Верлибр

Сам расчертил про жизнь проект
И «вплёл» меня в него...
А я просила?... Точно нет!...
Отличное кино!...

Так педантично рисовал
В редакторе ты жизнь,
Ту, о которой сам мечтал!
Живи! Летай! Кружись!

Мне слишком воля дорога,
Отвыкла быть другой!
Хочу свободой подышать,
Не быть ничьей «слугой»!..

Прости, что резко и грублю,
Но ты ведь не спросил,
Хочу ли я в проект вдвоём
С тобой, где всё решил!...

Ты слишком горд,
Я слишком горда,
Ты не особо любил
Я не любила тебя никогда.

Я скучаю за тобой лишь в темноте,
Ты же всегда нуждаешься во мне.
Я смеюсь: над тобой, над собой,
Ты все хуже держишь контроль.

Я никогда не вернусь,
Ты никогда не попросишь.
Ты слишком горд, я горда;
я больше не полюблю тебя

Гонимый ветрами,
Хранимый волной,
Забвенью желаешь предаться?...

Оставил свой дом,
Сбросил сотни оков,
В надежде с собой поквитаться...

Ты, словно корабль,
Пока на плаву,
С утерянным курсом на счастье...

Вокруг горизонты
Маячат в пылу,
Бесстрашного мира оплоты...

Устал?! Отдохни!
И к штурвалу скорей!
Вот в этом и будет работа!

Твоих самых сильных
И главных идей,
В бескрайних просторных широтах!

Кружится жизнь в лиловых босоножках,
Обутых на болезную мозоль,

Без заморочек, встрясок и размолвок.
Ей сарафанчик из шифона б подошёл...

Хотя о чём я?! ... Ведь в лиловых туфлях!
Тогда и сарафанчик пусть на ней...

Мы оттанцуем праздничное в буднях
И пропоём в них песни веселей!

Чего ж о прошлом помнить ненарядном?
Моменты, как заплатки, без нужды.

Фатальное ведь не всегда тотально,
И в «роковом» найду я в «плюс» шаги!...

А жизнь — она по-разному одета.
И знать так хочется, где нужный гардероб.

Ведь и у жизни модное не носится,
И у неё в немодном чаще добрый свет!...

Букашка —
искрой в тишине,
шорохом против строя.

Она хотела быть слышимой —
и стала криком,
стала занозой,
стала провокацией.

Сапог навис —
но звук её
расколол молчание.

И даже в прахе
она звучала громче,
чем тысячи ртов,
согласных молчать.

Серые силуэты
по улицам
по трамваям
видимость 50%

они ищут на ощупь
свои конечности
они ищут на тепло
свои дома

крыша каплит
ветер хлещет
матом благим
белые струпья
с неба сошли
ходят вокруг
окон моих
а я как желток в скорлупе
в теплом белке

Терпкий чай, холод
Мне нужно куда-то идти
Знаю точно
Что
В темноту

Я гаванью забытой для тебя останусь,
Зонтом непромокаемым тебя оберегать,
Мой тайный сад из чувств ранимых тут оставлю,
Нарви плодов чтобы никогда не голодать.
Я вечный твой хранитель сна,
Для тебя я буду плодородной почвой.
Все мимолетные мечты твои впитаю я,
Дневником твоим что помнит даже ночью.
Красоту твоей души словами мне не описать,
Я молча вечность буду ею восхищаться.
Все детали твоего лица наизусть хочу я знать,
Хочу я знать по памяти твои веснушки.
Жизнь прожить и быть для поцелуев грушей,
И печью нетлеющей греть холодные руки.

Коллекция эмоций, срез минуты лицевой,
Бюстом. Движимой луною полной,
Склянки памяти живой,
Спектр радужных пародий, спектр грузной и больной.
Я арбитром наблюдаю, печалью радостной, тобой…
Берегу я каждый вымысел твой,
Каждой мышцы тревожность,
Нервов обряд безнадежный,
Нарядные очи сказочным танцем,
Поцелуем опрятным губы томятся,
Улыбкой манящей,
Солнечным видом…
Ты меня покорила.
Все храню я по минутам…

Живые краски, длань пуста, ягнят наказ, извилистая шапка синевой орошена и ветреные думы повторяют свой приказ:
«Только бережно запомни,
Свои глаза держи на нём,
Поплавок в заводье тёмном,
Будь спокоен, но лишь днём.»

Вытачивая поступь. Невнятным шепотом гляжу. Боюсь споткнуться вовсе. Страх всболомутить темноту…

Черствым хлебом пылает мой омут,
Неотвратимо иду я ко дну,
Мутью густой затуманенный разум,
Поглощенный болезнью во мглу.
Длинной шалью для меня открывается тьма,
С необъятно распахнутой пастью.
Клыками мякоть впивая, сжирая меня до конца…
Бесчестная…..мерзкая паства.
Сотни белых солдат, плывущие части кусками.
Иссохшая красная смазка...
Паутиной замерзли руки,
Глыбой льда звучат уста,
Без надежды на то что согреют,
Без надежды что выберусь сам…
Обездвижен я…

Пробивая ночную брешь, ледяными руками с мутных болот, прочь от невзгод неизвестных до коли, пока разгорелся рассвет…мне лишь бы прилечь, лишь бы услышать тебя в ответ…
Я услышал ответ…

Двуцветие безрадостное, неровная жара,
Безответная долина, речушка что пресна,
Звуком неба отдается тишина,
Бесчувственная музыка играет здесь одна,
Не так уж трудно глянуть солнцу мне в глаза,
И не все ужасно когда приходит в разум красота,
Что бархатом зеленым отражается в тонах,
И постель не столь тверда,
Теплый завтрак стынет…

Льется безудержно спокойствие мирское с очей моих беспамятных. Безмятежная улыбка упала бабочкой бескрылой - я поднял ее рукой, позабыв о том что мерз, позабыв о черством хлебе, позабыв и тот приказ…светит сверху тут на небе, светит мне в лицо…
Я не помню его имя, расплываюсь я в улыбке - у меня все хорошо.

трупы детей около швейной машинки
ну расскажи мне почему ты стал таким
он с наслаждением облизывал их косточки
им следовало осторожней находить себе друзей
на переходе я увижу тень твоих ресниц
будет ли мне сложно их простить

трупы детей около швейной машинки
как ты наблюдал за нами около года
в итоге ты пришёл и размазал мой череп о молот

с таким сладким пеплом и гнойным дыханием
кажется пробки в твоём горле были как на трассе

сверху клубок у урода в руках но он не захочет нам помогать
он просто будет наблюдать
хихикая над нами после очередной попойки включит свой телеканал
а детям шить придётся из своей кожи
их
очертания напоминают ангелов но в небесах крылатых след давно простыл

остались только аисты которые скоро объявят нам о пополнении семьи
у швейной машинки снова будет хозяин что натянет жизнь на мнения разных лиц

Не наверстать мне по крупицам
твой милый образ.

В забытие уходит память
всех наших дней.

Не испытать мне снова больше
ту дрожь по ребрам.

Не ощутить нам с тобой больше
в сердцах огней.

Развеять прахом, пеплом, пылью
и наблюдать, как всё разносит по дворам.

О стены биться, плакать, стынет
кровь на моих руках.

Упиться горем, как дешевым пойлом
и на весь мир кричать: «Душа моя черства!»

Убиться вовсе, убиться снова
в который раз перестав дышать.

Искать встревоженно другого,
схожего с тем, кого когда-то потерял.

Найти, осечься в том, что он такой же.
Беспомощно желать тот самый идеал.

Холоднее стали мы —
не по чуждой, не по причине.
Без сил, без надежды —
протянем соломинку перемирия.
Но что из того?
Кто нам песню посвятит?
Кто его музой станет,
когда растворимся мы
в этом тумане безумия?

В нём тяжело —
кто-то говорил это давно.
Но я не верил, дурак…
Я всё лгал и во мрак ступал,
нащупывая почву
в надежде на тёплый крючок.

Перед врагами совру,
что отважен и смел,
но в сердце — то что?
Только молчание ягнят,
и то — не очень уютное,
только смелое, рваное,
разрушающее почву слово:

— Люблю тебя, мой сладкий яд…
в тебе я ничего уже не исправлю.

Как же уютно.
Некуда спешить в воскресный день,
В кастрюле лета — жар и тень.
Вы молоды, красивы оба,
Весь мир вокруг — как счастья проба.

Да, я открыт. Но что же скрыть?
Ведь легче смехом жизнь лечить,
Чем вновь те ночи вспоминать,
Где август рвал нам грудь и гладь.

Когда закончил школу — младший,
И был для старших словно старший,
Они сказали: «Да, и мы
Когда-то были таковы».

Вот — гонятся за неудачей,
А там — девчонки, свет и мачты,
Как девы заката — в огнях,
В изгибах тонут и в мечтах.

И всё прошло, но не исчезло —
Останется, как утро, светло:
Ты сына к школе вновь ведёшь,
И в первый звон его войдёшь.

Хожу
заблудившимся школьником
сквозь ветер болотной свободы
под небом забытых совхозов
дорогами ржавого солнца союза.

Смотрю
городскими глазами
в немые пусто́ты дорожных табличек,
на древние знаки знакомых созвездий
под светом прибитых фонарных столбов.

Живу,
чтобы слушать
рваные песни горящих поленьев,
выпивая чаи этой маленькой жизни,
сметая следы от лощёных метафор.

И всё же,
как чей-то котёнок,
чего-то не вижу,
и очень
негромко
кричу.

Мне хочется плакать от чувства ностальгии.
Я вся в слезах от песни, которая ассоциируется с прошлым.
Песни, которые слушаю в определённое время,
Ассоциируется с этим же временем.
И становится невыносимей их слушать с годами,
Особенно если было тогда хорошо.
Особенно если сейчас проживаешь все трудности и унижения...

Раскрой же парус белый
Скажи что женат на свободе
Будет стыдно, может и интимно
Но до чего же приятно
Видеть мир глазами - небеспокойного человека
Судит меня вождь, нездешний
Я видел похоть и страсть, смерть и радость, инь и янь
Но середину мне, найти до гроба тяжело
Ведь дорога неиздана, а тропинка не написана
Те парусы желтые, и растущие гипсофилы с изогнутым концом
Укажут куда грести
Ложечкой от закрученой банки - с кукурудзиной давней, но такой родной, детской и юной, но разбитой под временем упавшей слезы.

В северной долине грёз
Бродил я, как потерянный пёс.
Без памяти, без снов, без мечты —
Лишь руки да ноги… что взять с пустоты?

А в небе остались, чем были,
Созвездий печальные линии.
Тревогу били, оковы клали,
Но рядом мы — и слова умолкали.

Хахотушки, частушки
И плюшевые игрушки.

Миниатюра в цирке.
Зритель претопал в избытке.
—Уселись? Сидим тихо, в зубной ухмылке!

Начало...
Вот из-за кулис, на цыпочках, как мышь,
Выбегает клоун и срывает маску.
Рот — до ушей.
Он подмигнул,
И все кинули взор на манеж.
А на манеже — мёд, липкий, сладкий, золотой,
И в нём тонут стоны, пуская пузыри.
Купол цирка пополз, будто бы воск,
И хохот замер в нём.
А в сладком меду, по самую макушку,
Тонули, улыбаясь, плюшевые игрушки.

—Фокус! Нужен доброволец!
—Поди сюда, наглец!
—Стой, вот тебе венец!
—Нет, тазовый крестец!

Клоун щёлкнул пальцами — таз на голову наглецу.
Мёд хлынул из-под краёв, но оказался кипятком.
А когда сняли таз — под ним лишь мокрый плач,
Да и запах псины, устремившийся в явь.

Овации, смех и инфаркт.
Выдали сертификат
На добычу слабоумия.
—Хм. Уже в первом ряду — утопия.

— Хватит, я срываю с себя...
Молчание.
—А ну-ка, — шепнул на ушко, —
Быстро!
—Хватит! Я закрываю балаган!