны и снега обступят,
поди гадай тогда, обрящешь что
на этом безымянном километре...
Беги, пространством живо, полотно,
под астматическое придыханье ветра.
А я пойду подыскивать слова,
могущие окликнуть дали эти.
Их суть - стара, их новость - не нова,
их горечью гортань мне сердце метит.
Они восходят, будто некий злак
на пажитях тревоги и разлуки.
Любви избыток тяготит их так,
как начинающего на подмостках - руки...

Ещё невидимое, выдаёт жильё
себя собачьим лаем с головою.
Но, словно зверь, почуявший ружьё,
я обхожу сегодня стороною
(тропой, лыжнёй, озёр случайных льдом)
капканы крова, запахи становья...
Мне встречный перелесок - отчий дом,
к нему питаю преданность сыновью.
Крещённая купелью ноября,
огнём декабрьской вьюги опалима,
во мне твоей ржавеют якоря
неизречённой горечи, калина.
Продлись подольше, сладостный искус:
пренебрегши светилом и часами,
застигнутым врасплох разливом чувств,
забыть, хотя б на миг, о расписаньи.